Чиста пацанская сказка

Глава восьмая, коротенькая такая получилась, но тоже с моралью, не тяп-ляп. В ней наш герой сваливает от этих уродов, и… встречает кинутого таксиста! «Такси-блюз», короче. Мораль, что как аукнется и не плюй в колодец — нормально расчелся с таксистом, и тут же самому повезло

Раннее утро — с половинкой красного солнца за синим лесом, с торчащими из седой туши тумана верхушками стогов, редким и по-утреннему невнятным чириканьем сонных птиц. В такое утро здорово идти на близкую речку, шлепая босыми ногами по остывшей за ночь тропинке, задевая удочкой осыпающуюся росой крапиву, изредка попадая в расползающиеся под пяткой сырые глинянки — а вокруг теплая ватная тишина, аж слышно, как на том, дальнем краю деревни хлопнула калитка. И как трещит табак от неглубокой утренней затяжки…

А вот сидеть со сломанной ключицей рядом с трупом главы Орксийской йоббитской общины и из последних сил удерживать не краю смерти начальника его охраны — плохо. Потому что в результате твоих умышленных действий его репутация — абсолютно заслуженная репутация великого, без натяжек, Мастера, оказалась немного подмоченной. Втоптанной в дерьмо, если честно. Причем, не только репутация Великого Го-Даня, а еще и его личная репутация, в его же собственных глазах. Это страшнее, если что. На этом фоне проблемы со здоровьем смотрятся не уж так и приоритетно.

… Надо же было умудриться отбить его удар… — почти расстраиваясь, что остался жив, сетовал Марат. — Да и сам хорош, если честно. Йоббит? Йоббит. Вот и изволь пользоваться своей загадочной крав-магой, а не стопудово известным противнику во-винам вьет-во-дао. Ну кто из го-даней Веера Мяо когда-нибудь пропускал откровенный крестьянский чо-мот? Хотя, похоже, на то и был рассчет — что я не поверю в примитивность выбранной тактики, и тормозну на пару соточек. Эх, Мастер. Ты настолько велик, что попал на собственной безупречности — «никогда не недооценивай противника». Хотя, опять же, кому тонуть — того не переедут, так? Дром Баро…

Однако надо было что-то делать, не сидеть же здесь вечно. Удачно сложившийся побег воткнулся в придорожную грязь сломанной осью такого, казалось бы, ухоженного экипажа. Ездить без седла Марат не умел, да и не бросать же Мастера, Мастера, нарвавшегося на сокрушительный от испуга удар почти неуправляемой хозяином аджну-баха. Этот рефлекторный удар, похоже, подвел черту под сегодняшним выступлением новоявленного мага — Марат отчетливо ощущал, что энерджайзеру хана, и розовый зайчик не добежит. Разрываясь между растущей потребностью вскочить, взяв максимальный темп и желанием исправить содеянное, Марат дергался и тратил в результате куда больше, чем возобновлялось, и так бы все ничего, но балансирующему на лезвии Мастеру доставалось все меньше и меньше. Тот жалкий ручеек, который испускала его ладонь в самом начале, уже казался Марату вполне нормальным ходом — по сравнению с тем, что отдавалось сейчас. Все возвращенные амулеты были выпиты досуха — от нужды Марат махом дошел, как забирать вложенную в них силу и использовать ее по своему разумению.

— Эх, Дром Баро… — прошептал Марат, глядя на дорогу, пересекаемую последними обрывками тумана. — Че ж мне делать-то, а? Скажи…

— Разорви!.. — поперхнулся ревом уставший ждать и возвращающийся ни с чем извозчик-гоблин, — разорви меня Кул-Тху! Барин! Я уж не чаял! А кто платить?! Платить кто будет?!

Марата ожгло — вот! Ну гоблиняка, ну маладэц! Цепь! Волчья голова — на цепи! Судорожно выдернув из кармана половинки Волчьей головы, скользящие по массивной золотой цепи, Марат легко, словно бумагу, разорвал брызнувшее звеньями кольцо, по которому ходит сила, собранная золотом во время приготовления амулета.

… И мертвяк, йоббит-то этот, что замертво лежал, зенки-то ка-ак откроет! Ан гляжу — а он ужо садится, башкой крутит! А ить мертвый был, мертвей некуда! Тут барин-то, шасть ко мне, и кричит: Гони, грит, брат Елло, скорей! Пока, грит, не началось! Ну, я Схавраску ка-ак вытяну повдоль, ка-ак свистну! В четверть часа от Краменок до Сырбуховских Ворот, понял?! А слазит, не, расчелся честь по чести, это вдогон ужо — на, грит, брат Елло тебе на память! За светлую, грит, твою голову! И цепку-т эту мне и вручат. Не продавай, грит, через нее, мол, счастье тебе будет… Вот так вот оно и было, с человеком-то. Сроду ни одного человека больше никогда не повезу — хоть одни человеки на свете останься.

… Ой, врешь ведь поди, а? от начала и до конца врешь…

Ипсочка радостно распахнула глаза — он! Великий Кул-Тху, да что с ним?! Бедняжка, может, его избили?! Сейчас на улицах столько отребья… Мужественное решение пожертвовать дорогим носовым платком пришло мгновенно — и лярва, совершенно по-матерински вытянув губы трубочкой, бросилась наперерез бледному гостю в черном.

— Позвольте, у вас, кажется, кафтан…

— А, мисс Брунгильда из Бергена… — вымученно улыбнулся человек, уклоняясь от заботливой нежити. — Подожди немножко здесь, хорошо?

Через несколько минут человек, все так же хмурясь, вышел от Шнырера и снова улыбнулся лярве:

— Водички занеси шефу…

Растерянно заметавшись между чувством долга и ускользающей добычей, Ипсочка сделала несколько противоречивых па, окончившихся, впрочем, графином:

— Подождите минутку, я сейчас… — но дверь уже хлопнула со всей окончательностью, на которую иногда способны некоторые двери. В тишине приемной раздался сжатый в горле всхлип, и звон горлышка о стакан.

Печально отворив дверь начальственного кабинета, Ипсочка замерла — титан, стоик, финансист, несгибаемый борец за маржу и убежденный поборник качества портфеля плакал, забившись в угол между рабочим столом и секретером. В голос, по-детски, с соплями и подвыванием, размазывая кровь по манишке.

— Бэмцыон Мыцаакович, что с вами?! Вы ранены?!..

— Что же делается в этой проклятой мылихе, Ипсочка, а?! — рыдаючи, возопил Шнырер, воздев на подчиненную зареванные до кроличьей красноты глаза. — Ко мне, честному йоббиту, приходят хулиганы, называют «Быней», пугают ушами и дают мне денег! Балабосым говорят мне: Бэмцион, не пугайся и таки возми эти деньги! Его «уже пакуют»! Хулиган больше не придет, говорят балабосым, наливают мне годкэ и смеются! Мы его «уже упаковали»! Илахим, ну кому теперь доверять — балабосым говорят, что пакуют, а сами таки совсем не пакуют! И смеются! А хулиганы таки приходят! Приходят, бьют меня в нос и задают мне, Шныреру, вполне себе резонные вопросы и что я им отвечу?! Что балабосым кого-то там «уже пакуют»?!

— Бэмцыон Мыцаакович…

— Пя-я-а-ать, Ипсочка, пять!!! — зашелся в новом приступе рыданий несчастный йоббит…