12

Рим, воскресенье, 27 сентября


Надежды Энрико не оправдались. Кошмар снова преследовал его, и в этот раз переживания были особенно сильными. Он стоял перед крылатым существом и не знал, ангел это или демон. Тело, казалось, пульсировало, словно внутри было два разных существа, которые в этой оболочке пытались победить друг друга. Сначала у существа было дружелюбное лицо, безупречное, цвета слоновой кости, а потом оно сменялось злой мордой, на которой застыло выражение коварства; из худых пальцев начинали расти длинные когти, тело покрывалось черной и красной чешуей, как у пышущего огнем дракона. Существо с кожей цвета слоновой кости и крыльями ангела завораживало и привлекало Энрико, тогда как чешуйчатый демон с перепончатыми крыльями наполнял его глубочайшим ужасом. В голове у Энрико вновь звучал голос, который манил и заклинал не бояться и доверять. Энрико стоял на краю озера, и крылатое существо преграждало ему путь к отступлению.

«Тебе не нужно бояться. С тобой не произойдет ничего плохого. Слушай свое сердце и не позволяй внешнему виду обмануть тебя!»

Пока Энрико внимал этим словам, чешуйчатый демон подошел к нему и, расправив крылья летучей мыши, попытался обнять его. Энрико охватила паника. Он хотел попятиться, но потерял равновесие и упал в воду…

В этот момент он очень испугался и, проснувшись, вскочил с кровати. Он обнаружил, что уже светло. Сквозь занавески проникал рассеянный свет, но в его номере все еще стоял полумрак. Свет пульсировал, как странное существо из кошмара. В полусне Энрико подошел к окну и раздвинул занавески, чтобы впустить утренний свет. Он не мог не думать о навязчивости своего сна. Энрико казалось, что он уже привык к кошмару, который преследовал его с детства. Но с тех пор как он прибыл в Италию, что-то изменилось. На щите, который он сам выстроил против страха перед крылатым существом, оказались большие, глубокие трещины. Будто демон хотел вырваться из темницы и завладеть Энрико.

Он выглянул наружу, посмотрел на Рим, залитый утренним светом. Казалось, этим воскресным утром солнце, разогнав вчерашние густые тучи, светило ярче обычного. Несмотря на то что было еще совсем рано, показались первые прохожие. Энрико мог бы насладиться этим утром, если бы не липкий страх после ночного кошмара. Ужас сидел глубоко внутри, и его природа была для Энрико неведома. Боялся ли он таинственного существа или страшился потерять рассудок?

Хотя он не чувствовал голода, все равно решил плотно поесть. В буфете на завтрак было множество блюд на выбор. Он решился на яичницу с ветчиной и к ней заказал крепкий кофе. Прием пищи напомнил Энрико, что он все еще человек, живущий в этом мире. Представив себе, как демон из его кошмара ест яичницу с ветчиной, он не мог не рассмеяться, и посетители за соседними столиками стали бросать на него раздраженные взгляды.

Но Энрико было все равно, смех благотворно влиял на него.

— А ты сегодня в хорошем настроении, Энрико, — услышал он за спиной негромкий голос. — Можно узнать причину твоего веселья?

Энрико оглянулся и увидел Александра Розина, у которого был вид невыспавшегося человека.

— Да я просто так смеялся. Когда смеешься без особой причины, это, наверное, со стороны выглядит странно. Но лучше уж странно, чем мрачно. Или нет?

Александр растерянно взглянул на него.

— Честно говоря, на этот вопрос я пока не могу ответить — слишком мало видел таких случаев. Ты не против, если я к тебе подсяду?

— Совершенно не против. Ты уже завтракал?

— Да, но чашечку кофе, пожалуй, все равно выпью. Тебе привет от Елены. Я с ней долго разговаривал по телефону.

— Как у нее дела?

— Намного лучше. Она уже хочет встать с постели и снова приняться за работу.

— Что ее удерживает?

— Врачи. Они не очень верят в чудеса.

Энрико налил Александру кофе и спросил:

— Есть новости по убийству в Марино? Преступника схватили?

Александр покачал головой.

— Это было бы слишком просто. Мы имеем дело с матерыми ребятами, которые наверняка знают, как обойти контрольные посты на дорогах.

— А доктор Фальк? Люди Донати что-нибудь выяснили?

— Тоже ничего. Она вернулась прямиком в свой отель на Трастевере и выходила из номера только вечером на полтора часа, чтобы поесть спагетти «карбонара» в ресторане напротив. Потом она снова вернулась к себе.

— Ты удивительно хорошо информирован. Римская полиция со всеми журналистами делится информацией при расследовании?

Александр рассмеялся.

— Вряд ли. Особенно если информации так мало. Но поскольку я по желанию Ватикана работаю над этим делом вместе со Стельвио Донати, мы не скрываем ничего друг от друга. Кстати, и от Ватикана тоже. Я приехал сюда не без причины. Один очень высокопоставленный человек в Ватикане хочет пообедать с тобой сегодня. Мне поручено сопроводить тебя, если ты, конечно, захочешь.

Теперь была очередь Энрико растеряться.

— Обед с высокопоставленным человеком? Почему это я удостоился такой чести и кто эта личность?

— Чудесное излечение в Пеше и твое присутствие во время убийства в Марино — это два достаточных повода для того, чтобы тобой заинтересовались в Ватикане. Энрико, ты познакомишься с этим человеком, если примешь приглашение.

— Зачем столько таинственности?

— Не все римские журналисты такие скрытные, как я. В Ватикане не хотят, чтобы поползли слухи.

— Слухи плодятся там, где не знают ничего конкретного!

— Терпение! Я советую тебе принять приглашение. Тогда ты узнаешь, кто тобой заинтересовался.

— Я не возражаю. Мне все равно нечем заняться. Только потом, во второй половине дня, я должен успеть на рейс.

— Ты улетаешь завтра, я обо всем договорился. Не беспокойся, «Мессаджеро» оплатит еще одну ночевку.

— Откуда ты знал, что я соглашусь поехать с тобой в Ватикан?

— Я ставил на твое любопытство. А теперь доедай свою яичницу, пока она не остыла. Кроме того, нам скоро нужно будет уезжать.

— Как это? — спросил Энрико. — До полудня еще два с половиной часа.

— Я хотел бы послушать на площади Святого Петра католическую благодарственную молитву. Понтифик объявил, что сделает важное заявление по поводу раскола Церкви. Поговаривают, что это будет ответ на собор Церкви истинной веры. Во всяком случае, эта новость уже облетела весь Рим, и сегодня в обед толпы верующих и журналистов будут стоять на площади Святого Петра. Если мы хотим заполучить место получше, нам не стоит задерживаться.

— Но ты только что сказал, что Ватикан неохотно распускает слухи.

— Только если это в интересах Ватикана.

— А что это за церковный собор, о котором ты говоришь?

— Разве ты не смотрел вчера новости?

— Нет. Я утолил свою потребность в сенсациях еще в Марино.

— Антипапа Луций в следующую среду приглашает всех кардиналов на собор Церкви истинной веры в Неаполе. Там будут утверждены основные положения и директивы новой Церкви. Ожидается большая информационная атака в связи с этим собором. Святая церковь истинной веры постарается перекрыть кислород настоящей Церкви и будет выставлять себя единственной легитимной католической Церковью.

Энрико нанизал на вилку остатки яичницы и сказал:

— Это выглядит как маркетинговая компания.

— Это и есть маркетинговая компания. Если мы хотим быть успешными в этом мире, нужно привлекать на свою сторону средства массовой информации и общественность. Это знают и раскольники в Неаполе, и священники в Ватикане. Поэтому мы распространили слух о сообщении Папы Кустоса, растиражировав его через все крупные издательства и телеканалы Рима.

— «Мы»? Что это значит?

— Ну, в общем… — произнес Александр, растягивая слова, и лукаво улыбнулся, — я тоже приложил руку к распространению слухов.


По предложению Александра они доехали до Ватикана на трамвае, и это оказалось очень умным решением. Хотя они чувствовали себя, словно сардины в жестяной банке, зато добрались быстрее, потому что все автодороги в сторону Ватикана оказались полностью забиты.

— Это не обычная давка людей, которые хотят услышать воскресную благодарственную молитву, — произнес Александр, когда трамвай проезжал мимо капитально застрявших в пробке автомобилей.

— Слухи о сообщении понтифика упали на благодатную почву.

— В Ватикане хорошее отделение по работе с прессой, — ответил Энрико и подмигнул Александру.

Уже издалека им было видно, что площадь Святого Петра просто трещит по швам от народа. Верующие, зеваки, священники, журналисты, кинооператоры и звукоинженеры стояли так же тесно, как и пассажиры в трамвае. Полицейские и швейцарская гвардия добросовестно пытались навести порядок в толпе. Журналистское удостоверение Александра и личное знакомство с одним из гвардейцев помогли им с Энрико пробраться по узким свободным проходам у заграждений далеко вперед, пока над их головами не появился гигантский купол собора.

Они находились в центре католического христианства, но в душе у Энрико, который оказался здесь впервые, не было торжества. Многие тысячи людей громко говорили вокруг него, звали друг друга, что-то кричали по телефону, что-то ели и пили — и все это напоминало большие народные гулянья у святого места. Только когда Энрико внимательно осмотрелся, он заметил, что не все вели себя так развязно. Многие из тех людей, что находились сейчас на площади, были серьезны, стояли тихо и даже скованно в ожидании момента, когда на балкон четвертого этажа Апостольского дворца выйдет понтифик и прочитает традиционную благодарственную молитву. Это были верующие, которые больше всего переживали из-за раскола Церкви и рассчитывали найти утешение в сообщении главного пастыря.

Но когда в Апостольском дворце открылось второе окно справа и между белыми рамами появилась фигура понтифика, эти немногочисленные набожные люди окаменели от волнения. За несколько секунд на площади Святого Петра воцарилась почти полная тишина, и несколько тысяч людей в надежде устремили свой взор на понтифика, который стоял наверху, такой маленький и незаметный. Признаться, Энрико был разочарован, он надеялся лучше рассмотреть Папу Кустоса. Они с Александром стояли почти впереди всех, однако Энрико мог видеть лишь очертания святого отца, одетого в белую сутану. Благодаря современной технике голос понтифика звучал громко и четко, на всю площадь, так что не приходилось напрягать слух во время чтения им благодарственной молитвы. Наконец Кустос закончил, и снова воцарилась тишина. Люди неотрывно глядели на Папу.

Кустос, казалось, собирался с силами, прежде чем снова заговорить.

— Мои сыновья и дочери, верующие и прочие, жители Рима и всего мира, я хотел бы использовать эту возможность, чтобы поговорить с вами. Уже давно вы задаетесь вопросом о том, как идут дела у Святой Римской католической церкви, потому что была основана другая Церковь, выбран другой Папа. Вы спрашиваете себя, какой Церкви и какому понтифику довериться. Одни из вас уже давно сделали свой выбор, другие колеблются. Я хорошо это понимаю, и я далек от того, чтобы осуждать приверженцев новой Церкви. Мне известно, что кардиналы, епископы и священники антицеркви действовали из лучших побуждений. Это же касается тех людей, которые ходят в их церкви, посещают их богослужения.

Это заявление понтифика вызвало всеобщее удивление, и по рядам пошел шепот. Один репортер, который вел прямую трансляцию, торопливо давал какие-то комментарии на камеру.

— Да, я понимаю раскольников, — продолжил Кустос, заговорив чуть громче, чтобы привлечь к себе всеобщее внимание. — Но я не одобряю то, что они делают. Я понимаю, что мы живем в трудные времена, что тяжело придерживаться веры, когда наступают такие перемены. Я сам осуществил некоторые изменения в Церкви и планировал продолжить это дело. Многие из тех, кто доверился антипапе, были недовольны этими изменениями. Но разве это неправильно — идти новыми путями, если я, избранный кардиналами Папа, считаю, что идти по ним необходимо? Я не верю, что это неправильно, мое сердце чисто перед Богом всемогущим. Как понтифик я вижу свою главную задачу в том, чтобы возглавить Церковь и вести ее в светлое будущее. И я не могу отказаться от проведения необходимых реформ. Разочарование, озлобленность и, возможно, также недостаток доверия заставили приверженцев антицеркви отвернуться от меня и от Рима. Но разве доверие не то же самое, что и вера, разве не вера делает из нас христиан? Если сын не доверяет отцу, а брат — брату, вера рушится, единство верующих пропадает. Поэтому будьте сильными и придерживайтесь нашей веры в эти трудные времена! Вспомните о Моисее, Давиде и Иисусе Христе, сыне Божием! Они все одолели трудности лишь благодаря доверию — вере в Бога! Будьте сильными, тогда ваша вера укрепится для будущего!

Вновь наступила тишина, на площади даже не перешептывались, потому что народ ожидал чего-то подобного. Но на этом не может все закончиться, говорили многие себе. У святого отца еще есть что сказать!

И точно, Папа Кустос вновь продолжил речь:

— «Если имею веру, могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто», — так сказано в Евангелии от Павла в «Первом послании к коринфянам». Потому и я люблю тех, кто отвернулся от меня, ибо я исполнен заботой о будущем Церкви и пойду тем путем, на который не решились раскольники. Шаг за шагом я буду двигаться к встрече и диалогу. Как говорят мусульмане: если гора не идет к Магомету, то Магомет должен идти к горе. Антипапа созывает всех кардиналов на собор в Неаполе. Я тоже отправлюсь на собор и очень надеюсь, что мне разрешат войти. Тогда я буду держать ответ перед теми, кто не закрыл свое сердце и уши. Я не знаю, смогу ли я вернуть на путь истинный раскольников, но моя вера в Бога останется непоколебима. — Выдержав паузу, понтифик протянул руки вперед и сказал: — Да благословит вас Господь!

Кустос исчез, и толпа на площади вышла из оцепенения. Одинокие аплодисменты прокатились по рядам, потом они усилились и наконец переросли в неистовое ликование, которое, по мнению Энрико, можно было сравнить с весельем на футбольном стадионе. Но он понимал, что люди приветствовали понтифика. Это была искренняя, воодушевляющая речь, и в ней было достаточно эмоций, чтобы наэлектризовать присутствующих журналистов. Одна женщина, которая стояла совсем рядом с камерой и быстро говорила свой текст в микрофон, обозначила решение понтифика ехать в Неаполь как обоюдоострое:

— Тем самым Кустос хочет продемонстрировать свою веру и любовь, но, возможно, трон под ним зашатается. Многие люди не поймут, почему легитимный понтифик едет к антипапе, а не наоборот. Говорят, что тем самым Кустос признает антипапу и Церковь истинной веры как равноправную.

— Это действительно так? — обратился Энрико к Александру. — Будут говорить, что понтифик принимает антипапу как равного? Разве это не посвящение для Луция?

— Конечно, некоторые будут рассматривать это именно так. Но что остается делать Кустосу? Ведь он сам только что сказал, что, если гора не идет к Магомету, значит, Магомет пойдет к горе. Кто-то должен сделать первый шаг, иначе все останется как есть.

— И Церковь по-прежнему будет расколота, — добавил Энрико.

— Именно это и подвигло Папу на такой шаг. А сейчас нам нужно поторапливаться, нас ждет обед. Честно говоря, я уже немного проголодался.

— А я — нет. Завтрак в «Турнере» был сытным.

Возможно, Энрико сказал так потому, что от внутреннего напряжения у него совершенно не было аппетита. Но, в конце концов, его не каждый день приглашают в Ватикан на обед, а таинственность и многозначительность Александра еще больше подогревали интерес. Наверное, у Энрико сейчас было слишком много мыслей в голове. «Может быть, кто-то из старых знакомых Александра со времен его службы в швейцарской гвардии, какой-нибудь кардинал услышал обо мне и ему просто стало любопытно», — что-то в таком роде думал про себя Энрико.

Он пошел вслед за Александром к широкому входу, который открывал доступ в подлинные владения Ватикана. Гвардеец в роскошной униформе, стоявший у ворот, удивленно поднял брови, когда заметил Александра и Энрико.

— Привет, Вернер! — поздоровался Александр и указал на своего спутника. — Это господин Шрайбер из Германии. О нас должны были сообщить. Показывать тебе пропуск?

На лице гвардейца появилось извиняющееся выражение.

— Ты же знаешь предписания, Александр.

Александр вынул из внутреннего кармана свернутый листок и протянул солдату. Тот развернул его и с удивлением прочитал.

— Выписан на самом верху, тогда, конечно, проходите. А что у вас такого важного?

— Обед, — ответил Александр, забирая пропуск, и прошел вместе с Энрико мимо гвардейца. — Поговорим позже, Вернер.

Когда часовой остался позади, Энрико спросил:

— Старый приятель?

— Да, можно и так сказать.

— Кажется, вы хорошо знаете друг друга.

— Уже не так хорошо. Вернера Шардта и меня приняли в гвардию в одно и то же время.

Казалось, Александр не горит желанием рассказывать подробнее о своих бывших коллегах. Но Энрико недолго думал об этом, поскольку незнакомый мир Ватикана полностью завладел его вниманием.

— Без приглашения сюда, наверное, и не попадешь, — сказал он, оглядываясь по сторонам.

— Конечно. Но есть несколько трюков. Тебе как гражданину Германии позволено проходить на территорию Ватикана в любое время и без приглашения.

— Хочешь надо мной подшутить?

— Ни в коем случае. Пойдем, я покажу тебе кое-что. У нас еще есть немного времени.

Александр провел его к маленькой площади, оказавшейся кладбищем. На надгробиях, которые Энрико рассмотрел, подойдя поближе, стояли старые даты, и можно было прочитать лишь немецкие имена.

— Это Кампо-Санто-Тевтонико или, сокращенно, Кампо-Санто, — пояснил Александр. — Несмотря на то что кладбище находится в Ватикане, это экстратерриториальное место. — Он указал на стоящие рядом здания. — Это научная коллегия священнослужителей, которая вместе с кладбищем образовывает немецкий анклав. Управляет всем этим Высшее братство мучений Богоматери. Члены этого братства, а также других немецких религиозных орденов в Риме могут быть похоронены здесь, как и все немецкоговорящие католики, приехавшие посетить Рим и умершие во время своего религиозного паломничества.

— Прекрасный трюк для того, чтобы попасть в Ватикан! — пошутил Энрико. — Значит, сначала нужно умереть?

— Ошибаешься. Если скажешь часовому, что ты немец и хочешь посетить Кампо-Санто, он тебя пропустит.

— Очень странно, тем более если принять во внимание тот факт, что Ватикан — такое закрытое государство.

— У каждого государства есть границы. Но ты прав, Энрико, очень многое в Ватикане покажется странным или, лучше сказать, непривычным для непосвященного.

— Неудивительно, что «Мессаджеро» приняла тебя на работу как журналиста в Ватикане, ты все здесь знаешь.

— Во-первых, действительно так, а во-вторых, за меня словечко замолвила Елена.

Упоминание о Елене привело их беседу в тупик. Они пошли дальше, обогнули собор Святого Петра и наконец вошли в большое здание, которое охраняли гвардейцы.

— Неужели это дворец понтифика, с балкона которого он произносил речь? — удивленно спросил Энрико.

Александр лишь кивнул, провел его к лифту и показал лифтеру в строгой униформе приглашение. Они поднялись на четвертый этаж, и Энрико в очередной раз спросил себя: какой же высокопоставленный человек Ватикана хочет его видеть? Когда двери лифта раскрылись, их встретил высокий человек в черной сутане священника с белым воротничком. Его лицо запоминалось благодаря высоким скулам и узкому разрезу глаз.

— Дон Генри Луу, личный секретарь его святейшества, — представил его Александр. — А это — синьор Энрико Шрайбер из Германии, дон Луу.

Секретарь пожал руку Энрико.

— Добро пожаловать в Апостольский дворец. Пойдемте, суп только что подали. Это скромное блюдо, но я надеюсь, что вам понравится.

— Конечно, понравится, — ответил Энрико, потому что все остальное было бы просто невежливо. У него по-прежнему совершенно не было аппетита.

Они вошли в комнату, где две монахини накрывали стол на четыре персоны. Мужчина в белых одеждах стоял у окна и смотрел на улицу. Он обернулся, когда в комнату вошли трое посетителей. Это был понтифик.

— Снаружи собралось много народа, — произнес Кустос, глядя на Александра и Энрико. — Как прошло мое маленькое выступление?

— Очень хорошо, ваше святейшество, — заверил его Александр. — Вы наверняка слышали аплодисменты.

— Да, это меня очень порадовало. Это не тщеславие, конечно, просто я убедился, что вера людей все еще крепка. — После небольшой паузы Папа добавил: — Но, если честно, я все же немного тщеславен. В последние дни я редко слышал столько одобрения.

— Скоро все поправится, — выпалил Энрико, но кусать губы было уже поздно.

Кустос улыбнулся, что сделало его приятное лицо еще более симпатичным.

— Совершенно верно, синьор Шрайбер, очень верно сказано. Я рад, что вы приняли мое приглашение. С тех пор как вы прибыли в Италию, с вами произошли удивительные вещи. Я был бы очень рад, если бы вы рассказали мне о своих приключениях. — При этом он приглашающим жестом указал на стулья. А на столе уже стоял густой картофельный суп. Еще до того как Энрико поднес первую ложку ко рту, у него вдруг проснулся аппетит.

Все смущение прошло, едва только понтифик заговорил с ним. У Кустоса был редкий дар привлекать и располагать к себе людей. То, что сейчас было заметно в узком кругу, он тоже проявил, общаясь недавно с толпой. Дон Луу, словно услышав слова Энрико, сказал:

— И все же я сомневаюсь, будет ли ваше решение относительно поездки в Неаполь правильным. У общественности может возникнуть впечатление, что вы признаете раскольников равными.

— А что мне еще остается делать? Главы Церкви истинной веры едва ли приедут к нам в Рим, да и меня вряд ли пригласят. У меня остается лишь один выход — поехать самому. Заявление было сделано публично, в присутствии прессы, и раскольники не смогут теперь его проигнорировать. Тогда все бы подумали, что они боятся дискуссии со мной.

— Нам следовало сначала установить контакты на нижнем уровне, — предложил Луу. — Тогда бы ожидания не были бы такими большими, а неудача не была бы такой болезненной.

— Но, Генри, разве вы не слышали, что я сказал до этого? — с искренним удивлением спросил понтифик. — Вам не стоит говорить о возможной неудаче, о ней даже думать нельзя. Думайте лучше об успехе. Вы же знаете, вера горы передвигает!

Луу слегка улыбнулся, видимо, слова понтифика его не убедили.

— Кроме того, нас вынудили принять быстрое решение, — продолжал Папа. — Время работает на антицерковь. Чем больше пройдет времени, тем больше у общественности закрепится мысль о существовании второй католической Церкви и второго Папы, так что для верующих это станет само собой разумеющимся. Нет, если мы хотим что-то сделать, это нужно делать сейчас!

Монахини убрали суповые тарелки, подали овощную запеканку, а на десерт — шоколадный пудинг. Это была хорошая домашняя еда, и она пришлась Энрико по вкусу. Во время трапезы тема разговора поменялась: понтифик и его личный секретарь интересовались подробностями убийства в Марино. Этот случай очень огорчил их, и Кустос сказал:

— Кажется, недостаточно того, что наша Церковь раскололась, ко всем прочим несчастьям еще какой-то внешний враг убивает наших священников. Мы действительно живем во времена, когда пророчества сбываются.

— Может быть, эти два несчастья связаны друг с другом: раскол Церкви и убийства священников, — произнес Александр. — Две предыдущие жертвы работали в Ватикане. Возможно, Церкви истинной веры они чем-то очень мешали.

— А как же убитый священник из Марино? — спросил Луу.

— Он должен был умереть, потому что Джорджио Карлини что-то рассказал своему кузену.

— Звучит вполне правдоподобно, — задумчиво произнес Луу.

— А для меня — не очень, — вмешался Папа Кустос. — Пусть в Неаполе сидят раскольники, которые своими делами грешат перед Всевышним, но я не верю, что они отъявленные убийцы. Да, они раскольники, но в первую очередь христиане, поэтому будут блюсти заповеди Господни.

— Большинство из них — да, — согласился Александр. — Но, может быть, среди них есть и те, для которых укрепление своей власти важнее, чем соблюдение заповедей.

— Да, возможно. — Кустос вздохнул и демонстративно отставил в сторону шоколадный пудинг. — Александр, вам следует обсудить свои предположения с доном Луу. Кроме того, он хотел вам сообщить нечто важное. Со своей стороны я буду рад совершить небольшую прогулку, полезную для пищеварения, по саду на крыше вместе с синьором Шрайбером.

— Охотно, — согласился Энрико, спрашивая себя, чем он заслужил такую честь. Очевидно, понтифик хотел поговорить с ним с глазу на глаз.



Они поднялись по маленькой лесенке на крышу, в сад, где росли высокие растения и даже небольшие деревья. В маленьком фонтане шныряли многочисленные золотые рыбки.

— Я принял этот сад у своего предшественника и не стал что-либо менять, — объяснил Кустос. — Отличная возможность во время работы ненадолго отвлечься и подышать свежим воздухом.

— Ваш рабочий день заполнен служебными обязанностями и без таких злободневных событий, ваше святейшество, — сказал Энрико. — Тем удивительнее для меня, что вы так много драгоценного времени уделили моему визиту.

Понтифик улыбнулся в ответ.

— Вы очень дипломатично намекаете, что пора перейти к делу. Но вы правы, я намеренно пригласил вас в этот рай на крыше. Ваше присутствие в Марино, когда был убит отец Леоне Карлини, — одна из тем, на которые я хотел бы поговорить с вами. Вторая причина вам, наверное, тоже известна.

— Если вы имеете в виду события в Борго-Сан-Пьетро и Пеше, то да.

— Да, именно это я и имел в виду. Там вы тоже практически стали свидетелем убийства. У вас не было подозрений, почему священник убил бургомистра?

— Подозрений не было, скорее, догадка. Но она такая неверная, что и упоминать ее вряд ли стоит.

— И все же попробуйте! — настаивал Кустос. — Я прошу вас об этом!

— Вы, вероятно, знаете, что я отправился в Борго-Сан-Пьетро, чтобы отыскать родственников матери.

— Да, ваша мать была родом из этой деревни, не так ли?

Энрико кивнул и рассказал, как бургомистр Кавара соврал ему и Елене Вида, чтобы успеть к священнику первым.

— Я понимаю, вы видите в этом событии связь с убийством. Но какое обстоятельство, связанное с семьей вашей матери, могло подвигнуть священника на убийство?

— В этом, ваше святейшество, и состоит вопрос, который я задаю себе вот уже несколько дней. К сожалению, я пока не нашел на него ответа.

— Пожалуйста, расскажите мне о своих дальнейших приключениях! — попросил Кустос.

Когда Энрико заговорил об отшельнике, понтифик насторожился и стал задавать уточняющие вопросы. Кустосу важно было точно знать, что происходило во время этого чудесного излечения, о чем они говорили в палате и что чувствовал Энрико.

Энрико описал легкий зуд, который сначала охватил кончики пальцев, а потом и все тело.

— У меня появилось ощущение, будто мое тело подняла волна и вокруг меня мягко заструилась теплая вода. А еще я почувствовал надежность и безопасность, как когда-то в детстве…

— Многие люди, обладающие подобным даром, испытывают примерно то же самое, — к удивлению Энрико, произнес Кустос. — У каждого есть разные способности, и у каждого человека ощущения немного отличаются. Но эти тепло и безопасность, о которых вы говорите, подтверждают почти все.

— Я вас не понимаю, святой отец.

— О, я думаю, что понимаете. Может быть, вы не хотите меня понимать, потому что боитесь чего-то необычного. Но отшельник Анджело сказал, что у вас есть дар лечить людей. Анджело это понял и соединил свои силы с вашими. Вы вместе вырвали Елену из лап смерти.

Энрико вынужден был признать, что Кустос прав. Он не хотел осознавать того, что звучало так невероятно, но чего нельзя было отрицать. Если он, Энрико, осознает свои особые способности, ему нужно будет сделать следующий шаг — задать себе вопрос: что за красные пятна были у него на руках и что означает присутствие крылатого существа в его снах. С каждой секундой ему становилось все хуже. Несмотря на полуденное солнце, которое заливало террасу ярким светом, Энрико становилось холоднее и холоднее. Так сильно, что он начал дрожать всем телом. Кустос подошел к нему и обнял, тепло его тела немного согрело Энрико, и он больше не мерз. Какое-то приятное тепло, будто кто-то глубоко внутри него развел огонь, равномерно растекалось по телу. Оно пробудило такое же чувство защищенности, которое возникло у Энрико во время излечения Елены. Энрико невольно закрыл глаза и увидел себя ребенком. Он шел вместе с родителями по усеянному цветами лугу. Мужчина, которого Энрико считал своим отцом, высоко поднял его, подбросил и вновь поймал. Мать Энрико стояла рядом и смеялась. Он хотел, чтобы это счастливое воспоминание не заканчивалось никогда. Но прекрасное видение оборвалось, и он открыл глаза. Папа Кустос стоял рядом и испытующе смотрел на него.

— Как вы себя чувствуете?

— Немного ноги подкашиваются, но в целом неплохо.

Кустос указал на маленькую белую лавку, стоявшую у фонтана с рыбками.

— Присаживайтесь сюда!

Когда они сели рядом, Кустос предложил Энрико описать свои ощущения.

— Было такое же тепло и чувство защищенности, как в палате у Елены, когда Анджело и я положили на нее руки.

— Я так и думал, — ответил Кустос и пристально посмотрел на своего гостя. — Энрико, вы — один из нас.

— Что?

— Что вы знаете об избранных?

— Это люди, которые утверждают, что они — потомки Иисуса. Такие же, как… — Энрико умолк, когда понял, что хочет сказать.

— Такие же, как я, говорите это, не бойтесь! Вам не нужно этого стыдиться, если эта мысль кажется вам чужой. Многие люди, даже верующие, с трудом осознают, что наш Спаситель не умер за наши грехи на кресте. Иисус, очнувшийся после летаргического сна, прожил потом еще много лет, и у него были дети. Это не согласуется с тем, что говорили вам в церкви, школе или дома. В этом все отличие: Иисус — не почитаемая священная фигура, о которой говорят на уроках закона Божьего, а человек из плоти и крови, такой, каким он был.

— Но если все это правда, если он действительно не умер за наши грехи, как мы можем называть Иисуса Спасителем?

— Даже если он не умер за наши грехи, он был близок к этому и был готов на это. Его за нас прибили к кресту. Но это не самое главное. Его жизнь и деяния, его мысли и пример, который он нам дал, — вот на что нужно обращать внимание. Он посвятил свою жизнь всемогущему Отцу Небесному, и все равно, появился ли он на свет от непорочного зачатия или нет.

— А вы, ваше святейшество, действительно потомок Иисуса Христа?

— Думаю, да. И прежде всего потому, что я услышал от вас, Энрико. Ваша мать ничего не говорила вам об удивительном даре?

— Нет, никогда. И я ничего не знаю о том, обладала ли моя мать какими-нибудь способностями.

— Она должна была бы… Откуда тогда могла взяться ваша целительская сила?

— Возможно, от моего отца.

— Но ведь он был немцем и не жил в Борго-Сан-Пьетро. Только если ваша мать относилась к числу избранных, можно объяснить странный поступок пастора Умилиани.

— Других объяснений просто нет, — ответил Энрико и рассказал понтифику о своем неизвестном настоящем отце.

Очевидно, Кустос был удивлен этой историей. Папа молча сидел возле Энрико на лавке и смотрел на сады Ватикана. Во время этой затянувшейся паузы Энрико понял всю абсурдность ситуации. Еще несколько дней назад он был одним из тех, кого священники называют «скрытые» христиане. Такие люди появляются в церкви на Пасху и Рождество просто потому, что это семейный обычай или у них соответствующее настроение. Они смело платят свою дань Церкви и больше никакого отношения к религии не имеют. Даже тот случай в церкви Сан-Франческо в Пеше, когда он начал молиться, стал для него чем-то, чего он сам от себя не ожидал. И Энрико до сих пор не осознал этого поступка. В те напряженные дни ему не хватало времени понять, что есть Бог для него самого. Но он почувствовал, что благодаря молитве в церкви Сан-Франческо ушел не только страх из-за Елены. Энрико почувствовал где-то глубоко в себе те мысли и чувства, о которых раньше не задумывался.

И теперь, когда он сидел рядом с понтификом и слушал его, он понимал, что не только Святой отец, но и он сам — потомок Иисуса Христа. Однако все эти переживания Энрико не мог выразить словами. Если бы какой-нибудь другой человек на планете рассказал ему то же самое, он принял бы все это за бред или какую-то нелепую глупую шутку. Но Папа Кустос не шутил, и у Энрико не было повода сомневаться в его словах. Даже больше: то, что он пережил вместе с Анджело в Пеше, казалось, лишь подтверждало слова понтифика.

После долгих минут молчания Кустос вновь повернулся к Энрико и сказал:

— Это проливает совершенно новый свет на ваше происхождение. Нам непременно нужно выяснить, кто же ваш настоящий отец.

— Я не желал бы ничего иного, но, очевидно, это будет самым сложным во всей этой истории. Даже о семье моей матери в Борго-Сан-Пьетро никто не хотел говорить, не то что о моем отце. Вся информация, которую мне удалось узнать в горной деревушке, вам известна.

— Может быть, одно связано с другим. Вероятно, пастор из Борго-Сан-Пьетро тоже ничего не рассказал бы о вашей семье, потому что не хотел, чтобы вы узнали что-то о своем отце.

— Скорее всего, так и есть. Но как это нам поможет в дальнейшем?

— Я, конечно, не отец Браун, — вздохнул Кустос. — Вы в Борго-Сан-Пьетро точно не нашли никаких сведений о вашем отце?

После недолгого раздумья Энрико ответил:

— Вряд ли это можно назвать сведениями, но было странное происшествие, — произнес он и рассказал понтифику о посещении двоюродной бабушки, о ее приступе страха и о картонной коробке из-под обуви, набитой газетными вырезками.

— Может, это и есть указание, — озадаченно произнес Кустос. — А вы не могли бы точнее воспроизвести слова вашей двоюродной бабушки?

Энрико вспомнил, как стоял в темном доме, дышал затхлым воздухом и слушал Розалию Бальданелло. «Твой отец — особенный человек, но он сделал неправильный выбор. Он перешел на сторону сатаны», — говорила она.

— Особенный человек, который перешел на сторону сатаны, — тихо повторил Кустос. — Что она имела в виду? Может, ваш отец совершил какой-то тяжкий грех? — Он испытующе взглянул на Энрико. — Наверное, мой вопрос покажется вам необычным, но скажите: вы никогда не встречались с сатаной?

— Этой ночью, да и до этого тоже. — Энрико не чувствовал никакого стеснения перед Кустосом и свободно говорил о своем кошмаре. Он не сомневался, что Папа говорит с ним серьезно и что здесь, на крыше Апостольского дворца, правда была ближе, чем когда-либо. Поэтому он рассказал о своих снах все: о подземном лабиринте и озере, о влекущем голосе и крылатом существе с прекрасным ликом, которое уже в следующее мгновение оборачивалось чудовищным демоном, нагоняющим ужас.

— Это был сатана? — спросил Энрико.

Удивление на лице понтифика сменилось страхом.

— Я не знаю, — тихо сказал Папа. — Мне нужно над этим подумать. Но на вашем месте я не терял бы самообладания. Если внутри вас есть темная сила, то у нее наверняка существует и светлая, оборотная сторона.

— Существо с ангельскими крыльями.

— Да, возможно, это ангел.

— Вы верите в ангелов, ваше святейшество?

— Почему нет?

— Я не знаю, — неуверенно произнес Энрико. — Я где-то читал, что католическая церковь признает ангелов лишь неофициально.

— С одной стороны — так, но с другой — не совсем. Поскольку ангелы упоминаются в Святом Писании, даже теологи не могут однозначно отрицать их существование. Споры возникают только по поводу природы ангелов, и здесь существует множество мнений. Одни утверждают, что ангелы — это телесные существа, другие — что появление ангелов нужно воспринимать чисто символически. Ангел — всего лишь символ божественной инспирации. Слово «ангел» происходит от греческого «angelos» — перевод еврейского слова «malach», означающего не что иное, как «посланник». И поэтому ученые спорят о том, являются ли посланники Господни осязаемыми или бестелесными символами для передачи посланий. Католическая церковь очень сильно нивелировала значение ангелов. Не в последнюю очередь потому, что многие изображения ангелов и их культов пришли к нам не из христианских учений, а из народных преданий, если не сказать суеверий. Короче говоря, не каждый необъяснимый свет нужно принимать за посланника Божьего или за НЛО.

— А что вы сами думаете, ваше святейшество?

— Как понтифик я воздерживаюсь от таких оценок. Как мыслящий и познающий католик я сначала должен убедиться, что ангелы — это не выдумки из Святого Писания или христианской веры. Во всех культурах и во все времена люди верили в ангелов, хоть они и назывались иначе. Вера в сверхъестественное, в близость и связь с Богом глубоко укоренилась в христианах.

Энрико подумал об ангелоподобных существах, нарисованных этрусками. После слов Кустоса они уже не казались такими удивительными, как прежде.

— А вы не попрекаете тем самым свою собственную веру, ваше святейшество? — после паузы спросил он. — Если ангелы были и раньше, они вряд ли могут быть посланниками Господа.

— Почему нет? Можно, конечно, предположить, что вера в ангелов встречается повсеместно лишь потому, что в ней нуждалась человеческая психика, подтверждение того, что в этом мире есть защита и содействие высших сил. Но это лишь одно из возможных объяснений такого распространения веры в ангелов. Другое объяснение состоит в том, что за этим кроется истинная правда. Бог существовал еще до того, как возникло христианство, это же касается и ангелов.

— Но какова же истинная природа ангелов? Они осязаемые существа или лишь символы?

Кустос беспомощно взглянул на него.

— Я всего лишь понтифик, а не Бог. Но почему этот вопрос так важен для вас, Энрико?

— Я хочу наконец понять, как толковать свои сны. Мне кажется, что это какая-то вторая реальность, в которую я рискую провалиться. Но тогда и это существо тоже реально. Может ли такое быть, чтобы ангел в одно и то же время был демоном?

— Ну конечно! — ответил Кустос с уверенностью, которая испугала и удивила Энрико. — Вспомните Люцифера, Денницу. Несущий свет — так было его имя до того, как он отрекся от Бога. Он был самым красивым и великолепным из всех ангелов. А потом произошло грехопадение, и Люцифер стал изгнанным, мятежным ангелом. Во всяком случае, так говорят некоторые теологи. Они надеялись найти подтверждение в Книге бытия, в первый день творения, когда Бог отделил свет от тьмы. Когда восставшие ангелы были низвергнуты в глубины ада.

— Простите меня, я в этих вещах не очень сведущ. Что значит грехопадение?

— Не предавайте огласке то, что я вам сейчас скажу, — попросил Кустос и подмигнул. — Вы не найдете этому подтверждения в Библии, но зато обнаружите это в текстах, которые возникли в то же время, что и Новый Завет. В книге Еноха написано, что грехопадение Люцифера и его соратников произошло из-за красоты земных женщин, которая притягивала сынов Божьих. Это описано в Ветхом Завете в Книге бытия. Люцифер и другие ангелы вступили в связь с земными женщинами и за это были изгнаны Богом. Эта плотская теория представляет собой несколько иную версию причин грехопадения сатаны. Потом сатана отказался поклониться новому созданию Творца, Адаму, потому что, по его мнению, человек должен быть ниже, чем ангел, а не наоборот. Когда Бог призвал его к ответу, Люцифер дерзко возразил: «Как может сын огня кланяться перед сыном глины?» Бог поверг его в бездну, а вслед за ним и треть всех ангелов, которые оказались слишком горды и высокомерны, чтобы почитать человека. Они примкнули к сатане.

— Ангел, который стал дьяволом, — задумчиво произнес Энрико. — Возможно, именно это и означает мой сон?

— Да, можно и так трактовать его. Я бы охотно рассказал вам больше, но на сегодняшний момент это невозможно.

— Как быстро все меняется, — с горечью произнес Энрико. — Только что я был потомком Иисуса, а теперь стал потомком сатаны. При этом… — Он замолчал и взглянул на свои руки.

— Что? — заинтересовался Кустос.

— Святой отец, а могут ли быть у демона стигматы?

Вопрос Энрико смутил понтифика.

— Как мне это понимать?

Энрико рассказал ему о красных пятнах, которые проявились у Анджело и у него самого.

— Вы же разбираетесь в так называемых чудесных излечениях? При этом возникают некие пятна, стигматы…

— Нет, я слышу об этом впервые.

— Тогда, наверное, я не принадлежу к избранным. Даже если я и обладаю подобными силами, я отношусь к кому-то или чему-то совсем другому.

— Мне нужно подумать над этим, — сказал Кустос, сохраняя полное спокойствие. — Было бы лучше, если бы вы задержались в Риме. А после моего возвращения из Неаполя мы бы продолжили наш разговор. До этого у меня слишком много дел.

— Я думаю, в Борго-Сан-Пьетро я скорее найду ответы на свои вопросы, ваше святейшество. Завтра утром я полечу обратно в Тоскану. Но я был бы счастлив, если бы мы продолжили наш разговор. Я начал смотреть на мир по-новому. И еще одно…

— Да?

— Среди членов вашей Церкви вы найдете миллионы верующих, которые посещают храм намного чаще, чем я. Но поверьте мне, Святой отец, я от всего сердца желаю вам удачи в этой нелегкой поездке в Неаполь!

— А я от всего сердца благодарю вас, — ответил Кустос и пожал руку Энрико.

Энрико еще раз ощутил то странное тепло и спокойствие, которые наполняли его изнутри. Он искренне сожалел, что с понтификом скоро нужно будет расстаться.

Внизу они встретили дона Луу и Александра Розина, которого словно подменили. Он выглядел очень нервным и сказал Энрико, что не сможет вместе с ним поехать обратно, потому что у него в Ватикане есть еще какое-то срочное дело.

— Ничего страшного, — ответил Энрико. — Солнце сияет, и я все равно собирался совершить продолжительную прогулку по Риму, чтобы получше познакомиться с городом.

Энрико был рад, что сможет пару часов побыть наедине с собой. Ему хотелось хорошо обдумать все, о чем они говорили с Кустосом.


Со смешанными чувствами Александр вышел к железнодорожному вокзалу Ватикана, в котором располагалась новая тюрьма. Дон Луу сообщил ему, что с ним желает поговорить отец. Маркус Розин хотел сделать это так срочно, насколько это было возможно, будто речь шла о жизни или смерти. Но большего от отца Александра нельзя было добиться. Он заявил, что будет говорить только со своим сыном и ни с кем больше. После их последней встречи Александр и не предполагал, что отец так скоро захочет снова увидеться, он даже допускал, что Маркус Розин вообще откажется с ним встречаться. Неужели отец признал свою неправоту, неужели был готов к раскаянию? В который раз после разговора с доном Луу Александр спрашивал себя, идти ли ему к отцу с легким сердцем или ожидать очередного разочарования. После обычной процедуры Александра проводили в комнату для свиданий с грубо отесанным деревянным столом. Наверное, здесь не имелось другого помещения для свиданий, потому что тюрьма была не особо большая. В этот раз Александр пришел первым и присел на стул, в нетерпении ожидая появления отца. Минуты через три Маркуса Розина привели жандармы, и он без посторонней помощи подошел к своему стулу. Его движения были уверенными, словно он уже совсем привык к слепоте. Но, возможно, Александр ошибался. За несколько месяцев слепоты человек не мог забыть полноценную жизнь. Вдруг Маркус Розин зацепился за ножку стула и сильно ударился локтем о столешницу. Александр подавил в себе мгновенное желание вскочить и помочь отцу. Непонятное чувство удержало его от этого. Боль Маркуса Розина выдало лишь легкое подергивание уголка рта. С неподвижным лицом он присел на стул и сказал:

— Спасибо, что ты не бросился помогать мне, Александр. Я не люблю, когда со мной обходятся, как с беспомощным ребенком.

— Ты знаешь, что я уже здесь?

— Я услышал твое дыхание. Ты же наверняка видел этот плохой фильм, в котором говорили, что, когда человек слепнет, все прочие чувства обостряются. Это действительно так.

— Хорошо, что ты к этому постепенно привыкаешь.

— А что мне еще остается? — ответил Маркус Розин, и в его голосе почувствовалась горечь.

— Ничего, — ответил Александр, сознавая, что не в состоянии сказать что-либо утешительное. У него не было слов утешения для своего отца. Маркусу Розину и в самом деле оставалось лишь принять свою судьбу.

Отец нагнулся к Александру и, понизив голос, произнес:

— Вчерашний день был опасным для тебя?

— Что ты имеешь в виду? — так же тихо переспросил Александр.

— Ты же был в Марино, когда убили священника. Тебе угрожала опасность?

— Нет, к сожалению.

— К сожалению? — удивился Маркус.

— Если бы я оказался в опасности, то как минимум увидел бы лица убийц. Но они остаются неуловимы, словно привидения. Но каким образом ты вообще об этом узнал?

— Во время твоего последнего визита ты сам высказывал предположение, что у меня все еще сохранились хорошие контакты.

— Но ты его не подтвердил, — напомнил Александр.

— Я не хочу никого обременять. Поэтому я остался доволен, что меня проинформировали о событиях в Марино.

— Убийство священника Леоне Карлини — это причина, по которой ты хотел со мной поговорить?

— В какой-то степени, да. Ты идешь по следу и постепенно приближаешься. Я хочу тебя предупредить. Прекрати свое расследование! Иначе тебе будет угрожать настоящая опасность.

— Отец, ты пригласил меня сюда, чтобы угрожать?

Маркус Розин покачал головой.

— Ты меня неправильно понял. Это не угроза, а предупреждение. Меня никто не просил, чтобы я поговорил с тобой, и никто не узнает, что я тебе сказал.

— Что ж, признаться, меня это радует. Выходит, ты еще испытываешь какие-то чувства ко мне.

— Это ни о чем не говорит. Тем не менее, разве мы не родственники? Я понял, что в этом что-то есть.

— Значит, ты все же покопался в себе? — с надеждой спросил Александр. — Наконец-то ты видишь, что выбрал неправильный путь.

— Ни в коем случае. То, что я с тобой сейчас разговариваю, еще не значит, что я все забыл. В моей памяти хранится все, о чем я думал долгие годы, что планировал, чем жил. Но я не хочу, чтобы ты умер. Прекрати преследовать этих людей, Александр!

— Кого я не должен преследовать?

Отец замолчал, словно вопрос Александра отскочил от стекол солнцезащитных очков.

— Как я могу обезопасить себя, если я даже не знаю, кого мне бояться? — сделал еще одну попытку Александр.

— Я сижу здесь не для того, чтобы выдавать кого-нибудь. Но я не стал бы тебя обманывать, требуя, чтобы ты прекратил расследование. Отнесись серьезно к моему предостережению, Александр! Кто-то, кому ты доверяешь, заманит тебя в ловушку. Прекрати свои расследования убийств священников, иначе…

— Что иначе? — спросил Александр, когда отец вдруг сжал губы, словно сказал слишком много. Маркус Розин глубоко вздохнул, прежде чем медленно и тихо ответить:

— Иначе ты умрешь!


Еще и сегодня, спустя годы, когда я переношу все эти события на бумагу, я не могу подобрать нужных слов, дабы описать, что мне удалось найти неподалеку от горной деревушки Борго-Сан-Пьетро благодаря простой случайности. Дыра в земле, куда провалились Мария и я, привела нас в обрушившийся подземный ход, который оказался лишь частью разветвленной сети. Эти подземелья тянулись далеко вглубь лесных зарослей. Засыпанный землей древний город лежал под густым лесом. Примерно две тысячи лет назад, наверное, случился гигантский оползень с окрестных склонов и засыпал это поселение. И что было самым важным, мое изначальное предположение подтвердилось: остатки строений и предметы, которые мы обнаружили, были действительно этрусского происхождения. Мы довольно часто натыкались на изображения мужчин с крыльями ангелов, таких же, как на вазе, которую показывала мне Элиза Бонапарт. Я сразу обратил внимание на повторяющийся мотив этрусского искусства, о значении которого мне было так же мало известно, как и другим ученым, которые занимались этой древней культурой. Без сомнения, мы отыскали легендарную святыню этрусков, так интересовавшую Элизу.

Размеры территории города и то обстоятельство, что для полномасштабных раскопок нужно было выкорчевать значительный участок леса, требовали привлечения большого числа рабочих рук. Но жители Борго-Сан-Пьетро, как и раньше, старались избегать нас, а надеяться на дополнительный отряд солдат из Лукки, учитывая то обстоятельство, что Верхней Италии угрожали австрийцы, было совершенно бессмысленно. Наш маленький отряд трудился три дня не покладая рук, но очистил лишь небольшой участок от кустарника и немного разобрал завал в подземном ходе, чтобы можно было продвинуться чуть дальше.

Утром следующего дня я заметил, что половина солдат стояла готовой к походу вместе с мушкетами. Когда капитан Ленуа уже хотел возглавить колонну, я бросился к нему и спросил, что он намеревается предпринять.

Капитан указал на место раскопок.

— Мои люди умрут там от усталости, но это ни к чему не приведет. Я пойду с отрядом в Борго-Сан-Пьетро, и мы приведем с собой каждого деревенского жителя, который в состоянии поднять камень.

— Нет, только не силой! — запротестовал я.

— Иначе не получится. Деревенские жители шарахаются от нас, как черт от ладана.

— Нам, конечно, нужны помощники, но только добровольные. Я запрещаю вам производить любые насильственные действия!

— Как же вы это сделаете? Эти солдаты под моим командованием.

— Но возглавляю экспедицию я! Может, мне сообщить герцогине, что вы не выполняете моих указаний?

Мы посмотрели друг другу в глаза. После этого молчаливого поединка Ленуа вдруг улыбнулся и пожал плечами.

— Как вам будет угодно, мосье Шрайбер, — заявил он. — Вы возглавляете экспедицию, совершенно верно, и именно вы будете докладывать герцогине об успехе или провале экспедиции.

Капитан обернулся к солдатам и скомандовал отставить мушкеты и вновь взяться за лопаты, чтобы помогать в раскопках.

Я решил попросить о помощи бургомистра. Чтобы не было пролито напрасной крови, я отправился в Борго-Сан-Пьетро один, без военного эскорта. С собой я прихватил лишь Риккардо Бальданелло, потому что мой итальянский хоть и был хорош в обиходе, но, принимая во внимание определенные обороты речи людей здесь, в горах, он оказался практически бесполезен.

По пути я расспрашивал Риккардо о его сестре.

— Мария, кажется, за что-то сердится на меня. Хотел бы я узнать, в чем причина.

Риккардо бросил на меня испытующий взгляд и спросил:

— Мария нравится вам, не так ли?

— Я мог бы соврать, но не хочу.

— Мария — не девчонка, с которой можно поразвлечься некоторое время.

— Я об этом не говорил, да и в мыслях не допускал такого.

— Но вы ведь прибыли из другой страны, из другого мира, синьор. Когда вы закончите свою работу здесь, вам придется вернуться в свой мир, а для Марии это не подходит.

— Откуда ты это знаешь?

Риккардо постучал указательным пальцем правой руки по лбу и, усмехнувшись, сказал:

— Я — всего лишь простой человек, но там внутри отнюдь не солома.

— Возможно, ты и прав, что я из другого мира. Однако Мария сама должна решить, стоит ли ей рисковать, привыкая к новой жизни.

— D’accordo, согласен, спросите Марию!

— Но как? Она избегает меня, почти как эти деревенские жители.

— Она боится вашего мира и этого вестника несчастья.

— Мария всегда так беспокоится из-за канюка?

— Она выросла в очень набожной семье, а у нас вера тесно связана с предрассудками.

Я бы охотно поговорил с Риккардо еще о его сестре, но мы подошли к стенам Борго-Сан-Пьетро, и их мрачный вид заставил нас замолчать. Пара человек, завидев нас издалека, тут же исчезла. И вновь нас встретили пустынные, словно вымершие переулки деревни. Когда мы добрались до деревенской площади и пошли прямиком к дому бургомистра, нам на глаза попался маленький Ромоло, который выбежал из двери, держа в руках узелок из ткани. Я окликнул его и спросил, дома ли отец.

Он молча взглянул на меня и помотал головой.

— И где же он тогда?

— На поле, — ответил мальчик. — Я несу ему немного хлеба.

Мы пошли вместе с Ромоло и проводили его к отцу, который с раннего утра работал в поле и под усиливающимся теплом позднего сентябрьского солнца начал немного потеть. Он встретил нас удивленным взглядом, но, по крайней мере, не пустился от нас наутек. Он развернул узелок и предложил нам отведать ароматного свежеиспеченного хлеба.

— Мы не привыкли к такому дружелюбию от жителей вашей деревни, — озадаченно произнес я.

— Мои люди боятся вас и ваших солдат.

— Солдаты сопровождают меня для защиты. — И многозначительно взглянув на Риккардо, я добавил: — На меня недавно напали бандиты.

Джованни Кавара сунул в рот кусок хлеба и сказал, пережевывая:

— Я ничего не имею лично против вас, синьор, но я хотел бы, чтобы бандиты оставили вас у себя.

— Почему?

— Потому что вы приносите несчастье в нашу деревню.

— Речь идет о древнем этрусском городе, не так ли? Вы знаете об этом больше, чем нам рассказали, синьор Кавара. — С моей стороны эта фраза прозвучала скорее как утверждение, нежели вопрос. Другой причины в том, что земляки Кавары куда-то исчезли, я не видел.

Кавара перестал жевать и повернулся на запад, туда, где находились остатки этрусского поселения. После паузы он серьезно произнес:

— Кто потревожит сон ангелов, обречет себя на погибель.

— Что вы хотите этим сказать?

— Оставьте ангелов в покое, тогда ангелы оставят в покое людей!

— Какие ангелы?

— Крылатые существа.

Постепенно я начал кое-что понимать. Я подумал об этрусских произведениях искусства, на которых часто встречались изображения существ, подобных ангелам. Но такие изображения возникали еще до того, как на эту землю распространилось христианство. Жители деревни когда-то натолкнулись на остатки керамики, и с тех пор засыпанный город для них — святыня, убежище ангелов, которое нельзя тревожить.

— Это не ангелы, — попытался объяснить я. — Изображения этрусков лишь случайно напоминают тех существ, о которых говорит Церковь.

— Да что вы об этом знаете, — проворчал Кавара и снова вернулся к своей работе. Не оборачиваясь к нам, он сказал: — Уходите, бегите из этих гор как можно скорее! Или нас всех постигнет несчастье.

— Мы уйдем лишь тогда, когда закончим нашу работу. Если нам никто не поможет, это затянется надолго.

— Никто из Борго-Сан-Пьетро не будет вам помогать!

Разочарованные ответом, мы отправились в обратный путь к лагерю, и я сказал Риккардо:

— Видимо, нам придется здесь пробыть намного дольше.

Он покачал головой.

— Нет, нам нужна помощь.

— Но кто поможет нам?

— Жители других деревень, для которых хорошее жалованье значит больше, чем засыпанный город. С вашего позволения, синьор, я еще сегодня отправлюсь в путь, чтобы нанять новых рабочих. Вам только придется дать мне немного денег, чтобы я мог заинтересовать людей. А вы должны пообещать мне, что будете хорошо приглядывать за Марией.

Я обещал ему это с радостью, но не догадывался, что вскоре мне придется нарушить свое слово.


На второй день после отъезда Риккардо нас постигла беда, которую можно сравнить разве что с грозой, разразившейся посреди ясного неба и извергающей из своего свинцового чрева смертоносные молнии. Я вместе с солдатами спускался в подземный ход, как вдруг услышал громкие крики и треск выстрелов. Шум доносился со стороны лагеря, где остался капитан Ленуа и вторая половина солдат. Но самое главное — там была Мария, которая занималась приготовлением обеда.

Словно парализованные, мы прекратили работу и прислушались. Я вылез наружу первым и приказал солдатам следовать за мной.

— Но мы ведь оставили наши мушкеты в лагере, — ответил один сержант. — У нас здесь только лопаты.

— Ну и что? — бросил я в ответ и пустился бежать, не заботясь больше о сержанте и его товарищах. Страх за Марию гнал меня вперед. Когда я услышал шорох в кустах за своей спиной, то понял, что солдаты следуют за мной.

Вскоре перед нами появились палатки и укрытия лагеря. На земле лежали неподвижные тела, все это были люди капитана Ленуа. Какие-то мужчины в гражданской одежде подняли на нас свои мушкеты. Я мгновенно упал на траву и прикрыл голову руками. За треском выстрелов раздались стоны и крики раненых. Я услышал, как позади меня на землю падают французы, — без оружия у них не было ни единого шанса.

Прогремел еще один залп, и я увидел, как ко мне приближаются чьи-то грязные сапоги. Я понял, что незнакомцы убивают всех солдат, в которых еще теплилась жизнь. В следующее мгновение в мой затылок уперлось дуло мушкета. Я поднял глаза на худощавого мужчину, который безжалостно смотрел на меня.

— Этого не убивай! — послышался чей-то хриплый голос. — На нем нет униформы. Это, наверное, археолог.

Дуло мушкета отвернулось от меня, и человек с тощим лицом сказал:

— Слушаюсь, герр майор.

Мне стало понятно, что оба человека говорят по-немецки. На таком немецком диалекте говорили в Южной Германии или в Австрии.

— Приведите этого человека в лагерь! — приказал майор.

Двое мужчин подняли меня на ноги. Среди незнакомцев я, к своему удивлению, обнаружил Риккардо. Он сидел на корточках возле лагерного костра и держал за руки Марию. По его лицу текли слезы. Глаза Марии были закрыты, а на ее платье расползалось красное пятно крови: девушку ранили в грудь.

Увидев меня, Риккардо дрожащим голосом сказал:

— Мария… она была права насчет вестника несчастья…

— Она… — Я запнулся, не в силах произнести ни слова.

— Мертва, — прошептал Риккардо и горько повторил: — Мертва.

Одетый в гражданское майор подошел к нам. Это был рослый, крепкий мужчина, на левой щеке которого красовался багровый шрам.

— С девчонкой произошел несчастный случай, — сказал он по-итальянски. — Попала шальная пуля. Мне очень жаль, синьор Бальданелло.

Не веря своим глазам, я смотрел то на майора, то на Риккардо. Постепенно я осознал, как получилось, что Риккардо вернулся именно в это время. К тому же у меня накопились другие вопросы, как то: почему напавшие оставили его невредимым? почему офицер обращался к нему с таким уважением, а не как с пленным? Я глубоко скорбел о Марии, но в душе осталось место и для нарастающего возмущения.

— Ты привел этих людей, Риккардо?!

— Да, — тихо ответил он. — Это было мое задание.

— Кто тебе его поручил?

— Как кто? Австрийцы, конечно.

Майор вытянулся передо мной по стойке «смирно». В своей разбойничье-гражданской одежде он выглядел скорее странно, нежели подтянуто.

— Майор фон Роттек, гренадер его величества кайзера, — сказал он по-немецки.

Я ничего не ответил. Стоя посреди трупов и глядя на безжизненное тело Марии на руках у Риккардо, я не испытывал никакого желания заниматься пустой вежливой болтовней. Я лишь бегло взглянул на майора, потом снова на Марию, не в силах поверить, что жизнь ушла из нее. И вдруг мне показалось, что ее ноздри еле заметно шевелятся, что веки будто подрагивают. Я потер ладонью глаза, которые пытались сыграть со мной такую злую шутку. Но я вновь заметил слабое подрагивание крыльев носа и век. Я быстро вытянул руку и задержал ладонь совсем близко от ее лица. Я почувствовал дыхание девушки, совсем слабое, но регулярное.

— Она жива! — громко воскликнул я, так что, наверное, было слышно в Борго-Сан-Пьетро. — Мария жива!


Мария действительно дышала, но ее жизнь висела на волоске. Пуля сидела глубоко в ее груди, возле сердца, однако в отряде майора фон Роттека не было врача. Риккардо побежал в деревню, чтобы спросить совета у бургомистра Кавара, и узнал, что в городке Пеша, приютившемся у подножья горы, должен быть врач. Риккардо взял лошадь убитого капитана Ленуа и поскакал в Пешу, в то время как я ухаживал за Марией. Если это, конечно, можно назвать ухаживанием. Она находилась без сознания. Дыхание было поверхностным. Девушка словно спала, но этот сон в любую минуту мог стать вечным. Я пытался уговорить себя, что так будет лучше для Марии, легче. Она не чувствовала боли, и, если ей суждено умереть, едва ли можно было бы придумать смерть лучше. Но в этом я не чувствовал утешения. Я не хотел, чтобы Мария умерла.

Уже смеркалось, когда Риккардо вернулся вместе с врачом, который сразу взялся за лечение. Спустя десять минут он с бледным лицом вышел из палатки, где лежала Мария, и сказал:

— К сожалению, ничего нельзя сделать. Пуля засела слишком близко к сердцу, чтобы ее вытащить. Если я решусь на это, вероятность того, что она не переживет операции, будет высока.

— А если вы не решитесь, доктор? — спросил Риккардо.

— Она умрет, — тихо ответил врач.

— Тогда сделайте операцию Марии немедленно!

Врач покачал головой.

— Я не могу… Я не вправе взять на себя такую ответственность.

Риккардо пристально посмотрел ему в глаза.

— Если вы не сделаете Марии операцию, вы больше никогда не вернетесь в Пешу, обратно к своей семье.

— Вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что убью вас, здесь и сейчас!

Казалось, врач будет молчать бесконечно. На его лбу выступил пот, хотя вечер был довольно прохладный.

— Хорошо, я сделаю это, — наконец ответил он. — Но я снимаю с себя всякую ответственность. Мне нужна горячая вода и чистые полотенца. В деревне есть одна женщина, которая немного разбирается во врачевании. Она часто помогает при родах. Теперь вы должны мне помочь. Ее зовут Маргарита Стораро.

Мы отправились искать женщину, но она, к нашему удивлению, пришла добровольно. Возможно, не последнюю роль сыграло имя доктора, который пользовался признанным авторитетом у жителей Борго-Сан-Пьетро. Риккардо и я ждали снаружи, пока врач и повитуха занимались Марией.

У меня была сотня вопросов к Риккардо, но я не вымолвил ни слова. Это была таинственная сцена. Пока в палатке боролись за жизнь Марии, неподалеку сидели люди майора, кричали и уплетали ужин.

Я не обращал внимания на время, которое текло, словно песок сквозь пальцы. Потом из палатки показался уставший врач, он был похож на привидение: пустой взгляд, слипшиеся пряди волос на лбу.

Когда он не отреагировал на наши яростные расспросы, Риккардо схватил его за плечи и сильно встряхнул.

— Что с Марией? Как у нее дела?

— Пулю я вытащил, — глухо произнес врач, словно не веря в свой успех. — Мне все-таки удалось сделать это…

— Мария жива?

— Да, она жива.

Риккардо и я уже хотели вздохнуть с облегчением, но тут врач добавил:

— Но я не знаю, сколько еще она продержится.

Риккардо вновь встряхнул его.

— Что это значит, доктор?

Врач взглянул на палатку, из которой только что вышел.

— Она очень слаба и потеряла много крови. Боюсь, ей осталось жить несколько часов.

— Так помогите ей! — требовал Риккардо. — Что вы стоите здесь и прохлаждаетесь?

— Я сделал все, что было в моих силах. Вы можете мне угрожать, пытать меня или даже убить, синьор, но большего я не в состоянии сделать для этой девушки.

У меня в горле застрял ком, я почти не мог дышать.

— С Марией можно поговорить?

Врач покачал головой.

— Она еще не отошла после операции, она так слаба, что может не проснуться вообще.

Мы с Риккардо нерешительно подошли к палатке и заглянули внутрь. Мария, освещенная масляной лампадкой, лежала совсем спокойно, как на кладбище. Голова ее была повернута набок. Я взглянул на нее, и мое сердце сжалось. Повитуха вышла из палатки, поклонилась доктору и исчезла в темноте. Я приблизился к врачу и положил ему руку на плечо.

— Вы все сделали великолепно, доктор, я благодарю вас за это. И простите наше несдержанное поведение! Это из-за…

Голос отказал мне, но слезы на моих глазах были красноречивее слов. Врач пожал мне руку и отправился к лагерному костру, чтобы подкрепиться.

Риккардо уселся по-турецки у палатки. Я присоединился к нему и услышал, как он тихо произнес:

— Это мое наказание. Я не заслужил иного, Всевышний. Но зачем ты у меня забираешь Марию?

— Наказание? — спросил я. — За что? Может, за то, что вы учинили и из-за вас погиб Ленуа со своими людьми?

Я посмотрел на север: где-то там была большая яма, в которой солдаты Роттека зарыли тела убитых.

— На моей совести есть кое-что еще, — ответил Риккардо. — И хотя я готов отдать жизнь ради спасения Марии, я не могу сказать, что мне жаль французов. Вряд ли они что-то чувствовали, когда убивали моих людей. Когда армии кайзера и императора Наполеона встретятся на поле боя, погибнут тысячи, десятки тысяч людей, и никто при этом не будет упрекать августейших особ.

— Может, их будет мучить совесть, — сказал я. — Но ведь здесь речь идет не об императоре Наполеоне и кайзере Франце, а о вас, Риккардо. Зачем было совершать такое предательство?

Не глядя в мою сторону, он ответил:

— Все это прописано в одном грандиозном плане. Я должен признаться, что мне пришлось импровизировать, когда Ленуа и его солдаты напали на мой лагерь и убили моих людей.

Только после того, как я немного поразмыслил над словами Риккардо, я осознал всю чудовищность его заявления.

— Вы хотите сказать, что все это было спланировано заранее, даже нападение на мой экипаж?

Он как-то странно взглянул на меня, и я понял, что Риккардо удивлен.

— Да, а вы раньше не догадывались об этом, синьор Шрайбер? Я напал на ваш экипаж, потому что получил такое задание.

— И кто же вам это поручил?

— А как вы думаете? Кому подчиняется майор фон Роттек со своими солдатами?

— Австрийцы? — неуверенно спросил я.

Он кивнул.

— Герцогиня Элиза потратила уйму денег, чтобы тайно провезти вас сюда, в Италию, но, наверное, не стоило тратить так много денег — это слишком заметно. Через своих шпионов австрийцы узнали об этом и решили вас пленить. Это задание и поручили мне. Когда появились солдаты Ленуа, я должен был срочно придумать новый план. И мне вдруг представился прекрасный случай стать вашим слугой. Конечно, в этом ваша заслуга, ведь именно вы наврали всем с три короба. Я быстро понял, что моя новая роль открывает невообразимые возможности. Я решил сопровождать вас, пока вы не найдете святыню этрусков.

— А потом вы под видом того, что хотите найти новую рабочую силу, привели сюда майора фон Роттека…

— Теперь вы все поняли правильно, но слишком поздно, — без иронии ответил Риккардо.

— Но зачем? Что такого важного в старом городе этрусков?

— Вы действительно думаете, что герцогиня Элиза делает это лишь для того, чтобы презентовать своему августейшему брату несколько черепков? Для этого она потратила столько средств и держала все в тайне? Вы считаете, что у герцогини Пьямбино и Лукки нет больше других забот, принимая во внимание сегодняшнее положение ее союзников и войну с Австрией?

— Но в чем же тогда дело?

Риккардо заговорил со всей серьезностью и сразу стал выглядеть лет на десять старше:

— Все дело во власти. Об этом думают высокопоставленные особы, которые правят нами. Они не хотят просто называться королями, герцогами или кайзерами.

— Риккардо, вы говорите загадками.

— Потому что и сам знаю не намного больше вашего. В этой игре, на кону которой власть и могущество, я, синьор Шрайбер, фигура маленькая. Мне лишь известно, что не одни только жители Борго-Сан-Пьетро придают большое значение древнему городу. Легенда гласит, что здесь собирались самые значительные жрецы этрусков, самые мудрые и могущественные люди этого народа. Люди считали, что где-то здесь спрятан источник непреодолимой власти. Именно он должен был помочь этрускам победить римлян, легионы которых все глубже проникали в их земли. Но эта сила обернулась против них самих. Произошла большая катастрофа, город поглотила земля. Примерно так звучит древнее сказание. Только не спрашивайте меня, что из этого правда, а что — предрассудки! Этим источником силы интересуется несколько влиятельных людей, в том числе император Наполеон и его противник — кайзер Франц.

— На которого вы работаете.

— Вы говорите это с таким упреком! Вы считаете более почетным находиться на службе у Бонапарта?

— Я состою на службе не у него, а его сестры.

— Это все равно. Если Элизе удастся завладеть источником силы — при условии, что таковой существует на самом деле, — то рано или поздно им завладеет и Наполеон.

— Вы считаете, что, если Габсбурги будут обладать этой силой, все окажется намного лучше?

— Едва ли, но мне платят австрийцы, а вам — Элиза.

— Все едино, Риккардо. У герцогов и кайзеров все вращается вокруг власти и денег.

Риккардо презрительно плюнул на землю.

— И зачем я влез в эту переделку! Мария для меня дороже всех денег мира.

— Вы очень любите свою сестру, — произнес я.

Риккардо как-то особенно посмотрел на меня, будто хотел сказать что-то важное, но лишь опустил глаза и коротко ответил:

— Да.

Наш разговор зашел в тупик, а ночь тем временем окутала лагерь своей непроницаемой вуалью. Этруски были таинственным народом, я не спрашивал Риккардо, но счел легенду, которую он рассказал, полным вымыслом. Везде, где в прошлом случались большие несчастья, люди пытались объяснить происшедшее подобными историями. В этом случае этруски хотели заполучить власть или силу, которая им не принадлежала, и поэтому, вероятно, сами стали ее жертвой. Все это очень напоминало сказание о грехопадении Евы. Возможно, люди изменили библейский мотив, чтобы объяснить разрушение этрусского города. Но больше всего меня удивил тот факт, что такие образованные люди, как кайзер Франц и Элиза Бонапарт, а может, и император Наполеон, верили в это. Но, видимо, царственные особы старались использовать любой шанс, каким бы туманным и призрачным он ни был, дабы выиграть битву за господство над Европой.

Громкие голоса со стороны лагерного костра отвлекли меня от навязчивых мыслей. Похоже, там что-то происходило. Вместе с Риккардо я подошел к огню, вокруг которого собрались австрийцы. В центре находился Джованни Кавара и беспрестанно что-то твердил майору фон Роттеку. Врач стоял возле бургомистра Борго-Сан-Пьетро и пытался перевести, но не поспевал за ним. Когда майор заметил нас, его мрачное лицо просветлело и он приказал нам быстро подойти к нему.

— Может, хоть вы разъясните, чего хочет от нас этот крестьянин, синьор Бальданелло, — сказал фон Роттек. — Он тарахтит без умолку, и я не могу разобрать ни единого слова.

Кавара, взглянув на Бальданелло и меня, заявил:

— Мне нужно поговорить с вами наедине!

— Это бургомистр деревни, — объяснил Риккардо майору. — Он хочет поговорить со мной и с синьором Шрайбером с глазу на глаз.

— Пусть поговорит, — ответил австриец. — Заберите его с собой и побеседуйте в тихом месте!

Мы пошли обратно между палаток, и Кавара сказал:

— Я узнал от Маргариты Стораро, что здесь произошло. Как дела у раненой?

— Мария еще жива, — ответил я, — но врач говорит, что она протянет всего несколько часов, не больше.

— Да, Маргарита мне об этом тоже рассказала. Я пришел сюда, чтобы сделать вам предложение.

— Именно сейчас, когда Марии так плохо? — набросился на бургомистра Риккардо.

— Речь пойдет как раз о ней. Я и несколько моих друзей поможем вам, если вы обещаете, что не будете больше проводить здесь раскопки и как можно быстрее покинете Борго-Сан-Пьетро.

— Поможете Марии? — спросил Риккардо. — Что вы хотите предпринять? Даже врач не в состоянии что-либо для нее сделать.

— Есть силы, которыми не обладает ни один ученый врач, — ответил Кавара. — Мы поможем выздороветь Марии, если вы мне пообещаете выполнить то, о чем я вас прошу. — Бургомистр произнес эти слова как нечто само собой разумеющееся, будто это была меновая торговля на рынке. Риккардо без предупреждения бросился на Кавару, повалил его на землю и начал бить кулаками, приговаривая:

— Жалкий пес! Мария умирает, а ты еще шутить вздумал!

Я подскочил к ним. С большим трудом мне удалось разнять их, успокоить Риккардо и оттащить Кавара.

— Риккардо, возьмите себя в руки! Кавара не такой человек, который станет подшучивать над другими. Я думаю, он говорил серьезно.

Бургомистр поднялся и, отряхиваясь, спросил:

— Почему вы этого не хотите? Что вам терять?



Спустя полчаса после происшествия Кавара вернулся вместе с шестью односельчанами, мужчинами и женщинами, и они вошли в палатку, где по-прежнему без сознания лежала Мария. Последней вошла Маргарита Стораро. Майор фон Роттек, наморщив лоб, наблюдал за всем этим, заняв место в некотором отдалении. Риккардо рассказал ему лишь половину, объяснив, что эти люди хотят помочь Марии, но ни словом не обмолвился о том, чего они потребовали взамен. В палатке Марии было на удивление тихо. Риккардо же нервно заламывал руки и раз за разом повторял:

— Ради всего святого, что там происходит?

Врач, который слышал все, подошел на пару шагов ближе и сказал:

— Доверьтесь им! Возможно, люди из Борго-Сан-Пьетро — единственные, кто может еще помочь этой девушке.

— И это говорит человек, который только что готов был оплакивать ее? — удивился я.

— Я не могу это точно объяснить, но люди из Борго-Сан-Пьетро обладают удивительным даром. Как-то я присутствовал при родах в этой деревне. Меня привезли, потому что ребенок был в неправильном положении и не хотел выходить на свет божий. Я смог вытащить ребенка, но мать умерла от изнеможения. Я удалился из комнаты и удивился, когда вскоре туда вошли люди, прямо как сейчас. Тогда тоже присутствовали и синьор Кавара, и, конечно, синьора Стораро. Через четверть часа они вышли и сообщили, что роженице уже лучше. Конечно, я тотчас же вошел в комнату и увидел, что они оказались правы. Я до сих пор не могу это объяснить.

Риккардо сочувствующе взглянул на него.

— Может быть, вы просто ошиблись, приняв роженицу за мертвую.

— Да, вероятно, — ответил врач, но по выражению его лица было видно, что он так не думает.

«Воскресить мертвую к жизни, — мысленно говорил я себе, — в это даже я не поверил бы, как бы страстно ни желал этого. Но, возможно, в той женщине, о которой рассказывал врач, еще теплилась жизнь. И, судя по всему, этой жизненной искорки хватило, чтобы разжечь новый костер». Сейчас я надеялся, что с Марией случится нечто подобное.

Когда вход в палатку распахнулся и из нее начали выходить жители Борго-Сан-Пьетро, у меня чуть сердце не выпрыгнуло из груди. Люди выглядели утомленными, словно после многочасовой работы, но я лишь мельком обратил на это внимание. Слишком сильно я переживал за Марию.

Бургомистр вышел последним и взглянул на нас с улыбкой. Таким я его еще не видел.

— Девушка пришла в сознание. Самое плохое позади. Она должна поберечься в ближайшую неделю.

Это было все. Никаких объяснений, никаких увещеваний, чтобы мы выполнили свою часть уговора. Джованни Кавара пошел за своими односельчанами, которые скрылись в прохладной ночи, отправившись в свою деревню. Риккардо кинулся к палатке, а когда и я вошел туда, он уже стоял на коленях возле Марии, нежно гладил ее лоб и тихо говорил:

— Я так счастлив, что ты снова есть у меня, моя любимая. Ничто больше нас не разлучит!

К моей необузданной радости о чудесном спасении Марии примешалось какое-то горькое чувство. Я остановился на полпути к лежанке Марии и наблюдал за обоими. Они так долго вели себя, как брат и сестра. Мое сердце было разбито.


На следующее утро Риккардо выказал небывалое сочувствие и попытался объяснить, почему они с Марией решили разыграть эту гнусную комедию. Все это входило в план Риккардо, чтобы завоевать мое доверие. Для этого Марии больше подходила роль сестры, нежели возлюбленной. Я отказался выслушивать дальнейшие объяснения и обратился к врачу, который в очередной раз осмотрел Марию, прежде чем отправиться в обратный путь в Пешу.

— То, что произошло вчера вечером, сегодня подтверждается в полной мере — Мария идет на поправку. Я не могу представить, что делали с ней люди из Борго-Сан-Пьетро. Но если таких людей будет становиться все больше и больше, скоро в моей профессии отпадет всякая надобность.

— И что теперь? — спросил я Риккардо после того, как мы распрощались с доктором. — Что мы скажем майору?

— У меня уже есть одна идея.

Мы оба твердо решили выполнить свою часть уговора. Ни я, ни он не говорили этого вслух, но Риккардо, впрочем, как и я, боялся, что нарушение уговора будет означать для Марии смерть. Это было подобно проклятию, которое не действует, покуда мы придерживаемся уговора. Поэтому для майора фон Роттека я разыграл спектакль, в который сам бы никогда не поверил. На его глазах я на месте раскопок вдруг начал гневно ругаться и разбил две драгоценные, почти полностью сохранившиеся вазы — великолепные свидетельства этрусской культуры. Австрийский офицер так побледнел, будто он в одиночку выступил против целого полка вражеской пехоты. С озабоченным видом он вместе с Риккардо спустился ко мне в яму и спросил, в чем же дело, не болен ли я.

— Я в бешенстве! — крикнул я, продолжая топтать черепки. — В бешенстве из-за своих заблуждений, из-за того, что позволил так долго водить себя за нос.

Мне не составило труда разгневаться, стоило лишь подумать о Марии и Риккардо. Роттек вопросительно взглянул на меня.

— Кто обвел вас вокруг пальца, герр Шрайбер?

— Эти мнимые этрусские мастера! — Я презрительно плюнул на землю. — Это не больше чем римская имитация. Сначала они уничтожили культуру этрусков, а потом начали им подражать. Типично для Рима!

Майор развел руками и беспомощно произнес:

— Я вас не понимаю.

— Вам не стоит этого стыдиться, герр майор, я и сам себя не понимаю. Как я мог со своим-то опытом погнаться за обычной римской имитацией? Наверное, все дело в искусно выполненной работе, ведь эти вазы превосходно сделаны.

— Вы считаете, что эти вазы не этрусские? — уточнил австриец.

— Наконец-то и вы это поняли, герр майор. Это действительно не этрусские вазы, и все это — не этрусский город, а римский. Римляне — известные мастера копировать вещи других культур, подражать им. Все наши усилия оказались напрасны.

Фон Роттек был заметно расстроен.

— Но… Но как такое могло произойти? — спросил он.

— Вероятно, здесь, в горах, никакой этрусской святыни вообще нет, — произнес я, всем сердцем надеясь, что мои слова звучат убедительно. — Вся эта легенда построена на одной ошибке: это поселение принадлежало римлянам. И то, что вы надеялись найти, герр майор, здесь никогда не существовало.

— Но как я все это объясню кайзеру? — Майор тяжело вздохнул и огляделся в поисках поддержки. — Нет, вы сами ему это скажете, герр Шрайбер!

Я сделал вид, будто не очень доволен его словами. На самом деле я был рад, ибо понял по этой фразе Роттека, что он поверил моему вранью.

Майор быстро обсудил положение дел со своими офицерами и унтер-офицерами и в конце концов решил сниматься с места еще сегодня. Принимая во внимание военное положение с Францией, он не считал нужным болтаться на вражеской территории излишне долго.

Риккардо хотел остаться с Марией в Борго-Сан-Пьетро, пока ей не станет лучше. Поэтому он отыскал Джованни Кавара, и через некоторое время они вернулись оба вместе с ослом и носилками, на которые осторожно положили Марию. Тем временем бургомистр решил разместить обоих в своем доме. Теперь, когда местные жители увидели, что чужаки уходят, их замкнутость и отрешенность, казалось, как рукой сняло.

Когда Мария уже лежала на носилках, она помахала мне. Девушка коснулась рукой моей щеки и сказала:

— Мне очень жаль. Я уже давно хотела признаться вам, но не знала, как это сделать, чтобы не выдать Риккардо. Мне очень жаль, что пришлось вас так обидеть.

— Нет, Мария, вы меня не обидели. Это было просто безумное увлечение для меня.


Ну, что еще рассказать? Я больше не виделся ни с Риккардо, ни с Марией и никогда больше не приезжал в Борго-Сан-Пьетро. Я вернулся на свою родину лишь спустя три года. Путь в Австрию был труден и полон опасностей. Когда мы наконец достигли цели, до нас дошла весть о большой победе Наполеона при Аустерлице над объединенными армиями австрийцев и русских. Война близилась к концу, и победителем в ней должен был оказаться Наполеон Бонапарт. Поэтому у кайзера Франца были другие заботы, нежели выслушивать меня. Впрочем, я, нисколько не смущаясь, наврал бы ему про этрусский город. Я также больше никогда не видел Лукку и Элизу, о чем не очень сожалел. Спустя пять лет после описанных в этом дневнике событий я получил письмо из Италии. Оно было от Риккардо. С удивлением я узнал, что они вместе с Марией остались в деревне Борго-Сан-Пьетро. У них было уже трое детей, старшего они назвали в мою честь — Фабио. Не могу скрыть, что я был очень тронут. Между мной и Риккардо завязалась оживленная переписка, и мне стало известно, что люди из Борго-Сан-Пьетро тщательно сровняли с землей место раскопок. Какие тайны хранило это древнее этрусское поселение, Риккардо в своих письмах не писал, как не писал и о том, что произошло в палатке в ту ночь, когда деревенские жители спасли Марию от смерти.

Наверняка какой-нибудь читатель подумает, что мое научное любопытство должно было непременно вернуть меня в Борго-Сан-Пьетро. Но я не сомневался, что люди из этой деревни не напрасно хранят свою тайну.

Загрузка...