Чистое сердце

ГЛАВА XVI. Танец скальпа

Мы далеки от мысли давать какие-либо оценки по поводу битвы двух диких племен в далекой пустыне. Убеждение, что индейцы всего лишь дикари, звери с человеческим обличием, которых надо истреблять, как диких животных, всеми доступными средствами, даже если те противоречат соображениям гуманности, слишком укоренилось в цивилизованных народах, чтобы мы могли хотя бы попытаться защитить их. А между тем сколько хорошего можно было бы сказать в защиту этого несчастного народа, угнетаемого с тех пор, как европейцы открыли Америку. Легко доказать, что перуанцы и мексиканцы, которых так высокомерно называют варварами грабящие их жалкие авантюристы, были в эпоху своего покорения гораздо цивилизованнее своих притеснителей, имевших перед индейцами только то преимущество, что умели владеть огнестрельным оружием и ходили закованными с головы до ног в железо, тогда как последние употребляли в качестве оружия гораздо более безобидные стрелы и одевались в бумажные ткани.

Изгнанные из общества невежественным фанатизмом и неутолимой жаждой золота, снедавшего их победителей, несчастные индейцы должны были не только пасть под ударами своих безжалостных поработителей, но навсегда остаться жертвой клеветы, ославившей их расу как глупую и свирепую. Покорение Нового Света было одной из самых чудовищных гнусностей средних веков, времени, изобилующего жестокостями. Миллионы людей уничтожались с полнейшим хладнокровием, целые народы исчезли с лица земли, не оставив на ней иного следа, кроме побелевших костей. Ранее столь густо населенная Америка превратилась вдруг в огромную пустыню, и последние представители этой несчастной расы были обречены на одичание. Спасаясь бегством в земли, наиболее отдаленные, они вынуждены были начать кочевую жизнь, подобно древним племенам и, продолжая войну с белыми, изощряться в способах, которыми могли бы воздать за страдания, которые претерпевали от них целые столетия. Только несколько лет тому назад обратили внимание на положение индейцев. Однако, несмотря на все разговоры, меры принимались не ради того, чтобы приобщить их к цивилизованной жизни, но чтобы избежать их возмездия. С этой целью их загнали в ужасные пустыни, как можно дальше, запретив выбираться оттуда, окружили кордонами, но, найдя эти меры недостаточно действенными, чтобы уничтожить индейцев полностью, их начали травить спиртными напитками. Мы можем теперь констатировать, что меры, принятые англо-американцами, дали блестящий результат: не пройдет и столетия, как на территории Соединенных Штатов не останется ни одного коренного жителя. Филантропия этой благородной республики — великая вещь!

Но Боже избави нас от нее!

Во всех сражениях для главнокомандующего существуют два страшных и ответственных момента: первый — когда он дает сигнал идти на приступ, а второй — когда он сам выдерживает атаку неприятеля, спокойно, не отступая ни на шаг, дожидаясь минуты, когда можно будет нанести противнику решительный удар.

Чистое Сердце оставался невозмутимо спокойным, точно присутствовал при обычной атаке; глаза его блестели, губы кривились в презрительной усмешке. Он приказал своему отряду беречь порох и стрелы, не расстраивать рядов и ждать атаки неприятеля. Команчи раза два издали воинственный клич, и после этого вокруг воцарилось мертвая тишина.

— Отлично, — обратился к ним охотник, — вы — великие воины, я горжусь тем, что командую такими смелыми людьми, как вы. Ваши жены встретят вас по возвращении криками радости и с гордостью будут считать скальпы, которые вы привезете на своих поясах.

После этой короткой речи охотники приготовились ждать неприятеля, держа наготове ружья, а краснокожие натянули луки.

Тем временем апачи покинули засаду, построились в ряды и в полном порядке двинулись со всех сторон на команчей. Они тоже бросили своих лошадей, и между обоими противниками должен был завязаться рукопашный бой.

Ночь уже прошла, и при бледном свете утра можно было видеть, как движущийся черный круг апачей все теснее и теснее охватывал слабый отряд, сформированный из белых охотников и команчей. Самым странным, противоречащим обычаям, существующим в прериях, было то, что апачи приближались медленно и не стреляли, точно намеревались задушить своих противников разом.

Транкиль и Чистое Сердце пожали друг другу руку и обменялись улыбками.

— Еще пять минут, — сказал охотник.

— Прежде чем пасть, мы успеем уложить кое-кого из них, — сказал канадец.

Чистое Сердце протянул руку по направлению к северо-востоку.

— Еще не все кончено, — сказал он.

— Вы надеетесь, что мы выберемся отсюда?

— Я надеюсь, — ответил молодой человек все с той же спокойной улыбкой, — что мы уничтожим это сборище разбойников до последнего.

— Дай-то Бог! — сказал канадец, покачав с сомнением головой.

Апачи были от них всего в нескольких шагах,

— Прислушайтесь, — пробормотал Чистое Сердце на ухо охотнику.

В эту минуту вдали послышались крики. Неприятель остановился в нерешительности.

— Что это такое? — спросил Транкиль.

— Это наши, — коротко ответил молодой человек.

Позади неприятеля послышался топот лошадиных копыт и раздались ружейные выстрелы.

— Команчи! Команчи! — воскликнули апачи.

Не успели смолкнуть крики, как ряды их были неожиданно прорваны, и две сотни команчей верхом, давя и убивая неприятеля, примчались на выручку к своим.

Раздались радостные возгласы всадников, бойцы с энтузиазмом отвечали им. Они уже считали себя погибшими.

Расчет Чистого Сердца оказался верным, он не ошибся ни на минуту. Воины, скрытые Черным Оленем в засаде, чтобы в нужное время отвлечь внимание неприятеля от отряда Чистого Сердца, должны были прибыть в назначенный заранее час, чтобы атакой решить сражение.

В этом и заключалась причина внешнего спокойствия молодого вождя, хотя в душе он чувствовал большую тревогу, так как многое могло помешать отряду прибыть вовремя.

Апачи, застигнутые таким образом врасплох, некоторое время отчаянно сопротивлялись, но окруженные со всех сторон и подавленные численностью неприятеля бросились бежать по разные стороны.

Однако меры, принятые Чистым Сердцем, обнаруживали глубокое знание военной тактики прерий. Апачи оказались буквально между двух огней. Больше половины отряда, которым должен был командовать Голубая Лисица и которому он поручил выполнить так смело задуманное им дело, пало на поле сражения, остальным с трудом удалось спастись бегством; их победили и надолго лишили возможности бороться со своим опасным противником. Восемьсот лошадей и около пятисот скальпов были трофеями этой битвы, не считая десятков трех раненых. Команчи потеряли всего лишь около десятка воинов, и с этих погибших неприятель не смог снять скальпы. Лошадей собрали, мертвых и раненых положили на носилки, и когда всех апачей, павших на поле сражения, оскальпировали и тела их бросили в жертву диким зверям, команчские воины, опьяненные радостью победы, направились в обратный путь к селению. Возвращение воинов превратилось в настоящее триумфальное шествие.

Черный Олень, оказывая честь Чистому Сердцу и его товарищам, помощь которых была такой неоценимой во время сражения, настоял на том, чтобы они возглавили войско и чтобы Чистое Сердце ехал рядом с ним, как командир отряда.

Солнце вставало, когда команчи выехали из леса. День обещал быть великолепным; птицы на ветвях приветствовали громким пением наступление дня. Женщины и дети большой толпой бежали из селения навстречу воинам.

Вскоре показалась группа всадников в военном снаряжении, раскрашенных, как для боевых действий. Возглавляли ее самые уважаемые вожди племени. Отряд ехал в полном порядке под звуки барабанов, свистков, трещоток и радостных криков толпы. Приблизившись на некоторое расстояние к индейцам, возвращавшимся с поля битвы, отряд замер на месте. Те, в свою очередь, остановились. Толпа расступилась по обе стороны, и по сигналу Черного Оленя всадники ринулись вперед, перемешались друг с другом, после чего последовала демонстрация упражнений, напоминающих состязания в ловкости и имеющих весьма большое сходство с подобными представлениями арабских наездников. Всадники поднимали лошадей на дыбы, кричали, бросали вверх оружие и снова ловили его, не умеряя быстрого аллюра лошади, стреляли из лука, и на всем скаку поднимали с земли упавшие стрелы; одним словом, всадники обнаруживали такую ловкость, в которой с ними могли соперничать одни арабы, но и те во многом уступают индейцам — первым наездникам в свете. Упражнения продолжались довольно долго. Наконец вожди подали знак, и обе группы всадников снова разделились точно по волшебству и построились в ряды на расстоянии пистолетного выстрела друг от друга.

Несколько минут все отдыхали, но затем всадники съехались вновь и начали приветствовать друг друга. Мы уже упоминали, что индейцы в высшей степени строго придерживаются этикета. Черный Олень должен был во всех подробностях рассказать собравшимся вождям о ходе сражения, словом, обо всем, что произошло. Черный Олень исполнил этот долг с замечательным благородством и скромностью, приписывая честь победы Чистому Сердцу, который напрасно старался опровергнуть его рассказ. Своей единственной заслугой Черный Олень считал то, что в точности выполнил полученные от бледнолицего вождя приказания. Такая скромность знаменитого храбреца очень понравилась вождям команчей, за что тот удостоился похвал. Наконец, когда все церемонии были закончены, жены вождей приблизились к воинам, каждая из них вела под уздцы великолепного скакуна, предназначенного заменить усталую лошадь мужа.

Молодая хорошенькая жена Черного Оленя вела двух лошадей. Поклонившись с нежной улыбкой мужу и передав ему лошадь, она повернулась к Чистому Сердцу и грациозным жестом протянула ему повод другой лошади.

— Мой брат Чистое Сердце — великий храбрец, — сказала она голосом мелодичным, как пение птицы. — Пусть он позволит своей сестре предложить ему лошадь, которая заменит уставшую в сражении, где мой брат участвовал, чтобы спасти команчей-антилоп.

Все индейцы громкими криками выразили одобрение изящно предложенному подарку. Черный Олень, несмотря на невозмутимость, соответствующую его положению вождя, не мог не выразить удовольствия, которое он испытал при этом знаке внимания, оказанном молодой женой его другу.

Чистое Сердце ласково улыбнулся и, сойдя с лошади, приблизился к молодой женщине.

— Сестра моя прекрасна и добра, — сказал он, целуя ее в лоб. — Я принимаю подарок, который она мне предлагает. Мой брат Черный Олень счастлив, что такая женщина ухаживает за его лошадьми и чистит его оружие.

Молодая женщина, смущенная и счастливая, удалилась к подругам. Пересев на свежих лошадей, вожди вместе с остальными воинами медленно двинулись к селению, сопровождаемые огромной толпой, оглашавшей воздух радостными криками, которые смешивались с оглушительными звуками индейских музыкальных инструментов. Пленные апачи шли пешком, без оружия, под охраной пятидесяти избранных воинов. Эти неустрашимые индейцы, зная, какая судьба их ожидает и на какие утонченные пытки они обречены, шли, высоко подняв головы, твердым шагом, гордо глядя по сторонам, точно они были не действующими лицами в сцене, которая должна была разыграться, а всего лишь равнодушными зрителями. Стоицизм этот, впрочем, свойственен краснокожим, и потому он никого не удивил. Команчские воины не унизились до того, чтобы оскорблять храбрых воинов, от которых отвернулась удача, и только женщины, в особенности те, чьи мужья пали в сражении и лежали теперь на носилках, бросались на пленных точно фурии, кидались камнями, грязью и даже делали попытки вонзить в них свои острые ногти, и если бы не стража, несчастные могли быть буквально растерзаны этими кровожадными мегерами. Пленные переносили все безропотно. Они продолжали идти так спокойно, точно происходящее здесь их не касалось. Кортеж подвигался очень медленно, поскольку должен был прокладывать себе дорогу сквозь ежеминутно возраставшую толпу. Было уже около полудня, когда он добрался до атепетля. Не доходя шагов десяти до ограды, кортеж остановился, при въезде в селение его ожидали двое людей — шаман и хачесто. При виде их в толпе, как по волшебству, воцарилось глубокое молчание.

Хачесто держал в руках тотем племени. Когда войско остановилось, шаман сделал шаг вперед.

— Кто вы и чего вы хотите? — спросил он громко.

— Мы — великие храбрецы могущественного племени команчей-антилоп, — отвечал Черный Олень. — Мы просим разрешения войти в атепетль с нашими пленными и лошадьми, которых мы у них отобрали, войти с тем, чтобы протанцевать танец скальпа вокруг столба пыток.

— Хорошо, — сказал шаман, — я узнаю вас. Вы действительно великие храбрецы моего племени, ваши руки окрашены кровью наших врагов. Но, — сказал он, бросив мрачный взгляд вокруг, — не все наши воины здесь. Что стало с теми, кого недостает?

На этот вопрос все присутствующие ответили мрачным молчанием.

— Отвечайте, — повелительно сказал шаман, — не покинули ли вы ваших братьев?

— Нет, — ответил Черный Олень, — они мертвы, это правда, но мы привезли их тела с собой, и волосы их не тронуты.

— Хорошо, — сказал шаман, — сколько воинов пало?

— Только десять.

— Как они умерли?

— Как храбрецы, повернувшись лицом к врагу.

— Хорошо, Владыка Жизни принял их в свои счастливые поля. Оплакивали ли их жены?

— Они оплакивают их.

Шаман сдвинул брови.

— Героев оплакивают только кровавыми слезами.

Черный Олень отступил на несколько шагов, чтобы дать место вдовам, стоявшим сумрачно и неподвижно позади него. Женщины приблизились к шаману.

— Мы готовы, — сказали они, — пусть отец наш позволит, и мы будем оплакивать наших мужей так, как они того заслуживают.

— Начинайте, — ответил тот. — Владыка Жизни это увидит и будет улыбаться вашему горю.

Тогда произошла сцена, которую только невозмутимые индейцы могли вынести без содрогания. Женщины вооружились ножами и без малейшего крика отсекли у себя на пальцах несколько суставов. Затем, не удовлетворившись этим, они начали резать себе лица, руки, груди, так что кровь лилась ручьем и страшно было на них смотреть. Шаман ободрял их, призывая принести мужьям эти доказательства скорби, и вскоре возбуждение вдов стало граничить с безумием, и если бы сам шаман не остановил их, они могли бы изрезаться до смерти.

Тогда подруги подошли к ним, забрали у них оружие и увели с собой.

Когда женщины удалились, шаман обратился к неподвижно стоявшим перед ним воинам.

— Кровь, пролитая воинами-команчами, искуплена команчскими женщинами, — сказал он, — земля ею напоена, пусть горе уступит место радости. Сыновья мои могут войти в атепетль, высоко подняв голову. Владыка Жизни доволен ими.

Взяв тотем, которым хачесто размахивал над головой, шаман стал по правую руку Черного Оленя и вместе с войсками вошел в селение под оглушительные крики толпы и звуки индейских музыкальных инструментов, снова начавших свою адскую серенаду.

Кортеж направился к площади, где должен был происходить танец скальпа.

Чистое Сердце и его товарищи всей душей желали бы избавиться от предстоящего зрелища, но это означало тяжелое оскорбление для индейцев, а потому волей-неволей они должны были сопровождать воинов.

Проезжая мимо домика охотника, они заметили, его окна были плотно закрыты. Хесусита, не желая наблюдать индейскую жестокость, заперлась у себя. Эусебио, нервы которого были, без сомнения, крепче женских, стоя в дверях, небрежно курил сигаретку в то время, когда отряд проезжал мимо. По приказанию Чистого Сердца старый слуга был послан вперед, чтобы успокоить сеньору Хесуситу относительно исхода сражения. Когда индейское племя собралось в полном составе на площади, танец скальпа начался. В предыдущих повествованиях у нас уже был случай описать подобную церемонию, а потому мы здесь не станем говорить о ней ничего, кроме того, что в отличие от прочих, действующими лицами этой являются женщины, и на этот раз молодой жене Черного Оленя, возглавлявшего вылазку, было поручено руководить танцем. Пленные апачи были привязаны к столбам, нарочно для них поставленным; в продолжение нескольких часов они подвергались издевательствам и оскорблениям своих врагов, не обнаруживая при этом ни малейшего признака волнения.

Танец кончился, и дошла очередь до пыток. Мы не станем распространяться об ужасных страданиях, испытываемых несчастными, которых злой рок отдал в руки не знающих пощады врагов. Мы не собираемся превращать описание подобных ужасов в источник развлечения, нам всегда было неприятно описывать возмутительные сцены, но прежде всего мы — правдивые историки. Мы взяли на себя задачу познакомить читателя с обычаями почти неизвестного народа, который может исчезнуть в недалеком будущем, и мы не станем уклоняться от нашего долга, а чтобы читатель имел представление о том, каковы были индейские пытки, мы опишем ту пытку, которой подвергался один из знаменитых вождей апачей.

Это был молодой воин лет двадцати пяти, не более, высокий и стройный; его отличали благородные черты лица и гордое выражение глаз. Он был тяжело ранен во время сражения, но пленить его удалось только тогда, когда подавленный численностью неприятеля индеец свалился без сил на трупы своих товарищей, которых он так долго защищал.

Команчи, знатоки и судьи в делах беззаветной храбрости, восхищались героическим поведением молодого вождя. По приказу Черного Оленя, втайне лелеявшего надежду уговорить его перейти в племя команчей, для которых такой храбрый воин был бы ценным приобретением, противники обращались с ним с известного рода почтительностью.

Пусть читатель не удивляется, что такая мысль могла прийти в голову вождю команчей — переходы краснокожих из одного племени в другое составляют обычное явление. Часто случается, что взятый в плен враждебным племенем воин, чтобы сохранить жизнь и избежать пыток, женится на вдове убитого им противника с непременным условием вырастить детей покойного и относиться к ним, как к своим собственным. Вождя апачей по имени Прыгающая Пантера оставили свободным вместо того, чтобы привязать к столбу, как это было сделано с менее знаменитыми воинами.

Он стоял, опершись о столб, скрестив руки на груди, и со спокойным пренебрежением смотрел на танец скальпа. Когда танец подошел к концу, Черный Олень, посоветовавшись предварительно с другими вождями своего племени, приблизился к молодому апачу.

Пленный, казалось, не заметил его.

— Брат мой Прыгающая Пантера — знаменитый вождь и великий храбрец, — сказал ему Черный Олень мягко. — О чем думает он в эту минуту?

— Я думаю о том, — ответил апач, — что скоро буду охотиться в счастливых полях вблизи Владыки Жизни.

— Брат мой еще очень молод, он — в весенней поре жизни. Разве ему не жаль расставаться с жизнью так рано?

— Зачем жалеть о ней? Немного раньше, немного позже — все равно придется умирать.

— Конечно. Но умереть у столба пыток, когда имеешь впереди долгое будущее, преисполненное радости и счастья, когда только вступил в жизнь…

Вождь печально покачал головой и перебил своего собеседника.

— Пусть мой брат не продолжает, — сказал он, — я угадал его мысль. Он ласкает себя несбыточной надеждой. Прыгающая Пантера не отречется от своего племени, чтобы сделаться команчем. Я не смог бы жить среди вас. Пролитая мной кровь ваших воинов стала бы постоянно взывать ко мне. Разве я могу жениться на всех вдовах, которых мой томагавк лишил мужей? Разве я могу возвратить вам все те скальпы, которые я снял с ваших воинов? Когда команч встречается на поле брани с апачем, один из них должен пасть мертвым. Не оскорбляйте же меня, а привяжите к столбу и не убивайте сразу, как это принято у белых, но совершите надо мной индейскую казнь. Изобретите самые жестокие пытки. Вы не вырвете у меня ни одного стона, ни одного вздоха. — И приходя в возбуждение от своих слов, молодой воин продолжал: — Вы просто дети, которые не умеют заставить страдать мужественного человека. Вам нужно видеть смерть храбреца, чтобы научиться умирать. Начните же с меня. Я презираю вас, вы трусливые собаки! Вы умеете только лаять, и один вид моего орлиного пера заставлял вас обращаться в бегство.

Услышав эти высокомерные слова, команчи разразились яростным рычанием и хотели броситься на пленного.

Черный Олень остановил их.

— Прыгающая Пантера — не настоящий храбрец, — сказал он, — он говорит слишком много. Это пересмешник, который щебечет, потому что трясется от страха.

Пленный на это только презрительно пожал плечами.

— Вот последнее слово, которое вы услышите от меня, — сказал он. — Вы — собаки! — И откусив себе язык, он выплюнул его в лицо Черному Оленю.

Тот даже подпрыгнул от гнева, ярость его теперь не имела предела.

Прыгающую Пантеру тотчас же привязали к столбу. Женщины стали срывать ногти с его рук и вонзали в живую плоть палочки с горючим веществом, которые они тотчас же поджигали. Индеец оставался совершенно бесстрастным, черты его лица не исказились. Пытка продолжалась часа три. Тело вождя представляло собой одну сплошную рану, но он оставался по-прежнему невозмутимым. Вперед вышел Черный Олень.

— Подождите, — сказал он.

Стоявшие вокруг потеснились. Бросившись на молодого апача, он вырвал у него глаза, с отвращением отбросил их в сторону и наполнил эти два кровавые углубления горящими угольями.

Эта последняя пытка была ужасна, нервная дрожь прошла по всему телу несчастного, но это было все, чем он обнаружил свои страдания. Черный Олень, раздосадованный до крайности героической стойкостью вождя, которой не мог не восхищаться, схватил его за длинные волосы и оскальпировал, после чего стал бить по лицу его же окровавленными волосами.

На пленного было страшно смотреть, но он продолжал оставаться невозмутимым.

Чистое Сердце не мог дальше выносить это ужасное зрелище; отстранив стоявших перед ним индейцев, он приложил ко лбу пленного дуло своего пистолета и выстрелом раздробил ему череп.

Команчи, придя в ярость от того, что жертва ускользнула от них, сделали попытку броситься на белого, осмелившегося отнять у них добычу, но тот гордо выпрямился, скрестил руки на груди и взглянул им прямо в лицо.

— Что же дальше? — голос его звучал твердо.

Этих слов было достаточно, чтобы укротить диких зверей, они удалились, изрыгая проклятья, но не пытаясь больше требовать у охотника отчета в его поступке.

Тогда Чистое Сердце сделал знак своим товарищам, и те вместе с ним покинули площадь, на которой в течение долгих часов индейцы с остервенением расправлялись со своими несчастными пленными.