Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Глава 15

На Панфилова, ниже Оперного театра третий год работает магазин

"Кооператор". Торгует магазин продуктовой всячиной вроде копченных колбас, конины, свиных окороков, меркенских конфет "помадка", брынзы, нуги, фундука, арахиса, тыквенных семечек Купить, как будто есть что, но цены в полтора, а то и в два раза выше, чем в обычных магазинах. Очереди здесь небольшие. Чем еще хорош "Кооператор"? Тем, что в северном конце магазина – кафетерий, рядом с которым отдел, где отпускают вино на разлив по 35 копеек за стакан.

В двух шагах от "Кооператора" небольшой скверик с памятником генералу Панфилову. Через дорогу от памятника кафе "гармошка", где можно пить принесенное собой.

С утра к открытию магазина в скверик подтягиваются Акоп, Потап,

Бика с братом Женькой, Гевра, Талас… Всех, кто днями околачивается у памятника, центровские называют детьми генерала Панфилова.

Акопу, как и Женьке с Потапом, за тридцать, Работает Акоп сапожником в будке у "гармошки". Как и все мы, пьет он "Волжское", портвейн за номерами "12" и "11". Когда ничего нет, то сбрасываемся мы на тушитель или маленький вермут за рубль семнадцать. У Акопа большой сизый нос и он единственный из детей генерала Панфилова, кто работает, потому не боится участкового и рассказывает смешные истории.

Потап уже и забыл то время, когда где-то работал. Отец его народный артист республики, играл главную роль в фильме

"Амангельды". У Потапа строгие глаза и он не принимает участия в добывании денег на выпивон. Вот когда гонец возвращается из магазина с бутылками, тогда Потап молча, как ни в чем не бывало, занимает место в кругу.

Гевра однажды не вытерпел.

– Эй, белая кость! Ты бы хоть пузыри что ли открывал.

На что Потап с важностью напомнил:

– Ты же знаешь – я пузыри никогда не открываю.

Гевра что-то пробурчал, а Акоп поддакнул Потапу.

– Потап, Гевра не знает, что ты тяжелее х… в жизни ничего не поднимал.

– Да. – Подтвердил он с достоинством.

Потап живет в доме над двадцатым магазином, Гевра рядом – в доме артистов. Если к Потапу не подступишься, то Гевра душа-человек.

Гевру, как впрочем, и Таласа, трудно понять. Гевре двадцать три, и пьет он больше потому, что так он проводит время, а не только из-за того, что по утрам болит голова после вчерашнего. Отец его тоже народный артист – поет и играет на домбре. Сын артиста не поет, но пляшет гопак, жонглирует тарелками, знает уйму карточных фокусов.

Ему бы в танцевальном ансамбле или в цирке развлекаться, а он с нами теряет время.

Талас тоже из артистической семьи. Отца у него нет, в Казахском театре драмы служит мать Таласа. В 61-м году Талас снялся на

"Ленфильме" в роли школьника-оленевода Фильки в картине "Дикая собака Динго". Ему тоже нечего делать у "Кооператора". Тем более, что он еще не законченный алкаш и к тому же недавно его приглашали в

Киев на пробы в советско-югославском фильме.

На пробы Талас мудро не поехал, потому что фильм так и не сняли.

Бикин брат Женька занял позицию у памятника генерала Панфилову с тех пор, как ушел из семьи и поселился в доме родителей. Он одного возраста с Акопом и самый старший из братьев в семье Халеловых. Он и

Гевра из всех генеральских детей больше всего думали над тем, как раздобыть на бутылку.

Если не удавалось заложить часы у электриков в гостинице

"Алма-Ата" или продать книгу, то сшибали копейки у знакомых. Стоять приходилось часами. Не у каждого из знакомых попросишь, иной врет, божится, что ни копейки в кармане. Мало кто способен понять радость удовольствия быть сыном комдива.

Околачивался я у "Кооператора" месяца три с перерывами. Первое время ходил к памятнику из-за Бики, позже уже по привычке.

Разумеется, перечисленные мной, далеко не все стихийное потомство генерала Панфилова. Попеременно в скверик у памятника стекались опохмелиться мужики со всего города, их спившиеся подруги.

Наведывались мелкие воришки, хулиганье с окраин. Заглядывали освежиться волжским преподаватели, стоявшего рядом университета, артисты русских театров, художники, писатели.

Приходил поутру к памятнику и поэт М.М. Выделялся среди кооператорских топтунов М.М. своей неопрятностью и беспардонностью.

У поэта космы во все стороны, ошпаренные глаза. Ничего не видит перед собой, молча пьет и дико матерясь, дерется. На наших глазах его несколько раз избивали случайные собутыльники, забирала милиция.

Следующим утром он вновь с грохотом заявлялся в "гармошке", поэт молча смахивал со стола зазевавшегося посетителя стакан вина, в ответ на возмущение ревел, матерился на казахско-русском, падал и плакал.

Участковый Гильманов знал в лицо и по именам всех генеральских детей.

– Этот татарин меня заколебал. – Жаловался на участкового Бика.

Бика уволился из санэпидстанции и третий месяц устраивался на работу. Гильманов грозился посадить его за тунеядство.

Пить каждый день у "Кооператора" у центровских считалось последним делом. Околачиваться на виду у всех и попрошайничать на бутылку способны только отъявленные ханыги, опуститься ниже которых почти невозможно.

Болтаясь у памятника, я не забывал оглядываться по сторонам. В центре живет много друзей и знакомых родителей. Если кто из них появлялся на горизонте, я в темпе покидал расположение компании и переходил на другую сторону улицы.

Писатель Аблай Есентугелов кроме того, что директор издательства и автор многочисленных романов о кочевниках, еще и земляк отца.

Родители прежде особо не дружили с Аблаем и его женой тетей

Альмирой. И то, что лауреат Госпремии республики зачастил в наш дом исключительно инициатива папиного земляка. Обычно новых друзей заводят из своего круга, предпочтительнее всегда общение с ровней, но никак не с людьми, которым нет дела до твоих профессиональных забот. Когда тебе за пятьдесят, просто так никто не ищет дружбы.

Удивительно, но новый друг-писатель не только общался, он откровенно благоволил к родителям, в особенности к Ситку. Аблай знал, в чем более всего нуждается мама, почему отдал в ее безраздельное пользование свою персональную машину и теперь у нее не было вопроса на чем съездить на базар, или еще по каким другим делам.

Папа называл земляка Хо Ши Мином.

О чем писал товарищ Хо? Книг его про кочевников я не читал, но слышал от Валеры и Ситка, что писал он об Аблае-хане, хане Абулхаире и других деятелях эпохи кочевья. Книги выходили чуть ли не раз в полгода и пользовались успехом читателей, как в Казахстане, так и в

России.

Летом 70-го товарищ Хо с женой и сыном Квазиком собрались в Дом творчества Дубулты под Ригой. За неделю до отлета в Ригу Хо Ши Мин ехать передумал и свою путевку отдал мне.

В Юрмале я и подружился с Квазиком. Единственный сын писателя перешел в 10-й класс. Симпатичный, смышленный мальчик.

У "Кооператора" алкаши ходят кругами. С кизовскими мужиками в центр нагрянул Большой. В руках у парней, завернутые в газеты, длинные ножи. Вор по кличке "Твист о гейн" настучал Большому, что якобы Бика назвал его калбитом.

Большой допрашивал Женьку.

– Где твой брат?

Женька побледнел.

– Не знаю.

– Он что ох…л? – Большой машет перед лицом Женьки газетой с ножом. – Сам не казах что ли?

– Казах. – Женька попытался объяснить. – Не мог он такое сказать.

– Да говорил он. – вмешался "Твист о гейн". – Слышал базар не я один. Вовка Даулен может подтвердить.

"Твист о гейн" прихрамывает на левую ногу. При ходьбе искажается так, будто отплясывает на конкурсе современного бального танца.

Отсюда и кличка.

Гевра, Талас, Акоп, Потап отошли в сторонку и помалкивали. С

Большим шутки плохи. Сам он бандит и держит вышку на КИЗе. Ребята у него отпетые: занимаются спортом, балуются с огнестрельным оружием, грабят, воруют по крупному и время от времени утюжат центровских.

Летом 65-го он, Искандер, братья Акинжановы поехали в

Каркаралинск на заработки. На танцах из-за девчонок подрались с геологами. Дерущихся разняли местные, геологи уехали, а Большой, схватившись за живот, остался лежать на земле.

К нему подбежал Искандер.

– Что с тобой?

– Кажется замочили.

На попутке Искандер и братья Акинжановы бросились за геологами в погоню. Догнали на подъезде к буровой. В руках Искандера была монтировка. Драка продолжилась и помощника бурового мастера в крови, с переломанным носом геологи унесли на руках. Через десять минут на велосипеде подъехал Большой. Никакого ранения у него не было.

К утру помбур умер. Большой, братья Акинжановы и Искандер очутились в Каркаралинской тюрьме.

Большой обещал родителям Акинжановых и Искандера привезти их детей в целости и сохранности. Он помнил об обещании и на суде взял вину на себя. Получил пять лет и через год освободился.

… Я подошел к Большому.

– Эдик, Бика про тебя не говорил ничего плохого.

Большой окрысился:

– Ты еще кто такой?!

– Ты меня не узнаешь? Я брат Нуртаса.

– Да знаю я тебя, Бека! – Большой сделал страшные глаза. – Не лезь не свои дела! А то и тебя вот этим ножом до жопы развалю.

Бика появился к вечеру. Рейд Большого по центру озадачил нас.

– Что будем делать? – спросил Женька.

– Не знаю. – сказал Бика.

– Поговори с Нуртасеем. – сказал я. – Он как надо объяснит Большому.

– Считаешь?

– Они друзья детства.

– Может сам поговоришь?

– Не-ет… Испорчу только. Начнет докапываться… Что делаешь у

"Кооператора", всякое такое… Сам знаешь.

– Хоп. Договорились.

Не дождавшись начала трансляции из Мексики, я уснул. Утром спросил у Джона:

– Как наши умудрились проиграть Уругваю?

– На последней минуте второго тайма Кавазашвили и Афонину показалось, что мяч ушел за лицевую линию. Моралесу только того и надо было. Он вытащил мяч за линией, сделал передачу, а наши как последние идиоты стояли с опущенными руками… Ну и Кубилла забил нам гол.

Грандиозным выдался полуфинальный матч Италия-ФРГ. На последней минуте основного времени Шнеллингер подключился в атаку, и, сделав разножку, сравнял счет. В дополнительные тридцать минут немцы все равно проиграли, но по итогам основного времени матчей СССР-Уругвай и Италия-ФРГ вновь подтвердилась золотая необходимость соблюдения основного правила футбола – играть до последней секунды.

Играть, бороться через не хочу и не могу. До последнего.

Так могут немногие. Немцы в их числе. В 45-м они обороняли Берлин до последнего. Пал Рейхстаг, бои шли в пятидесяти метрах от имперской канцелярии, а они держались, уже не надеясь на армию генерала Венка, сражались, подчиняясь заведенному внутри себя порядку.

С весны неизвестно куда запропастился Бика. Тетя Фая, Женька,

Канат отвечали: "Бика уехал к родне и неизвестно когда вернется".

Какая еще родня? И если родня, то почему не предупредил?

…Мурик Бисембаев, 1941 года рождения, уроженец Курдайского района, АлмаАтинской области. Рост 165-167 см, масса тела 55-60 килограмм. Познакомил нас Бика.

Бисембаев сидел с ногами на спинке скамейки у памятника генералу

Панфилову и сжав зрачки, слушал как обкладывал его бранью здоровый русак.

Мурик и русак поддатые, Русак сидел не на спинке, а нормально, как и полагается, внизу, спиной к Мурику и ругался в уверенности, что задохлик Бисембаев не посмеет огрызнуться.

– Ты думаешь, что ты человек? – спросил русак и ответил. – Нет, ты не человек. Ты даже не черт с рогами. Ты – козел!

Бисембаев имел судимости за хулиганку и воровство. У

"Кооператора" появлялся не часто, промышлял он воровством в автобусах и троллейбусах. Ходил в черных рубашке и брюках. Русака я видел впервые.

Сжав зрачки, Мурик смотрел в сторону генерала Панфилова. Смотрел отрешенно, невидящими глазами. Заткнуть рот русаку ему не по силам.

Гевра, Талас стояли рядом и не вмешивались. Я видел, как Бисембаев мучается в беспомощной злобе. Если бы не взгляд, то вид у него жалкий, не вызывающий сочувствия у собутыльников.

Что это тут русак раздухарился? Самый здоровый что ли?

Я приблизился к скамейке..

– Что развыступался?! – спросил я. – Думаешь, п… тебе некому дать?

Русак непонимающе уставился на меня.

– Ты че, пацан? Че тебе надо?

Под короткими рукавами летней рубашки у него чудовищно огромные шутики. Я был поддатый и в этот момент не боялся его – кругом были наши. Если за Бисембаева никто не помышлял заступиться, то за меня, знал я, кто-нибудь да поднимется.

– А то! – сказал я. – Сейчас вломим тебе.

Я хотел что-то еще сказать, но тут же пожалел, что встрял на стороне обиженного, потому что вдруг с искусственным воплем налетел сзади и ударил по затылку мужика Бисембаев. Злость у Мурика, как и вопли, ненатуральны, он, словно подбадривая себя, продолжал кричать и беспорядочно бить русака по голове. Удары у Бисембаева слабые, мужик однако опешил и суматошно закрывался от кулаков.

Подбежали Гевра, Талас, Лелик-артист. Русак отряхивался и не помышлял вернуть должок Бисембаеву. Гевра сказал:

– Юра, уйди.

После эпизода с Юрой видел я Бисембаева осенью и зимой. Побывал и у него дома, где он жил с матерью и старшим братом. Мурик был спокоен и рассудителен.

Он был спокоен и рассудителен, но я не мог забыть, как сжимались и расширялись зрачки его невидящих глаз. Бисембаев стопроцентно гнилой, "но дело не в этом". От него исходило, заданное в неявной форме, ощущение подкрадывающейся опасности. Какой опасности? Этого я не мог себе объяснить.

В тот же день, начавшийся у памятника генерала Панфилова, Омир позвал в гости к его товарищу Маралу. Бывший сосед Омира по дому на несколько лет старше Бисембаева, но гораздо интереснее карманного воришки. Марал пел под гитару:

" О Белла чао, белла чао, белла чао…".

Пел и разговаривал с нами на всевозможные темы. Восторгался

Омиром и говорил: "Омир, ты эпический парень!".

Марал и сам эпичен. С ним можно наговориться всласть.

Пришел с девушкой чемпион Спартакиады СССР, боксер Олег Гуров.

Боксер пил наравне с нами и передвигался по комнате танцующей походкой. Девушка у него ладная. Она звала Олега домой, боксер не торопился и слушал, о чем говорил Марал. Среди прочих тем Маралом затрагивалось и положение в Чили. Народное единство пришло к власти и Марал в честь победы на выборах доктора Альенде наигрывал сиртаки.

Омир и я ушли от Марала довольные.

– Как тебе Марал? – спросил одноклассник.

– Мощный мужик.

Роман о современниках Хо Ши Мина выдвинут на

Государственную премию СССР. В "Правде" вышла пресная рецензия на книгу двух алма-атинских филологов.

– Мама, премию дяде Аблаю не дадут. – сказал я. – Хвалят его в печати сквозь зубы.

– Дадут. – ответила Ситок. – Кунаев позвонит в Москву и дадут.

Кунаев и Хо Ши Мин знакомы с войны. Первый секретарь ЦК покровительствует Есентугелову, защищает его от нападок писателей-западников. Если он позвонит в Комитет по премиям, то товарищ Хо станет лауреатом. Но вот позвонит ли?

Джубан Мулдагалиев, Тахави Ахтанов, Калтай Мухамеджанов и

Абдижамил Нурпеисов – главные писатели Младшего жуза, западников.

Более всего докучает товарищу Хо Тахави Ахтанов. Писатель интеллектуал, одинаково хорошо говорит и пишет как на русском, так и на казахском. Ахтанов вышучивает дядю Аблая публично, организовывает выступления против папиного земляка в печати.

Ситок позвонила Ахтанову:

– Тахави, ты хороший… Бирак, Аблайга неге тисейсен? Котын ксип отырмайсым ба?

Ахтанов не стал грубить маме, но пожаловался Валере.

Папа пришел с работы злой.

– Дура! Куда ты лезешь?! Кто тебя просил?! Какое твое дело?!

Маму не собьют происки западников, почему она спокойно ответила:

– Это мое дело. Ты ни черта не понимаешь…

– У-у-у… – Валера не зная как пресечь вмешательство мамы в литературный процесс, схватился за голову и простонал. – Ужас…

Мама объясняла нападки Ахтанова на Хо Ши Мина единственной причиной: "Западники завидуют таланту Аблая".

Неужели?

От начала до конца я прочитал роман товарища Хо о любви и мне стало не в жилу за папиного друга. Сразило наповал описание эротической сцены, где были такие слова: "Ее острые сосцы весело смотрели…". Сосцы. Это же надо. Перед глазами поплыл коровник с мычащими буренками.

Хотя может и такая любовь бывает? Откуда мне знать?

Госпремию Союза однако товарищу Хо не дали.

В конце 69-го Умирбек Арисланович Джолдасбеков назначен ректором

КазГУ. В университете Умирбек Арисланович получил прозвище Джо.

Ректор главного вуза республики должность заметная и почетная.

Родители знали Джо с 58-го года по Чимкентскому химико-технологическому институту, где он преподавал теоретическую механику и ТММ и где Доктор проучился год. Ректором института в ту пору был Кали Билялов, который став министром высшего и среднего специального образования, сделал Джо проректором Казахского политеха.

Среди казахов чимкентцы слывут большими пустословами. Наобещают с три короба и… фыр тайга. Умирбек Арисланович тоже чимкентский.

Первый раз я увидел его, когда он в августе 68-го пришел с соболезнованием к матушке. У Ситка скончалась мать, моя бабушка

"сохыр кемпир". Тогда же он и сообщил Валере, что меня зачислили в институт: "До экзаменов мне звонил Кали Билялович и предупредил о вашем сыне. Я держал выполнение указания министра на контроле".

Грузный Джо, в прошлом то ли самбист, то ли просто борец, ходил по институту стремительным шагом. Запомнилось, как однажды он остановился и представил спутнику седоватого завкафедрой:

"Знакомьтесь, академик Байконуров". Не место красит человека.

Проректор Джолдасбеков слыл негласным хозяином нашего политеха.

На втором курсе Вареник, Светлов, Овсяник, Пила, Витька Курако,

Ильяс Нурмухаммедов и я сбежали из колхоза. Наказать нас наказали, но не сильно – лишили стипендии и вернули обратно в колхоз. Мы молчали в тряпочку, зная, что за побег из колхоза могли и из института исключить. Могли, если бы дезертиров не было так много.

Мама все же позвонила утром Джо и сказала:

– Умирбек, айналайын, у моего сына есть справка ВКК об освобождении от колхоза, а его сняли со стипендии.

– Пусть зайдет ко мне в одиннадцать. – ответил проректор.

Справку ВКК дала мне мамина подруга Жаугар Сулейменовна врач поликлиники на Комсомольской. "Но дело не в этом". А в том, что проректор усадив перед собой, спросил:

– Почему сбежал из колхоза?

– Видите ли, – ответил я, – выпал снег, стало холодно…

– А что остальным трем тысячам студентам не было холодно? – заметил Джолдасбеков и, махнув рукой, ладно, мол, набрал номер внутреннего телефона. – Мэлс, зайди ко мне.

Мэлс Габитович мой замдекана. Он и обделал возврат стипендии.

Про проректора ходили слухи, что он никого не боится, и привык много брать на себя. Что он крут видно было и по его вальяжной походке.

– Папа, а Джолдасбеков не такой уж и грозный, как о нем говорят. вечером я рассказывал родителям, как меня принял проректор.

– Что ты балам…- Улыбнулся Валера. – Ты обратил внимание, какие у него умные глаза?

Когда же родители узнали, что Джолдасбеков стал ректором главного вуза республики, папа только и сказал:

– Все. Теперь Умирбек для нас недоступен.

Мама добавила по-казахски:

– Да поможет ему бог…

Джо получил полагающиеся к ректорству университетом регалии: его избрали депутатом Верховного Совета и членом ЦК. В кругу друзей его называли еще и Бульдозером, преподы и студенты слагали о ректоре легенды и мифы.

В третий раз суждено мне было встретиться с Джо спустя 28 лет. А пока…

Семь бед – один ответ.

Доктору оставалось на химии три месяца и он не нашел ничего лучшего, как провернуть аферу, жертвой которой пал джамбулский мент с супругой. Мент строил дом и нуждался в стройматериалах. Как Доктор вышел на его жену – отдельная история, только очнувшись после недельной пьянки, Доктор за два часа обдумал и разыграл как по нотам комбинацию.

Он жил в дом Абжана – мужа двоюродной сестры Кати. Зять работал корреспондентом на областном телерадио и среди его бумаг Доктор обнаружил старые бланки накладных. Щедрой рукой он навписал туда все

(от финской мойки с шифером до шпатлевки с обойными гвоздями), что просил достать майор городской милиции и пошел вместе с ним и его женой в Областную контору Госбанка. В приемной управляющего Доктор велел офицеру с супругой подождать, сам зашел в кабинет подчиненного дяди Бори. Представился банкиру племянником Сабдыкеева, позвонил домой, поговорил с Ситком и вышел. Вышел, показал накладные с закорючками и объявил:

– Все в порядке. Давайте деньги.

Если у мента и были до нырка Доктора в кабинет управляющего сомнения, то теперь их уже не было.

В операционном зале и состоялось прощание майора с семью тысячами. Доктор с деньгами удрал в Москву.

Мент не дождался Доктора и зашел к управляющему. Банкир не стал закладывать своего начальника. Сказал: да, заходил какой-то парень, кто он такой не знаю, зачем заходил? – о чем-то спросить.

В Москве Доктор куролесил месяца три и к исходу сентября объявился в Алма-Ате.

Домой он не приходил, пьянствовал и добывал деньги на пьянку по известному правилу "свой не свой – на дороге не стой". К примеру, снял куртку с Безрука, его мать пришла к нам домой. Ситок ей: "Сын мой взрослый человек, претензии не по адресу". Из ставших известных была еще история со свитером сына писателя Габбаса Жумабаева. Как и матери Безрука, супруге Жумабаева матушка посоветовала искать правды в милиции, которая и сама искала Доктора за побег с поселения.

Омир говорил мне:

– Вчера видел Доктора в умат пьяным возле "Кооператора". Несет что попало, грязный как, чушка.

Доктор пошел в разнос. Предательство начинается с беспокойства за себя. Я запаниковал.

– Мама, что делать? – капал я на мозги Ситку. – Доктор позорит нас.- и прибавлял. – Хоть из дома не выходи.

– Успокойся. Мы за него не отвечаем.

– Как не отвечаем? Он мой брат.

– Ну и что?

Понимал ли я, что мое нагнетание может иметь сильное действие?

Очень даже понимал и делал все для того, чтобы моим лицемерием, как следует, прониклась и мама.

Кроме Ситка спокойно воспринимали сводки о колдобродстве Доктора и Шеф с Джоном. "Набегается и вернется домой". – говорил Джон.

"Ладно Доктор вернется домой, если вернется вообще, – думал я, но как быть с побегом с поселения? За него Доктора посадят".

Вмешиваться в ход событий следует только тем, от кого что-то зависит.

Т р е п л е в (печально). Вы нашли свою дорогу, вы знаете, куда идете, а я все еще ношусь в хаосе грез и образов, не зная для чего и кому это нужно. Я не верую, я не знаю, в чем мое призвание.

Антон Чехов. Чайка. Комедия в четырех действиях.

Ситок любит индийские фильмы. Плачет и смеется на просмотрах.

"Индийские фильмы жизненные". – говорит мама.

"Чайка" странная пьеса. С одной стороны вещь по-своему жизненная.

С другой – малопонятная. Сюжет строится вокруг никчемности добродетели. Что важнее? Образ мысли или святость? И мнится, будто загадка пьесы в образе чайки – Нины Заречной. Но никакой загадки в чайке нет. Чайка та же ворона, только морская. Белокрылая ворона, что беспрерывным клекотаньем, тем же карканьем, предвещает массу неприятностей. Образы женщин в "Чайке" мало чем занятны. Покидая пределы придуманного ими мира, они становятся беззащитными, их занудная неприкаянность порождает столкновения, конфликты, головную боль у хороших людей. Дело не в том, что я не понял Чехова и что

Заречная восторженно глупа. Треплеву только кажется, что Заречная нашла свою дорогу. Чайка не помышляла о поисках дороги, ей суждено летать и летать над волной, пока наконец ее не решится кто-нибудь подстрелить.

Наиболее жизненным в пьесе получился Тригорин. Я наблюдал за известными писателями в Коктебеле и Дубултах и все они привиделись мне похожими на Тригорина. Такие же степенные, вальяжные, ко всему привычные, циничные и скучные.

Треплев тоже талантлив и скучен, но решает – кому быть на коне? – женщина. Подоплека здесь скрыта, как это может показаться на первый взгляд, не в предпочтительности для Заречной мишуры образа мыслей.

Проблема в том, что мы зря смеялись над Мао Цзе Дуном, который однажды сказал:

"Чем хуже – тем лучше".

Смене исторических вех предшествует смена властителей дум. Эпоха

Твардовского ушла в прошлое. Я давно внутренне готов принять образ мысли за святость, но помешали события в Чехословакии и Твардовский.

"Искренность всегда хороша, – думал я, – и "За далью даль" по прежнему со мной". В "Огоньке" напечатано письмо Алексеева,

Проскурина и других "Против кого выступает "Новый мир"? Коллеги обвиняли Твардовского в том, что для него важна чистота эксперимента, но не правда. Где правда? Для меня правда в "За далью даль". Правда в том, что Твардовский благословил Солженицына.

Жизнь коммунистической идее могло продлить только претворение в реальность теории перманентной революции. Если у человека не занята голова, тогда должны быть заняты руки. Это хорошо понимал Макар

Нагульнов. А вслед за ним и Фидель Кастро с Мао Цзэ Дуном.

Команданте и Председатель призывали никому не верить и играть в свою игру.

– Бе-ек! Привет! – звонил Бика.

– Ты куда пропал?

– Подходи. Расскажу.

Кроме Бики и Каната в доме Халеловых никого.

– На первое мая я и Канат кирнули… По дороге домой нас занесло во двор дома ЦГ. Попали в компанию каких-то сапогов… Парни и бабы… Слово за слово – хреном по столу… Базар-вокзал, Каната замкнуло… Он схватил кухонный нож и выстроил хозяина квартиры с гостями в коридоре у стенки… Ничего больше не было… Попугали и свалили с хаты. У входа в ЦГ свинтили нас менты. Короче, что почем и кто откуда выяснять, поздно. У Каната жена беременная… В РОВД я взял все на себя… Дали год… Пять месяцев оттрубил в тюрьме на

Сейфуллина, позавчера этапировали на химию в Сайрам… А утром я приехал домой.

Из магазина с пузырями вернулся Канат.

– Может я завтра поеду? – грустно спросил Бика.

– Нельзя. – Канат поставил бутылки на стол. – Припишут побег с поселения. Сейчас выпьем на дорожку и на вокзал.

Шеф дожидался моего возвращения от Бики злой.

– Опять поддал!

Я промолчал.

– Не трогай его. Пусть гуляет. – сказал Джон.

– Тебя кто спрашивает?! – еще больше разозлился Шеф.

– Говорю тебе – пусть гуляет. – Джон не отступал.

– Я тебе говорю: не лезь не в свое дело! – уже медленно, но с прежней злостью повторил Шеф.

Джон опустил глаза и ушел на кухню.

Пршло два дня и с Джоном произошла перемена. Он не отходил от окна в детской и что-то напевал про себя.

– Что? – спросил Шеф.

Джон взял сигарету, закурил.

– Да…- Джон широко раскрыл глаза и сказал. – Я погнал гусей…

Вызывайте скорую.