Чм66 или миллион лет после затмения солнца

Глава 28

Что такое осень?

На вокзале Доктора встречал Шеф.

Глаза у Доктора после семерика на строгом, не сказать, что уж слишком мертвые. Они наполнены непонятной душевной болью, взгляд брата пронизывает тебя откуда-то изнутри. Разговаривает он, но глаза как будто осязаемо прощупывают тебя.

Что его там били – можно не спрашивать. Я и не спрашивал.

Беспорядочно рассказывал ему о том, кто, где и как, Доктор молчал и прошивал меня глазами: "Что-то ты не о том… Все это мелочь, ерунда…". Сам же я несколько раз успел позабыть, кому, по сути, обязан брат семериком.

Что-либо заметного в отсутствие Доктора на воле не произошло. Что было, то прошло. Доктор прописывался, вставал на учет в милиции и не забывал помогать матушке. Папин родич Омирзак, замдиректора асфальтобетонного завода по АХЧ, устроил брата техником в группу КИП и автоматики.

Про зоновскую жизнь он не рассказывал и учил нас чаепитию по-зэковски.

– Заварю-ка я вам купца.

Купеческий – обычный, крепко заваренный чай. У каторжан в особой цене купец с понтишками (барбарисками). По итогам длительных наблюдений менты убедились: крепко заваренный чай – профилактика дизентирии и с недавних пор главное управление исправительных учреждений разрешило зэкам чифирить.. Чифирь, говорит Доктор, хорошо отвлекает от депрессивных думок.

Прошла неделя, за ней вторая и Доктор вошел в колею. Глаза его приняли человеческое выражение.

Будет ветер, или буря,

Мы с тобою навсегда!

По соседству сдали писательский дом на пять подъездов. Довоенным постановлением Совнаркома психбольным полагается дополнительная жилплощадь. Местком Союза писателей выделил Ситке и Джону двухкомнатную квартиру, но не в новом доме, а свободившуюся после сына одного литератора, в панельке. Квартира на окраине города, в третьем микрорайоне. Родители дали объявление об обмене квартиры на однокомнатную в центре.

Доктор пить не помышлял, вел себя образцово и мама дала ему ключи от квартиры Ситки и Джона.

Доктор по делам прописки звонил в домоуправление, ошибся номером и попал на ту, о какой на зоне и мечтать не помышлял. Женщину зовут

Люда, ей 31 год, у нее прекрасное тело и работает она в управлении делами Академии наук.

– Баба культурная, – рассказывал Доктор. – Вы бы видели ее документы!

– Ты рассказал ей, что от Хозяина вернулся? – спросил Шеф.

– Ты что! Сказал, что я завлабораторией.

До последней ходки Доктор говорил, что забыл когда последний раз целовался с женщинами.

"Я им только в рот даю". – говорил он в 60-х.

"…Молодая прокурорша, оторвалась от бумажки, поглядела на меня злыми глазами, и продолжила чтение обвинительной речи. Она говорила, что я опасный рецидивист и просила суд дать мне семь лет строгого, а я смотрел на нее и думал:

"Какие у нее серьезные документы! Поднять бы ее на карабас!".

…Борман тянул с отдачей долга и предлагал рассчитаться петухом.

Я пошел в отказ. Такой расчет мне не в масть. Не из-за того, что наслушался страхов про фикстулу.

Многим зэкам в кайф прочищать дымоход, но месить глину не только противно, но и стремно.

Немец не отставал и однажды уговорил.

– В нашем петушатнике есть Андрюша. Мальчишка в единственном экземпляре. Сам я его никогда не дырявил. Но такой минет тебе и баба не сделает. Мальчик до того нежный… Закачаешься.

Может попробуешь?

В коптерке Бормана сильно натоплено.

Андрюше лет двадцать с небольшим. Симпатичный, с грустными глазами петушок. Передних зубов нет.

Я сидел на табуретке, Андрюша оценивающе оглядел меня и стал стягивать с меня штаны.

Он осторожно взял в руки и несколько раз облизал елду.

Обращался он с ней мягко, не спеша. Я закрыл глаза и представил, как е… не какого-то там атбасарского петуха, а Элизабет Тэйлор. Андрюша входил в раж. Его, как и меня, начало забирать.

Он заглотнул кончик и крепко сжал губы. От переполнявшего нетерпения я вломился в тугое влагалище Элизабет Тэйлор и попер по бездорожью… То был натуральный запсилаус.

Когда все кончилось, Андрюша свежей марочкой обтер елду.

Борман достал из тумбочки плаху чая, две пачки сигарет. Андрюша молча забрал угощение и ушел.

Немец подкинул в буржуйку пару чурок, снял с плиты чифирьбак, замолотил косяк ручника. Скурили на двоих папироску, хапанули чифиря.

Прошло с минуту, немца и меня накрыло…".

Нуржан Ахметов. "День рождения". Рассказ.

Сейчас Доктор рассказывал, как ему хорошо с Людой, и какая она умная.

– Она говорит, что я ей до матки достаю.

Лия Ахеджакова всегда играет одинаково

"Немецкая волна" передает воспоминания Надежды Мандельштам.

Перечисление мук, страданий, навевают смертельную тоску.

"Голос Америки" посвятил передачу памяти Пазолини. Два года назад в привокзальных кушарях Рима его убил молодой наркот. Хиппарь показал в полиции: маэстро якобы пристал к нему с непристойными предложениями. За что и забил его насмерть доской с гвоздями.

Я ничего не знаю про Пазолини кроме того, что он коммунист и что все только и говорят, как он неизмеримо велик. Слышал и о его предложении Евтушенко сняться в "Евангелие от Матфея". Говорят, поэт похож на Христа. Только кто видел живьем Иисуса?

В 75-м "Литературка" на смерть иррационалиста поместила суховатый, отстраненный материал. Пазолини известен в Союзе по слухам, фильмов его у нас никогда не показывали. Может в Доме кино и крутили "Евангелие от Матфея" или "Сало", – об этом мне не известно.

"Литературная газета" писала, что поэт и режиссер исследовал тему сошествия и возвращения из ада. Для серьезного осмысления темы ада надо быть глубоко религиозным человеком, верить, что рай и разные там чистилища это не метафоры, а то самое, что освобождает человека от вопросов о смысле жизни. Словом, ни о чем не думай, кроме как об обязанности "жить, чтобы жить". За нас все давным-давно решено.

Отечественные критики особо подчеркивают, что Пазолини считал смерть главным событием человеческой жизни.

Охваченный тяжкой депрессией умирал Гоголь, перед смертью сбежал от жены Лев Толстой, Есенин так тот вообще покончил собой.

Что позволено Юпитеру, не дозволено быку. Быки это мы.

Теперь же судя по тому, как советская печать не заостряла внимание на обстоятельствах лишения жизни сеньора Паоло, можно еще раз сделать вывод о том, что для небожителей важен только сам факт смерти, но никоим образом не его форма.

Если вам ночью не спится,

Попробуйте в кого-нибудь влюбиться,

Из тех, что от вас далеко…

Шеф уехал на шабашку, обещал вернуться к Новому году. Это он спецом. Чтобы свадьбу пропустить.

Проводы Гау ее родители устраивали в зале торжеств городского

Дома быта.

Матушке не захотелось отставать. Место удобно и выгодно тем, что продукты, напитки можно использовать свои. Зал вмещает не более ста человек. Пришлось дополнительно завезти стулья из разных мест. Все равно с местами впритык.

– Кого позвал с работы? – спросила мама.

– Всех, кроме Шкрета и Еремы, мужиков из лабратории.

– Почему не пригласил Шкрета и Ермека? Женщин?

– Сам знаю.

– Шкрета и Ермека не приглашать – дело твое. Но женщин позвать надо.

– Сама же говоришь, нет мест.

– Для твоих женщин твоих места найдем. Сколько тебе говорить: с женщинами надо быть осторожным.

– Не лезь не в свое дело!

– Ладно. Успокойся.

Женщин с работы мне хотелось позвать и места для них за счет отказа другим в приглашении, конечно же, нашлись бы. Не позвал я их из-за Доктора. Подумал, увидят брата-зэка, начнутся расспросы, то да се. Ситка Чарли, если на момент свадьбы будет в отпуске, дома посидит.

Для матушки предсвадебные хлопоты что-то вроде сбывшейся мечты.

Она не перечит, угождает. Попросила умкиного мужа Мерея достать для меня три коробки чешского пива. Кроме "Праздроя" и "Будвара" Мерей привез хорошо очищенную водку, коньяк, какой никто из нас никогда не пил.

Лица желтые,

Скажите, что вам снится?

Свадьба в разгаре.

– Гау, пойдем в комнату отдыха.

– А удобно?

– Удобно.

С крайнего стола окликнул Олежка Жуков.

– Гау, Бек! Бухните с нами.

– Народ кругом. Нельзя.

– Тогда я в комнату отдыха принесу.

– Неси. Да поскорей.

В комнате отдыха шевелилась оконная портьера. Кто там прячется? Я отдернул занавес. У окна с красным мордом, мокрый от пота, Лал

Бахадур Шастри. В руках держит кальсоны.

– Во чтобы их завернуть? У тебя с собой нет газеты?

– Откуда у меня газета? – Шалун что-нибудь да выкинет. – Кальсоны на фига снял?

– В нижнем белье танцевать жарко.

– Ты бы лучше брюки снял и танцевал в кальсонах.

– Хе-хе.. Скажешь…

Шастри обтерся занавеской и удалился с кальсонами под мышкой.

Наконец появился Олежка. С ним Кочубей. У последнего в руках бутылка "Арарата".

– Бек… – Жуков поднял бокал. – Знаешь, как я рад, что у тебя такая жена! Если б ты знал… Гау у тебя… Она у тебя такая, что я… Ну ты понимаешь… Я конечно рад, что ты наконец женился. И вдвойне рад, что у тебя есть Гау.

– Спасибо, Олег. – тихо сказала Гау.

А лаве спан

22 декабря экзамен в аспирантуру. Председатель комиссии

Устименко. Он теплофизик, потому экзамен в отсутствие еще одного члена комиссии – Каспакова – принимает Лойтер.

Среди своих приемный экзамен формальность. Лойтер не стал докапываться с каверезными вопросами, мигом смекнув какой из меня энергетик, быстро отпустил.

Пришла отметить с нами День энергетика Фая. Обнялись, расцеловались и пошли к столу.

Последним пришел Каспаков.

– Не дают дома работать, – пожаловался завлаб. – Звонит

Устименко, звонит Лойтер. Без вас, говорят, принимать экзамены у аспирантов не будем.

С очередным подколом не преминул возникнуть Хаки.

– Они боятся вас, – сказал он.

– Боятся? – напыжился Жаркен Каспакович. – Чего им меня бояться?

– Ну как же, – Хаки нарисовал в воздухе большой круг. – Вы на уровне. А они кто?

– Они кто? Ха-ха! – Каспаков выпустил животик. – Ну, наверное, и они что-то из себя представляют.

– Да ну…, – пренебрежительно махнул рукой Хаки. – Им до вас как

… Тьфу!

Жаркен прекрасно знает Хаки, но все равно попадается в ловушки танкового генерала. Нравятся ему ловушки генерала Гудериана.

Матушка решила исправить ошибку и велела позвать женщин домой.

Согласились пойти только Фая и старший инженер Алима Омарова.

Остальные уперлись.

Пришла с занятий Гау.

– У тебя жена молодая. – сказала Фая.

– И мы с тобой не старые.

31 декабря 1810 года давался бал у екатерининского вельможи…

Вельможами екатерининской эпохи в КазНИИэнергетики отродясь не пахло. Бальным танцам учить сотрудников тоже было некому, но дискотека была и проводилась она не только под Новый год. Подготовка к дискотеке не хлопоты по организации бала у екатерининского сановника. Делов – раз-два и обчелся. Ответственный за организацию и порядок на институтской трясучке комитет комсомола. Загодя в вестибюле вывешивается объявление. В дискотечный день, после обеда комсомольцы выносят из актового зала стулья, проверяют аппаратуру.

Все. Можно роки мочить.

Из лаборатории чаще других остается на танцульки Кул Аленов. Для чего он загодя припрятывает в стол пузырек. Его он распивает в перерыве между танцами со своими жертвами. Не все институтские девицы знают, что такое "беклемиш", но всем нравится, как ухаживает за ними Аленов.

Лаборанту Темира Ахмерова Гуррагче 22 года. На пачку – вылитый первый космонавт Монгольской Народной Республики, сбитый, подвижный.

Монгол – парень себе на уме. Если и выпивает, то больше за компанию.

Предпочитает курнуть.

С некоторых пор он околачивается среди моих молодых кентов.

Раньше Гуррагча жил около кинотеатра "Алатау", водил дружбу с

Кемпилом, Жроной, Кочубеем и другими. Кочубею известно: у монгола постоянно с собой контрольный башик хорошей нашки, потому и он нередкий гость институтской дискотеки.

Сегодня 23 февраля, женщины поздравляют мужиков. Кул блатует женщин остаться на дискотеку. Из наших никто не подписывается.

Заглянула с поздравлениями Кэт. У нее проблема с начальницей.

Последняя придирается, выживает курильщицу из отдела. Вчера попросила Кэт поискать новое место работы.

Не долго думая, Жаркен предложил ей припасть к нашему столу:

– Переходи к нам. Тебя это устраивает?

Кэт это не только устраивает. Она обрадовалась и охотно присела за стол.

– Карлуша будет заниматься энергетическими балансами, – объявил

Каспаков.

Шастри потер руки от предвкушения – Кэт будет работать в его группе..

– Теперь дела у нас пойдут как по маслу. Предлагаю выпить за пополнение.

– Нурхан… Ты это… брось. – Жаркен Каспакович напустил на себя строгость.

– Не беспокойтесь, Жаркен Каспакович, – заверил шалун завлаба в пристойности, – Это для науки.

– Ну… – Каспаков поднял кружман с водкой. – Против науки возражений нет. – сказал он и выпил.

Сдается, что завлаб и сам не прочь раздвинуть перед Кэт горизонты науки. А то с чего бы, и глазом не моргнув, не отходя от кассы, разрешил главный на все времена вопрос – кадровый.

Шастри не такой, как Кул, любитель дискотек, но если присоединяется к мероприятию, то танцует бодро и неутомимо. Пляшет он, как Жорж Милославский из фильма "Иван Васильевич меняет профессию". Сколько Шастри выпил в тот день трудно сказать. Но много ли ему надо, если рядом Кэт?

…Гуррагча и Кочубей появились в актовом зале вместе. С ними почему-то сварщик Тимошка из мехмастерских, мужичонка лет пятидесяти. В свое время с Тимошкой любил с утреца освежаться Зямка.

Сегодня сварщик был тоже пьян, причем, вдребезги и порывался пригласить кого-нибудь на танец. В тот вечер было из кого выбирать.

Лениво скучали главные институтские лярвы – Ладя из бухгалтерии,

Лорик из приемной, Ирочка из химлаборатории. Тимошка, однако, не обращал внимания на первых красавиц института и упорно тащил в круг именно Шастри. Бывали времена, когда они на пару с Шастри твистовали. Но когда это было! Шалун может и позабыл те танцы, но

Тимошка вспомнил и подумал о том, что неплохо бы и тряхнуть сединой, и более удобного партнера, чем шалунишка, никого в тот вечер не признавал. Шастри, хоть тоже был пьян не меньше сварщика, неизвестно почему упирался и стеснительно отговаривался:

– Тимошка, не лезь. Не надо.

Сварщик молча тянул за руку Шастри и по буху не понимал, отчего

Шастри сегодня столь конфузливо упертый? Допреж ведь никогда не стыдился сбацать с ним кроме твиста и цыганочку с выходом. Неудобно было Шастри потому, что с ним рядом сидела на, прилаженной вдоль стены актового зала, лавке Кэт. Чтобы покончить с двусмысленными приставаниями сварщика, Шастри догадался пригласить на танец экономиста планового отдела.

Они были второй парой, вошедшей в круг…

Есть примета: если танцоры падают на паркет вдвоем, то это к счастью и любви. На тот случай, если кроме них грохнется кто-то еще третий, ничего в той примете не говорится.

Тимошка увязался за Кэт и Шастри. Грянула "Ком ту геза" и троица подожгла. Раз, два, три… Шастри выкинул ногу вперед, Кэт ответила тем же, Тимошка, не ведая разницы между "Ком ту гезой" и

"Барыней", затеял катавасию с танцами в присядку. И произошло то, что должно было произойти. То ли Шастри??чаянно задел но?????имошку, то ли работник сделал подсечку, – я не заметил, – но едва-едва "Ком ту геза" набрала скорость, как все трое дружно повалились на пол.

Тимошка мгновенно опомнился, вскочил на ноги и быстро скрылся из глаз. За ним со смехом поднялась Кэт. Шастри повержено, уткнувшись носом в пол, лежал и не пытался встать. По стенам и потолку актового зала прыгала, офонаревшой цветомузыкой, институтская дискотека.

Шалуна обходили пляшущие пары, никто из молодежи не собирался поставить шалуна на ноги.

Кэт, продолжая смеяться, села рядом. Я обратился за помощью к

Кочубею:

– Давай поднимем человека.

– Сам иди поднимай, – Кочубей брезгливо отвернулся.

Я бы конечно и один мог поднять Шастри. Но хоть среди танцоров чужих не было, одному поднимать Лал Бахадура не в жилу. Шастри продолжал лежать красным мордом вниз. Тьфу на вас всех. "Ком ту геза" дошла до места назначения и с шипением испустила дух. Под "Ди

Пепл" мимо танцующих я продрался к Шастри.

– Вставай, – я обхватил его обеими руками со спины и попытался приподнять.

Он хоть и маленький, но тяжелый как мешок картошки. Шастри не только не поднимался, но и не мычал.

– Вставай, кому говорят, – я поднял его за подбородок и отшатнулся.

С открытыми глазами Шастри не подавал признаков жизни. Этого еще не хватало! Сдох от "ком ту гезы"?

– Вставай! – прокричал я ему в ухо. – Карлуша тебя на беклемиш зовет!

"Беклемиш" моментально оживил Шастри. Зрачки Нурхана пришли в движение, обрели прежнюю шаловливость. Лал Бахадур моргнул и, быстро-быстро захлопотав глазами, вскочил и резиновым мячиком запрыгал в сторону хохотавшей Кэт.

Забота наша такая,

Забота у нас простая…

Алдояров, что строил во дворе Еремы гараж для жигуленка, шагает от успеха к успеху.

Он месяцами пропадает в Экибастузе, где кипит строительство первой очереди ГРЭС-1. Не интересовался, чем он точно занимается, кажется, горелками. На подсветку высокозольного угля расходуется много мазута, розжиг топлива влетает в копеечку и Алдояров пытается помочь станционной энергетике снизить расход нефтепродукта.

Недавно у него вышла монография, что говорило о приближении защиты докторской. Если он защитится, то в институте (вместе с

Ахмеровым) будет два доктора казаха.

Чокин недолюбливает теплофизика. Одно время Шафик Чокинович продвигал его, сделал секретарем комитета комсомола, а когда спохватился – было уже поздно. Помимо защиты докторской Алдоярову обязательно надо вступить в партию, в противном случае все его заявки на будущее ничего не стоят.

Пробивает он анкету в райкоме самостоятельно. Связи у него есть, сам он человек, не сказать что дюже обаятельный, но напористый.

В Экибастуз с ним летает Галка Пустовойтенко из химлаборатории.

Для опытов. Алдояров собрал вокруг себя в коридоре Кула, Кальмара

(с.н.са лаборатории топочных устройств) и делится с ними результатами натурных испытаний.

Кул возвращался из коридора и говорил нам: "Бирлес рассказывает, как он харит Пустовойтенко… Красок не жалеет. Рассказал, как все у нее там хлюпает, как она стонет, орет…".

Другая пассия Алдоярова, что носит кличку "Мать", знает, чем привадить институтского жеребца, потому и не бреет под мышками. Но это еще что, по сравнению с тем, что от нее на расстояние несет лошадиным духом. Бирлес, однако, уверяет кентов, что его шадра не кобыла какая-нибудь и благоухает отнюдь не конюшней.

– Это у нее адреналин… – объясняет он.

За природный загар Саян присвоил Алдоярову кликуху "Пол Робсон".

Зря Саяша обидел певца. У Пола Робсона добрые глаза.

Семья у Алдоярова на первом месте. Если, кого из сотрудниц института пользует он продолжительно долго и на постоянной основе, не забудет предупредить: "Жена, семья для меня святое. Так что не надейся".

Кто спорит? Семья святое, но и НИИ, как о том принято думать, – не болото. Это к тому, что о святых вещах более всех трещат дюди, прямо скажем, знающие, о чем они говорят.

Эпизод этот произошел, когда работали с нами Володя Семенов и татарка Альбина. Женщина, о которой пойдет речь, звали ее Зухра, готовилась к защите кандидатки. Хороший ученый и сама не без приятности. Чокин собирался активно продвигать ее наверх. И эта женщина именно та, о которой я уже вскользь упомянул ранее, – обладание которой, по-настоящему, могло составить предмет гордости

Алдоярова.

Зухра разведена, отношения с Бирлесом ни от кого не скрывала, ходили они вместе по институтским коридорам, на банкеты и прочие общественные мероприятия. Зухра человек открытый и говорила подругам: "Алдояров мне муж".

В одной комнате с ней сидела тогда жена Семенова и происходило это в те тревожные дни октября 1973 года, когда Альбина наседала на

Володю с настоятельным призывом не отворачивать лица и ответить на вызов времени.

Альбина бегала на второй этаж к Зухре и делилась с подругой: "Что делать? По-моему, Володя – железобетонный".

На что Зухра простодушно замечала: "А, по-моему, у него не стоит".

Стоит – не стоит, это вам не на ромашке гадать.

Наверное, лучше всех знала о том, стоит или не стоит у Семенова, его жена. Альбине с Зухрой никто не мешал поставить вопрос ребром перед женой Володи: "Как у него там?". Но они предпочитали легкомысленно дебатировать вопрос вслух, нисколько не обращая внимания на супругу Семенова. Она между делом слушала Альбину с

Зухрой и с краткими отчетами о дебатах бегала на третий этаж.

Энергия накачки, сообщаемая женой, делала свое дело. Наконец супруга прибежала к Володе с последним сообщением: "Все. Они окончательно сошлись на том, что у тебя не стоит. Сейчас решается вопрос о том, какому врачу тебя показать".

Альбина с Зухрой забылись и в нарушении суверенитета личности зашли далеко. Слишком далеко. Это и поставило точку в дискуссии.

Володя снял нарукавники, запер на все замки стол и пошел на второй этаж. Подойдя к Зухре, он спросил: "Ты говорила это?".

– Говорила.

Семенов ударил ее в лицо. Ударил не то чтобы сильно, но чувствительно. "Но дело не в этом". Мужик, поднимающий руку на женщину, даже если он сильно не в себе, всегда знает, на что идет.

Володя знал, кто такой Алдояров и потому дал волю рукам.

Узнал о происшествии Чокин. Если он даже пьянство на работе считал из ряда вон выходящим делом, то, что говорить о том, что кто-то из сотрудников посмел поднять руку на его фаворитку? Директор зарычал и скомандовал начальнице канцелярии Михейкиной: "Соедините меня с милицией".

Спустя час директор опомнился и, дав милиции отбой, вызвал из отпуска парторга Лаврова: "Борис Евгеньевич, прошу внушить Семенову, что он негодяй".

Володя защищал честь мужского достоинства. Правильно или неправильно он выбрал способ защиты мужского достоинства опять же дело не в этом. В данном случае важно другое. Разведенную женщину гнетет комплекс беззащитности. И если бы Алдояров корпусом быстрого реагирования врезал Семенову, можно было бы обойтись и без Лаврова.

Так что судить о том, чего стоит мужчина единственно по его женщине, не только не корректно, но и глупо. Алдояров сделал вид, что это его не касается. Что творилось в эти дни с его женщиной, знала только она одна.

Володя и я сидели в комнате одни, когда дверь распахнулась и влетел здоровый казах лет тридцати, за ним Зухра.

– Вот он! – крикнула Зухра.

Казах схватил Володю за шкирятник.

– Убью!

Семенов не то, чтобы перетрухал, – он чуть было не навалил на науку.

Зухра вцепилась в казаха. Это был ее двоюродный брат.

– Аман, прошу тебя, не трогай его! Все испортишь! – Через месяц

Зухра защищала кандидатку. – Я тебя привела для того, чтобы он знал, что за меня есть, кому заступиться!

Двоюродный брат поднял со стула Семенова. Володю колотило как боцмана Россомаху с похмелья. Я вышел в коридор. Из комнаты напротив вылез Ерема.

– Ермек, в нашей комнате человека убивают.

– Что? – Ерема вбежал в нашу комнату.- Что?! Что?!

Он увидел, что почем и закрыл дверь.

– Этого не жалко. Пусть убивают.

Аман не убил Володю, даже пальцем не тронул.

Вопрос о том, куда приводят последствия защиты мужской чести, перенесся на лабораторное собрание с участием парторга института.

Лавров говорил так:

– Володя кандидат наук, как будто ученый. Говорят, он хорошо поет, играет на гитаре. Все вроде бы так… Но когда Шафик Чокинович вызвал меня и рассказал о ЧП, я подумал не об этике…

– Жаль, что это случилось с Зухрой, – перебила парторга Ушка.- Но

Володю довели.

– О чем ты говоришь, Таня! – возмутился Лавров. – Причем тут именно Зухра? Бить женщину низко!

– Борис Евгеньевич, я с вами согласен! – красный как рак встал

Каспаков. – Это не вспышка гнева! Володя шел с третьего на второй этаж бить женищину… У него было время подумать, успокоиться. Все он обдумал, рассчитал. Зухра живет одна… По сути он поступил подло, это удар исподтишка!

– Правильно! – закричала Умка. – Семенов – мерзавец! А ты Таня несешь достоевщину!

Встал Саша Шкрет.

– Конечно, нехорошо получилось. Но… из-з-з-з-вините… – Саша забуксовал.

– Что ты предлагаешь? – крикнула Умка.

– Предлагаю поставить Володе на вид. – выдавил из себя Шкрет.

– Какой еще вид?! – Умка тоже раскраснелась. – Саша, уж лучше бы ты помолчал.

Нападками на Семенова недовольна и Фая. Она сверкала глазами и поддерживала Ушку.

Альбина отмалчивалась.

Я сидел за одним столом с Еремой. Сзади Шастри. Мы перешептывались.

– Это не собрание, – сказал я, – а базар-вокзал между казахами и русскими.

– Конечно, – подтвердил Ерема. – С русскими сильно яшкаться нельзя.

– Почему с ними нельзя сильно яшкаться?

– Не видишь, что творится? Это, между прочим, НИИ. Если бы такое сделал где-нибудь на заводе, казах, его там бы русские правдолюбивцы с говном съели.

Ерема безжалостно прав. Русские не правдорубы. Они правдолюбивцы.

Сзади просунул голову Шастри.

– Интересно, а у Володи действительно х… не стоит?

– Нурхан, ты – лопух! – Ерема все знает. – Конечно, не стоит.

Если бы стоял, пошел бы он бить женщину?

– Да-а…, – Шастри сочувственно покачал головой и философски заметил. – Парень влетел ни за х…

Он повернулся и внимательно посмотрел на Альбину.

– Какая чудесная женщина! – сказал он и с тихой обреченностью запел. – "А без тебя, а без тебя у нас ничего бы не вставало…". Ох-хо-хо…

– Что вздыхаешь? – спросил Ерема.

– Не могу понять.

– Что не можешь понять?

– Не могу понять, как это у кого-то не может стоять на Альбину.

Володя выступил с последним словом. Говорил он по существу, но туманно.

– Она болтала про мою мужскую силу… Но кому какое дело?

Володя говорил сущую правду. Кому, какое дело? Ровным счетом никому. Алдояров отсиделся, Зухра нисколько не разочаровалась в нем.

Они продолжали, как ни в чем не бывало, дружить, лаврировать по фронту и в глубину.

Яшкаться, словом.

Суть не в них. Суть в том, что гусары денег не берут. Но то гусары. Что они кроме пиф-паф и скачек по пересеченной местности умеют? Ни от одного человека в институте я не только не услышал вопроса: "Почему утерся Алдояров?", но и не припомню, чтобы кто-то завел разговор на тему "Имеет ли право любовник быть столь гнилым, даже в том случае, если многие бабы – дуры?". Таких разговоров не было в наших стенах. Мы все как будто согласились с тем, что женатому мужчине стыдно впрягаться за, пусть хоть и любовницу, но женщину. Не положено и все. Такт и пристойность превыше всего.

Короче, НИИ не какое-нибудь болото, поручику Ржевскому делать у нас нечего. Приличия здесь блюдут.

Выстрелю в спину…

Отныне Кэт инженер группы промышленной энергетики.

Кэт женщина с понятиями, ей ли не знать, что наука держится на традициях. К 8-му марта она и приурочила прописку.

Слежавшийся за зиму снег и лед еще не растаяли. Было тепло, не терпелось порисоваться перед коллегами и я приперся на работу в обновке – югославской дубленке. Накануне вместе с норковой шапкой по большому блату отпустили ее отцу на базе Казпотребсоюза. Дубленка богатая. Настолько богатая, что в ней можно, если бы не жара, и летом ходить.

На подходе к институту поздно заметил чокинскую "Волгу". Директор вылез из машины. Я робко поздоровался, он не ответил. Он не знает кто я, но впервые смотрел на меня. Смотрел впервые не как солдат на вошь, а во все глаза, с тревожным любопытством. Почему? Потому что и на нем была точно такая же, как и у меня, югославская дубленка. Во взгляде грозного директора прочитывался немой вопрос: "Это еще что за неизвестный науке зверь осмелился прикинуться в одинаковый со мной тулупчик?".

Шел дождь, и я то и дело падал в обледенелые лужи. Прописка удалась на славу. Пьяные Кэт и я провожали до дома такого же пьяного

Жаркена.

В сумке у Кэт бутылка грузинского коньяка. Пили на берегу

Весновки, Кэт и Жаркен целовались, я как референт руководителя нового типа, зажав между ног кейс, держал наготове в руках бутылку со стаканом. Потом мы кружили на такси по городу. Теперь уже Жаркен и я провожали Кэт. Кончилось тем, что бутылку приговорили и Кэт послала Каспакова на три буквы.

– Куда пойдем? – спросил я.

– К Алмушке.

Алмушка училась вместе с нами в институте. Отец у нее полковник

КГБ, недавно переведен в Целиноград. Живет Алмушка с мамой и сестрой.

– Ты извазюкал дубленку, – сказала Кэт.

– Из-за вас, чертей. Первый раз одел… Как думаешь, можно ее почистить?

– Не знаю.

Дубленку жалко. Она теплая-претеплая и легкая, как оренбургский пуховый платок.

Алмушка достала из холодильника пол-бутылки сухого вина.

– Где мы будем спать? – спросила Кэт.

– Я вам постелила на полу в ближней комнате.

Я промолчал. Кэт засмеялась.

Проснулся в шестом часу утра. Рядом неслышно спит Кэт, на диване

– сестра Алмушки. С Кэт у нас одно на двоих одеяло. Не хорошо. Не то не хорошо, что рядом спит Кэт, а то не хорошо, что я быстро забываю, что сделала для меня Гау.

Гау нельзя волноваться. Но мы ей и не скажем.

Кэт в ночнушке. Я дотронулся до ее плеча: "Спишь, подруга?".

Молчок. Та-ак… Подруга к измене готова. Я откинул ночнушку, трусики у нее стягиваются легко. Я провел ладонью там. Развертывание закончилось. Если осторожно, то можно приступать.

– Ты что? – Кэт проснулась.

– Тихо! – прошептал я.

– Завязывай.

– Сказал же тебе, – тихо!

Она вскочила, натянула трусики и перелезла через сестру Алмушки на диван.

– Ты что делаешь? – приглушенно крикнул я.

– Ниче, – донеслось с дивана. – Ишь, раскатал губу.

На работе ни для кого ни секрет, кто вчера провожал домой

Каспакова. Сам он пришел на работу с утра и, обеспокоенный пропажей сотрудницы, позвонил к ней домой. Трубку взял Гапон, муж Кэт, и тоже послал Жаркена на хутор бабочек ловить.

Рядом с Жаркеном Хаки, Муля и Шастри. Им и пожаловался завлаб:

"Что за семья? Чуть что – ругаются как извозчики".

– Что мужу скажешь? – спросил я у Кэт.

– Ничего не скажу. – Она умывалась в ванной.

– Ты сейчас куда?

– На работу. А ты?

– Домой, – я раздумывал. Домой идти не хотелось, Гау на время перебралась к родителям и надо было успеть появиться у себя до ее звонка. – Попадет тебе от Жаркена.- сказал я.

– За что?

– Не помнишь? Вчера ты его на х… послала.

– Да ты че? Не помню.

– Надо было тебе дать ему.

– Все равно бы у него не встал.

– Это почему?

– У моего Гапона по пьянке не стоит.

– Тебе главное надо было дать, а там со стояком он бы и сам разобрался.

– Ай…

– А мне почему не дала?

– Пошел ты…

Я позвонил на работу. У телефона дежурил Шастри. Он тоже ищет Кэт.

– За Кэт не волнуйся. Она скоро придет.

– Она с тобой?

– Со мной. Встретишь ее на трамвайной остановке и передашь из рук в руки руководителю нового типа.

– Не понял. Какого типа?

– Повторяю для долбое…в! Руководителю нового типа!

– А-а… Понял. На какой остановке ждать?

– На Космонавтов и Шевченко.

На остановке Шастри устроил допрос комсомолки.

– С кем спала?

– Твое какое дело?

– Смотри у меня!

– Ты что, муж мне? Совсем офигел.

Жаркен, Хаки, Муля на работе лечились сухачом. В комнату вошли

Шастри и Кэт. Каспаков подпрыгнул на месте:

– Где нашел, где нашел?.

"Тат-та-та-ра-да! Тат-та-ру-та!"

Шастри не задержался с ответом:

– "В го-ро-де на-шем…" – затянул шалунишка.

– В каком городе? – Жаркен с похмелюги не догоняет.

Шастри продолжил для непонятливых.

– "Кто-то те-ряет, – строго-умеренно вывел он и, выдержав паузу, мастеровито закончил. – а кто-то на-хо-о-о-дит!".

"Тат-та-та-ра-да! Тат-та-ру-та!".

Хаки налил в кружку вина, протянул Кэт.

– Подлечись.

– Не хочу. – Королева бензоколонки еще не привыкла опохмеляться.

– Муж у тебя…, – пожаловался на узбека Каспаков. – Орет на меня… Обматерил. Дурной такой…

– Не обращайте на него внимания, Жаркен Каспакович.

– Он что, ревнивый?

– Он ревнует только к одному человеку.

– К кому?

– Не поверите. К Чокину.

– К Чокину?! – Хаки ревность мужа сотрудницы к директору не сильно удивила. Он сочувственно погладил Кэт по голове. С кем не бывает..

– Ну… Я ему говорю, дурак что ли? А он… Морду твоему Чокину набью!

– Та-ак… Говори, что ты рассказывала мужу про Чокина? -

Каспаков всерьез обеспокоился безопасностью руководства института.

– Ничего… Ну там… Директор у нас академик, в возрасте, мол…

– Сколько вас предупреждать: ничего дома не рассказывать про институтские дела, – Жаркен Каспакович отхлебнул рислинга. – Я знаю, в нашей лаборатории есть такие, которые рассказывают дома о том, что делается на работе. Не понимаю их… – Каспаков огляделся и спросил

Кэт. – А где Бектас?

– Не знаю. Домой наверное пошел.

Выставлю мину…

Прошел месяц. На улице тепло. Гау мыла балконные стекла в нашей комнате. Убрала в комнате и положила мокрую тряпку у входа.

– Что, остальные комнаты мыть не будешь?

– Еще чего.

Мне то что. А вот матушке вряд ли автономность снохи понравится.

Лучше бы Гау совсем не принималась за уборку.

Я пошел в больницу к Джону.

– Твоя баба беременна? – спросил Джон.

Мы сидели на ступеньках главного входа в корпус.

– Ситка сказал тебе?

– Да.

– В июле должна родить.

– На. – Джон вытащил из-за пазухи пупсика из папье-маше. – Это твоей бабе.

– Откуда у тебя это?

– Сп…л.

– Ты на меня обижаешься. Мне трудно к тебе ходить. Понимаешь…

– Да все понимаю. Ты только не пей.

– А я и не пью.

– Как не пьешь? Вот и сейчас пришел поддатый. Прошу тебя, – не пей.

– Хорошо.

– Ладно… Беги домой. Бабу береги.

Видел бы Джон Гау, может и не сказал, что она баба. Судя по уборке, дела в нашем доме Гау не касаются.

Сюрприз не только для меня.

Гау проснулась и пьет чай на кухне. Зашел Доктор и хлопнул меня по плечу:

– Как дела, Шошкич?

Гау чуть не подавилась от смеха.

– Шошкич?! Ха-ха-ха! Как хорошо вы сказали!

Югослав Шошкич защищал в 1963-м ворота сборной мира на матче

Столетия.

"Шошкич парирует, – Гривс добивает!".

"Шошка" – по-казахски свинья. В нашей семье Шошкич имя ласкательное, что-то вроде домашнего свиненка.