Сергей Буркин
ЧТО СЛУЧИЛОСЬ С РОССИЕЙ
(Всё по полочкам)
Да все события истории никогда
полностью не понимаются в раскале современных
им страстей - а только на большом расстоянии
охладительного времени.
А. Солженицын.
К читателю
Заняться темой, сформулированной в заголовке, я решился - могу сказать точно – 5 мая 1991 года после прочтения напечатанной в этот день в газете «Советская Россия» удивительно бестолковой статьи Эдички Лимонова (Савенко). Однако вскоре - в день путча ГКЧП - бросил свое исследование, сочтя ход событий чересчур непредсказуемым. Но одиозность протекавших событий требовала все же как-то их осмыслить, и я, неоднократно бросая, возвращался к теме вновь и вновь, хотя и чувствовал, что события опережают меня.
В итоге, за прошедшие годы мои размышления, перенесенные на бумагу, сложились в весьма объемистую монографию, ни один раздел которой я, тем не менее, не могу считать вполне законченным, а выводы ни одного раздела не могу считать вполне доказанными, хотя сам я уверен, что они достаточно близки к истине, поскольку основаны на чисто научном объективном анализе.
А годы летят, и в моем возрасте уже нельзя быть уверенным, что каждая начатая работа будет завершена - приходится считаться с возможностью и иного исхода...
Несколько предварительных замечаний
Рецензенты упрекают меня за то, что я очень часто употребляю частицу КВАЗИ-. Но что поделаешь, если окружающие нас явления политической жизни в действительности оказываются не тем, чем стараются выглядеть!
Для сокращения, объема, а также для живости изложения, из статьи почти полностью исключены всякие ссылки на источники. Прошу читателя поверить мне на слово, что каждую приведенную в статье цифру, каждую цитату, каждый факт я могу подтвердить документом или информацией, опубликованной в печати. Надеюсь, что ссылочный аппарат будет мною когда-нибудь приведен в будущей монографии.
Прошу прощения у читателей старшего поколения за то, что я иногда чересчур «разжевываю» некоторые очевидные для нас положения. Это - для молодежи. Ведь прошло уже более десяти лет после начала так называемой «перестройки», подросло поколение, которое слабо представляет себе жизнь доперестроечную.
В силу ограниченного объема работы из нее пришлось полностью исключить аграрные проблемы России - и прошлые, и будущие.
В событиях последних лет классовые конфликты частенько переплетаются с национальными. Для их разграничения и полного исключения возможности смешения последних с первыми, пришлось начисто абстрагироваться от национально-территориального аспекта и ограничиться анализом событий в одной лишь России, даже без учета так называемых автономий. Исследованием же национальных конфликтов можно будет заняться после монографии. Любой национальный конфликт - это надолго.
1.
Последние полтора десятилетия XX века знаменуют собою удивительно быстрый и исключительно крутой поворот мировой истории:
- распалась и перестала существовать мировая социалистическая система (оставшиеся «социалистические»страны весьма разнородны и системы не составляют);
- разделился на пятнадцать (а фактически - много больше) кусков и кусочков, еще вчера «великий и могучий», Советский Союз, более полувека гордо именовавший себя «первой страной победившего социализма»;
- коммунистические партии «социалистических»стран, как выяснилось, утратили способность противостоять антисоциалистическим силам, сумевшим поднять широкие народные массы своих стран на борьбу, якобы, против искажений и пороков социализма (в частности, против господствовавших здесь тоталитарных недемократических режимов), сумевшим победить в этой борьбе и прийти к власти;
- на смену социалистическим производственным отношениям - как в республиках, составлявших ранее СССР, так и в ряде других стран бывшего социалистического лагеря, где коммунистические партии потеряли власть, открыто провозглашена и полным ходом осуществляется реставрация капитализма;
- как только потеряли власть, немедленно распались, продемонстрировав тем самым свой полный отрыв от своих народов, и сами коммунистические партии тех бывших социалистических стран, где началась реставрация капитализма, что, в свою очередь, крайне пагубно сказалось на всем мировом коммунистическом движении;
- хотя Россия признана постоянным членом Совета Безопасности ООН и, тем самым, правопреемницей СССР в роли мировой державы, но сфера влияния в слаборазвитом мире Россией от СССР не унаследована и полностью утрачена - прежняя роль СССР в «Третьем мире» России просто стала не по карману; в результате, на смену прежней политической биполярности мира быстро идет всевластие американского империализма, беззастенчиво празднующего свою победу над Россией в «холодной войне», - грядет неприкрытый американский диктат в глобальных масштабах.
Нельзя не подчеркнуть, что стержнем всех этих всемирно-исторических катаклизмов является обвальное крушение «социалистического» общества в СССР.
В течение большей части XX века мы считали главным противоречием переживаемой эпохи противостояние и борьбу между миром капитализма и миром социализма, не случайно называемые войной, хотя и «холодной». Вооруженное противостояние двух систем - эту «холодную войну» - мы считали одним из проявлений классовой борьбы, борьбы между пролетариатом и буржуазией. Эти, якобы прописные, истины с апломбом повторяли на научных конференциях академики; эти, якобы прописные, истины «лекторы по распространению» безуспешно пытались вдалбливать своим засыпающим слушателям и т.д. Мы токовали, как глухари, и не хотели видеть, что противостояние с миром капитализма нами уже проиграно, что во всемирной классовой борьбе с буржуазией пролетариат уже потерпел - будем надеяться - временное, но чрезвычайно тяжелое поражение
Поскольку «холодная война» велась не междy армиями, а между экономиками двух систем, в этой «войне» противная сторона изначально будучи сильнейшей, имела целью, не доводя противостояния до войны настоящей, с помощью непрерывной многолетней гонки вооружений истощить светскую экономику, довести ее до развала. И это империалистам удалось.
Начиная послевоенную гонку вооружений, СССР и США стартовали с разных уровней. Догоняя американскую военную промышленность, советская экономика должна была сначала преодолеть глубокую техническую отсталость, унаследованную ещё от царских времен, и залечить раны, нанесенные тяжелейшей четырехлетней войной. За годы напряженного тру- да, сконцентрировав все силы страны в одной точке, нам удалось до6иться примерного паритета с США по основным стратегическим видам оружия, но американская технология воспользовавшись - умело и без предрассудков - возможностями, открывшимися в связи с началом новой научно-технической революции, продолжала наращивать темпы роста военного производства. Чтобы поддерживать вышеупомянутый, жупелом ставший, «паритет», нам приходилось год за годом расходовать на военные нужды сзыше 30% валового национального продукта; американцы же тратили от громады своей экономики лишь 6%, причем их экономисты считали такой уровень военных расходов близким к предельно допустимому.
Ведь не менее двух третей валового национального продукта должны затрачиваться на амортизацию средств производства и новое строительство, последняя треть остается на народное потребление. Угробляя эту последнюю треть валового национального продукта на бесконечную гонку вооружений, на что же существовал сам советский народ? - Отчасти за счет недофинансирования до цивилизованных норм здравоохранения (что подрывало здоровье советских людей, сокращало продолжительность их жизни), просвещения и культуры (что снижало уровень подготовки кадров на много десятилетий вперед), амортизации оборудования (что влекло за собою не только моральное старение его, техническую отсталость, но и прямое дряхление предприятий) и т.д. Во-вторых, за счет расхищения природных богатств страны, выбрасывавшихся на мировой рынок по заниженным ценам - нефть, газ, лес, алмазы, золото на некоторый период затыкали брешь в советском бюджете. Как это ни парадоксально, но бедою для нас оказались наши богатейшие ресурсы, позволявшие год за годом тратить их без оглядки. Даже при самом бесхозяйственном использовании их хватило на несколько десятилетий «холодной войны». Никакая другая страна в мире не выдержала бы долго такого сочетания: дорогостоящий милитаризм в политике внешней и полная бесхозяйственность в политике внутренней. Но когда мировой рынок нашим сырьем пресытился и поток нефтедолларов, газо-, лесо-, алмазодолларов стал мелеть, советская экономика оказалась у разбитого корыта - с бесчисленными прорехами во всех отраслях хозяйства и без сил для дальнейшего наращивания, вдогонку за Америкой, военного производства. Сторонники американского образа жизни, привыкшие выставлять Штаты образцом для всеобщего подражания, презирая Родину сравнивают соревнование СССР с США с ситуацией из басни Крылова про лягушку и вола; обидно, но приходится признать, что исход соревнования в обоих случаях, был одинаков - лягушка лопнула.
Мягче выражается политолог Павлова-Сильванская, сравнивающая Россию с Сизифом, не первый уже век втаскивающим на Голгофу истории неподъемную тяжесть великодержавной фанаберии. Совсем было уже вкатила при Иване Грозном - и вдруг - срыв! - Смутное время... Опять вверх под дубинкою Петра Великого и дальше - за двести лет - в начале XX века совсем было уже вкатила (оступившись несколько раз на крутой тропе - под Аустерлицем, Севастополем, Порт-Артуром и т.п., но все же почти вкатила) - и снова срыв - 1917 год! Снова вверх без передышки, вкатилась в Берлин, истекая кровью, и дальше без отдыха, добавив к прежней тяжести межконтинентальную ракету с атомной боеголовкой, вверх, вверх, через перевалы Афганистана, вверх!.. Но у истощенного до предела Сизифа сил не хватило - и вот снова срыв, снова Россия по территории на уровне времен Ивана Грозного...
В отличие от настоящей войны, во время которой можно назвать день и час начала и конца сражения, дату поражения или победы, в «холодной войне» точную дату нашего поражения указать невозможно. Одним из очевидных признаков поражения СССР в «холодной войне», признаком его военно-экономического истощения была неспособность перехваленной Советской Армии справиться с маленьким полусредневековым Афганистаном.
Но до середины 80-х годов о необратимом поражении СССР в гонке вооружений знал лишь узкий круг самых высших партийно-государственных руководителей страны, многие из которых все еще не хотели верить в безвыходность положения, упорно надеясь на авось. Только потому они и допустили к власти реформатора Горбачева с его тогда еще немногими сторонниками; что почувствовали и осознали (хоть и не все) приближение катастрофы. В отличие от руководящей «верхушки», у широких народных масс, одураченных непрерывной пропагандой, несмотря на постоянное смутное недовольство низким жизненным уровнем, ни малейшего предчувствия катастрофы пока еще не было; высочайшим партократам признаваться, что они довели страну до ручки, вовсе не хотелось. О том, что «холодная война» лагерем социализма уже проиграна, наш народ еще не подозревал.
Смешно ставить крутой поворот мировой истории в вину или в заслугу одному человеку, хотя на Западе сейчас очень модно превозносить Горбачева, «как самого выдающегося человека в истории XX столетия», - по оценки французского президента Миттерана. «Очень немногим людям дано изменить ход истории. Но именно это сделал Горбачев», - утверждает английский премьер-министр Мейджор. В действительности ни Горбачев, ни «вся пpезидентская рать» не смогли бы это сделать намеренно, даже если бы очень захотели. Однако остается фактом, что детонатором событий, обрушившихся на мир, как лавина, была провозглашенная Горбачевым так называемая «перестройка».
Грагедия Горбачева в том, что все его целенаправленные действия не только не достигали поставленных целей, но каждый раз приводили к совершенно неожиданным для него самого результатам. Как неумелый факир, выпустивший джина из бутылки и не способный ни повелевать им, ни загнать назад, Горбачев первоначально подразумевал под «перестройкой» всего лишь реформу административно-командной системы управления экономикой страны; однако совсем другие политико-экономические силы, охотно подхватившие инициативу Горбачева, но поведшие себя гораздо горбачёвистее, довели дело действительно до полной перестройки всего общественного строя на обломках советского государства, не выдержавшего этого испытания и развалившегося на составные части. Но об этом потом.
Михаил Горбачев является, несомненно, величайшим ревизионистом из всех, паразитировавших когда-либо на марксистско-ленинском учении. Подобно тому, как хозяйственный крестьянин, чтобы уничтожить куст чертополоха, вбивает лопату в землю не под самый его корень, а в некотором отдалении, да на как можно большую – для верности - глубину, так и Горбачев тоже постарался копнуть поглубже, аж под известные «источники», особенно под ту самую «английскую политэкономию». Оно и понятно: классическую немецкую философию давно уже не читает никто, даже профессора, преподающие ее студентам; утопический социализм дискредитирован самими марксистами, как наивная маниловщина; остается корень зла - политэкономия...
И вот Горбачев, выступив за «деидеологизацию» и «общечеловеческие ценности», отверг тем самым начисто учение об интересах, положенное в основу социологии еще французскими просветителями XVIII века и развитое затем англичанами, отверг учение о классах, разработанное последними, и классовую борьбу, открытую тоже еще до Маркса - историком Тьерри. Всех их - под корень! Если копнуть под марксизм на всю глубину, да обрубить лопатой корни, - авось этому чертополоху уже не поправиться...
Как полагается всякому ревизионисту, Горбачев, призывая к «деидеологизации», не пытался опровергнуть марксистские представления о классовости всякой идеологии - он как бы делал вид, что знать о них не знает; как будто он не зубрил старательно в Московском университете, что всякая «деидеологизация» (как и всякая «беспартийность») - это ничто иное, как одна из форм идеологической борьбы классов. Подобным же образом Горбачев никогда не пытался опровергнуть существование классов и борьбы между ними. Просто с начала Перестройки он перестал в своих выступлениях употреблять эти термины, ранее ему не чуждые. А вслед за ним и вся его команда тех лет (Яковлев, Шеварднадзе, Ельцин, Вольский и др.), отличавшаяся весьма высокой продуктивностью по части трепа, вдруг забыла слово «класс». Вместо этого термина при необходимости стали говорить «категории», «группы», «части населения», «социально-демографические слои» и т.п.
Замалчивая классовую борьбу на международной арене и противопоставляя ей «новое политическое мышление», Горбачев в первую очередь стремился понравиться империалистическому Западу; в советской же политэкономии к тому времени забвение такой важной характеристики общества, как его классовый состав, классовая структура, стало уже привычным. Ведь советское государство давно было объявлено «общенародным», в силу чего вопрос о классовом составе советского народа, о классовой структуре советского общества представлялся уже не актуальным.
В результате Горбачев и его команда упустили из виду такое важное социальное явление, как прогрессирующее классовое расслоение советского общества, и оказались совершенно неподготовленными к «бурям и натиску» классовой борьбы. В этом состояла роковая ошибка Горбачева, стоившая ему президентского кресла. Так отомстила ему история за отход от исторического материализма.
Независимо от того, нравится нам это или не нравится, в современном обществе каждый человек - по своей роли в общественном производстве, особенно по своему отношению к собственности на средства производства, принадлежит к определенному классу; и вот эта классовая принадлежность определяет сознание человека и мотивацию его действий.
В современном обществе ни один человек не может стоять вне существующих в нем классов; с детства каждый человек входит в свой класс в силу рождения и воспитания. Однако, социальное, классовое происхождение не предопределяет фатально, на всю жизнь, классовую окраску сознания каждого человека - она способна иногда претерпевать изменения течением времени и в зависимости от всевозможных условий. Только одного человек категорически не может: полностью отрешиться от классовости своего сознания по собственному желанию. Никто не может (хотя и пытаются некоторые) поставить себя вне всякого класса и, тем самым над всякими классами.
В условиях классовой борьбы отдельный человек может в течение своей жизни отойти от идеологических позиций своего класса и - совершенно невольно, конечно, - постепенно воспринять идеологию другого класса. Например, граф Лев Николаевич Толстой за свою долгую жизнь проникся крестьянской идеологией, а Ленин до самой революции по документам числился дворянином.
Переход отдельного человека с идеологических позиций своего класса на позиции другого класса облегчается тем, что идеология каждого класса, как правило, выдается им за идеологию универсальную, общечеловеческую, а интересы своего класса - за интересы всеобщие. Поэтому отдельный человек, следуя идеологии своего класса, выражая интересы своего класса, сам обычно не замечает классовости своего сознания. Не замечает и трансформации своей идеологической позиции, если таковая с ним происходит.
Встречаются - и достаточно часто - люди, у которых вся идеология – от основ мировоззрения до оценок текущих событий - меняется гораздо быстрее, чем у большинства окружающих их людей. Политические противники называют таких людей, часто меняющих мнения, «беспринципными», но это нонсенс: беспринципных людей не бывает. Даже самый отъявленный эгоист - и тот руководствуется принципом, а именно: «Абсолютное благо - то, что выгодно для меня сию минуту». Вся разница - в скорости перемены мнений и отношении к ней окружающих.
У людей со сложившейся классовой идеологией - последняя тоже по разному претерпевает изменения: у одних они появляются в связи с переменами в окружающей действительности и влияют лишь на оценку текущих событий; у других же людей впечатления от текущих событий быстро приводят к переоценке всех ценностей, к коренным переменам в идеологии Люди, у которых идеология неотступно следует за текущей политикой, в практической деятельности порою достигают больших успехов; их называют «прагматиками».
Типичным представителем прагматиков является бывший коммунист, бывший диссидент, то демократ, то «танкократ», то могильщик великой державы, то шовинист-державник, а ныне - российский президент Борис Ельцин. Поскольку, в отличие от Горбачева, он пока теоретиком не является (хотя и сделал недавно заявку на разработку новой - «главной для России»! - идеологии), в данном, теоретическом разделе о нем больше нечего сказать.
В эпоху социальных катаклизмов, обострения классовой борьбы нередко приходится удивляться, глядя, как быстро у отдельных людей меняются политические убеждения, причем иногда без заметных, видимых причин или порою под воздействием событий, данного человека лично не затрагивающих - таково дыхание эпохи. Со случаями резкой смены убеждений мы еще встретимся далеко не раз.
Нужно также иметь в виду что, кроме классовой идеологии, существуют еще и классовые инстинкты, т.е. социальные проявления классовости, не контролируемые сознанием, иррациональные чувства классовой любви и классовой ненависти. Только последней можно объяснить, например, расширяющуюся в наши дни среди части молодежи неадекватно злобную кампанию по диффамации Ленина. Не только этих молодых гонителей ленинских памятников и портретов, но даже их родителей Ленин лично не мог ничем обидеть - их поколения просто не встречались, они не совмещаются во времени. Сегодняшнее неадекватное озлобление части молодежи лично против Ленина - типичный пример иррационально-классовой ненависти к нему со стороны нашей молодой буржуазии.
С другой стороны, не имеет рационального объяснения любовь значительной части нашего народа, до сих пор сохранившаяся, особенно у старших поколений, - к Сталину, ничем такую горячую любовь не заслуживающему. Принято считать, что - выражаясь по-современному - имидж Сталину создала пропаганда, всепроницающий партийный «агитпроп». Но нужно вспомнить, что телевидения в 20-е - 30-е годы еще не было, радиофикация страны только начиналась, ни газет, ни грамотных не хватало. А жизнь усилиям агитпропа противопоставляла руководимые Сталиным неоднократные кампании массового террора. Остается только признать, что в данном случае мы имеем дело с чувством иррациональным.
В наши дни, повинуясь инстинкту классовой солидарности, начальники не хотят увольнять родственных по классу подчиненных, контролеры не хотят контролировать, следователи не хотят расследовать, прокуроры не хотят арестовывать за экономические и служебные преступления банкиров, фабрикантов, посредников, лоббистов. А судьи не хотят судить богатых преступников не находя для них статьи в Уголовном Кодексе, или подводя их под различные амнистии.
Таковы некоторые предварительные замечания о классах и классовой борьбе. Излагать всю эту проблему здесь целиком автор не имел намерения - далее речь пойдет только о России.
2.
Какие же классы взаимодействовали и сложились к настоящему времени в недрах современного российского общества? Чтобы досконально разобраться в этом вопросе, придется вернуться к Октябрьской революции, потому что до этого события Россия мало чем выделялась из числа других стран мира, а с момента революции ее историческое развитие пошло совершенно своеобразным путем.
Сейчас стало модно в среде рептильных публицистов называть Октябрьскую революцию «величайшим несчастьем в судьбе России» и проигрывать варианты типа: «А что было бы, если бы...». Нельзя не отметить, что большинство авторов подобных писаний еще недавно зарабатывали на хлеб (обильно смазанный маслом) тем, что на все лады прославляли Великий Октябрь, до небес превозносили его «всемирно-историческое значение».
Конечно, каждый вправе высказывать любые убеждения, если таковые имеются. Но историк в своих оценках событий должен стремиться к максимальной научной объективности. И пусть - в силу классовости сознания каждого человека - абсолютная объективность недостижима, настоящий ученый должен в первую очередь добиваться научной объективности (а классовость, «партийность» скажется сама).
То, что после смены курса на сто восемьдесят градусов, разгребающие завалы старой лжи, историки-перевертыши, нагромождая теперь новые горы лжи и инсинуаций, оскорбляют этим свою родину, ее народ, ее историю - это им просто в голову не приходит. Бывают же люди, начисто лишенные нравственного чувства. Их можно только пожалеть, так как, если совести нет, считай: калека.
Немногим в хоре хулителей Октября, добросовестно заблуждающимся, Октябрьская революция представляется результатом ультрареволюционной, экстремистской авантюры, заговором кучки подпольщиков, случайно увенчавшимся успехом. Действительно, на известном заседании большевистского Центрального Комитета 10 (23) октября десять человек проголосовали «за» вооруженное восстание и двое - «против». Избранный Центральным Комитетом партийный Военно-революционный Центр состоял всего из пяти человек, Бюро (Президиум) Петроградского военно-революционного комитета тоже всего лишь из пяти. Некоторым горе-историкам стало казаться теперь, что стоило тогда, в октябре тому или иному политическому деятелю проголосовать не «за», а «против»- и мировая история пошла бы совсем другим путем.
Такое наивное представление не учитывает того, что историю творят не личности, а массы, Революция в России в октябре-ноябре 1917 года была абсолютно неизбежна: за девять месяцев своей власти буржуазно-помещичье Временное правительство так и не дало народу (и в силу своей классовой природы не могло дать) ни земли, ни мира. В аграрной стране с нерешенным земельным вопросом при поголовном вооружении народа нерешительность Временного правительства не могла не спровоцировать революцию. К тому же, оставаться в окопах еще на одну зиму русская армия была категорически не согласна. Если бы партия большевиков не возглавила народ, революция все равно произошла бы, но – вероятнее всего - в форме стихийного взрыва, который неминуемо был бы потоплен в крови хорошо организованными контрреволюционными силами. По сравнению с такой альтернативой, почти бескровный большевистский переворот нельзя не признать наименьшим злом, безотносительно к дальнейшему развитию событий.
В разгоревшейся в дальнейшем гражданской войне были правы обе стороны: трудящиеся классы под руководством большевиков уже взяли власть и расстаться с нею были не согласны - тем более, что, по логике любой демократии, имели право на власть, так как составляли подавляющее большинство населения страны; буржуазия же и помещики не могли смириться с потерей своей «кровной» собственности, вполне логично считая экспроприацию ее большевиками - беззаконием. После четырех лет кровопролитнейших сражений Первой мировой войны, сопровождавшихся огромными потерями с обеих сторон, человеческая жизнь потеряла всякую цену, а разрешение всех конфликтов с помощью вооруженной силы стало казаться естественным. Отсюда - гражданская война.
Террор - в равной степени и белый, и красный - является таким же естественным атрибутом любой гражданской войны во все времена от античности до наших дней. Прекрасным примером в этом отношении являются классические революции нового времени: Английская революция XVII века и Великая Французская революция XVIII века. Современные респектабельные англичане не очень любят вспоминать, с какой яростью их предки уничтожали своих «кавалеров»; но французский фермер не может не помнить, что землю, которой владеет уже несколько поколений его семьи, ей дала именно революция, отрубив голову «аристократу»-помещику.
Однако в ходе нашей революции красный террор приобрел некоторые своеобразные черты. Народ воевал со своими угнетателями на этот раз не просто за свободу, мир, хлеб и прочие реальные блага. Большевики повели народ на борьбу за построение принципиально новой, справедливой (а не просто сытой) жизни; но в эту жизнь большевики считали возможным взять с собою только трудящихся (и классовое происхождение гарантировало пропуск в будущее), а представителям эксплуататорских классов вход в «светлое будущее» был закрыт. Исключение могло быть сделано только для отдельных «классово чуждых элементов», если, несмотря на вражеское происхождение, они имели особые заслуги перед народом. Большевики присвоили себе право как бы отбраковывать людей, как медкомиссия - новобранцев: «Годен!»- «Не годен!». Негодные подлежали уничтожению - не потому, что были в чем-то виновны, а просто как лишние, ненужные.
Напрасно было бы возмущаться и считать такую логику чудовищной. Ведь подобную же «отбраковку» предусматривает и христианская мораль, безжалостно определяющая грешнику (т.е. подавляющему большинству смертных!) место в аду. А ведь этой моралью руководствовалась добрая сотня поколений изрядной части человечества, и за два тысячелетия лишь один Лермонтов Главного грешника - демона однажды пожалел. Разница лишь в том, что немногих, достойных рая, из массы «неблагонадежных для Царствия Божия» отбирает сам Господь Бог (или апостол Петр?); а недостойных пропуска в коммунистическое будущее отбраковывал - нередко в открытом заседании, при полной поддержке и одобрении собравшихся - революционный трибунал или какая-нибудь «чрезвычайная тройка», состоявшие большей частью из малограмотных фанатиков.
Когда Маркс, Ленин и другие теоретики революции разрабатывали свои теории, им было совершенно ясно, что для построения коммунистического общества необходимо буржуазию уничтожить, как класс. Что это значит - уничтожить, как класс? Если у капиталиста отобрать его капиталы, он с этого момента сразу же перестает быть капиталистом и в дальнейшем, чтобы жить, он вынужден будет трудиться. Если у всех капиталистов отобрать их капиталы, то буржуазии совсем не останется, тем самым она и окажется «уничтоженной, как класс». Не физическое, а экономическое уничтожение буржуазного класса имели в виду теоретики марксизма. Но их малограмотные последователи (а к ним можно отнести и тех большевиков, которые были очень «грамотными», но марксизма, тем не менее, не поняли) восприняли этот тезис по-своему - как полное истребление буржуазного класса, относя при этом к последнему всех, чьи ладони казались им недостаточно мозолистыми. В результате, в Советской России почти не осталось потомственной интеллигенции, а «белые», осознав, что пошла война на уничтожение, еще яростнее продолжали вешать «красных».
Насколько было обострено классовое чувство у сторонников Белой армии видно из того, что значительная ее часть состояла из добровольцев офицеров и вольноопределяющихся. (Такое звание получали в царской армии солдаты со средним образованием - хотя бы незаконченным). С первых дней войны в 1914 году это воинское звание получили в России почти все грамотные мужчины; многие из них сумели зацепиться в тылу, именно они после Февраля больше всех ратовали за продолжение войны, оставаясь в тылу. Лишь после Октября «тыловики» наконец-то пошли на войну - на стороне контрреволюции, чтобы вернуть себе власть и собственность.
Ещё более яркой была позиция офицерства. Уцелевши по воли судьбы в трёхлетней кровопролитнейшей, как тогда называли - германской, войне, подавляющая часть офицерства без приказа свыше, не повинуясь фактически никаким правительствам, добровольно пошли в офицерские отряды рядовыми - чтобы вернуть себе власть и собственность. В ходе гражданской войны пополнять свои ряды Белой армии было некем: от белых мобилизаций крестьяне уклонялись; между тем, Белая армия потери несла и постепенно оказалась поголовно уничтоженной (кроме бежавших за границу).
Противостоявшая белым, Красная армия первоначально возникла тоже как добровольческая. На стороне советской власти оставалась та часть грамотного населения России, которая никогда не имела ни власти, ни собственности: мастера, бригадиры, машинисты, лекальщики, младшие конторщики, низшее чиновничество, работники массовой культуры и другие круги беднейшей интеллигенции. Только эта прослойка неимущей интеллигенции была способна воспринимать какие бы то ни было революционные идеи (без их извращения).
А вокруг двух боровшихся сил стреляло из всех видов оружия разливанное море крестьянской вольницы, хоть и неграмотной, но никому не позволявшей отстранить ее от участия в революции. Революционная интелигенция, сформировавшая Красную армию, тоже несла огромные потери на фронте; но большевики имели в виде резерва крестьянские массы, уровень политической сознательности которых быстро возрастал.
В. И. Ленин утверждал, что во время революции уровень сознательности масс за месяц повышается больше, чем за год мирной жизни. Однако он не учел, какие огромные потери понесут в ходе гражданской войны обе воюющие стороны (а неизбежно и мирное население). По данным партийной статистики, численность большевистской партии за меж революционные месяцы 1917 года возросла в 14 раз, а за 1918 - 1920 годы - только в двое. Такое резкое снижение темпов роста победившей, правящей партии можно объяснить только огромными потерями в ее рядах; для многих большевиков вступление в партию было сопряжено с немедленным выездом на фронт. В этих условиях Красная армия не истекла кровью, подобно Белой, благодаря непрерывно притекавшему, хотя и малограмотному, пополнению из крестьянства.
Победа большевиков в гражданской войне определялась их умением вести за собою народные массы. Принято говорить, что большевики дали народу землю. Достаточно прочесть текст самого первого революционного декрета - Декрета о земле, чтобы понять, что крестьяне по всей стране взяли землю сами. Но большевики подали им сигнал, подсказали, как это сделать, обеспечили возможность это сделать, организовав подавление сопротивления прежних хозяев земли - и таким путем обеспечили себе на много лет вперед доверие и поддержку широких масс народа, не представлявшего себе толком, каковы дальнейшие планы и намерения большевиков, какие они намечают себе конкретные пути выполнения этих планов.
В рядах самой большевистской партии лишь небольшое ядро профессиональных революционеров, изучивших марксизм в царских «тюремных университетах», имело некоторое представление о конечной цели революции, но большинство из них вскоре погибло в огне гражданской войны. Для огромных же масс народа - что социализм, что коммунизм, что любые другие «-измы» - все они оставались темным лесом. Даже у тех рабочих и крестьян, кто посчитал себя достаточно «сознательным» для вступления в коммунистическую партию, в действительности, вместо научного коммунистического мировоззрения, последнее представляло собою бесформенную мешанину недопонятых политических понятий и искаженных квазинаучных представлений. И, тем не менее, именно этими понятиями и представлениями молодые коммунисты, как умели, руководствовались и ухитрялись при этом вести за собою остальной - полностью неграмотный - народ.
Если незабвенный Василий Иванович Чапаев, гордившийся тем, что «академиев» не кончал, но хоть немного в академии все же учившийся, принародно заблудился в трех соснах революции (большевики - коммунисты - Интернационал), можно - но конечно же сейчас нам это очень трудно! - вообразить интеллектуальный уровень рядовых красноармейцев и их способность к усвоению «политграмоты». Об обитателях деревенской глухомани - нечего и говорить. Отсюда ясно, как узок был круг по- настоящему «сознательных» членов партии, способных принимать участие в обсуждении партийной программы, не говоря уже о составлении последней, являвшемся, следовательно, уделом немногих избранных.
Вот эти большевистские теоретики во главе с Лениным и определили конечной целью революции построение для всего человечества (которое, как водится, забыли спросить, хочет ли оно этого) нового, справедливого общества.
Чем же располагали большевики для реализации этой задачи?
Огромной по территории страною (но на большей ее части царили, по Ленину, «патриархальщина, полу дикость и самая настоящая дикость»);
мощнейшим экономическим организмом России, слабо связанным с мировой экономикой и малочувствительным ко вражеским блокадам (но, составляя 10% человечества, Россия производила лишь 5% мировой промышленной продукции, т.е. производительность труда в ее промышленности OI.I/I в 2 раза ниже невысокого в те времена среднемирового уровня);
полутораста миллионным вооруженным народом, охваченным революционным порывом (но партийной программы этот народ либо не понял, либо не читал, либо вообще не мог читать по неграмотности, а энтузиазм его - объяснялся тем, что, собрав свой первый урожай со своей - наконец-то! - почти собственной земли, этот народ впервые стал кушать досыта); быстро разбухающей по численности партией (но большая часть большевиков с дореволюционным стажем погибла в гражданской войне, а пришедшим в правящую партию после ее победы - доверять опасно);
теоретическим обоснованием основ нового общества, данным когда-то Марксом и Энгельсом (которые не могли предвидеть и указать конкретные пути к нему, тем более с учетом специфики России); и т.д.
С учетом всех этих условий затею большевиков нельзя не назвать дерзкой. Но они смело взялись за осуществление своей программы.
В руках большевиков имелся мощный инструмент для решения социальных задач - государство нового типа, получившего название «советского». Нужно сразу же оговориться, что тип государства, сложившийся в России при Сталине и в последующие эпохи, тоже называемый «советским», в действительности не имеет ничего общего с советским государством Ленинского времени, кроме названия.
Сталин, совершенно извратив самую сущность советской власти, только для виду сохранил всю прежнюю советскую терминологию. По «Сталинской» конституции 1936 года, территориальные органы управления всех уровней, начиная с высшего, состояли из депутатов, избранных гражданами прямым голосованием по месту жительства, т.е. по форме не отличались от подобных же органов представительной буржуазной демократии. Увидеть идентичность гражданам СССР мешал тоталитарный режим, не допускавший плюрализма на выборах (т.е. выбора из нескольких кандидатов), в силу чего иллюзорная «политическая жизнь» в СССР была резко не похожа ни западную.
Совершенно иными были советы, сложившиеся в ленинскую эпоху.
Самое главное - они были изобретены самими рабочими (еще в 1905 году) первоначально - для координации действий стачечных комитетов всех фабрик и заводов данного города. После Октябрьской революции большевики сделали их органами государственной власти. Депутаты городских и поселковых рабочих (а также красноармейских - если в городе имелись воинские части) советов избирались только рабочими и из рабочих непосредственно по предприятиям на рабочих собраниях и митингах, сходах и т.п., т.е. фундаментом советской власти была сама рабочая масса. На заседании городского совета каждый депутат выступал не с личным мнением, а от имени своего предприятия, рабочего коллектива который свое мнение определял на предварительном митинге (собрании, заседании) по принципу «Вся власть - на местах».
Постоянными органами власти - властью исполнительной - были избранные советами «исполкомы» (исполнительные комитеты). Депутаты вышестоящих советов (губернских, республиканских и т.п.) избирались советами городскими, поселковыми и сельскими (о последних - ниже). Таким образом, депутаты даже самых высших советов «приходили во власть» непосредственно с производства. В эти годы - годы гражданской войны и начала НЭПа - рабочий класс Советской России реально стоял у власти; наиболее грамотные его представители (как правило, члены коммунистической партии) непосредственно осуществляли управление страною, осуществляли «диктатуру пролетариата». (Достаточно эти грозные слова перевести на русский язык, как «власть рабочих»- и оказывается, что они совсем не такие страшные, как уверяют нас с обеих сторон).
Общеизвестный ленинский тезис о том, что при социализме каждая кухарка будет участвовать в управлении государством - излюбленный объект дешевого зубоскальства буржуазной пропаганды. Как и многие другие ленинские идеи, и эта осталась непонятой даже ближайшими единомышленниками. Если вдуматься, Ленин вовсе не имел в виду, чтобы кухарка варила щи и управляла государством одновременно.
Он требовал, чтобы советская власть обеспечила возможность, во-первых, каждой кухарке (и, разумеется, каждому рабочему мужчине), получить образование, достаточное как минимум, для управления государством. Почти при каждом вузе были открыты сначала курсы, а позже рабфак (рабочие факультеты), окончив который можно было поступить в вуз. Обучение же и в вузах, и в рабфаках год за годом все более насыщалось политическими знаниями.
А во-вторых, чтобы и ту кухарку, которая не поступит на рабфак, а останется варить щи в запроектированных на будущее гигантских фабриках-кухнях, большевики обучили грамоте в кружках «ликбеза» и «политграмоте» в рабочих клубах, открывшихся при каждом солидном предприятии. Формы клубной работы были весьма разнообразны: кроме «ликбеза» - громкие читки с обсуждением газет, выпуск своих, стенных газет, оформление плакатов и лозунгов, насквозь политизированная художественная самодеятельность, кружки по всем родам искусств, карнавалы и диспуты на антирелигиозные темы, полит-бои с лидерами империализма (Вильсоном, Черчиллем, Пуанкаре), полит-суды над литературными героями (Евгениям Онегиным, Родионом Раскольниковым и др.); а также демонстрации, воскресники, субботники, массовые выезды на сезонные сельскохозяйственные работы в порядке «смычки города с деревней», шефская помощь и всевозможные связи между предприятиями, стройками, воинскими частями и т.п.
Вооруженная обрывками политических знаний, кухарка (так же, разумеется, как и ее муж - рабочий) принимала активное участие во всевозможных заседаниях (обычно - открытых) фабзавкомов, парткомов квартальных и др. комитетов, разнообразнейших общественных комиссиях, митингах, собраниях, сходах, открытых судебных процессах, контрольных мероприятиях системы рабоче-крестьянской инспекции, чистках партии и государственного аппарата. Во всех этих выбранных рабочими, органах власти обсуждение рассматриваемых вопросов велось, конечно без всякой подготовки, без всяких ограничений ни по форме, ни по содержанию (от многоэтажного матросского мата до пения революционных песен, от цены трамвайного билета до мировой революции); предварительная подготовка речей и выступлений, всякая возможность цензуры была исключена.
Тем самым каждая кухарка, участвуя в митингах, решения которых определяли направление политической жизни страны, реально участвовала в управлении ею. Митингующие народные массы в те годы вполне весомо вмешивались в управление - порою не в лучшую сторону, но вмешивались.
И вот рабочие прямо от станка, избранные депутатами советов, членами исполкомов, оказались вынуждены повседневно управлять всею страною. Сознавая свою малограмотность, рабочие охотно включали в число избранных ими депутатов партийных руководителей - большевиков, на данных заводах не работавших, а советы именно их избирали председателями исполкомов (Отсюда уже недалеко и до назначения руководителей свыше, превращение их выборов в фикцию. Но это пока еще впереди). Но большевиков было мало, а лихорадочная жизнь военного времени ежедневно требовала от советов и их исполкомов срочного решения бесчисленных военных, политических и хозяйственных задач. И исполкомы их решали, делая на каждом шагу ошибки за ошибками, порою чрезвычайно тяжелые по своим последствиям (такие, например, как расстрел царской семьи). Но никто не мог указать большевикам более легкого и безболезненного пути - такого пути мы и сейчас не знаем.
Теперь надо разобраться с крестьянством. В деревню советская власть пришла одновременно с аграрной реформой, осуществленной, в основном, в форме захвата крестьянами помещичьих земель и имений. За предоставленную им возможность захватить землю крестьяне были готовы простить большевикам многое - и безвозмездное, в сущности, изъятие советской властью хлебных «излишков», и запрет на торговлю хлебом, и затянувшуюся войну, оторвавшую мужиков от полей на фронт, и неохотный допуск крестьянства к участию в государственном управлении...
Рабочие же, осуществляя свою власть, вынуждены были постоянно помнить, что Россия - страна крестьянская, что именно крестьяне составляют подавляющее большинство ее народа, и опасаться: как бы и вправду не «подавили». Рабочие вынуждены были смириться с тем, что система продразверстки обеспечивала их хлебом совершенно недостаточно – рабочие в городах в самые трудные годы гражданской войны потребляли 7 пудов хлеба на душу населения в год, а крестьяне в «производящих» хлебных губерниях, несмотря на продразверстку, потребляли в год до 17 пудов.
Выходит, что, являясь правящим классом, рабочие голодали, но власти из рук не выпускали. Руководившие ими большевики, в соответствии с марксистской догмой, считали крестьянство классом мелкобуржуазным и не доверяли ему. Поэтому в сельской местности сельские крестьянские советы избирались не от предприятий (которых здесь не было), а от всех жителей данного села (включая подчиненные селу деревни). При избрании же депутатов в вышестоящие советы («советы рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов») от нижестоящих советов, вместо представительства, пропорционального численности населения, на избрание депутатов-крестьян была установлена квота, в несколько раз более низкая, чем для рабочих. Крестьяне, избранные членами органов сельской власти - сельсоветов, волостных, а позже районных советов - оставались по-прежнему крестьянами, т.е. продолжали вести собственное (единоличное, в основном) хозяйство.
В соответствии с сохранившимся в деревне имущественным неравенством, палитра политических взглядов крестьянства была очень разнообразна - от готовности приумножать и яростно отстаивать свою собственность до осуществления реальных попыток жить вообще без собственности, коммуною. Но преобладало настроение всеобщего глухого недовольства запретом на торговлю. После «хлебной воли» перехода к нэпу недовольство в значительной мере определялось тем, что крестьянам, даже средним, было на практике осуществлять первоначальное накопление очень трудно, и только те нэпманы получали реальные прибыли, кто имел связи с «блатным миром» (так называли тогда теневую экономику). Но рабочая власть придирчиво контролировала нэпманов, сдерживая накопления ими капиталов и строго преследуя криминальные элементы, так что за годы нэпа существенная прослойка буржуазии в России сложиться не успела. Это глухое недовольство богатых крестьян и нэпманов чутко уловил и отразил поэт Есенин:
Жалко им, что Октябрь суровый
Обманул их в своей пурге.
И уж удалью точится новой
Крепко спрятанный нож в сапоге.
В годы военного коммунизма распространение рабоче-крестьянской советской власти на деревню было в значительной мере условным, декларативным, ограничивалось изъятием из деревни «излишков» хлеба. С началом нэпа советская власть постепенно прибирала к рукам крестьянскую вольницу, но еще много лет некоторые районы страны не вполне контролировались правительством. Включение в состав последнего в качестве народного комиссара земледелия беспартийного сибирского крестьянина было, конечно, жестом более картинным, чем реальным; все же, в первые годы советской власти большевики имели основание утверждать, что ими в Советской России создано рабоче-крестьянское государство с преобладающим влиянием («гегемонией») рабочего класса.
Выше упоминалось, что большевики, руководившие этим рабоче-крестьянским государством в своей повседневной управленческой деятельности, допускали немало ошибок, многие из которых нетрудно было бы избежать.
От многих отдельных ошибок малограмотную рабочую власть могла бы предостеречь интеллигенция, да большая часть ее (из тех, кто не погиб в гражданской войне) убежала к белым, заставляя рабочих не доверять оставшимся. Но острый недостаток хотя бы элементарно грамотных людей вынуждал советскую власть все же использовать эти остатки интеллигенции. Среди рабочих в депутаты советов иногда, хоть и не часто, попадали инженеры, техники и служащие производственных предприятий, заслужившие доверия рабочих (чаще всего это была интеллигенция пролетарского происхождения - инженеры, врачи, ветеринары, агрономы, выучившиеся, как творили при царе, «на медные деньги»). Грамотный депутат, пользующийся авторитетом у рабочих - это же находка для малограмотного исполкома.
Ряды рабочей по происхождению интеллигенции в условиях советской власти непрерывно пополнялись рабочей молодежью - учащимися рабфаков и вузов. Но еще шла гражданская война (точную дату ее окончания на окраинах России вообще невозможно назвать). Как ни велика была тяга трудовой молодежи к учебе, большая часть учащихся, недоучившись, отправлялась на фронт и там погибала. Вот почему численность прослойки пролетарской «партийной» интеллигенции росла очень медленно.
Что касается деревни, то здесь почти не было кадров даже для элементарного «ликбеза». Система «земских» учреждений культуры большевиками была ликвидирована, сельская интеллигенция - учителя, фельдшеры, акушерки - бежали в города, боясь крестьянской вольницы. Носителями политической информации стали возвращающиеся в родные деревни красноармейцы, демобилизованные по инвалидности, сами частенько не грамотные. Они же возглавляли и все сельские органы советской власти.
С переходом к нэпу на советскую власть легла обязанность не только управления страною «в общем и целом», но и экономическое воздействие на конкретное производство - мелкотоварное в деревне, крупное - по мере восстановления и пуска заводов в городе. По мере усложнения государственнoro хозяйства и расширения управляемых территорий каждому исполкому губернских, городских и т.п. советов потребовался рост численности управленческих кадров. Вокруг каждого исполкома для контроля за практическим исполнением его решений быстро начал складываться так называемый «аппарат» сотрудников. Постепенно подобные «аппараты» появились на всех уровнях управления вокруг не только советского, но и партийного, профсоюзного и др. руководства.
Во главе каждого органа управления по-прежнему стоял политически проверенный партийный начальник (нередко бывший командир красной армии, герой гражданской войны). Учится систематически, сесть за парту, ему мешал «авторитет», но упорство и ответственность за порученный участок правления заставляли овладевать основами специальности путем самообразования. В его знаниях оставалось немало пробелов - тут-то и выручал аппарат.
«Разбухание» аппарата породило постоянный рост потребности в кадрах служащих, который покрывался выходцами из двух разных прослоек интеллигенции: во-первых, пролетарской т.е. высоко квалифицированных рабочих и выпускников рабфаков; во-вторых, остатков потомственной интеллигенции, т.е. детей бывших помещиков и буржуазии. Потеряв свои поместья, помещики перестали быть помещиками, а фабриканты и банкиры, потеряв свою собственность, перестали быть буржуазией, но некоторая их часть, несмотря на ожесточение военного времени, осталась в живых. И сами они, и их подрастающие дети были лишены избирательных прав, их не принимали в вузы. Не смотря на такую дискриминацию дети «лишенцев» были грамотнее выходцев из пролетарской интеллигенции; лучше них справлялись с управленческими обязанностями; дорожа обретенной «чистой» работой, тщательно скрывая свою ненависть к советской власти.
Так на обочинах советского государства оконтурилась едва возникшая, но быстро растущая прослойка «аппаратчиков».
Аппаратчики, не будучи работниками промышленных (или строительных, транспортных и т.п.) предприятий, в депутаты советов попасть никак не могли, но, помогая исполкомам готовить и контролировать принятые решения, «аппаратчики» имели возможность влиять на решения своих исполкомов. (На первых парах давление аппаратчиков на исполкомы ограничивалось улучшением материального положения служащих - «совслужащих», как тогда говорили, если хотели отделить аппаратчиков от служащих частного сектора) Быстро растущая прослойка служащих в управлении Советской России формально не участвовала, но фактически могла воздействовать на развитие событий в пределах возможностей аппаратчиков.
А возможности такие имелись, и это крайне возмущало незабвенного Павку Корчагина.
По мере восстановления народного хозяйства Советской Россией численность служащих, как в частом (нэпманском), так и государственном секторах быстро росла, при чем аппаратчики составляли лишь не большую его часть. По социальному происхождению они относились к пролетарской интеллигенции, постепенно вливались в партию большевиков, продолжающую нести потери в ходе не оконченной гражданской войны.
Остальная, гораздо большая часть служащих, складывавшаяся из рядов всякого рода «бывших», была «грамотнее», исполнительнее, прилежнее аппаратчиков. В рядах «бывших» чаще обнаруживались первоклассные талантливые специалисты избранного дела, да и общий культурный уровень потомственной интеллигенции был выше, чем у аппаратчиков. Представители обеих прослоек интеллигенции не могли не общаться друг с другом; при этом пролетарская интеллигенция сознавала, что отстает от интеллигенции потомственной по уровню общего культурного развития, так что многие аппаратчики в повседневной жизни старались во всем подражать выходцам из прослоек «бывших».
Наиболее непримиримым идеологам коммунизма подражание аппаратчиков быту «бывших» сословий казалось (и действительно было) опасным для революции. Еще в 1922 году поэт Маяковский бил тревогу по поводу восстановления «мещанского» быта среди коммунистов:
«... вылезло из-за спины РСФСР,
мурло мещанина».
И далее:
«Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее
головы канарейкам сверните –
чтоб коммунизм
канарейками не был побит!»
Однако подобные призывы экстремистов большинство большевистских руководителей, во главе с Лениным, не приняли всерьез, тем более, что по мере осуществления нэпа экономическая конъюнктура в стране улучшалась, и отношение большевиков к потомственной интеллигенции (из бывших) смягчилось. Интеллигенция же пролетарского происхождения все более подпадала под влияние последней.
Таким образом интеллигенция на деле доказала свою полезность и необходимость в государстве рабочих и крестьян. То и дело наталкиваясь на всевозможные формы дискриминации, с сожалением теряя при каждой «чистке» свою работу, интеллигенция времен нэпа сумела просуществовать это время под «диктатурою пролетариата».
На этой базе большевики смело приступили к строительству нового общества, совершенно не подозревая, что опасность грозит им с самой неожиданной стороны.
3.
В зто время вокруг Ленина собрались чрезвычайно одаренные, гениальные единомышленники. Не случайно именно их Ленин собрал вокруг себя, не случайно прощал им любые ошибки вплоть до прямой измены порою, полагая, видимо, что гениям и это позволено. Каждый из этих ленинцев был яркой личностью, каждый был не только политиком-практиком, но и самобытным философом и социологом, каждый имел свои собственные взгляды на любой момент общественной жизни, имел самостоятельно выработанные, оригинальные представления о путях построения и деталях конструкции нового, будущего общества. Поэтому не только официальные заседания и митинги, но и дружеские встречи в часы досуга были у них заполнены политическими дискуссиями, в ходе которых никто ни с кем ни в чем не был полностью согласен, что, нисколько не мешало им, впрочем, уважать и ценить друг друга.
Положение значительно осложнилось в связи с болезнью и смертью Ленина. Занимая годами руководящие партийно-государственные посты, большинство этих ленинцев изрядно «забронзовели», привыкли пользоваться авторитетом, почувствовали вкус власти. К тому же каждый из них был искренне убежден, что именно он один знает единственное правильное направление дальнейшей политики. Вот эта потенциальная способность каждого из гениальных ленинцев возглавить революцию при полной убежденности каждого из них в своей правоте - в конечном счете и погубили революцию.
В то время в России в партийно-государственной структуре власти никакой верховной должности (вроде президентской) просто не было. Если Ленин в советской иерархии занимал, бесспорно, первое место, то не по должности, а в силу личного обаяния и авторитета. Претендентам в преемники Ленина не оставалось другого пути приумножения своего авторитета, кроме привлечения к себе и сплочения вокруг себя своих сторонников, как среди партийного руководства, так и в массе рядовых коммунистов.
Результатом этого процесса было полное размежевание всей большевистской «верхушки» на фракции, различавшиеся между собою не столько политическими позициями, сколько фигурами «вождей».
Если же разобраться, то всевозможнейшие различия в оттенках политических взглядов советских руководителей 20-х годов, в основном, сводились к противопоставлению двух путей построения коммунистического общества: сторонники одного пути были уверены, что сумеют вовлечь значительную часть советского народа («сознательных» рабочих и, особенно, молодежь) в «ударный» труд по построению в кратчайший срок полного коммунизма, а по отношению к остальному народу (в частности, крестьянству), не охваченному революционным энтузиазмом, для скорейшего осуществления своих праведных целей (а построить коммунистическое общество они первоначально полагали за несколько лет) считали допустимым и необходимым широко применять «революционное» насилие. Впоследствии именно это направление и возобладало в партии.
Сторонники же другого пути (к которому склонялся и Ленин, пробивший партийное решение о переходе к НЭПу), осуждая «нетерпежку», «подталкивание истории», отводили процессу построения коммунизма значительно большие сроки и допускали на ранних, «социалистических» этапах этого процесса использование экономических методов привлечения народных масс к труду, не отвергая, в то же время, ни революционного энтузиазма, ни «революционного» насилия. Но и те, и другие нисколько не сомневались в своей исторической миссии - вести народ за собою по ими избранному пути, экспериментируя на ходу по методу проб и ошибок.
Такое самомнение совершенно не соответствовало ленинским взглядам на пути построения нового общества, на роль партии и ее вождей в этом историческом процессе. Ленин не раз разъяснял, что социализм не может быть «введен» партией, поскольку она является меньшинством народа. «Его могут ввести десятки миллионов, когда они научатся это делать сами». «Когда рабочие и весь народ настоящей массой возьмутся за это дело практически, они во сто раз лучше разработают и обставят его, чем какие угодно теоретики». «Рабочие сами построят государство на новых началах, построят новую жизнь новой России».
Однако эти и им подобные ленинские тезисы высокопоставленных «ленинцев» совершенно не устраивали. И не только эти - многие ленинские идеи не принимались всерьез его «верными соратниками». Не случайно Ленин еще при жизни начал им мешать: больной был отстранен от активного участия в политической жизни за много месяцев до его смерти.
В частности, в большевистской партии лет пятнадцать фактически не соблюдалась принятая в 1921 году на X съезде по настоянию Ленина резолюция о единстве партии, запретившая фракционность и потребовавшая распустить все внутрипартийные группировки. Неизбежный в тогдашних условиях процесс диссоциации партии на фракции после X съезда, разумеется, не прекратился: продолжался сначала робко, а с осени 1923 года - уже беззастенчиво. Так что на ленинских похоронах Сталин напрасно клялся сохранить единство партии - его уже не было.
Теперь стало достаточно малейшего формального повода для дискуссии, чтобы вновь и вновь возобновлялась изнурительная межфракционная грызня, постепенно перешедшая в беспринципную борьбу за власть. Однако в ходе этой борьбы ни одна фракция в первые годы не могла захватить всю полноту власти, ограничиваясь лишь временным преобладанием в составе руководящих органов.
В меж фракционной борьбе счастье изменчиво, и фракция Сталина, в какой-то момент добившаяся преобладания, едва ли удержала бы надолго это преимущество за собою. Но нужно иметь в виду, что вся страна ещё находилась под впечатлением недавно закончившейся многолетней гражданской войны, в ходе которой «красный» террор был нормальной повседневностью. Правда, после окончания гражданской войны, с переходом к НЭПу, «красный террор» был прекращен; даже самые нетерпеливые коммунисты вынуждены были мириться с существованием и процветанием нэпманов. Но за короткий период НЭПа советское общество еще не успело забыть недавние годы тотального противостояния белых и красных, беспощадной с обеих сторон борьбы, когда жизнь человеческая ни гроша не стоила. В этой психологической обстановке сталинистам для закрепления своего влияния в партии нетрудно было прийти к идее физического устранения сторонников всех других фракций, кроме своей, т.е. к внутрипартийному террору.
Аналогичное размежевание между революционерами и взаимное уничтожение фракций знает история многих революций; в большинстве случаев это приводит к гибели революции. Русская революция исключением не явилась, просто ее агония затянулась на полвека. С момента, когда сталинисты начали устранять своих бывших единомышленников, хоть в чем-нибудь несогласных со Сталиным, Великий Ленинский Эксперимент по построению принципиально нового, коммунистического общества был исторически обречен, поскольку сталинисты - и вся партия под их руководством - запятнав себя Большой Кровью, потеряли способность и моральное право вести за собою народ к «светлому будущему».
Маркс и Ленин предусматривали, что для построения коммунистического общества необходимо, во-первых, добиться полного изобилия всех материальных благ, а во-вторых, воспитать нового человека, достойного жить при коммунизме. Первую задачу сталинисты в дальнейшем пытались решить, но не сумели - отчасти и потому, что вторую задачу решать оказалось просто некому: лучшие кадры настоящих коммунистов были уничтожены, а их палачи-сталинисты в коммунистические воспитатели совершенно не годились, хотя и подвизались много лет именно в этом качестве. Тем более не годились в строители коммунизма те сталинисты, которые практически осуществляли террор, находясь в рядах ВЧК - ОГПУ – НКВД – МГБ. (Ещё в 1918 году идеолог анархизма Кропоткин в письме к Ленину заметил «Полиция не может быть строителем новой жизни...»).
Необходимо оговориться, что в 20-е годы сталинисты еще не могли обрушить внутрипартийный террор сразу на всех не вполне с ними согласных, так как сначала не обладали всей полнотою власти в партии и в стране. Ведь в Советском Союзе в те годы, несмотря на присущие НЭПу уступки буржуазным элементам, по-прежнему сохранялась «диктатура пролетариата» - власть советов, все еще вынужденных считаться с мнением рабочих масс.
Вынужденный повседневно вести экономическую борьбу с нэпманами за лучшие условия труда, рабочий класс был хорошо организован, его депутаты заседали в советах, вплоть до самых высших; осуществлялся рабочий контроль на производстве. Растущая численность партии позволила ей установить более жесткий партийный контроль и осуществлять руководство всей деятельностью советов всех уровней; беспартийных среди руководителей исполкомов практически не осталось. В заметно растущих бюрократических «аппаратах» исполкомов ключевые (хотя и невыборные) посты тоже заняли коммунисты. Хотя исполкомы по-прежнему избирались советами, но теперь чаще исполкомы диктовали решения советам, чем наоборот.
Но одновременно в «аппаратах» росли численность и негласное влияние отдельных представителей той части служащих, которые работали «на советскую власть» только ради куска хлеба. Боясь потерять паек, они работали старательно и при наличии необходимых способностей постепенно продвигались на ответственные посты, а, усвоив коммунистическую фразеологию, порою проникали в партию. Неверно было бы считать их всех врагами советской власти - последние рано или поздно уставали притворяться, срывались. Большинство же служащих советскую власть принимали как данность и искренне озабочены были лишь собственным благополучием.
С первых лет революции в Советской России существовала система периодических «чисток» партии и государственного аппарата, что давало некоторую возможность рабочему классу контролировать «аппаратчиков». Но в условиях НЭПа партию и рабочий класс больше беспокоила возможность подкупа коммунистов нэпманами (больше всех троцкисты шумели о «термидорианском перерождении» партии), чем превращение изрядной доли коммунистов в советских чиновников, озабоченных лишь пайком и карьерой, подобно массе беспартийных «совслужащих».
Что касается крестьянства, то оно в эти годы не имело большого влияния в центральных советских органах, хотя через сельсоветы его настроения были, по крайней мере, в центре известны и центром первоначально учитывались.
На фоне временной терпимости, установившейся в годы нэпа, внутрипартийный террор мог бы сигнализировать классовому врагу о внутреннем неблагополучии в партии, и это соображение заставляло сталинистов сдерживаться. Поэтому первоначально под удар попадали лишь отдельные инакомыслящие коммунисты, санкции против которых ограничивались исключением, ссылкою, переводом из центра на периферию. (Например, такие большевистские вожди как Лев Троцкий и Карл Радек были сосланы, первый - в казахстанскую столицу Алма-Ата, второй - в крупный сибирский город Томск; а автор лично для Сталина оскорбительной эпиграммы поэт Осип Мандельштам - в центрально-русский город Воронеж.)
Но с устранением каждого несогласного влияние сталинистов в партийных органах и в партии в целом все более укреплялось; вскоре появилась возможность ликвидировать целые группы (вроде «Союза марксистов-ленинцев»).
Когда же на грани 20-х - 30-х годов была осуществлена массовая и скоростная коллективизация крестьянства, она сопровождалась беспрецедентным размахом «красного террора», ставившего своей целью фактически не перевоспитание, а истребление кулачества, как, якобы, непригодного для коммунистического общества ввиду неискоренимой приверженности кулака к частной собственности. Под влиянием момента в годы коллективизации ужесточился и внутрипартийный террор, а с середины 30-х годов на партию на партию и страну вновь обрушился, как лавина, массовый террор. Обезумевшие от крови, сталинисты за короткий срок уничтожили в десятки раз больше коммунистов, чем могла насчитывать внутрипартийная оппозиция, которой в действительности почти что и не было.
Под удар сталинистов попал в первую очередь самый цвет партии – самые честные, самые преданные, самые принципиальные и способные иметь и отстаивать собственное мнение. После расправы с ними в партии больше не осталось настоящих коммунистов; потому что коммунист, совершенно уверенный в невиновности арестованного вчера товарища, но струсивший и не посмевший выступить в его защиту, - это уже не коммунист, он сломался (а выступивший, да, он был коммунистом, но он тут же оказывался на том свете).
В результате в партии остались, в основном, карьеристы и трусы, возглавлявшие огромную массу невежд, не способных понять и самостоятельно оценить происходящие события, и слепо верящих официальной пропаганде. Именно эта руководимая карьеристами партия политических недоумков, полагавших себя авангардом советского общества, организовывала отвратительные массовые кампании по одобрению репрессий с безоговорочным требованием смертной казни без разбора для всех, попавших под жернова истории.
С этого времени коммунистическая партия потеряла моральное право называться коммунистической. Дальнейшим пополнением ее рядов стали руководить карьеристы и корыстолюбцы; вовлекая в ее ряды себе подобных, они закрепили полное перерождение партии, руководители которой вскоре сами полностью утратили веру в свои идеалы и более не могли вести к ним народ. Но сталинисты, скрывая свое перерождение, продолжали пропагандировать прежние привычные лозунги, и люди, в массе своей, продолжали им верить, как верили до этого много лет, с самого 1917 года.
Все, кто мог бы разъяснить народу, как его опять обманули, были заранее уничтожены; редкие выступления отдельных «невозвращенцев», вроде Раскольникова, пропаганда Троцкого и его сторонников из-за границы до СССР практически не доходили, но и на них сталинисты распространили свой террор. Никаких следов организованного сопротивления советского народа сталинскому террору, кроме очень редких в эти годы тюремных и лагерных бунтов, историки не находят. (Впрочем, нефальсифицированную историю тех лет - еще предстоит создать).
Начавшаяся вскоре война не изменила внутрипартийную обстановку. Враг поставил нас перед необходимостью защищать свой родной дом. И мы вынуждены были драться - не ради сталинской «благодарности в приказе» и не ради осуществления туманного коммунистического будущего; а, как четко сформулировал Твардовский, «ради жизни на земле».
Нельзя не отметить бесспорный исторический факт, что в первых рядах советских солдат на войну пошли коммунисты. Нет, не те карьеристы и трусы, возглавившие к тому времени квази-коммунистическую партию - эти
сумели отсидеться в тылу. А те, кому совесть не позволила окопаться в тылу, - эти первыми записались в добровольцы, первыми поднялись в контратаку и первыми получили предназначенную каждому вражескую пулю. Ничуть не умаляя их подвиги и вовсе не желая оскорбить, их память, нельзя, тем не менее, не признать, что все они - и геройски сражавшиеся, и не очень, от массы рядовых до большинства генералов и маршалов - все они в политическом отношении до последнего вздоха оставались недоумками, оболваненными официальной пропагандой и не способными самостоятельно оценивать текущие события.
Это позволило сталинистам и в годы войны проводить, различные террористические кампании против народа (которому Сталин никогда не доверял): «заградительные» отряды против своих же солдат, дискриминация всего населения районов, побывавших под фашистской оккупацией; преследование всех советских солдат, попавших и плен, как дезертиров; репрессии против целых наций и народностей и т.п.
Война, подобно 1937 году, провела в рядах переродившейся квази-коммунистической партии еще один тур чудовищной селекции наоборот, когда истреблялись лучшие, а выживали худшие - вновь честные и порядочные (хотя и политически недалекие) коммунисты погибли, а удельный вес тыловой сволочи в рядах партии резко возрос. Хотя, численность членов партии за войну увеличилась в полтора раза, но характерно, что на фронте в нашу переродившуюся, квази-коммунистическую партию охотно принимали лучших солдат, т.е. тех, кто успешнее других умел убивать. Лучшим солдатом во всякой армии считается тот, кто не задумываясь, быстро и метко стреляет в любого, в кого прикажут.
Вот какие «кадры» пополнили переродившуюся квази-коммунистическую партию в итоге войны. Так что к 1950 году на весь. Советский Союз имелось всего несколько настоящих коммунистов мальчишек подпольщиков из Подмосковья, осмелившихся выступить против диктатуры Сталина (к тому времени даже среди узников ГУЛАГа уже никого из «несгибаемых» не осталось в живых).
Таким образом, начиная со второй половины 20-х и окончательно - во второй половине 30-х годов, наша квази-коммунистическая партия постепенно превратилась в многомиллионную армию политических баранов, ведомых (точнее - подгоняемых) «аппаратчиками», в качестве которых выступили корыстолюбивые карьеристы во главе с изрядно поредевшей кучкой маньяков-экспериментаторов, «сплотившихся» вокруг Сталина. Не веруя ни в бога, ни в черта, ни в Маркса, ни в Ленина, партийное руководство, тем не менее, считало необходимым продолжать и расширять демагогическую пропаганду «коммунистических идеалов» - и не только среди широких народных масс. Даже в самом узком кругу высших партийных руководителей, в самой дружеской беседе, не обходившейся без бутылки, и то никто не смел вслух признаться, что король-то голый, что прежние идеалы за годы Большого Террора они растеряли и сами в них давно не верят. И хотя партийной «верхушке» никакой коммунизм вовсе не был нужен - им и так жилось неплохо - каждый парткарьерист делал вид, что он днем и ночью ничем не озабочен более, чем проблемами построения социализма, а там и коммунизма, «в одной, отдельно взятой, стране». Таковы были правила игры, и малейшее отступление от них стоило карьеры, а то и жизни.
В течение всего периода превращения коммунистической партии в квази-коммунистическую, она оставалась безраздельно правящей в стране, стала неотъемлемым специфическим элементом своеобразной советской государственности, и сталинисты имели полную возможность беспрепятственно осуществлять любые - и ранее, и вновь изобретенные - социальные эксперименты в поисках путей дальнейшего развития экономики и общественного строя. Что стоят народу эти эксперименты, таким вопросом сталинисты не задавались - ведь все делалось «ради светлого будущего», «ради великой цели».
4.
Что среди первоочередных задач советской власти стоит индустриализация страны, - это было ясно еще Ленину. Дискуссионным был лишь вопрос об источниках финансирования промышленного строительства: дальнейший рост частного (нэпманского) сектора в промышленности сталинисты считали недопустимым, - наоборот, приняли меры к его экспроприации. Но у государства советского не было средств для финансирования и осуществления индустриализации страны такими быстрыми темпами, на каких настаивали сталинисты.
В аграрной стране обладателем изрядной части всех ресурсов оставалось крестьянство. Значительная часть его торговала продуктами своего труда, т.е. имела товарные излишки, которые можно было бы отобрать, продать - пусть как угодно дешево - за границу, купить там для индустриализации машины и промышленное оборудование. Но отобрать у мелкого собственника его жалкую собственность, хотя бы даже «излишки» ее - дело, чрезвычайно трудное. В годы «военного коммунизма» подобная операция - продразверстка - стоила жизни многим рабочим-продотрядовцам и неоднократно оказывала негативное воздействие на позицию крестьянства в гражданской войне. Чтобы избежать новой гражданской войны, сталинистам необходимо было каким-то путем подавить приверженность крестьянина к своему хозяйству, к своей собственности. Вот тут сталинисты и вспомнили советы Ленина о развитии производственной кооперации.
Конечно, с ленинскими взглядами на кооперацию сталинское преломление этих идей имело мало общего. Проведенная сталинистами, поголовная и скоростная коллективизация крестьянства основывалась на повсеместном массовом терроре - вплоть до безжалостного истребления значительной части кулаков, вместе с их семьями, путем высылки их в северные малонаселенные (а порою - в совсем не пригодные для жизни) районы страны. Одновременно были объявлены «подкулачниками» и последовали за кулаками все те крестьяне, кто был способен самостоятельно мыслить и иметь собственное мнение, т.е. крестьяне были умело обезглавлены.
Теперь выгрести хлеб из колхозного амбара стало технически пpoщe, чем отбирать у каждою отдельного хозяина, как это практиковалось при «военном коммунизме» И хотя в результате изъятия произведенного ими продукта - не только прибавочного, но и изрядной доли необходимого - колхозники были не раз доведены до голода, они не смели и пикнуть против «рабоче-крестьянской» власти под ужасным впечатлением сталинской расправы с кулаками ведь только за два кульминационных года (1930 - 1931) было выселено из родных деревень и сослано 356,5 тысяч семей - 1,7 миллиона человек.
Ясно, что цель скоростной коллективизации и всесоюзного раскулачивания была - не только создать механизм по изъятию у крестьянства прибавочного продукта, но и запугать крестьянство: не случайно сталинисты требовали хоть кого-нибудь раскулачить обязательно в каждой деревне - в назидание остальным ее жителям. Не смея открыто заикнуться о выходе из колхоза, колхозник в дальнейшем не мог сбежать и тайно: 27 декабря 1932 года для учета городского населения была введена паспортная система, сельское же население в порядке беззастенчивой дискриминации осталось беспаспортным, что лишало беглого колхозника возможности найти работу и жилье в городе. (Впрочем, отдельным смельчакам это все-таки удавалось).
После такого закабаления крестьянства сталинисты получили возможность резко ускорить индустриализацию страны - в основном, за счет жесточайшей эксплуатации колхозников. С них «родная советская власть» драла, по меньшей мере, три шкуры с каждого. Во-первых, за работу от зари до зари без выходных дней в «общественном» хозяйстве колхоза, учтенную при помощи «палочек»-трудодней, оплата была совершенно неэквивалентна затраченному физическому труду. Поэтому основным источником дохода колхозника было его «подсобное хозяйство» на приусадебном участке. Но наличие такого хозяйства (а без него - голодная смерть) давало повод советскому государству содрать с колхозника «вторую шкуру»: сельскохозяйственный налог. Он выплачивался по-средневековому - натурой; в к счет этого налога каждой семье полагалось сдать, например, за единственную разрешенную корову - ежедневно по литру молока; независимо от численности кур - по яйцу через каждые три дня и за каждую взрослую овцу, как на смех, по полторы шкуры ежегодно и т.п. При этом для ведения «подсобного хозяйства» колхознику не оставлялось никакого времени, кроме ночного.
В животноводстве - работа круглогодовая, но в земледелии - сезонная; с земледельца поэтому причиталась и «третья шкура»: в межсезонье колхозников мобилизовывали (как в армию - повесткой райисполкома) в порядке трудовой повинности на дорожное строительство, а в лесной полосе страны - на вывозку леса с лесозаготовок и другие подобные работы, (Между прочим, за работу вне колхоза зарплата колхознику на руки не а выдавалась, а перечислялась колхозу; колхознику же лишь прибавляли дома, в колхозе дополнительные трудодни).
Сверх этих «трех шкур» можно еще упомянуть подоходный налог, уплачивавшийся наличными деньгами (значит, еще часть продукции «подсобного хозяйства» колхознику приходилось продавать, отрывая от семейного потребления); ежегодную квази-добровольную подписку на государственные займы... в общем, можно и до семи «шкур» насчитать.
Беззастенчивое ограбление деревни было базисом всей советской экономики в течение нескольких десятилетий - пока численность сельского населения не стала намного меньше численности горожан и пока все соки из деревни не были выжаты досуха.
После коллективизации, т.е. фактического закабаления крестьянства, пришла очередь рабочего класса.
Добившись выполнения за предвоенные пятилетки грандиозной программы строительства предприятий, в основном, тяжелой индустрии, сталинисты достигли за 1928 - 1940 годы роста производства валовой промышленной продукции в 10 раз. Численность рабочего класса к 1940 году увеличилась до 19,7 млн. человек, из них в промышленности - до 8,3 млн. человек (против 1,8 млн. человек в 1925 году). Хотя десятая часть рабочего класса к середине 30-х годов состояла в квази-коммунистической партии, ясно, что это был уже совсем не тот рабочий класс, который совершил Октябрьскую революцию - это были вчерашние крестьяне, крепко напуганные расправой Сталина с кулаками.
Начиная с 1-й пятилетки, после того как удалось всю экономику страны втиснуть в строгие рамки единого государственного плана, для ускорения темпов индустриализации сталинисты стали год за годом постепенно увеличивать долю национального дохода, направляемого на новое строительство, за счет урезания доли, выделяемой для народного потребления, для формально «правящего» рабочего класса. В результате жизненный уровень последнего (и так-то невысокий после двух пережитых войн мировой и гражданской) на протяжении трех первых пятилеток непрерывно снижался.
Ликвидировав частный (нэпманский) сектор в промышленности и торговле и прибрав к рукам всю продукцию сельского хозяйства, сталинистское государство стало абсолютным монополистом в народном хозяйстве страны, что позволило ему произвольно повышать розничные цены на любые товары. Так, только за первую половину 30-х годов (1930 - 1936) цены на хлеб поднялись в 15 раз, на сахар - в 8 раз и т.д. Народ отозвался частушкой:
Когда Ленин умирал
Сталину наказ давал
«Хлеба вдоволь не давай,
Масла не показывай».
Это было не сразу замечено самими рабочими, так как ряды потомственного пролетариата в эти годы были разбавлены большим числом выходцев из деревни - для индустриализации страны наличных в 20-е годы рабочих кадров было недостаточно. Среди этих выходцев из деревни преобладали крестьяне, несогласные с коллективизацией, и кулаки, сумевшие каким-либо образом спастись от репрессий. Эта «деревенщина» была рада уже тому, что смогла счастливо унести ноги из родной деревни, и соглашалась в городе на любые условия труда и быта, по сравнению с которыми налаженная жизнь потомственных рабочих казалась последним вполне сносною. Открыть же глаза рабочему классу на его действительное положение было некому - к этому времени настоящих коммунистов по всей стране на свободе не осталось.
Если рабоче-крестьянский характер созданного Лениным государства оказался подменен сталинистами тоталитарным террористическим режимом, то общественный строй стал все в большей мере характеризоваться элементами внеэкономического принуждения работников к труду. Внеэкономическое принуждение к труду колхозников обеспечивалось невозможностью выхода из колхоза, невозможностью переезда в город и, конечно, не прекращавшимися все эти годы репрессиями. При этом, лицемерно делая вид, что на колхозы, как предприятия кооперативные, не распространяются условия труда, установленные на государственных предприятиях, что эти условия в колхозах определяются, якобы, самими колхозниками, сталинистами был введен в колхозах режим труда, близкий к каторжному - по продолжительности рабочего дня, по тяжести ручного, в основном, труда, по несоответствию его оплаты с его политико-экономическим значением (ведь колхозники, сами порою голодая, тем не менее, кормили страну).
На рабочий класс массовые репрессии обрушились несколько позже - начиная со второй половины 30-х годов. По-видимому, это было связано с опасностью прозрения рабочих, которые не могли не почувствовать рано или поздно ухудшение условий труда и падение своего жизненного уровня. На протяжении трех первых пятилеток неоднократно удлинялась рабочая неделя; администрация предприятий все меньше считалась с профсоюзными организациями, возглавленными к тому времени «карманными» активистами; потеряли прежнюю силу «коллективные договора». Распространение «стахановского движения» привело к значительной интенсификации труда - в том числе и на тех предприятиях, где не были внедрены существенные новации и рост производства достигался лишь усилением выжимания рабочего пота (а именно такие предприятия составляли в стране подавляющее большинство).
«Стахановцы» год о года зарабатывали, казалось бы, больше и больше. В действительности же этот рост заработков полностью съедался инфляцией, быстро росли цены на товары народного потребления. К 1940 году, по сравнению с 1928 годом, общий уровень цен в СССР увеличился в 6 с лишним раз.
В последние предвоенные годы, заранее исключив кампанией Большого Террора возможность народного сопротивления, сталинисты перешли к беззастенчивому внеэкономическому принуждению рабочего класса, введя сначала обязательное распределение выпускников учебных заведений на работу (это касалось не только молодой интеллигенции, но и выпускников профессионально-технических училищ) и, наконец, запретив вообще увольнение с работы «по собственному желанию» рабочих (и служащих) и объявив не только самовольную перемену места работы, но и малейшее опоздание на работу, а тем более прогул, - уголовными преступлениями.
В результате новая волна осужденных в лице «прогульщиков» и «засонь» пополнила лагеря ГУЛАГа, где к тому времени вымерла большая часть «зэков» первых, «кировских» потоков. А сокращение численности «зэков» в хозяйстве ГУЛАГа сталинистам представлялось недопустимым, поскольку откровенно каторжный труд миллионов заключенных вносил существенный вклад в вывихнутую экономику страны, которая только что перед этим объявила себя уже вполне «социалистической».
Если не повторять вслед за буржуазной пропагандой, что социализм - это и есть общество, основанное на принудительном, подневольном труде, то приходится признать, что никакого социализма в СССР в эти годы не было, что «Конституция победившего социализма», венчавшая собою многообразные пропагандистские построения сталинистов, была сплошным блефом. Но внеэкономическое принуждение к труду, как известно, не характерно и для капитализма. Выходит, у нас и социализма не было - не построили, и капитализма не было - уничтожили, а «было черт знает что такое», - совсем как у Гоголя.
Полезно еще раз напомнить, в какой ужасный момент истории - подобного гоголевский сумасшедший и в страшном сне не видел - все это происходило. Эти годы завершили собою короткий, но роковой для страны момент, когда сталинисты, пользуясь своей неограниченной властью, осуществили целую серию социальных экспериментов и, для подавления малейших попыток народного сопротивления, заранее обрушили на весь народ беспощадный массовый террор в невиданных в истории масштабах.
Секретная инструкция, «спущенная» Центральным Комитетом ВКП(б) на периферию отнюдь не в начале кампании Большого Террора (началом было убийство Кирова 1 декабря 1934 года), а в середине ее - в июле 1937 года, требовала «изъятия остатков враждебных классов», причем численность этих «остатков» устанавливалась - как задание органам НКВД! - на уровне 3 - 4% от численности населения - и это сверх жертв первой половины кампании (1934 - 1937). Благодаря усердию исполнителей, на два года каждая ночь стала Варфоломеевской, и чудовищное задание было даже перевыполнено. Всего же от сталинских репрессий за 1929 - 1953 годы в СССР погибло 21,5 млн. человек.
По некоторым оценкам, за годы довоенных пятилеток подвергся тем или иным репрессиям каждый пятый взрослый гражданин СССР. Еще до начала войны сталинисты успели уничтожить больше советских людей, чем погибло наших солдат и офицеров в ходе войны. Не зря же итоги переписи населения в 1937 году были аннулированы, а в 1939 году - фальсифицированы; после чего в течение 20 лет переписи населения вообще не проводились.
В зарубежной литературе можно встретить статистические данные ни между собою, ни с нашими совершенно несопоставимые, порою, очевидно одиозные. Так, 30 октября 1997 года в газете «Известия» напечатана статья Марата Зубко «Коммунистические режимы уничтожили 110 миллионов человек». Цифру, вынесенную в заголовок статьи, М. Зубко заимствует из книги шведского экс-премьер-министра Пера Альмарка «Открытая рана», который, в свою очередь заимствовал эти данные у профессора Рудольфа Руммеля с Гавайских островов. При такой многоступенчатой ответственности у этих профессоров правды, как у змеи ног не найти. По их данным, которым М. Зубко безоговорочно верит, на территории «СССР в 1917 - 1987 годах были уничтожены 62 миллиона человек» мирного населения; из них при режиме Ленина - 4 миллиона, при режиме Сталина - 42,6 миллиона человек. На чью совесть относит М. Зубко 15,4 млн. погибших, не ясно; если в это число входит мирные жители СССР, погибшие от рук гитлеровцев, то эту цифру из числа погибших при коммунистических режимах, следовало исключить.
За то в списке антикоммунистических режимов у М. Зубко не мало пропусков: режим Чан Кайши - есть, режим Ван Цзинвэя - пропущен; забыты преступления гитлеровцев в Польше (Освенцим! Майданек! Треблинка!), где погибло 3,5 млн. мирных жителей; явно занижены официальные данные относительно уничтожения Компартии Индонезии в 1965 году и т.д. Короче, статья М. Зубко явно тенденциозна: данные о преступлениях коммунистических режимов преувеличены, преступления антиком-мунистических режимов приуменьшены. Странно, что такая солидная газета как «Известие», могла напечатать явно необъективную статью.
Впрочем, профессору с благословенных Гавайских островов нелегко разбираться в проявлениях геноцида в европейских и азиатских муравейниках. Но до каких пор будут оставаться у нас наши потери не только недозахоронены, но и даже недососчитаны?
(Автор этих строк еще на заре Перестройки (в июне 1988 г.) выступал в авторитетной центральной газете «Аргументы и факты» с призывом к историкам сначала обеспечить достоверность статистических данных - в частности, детально, по потокам, всех проявлений Большого Террора - и лишь потом переходить к обобщениям. Вместо этого, на базе далеко неполных данных многие историки спешно пересматривают свои же не достоверные мнения, в то время как немало богатейших массивов статистических источников остаются до сих пор нетронутыми.
Между тем не только статистические, картографические, но также и натуральные свидетельства эпохи Большого Террора быстро уходят в прошлое; так, в Нарымском крае, известном, как всесоюзное место ссылки спецпереселенцев, к нашим дням уже исчезли с лица земли, сравнявшись с окружающими болотами значительно более половины всех населенных пунктов, построенных спецпереселенцами в ходе насильственной коллективизации; дороги, даже те, что числились трактами, ведущие в никуда, заросли березовой «щеткой»; запущены под залежи пашни и пастбища; немало труда было затрачено жертвами сталинистского террора для сокрытия мест массовых захоронений. Историкам необходимо учитывать и фиксировать исчезновение большинства объектов материальной культуры, созданных каторжным трудом спецпереселенцев и зэков ГУЛАГа, не создавая археологам будущего дополнительных трудностей.)
Все материальные объекты, созданные трудом заключенных ГУЛАГа быстро разрушаются и многие уже исчезли, что вполне закономерно для малоэффективного рабского труда. Но система ГУЛАГа, созданная сталинистами еще в годы нэпа и многократно расширенная в эпоху Большого Террора, имела своею целью не попутное извлечения материальных благ, а, истребление остатков потомственной интеллигенции и устрашение советского народа. Все классы и слои советского общества, оцепенев от страха, в это время даже не заметили, что с определенного момента рабочий класс официально перестал считаться правящим классом: избирательная система, основанная на «Сталинской» конституции 1936 года, перестала выделять рабочий класс из всей массы «трудящихся». При этом была полностью выхолощена классовая сущность самой советской власти: вместо «советов рабочих депутатов», выбранных непосредственно от производственных предприятий, за орудие «диктатуры пролетариата» сталинисты стали выдавать неподконтрольные советам органы НКВД/МГБ, а от «советов... депутатов», рожденных когда-то революционной самодеятельностью восставшего народа, осталось одно лишь затрепанное название.
К началу Большого Террора органы советской власти на местах и так уже были заполнены «аппаратчиками», а сами советы утратили прежнее значение. С середины же 30-х годов советская власть фактически перестала существовать - вся власть в СССР оказалась сконцентрирована в руках высшего партийного руководства, состоявшего из небольшой кучки уцелевших сталинистов, окруженных верхним слоем квази-советской бюрократии - высших «аппаратчиков».
Форсируя на базе внеэкономического принуждения индустриализацию страны, сталинисты, в сущности, просто не ведали, что творили в своем ослеплении догмами. Вот характерный момент: всякому демагогу проще всего пообещать народу счастливую жизнь лет через сто (ступай - проверь!); сталинисты же обещали народу коммунизм «при жизни данного поколения», т.е. всерьез верили, по-видимому, в осуществимость своих обещаний. Внеэкономическое принуждение к труду, поведшее к полуфеодальному закрепощению трудящихся классов, было случайным, побочным эффектом сталинских экспериментов - стремясь исключить возможность народного сопротивления, экспериментаторы-сталинисты просто перестарались, допустили очередной - далеко не первый уже - «перегиб». Как говорится, заставь дурака Богу молиться - он себе весь лоб расшибет...
Уровень народного потребления был искусственно занижен, колхозники частенько голодали, но Сталин, вопреки очевидности, утверждал, что «жить стало легче, жить стало веселее». Формальным основанием для такого заявления послужило то, что как раз к середине 30-х годов советская промышленность освоила массовое производство очередного «чуда техники» - патефонов и пластинок к ним (чтобы все пластинки надежно были «идейно выдержанными», их производство монополизировала единственная фабрика в Союзе), а также массовое производство громкоговорителей, как домашних, так и площадных - большой мощности. Деревни это поветрие мало коснулось до войны (не успело), но в городах с утра до вечера гремела бодрая, бравурная музыка, заглушая выстрелы расстрелов. Умиравшие с голоду - тем более умирали тихо, а за меткое «бонмо» - «не трепись как радио» - можно было угодить в Магадан.
Наряду с уничтожением миллионов невинных людей, не менее непростительным преступлением сталинистов было психологическое насилие над остальной, не репрессированной, частью советского народа. Народ, освобожденный недавней революцией, отбивший интервенцию полутора десятков держав, сталинисты сумели загнать обратно в рабство. Народ, в большинстве своем фактически еще не вышедший из рабского состояния сознания, добившийся пока только внешних условий для духовного освобождения; народ, которому ещё только предстояло «по капельке выдавливать из себя раба» (А.П. Чехов), был вновь лишен указанных условий и вновь ввергнут в униженность, едва ли не большую, чем в царское время.
Вместо революционного энтузиазма - покорность, робость, терпение, примирение с несправедливостью, лакейство, холуйство всякого рода, - вот какую психологичес кую доминанту навязали сталинисты советскому народу на нисколько поколений вперед - вплоть до наших дней. Не только унич- тожение миллионов людей, но и порабощение всего остального народа можно, в согласии с В. Т. Шаламовым, назвать «главным преступлением двадцатого века». Сталинисты «не заметили». что после такого перевоспитания квази-советскому народу открылась дорога не к коммунизму, а по прямо противоположному временному вектору, - назад под татаро-монгольское иго.
5.
Внеэкономическое принуждение к труду характерно, как известно, только для докапиталистических формаций. Что ж, для России 30-х годов крепостное право - не такое уж далекое прошлое, «пережитки» его были и вовсе в памяти свежи, а во многих национальных окраинах феодализм еще лез назад изо всех щелей (как лезет и сейчас). Если каторжный труд в лагерях ГУЛАГа вполне можно приравнять к рабскому, то все «свободные» (в смысле - еще не «посаженные») рабочие и крестьяне квази-советской страны тоже оказались закрепощены - не только фактически, но и совершенно беззастенчиво и открыто, по закону: колхозники - без права выхода из колхоза, рабочие - без права увольнения с работы. Феодализм, дополненный рабовладельческим укладом (ГУЛАГом) - вот формула общественного строя России к началу Великой Отечественной войны.
Но возникает вопрос: а где же феодалы?
Э. Лимонов (Савенко) в статье, напечатанной в газете «Советская Россия» 5 мая 1991 года, сделал открытие, будто в СССР господствующим стал «насчитывающий десятки миллионов класс служащей буржуазии знания», чьи «знания и специальные умения выполняют функцию капитала». «Это всевозможных рангов ученые, квалифицированные техники и инженеры, это учителя, это доктора и адвокаты, это журналисты, это люди свободных профессий: актеры, певцы, музыканты, писатели, это и служители религии, и определенная часть профессионального советского офицерства, и даже профессиональная часть партийной номенклатуры».
«Открытие» господина Лимонова свидетельствует лишь о том, насколько - за непродолжительное отсутствие - оторвался он от российской действительности. Только в первые годы советской власти, по настоянию Ленина, большевики постарались привлечь на свою сторону (вернее - подкупить) буржуазную интеллигенцию. Для категории «незаменимых специалистов» устанавливались очень высокие оклады, льготные продовольственные пайки, их освобождали от любых мобилизаций и повинностей (которых было немало) и т.п., что порою вызывало даже недовольство части рабочих. Но стоило буржуазным специалистам прекратить саботаж и примириться с победой советской власти, как сталинисты быстро лишили их всех льгот и преимуществ, а многих - под разными предлогами - даже избирательных прав; наконец, в 30-х годах - с появлением первых отрядов молодой «рабоче-крестьянской» интеллигенции - остатки буржуазных специалистов были «на всякий случай» поголовно репрессированы.
Материальное же положение основных групп современной «трудовой» (т.е. вышедшей из рабочих и крестьян за советское время) интеллигенции: врачей и прочих медиков, учителей и прочих культуртрегеров, ИТР (т.е. инженеров и техников) - и весь их образ жизни на протяжении десятков лет советской и квази-советской власти были и остаются полунищенскими.
В отношении ИТР - секрет ясен: удерживая жизненный уровень инженеров ниже среднего уровня рабочих, квази-коммунистическая пропаганда старалась таким путем доказать, якобы рабочий класс у нас по-прежнему остается правящим. Остальные же наиболее многочисленные группы интеллигенции - учителя, врачи и деятели искусств - на протяжении всех лет как советской, так и квази-советской власти неизменно содержатся «в черном теле», по-видимому, просто по свойственному правителям всех времен и народов пренебрежительному отношению ко всякому просвещению и культуре. Искать, вместе с Лимоновым, в рядах культуртрегеров «Новую Буржуазию» - просто смешно.
Единственная группа интеллигенции, действительно добившаяся привилегированного положения - это последняя из всех, перечисленных Лимоновым, «профессиональная часть партийной номенклатуры». Более семидесяти лет советской и квази-советской власти - до памятного августа 1991 года партийный аппарат являлся фактически высшей властью в стране. К нему примыкал более обширный - и тоже привилегированный - государственный аппарат, непосредственно осуществлявший управление. Меньшим влиянием пользовались многочисленные кадры хозяйственных руководителей («директорский корпус»), зато они непосредственно распоряжались рядом материальных благ. Поскольку никакие руководящие посты беспартийным, как правило, не доверялись, партийные органы осуществляли расстановку любых руководящих кадров. Особый учет этих кадров в партийных комитетах получил название «номенклатуры», вслед за чем и сама бюрократическая верхушка квази-советского общества получила в народе прозвище: «Номенклатура».
«Номенклатурный» работник без санкции партийного руководства не мог уволиться с работы (даже тогда - с началом Оттепели, - когда всем прочим гражданам это стало разрешено), не мог уехать; но и его без санкции партийного руководства не могло уволить с работы его непосредственное начальство. Даже если «номенклатурный» работник совершал преступление, прокуратура без санкции партийного руководства не смела завести на него уголовное дело. Составляя каждый год все финансовые планы и бюджеты, «номенклатура» год от года присваивала себе все новые льготы и привилегии, т.е. выкраивала для себя все больший и больший кусок от всенародного пирога, что позволяло ей постепенно наращивать численность своих рядов. И численность управленческого аппарата (как «номенклатурных», так и прочих служащих) по всей стране очень быстро росла.
Согласно марксистско-ленинское догме, одним из важнейших преимуществ социалистической организации общества является возможность всестороннего планирования обществом своего социально-экономического развитии. Забывая диалектику, которая учит, что «возможность» еще не еcть «действительность», забывая, что планировать свое развитие человечество не умеет, еще не научилось, сталинисты считали обязательным условием социализма подчинение всей жизни общества строжайшему централизованному планированию на базе скрупулезного централизованного учета. Ленинские призывы брать на строжайший учет каждый фунт хлеба, каждый кусок ткани и распределять их в централизованном порядке (естественные для чрезвычайной обстановки 1918 года) догматики-сталинисты считали непререкаемыми истинами для всех времен и народов.
Несмотря на то, что оптимальным считалось только централизованное планирование, а местная инициатива всемерно зажималась (последняя рассматривалась порою даже как оскорбление, как намек на недостаточную прозорливость центральной власти), «номенклатура» в большом количестве распространилась и в центре, и на периферии - практически повсеместно. Дело в том, что не только в СССР, но и во всех странах нашей категории, «социалистический выбор», вследствие упорного сопротивления ранее господствовавших классов, сопровождался, как правило, тяжелыми социальными потрясениями - революциями, мятежами, гражданскими войнами, неповиновением, саботажем, кампаниями социальных преобразований (порою не менее разрушительными, чем войны), и, как следствие, сокращением объемов материального производства и возникновением дефицита многих (а то и всех) потребительских товаров. В России за годы советской (и квази-советской) власти неоднократно возникала необходимость нормирования народного потребления. Распределять (не забывая при этом себя) потребительские блага среди населения - эта функция тоже оказалась возложенной на «номенклатуру», проникшую, в связи с этим, во все поры квази-советского общества. В результате, для тотального учета и контроля, всеобъемлющего централизованного планирования, а также - соответственно - для исполнения бесчисленных «спускаемых сверху» бумажных «директив» и, наконец, для распределения между потребителями всевозможных материальных благ, - потребовалась целая армия служащих и управленцев (можно сказать - «чиновников»), входивших и не входивших в «номенклатуру».
Поставив перед советским народом совершенно непосильную задачу - построить в России коммунистическое общество на протяжении жизни одного поколения - сталинисты в ходе экономического планирования и текущего управления экономикой, начиная с первой пятилетки, постоянно «спускали сверху» производственным коллективам такие плановые задания, выполнение которых было возможно только при крайнем уровне напряжения всех сил каждого рабочего и колхозника (а то и вовсе непосильно). Для поддержания этого напряжения на каждом производстве - день за днем, год за годом - и требовалось фактическое закрепощение рабочих и крестьян. Этим закрепощением повседневно руководила, разумеется, «номенклатура» - старшие чиновники всех ведомств, включая карательные органы. Постоянную спешку, сверхнапряженные темпы работы во время первых пятилеток сталинисты оправдывали внешней угрозой, утверждая, что советская страна - по самой своей рабоче-крестьянской природе - является осажденной крепостью среди враждебного капиталистического мира. А в чрезвычайной обстановке осажденной крепости оправданы, якобы, любые эксцессы.
Еще в 20-е - 30-е годы, имея за плечами совсем недавнюю многолетнюю войну и ожидая впереди неизбежную войну следующую, советский народ, естественно, был склонен к военному и полувоенному складу общества, к полувоенному «постоянно-временному» быту, к полувоенной организации производства, к полувоенному стилю общения между работниками на производстве. Даже в совершенно мирных отраслях экономики «номенклатурой» плановые задания «спускались сверху» в форме приказов; прием на работу и увольнение совершенно мирных работников на совершенно мирных предприятиях повсеместно оформлялось «приказом». Приказной характер, в соответствии с принципом «демократического централизма» (из которого демократия выдохлась, а остался один централизм), - имело отношение высших органов к низшим не только в государственном аппарате, но и в партии, и во всех прочих общественных организациях. В результате сложилась, как квинтэссенция тоталитаризма, и проникла во все сферы деятельности советских людей так называемая административно-командная система управления, на долгие годы определившая лицо квази-совтского общества.
Сложившаяся на основе опыта недавно прошедшей войны и в ходе подготовки к неизбежной следующей войне, админитративно-командная система управления в известной мере действительно оправдала себя в чрезвычайных условиях Великой Отечественной войны; и обратно - естественная милитаризация всего советского общества в годы этой войны способствовала закреплению административно-командной системы управления на все послевоенные и последующие годы. (Фактически, как бы мы от нее ни открещивались, в государственном секторе - вплоть до наших дней).
Полагая после победы в Великой Отечественной войне социализм в СССР построенным, сталинисты оказались не в состоянии определить, какие же конкретные социальные преобразования (не считая чисто количественного роста всех показателей развития) предстоят нашей стране для построения коммунизма. Последняя предсмертная работа Сталина (вернее - опубликованная под его именем) засвидетельствовала лишь футурологическое бессилие сталинистов. В результате, в послевоенный период квази- коммунистическая партия много лет жила без партийной программы, так как программа, принятая еще Vlll-м съездом в 1919 году, формально могла считаться, выполненною. Именно за незнанием других путей в будущее и пришлось квази-коммунистической партии первостепенное значение придать чисто количественному наращиванию этих показателей. (Неважно, что соответствующие цифры по выполнению нархозпланов изрядно фальсифицировались статистикой).
Таким путем, учет и планирование оказались ведущим, важнейшим, «судьбоносным» делом - выбором дороги в будущее, и «номенклатурное» чиновничество, непосредственно осуществляющее управленческие функции, - весьма уважаемой прослойкой квази-советского общества - якобы наряду с фиктивно «правящим» рабочим классом.
Поскольку от «номенклатурного» работника не требовалось хорошо знать порученный ему участок работы, а требовалось беспрекословно и быстро исполнять команды, приказы и указаний, поступающие «сверху», возник своеобразный тип «номенклатурных»работников, не имеющих никакой конкретной специальности, негодных даже для квалифицированной управленческой работы, не умеющих самостоятельно руководить и принимать решения, а способных лишь «спускать» подчиненным исполнителям приказы, поступающие «сверху». Основная масса «номенклатурных» работников состояла из бездумных исполнителей чужой воли. Таким образом, с самого начала и во все эпохи своего существования «номенклатура» неудовлетворительно осуществляла самые прямые свои обязанности.
Конечно, современное производство невозможно без учета и планирования. В капиталистическом обществе владелец даже самой маленькой фирмы имеет продуманные планы на будущее; крупные монополии определяют перспективы своего развития с помощью научно обоснованных методик и с применением новейшей электронной техники - ведь чем крупнее монополия, тем дороже ей обходится любая ошибка. Поэтому менеджеры монополий стараются поточнее прогнозировать не только будущую потребность рынка в выпускаемой продукции, но и предугадать будущие вкусы покупателей относительно товарного вида этой продукции. Дальнейшее развитие каждого производства «там», «за бугром» планируется только на основе надежного прогноза спроса.
В обществе же квази-социалистическом, испытывая постоянные нехватки всех материальных благ, «номенклатура», плановые органы взяли верх и над общественным производством, и над народным потреблением. В условиях острого дефицита всех товаров, производственные программы предприятий диктовались не рыночным спросом, не вкусами покупателей, а наличием или отсутствием необходимого сырья и материалов для производства. В результате «номенклатурные» руководители плановых органов, распределявшие это сырье между предприятиями, оказались «законодателями моды», именно они диктовали и спрос, и вкусы потребителей.
Воздействие планово-распределительных органов и, тем самым, сталинистского партийного руководства на повседневную жизнь народа ощущалось в любых мелочах быта. На протяжении десятков лет во всей сфере потребления абсолютно господствовал такой порядок, что советские люди даже за деньги могли приобретать не те товары, какие им хотелось бы, а только те, какие «номенклатура» им «выдавала». С понятием тоталитаризма обычно связывают безраздельное господство одной-единственной идеологии - в результате насильственного подавления всех прочих. Но дело не ограничивалось идеологией. Тому, кто не жил при тоталитарном режиме, кто не испытал его на себе, трудно представить всепроникающий контроль, сплошную заорганизованность, всестороннюю шаблонизацию, не только духовной, но и материальной жизни общества, полное подчинение ее «бытовому тоталитаризму», навязанному обществу путем произвольного, волевого планирования «номенклатурою» не только производства, но и потребления.
Ответом народа было глухое, но широкое недовольство, если и проявлявшееся иногда открыто, то в завуалированных формах - например, в виде известного движения «стиляг». Ведь не против же покроя брюк так рьяно боролась одно время вся правящая «номенклатура» - это было бы смешно. Сталинисты правильно угадывали за «стиляжничеством» неповиновение, фрондерство - причем массовое - и не могла этого потерпеть. Но, подавленное в одежде, молодежное сопротивление могло вдруг прорваться в виде гитарной музыки или отращивания бород, вообще в виде упрямого отстаивания любой мелочи, если она так же упрямо запрещалась сталинистами - то джаза, то усов, то темных очков, то джинсов, то рок-н-ролла, то «шуз» (т.е. обуви на толстой подошве)... Естественно, что для «проведения линии партии» в вопросах потребления и быта требовались тоже многочисленные кадры управленцев во главе с «номенклатурой».
Первоначально социальные привилегии и материальные преимущества «номенклатуры» были невелики - в 30-е годы в стране, разоренной двумя войнами и вновь разоряемой социальными экспериментами сталинистов, и поживиться-то особенно было нечем. Все же удвоенный - месячный - отпуск, вместо общего двухнедельного, «номенклатура» сама себе установила, да и «отоваривалась» - хоть и не жирно, - но не в общедоступных магазинах, а через «распреды», т.е. «закрытые распределители». Другие бесчисленные привилегии и льготы пришли потом.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги