Что случилось с Россией

15.

Перекрывая каждый год бюджетный дефицит эмиссией дополнительных, лишних денег и «не предвидя от сего никаких последствий», Горбачев продолжал безуспешные попытки придать «ускорение» экономике, по-прежнему застойной. В 1987 году подошел срок проведения очередных всесоюзных квази-выборов, на этот раз - в местные советы. Поскольку исход этих выборов ни в коей мере политической погоды в стране не делал, всесоюзная избирательная кампания прошла, в основном, рутинно. Хотя в печати появлялась изредка критика «выборов без выбора» и вносились робкие предложения выдвигать в каждом избирательном округе не менее двух кандидатов, Горбачев сумел вырвать согласие консерваторов-геронтократов, засевших в Политбюро, только на такой «эксперимент»: каждый регион (область, край, республика) получил право провести выборы по-новому из всех лишь в одном административном районе. Естественно, в каждом регионе начальствующее сословие для «эксперимента» выделило самый глухой и забитый район, итоги выборов в котором, несмотря на их необычность, не могли серьезно взволновать общественность и печать.

Сразу видно, что в начале 1987 года Горбачев еще оставался связанным консерваторами-геронтократами по рукам и ногам. Пошел уже третий год Перестройки, а реальных перемен в своей жизни народ пока не видел. Все же дискуссия, хотя и вялая, по поводу «совершенствования избирательной системы» означала некоторое расширение гласности, как ни старалось начальствующее сословие затормозить этот процесс.

Первые медленные сдвиги политической жизни СССР в сторону гласности неотделимы от имени Александра Николаевича Яковлева, известного сторонника реформирования квази-советского строя. Горбачев, придя к власти, вернул его из «ссылки» в Канаду, а на XXVII съезде КПСС он был избран секретарем ЦК. Но на первых порах Яковлев подбирал свою «команду», а гласность в действительности оставалась еще полугласностью. Цензура была в полной силе и придиралась к каждому слову не только рядовых журналистов, постоянно упрекаемых в «очернительстве», но даже любых высокопоставленных партократов. Например, из доклада Первого секретаря ЦК ВЛКСМ Мироненко на XX съезде комсомола, напечатанного в «Комсомольской правде», были исключены допущенные докладчиком в живой речи упоминания об ущемлении сельского населения (по сравнению с горожанами) в отношении социальных условий, а также о проституции, наркомании, хулиганстве и других негативных явлениях в среде молодежи.

Но в условиях, когда Горбачеву удавалось вынести проект того или иного закона на всенародное обсуждение, предводители начальствующего сословия, по-прежнему дотошно контролировавшие средства массовой информации, не могли предотвратить более или менее свободной дискуссии.

На небывалом прежде уровне гласности обсуждался, в частности, новый закон «О государственном предприятии (объединении)». В обсуждении этого законопроекта приняли очень активное участие ученые-экономисты, в том числе и те, кого критическое отношение к неприглядной квази-социалистической действительности привело в ряды молодой новой русской буржуазии, которую они идеологически возглавили. При этом надо иметь в виду, что подавляющее 6ольшинство журналистов в средствах массовой информации и руководители последних сами не были идеологами буржуазии; они просто считали своей обязанностью, профессиональным долгом довести до сведения читателей (слушателей, зрителей) все имевшиеся точки зрения по обсуждаемому вопросу, в том числе и играющую на руку криминальной буржуазии.

С этого времени ученые-идеологи буржуазии (такие как Шаталин, Шмелев, Нуйкин, Пияшева и др.) впервые получили возможность сравнительно широко пропагандировать свои взгляды на всю семидесятилетнюю историю страны и на положение, до которого докатилась ее экономика. Весьма сдержанно (пока) отзываясь о совершенно негодном стиле управления народным хозяйством, осуществлявшегося начальствующим сословием, идеологи буржуазии все провалы в экономике страны и господствующую бесхозяйственность объясняли отсутствием у рабочих и колхозников реальных экономических стимулов к добросовестной работе. Все же высказать прямо свое убеждение, что самым мощным стимулом к работе была бы частная собственность самого работника на средства производства и плоды его труда, экономисты-идеологи буржуазии пока еще не решались, но они призывали воспитывать у рабочего «чувство хозяина», а для этого - привлекать трудовые коллективы к участию в управлении производством.

Так случилось, что Горбачев и возглавленное им, хотя и слабое еще, внутрипартийное течение реформаторов, с одной стороны, и, бурно растущая по всей стране, криминальная буржуазия, с другой стороны, двумя разными путями пришли к возможности высказать одну и ту же идею: для эффективного ведения хозяйства необходим Хозяин. Но идеологи буржуазии имели в виду, что настоящий хозяин - это собственник. Горбачев же намеревался воспитывать «хозяйское отношение к общественной собственности» во всей массе политически дезориентированных «совков».

Идеальной - в отношении сохранения «чувства хозяина» - формой предприятия был для начала объявлен кооператив, в подтверждение чего учеными-экономистами была выкопана из трудов Ленина целая куча цитат. Такая постановка вопроса импонировала Горбачеву, ряд ученых-экономистов постепенно вошли в его непрестанно переформировывавшуюся команду, в его «мозговой трест».

Обратим внимание на эволюцию взглядов квази-коммунистической партии на кооперативы. В годы гражданской войны советская власть использовала дореволюционные кооперативы для восстановления продуктообмена в голодающей стране, но большевики им никогда не доверяли, считали, что они «проникнуты буржуазным духом», что к ним «примазались контрреволюционеры» и т.д. В конце 20-х - 30-е годы незабвенный Макар Нагульнов готов перестрелять полхутора за приверженность к частной собственности.

В предсмертной работе Сталина «вторая (колхозная) форма собственности на средства производства» выдается за главное препятствие к немедленному введению полного коммунизма. Хрущев без всяких законных оснований, одним росчерком пера экспроприировал все «промартели», всю систему «промысловой кооперации», т.е. кооперативные промышленные, строительные, транспортные, соцбытовые и т.п. предприятия, существовавшие до этого большею частью в городах.

В 1987 году - поворот «до наоборот». Теперь (отчасти во искупление хрущевского беззакония) предлагалось государственные предприятия преобразовывать в кооперативы, а также создавать новые. И эти кооперативы экономисты-теоретики всех направлений стали вдруг выдавать за какое-то незаслуженно забытое откровение марксистско-ленинской теории, несмотря на то, что кооперативная организация производства десятки лет просуществовала и продолжала существовать тут же рядом - в деревне - в лице колхозов, а также потребительской кооперации. А главное - хозяйство велось на этих кооперативных предприятиях так же неудовлетворительно, как и на государственных (если не хуже).

Со своей стороны, самое активное участие во «всенародном обсуждении» проекта закона о предприятии приняли руководители предприятий. Естественно, что их мнения газеты печатали гораздо чаще и к микрофону «директорский корпус» подпускали гораздо охотнее, чем простых работяг. Хотя в годы «заморозков» после краха Оттепели «директорский корпус» скептически отнесся к экономической реформе 1967 года (которую еще при Хрущеве подготовил и без него в крайне урезанном виде протолкнул Косыгин), но новый закон предусматривал гораздо большее расширение прав предприятий и - тем самым - их руководителей. Последних, как представителей начальствующего сословия, всякое новшество настораживало, но предельная централизация управления, мелочная регламентация, которую можно было воспринимать, как недоверие со стороны «аппаратчиков» ко всем хозяйственным руководителям, в конечном счете оскорбляли, а существовавшие на каждом шагу бесчисленные необоснованные запреты и ограничения повседневно мешали работать, хотя все трудности в управлении были созданы самим же начальствующим сословием. Известная хохма: «Героически преодолеваем нами же самими созданные трудности», - относилась не только к работягам, но и к их руководителям. Так что в устранении мелочной опеки «аппаратчиков» над «директорским корпусом» последний был кровно заинтересован.

В остальном же закон о предприятии, как и утвержденные ЦК партии «Основные положения коренной перестройки управления экономикой», содержали в себе давно провозглашенные лозунги о переходе предприятий на полный хозрасчет, самоуправлении, самофинансировании, об оставлении предприятию части прибыли, о материальном стимулировании работников, о бригадном подряде и т.п., которые начальствующее сословие уже много лет повторяло, но вовсе не собиралось их реально исполнять. Значительная часть начальствующего сословия была совершенно уверена, что горбачевский закон о предприятии тоже останется на бумаге, как осталось немало «правильных» и нужных законов в годы Застоя, да, случалось, и раньше. Но на этот раз ряды сторонников Перестройки пополнились изрядной частью «директорского корпуса», очень заинтересованного в реализации прав, предоставленных законом предприятиям, т.е. их руководителям, «директорскому корпусу». Таким образом, Горбачеву удалось расколоть начальствующее сословие так, что «аппаратчики» остались в изоляции.

К осуществлению запланированных преобразований команда Горбачева – не дождавшись, порою, от него «команды» - приступила даже досрочно, раньше, чем соответствующий закон был формально утвержден. Например, выборы всем коллективом руководителей предприятия и его подразделений; вычленение небольших кооперативов из состава мощных промышленных предприятий; и т.п. - все это начиналось до принятия закона, «в порядке эксперимента». (Пришлось «аппаратчикам» в Госплане СССР срочно создать комиссию, дававшую - а чаще не дававшую! - разрешения на экономические эксперименты). «Аппаратчики» повседневно тормозили все и всякие преобразования по всем направлениям. Но когда Ельцин, занявши пост Первого секретаря Московского горкома партии, попытался провести в своем аппарате радикальную чистку и повыгонять с их теплых мест всех противников Перестройки (успел снять 23 секретарей, а райкомов было 34), - Горбачев не решился на разрыв с «аппаратчиками» и Ельцина «отдал». Как «отдавал» впоследствии и Шеварднадзе, и Яковлева, и немало других...

Несмотря на карамболь с Ельциным, в квази-советском обществе быстрыми темпами нарастало брожение. Еще в 1987 году появились первые диссиденты, освобожденные из лагерей в порядке персональных амнистий. В дальнейшем были освобождены все «политики», - даже те, кто отказывался подписывать соответствующие заявления (требуя пересмотра дела в суде и полного оправдания). А диссиденты - люди упрямые: большинство из них, как только оказывались на свободе, немедленно начинали вновь делать именно то, за что были «посажены» - писать заведомо неприемлемые для цензуры книги, издавая их за границей; выпускать газеты и журналы методом «самиздата» и т.п. - вплоть до попыток создания оппозиционных партий, - и при этом очень удивлялись, что их никто за это больше не арестовывает. Их было мало, но в какой-то мере они послужили затравкою.

Конец 1987 - первая половина 1988 годов - особенно после идейного отпора, полученного (тем и прославленной) Ниной Андреевой, - удивительное время скоростного всенародного освобождения от многолетнего, в гены въевшегося, страха. За эти месяцы многое было сделано в первый раз: журнал «Аврора» напечатал «Интердевочку» Кунина - и вдруг сразу выяснилось, сколько у нас (и кроме ГУЛАГа) всевозможной, в упор незамечаемой, грязи; киностудии начали снимать с полок, не пропущенные в свое время цензурою, десятилетиями непоказываемые фильмы; 29 апреля 1988 года в Москве открылась выставка «Забытые полотна» (живопись 20-х - 30-х годов); 17 мая «Литературная газета» впервые опубликовала подборку политических анекдотов; не только Церковь, но и вся общественность в июне отметили 1000-летие «Крещения Руси»; и т.д. По отдельности - все это, казалось бы, мелочи, но они создавали определенную атмосферу.

Существовавший у нас тогда Верховный Совет СССР был выбран в 1984 году на обычных в то время «выборах без выбора». Заседая каждый год два раза по 1 - 2 дня, на протяжении почти четырех лет этот квазипарламент штамповал преподносимые ему на утверждение законы, совершенно их не обсуждая (а некоторые депутаты - даже не читая). Но общее воодушевление задело и их - на одной из предпоследних сессий Совета (а последние утверждали лишь отставки и назначения) депутаты насмелились обсуждать вынесенный на утверждение законопроект (дерзость, неслыханная с 30-х годов); впрочем, утвердили закон (о кооперации) без депутатских поправок.

Отметила своеобразие момента и статистика: резко возросла численность подписчиков и тиражи газет и журналов; медицинская статистика и наблюдения психиатров отметили в 1988 году заметное снижение - против предыдущих лет - уровня повторяемости нервных стрессов и числа самоубийств.

Начавшийся в мае вывод наших войск из Афганистана, который квази- советское командование - в характерной для всего начальствующего сословия надежде на авось, на чудо - растянуло на десять месяцев (как в анекдоте: «добрый»хозяин своему фокстерьеру «купирует», т.е. отрезает, хвост... каждый день помаленьку), квази-советским народом был встречен неоднозначно: более сорока лет СССР не знал подобного военного поражения, но тем большим поводом последнее послужило для развертывания стихийного всенародного обсуждения политики Горбачева и всей Перестройки.

Такое быстрое высвобождение духа в квази-советском обществе из-под привычной доминанты страха нельзя поставить в исключительную заслугу Горбачеву и его команде - народ уже и сам устал бояться каждого ночного стука в дверь и скрипа сапогов. Но и ведущая роль Горбачева в деле демократизации политической жизни общества и расширении гласности, разумеется, бесспорна. Еще 30 июня 1987 года, проведя через послушный квази-парламент закон «О всенародном обсуждении важных вопросов государственной жизни», Горбачев так спланировал график партийно-государственных кампаний и мероприятий, что весь 1988 год, почти без передышки, шло «всенародное» обсуждение то одного, то другого законопроекта или мероприятия, в связи с чем весь год не прекращались всевозможные дискуссии: зимой и весной обсуждали проект закона о кооперации, весну и начало лета - тезисы ЦК к XIX партконференции, осенью - поправки к Конституции, новый избирательный закон, с декабря - основы уголовного законодательства; все второе полугодие шла и активно обсуждалась отчетно-выборная кампания в партийных организациях. Выше было отмечено, что особенно острыми стали дискуссии после того, как вошел в члены Политбюро и взялся курировать средства массовой информации Александр Яковлев. Он, кстати, первый четко сформулировал, что, наряду с идейными расхождениями, в 20-х годах внутри нашей Коммунистической партии шла «беспринципная борьба за власть».

Большую роль в освобождении массового сознания сыграла реабилитация всех жертв необоснованных репрессий - не только Большого Террора 1935 - 1938 годов, но и всех других террористических кампаний за все годы советской и квази-советской власти. Тема культа Сталина, обоснованности его террористических акций, допустимости массовых репрессий, отношения к реабилитированным и т.п. стали на много лет предметами обсуждения не только в средствах массовой информации, но и буквально в каждом неформальном круге собеседников, особенно - немолодого возраста.

По удивительной неожиданности своей стихийно сложившейся атмосферы нашу весну 1988 года многое роднит со всемирно известной Пражской весной, так ненадолго расцветшей на двадцать лет раньше нашей, и опаска за будущее этой, Московский весны все время в душе оставалась - тем более, что за пределами Москвы и нескольких самых крупных городов весенние температуры духа были гораздо ниже, а местами на периферии вообще никакой «перестройки» почти не чувствовалось. Но самой парадоксальной особенностью прогрессирующего духовного освобождения народа было то, что одновременно быстро ухудшалось его материальное положение; все ниже и ниже во всех отношениях падало качество жизни, а народ, тем не менее, радовался обретенной свободе и, ради неведомо куда ведущей, Перестройки до поры, до времени мирился с неизжитыми прежними и возникавшими новыми бесчисленными трудностями.

Замахнувшись на «коренную перестройку управления экономикой» Горбачев все еще не подозревал, чем грозила стране ежегодная несбалансированность государственного бюджета, развязанная антиалкогольной кампанией. Эта несбалансированность перекрывалась все новыми и новыми эмиссиями денежных знаков, и это тайное манипулирование финансами страны уготовило квази-советской экономике «перестройку» куда «кореннее», чем предусматривалось всеми горбачевскими постановлениями.

Ежегодные просчеты в осуществляемом (кое-как и на авось) планировании народного хозяйства, постоянно возникавшие диспропорции и порождавшиеся ими дефициты отдельных потребительских товаров и раньше создавали у населения неуверенность относительно надежной возможности приобретения любого товара в нужный момент. Даже по данным официальной статистики, в 1988 году из 211 учитываемых групп продовольственных товаров надежно можно было всегда приобрести лишь 23.

В результате покупатель стал вынужден и привык товарами повседневного спроса запасаться заблаговременно. От дня завоза, сопровождавшегося громадной очередью, и до следующего завоза полки в магазинах стояли пустые. Даже в Москве прежнюю показуху «изобилия» поддерживать стало невозможно - «ажиотажный спрос» все смывал с магазинных полок. А ведь в планы производства товаров народного потребления по идее закладывалось почти полное удовлетворение физиологической потребности в них, и планы эти каждый год либо выполнялись, либо дефицит покрывался импортом. Просто все «ходовые» товары... уходили, вместо государственной торговли, на «черный рынок».

Фактическая стоимость денег, которыми располагали покупатели, не соответствовала написанному на них номиналу, не обеспечивала возможности приобретать на них необходимые товары. «Твердые» государственные цены, выраженные в обесценившихся деньгах, совершенно перестали, соответствовать стихийно складывавшимся истинным ценам, проявлявшим себя на «черном рынке», где - в отличие от магазина - купить можно было все, но по ценам, большинству покупателей недоступным. Чтобы восстановить покупательную способность рубля и его конвертируемость на мировой торговой арене, Правительство СССР прибегло к иностранным кредитам. Внешняя задолженность страны в 1988 году, против 1985 года, увеличилась вдвое, но «дыра» в государственном бюджете была гораздо глубже, чем полагало правительство.

О дефиците государственного бюджета Горбачев впервые глухо упомянул на XIX партконференции. На очередной сессии Верховного Совета СССР при обсуждении плана на следующий, 1989 год министр финансов Гостев признал, что в проекте государственного бюджета в завуалированной форме заложен дефицит в 36 млрд., рублей. Министра через полгода сняли, но это не помогло: баланс за 1989 год был впоследствии сведен с дефицитом бюджета, равном 127 млрд., рублей (около 14% валового национального продукта). Горбачев признал, что 49 млрд., рублей из этой суммы приходится на «пьяные деньги», ушедшие «налево». Вот насколько к тому времени квази-советское правительство уже не владело экономикой страны. По мере внедрения в реальную экономическую жизнь закона о предприятиях, очень скоро выяснилось, что, все более теряющие свою силу, деньги для расчетов между, обретшими изрядную свободу, предприятиями по ранее установленным ценам теперь не годятся. Предприятия уже не первый год (тайком от начальства) были вынуждены рассчитываться между собою не по тем «твердым» ценам, которые были предписаны правительством. Расширение - почти безграничное - прав предприятий с 1-го января 1988 года позволило их руководителям - «директорскому корпусу» - свободнее устанавливать новые взаимоотношения между собою.

Быстро прогрессирующее превращение всего государственного сектора экономики в своеобразный, мало поддающийся волевому регулированию, свободный рынок, было продиктовано не самоуправством и безответственностью директоров предприятий, как теперь часто изображают, а невозможностью далее руководствоваться устаревшими положениями, инструкциями, нормативами, а главное - неизменными ценами. Освобождение «директорского корпуса» от привычной субординации, продиктованное хозяйственной необходимостью, произошло даже стремительнее, чем освобождение всего остального народа - предприятия выпрягались одно за другим целыми отраслями и фактически переставали считаться со своими главками и министерствами.

Самыми первыми застрельщиками «освобождения» (а фактически - распада) квази-советской экономики выступили новомодные центры научно- технического творчества молодежи, имевшие огромные льготы и не успевшие обрасти социальной сферой. Догадавшись включить в свое руководство отдельных деятелей из комсомольского и партийного аппарата, они с помощью последних легко отделались от формальной опеки ЦК ВЛКСМ.

Строительные предприятия тоже раньше других стали хозяйничать в соответствии исключительно с собственной выгодой. Правительство, стремясь сократить объем незавершенного строительства, решило заморозить часть таких строек, где конца строительству еще не было видно; всего законсервированы были объекты с общим объемом строительно-монтажных работ в 24 млрд., рублей. И в то же самое время за 1988 год строители набрали новых заказов, незавершаемых за один год, на 59 млрд., рублей. Чем в таких случаях соблазняют заказчики строителей, - можно только догадываться.

Руководившие промышленностью, аппаратчики соответствующих министерств и ведомств пытались удержать экономику под своим контролем, доводя установленный предприятиям, вместо плана, показатель «государственного заказа «до 100% вырабатываемой продукции. Многие предприятия по полгода и более вели споры со своим начальством, пока не привыкли вообще с доведенными им плановыми показателями вовсе не считаться. Только военная промышленность, как священная корова, оставалась неприкосновенной, хотя к этому времени «холодная война», в сущности, уже закончилась (нашим поражением), а конверсия и всестороннее сокращение военно-промышленного комплекса могли бы еще спасти «дырявый» государственный бюджет. Но ВПК не тронули - бюджет не спасли...

В чем же, собственно, руководители предприятий были не согласны со «своими» министрами? - Предприятия стремились под различными (иногда - действительно не учтенными министерствами, а чаще - надуманными) предлогами повысить оптовые цены, т.е. цены, по которым предприятия продают свою продукцию магазинам. Таким путем руководители предприятий хотели выручить побольше прибыли и за этот счет прибавить зарплату рабочим, да и себе тоже. А повышать зарплату всем работникам было необходимо, так как товар, доставленный с завода в магазин (и дорогою частенько ополовиненный рэкетирами), шел в продажу не по государственной цене через прилавок магазина, а через заднюю дверь по ценам «черного рынка»; так что на покупку хотя бы самых нужных товаров по «левым» ценам у трудящихся прежней зарплаты хватить не могло.

Снятие установленных ранее всевозможных ограничений на рост зарплаты (в том числе на «совместительство», т.е. работу на двух и более предприятиях одновременно) впоследствии стали называть «реформой Рыжкова», бывшего в те годы председателем Совета Министров СССР. По сути дела, поступление рабочего на работу одновременно в два - три места означает, что он ради заработка добровольно сам себе удлиняет рабочий день. (На этот раз перед нами пример экономического принуждения к труду, нормального для капиталистических производственных отношений). Опять, выходит, прав Карл Маркс, называвший удлинение рабочего дня до физиологического предела - «голубою мечтой» всякого фабриканта. Наша молодая буржуазия, едва появившись на сцене, быстро и уверенно вошла в свою роль.

Повышая зарплату всем рабочим (чаще всего - путем щедрого премирования, т.е. опять-таки на основе «выводиловки», а не за честный труд) «директорский корпус», естественно, не забывал и себя. Ревизиями порою обнаруживались начисление и выплата руководителями предприятий самим себе премий в размерах 5-10 и более годовых окладов. Таким путем отдельные руководители предприятий получили возможность беспрепятственно обогащаться и приступить к формированию своих капиталов (на стороне, так как присваивать руководимые ими предприятия они пока еще не могли). С 1988 года обогащение руководителей предприятий только началось; «процесс пошел», но для массового перехода «директорского корпуса» в ряды бюрократической буржуазии время еще не пришло.

Работать без диктата свыше и не считаясь с всесоюзными и местными планами, но пользоваться самостоятельностью в разумных пределах наши предприятия не умели - они ведь свободно никогда не работали. Уже к концу года невыполнение каждым предприятием, если не всех, то некоторых договорных обязательств (действительно не всегда выгодных некоторым отдельным предприятиям, но иногда остро необходимых стране) привело в итоге к невыполнению годовых производственных планов, возникновению - сверх прежних - новых диспропорций в экономике. Но глубоко анализировать итоги года, разбираться с причинами нарастающей анархии в экономике Горбачеву стало некогда - началась новая избирательная кампания, и все внимание было переключено на политическую борьбу.

Диспропорции и дефициты, повсеместно возникавшие на рынке потребительских товаров, отчасти смягчались тем, что из всех щелей квази-социалистической экономики стала буйно пробиваться молодая поросль частновладельческого предпринимательства, маскировавшегося под «кооперативное движение». Кооперативы, разнообразнейшие по формам и специализации, в крупных городах росли, как грибы после дождя (но в мелких городах - слабее, а колхозное болото оставалось неприкосновенным). За один лишь 1988 год возникли и были зарегистрированы 210 тысяч новых кооперативов. Численность работников этой новой отрасли квази-советского хозяйства за 1987 год возросла с 15 до 156 тысяч человек, а к концу 1988 года - до 2 млн. человек (включая лиц, занимавшихся «индивидуально-трудовой деятельностью»).

Новые кооперативы в первую очередь использовали «щелки» в квази-социалистической экономике, т.е. производили товары и услуги, не учитывавшиеся централизованным планированием. Но порою «щелки» для себя кооператоры искусственно создавали. Так, в ходе «реформы Рыжкова» были отменены ограничения на работу «по совместительству», и стало можно работать в двух и более местах одновременно, в том числе и на государственном предприятии, и в кооперативе. Тогда руководители предприятий и начальники цехов стали выделять из производственного процесса такие технологические операции, за выполнение которых можно было установить повышенные расценки, и передавали выполнение этих производственных операций ими же созданным кооперативам, оставляя на долю коллектива основного предприятия операции трудоемкие, но низкооплачиваемые. Начальство, санкционировавшее развал предприятия, зачислялось в кооператив и участвовало в дележе прибыли. Вообще можно сказать, что вся горбачевская кампания по кооперированию имела успех вследствие ненадлежащего исполнения своих обязанностей в предыдущие годы руководившими экономикой представителями начальствующего сословия.

Кооперативы использовали также негибкость, закостенелость административной системы управления экономикой. Общеизвестный, но характерный пример: у государственного предприятия была предусмотрена планом транспортировка большого тяжелого груза на большое расстояние - чуть не через всю Европейскую Россию; стоимость перевозки была подсчитана в соответствии с железнодорожными тарифами, сметою предусмотрена; случайно о предстоящей транспортировке стало известно председателю кооператива, который предложил предприятию передать эту работу кооперативу, обязавшись выполнить ее за плату, гораздо меньшую, чем заложено в смете; предприятие согласилось, подписали договор; кооператив получил и аккуратно доставил груз к месту назначения, но не по железной дороге, а водным транспортом - вниз по матушке, по Волге; речники взяли с кооператива за свою работу в три раза дешевле, чем кооператив получил по договору с предприятия; «разницу» кооператоры положили себе в карман, как свою законную прибыль.

Действительно, в данном случае ни один закон не был нарушен. Удивительно лишь одно: почти все члены данного кооператива, во главе с председателем, были членами квази-коммунистической партии и, конечно, все считали себя патриотами своей Родины; но никому из них даже в голову не пришло просто пойти к руководителю государственного (Родине принадлежащего) предприятия и по-товарищески («как коммунист - коммунисту») напомнить ему, что, кроме железной дороги, существует еще и речной транспорт. Все эти «коммунисты» и «патриоты» психологически были уже готовы все, что угодно, продать за деньги.

А настоящих коммунистов в квази-коммунистической партии так и не было с тех самых пор, как уничтожили их всех сталинисты еще в 30-е годы. Захватившие тогда руководство Коммунистической партией беспринципные карьеристы из начальствующего сословия, саму партию превратили в один из карательных органов тоталитарного режима, отвечавший именно за то, чтобы ни одного настоящего коммуниста в обесчещенной квази-коммунистической партии и впредь не заводилось. И когда в СССР в сложившемся здесь глубоко порочном обществе появилась новая, криминальная буржуазия, активно противостоять ей оказалось некому (сопротивление «аппаратчиков» было, в основном, пассивным).

А для криминальной буржуазии кооперативное движение, организованное Горбачевым и его командой, было просто находкой: новомодные кооперативные предприятия на первых порах горячо приветствовались, но очень слабо контролировались, и через них оказалось очень удобно «отмывать» незаконно приобретенные деньги. Криминальная буржуазия активно отозвалась на призыв Горбачева и с удовольствием вложила в кооперативы нового типа «пьяные», подпольные, спекулятивные и просто ворованные капиталы.

А суммы нуждались в «отмывке» немалые. Выше приводились ориентировочные данные об объемах хищений в торговле и снабжении, приписок на строительстве, самогоноварения, наркобизнеса и т.п. Можно сопоставить с ними еще несколько: по оценкам специалистов, в конце 80-х годов доход контрабандистов от незаконной доставки в СССР иностранных товаров составлял 10 - 15 млрд., рублей в год; внутренний оборот перепродажи контрабандно доставленных товаров приносил нашим отечественным бизнесменам, включая мелких фарцовщиков, порядка 15-20 млрд., рублей в год; в такую же сумму оценивается оборот спекуляции дефицитными товарами, извлеченными неправедными путями из системы государственной торговли и т.д.

По ориентировочным подсчетам, в 1988 году в сфере «теневой экономики» находилось и обращалось до 130 млрд., рублей, а ежегодный прирост этой суммы составлял еще по 15 - 20 млрд., рублей. Для сравнения: произведенный национальный доход в СССР за тот же год был равен, по данным официальной статистики, 630,8 млрд., рублей (в фактических ценах).

В лице кооператоров нового, горбачевского, типа криминальная буржуазия в СССР впервые вышла из подполья - частично Через кооперативы значительная часть капиталов «теневой экономики» перелилась обратно в экономику легитимную, но здесь «отмытые» кооперативные капиталы попадали под такой мощный налоговой пресс, что порою уходили назад, в подполье. Та часть криминальной буржуазии, которая была связана с контрабандой, наркобизнесом, самогоноварением и т.п. источниками неправедных доходов, легализироваться полностью никак не могла, поэтому почти вся вновь сложившаяся в СССР буржуазия характеризуется; как криминальная - не только в силу своего происхождения, но и потому, что нелегальной частью своих рядов она до сих пор вплотную смыкается с миром, откровенно криминальным.

Криминальное происхождение молодой буржуазии, маскировавшейся под кооператоров, для репрессивных органов квази-советского государства было совершенно очевидно. Но засевшие в «органах» представители начальствующего сословия, как и все их сословие, обленились настолько, что даже мышей..., то бишь мошенников ловить перестали. Они были бы готовы потрудиться на ниве правосудия, но только с пользою для личной карьеры, а для этого требовался громкий судебный процесс. И действительно, прогремели на всю страну «дело валютчиков», «рыбное дело», «сочинское дело», «торговое дело» (в Москве) и т.п., но все это было до Перестройки. С началом же нового кооперативного движения сотрудники «органов», принадлежавшие в начальствующем сословии к прослойке «аппаратчиков» (чем и определялась их позиция), стали рассматривать каждый новый открывающийся кооператив, как криминал, подлежащий расследованию, чуть не на каждый новый кооператив автоматически заводили «дело», полагая, что честным путем при социализме капитал создать абсолютно не возможно. Они одного не учли, что построен-то был нами не социализм, а «черт знает что такое».

Прокуратурою был сформирован ряд дел в центре и на местах по обвинению кооператоров во всевозможных грехах, причем сведения об этом, как правило, противозаконно - в нарушение презумпции невиновности - предавались огласке и использовались для создания политических скандалов и торможения кооперативного движения; сами же «дела» впоследствии разваливались (например, «дело АНТа»), потому что кооператоры законы и свои права знали хорошо и, как Остап Бендер, «чтили Уголовный кодекс». Но преследования (не только судебные) кооператоров правящим начальствующим сословием не способствовали коммерческой деятельности криминальной буржуазии. Отдельным деятелям кооперативного движения (Тарасову, Ряженцеву и др.), спасаясь от ареста, пришлось эмигрировать. Тысячи подпольных и полу подпольных предпринимателей сумели втихомолку перевести свои капиталы за границу. Некоторым из них удалось быстро адаптироваться в стране прибытия, и для России они были потеряны, но большинство сохранило экономические связи с Родиной; эту прослойку можно назвать компрадорской криминальной буржуазией, в отличие от национальной криминальной буржуазии, подвизающейся дома. Возможность перехода российского предпринимателя в компрадорскую прослойку определяется зачастую субъективным фактором - знанием (чаще - незнанием) иностранного языка.

16.

По мере упрочения экономической базы криминальной буржуазии, быстрого увеличения ее доли в экономике страны, криминальная буржуазия все четче формулирует и все шире пропагандирует свою классовую идеологию и политику. Характерно, что ведущими идеологами криминальной буржуазии, как правило, выступали по-прежнему ученые-экономисты (Абалкин, Арбатов, Шаталин, Шмелев и др.), являвшиеся, между прочим, и долго еще остававшиеся членами квази-коммунистической партии; некоторые из них занимали высокие партийно-государственные посты. Так, член Политбюро Яковлев открыто объявил, что причисляет себя не к трудящимся, а к «среднему классу» - так на Западе называют буржуазию. (Интересно: там, где есть средний класс, там должен быть и высший; но кто в те годы в СССР мог быть выше Политбюро с самим Яковлевым?)

Пропагандируемый ход рассуждений новоявленных идеологов буржуазии был несложен, можно даже сказать - примитивен. Ленин был, мол, прав в том, что монополизированная экономика «загнивает», перестает развиваться. Для экономики любой развитой страны необходима конкуренция между товаропроизводителями: конкурентная борьба - основной стимул развития экономики и общества в целом. Капиталистический мир это осознал и принял меры против полного поглощения мелкого бизнеса транснациональными монополиями. Именно за счет сохранения сектора мелкого бизнеса, где по-прежнему процветает конкуренция, в развитых странах и продолжается дальнейшее развитие экономики. В мире, назвавшем себя социалистическим, вся экономика каждой страны представляла собою единую гигантскую монополию, управлять которою очень трудно, а стихийное регулирование экономики через посредство рынка - не возможно: где нет товаропроизводителей-частников, там нет и конкуренции. Такую опасность предвидел еще Ленин и пытался заменить конкуренцию «социалистическим соревнованием»; но как колхозники за более чем полвека после коллективизации так и не поверили, что колхоз - это их собственность, так и рабочие были бы согласны «соревноваться» с конкурентами только при том условии, если бы были собственниками своего производства и произведенной продукции. Вывод: без конкуренции экономику развитой страны рано или поздно ждет неизбежный коллапс; но конкуренция возможна только в частнособственническом секторе; значит, такой сектор в экономике каждой страны необходимо создать.

Таким путем идеологи криминальной буржуазии открыто начали выступать за частную собственность на средства производства. Точнее наоборот: высказанные ими взгляды и предложения заставляют нас характеризовать этих экономистов, как идеологов криминальной буржуазии. Цели и предложения у них пока что скромные: создать легальный частный сектор в экономике квази-социалистической страны из кооперативных, легализированных и вновь построенных предприятий - о «приватизации», т.е. о переходе государственных предприятий в частные руки, речь пока не идет.

Движение реформаторов внутри квази-коммунистической партии, возглавлявшееся Горбачевым, в принципе не могло исповедовать никакой другой идеологии, кроме все тех же догм марксизма-ленинизма. Идеи, подброшенные квази-коммунистической партии первыми учеными-идеологами криминальной буржуазии, имели, по крайней мере, преимущество новизны. Хотя квази-коммунистическая партия имела к этому времени около 20 млн. членов и кандидатов, среди них мало кто был способен самостоятельно мыслить - от этого народ отучили еще сталинисты, так что движение реформаторов, как возникло, так и оставалось сравнительно малочисленным. Автоматической, нерассуждающей всенародной поддержкой пользовались не реформаторы, как политическое течение, а лично Горбачев, как руководитель партии и государства. Из реформаторов - одни никогда не принимали всерьез марксистско-ленинскую теорию, другие отказались от нее на основе личного жизненного опыта. Это позволило реформаторам квази-коммунистической партии от ученых-идеологов криминальной буржуазии, остававшихся в той же партии, незаметно для себя усваивать элементы буржуазной идеологии.

Главное оружие реформаторов, сомкнувшихся с идеологами криминальной буржуазии, в их общей борьбе против все еще господствовавшего, правившего начальствующего сословия, оставалась гласность. На XIX партконференции ей была посвящена специальная резолюция - развернутое «похвальное слово гласности». Но цензура еще не была отменена, по-прежнему было невозможно пробиться в печать неугодным (вроде Ельцина). Иногда казалось, что трудностей в работе средств массовой информации даже прибавилось.

Не случайно именно в это время журналисты обратили внимание на заметное сплочение рядов начальствующего сословия. В Застойные времена журналистам удавалось иногда, хоть и не часто, предавать огласке, допущенные каким-нибудь руководителем, нарушения по службе или в быту. Его коллеги-партократы, пользуясь «телефонным правом», настойчиво выгораживали нарушителя, но только до опубликования его имени в печати; а после опубликования - от виновного немедленно отступались по принципу: попался - отвечай! И газета, добившаяся наказания проштрафившегося руководителя (одного из тысяч), с торжеством сообщала об этом под рубрикой: «По следам наших выступлений» или какой-нибудь подобной.

С начала Перестройки, по мере расширения гласности, росло число критических материалов в каждой газете, но соответствующие вышестоящие инстанции и правоохранительные органы стали вести себя так, как будто газет вообще не читают. Они перестали расследовать нарушения, выявленные журналистами, принимать газетные статьи за основание для открытия уголовного дела и даже отвечать на запросы редакций; так что рубрики, подобные вышеупомянутой, стали появляться в газетах все реже и реже, пока не оказались большинством газет «забыты» совсем.

Подобные же метаморфозы произошли постепенно и в других средствах массовой информации: критики в них стало несоизмеримо больше, но ее результативность приблизилась к нулю: руководители, уличенные в правонарушениях и даже уголовных преступлениях, подвергнутые гласной, публичной критике, перестали на нее реагировать, устранять допущенные нарушения, а при попустительстве «сверху» продолжали свои противоправные действия. Для обозначения подобной коллизии журналисты нашли великолепный термин: «васькизм» (по Крылову - «А Васька слушает да ест»). На этом примере видно, что ко времени проведения XIX партконференции начальствующее сословие вступило в явную и осознанную борьбу с Перестройкой, но, ленивое по натуре, тактикой себе избрало глухую оборону. Горбачев все еще не понимал, что покушается на интересы целого сословия, которое неотделимо от квази-коммунистической партии. При всем своем ревизионизме он не мог пойти так далеко навстречу идеологии криминальной буржуазии, как другие реформаторы; вскоре стало заметно, что движение обгоняет его в развитии. Обеспокоенный, Горбачев принял меры для укрепления своего авторитета и, оставаясь на посту руководителя партии, занял также пост главы государства - Председателя Президиума Верховного Совета СССР, что в дальнейшем привело его на пост Президента СССР.

Пора сказать, наконец, о второй (после антиалкогольной кампании, разрушившей экономику страны) «роковой ошибке» Горбачева - недооценке опасности межнациональных конфликтов. Национальный вопрос «по условию задачи» выходит за пределы нашей темы, но оставить его без упоминания нельзя, поскольку именно он подал повод к распаду партии, государства и всего квази-советского строя, хотя и не был подлинной причиной этого всесоюзного распада.

С первыми выступлениями казахских и якутских националистов местные власти, долго не думая, расправились вполне в традициях доперестроечных и почти без огласки. Но конфликт между Арменией и Азербайджаном, быстро достигший правительственного (республиканского) уровня, самим фактом почти моментального охвата националистическими движениями целых наций, должен бы был насторожить Горбачева. Не насторожил...

Горбачев прекрасно знал, что во всем Советском Союзе не найти между республиками, автономными областями и округами ни одной такой границы, которую при желании нельзя было бы оспорить, на которой не мог бы возникнуть национальный конфликт. Когда в начале 20-х годов большевики наспех утрясали состав формируемой Советской Федерации, многим из них это казалось никчемным делом. В те годы Маяковский вполне серьезно утверждал: «Мы - никаких не наций! Труд - наша родина!». Нигилизм в национальном вопросе у большевиков основывался на нетерпеливом ожидании неминуемой, назревшей - не позже, как завтрашней - мировой революции, а тогда - Всемирный Советский Союз и никаких хлопот с нациями, республиками и границами. Поэтому уровень автономности (республика? область? округ?) определялся произвольно; причудливая извилистость границ не беспокоила - уверены были, что ездить все равно смогут через все границы напрямик. Нечаянно заложенных тогда мин - хватит и внукам, и правнукам «коммунаров 20-го года».

Горбачев понимал, что рано или поздно неизбежны бесчисленные национальные «разборки» - пересмотры границ и переделы территорий, но ему просто хотелось отложить, отсрочить эту мороку - хотя бы до окончания перестройки экономики. Он боялся: если пойти навстречу вполне справедливым требованиям одной нации, это немедленно спровоцирует выступление нации следующей, и они все повалятся одна за другою, как «костяшки» домино. Вот почему он с таким тупым упорством, присущим именно начальствующему сословию, пытался, во что бы то ни стало, зажать армянский Карабах. Но Нагорный Карабах оказался крепким орешком, армяне - видно, сродни своим скалам. Продержавшись один против всего СССР (с помощью одной лишь Армении, чьи возможности были весьма ограничены), Карабах показал, что можно совершенно безнаказанно ослушаться самого Горбачева.

И «эффект домино» сработал. «Повалились» не только спорные пограничные территории, но и целые союзные республики. Оказалось, что некоторые квази-советские нации в действительности полагали, что жили не в СССР, а в Российской империи, имея многочисленные застарелые обиды на русских, и советский социалистический хрен был для них российской императорской редьки не слаще. Впоследствии Горбачев и его команда осознали, как глубоки корни векового шовинизма у наших наций, так поспешно объявленных «социалистическими», но время было безвозвратно потеряно. В стране многонациональной проблемы национальные всегда должны разрешаться в самую первую очередь, а не оставляться «на потом».

1965 год начался под знаком приближавшихся выборов в Верховный Совет СССР. По сравнению с пародиями на выборы, проводившимися под руководством начальствующего сословия на протяжении всей эпохи квази- советской власти, на этот раз заметны были реальные шаги в сторону демократизации избирательной системы. Впервые с ленинских времен в основу избирательного механизма был заложен принцип плюрализма, т.е. в каждом избирательном округе разрешалось выдвигать по несколько кандидатов в депутаты, вместо прежних сталинских «выборов без выбора». Демократизация дошла до того, что в ходе предвыборного соперничества отдельные кандидаты в «народные депутаты» начали выступать с резкой критикой господствующего положения квази-коммунистической партии в квази-советском обществе (хотя сами эти «антикоммунисты» оставались, как правило, членами той же партии).

И в то же время начальствующее сословие, «аппаратчики», непосредственно осуществлявшие окончательную шлифовку формулировок нового избирательного закона, протащили в этот закон столько зацепок, что проникновение в горбачевский квази-парламент «народных депутатов», неугодных начальству, было бы абсолютно невозможно, если бы «аппаратчики» в решительные моменты не ленились этими зацепками пользоваться.

Чтобы не пропустить неугодных, избирательный механизм был сделан многоступенчатым. Мало было собранию избирателей назвать своего кандидата - незадолго до дня выборов в каждом избирательном округе полагалось собрать не демократически, по произволу местных властей, сформированное «предвыборное собрание», которое имело право любого кандидата забраковать и его кандидатуру от голосования отстранить. Такого инструмента беззастенчивого произвола больше ни одна демократия в мире не знает - это было наше изобретение.

Но таким путем выбиралось только две трети «народных депутатов», а к ним добавлялась еще треть - депутаты, делегированные различными общественными организациями. Поскольку последними руководила безраздельно КПСС, добавленная треть «народных депутатов» обеспечивала наверняка численное превосходство квази-коммунистов в «квази-парламенте» - уловка, в сущности, лишняя в условиях, когда даже самые ярые «антикоммунисты» имели в кармане партбилет КПСС.

Еще одна зацепка: выбранный избирателями парламент был двухступенчатым - «народные депутаты СССР» (нижняя ступень) время от времени собирались на «съезды», но первым делом формировали вторую, высшую ступень парламента - собственно «Верховный Совет СССР», заседавший постоянно - круглый год - за вычетом каникул. Формировалась высшая ступень горбачевского квази-парламента опять-таки недемократично: депутаты на высшую ступень не избирались, а выделялись региональными делегациями. Таким образом, конечный итог многоступенчатого избирательного процесса представлял собою выжимки из первоначальной массы кандидатов в депутаты - как выдвинутых народом, так и преподнесенных ему «аппаратчиками»; кому из них последние предоставляли «зеленую улицу», - совершенно ясно. И если в этой системе иногда возникали сбои, то только по халатности, от природы свойственной начальствующему сословию.

Несмотря на изначальную заданность, первые за много десятилетий и единственные в СССР плюралистические выборы 1989 года подарили истории немало неожиданностей, во многие судьбы внесли резкий поворот, но самое «всесоюзное» значение имел возврат на политическую арену Бориса Ельцина. В квази-коммунистической партии сложилась такая традиция в послесталинские времена (а при Сталине: конец карьеры - конец жизни), по которой любой партгоскарьерист, потерпев крушение в «пути наверх», как, например, Шепилов, Медунов, Романов, Гришин и многие другие, уходил в политическое небытие и больше не высовывался. «Скажи еще спасибо, что живой», - пел Высоцкий. Ельцин первым решился на вторую попытку и... выиграл!

Борис Ельцин представляет собою весьма своеобразную деклассированную маргинальную личность с неустойчивой, эклектичной идеологией. Дед его, Игнат Ельцин, был кулак, имел несколько лошадей и коров и две мельницы - ветряную и водяную. Но его раскулачили еще до рождения внука. Его сыновья, Николай и Андриан, поспешили покинуть разоренный родной дом и в конце 1932 года оказались в Казани плотниками на стройке. Однако уже через год братья были арестованы «за антисоветскую пропаганду». Каким «пропагандистом» был Николай Ельцин, можно судить по тому, что в те расстрельные времена «дали» ему всего три года исправительно-трудовых лагерей. Ясно, что мужики просто говорили вслух го, что думали, т.е. правду, - вот и вся «пропаганда».

Отбывал свои три года Николай Ельцин в Пермской зоне ГУЛАГа где- то близь города Березняки, куда потом и семья к нему приехала.

В лагере плотника научили держать язык за зубами, а он, по-видимому, сумел научить своего маленького сына этому специфически советскому искусству: о репрессированных предках - молчок. Но промолчавши раз - приходится молчать и дальше: чтобы «приняли», чтобы «пропустили», чтобы «разрешили», чтобы «включили» и т.д., чтобы не обвинили в обмане партии, наконец...

И чтобы никто не догадался, нужно всегда и со всеми выглядеть «своим парнем», да так, чтобы актерская личина на всю жизнь срослась с родным лицом - нелегкая это роль! А с другой стороны, на всю жизнь останутся с Борисом детские впечатления о слезах матери (при воспоминании о сытой вольготной жизни до раскулачивания), голодающей в промерзшем бараке строителей Березняковского калийного комбината. И детское, но твердое решение: вырваться из этого барака, во что бы то ни стало для того, чтобы все бараки на свете смести с лица Земли.

Отец и мать Бориса целыми днями были на работе, его воспитывал «неформальный детский коллектив» (орава ребятишек всевозможного возраста, которыми были битком набиты все окружающие бараки) - отличный воспитатель, проникнутый идеями справедливости, смелости, благородства, добра и нерассуждающей преданности советской власти. Детский коллектив Бориса не отверг: все обитатели бараков были равны, как пролетарии; сам же он в памяти свободно совмещал антисоветские грехи предков и искренние коммунистические идеалы, без которых его не принял бы детский коллектив - для детской психики в таком совмещении никакой трагедии нет. Замечательно, что до сих пор изредка проскальзывают у Ельцина черты своеобразной детскости, когда он и теперь пытается наивно совмещать явные политические несовместимости.

В своем детском коллективе Борис нередко выступал заводилою; не угомонила и потеря двух пальцев в результате «шалости» с боевой гранатой (впоследствии это освободило его от военной службы). Но со школой отношения были сложные: пятерки по всем предметам - и твердая двойка по поведению, призы на всевозможных спортивных играх - и яростная война с классной руководительницей. Он добился-таки ее увольнения из школы! В итоге - твердое убеждение, что в советской стране все же можно победить в борьбе за правду и добро.

Надо отдать ей справедливость - советская образовательная система неплохо обеспечивала подготовку необходимых стране квалифицированных кадров, одновременно предоставляя возможность каждому в дальнейшем проявить себя в жизни общества (этот наш успех признали даже американцы после опередившего их запуска нами в космос первого в мире спутника). И Борис Ельцин «на всю катушку» использовал тот кусочек сохранившегося от Октября подлинного социализма, который называли всеобщим бесплатным образованием. Правда, в институте пришлось платить - в последние сталинские годы высшее образование стало платным. А стипендии и так не хватало. Но здоровье позволяло - успевал и учиться, и подрабатывать «на жизнь». Волевой, настойчивый, упорно «грыз гранит науки»; а в каникулы - спорт и «дикий» туризм (то пол-России «автостопом», то по уральским дебрям... Энергия била ключом; и вот, наконец, получил вожделенные «корочки» инженера-строителя.

Явившись на стройку, Ельцин и здесь проявил неординарность: отказавшись от места мастера, проработал сначала год простым рабочим, овладев двенадцатью строительными специальностями. Годы Оттепели Ельцин провел на производстве - на стройках; прорабская жизнь - известная: ни минуты покоя. В партию не спешил и вступил лишь в 30 лет, когда ступеньки служебной карьеры подошли к черте, выше которой беспартийных не пускали. Ничто не предвещало резких поворотов в судьбе, кроме одной замечательной черты характера: умел найти общий язык с любыми людьми, умел выступить лидером в любом коллективе и повести его за собою. Это пригодилось. После семи лет руководства строительными предприятиями был переведен на партийную работу.

Но у нас партийный аппарат, как известно, фактически руководил всей жизнью страны, в том числе и строительством, так что, оказавшись заведующим строительным отделом Свердловского обкома, а потом - секретарем «по строительству», Ельцин продолжал ту же самую работу, что вел и раньше; при этом с особым удовольствием сносил бараки, хотя заменять их приходилось, по необходимости, «хрущебами» - тоже времянками, но все же другого уровня цивилизации. Успешно шло и промышленное строительство, и дорожное; индустриальная, быстро растущая область на среднесоюзном фоне заметно выделялась. Чтобы работать хорошо, нужно верить в свое дело; и обратно - успех дела подтверждает правильность пути, в который поверил. Видно, к этому времени у Ельцина сельские ламентации родителей стерлись из молодой памяти, и он полностью принял господствовавшую идеологию.

По его собственному признанию, он был воспитан административно-командной системой управления и руководил в полном соответствии с хорошо усвоенными правилами игры. Относительно молодой (среди преобладающих геронтократов), энергичный, целеустремленный, через восемь лет он стал первым секретарем своего, Свердловского обкома. И здесь он был идеальным «Первым» для своего времени и еще через восемь лет созрел для Москвы. Как только Горбачев пришел к власти, он, пытаясь в противовес кремлевским геронтократам сформировать команду из сверстников, немедленно перевел Ельцина к себе.

Впоследствии Горбачев, наверно, уже тысячи раз пожалел о том, что не оставил Ельцина на Урале. Сам Горбачев, в течение первых двух лет «генсекства», только пропагандировал идеи Перестройки, да формировал команду своих сторонников. Ельцин в их числе среди первых пошел за Горбачевым, подобно пушкинскому Сальери, «безропотно, как тот, кто заблуждался и встречным послан в сторону иную». Но теперь нетерпеливый Ельцин требовал действий, все чаще задирая засевших в Политбюро геронтократов. Не мог же Горбачев вслух признаться, что боится участи Хрущева. В сущности, Горбачев был прав - ему нельзя было рисковать. Ведь что ожидало страну в случае краха Перестройки? Еще двадцать лет Застоя? Говорят, что на заседаниях Политбюро, продолжавшихся при Горбачеве по 8-10 часов, Ельцин сидел молча и не принимал участия в обсуждении «вопросов». А что он мог им сказать? Он же прекрасно знал, что все нужные (или кажущиеся нужными) решения и постановления уже полностью подготовлены «аппаратчиками», каждый из которых на своем узком участке знает дело гораздо лучше, чем заседающие геронтократы, которые зря сотрясают воздух, обсуждая заранее предрешенные «вопросы». Ельцин знал, что его предложения все равно приняты не были бы, а пропагандировать Перестройку перед геронтократами - метать бисер перед свиньями...

Когда Ельцину, да и всему ЦК, стало известно, что Лигачев, руководивший в это время аппаратом Секретариата ЦК, взялся собирать «компромат» на Ельцина, последний, не чувствуя больше поддержки Горбачева, сам подал в отставку, но, уходя, громко хлопнул дверью: на «праздничном» пленуме ЦК, посвященном 70-летию Октября, Ельцин выступил с резкой критикой «роста славословия» Горбачева, которое может породить новый «культ личности». Пленум обиделся больше всего на то, что Ельцин испортил им праздник.

Вскоре началась подготовка к XIX-ой партконференции; по недемократичной инструкции ЦК, все обкомы формировали свои делегации на конференцию совершенно произвольно. Опасаясь горбачевской немилости, Ельцина ни один обком в свою делегацию добром не взял бы, и попал он на конференцию лишь под угрозой забастовок на некоторых свердловских заводах. Слово для выступления ему не давали, но он самовольно вышел на трибуну и не сошел с нее, пока конференция его не выслушала.

На конференции Ельцин выступил еще резче, чем на октябрьском пленуме. Относительно квази-коммунистической партии он прямо заявил, «что со временем она сильно деформировалась в худшую сторону»; что выборы делегатов на конференцию не были демократическими; что партийные постановления от имени ЦК издает его «аппарат»; что не только партия, но даже члены ЦК не знают, как расходуются деньги партийного бюджета, а партийную кассу Центральная Ревизионная Комиссия не ревизует и т.д. Потом досталось Перестройке: «Объявили о ней без достаточного анализа причин возникшего застоя, анализа современной обстановки в обществе, без глубокого анализа в разрезе истории допущенных партией ошибок и упущений» и т.д. Напомнив, что «за 70 лет мы не решили главных вопросов - накормить и одеть народ, обеспечить сферу услуг, решить социальные вопросы», Ельцин возложил вину за годы Застоя на Политбюро, чуть не пальцем указывая на тех, «кто по 10, 15, 20 лет и тогда, и сейчас в Политбюро» заседали, но Застой не предотвратили. Председателю Комитета Партийного Контроля Соломенцеву Ельцин предъявил прямое обвинение в том, что он побоялся и сейчас боится привлечь крупных руководителей республик, областей за взятки, за миллионный ущерб государству, «...наверняка зная о некоторых из них». «А потом мы удивляемся, что некоторые крупные партийные руководители погрязли в коррупции, взятках, приписках, потеряли порядочность, нравственную чистоту, скромность, партийное товарищество».

К сожалению, положительная программа у Ельцина была менее впечатляющей: не бояться плюрализма мнений («наличие отличного мнения меньшинства не разрушит, а укрепит единство партии» - для твердолобых геронтократов это была недопустимая ересь); все внутрипартийные выборы должны быть «общими, прямыми и тайными», «надо, наконец, ликвидировать продовольственные «пайки» для, так сказать, «голодающей» номенклатуры, исключить элитарность в обществе, исключить и по существу, и по форме слово «спец» из нашего лексикона, так как у нас нет спецкоммунистов» (самый опасный подкоп под благосостояние начальствующего сословия); смело доверять руководящие посты молодежи; чаще практиковать всенародные референдумы; создать такой механизм, который исключал бы возможность зарождения вождизма и культа личности (увы, такой механизм уже которое десятилетие изобретает все мировое коммунистическое движение, но до сих пор безуспешно).

Выступление Ельцина взбудоражило конференцию перед самым закрытием прений, выступить больше никому не дали. Характерно, что половину всего своего заключительного слова Горбачев потратил на полемику с Ельциным по мелким деталям, а вот отрицать наличие в ЦК высокопоставленных взяточников даже не пытался.

После такого выступления Ельцин приобрел буквально всемирную известность, как первый русский диссидент новой, перестроечной эпохи. Появление на квази-советской сцене такой яркой бунтарской фигуры моментально превратило его (без его согласия!) в лидера криминальной буржуазии, больше всех заинтересованной в Перестройке и обиженной на медлителя Горбачева. Не случайно острыми политическими лозунгами сопровождалась, казалось бы, спекулятивно-коммерческая операция, когда кооперативы скупали в государственной торговле тускло-цветные майки и футболки, наносили на них яркие портреты Ельцина и продавали втридорога.

К нему потянулись журналисты - и наши, и заграничные - за интервью, на пресс-конференции; наши журналисты, получив интервью, не могли пробить для них место в своих газетах, но заграничные - печатали Ельцина с удовольствием. Горбачеву следовало бы радоваться, что у него появилась оппозиция, то есть, сделан шаг в сторону реальной демократизации общества, но демократия, создаваемая не им, а самим народом, Горбачева, оказывается, не устраивала. Плюрализм мнений, альтернативные выборы и прочий «демократический» треп хороши партократам только тогда, когда они их «спускают сверху».

Это еще раз проявилось в ходе очередной отчетно-выборной кампании в КПСС в конце 1988 года, во время которой лишь половина секретарей первичных партийных организаций были выбраны на альтернативной основе, в районном звене - и того меньше, а областное партийное руководство избиралось «по-горбачевски» лишь в единичных случаях - большей частью в тех обкомах, где «Первого» давно пора было провожать на пенсию - Коноплева в Перми, Черного в Хабаровске, Филатова в Новосибирске, Птицына в Мурманске и др. Выходит, страна уверенно готовилась к плюралистичным выборам в парламент, альтернативные выборы руководителей предприятий стали уже «модными» - и только партийный аппарат оставался самым консервативным.

В новом, 1989 году день ото дня продолжала расти политизация квази-советского общества, все более многолюдными делались предвыборные митинги и собрания, на которых иной раз (хоть и не часто) звучали выступления, партийным организаторам митингов неприятные, однако же, им приходилось слушать критику, смиряя свои хватательные рефлексы. В некоторых избирательных округах было выдвинуто по десять и более кандидатов. Партократам показалось, что однобокая политизация общества зашла чересчур далеко, они попытались, хотя бы частично, отвлечь внимание народа от предстоящих выборов.

За десять дней до дня выборов Горбачев созвал партийный пленум, причем в такой форме, какая не практиковалась почти ни разу со времен Хрущева: на пленум были приглашены некоторые секретари сельских райкомов партии, председатели колхозов, директора совхозов и перерабатывающих предприятий, арендаторы, ученые и др. Помпезный спектакль закончился принятием, по докладу Горбачева, совершенно неконкретного постановления, одобрившего «новую аграрную политику», состоявшую в «перестройке производственных отношений» в сельском хозяйстве, а именно поощрялось создание частнособственнических «фермерских» хозяйств на арендованной земле для «возвращения крестьянину положения хозяина на земле». Считая, что в избирательную кампанию дорог каждый день, Ельцин на пленуме не выступал.

Горбачев по отношению к Ельцину в эти дни - на этот раз при полной поддержке «аппаратчиков» - стал делать глупость за глупостью (раздражение - плохой советчик). Когда началась избирательная кампания, Горбачев и его команда потратили бездну усилий, чтобы не допустить не то, что избрания Ельцина в Верховный Совет, но чтобы даже не включили его нигде в списки кандидатов. Но изолировать Ельцина от народа не удалось. Горбачев не учел своеобразия «русской души». Русский народ во все времена своей истории сочувствовал обиженным, укрывал гонимых, поддерживал опальных; и имидж опального при соблюдении хотя бы элементарной демократии гарантировал Ельцину место в парламенте надежнее, чем любой агитпроп.

Правда, иногда сочувствие обиженным русский народ использовал, как форму замаскированного протеста против существовавшей власти; для этого годился любой предлог - достаточно вспомнить, например, похороны Высоцкого; или появление в книжных магазинах мемуаров маршала Жукова и т.п. Выходит, народ выступает иной раз не столько «за» опального диссидента, сколько «против» властей предержащих. Это еще раз подтвердилось в ходе парламентских выборов весною 1989 года.

Во время этой избирательной кампании в некоторых регионах местные власти включили в списки кандидатов одних лишь своих руководителей - и ни одного кандидата «из народа». Что же делать - если избирателям предлагались на выбор либо первый секретарь обкома, либо второй, - в таких случаях, как правило, был выбран «Первый». Но если среди кандидатов обнаруживался хоть один, не принадлежавший к начальствующему сословию, то оказывался выбран именно он, а все «выдающиеся» партийные, государственные и хозяйственные деятели - забаллотированы, как, например, Зоркальцев (Томск), Баландин (Оренбург), Богомяков (Тюмень) и др.

Такой демонстративный, в ряде случаев, отказ избирателей в доверии представителям начальствующего сословия организационно никакого смысла и практических последствий на данных выборах не имел: кандидаты в народные депутаты из рабочих и крестьян, заменившие собою забаллотированных партократов, большею частью были именно для таких случаев специально отобраны и подготовлены «аппаратчиками». Именно из них состояло то «подавляющее большинство» народных депутатов, которое впоследствии подавляло любые выступления и предложения деятелей демократической оппозиции и нагло клакерствовало при речах диссидентов (даже таких всемирно известных, как академик Сахаров).

Поражением ряда известных партийных лидеров на выборах в парламент (а также в ходе отчетно-выборной кампании - в конце 1988 года) Горбачев воспользовался для обновления партийного руководства. 25 апреля 1989 года на пленуме ЦК партии ему удалось выпроводить на пенсию сразу 110 функционеров трех самых высших уровней, в том числе 74 (из 301) членов ЦК. Но полностью очистить ЦК от геронтократов брежневского призыва Горбачеву так и не удалось: в то время как «Перестройщик №2» 66-летний Александр Яковлев пытался «личным примером увлечь» геронтократов на пенсию, 69-летний лидер «аппаратчиков» Егор Лигачев остался в Политбюро, а в ЦК - 70 - 80-летние брежневцы (Смиртюков, Густов, Разумов и др.) не спешили «подхватывать почин» Яковлева.

А главное - на место ушедших на пенсию пришли такие же «аппаратчики», но война против Ельцина сблизила с ними Горбачева и его реформаторов. О непрерывной смене групп и течений внутри руководства свидетельствует проведение за 1989 год восьми пленумов ЦК, а в марте - июне ЦК собирался ежемесячно.

17.

Значительную часть первого полугодия 1989 года весь квази-советский народ смотрел по телевизору (а за неимением последнего – слушал по радио) ежедневный и целодневный, плохо отрепетированный спектакль: сначала (хоть и не регулярно) всевозможные предвыборные собрания и митинги с участием высших партократов (прочие митинги не транслировались); после выборов - 2-е действие спектакля: на целых две недели - «Первый съезд народных депутатов СССР».

Квази-советский народ с избранием новых органов власти связывал большие ожидания, подогретые предвыборной агитацией. Интерес к перестройке власти был так велик, что в день открытия нового парламента (и две первых недели после) в часы начала прямой трансляции заседаний рабочие в цехах выключали станки и сходились в «красный уголок» к телевизору, а кто не был так тесно привязан к рабочему месту, как станочники, те (большинство служащих) от телевизора весь день не отходили. Статистикой отмечено в эти дни резкое снижение производительности труда на всех, без исключения, предприятиях.

Что же почерпнули из прямой трансляции усердные телезрители? Не только весь первый, но и второй свой съезд народные депутаты СССР занимались, в основном, самоконструированием своего парламента (даже регламент кое-как утрясли только в декабре) и утверждением высших должностных лиц. После двухнедельного «первого съезда» эстафета говорильни перешла к собственно Верховному Совету СССР - и теперь уже надолго, до Беловежской Пущи (с перерывами на «съезды народных депутатов»).

При формировании вышеупомянутой верхней, постоянной ступеньки парламента произошел любопытный инцидент: московская группа народных депутатов, подбирая свою делегацию в Верховный Совет СССР, не включила в нее народного депутата Ельцина на том основании, что все остальные предложенные кандидатуры прошли единогласно, а против Ельцина было подано несколько голосов (естественно - кто в Перестройке не участвовал, у того и противников нет, а Ельцин многим успел на хвост наступить).

Вполне могло бы случиться и так, что остался бы Ельцин за бортом - вне верхней палаты парламента, но судьба опять ему улыбнулась: омский народный депутат СССР Алексей Казанник, уже выбранный в Верховный Совет СССР от омской депутатской группы (по профессии - юрист), выступив без всякой подготовки, по политическому вдохновению, «уступил» Ельцину «свое» место в Верховном Совете СССР. Как будто «место» в парламенте - это частная собственность депутата, которую можно дарить, продавать, закладывать и т.п. Как мог юрист совершить такой неконституционный акт, как могли согласиться с ним десятки юристов -депутатов парламента, как могли санкционировать «подмену» депутата многочисленные противники Ельцина? Уму непостижимо! Видимо, и противников, и сторонников Перестройки на какой-то момент охватило озорное желание хоть чем-то насолить торжествовавшему Горбачеву...

Обсуждения вопросов, больше всего интересовавших и волновавших народ, разочарованные телезрители не дождались ни в одной передаче, ни с какого съезда, ни с какой сессии. Между тем, экономическое положение страны медленно, но неуклонно ухудшалось. Даже по официальным данным, дефицит государственного бюджета равнялся 92 млрд., рублей; перекрывали его новыми эмиссиями бумажных денег: в среднем по 70 млн. рублей каждый день, а всего за год - 16 - 19 млрд. рублей, что было в полтора раза больше, чем в предшествовавшем году. В результате «скрытой инфляции» рост цен на потребительском рынке достиг 7,5% за год. Денежные доходы населения возросли на 12%, а производство товаров - на 2%. В результате, неудовлетворенный спрос на товары и услуги к концу года возрос до 165 млрд. рублей.

В связи с перебоями в государственной торговле целым рядом товаров повседневного спроса, местные власти во многих городах и районах стали вводить талонную систему снабжения населения этими товарами. Круг товаров, торговля которыми регулировалась с помощью талонов, в каждом городе определялся на месте. Так, талоны на сахар были введены (в ходе борьбы с самогоноварением) практически на всей территории страны, а на мясо, колбасы, животное масло - в 20% городов. В разных городах можно было встретить талоны на рыбу, муку, крупы, кондитерские изделия, чай, табачные изделия, моющие средства, школьные тетради и т.п.

Отсутствие талонной системы торговли теми или иными товарами в том или ином городе вовсе не означало изобилия этих товаров в продаже; чаще - наоборот: местная администрация не желала брать на себя ответственность за снабжение населения дефицитными товарами, заранее не надеясь ими город обеспечить. Впрочем, никакой ответственности за снабжение населения талонная система как раз и не обеспечивала: продавец в магазине не имел права отпустить покупателю товар без талона или больше скудной нормы, установленной талоном, но ни один магазин не был обязан отоварить покупателю его талоны. Поскольку спекулятивная («блатная») цена превышала государственную в несколько раз, а примитивно напечатанные талоны при нынешнем уровне копировальной техники можно было фальсифицировать в неограниченных количествах, талонная система снабжения населения быстро стала «золотым дном» для новых пополнений криминальной буржуазии.

Квази-советский народ еще со времен Застоя привык жить при разрегулированном снабжении товарами самого широкого спроса и постоянном дефиците в государственной торговле самых необходимых продуктов. Народ потерпел бы еще невесть сколько лет, если бы ему в ходе избирательной кампании не наобещали - как дирижеры всей кампании, так и каждый кандидат от себя, в своем избирательном округе - существенных перемен во всей жизни общества и если бы, вместо решения насущных вопросов народной жизни, ему не показали бы по телевизору пустопорожнюю говорильню. А в сложившихся условиях транслирование на всю страну Праздника Самолюбования Народных Депутатов сыграло роль всесоюзной провокации: через полтора месяца после открытия «Первого съезда» нового парламента по всей стране прокатилась мощная волна рабочих выступлений и забастовок, невиданная с 1917 года.

Началось, казалось бы, с пустяка: 10 июля 1989 года на шахте имени Шевякова в Междуреченске администрация не обеспечила шахтеров мылом; те объявили забастовку. К ним присоединилось еще несколько шахт Кузбасса. Вся атмосфера страны была настолько политизирована, что требования шахтеров сразу стали более политическими, чем экономическими и бытовыми: если Министерство угольной промышленности неспособно обеспечить шахтеров даже мылом, - министерство это ликвидировать, а шахтам дать полную экономическую самостоятельность - вплоть до права экспорта угля за границу; другие требования: переизбрать парткомы и профкомы, упорядочить отпуска, выходные, снабжение и т.п.

Горбачев был в отъезде; правительство растерялось, больше боясь не угодить Горбачеву, чем шахтерам. В СССР не было вообще никакого закона о забастовках, не существовало такого понятия в квази-советском праве. А коль скоро забастовщики в квази-советской стране были буквально «вне закона», их полагалось по традиции встречать командой: «Огонь!», как в Новочеркасске. Но на этот раз - в самый разгар парламентской «демократии» - правительство применить силу не посмело. Что делает бюрократ, когда не знает, что делать? - Создает комиссию! Комиссия выезжает «на место» (не дальше областного центра) и, запершись в лучшем из имеющихся кабинетов, «изучает обстановку на месте», а именно - заслушивает доклады (доносы друг на друга) местного начальства. В Кемерово выехала комиссия: секретарь ЦК Слюньков, первый заместитель Рыжкова Воронин и председатель ВЦСПС Шалаев; и начались «переговоры».

Через неделю кемеровчане почувствовали, что толку от них не будет, и призвали шахтеров других бассейнов присоединиться к забастовке. 18 - 20 июля большинство шахт по всей стране остановилось. За ними, не получая коксующегося угля, начали останавливаться металлургические комбинаты; к забастовке присоединились отдельные предприятия других отраслей. «В этот кульминационный момент бастовало более 200 тысяч рабочих сорока регионов СССР. Правительство приняло все требования рабочих, даже заведомо невыполнимые. На отдельных шахтах - особенно в Воркуте - продолжали выдвигать все новые требования, подкрепляя их забастовками, до самого конца года.

Забастовочное движение 1989 года за считанные месяцы стало по всем показателям самым мощным выступлением рабочего класса за всю историю Советской России/СССР. С легкой руки шахтеров Междуреченска, экономическая, а то и политическая, забастовки вошли в повседневный быт. Верховному Совету СССР пришлось срочно принять закон «О порядке разрешения коллективных трудовых споров». Теперь забастовщики могли надеяться, что их не встретит команда: «Огонь!» (Хотя - после расстрела танками и штурма Белого Дома - кто знает?). Забастовки 1989 года были первым толчком к распаду ВЦСПС; по данным последнего, за 2-е полугодие было потеряно 7,5 млрд., человеко-дней, недодано продукции на 2 млрд. рублей.

Однако, как ни странно, существенных изменений в расстановку политических сил шахтерские забастовки не внесли. Вместо обещанных экономических реформ, угольное начальство отделалось только некоторым улучшением шахтерского производственного быта; вырванное с таким трудом повышение зарплаты за несколько месяцев съела инфляция. Но основные силы, противоборствовавшие в этот момент в квази-советском обществе, привлечь на свою сторону рабочее движение даже не пытались. Рабочий класс был (и остался до сих пор) для них чужим.

Начальствующее сословие не собиралось терять контроль над такой ключевой отраслью экономики, как угольная промышленность. Его представители волокитили предоставление шахтам обещанной хозяйственной самостоятельности до тех пор, пока одни шахты согласились войти в состав крупных угольных объединений, другие - оформились, как акционерные компании. В обоих случаях руководителями шахт зачастую остались прежние лица, но, получив при акционировании заметные пакеты акций своих компаний, они теперь, как и весь «директорский корпус», постепенно превращаются в представителей бюрократической (по происхождению) буржуазии.

Говорят, что Горбачев поддержал шахтеров. По логике борьбы, он и должен был это сделать - ведь шахтеры, требуя экономической независимости для шахт с выходом их на свободный рынок, поддержали одну из перестроечных идей. Но Горбачев всегда любил только те идеи, которые исходили от него, а мощь рабочего движения его пугала. В результате, Горбачев поддержал шахтеров на.. 12-й день забастовки.

Ученые-экономисты, выступавшие идеологами криминальной буржуазии и все чаще называвшие себя «демократами» (хотя каждый из них по-прежнему носил в кармане партийный билет КПСС), тоже должны были бы шахтеров поддержать, потому что забастовки мощно расшатывали устои квази-советского неофеодального социализма, но случайно так совпало, что в эти самые дни, когда рабочее движение потрясало весь Советский Союз, «демократам» было некогда: они лепили первый зародыш всех нынешних многочисленных буржуазных партий – «Межрегиональную депутатскую группу».

Когда Горбачев в итоге парламентских выборов получил двух-с-четвертью-тысячную (чуть не целый полк!) толпу «народных депутатов», ее нужно было как-то организовать, придать ей внутреннюю структуру. Для начала депутаты разделились по местам избрания и (депутаты от организаций) жительства; такие подразделения можно было назвать по-русски - «землячествами»; но русского слова не вспомнили и назвали землячества «региональными группами».

В буржуазно-демократическом государстве фракции в парламенте формируются, как правило, по партийному признаку. В Советском Союзе тоталитарный режим исключал такую возможность. Хотя среди народных депутатов СССР формально отнести к партократам-аппаратчикам можно было лишь около 500 человек («партийные, советские и профсоюзные работники»), но почти все остальные депутаты-члены КПСС из числа трудящихся и даже большинство из 292 беспартийных депутатов, - все они за редкими исключениями были сначала тщательно отобраны, отфильтрованы, перепроверены известными органами, после чего отобранные - специально подготовлены к роли депутата своими партийными руководителями, так что на день открытия горбачевский парламент был таким же однопартийным и квази-коммунистическим, какими были все его предшественники - Верховные Советы - со сталинских времен.

Отыскать друг друга немногим единомышленникам-демократам в толпе депутатов этого парламента («сталинско-брежневского», по определению Юрия Афанасьева) было нелегко; но объединяться было необходимо: по отношению к подавляющей консервативной массе депутатов парламента, прорвавшиеся в их состав отдельные демократы являлись оппозиционерами, в том числе и те академики-экономисты, кто входил в команду Горбачева и имел влияние в правительстве. Потребовалось несколько недель, чтобы вокруг этих академиков сгруппировались демократы из провинциальных регионов (по одному - два депутата далеко не из каждого региона). Так, ломая установленную структуру горбачевского парламента, внутри последнего зародилась первая фракция, сформированная по идеологическому принципу, для начала назвавшая себя скромно - «Межрегиональной депутатской группой».

В силу чисто случайного совпадения, оформление первой оппозиционной парламентской фракции проходило как раз в дни шахтерских забастовок; и оказалось парламентариям-демократам совершенно не до шахтеров - перед ними возникла своеобразная труднейшая уникальная задача: выбрать председателя фракции. В такой момент - кому какое дело до шахтеров? Несколько дней «демократы» заседали, вели переговоры и закулисные интриги. Задача представлялась абсолютно нерешаемой, пока не догадались выбрать сопредседателей - вместо одного - сразу пять. (Можно было, конечно, выбрать сопредседателями фракции сразу всех «демократов», сколько их было, да побоялись все же, что глупые, людишки - там, внизу - смеяться стали бы...).

Теперь Межрегиональную депутатскую группу называют «бабушкой российской многопартийности» - так быстро меняются в годы перемен политические поколения, протекают ротации государственных деятелей. И все же нет, наверно, в России сейчас среди демократов ни одного направления, корни которого не уходили бы в Межрегиональную депутатскую группу. Взломав грани официально установленных региональных групп, она резко противопоставила себя остальному парламенту, хотя состояла, в основном, из представителей научной элиты, относившейся, как мы знаем, к начальствующему сословию.

Как случилось, что эта небольшая часть начальствующего сословия - ученые-экономисты - приняла на себя роль организующего центра оппозиции, а академики и профессора стали идеологами криминальной буржуазии?

Экономическая наука в СССР была крайне слабо развита - даже по сравнению с буржуазной западной наукой, так как была опутана всевозможными вненаучными догмами, утвердившимися в ходе революции. Для смелого преодоления догм в науке всегда требуются гении; к сожалению, в нужный момент их у нас в наличии не оказалось (а если появлялись - их уничтожали, чтобы не умничали). Те академики и профессора, что имелись в наличии, занимали указанные должности просто за отсутствием лучших кандидатур. Но «партия и правительство» требовали именно от этих эрзац-гениев - больше было не от кого - создать политическую экономию социализма, подобно тому, как Маркс создал политическую экономию капитализма. Марксу было легче: он видел перед собою предмет, который изучал. Наши же эрзац-гении видели перед собою феодализированный квази-социализм, который не лез в рамки никакой науки. Некоторые из них пытались сконструировать политическую экономию социализма умозрительным путем, но такие искусственные схемы были бесполезны для практического применения.

Многие из них и по сей день барахтаются в квази-социалистическом болоте. Другие же в разное время и каждый по отдельности, пришли к отчаянному выводу, что социалистическая идея - иллюзия, что «научный социализм» не менее утопичен, чем «утопический социализм» прошлых эпох, что реального пути к «реальному социализму» не существует. Признать в открытую утрату веры в прежних кумиров было страшно (и не без оснований), поэтому свои новые представления по коренным проблемам политэкономии социализма разочарованные в ней академики выдавали дозировано. Выше уже был приведен пример такого построения буржуазной логики на политико-экономическую тему: «Прогресс в общественном производстве достигается за счет конкуренции между производителями товаров; для конкуренции необходим «свободный» рынок; при отсутствии рынка в экономике неизбежен застой».

Можно привести еще несколько примеров подобных идей. Еще Ленин (на материалах добропорядочной буржуазной статистики) доказал, что капитализм вступил в монополистическую стадию, при которой монополиям сверхприбыли гарантированы, конкуренция не вызывается необходимостью, никакой прогресс монополистам не нужен и, тем самым, экономика загнивает. Ленин не успел сделать следующий вывод: при социализме (которого воочию он не видел) само государство становится гигантской монополией, поэтому экономике социалистического государства присущи все пороки империалистической монополии и рано или поздно экономика социалистического государства тоже должна загнить.

Все дело в том, что при социализме нет класса, экономически заинтересованного в научно-техническом прогрессе, а отставание от мировых темпов прогресса обрекает каждое социалистическое предприятие и всю мировую систему социализма на неизбежный, безнадежный застой. То ли дело - капитализм! Если властью государства ограничить влияние монополий и частично сохранить свободный рынок, то присущая этому рынку конкуренция автоматически, совершенно стихийно заставит предпринимателей-капиталистов постоянно идти (и даже бежать!) в ногу с прогрессом. Пусть предпринимателя никакой прогресс не интересует, им движет чисто шкурный, собственнический интерес, но объективно стремление капиталиста к извлечению прибыли движет вперед и науку, и технику. При социализме же нет заинтересованности в прогрессе, нет - самое главное - конкуренции, и дело его безнадежно.

Слабое место этой «теории» в том, что современное буржуазно-демократическое (экстремальные режимы - не в счет) государство для ограничения деятельности монополий реальной власти не имеет. Современное буржуазное государство фактически управляется представителями крупнейшей монополистической буржуазии или менеджерами, управлять государством именно этой буржуазией уполномоченными. Представители правящей монополистической буржуазии, во-первых, сознавая опасность загнивания монополизированной экономики высокоразвитых стран, во-вторых, из соображений популизма, т.е. обмана своих народов во время избирательных кампаний, сами идут на некоторое самоограничение монополий, сохраняя в небольшой части экономики каждой страны «свободный рынок» вроде заповедника, где монополиями позволено пока резвиться средней и (кому повезет) мелкой буржуазии. В СССР же в конце 80-х годов монополистическая буржуазия еще не сложилась, и приведенная «теория», обожествляя конкуренцию и «свободный рынок», фактически звала страну в стадию домонополистического капитализма.

Или, например, такая «философская» теория (вкратце): «В процессе общественного производства происходит диалектическая борьба противоположностей - Частного и Общественного; все беды нашего квази-социализма проистекают из того, что мы уничтожили необходимую Частную составляющую процесса - осталась одна лишь Общественная; вот по этой-то, мол, причине мы целых полвека и шкандыбаем по полу-социализму на одной ноге».

Или, например, предложение практическое: «Как Маркс считал возможным в Англии выкупить у буржуазии средства производства, чтобы обойтись без революции и избежать гражданской войны; вот бы так и нам в России выкупить бы (государственными деньгами) власть у начальствующего сословия - оно консервативно, мешает прогрессу - и передать власть буржуазии (криминальной!) - она, мол, прогрессивнее». Но где было взять столько денег?

Необходимо еще раз оговориться: эти и подобные им идеи - в основном, доморощенные; это не «тлетворное влияние буржуазной пропаганды», не «перепевы западных теорий». Это наши собственные академики- политэкономы (как правило, представители начальствующего сословия, не имевшие другой собственности, кроме изношенной машины и запущенной дачи) оказались настолько сбиты с толку совершенно немарксистской реальной действительностью - феодализированным квази-социализмом, что сами запутались между классами и сословиями и запутали, еще менее грамотных в политэкономии, руководителей партии и страны. Но встречая в нашей науке идеи и концепции, объективно выгодные буржуазии (в чем их авторы, конечно, не признаются), мы вынуждены идентифицировать их, как буржуазные - тем более, что они сразу же нашли полное понимание не у кого другого, как у нашей криминальной буржуазии.

Естественно, для пропаганды любых подобных теорий требовалась свобода слова в более широких границах, чем это было привычно в нашей стране, и первоначально вышеприведенные концепции преподносились идеологами криминальной буржуазии не в полном объеме, а выборочно. Например, превознося преимущества «свободного» рынка и конкуренции, иной автор ухитрялся обойтись совершенно без упоминания капитализма. (К концу карьеры подобную «обходную» фразеологию усвоил и Горбачев, обещавший переход на «рыночную экономику» совместить с сохранением «социалистического выбора», что позволяет нам ставить вопрос об эволюции и Горбачева в эти годы в сторону идеологии криминальной буржуазии).

Другая версия дальнейшего развития страны не замалчивала перспективу возврата к капитализму, хотя тоже, как «от печки», для обмана читателя начиная от Ленина: «Когда-то Ленин сравнил большевиков с небольшой кучкой, единомышленников, по горной тропе под обстрелом упорно стремящихся к вершине, в то время как оппортунисты зовут их свернуть под гору и там отдохнуть в болоте. Так вот, теперь в болоте извращенного квази-социализма увязла и не может вылезти целая страна, одна из мировых сверхдержав. Перед нею два выхода: или, увязая в болоте все глубже, переть напролом, надеясь без всяких оснований, просто на авось, что болото когда-нибудь да кончится и мы, чуть живые, выползем на сухой берег. Но здравый смысл подсказывает другой выход: повернуть назад, по своим собственным следам выйти из болота на то место, откуда в болото свернули, отдохнуть на сухом капиталистическом пригорке, а потом уже снова искать пути к далеким вершинам коммунизма. Это, конечно, оппортунизм, но он экономически эффективнее, чем лезть через болото на авось».

Подобные концепции «перехода от социализма к капитализму» иногда появлялись в печати с примечанием, что «не со всеми выводами автора - редакция согласна», но развернутого отпора в средствах массовой информации эти идеи не встречали. Постепенно складывались условия, где, по выражению академика Бунича, «меньшинство имело право на свое мнение, а большинство не боялось ошибаться».

Идеологи криминальной буржуазии для внедрения в широкие массы своих идей на данном этапе особенно нуждались в полном восстановлении в стране всех демократических свобод и в ходе первой свободной избирательной кампании сами себя стали называть демократами (хотя продолжали хранить в карманах партийные билеты КПСС). Большинство демократов вышли из научных кругов; из пяти сопредседателей фракции демократов в парламенте - Межрегиональной депутатской группы - четверо были учеными. Однако в дальнейшем: Сахаров вскоре умер, Пальм отпал с Эстонией, Афанасьев и Попов (несколько позже) вернулись в науку; и только Ельцин, из всех один, остался заметно выделяющимся над единомышленниками, как опытный профессиональный государственный деятель, признанный лидер демократической оппозиции в парламенте (хотя демократическая партия официально оформлена не была).

Считать Межрегиональную депутатскую группу (МДГ) самой первой перестроечной демократической организацией - это не совсем верно. Задолго до МДГ в России возникли общества «Мемориал», «Память»; в ходе избирательной кампании появились всевозможные объединения избирателей, клубы «в защиту» и «содействия» перестройке и т.д.

Почти все эти организации были эфемерными, но создавали соответствующую общественную атмосферу. В некоторых республиках (Грузии, Украине, прибалтийских, и др.) многопартийность быстро стала повседневным фактором политической жизни. 16 сентября 1989 года, за три дня до пленума КПСС, посвященного национальному вопросу, в Ленинграде прошла Всесоюзная конференция демократических движений, где было представлено около 50 организаций практически из всех республик Советского Союза. Но съехавшиеся в Ленинград националисты разных наций были едины только в одном: все признавали, что СССР всегда был неблагополучен в национальном отношении, и с этим нужно что-то делать. Конференция не смогла предложить пленуму никаких реально выполнимых рекомендаций в части суверенитета, автономии или “переподчинения» конкретных территорий.

Что могли противопоставить поднимавшимся народным национальным движениям собравшиеся на пленум партократы? Конечно, «казенную бумагу»! Резолюции показалось мало, программа уже была, документ назвали «платформой». В платформе опять повторялись азы марксизма-ленинизма по национальному вопросу: обеспечение равных прав каждому народу, удовлетворение специфических интересов каждой национальности, свободное развитие национальных языков и культур и т.д. Никто не хотел понимать, что язык, культура и прочие атрибуты национальных конфликтов - это всего лишь предлоги для борьбы за власть в границах определенных территорий. Во многих республиках (прибалтийских, кавказских и др.) криминальная буржуазия развивалась, обогащалась быстрее (а в остальных - не медленнее), чем в России; в Прибалтике в «деловых кругах» особенно влиятельны были представители компрадорской криминальной буржуазии, экономически тесно связанной с Западом.

Криминальная буржуазия национальных республик не считала себя обязанной долго дожидаться, пока русская криминальная буржуазия насмелится взять власть в России. В стране, территориально небольшой, легче разобраться, кто из политиков чего стоит, кому доверить власть. Возглавив свой народ в борьбе за отделение от СССР, буржуазия каждой нерусской нации могла после отделения уверенно рассчитывать на достижение власти в «освобожденной Родине».

Чтобы натравливать свой народ на русских, национальной буржуазии любой из квази-советских наций поводы находить было нетрудно. Все русские кадры, работавшие в национальных республиках, сами этого не замечая, без всякого зла, совершенно ненамеренно, но частенько задевали обостренное самолюбие представителей коренного населения, его обычаи и культуру. Еще опаснее для «дружбы» народов СССР было экономическое неравенство между ними. Жизненный уровень населения ряда республик (особенно «мусульманских») был намного ниже среднего по Советскому Союзу

Так, в Азербайджане (далеко не самой отсталой республике) в 1990 году, чтобы достигнуть среднесоюзного уровня развития экономики, потребовалось бы количество основных фондов (в расчете на душу населения) - почти удвоить. 27% трудоспособного населения республики оставались не заняты в общественном производстве; средняя месячная зарплата рабочих и служащих по республике составляла 74% всесоюзного уровня. Отмечалось также всестороннее отставание социальной сферы: значительно ниже средних всесоюзных показателей были обеспеченность жителей республики квартирами, коммунальными услугами, здравоохранением, всеми культурно-бытовыми объектами. Выплата льгот из общественных фондов потребления на 1 человека составила в Азербайджане - около 400 рублей, а в среднем по СССР - 660 рублей в год.

В эпоху Застоя по всей России в летние месяцы можно было встретить бригады или артели «шабашников», состоявшие, большей частью, из горцев Северного Кавказа (обычно, независимо от национальности, их всех называли «чеченами»). Наверно, не от хорошей жизни разбредались они по стране вплоть до Сибири и Дальнего Востока: острое малоземелье в горных ущельях, крайне медленные темпы развития промышленности и в итоге безработица - вот что толкало «чеченов» в «отход», а вовсе не погоня за длинным рублем. Нельзя не отметить высокое качество построенных «чеченами» объектов: в отличие от русских подобных бригад - ни малейшей «халтуры», никакой «халявы».

Низкие темпы развития национальных республик не случайны - они являются естественным следствием нелепого, в какой-то мере даже шовинистического порядка управления хозяйством этих республик из Союзного Центра. Во всех республиках в первую очередь финансировались и развивались отрасли всесоюзного значения. Но предприятия такого рода подчинялись непосредственно Москве. Произведенная ими продукция распределялась союзными органами; средства, поступавшие в оплату за эту продукцию, шли в союзный бюджет. Республика же, на чьей территории, из чьих природных ресурсов и чьими жителями продукция изготовлена, - республиканский бюджет за нее не получал ни рубля.

Например, экономика Туркменистана в течение всей эпохи Застоя держалась на производстве двух главных продуктов - газа и хлопка. Но только за хлопок вырученные деньги Туркменистан мог использовать для развития республики, а добывавшийся туркменами газ как бы вовсе туркменскому народу не принадлежал. Со дня пуска первой скважины и до 1990 года включительно - за десятки лет - из туркменских недр выкачано 1,5 триллиона кубометров газа, 90% которого по газопроводам ушло в другие республики, а Туркменистан за все эти годы в свой бюджет за газ не получил ни рубля. Марксисты привыкли ставить в вину колонизаторам неэквивалентный обмен товарами с народами колоний, когда «белые» торговцы выманивали у негров слоновую кость за стеклянные бусы. Но как назвать тотальную экспроприацию всех природных богатств национальных территорий всесоюзной властью?

Что же касается хлопка, то и он уходил, большей частью, за пределы хлопкосеющих республик едва обработанный и, следовательно, дешевый. Совершенно очевидно, что хлопчатобумажную промышленность рациональнее было бы развивать поближе к хлопку, но, торгуя плохоочищенным сырцом, хлопковые республики имели слишком тощий бюджет и не могли строить современные хлопчатобумажные комбинаты за свой счет. А за счет союзного бюджета такие комбинаты где только ни строились: в Камышине и Барнауле, в Омске и Херсоне, в Энгельсе и Алитусе, в Чебоксарах и Краснодаре, в Ярцеве и Калинине и др. Не просматривается никакой закономерности - полный волюнтаризм, т.е. предприятия понастроены там, чей местный руководитель сумел выбить в Госплане необходимые капиталовложения для большой престижной стройки. А пряников..., то бишь, капиталов никогда на всех не хватает, поэтому хлопковым республикам - кукиш!

Такие особенности управления квази-советской экономикой, когда главное богатство республики - туркменский газ, узбекское золото и т.п. - изымалось из-под власти республики и не использовалось для развития республики, оставались неизвестны народам республик и даже национальной интеллигенции. Но как только представитель национальной интеллигенции (даже если до этого он был самым правоверным интернационалистом) получал работу в аппарате управления и узнавал о том, что в его республике природные богатства находятся в распоряжении Москвы, а не республики, - он, возмущенный, немедленно превращался в националиста.

Других представителей нерусских наций привели в ряды националистов трудности, возникавшие для национальных партгоскарьеристов, в связи с незавершенностью «коренизации» партийно-государственного аппарата. В 20-е годы большевики-интернационалисты помогали в каждой республике создавать кадры из «коренных» национальностей, чтобы в каждой нации имелись коммунисты из «нацменов», способные управлять своею республикой. Национальные кадры в каждой республике были созданы, но «коренизация» не была доведена до конца: Сталин, никогда и никому не доверяя, ввел такую «традицию» - к каждому руководителю из «коренной» национальности полагалось заместителем назначать русского (или хотя бы славянина в неславянских республиках).

Сталин давно умер, а «традицию» начальствующее сословие постаралось закрепить; пережила она и Оттепель, и Застой. «В русских протекторатах, вместо национальных эмиров, фактически правят русские наместники», - ехидничали западные «Голоса».

Национальных кадров, способных стать чиновниками, постепенно подросло и накопилось предостаточно, но про «коренизацию» старались не вспоминать, потому что, хотя национализмом страдали все, но проявлять его открыто было опасно. Между тем, освобождение от русских сулило сделать вакантными все должности заместителей, т.е. половину всех чиновничьих мест. Привлекательно! - особенно для молодежи начальствующего сословия республик азиатских, где проникнутые национализмом вузы год за годом «ковали» заведомый избыток национальных кадров. Что же касалось правящих кругов национальной части начальствующего сословия в республиках, то корни господствовавшего, но все еще тщательно скрывавшегося национализма питались страхом перед возможностью социального взрыва в остальном Союзе, особенно в России. Вполне допуская такую возможность, начальствующее сословие каждой республики считало необходимым быть начеку, чтобы успеть вовремя от России отделиться и у себя в республике сохранить власть в своих руках.

В квази-советском государстве вся политическая жизнь была сосредоточена в квази-коммунистической партии; не удивительно, что в партии (особенно в компартиях национальных республик) были сосредоточены все наиболее активные элементы общества. Поэтому распад СССР начался с распада КПСС, в частности - национальных компартий. 21 декабря 1989 года съезд Компартии Литвы объявил о независимости этой партии от КПСС; часть делегатов съезда не согласилась с таким решением, партия раскололась; но литовские коммунисты-националисты оказались в большинстве и на съезде, и в партаппарате, и в первичных организациях. Весною 1990 года таким же образом раскололись квази-коммунистические партии двух других прибалтийских республик. Впервые за десятки лет, с конца 1989 года численность КПСС стала сокращаться.

Горбачев сам признался однажды, что он не ожидал такого накала националистических страстей во всех уголках Советского Союза. Пока он пребывал в растерянности, взять инициативу в свои руки попыталась военщина, вдохновлявшаяся партгосаппаратом и в центре, и в республиках. События в Тбилиси, в Баку, а впоследствии - в Вильнюсе и Риге, разыгранные генералами из разных военных округов, но по сходным сценариям, заставляют предполагать, что подобные диспозиции были заготовлены для каждой республиканской столицы, а этого никто бы на периферии не посмел без санкции центрального командования. Вот только интересно, знал ли в какой стратегии упражняются его подчиненные Верховный Главнокомандующий - Президент СССР?

Националистические движения по всему СССР, кроме своих экономических интересов, вдохновлялись - особенно в Европейской части СССР - успехами антисоциалистических сил в странах, которых объединял Союз Экономической Взаимопомощи (СЭВ), являвшийся орудием СССР и определявший границы квази-советской «сферы влияния». У народов этих стран тоже оказались свои обиды на русских (нельзя не признать, что мы действительно вели себя порою в этих странах, как слон в посудной лавке). Еще до начала нашей Перестройки в сложный путь перехода от квази-социализма к капитализму пустилась Польша, и даже военное положение не помогло ее остановить. Мирную и медленную эволюцию в том же направлении проделала Венгрия. Но всеми подхваченным сигналом к распаду СЭВ (формально распущенному позже) послужило разрушение немецким народом пресловутой Берлинской стены, сыгравшее в текущей истории роль, подобную разрушению Бастилии. Оно вызвало целую волну революций - в Чехословакии, Румынии, Болгарии, несколько позже - в Монголии, Албании и плюс воссоединение Германии, наконец.

Со стороны наших людей отношение к этим событиям было двойственное: они были рады за соседние народы, избавившиеся от своих диктаторов и полудиктаторов, но не могли согласиться с тем, что на нас одних возлагалась вина за все недостатки и ошибки СЭВ. С роспуском последнего на нашу и так расстроенную экономику свалилась дополнительная куча неприятностей. Надо признаться, что в ходе торговли со странами СЭВ цены на наши товары не всегда были справедливыми - иногда с этих «братских» народов мы брали лишние деньги; но без задержки перейти на среднемировые цены и расчеты в долларах сразу, с 1 января 1990 года, мы не могли. Значит, не следовало и обещать - задержки обещанных нами платежей лишали наши же предприятия своевременных поставок комплектующих материалов и изделий.

К тому же, в 1986 - 1989 годах путем серии правительственных постановлений государственная монополия внешней торговли фактически была ликвидирована, несмотря на болтовню Горбачева о сохранении «социалистического выбора». Когда-то Ленин считал монополию внешней торговли при социализме совершенно обязательной; а теперь Горбачев (с таким видом, будто «это мы не проходили») предоставил право торговать с заграницей 14 тысячам предприятий. И это в условиях «самостоятельности», т.е. бесконтрольности, когда каждое предприятие, выполнив госзаказ, могло заключать любые сделки с любыми контрагентами на любых условиях. А государственная таможенная служба к реальному контролю за товарообменом на государственных границах была совершенно не готова и готовиться не спешила, так что богатства страны утекали за границу во всевозможнейших видах. Соответствующие органы имели данные (вот только лениво ими пользовались), что значительная часть забракованной продукции с тысяч предприятий, зачисленной официальной статистикой в категорию сгнившей, испорченной и отправленной на свалку, в действительности благополучно вывозилась и реализовывалась за границей силами «теневой экономики».

Между тем, массовая эйфория по поводу обретенной самостоятельности среди «директорского корпуса» продолжалась недолго. «Аппаратчики» все же нашли способ обуздания анархии в экономике: если то или иное предприятие пыталось произвольно отказаться от выполнения договора по плановым поставкам той или иной продукции, то предприятие-получатель этой продукции немедленно обращалось в Госплан, требуя, чтобы предприятию-поставщику недопоставленная продукция была включена в госзаказ, обязательный для выполнения. Но и это мало помогало, а министерства от оперативного руководства предприятиями в значительной мере самоустранились. Тогда последние со своими хозяйственными спорами, вместо Арбитража, стали обращаться в партийные органы, и на любого самовластного директора управа все же находилась.

Правда, неудобно было снимать такого директора, который еще недавно в сопровождении большого демократического трепа был выбран рабочим коллективом. Пришлось Горбачеву и его команде демократизаторов дать задний ход и прекратить выборы руководителей государственных предприятий, подведя под запрет хитроумное обоснование: право выбирать или назначать руководителя принадлежит собственнику предприятия, т.е. в кооперативе - кооператорам, в акционерной компании (которые стали уже появляться) - акционерам, а в государственном предприятии - государству. (Хватит, поиграли в демократические бирюльки!).

Расширение непосредственного вмешательства партийных органов в управление хозяйством в центре и на местах, имевшее целью не допустить анархии в экономике страны, обострило противоречия между двумя прослойками начальствующего сословия - партгосаппаратчиками и «директорским корпусом». Партийный аппарат, ставший непосредственным опекуном и контролером, хотя и не всех, но большинства важнейших предприятий, начал существенно мешать «директорскому корпусу», и последний все чаще стал выступать с критикой 6-й статьи Конституции СССР, в силу которой квази-коммунистическая партия фактически являлась составной частью государственного аппарата. И горбачевские реформаторы, и «демократическая» оппозиция были еще слабы, так что поддержавший их «директорский корпус» сыграл решающую роль в «отделении партии от государства».

18.

Конец 1989-го - начало 1990-го годов прошли в подготовке к выборам в республиканские и местные советы и к XXVIII съезду КПСС - два весомых повода для развертывания новых дискуссий. Воспользовавшись удобным моментом, идеологи «демократической» оппозиции на этот раз выступили с совершенно откровенными классовыми буржуазными требованиями. Для выхода из экономического кризиса криминальная буржуазия требовала разрешения частной собственности на средства производства, в частности на землю, а также денационализации (приватизации) государственной собственности в широких масштабах, начиная с немедленной распродажи в частные руки мелких и средних промышленных, строительных, торговых и т.п. предприятий, полной коммерциализации здравоохранения, образования, науки и культуры, бесплатной приватизации занимаемых квартир, немедленной амнистии всех, кто был ранее осужден за предпринимательскую деятельность. Предлагалось перед началом этих реформ извлечь из хранилищ и «выбросить в продажу» так называемые «предметы роскоши» (драгоценности, антиквариат, ковры, автомобили и т.п.), чтобы отвлечь от потребительского рынка массу «лишних» (к тому же - неправедно нажитых) наличных денег («черный нал»), одновременно спасая деньги богатых от неизбежной при реформах инфляции.

Зато всю тяжесть экономического кризиса идеологи криминальной буржуазии советовали переложить на рабочий класс: установить карточную систему, провести денежную реформу, «заморозить» вклады в сберегательных кассах, перейти на 6-дневную рабочую неделю, сократить продолжительность отпусков до двух недель, объявить мораторий на забастовки и т.п. Правда, такие жертвы от рабочего класса, к тому же не совместимые со «свободным рынком», идеологи буржуазии требовали лишь на короткое время - до завершения быстрой и полной Перестройки.