Что случилось с Россией

10.

Начальствующее сословие попрало не только, ставшие ей в тягость, идеалы своей прежней идеологии, но и, ею же самою изобретенные, липовые «законы» квази-социалистической политэкономии.

В условиях господства «выводиловки» оказался извращен один из основных принципов социализма: «... каждому - по его труду». Не фактически затраченный труд, не его результаты (произведенная продукция) определяли величину материального вознаграждения и морального поощрения за труд - нет, определяющими были хорошие отношения с бригадиром, угодничество перед мастером, покорность начальнику цеха. Вместо разрекламированных, но мертворожденных «бригад коммунистического труда», фактически преобладающим в квази-советском обществе стало холопское отношение к труду - полнейшее равнодушие к качеству выпускаемой продукции и рентабельности своего предприятия, вплоть до неприязни и отвращения к последнему.

(«Гудит, как улей,

Родной завод.

А нам-то х...и?

Е...сь он в рот!»)

Такие внутрипроизводственные отношения не могут быть в полной мере приравнены к внеэкономическому принуждению работников к труду, но в системе, основанной на «выводиловке», элементы внеэкономического принуждения все же заключены.

Другой основной принцип социализма: «От каждого - пo способностям...» - тоже несовместим с административно-командной системой управления, потому что самых «способных», таких как изобретатели, рационализаторы, новаторы производства, и прочих «нарушителей спокойствия», эта система решительно отторгает.

Не лучше обстояло дело и с тем принципом социализма, который утверждает, что целью общественного производства при социализме является рост благосостояния трудящихся. Во-первых, росло благосостояние не трудящихся, а одного лишь начальствующего сословия; во-вторых, целью общественного производства стало не изготовление реальных материальных благ, поддающихся полезному потреблению, а фиктивное выполнение абстрактных «плановых показателей», которое гарантировало работягам получение «зряплаты» и освобождало их от заботы о качестве и полезности произведенной продукции. Как мы знаем, производилось чудовищное количество опаснейшего оружия; изготовлялась морально устаревшая продукция; порою выпускался товар, которым рынок был уже насыщен; но это никого не беспокоило так же, как и дефицит важнейших товаров народного потребления, которые могли бы быть произведены на тех самых предприятиях, работавших, вместо этого, «для свалки».

Такой нелепый «социализм» никогда и не снился ни Марксу, ни Ленину, ни проповедникам утопического социализма. В целом, общество, состоящее из одного господствующего класса (присваивающего прибавочный продукт своеобразным, окольным путем, делающим этот класс похожим на сословие) и двух угнетенных классов, эксплуатируемых отчасти с помощью внеэкономического принуждения, не может быть названо ни чисто феодальным, ни капиталистическим, поскольку по некоторым параметрам представляется все же более отсталым, чем нормальный капитализм. А социализма у нас не было (что признал даже Горбачев), никогда не было и нигде, кроме как на бумаге, так что, при всем недовольстве перипетиями сегодняшнего дня, в прошлом оплакивать нам нечего. Для квази-советского феодализированного общества очень характерна старательная маскировка присущих ему классовых антагонизмов путем безудержной квази-коммунистической демагогии. Но выше уже было показано, что начальствующее сословие свои пропагандистские обязанности, как и все, за что бралось, выполняло лениво и некачественно, нимало не заботясь о правдоподобности своей демагогии. В итоге, не вникая в созданный начальствующим сословием механизм эксплуатации трудящихся масс, последние из своей повседневной практики постепенно вынесли твердое убеждение в лживости официальной пропаганды («Дурят нашего брата, ох, дурят!»). Интуитивное неприятие трудящимися насквозь лживой демагогии начальствующего сословия тоже способствовало неизбежному, в конечном счете, распаду квази-советского общества, да и самой страны.

Нет ничего удивительного и в том, что квази-советская экономика, централизованно, но бездарно и безответственно планировавшаяся и управлявшаяся, непрерывно обворовывавшаяся паразитировавшим на ней начальствующим сословием, все более слабевшая под действием морально-производственного разложения на самом базовом уровне - на уровне любого и каждого предприятия, - не смогла выдерживать дальнейшую гонку вооружений и сохранять достигнутый было паритет по мощности стратегических сил СССР и США. Капитулировать перед мировым империализмом нас заставили не военные, а экономические и, в некоторой степени, даже нравственные причины - тот постепенный, но всесторонний развал, медленно, но неуклонно нараставший, как на каждом предприятии, так и в обществе в целом. Выше было показано, что все причины этого развала - на совести начальствующего сословия (которой у него, впрочем, отродясь не бывало).

Говоря о вине начальствующего сословия в постепенном распаде квази-советского общества, а за ним - и государства, приходится все время ставить на одну доску с этим сословием и квази-коммунистическую партию, хотя эти два субъекта не во всем и не совсем совпадают. С одной стороны, все начальствующее сословие поголовно состояло в КПСС, кроме чрезвычайно редких, единичных представителей научного мира и творческой интеллигенции.

Но, с другой стороны, многомиллионную массу членов КПСС далеко не всю можно отнести к начальствующему сословию. В «номенклатуру» разных категорий бывало зачислено два миллиона «аппаратчиков»; несколько миллионов насчитывалось в рядах квази-советских чиновников, большею частью тоже состоявших в партии. (Странно, что в газете «Известия» - № 221 от 7 октября 1992 года - Феофанов без всяких комментариев приводит названную Лигачевым в показаниях Конституционному суду численность «номенклатуры» - 22 тыс. чел. Это же «номенклатура» только самого высшего уровня).

Однако, кроме потомственных партгосбюрократов и пополнявших сословие партгоскарьеристов, в КПСС состояли также миллионы честных тружеников, наивно веривших официальной пропаганде, ждавших «светлого коммунистического будущего», как манны небесной, и в политике игравших - как сказал уже упомянутый выше Тодор Живков - роль покорных баранов, безоглядно следующих за вождем... то бишь за вожаком в одном стаде за всеми. Но и они обычно не отказывались от мелких льгот и преимуществ, когда представители начальствующего сословия при распределении каких-либо материальных благ выделяли «партийцев» из массы работяг. (А сила представителей начальствующего сословия всегда была еще и в том, что они все время что-нибудь «распределяли», делили какие-нибудь крохи материальных благ между потребителями, не забывая при этом и себя).

В целом не-начальствующая часть рядовых «партийцев» просто принимала без возражений навязанные начальствующим сословием правила игры: платила партвзносы (порою умалчивая о дополнительных заработках), покорно высиживала многочасовые скучнейшие собрания (иногда «выступая» по заготовленной парторгом бумажке), проводила «беседы» с «беспартийной ,массой» и т.д., и т.п., но авангардную роль в обществе, т.е. самый смысл своего существования, квази-коммунистическая партия давно утратила. Ее «игры» длились годами, продолжались иногда просто по инерции и опирались на многоступенчатую пирамиду повседневного, заложенного уже в генах, постоянного страха: перед школьным учителем в детстве, перед старшим по званию в армии, перед непосредственным начальником на работе, перед неосязаемой, но неотвратимой карающей силой полумифического - для обывателя - КГБ.

В эту пирамиду страха эпоха Застоя внесла свою новую, вновь изобретенную, ступеньку - так называемую солдатскую «дедовщину». Ничего подобного не знала Красная Армия даже в худшие годы сталинского террора.

Зарождение «дедовщины» связано с неуклонным - в течение всех послевоенных лет - снижением рождаемости, благодаря которому год от года в армию приходило все меньше призывников; в то же время год от года росла численность студентов, а они от призыва освобождались; в результате, при сокращении численности призывников, их качественный состав все более ухудшался. Удельный вес полууголовных элементов и даже имевших судимость среди призывников возрос, наконец, настолько, что уголовники во многих воинских частях фактически захватили власть над остальными солдатами и помыкали ими, как хотели, отвечая на попытки сопротивления - насилием, вплоть до убийства солдат, непокорявшихся уголовникам. Не только в эпоху Застоя, но и в первые годы Перестройки ежегодно более 5 тысяч солдат гибли и до 100 тысяч получали ранения - большей частью оттого, что становились жертвами издевательств и нападений сослуживцев-однополчан (уменьшилось же за последние годы число погибших и пострадавших просто в связи с сокращением численности армии).

Офицеры, конечно, могли бы пресечь «дедовщину» еще в зародыше, но, как истые представители начальствующего сословия, борьбе с «дедовщиной» офицеры предпочли «личный покой» и не стали вмешиваться. «Дедовщина» им была даже выгодна: уголовники обеспечивали покорность солдатской массы; сами же уголовники повиновались офицерам в благодарность за предоставленную им власть над солдатами.

В ненормативной (но живучей) следственной практике есть такой «прием»: запирающегося подследственного бросают в камеру к отпетым уголовникам, чтобы они его там покрепче избили; а потом «добрый» следователь предлагает подследственному сделку - перевод в «хорошую» камеру в обмен на признание вины... Аналогичная роль в квази-советском обществе была начальствующим сословием отведена «дедовщине»: армия стала массовым поставщиком для «гражданки» запуганной молодежи с раздавленной личностью (и это - строители коммунизма?). Так начальствующее сословие само рук не пачкало, но обеспечивало покорность народных масс вперед на целые поколения.

В удушливой атмосфере несвободы, то чуть редевшей, то вновь сгущавшейся, сформировалось несколько поколений советских людей. Они не представляли себе другого государства, кроме тоталитарного; неотступный государственный контроль над повседневной жизнью граждан считали, по привычке, явлением, вполне нормальным; не замечали необъяснимого противоречия между официально проповедовавшейся доктрины всеобщего равенства, на практике оборачивавшейся тривиальной уравниловкой, и существованием явно господствовавшего в обществе, всесторонне привилегированного начальствующего сословия.

В давящей атмосфере Застоя необязательно стало уничтожать физически или в психбольницы помещать (хотя это по-прежнему практиковалось) всех инакомыслящих - последние изолировались от окружающих еще и силою закоснелого в страхе общественного мнения. От любого, высказывавшего вслух неординарные мысли, окружающие дураки шарахались, как от «врага народа», а умные - как от провокатора-сексота (для чего, безусловно, умные имели основания). В результате, вокруг каждого инакомыслящего возникал своеобразный вакуум, делавший диссидента обособленным и редким - безопасным для режима - одиночкой.

Сейчас выясняется, что в годы Застоя в стране против тоталитарного режима в той или иной форме выступали тысячи людей - выходцев из всех слоев общества. Мир в те годы услышал лишь немногие имена: Сахаров, Солженицын, Буковскиий, Григореннко, Якир... Но чтобы до народа дошли выступления ведущих диссидентов, требовались добровольные пропагандисты их идей, и тысячи людей, рискуя лишиться работы, попасть в тюрьму, в психбольницу, переписывали от руки, печатали на пишущих машинках, провозили через границу, передавали из рук в руки их сочинения. «Самиздат» и «Тамиздат» стали существенным политическим фактором в силу самого факта их существования, факта наличия в СССР оппозиции вопреки пресловутому «морально-политическому единству советского народа». Поэтому, когда на Красную площадь или к памятнику Пушкину диссиденты выходили протестовать всего лишь всемером, - тоталитарный режим обрушивался на них, как на опаснейших врагов.

И все же, многим ли советским людям за все годы Застоя случалось прочесть хоть одну «самиздатовскую» или «тамиздатовскую» книгу? Материальные возможности для пропаганды у диссидентов и у тоталитарного режима были просто несопоставимы. В массе почти трехсотмиллионного квази-советского народа диссиденты были лишь каплей... нет, не в море, а скорее - в стоячем болоте.

Но заметное снижение жизненного уровня народа к концу Застойной эпохи, явный распад многолетнего, привычного образа жизни начали постепенно пробуждать инертную массу «совков». Начальствующее сословие же, несмотря на медленную, но неизбежную эволюцию рабочего класса к прозрению, продолжало благодушествовать, развлекаясь самонаграждениями и самопоздравлениями, ничуть не озабоченное тем, что, являясь гибридным порождением сталинского тоталитарного режима и им же введенного полуфеодального общественного строя, это сословие - реликт прошлых эпох - явно зажилось на этом свете.

11.

Оберегая свой «личный покой», подавляющее большинство представителей начальствующего сословия не стремились к приобретению и накоплению капиталов - зачем тревожить себя, когда доступная для них государственная кормушка вечно не оскудеет? Хотя, в ходе функционирования административно-командной системы управления, на каждом шагу можно было найти повод для взятки, типичный средний представитель начальствующего сословия взяточником не был, - не вследствие личной порядочности (понятие, карьеристу чуждое), а в силу крайней осторожности. (Имеется в виду собственно русская Россия: в национальных республиках - свои «традиции»).

Широко практиковались лишь дорогие, но приуроченные к «юбилеям», подарки (сам Брежнев их любил - особенно шикарные иностранные автомобили), парадные банкеты, служебно-ненужные командировки (из провинции - в столицу, из столицы - за границу) и т.п. блага - хоть и на самой грани подкупа, но все же, на всякий случай не переступая ее. А грань эта без зазрения совести фиксировалась ведомственными инструкциями, ограничивавшими, но в принципе тем самым принятие подарков санкционировавшими. (Никто не вспоминал, что еще Платон требовал смертной казни для должностных лиц, принимающих подарки). В атмосфере всеобщего всепрощения и попустительства не влекли за собою серьезной ответственности и нарушения «подарочных» инструкций, хотя изредка отдельного нарушителя могли - народу напоказ и для устрашения его коллег - сделать козлом отпущения (как, например, Владимира Сушкова - бывшего заместителя министра внешней торговли СССР). Ограничен лимит на подарки, ограничен круг их получателей, еще ограниченнее круг получателей, осмеливавшихся существенно превышать лимит - нет, это еще не капитал!

И все же некоторые «накопления» у начальствующего сословия стали откладываться. Мелкие валютные нарушения при заграничных командировках, мелкая контрабанда со сбытом в узком кругу знакомых - это все пустяки. Главное - начальствующее сословие устанавливало само себе такие оклады «зряплаты», которые было трудно потратить в условиях, когда значительная часть материальных потребностей этого сословия удовлетворялась бесплатно или по льготным ценам за счет общественных фондов потребления. Вот почему у всего начальствующего сословия (а не только у работавших с заграницей) за десятилетия доступа к государственной кормушке накопились излишние денежные средства, которые, если дать им соответствующее применение, могли бы проявить себя как капитал. Так в квази-советской стране зародилась бюрократическая буржуазия, - когда некоторые (очень немногие!) представители начальствующего сословия с большой осторожностью через подставных лиц стали выступать со своим капиталом на «черном рынке».

С середины 60-х годов этот «процесс пошел», но очень медленно. История зарождения бюрократической буржуазии в СССР - это сначала просто цепь отдельных обособленных экономико-криминальных скандалов, вроде «дела» рыбного министерства. Судя по действиям «героев» подобных скандалов, бюрократическая буржуазия свои, сложившиеся в капитал, накопления, происшедшие от льгот и привилегий, старалась, пользуясь служебным положением, вывезти за границу, но не с целью выгодного вложения капитала, а для надежности его укрытия.

В некоторых очень слабо развитых странах в условиях господства иностранных монополий и почти полного отсутствия национального капитала, бюрократическая буржуазия иногда выступает, как передовой отряд последнего, отличается высокой степенью активности и даже особой дерзостью. В нашей стране бюрократическая буржуазия и зарождалась как бы нехотя, и, унаследовав многие качества начальствующего сословия, действовала вяло, нерешительно. Но на этом этапе развития неокапитализма в СССР ее историческое значение было в другом: она показала дорогу, продемонстрировала осуществимость обогащения для отдельного дельца и возможность безнаказанного, хотя и формально запрещенного, капиталистического предпринимательства в эпоху Застоя и создала моральный климат, способствовавший прорастанию капиталистических отношений в феодализированной стране «развитого» квази-социализма. Правда, ведущую роль в этом процессе очень скоро перехватили другие силы, развернувшиеся в широких масштабах; бюрократическая же буржуазия вновь начнет играть активную самостоятельную роль в России в другую эпоху, а именно - в наши дни.

Эпоха Застоя затянулась. За это время из недр начальствующего сословия стали выходить новые поколения с другими жизненными установками, с другой идеологией (если можно считать идеологией примитивное, бездумное преклонение перед буржуазной заграницей и рабское копирование западного образца). Эти молодые поколения - «дети номенклатуры», с детства упивавшиеся восторженными рассказами родителей об их заграничных командировках, и преклонявшиеся перед образом жизни и общественным строем, господствующим «там, за бугром». Они только и ждали момента, когда многотысячные «трудовые сбережения»их партийных родителей перейдут по наследству в их руки. И как только этот, «скорбный для партии», момент наступал, - еще один новый молодой бизнесмен немедленно устремлялся на «черный рынок».

Нет, эти «молодые шакалы» на «черном рынке» погоды не делали. Ничему не желая серьезно учиться, даже бизнесу, такой доморощенный бизнесмен на каждой сделке нес одни убытки и, после нескольких неудачных спекулятивных операций, вполне закономерно окончательно прогорал. Но именно деньгами детей начальствующего сословия и был унавожен «черный рынок»; именно их деньги аккумулировали и ими оперировали настоящие - хотя и подпольные - коммерсанты. А прогоревшие «молодые шакалы», которых «черный рынок» продолжал неудержимо притягивать, оставались при «акулах черного рынка» в качестве «шестерок», а также мелкими «фарцовщиками» и т.п.

Другой, основной путь первоначального накопления капитала в эпоху Застоя - крупные хищения государственной собственности, ловкие мошенничества, распространившиеся большей частью в сфере торговли, и материально-технического снабжения. Несмотря на то, что граждан, уже имевших судимость, на работу, связанную с материальной ответственностью (а в торговле без этого нельзя), принимать у нас не рекомендовалось, сфера торговли во все годы квази-советской власти постоянно оставалась клоакой, куда стекались всевозможные отбросы общества. Махнувши рукой на «заветы Ленина», коммунисты сами так и не научились торговать; начальствующее сословие доверяло обслуживать себя любым жуликам, лишь бы они обслуживали хорошо. На возможности обогащения снабженцев в обстановке всеобщего попустительства начальствующее сословие смотрело сквозь пальцы.

В среде начальствующего сословия господствовало широко пропагандируемое мнение, что в условиях нашего «социалистического» общества попытки сколотить крупные состояния бессмысленны: на примере Остапа Бендера доказывалось, что подпольному миллионеру у нас некуда девать свои миллионы - значит, и смысла нет их приобретать. При этом не учитывалось, что герои Ильфа и Петрова мучились с бесполезными миллионами в годы, когда вся советская атмосфера была проникнута большевистской классовой непримиримостью, от которой постепенно ничего не осталось в атмосфере брежневского «бережного» попустительства не только по отношению к представителям начальствующего сословия, но и к их обслуге.

Благодушное попустительство, пропитывавшее основную массу начальствующего сословия, неверие (отчасти - показное) в саму возможность казнокрадства («это в Советской-то стране?!»), хищения в крупных размерах (а на мелкие - наплевать) ничуть не мешали представителям начальствующего сословия, составлявшим персонал карательных органов, механически исполнять свой долг, если им иногда случайно удавалось схватить расхитителя за руку - и, конечно, мелкого жулика гораздо чаще, чем крупного. Раскрываемость преступлений была невысока и продолжала постепенно падать и дальше - в ответ, естественно, росла преступность. Начиная с 1956 года, темпы роста преступности удваивались за каждые последующие десять лет, причем наиболее распространенными всегда были «преступления против собственности», т.е. хищения; но криминальная статистика до недавнего времени была строжайше засекречена, ее невеселые итоги были недоступны даже большинству начальствующего сословия.

Но как ни нехотя ловили жуликов наши правоохранительные органы, ими за 1989 год, например, был выявлен по стране ущерб от хищений в сумме 7,7 млрд., рублей (не считая мелких хищений на сумму не свыше 50 рублей, ущерб от которых достиг 1,8 млрд., рублей); кроме того, 13,3 млрд., рублей было присвоено работниками торговли, общественного питания, бытового обслуживания и жилищно-коммуннального хозяйства, путем обмана, обсчета, обмера, обвеса и т.п. покупателей и клиентов, за счет пересортицы, недовложения, подмены товаров и прочего жульничества всякого рода.

Казалось бы, разве на мелком жульничестве может вырасти целый класс? Но вот в начале 80-х годов одно журналистское расследование показало: если в течение дня каждого покупателя во всех магазинах страны обманули только на одну копейку, то в карманах продавцов образовалось более десяти миллионов рублей. И это ежедневно!

Все должности в руководящих организациях торговых ведомств замещались выходцами из тех же работников торговли, т.е. жуликами. (Если в торговую сеть случайно попадал элементарно честный человек, жулики не жалели усилий, чтобы подвести его под растрату и спровадить за решетку). Поэтому руководители торговых ведомств создавали всевозможные благоприятные условия для обсчета, обвеса и т.п. обмана покупателей.

Например, государственные цены на весовой товар в магазинах всегда выражались неокругленными цифрами, чтобы покупателю, не вооруженному в отличие от продавца - хотя бы счетами, труднее было сосчитать, сколько в действительности причитается с него денег за быстро и небрежно, к тому же, взвешенный товар. Все попытки механизации и автоматизации труда в торговле, мешавшие обману покупателей (молочные и др. автоматы, дозаторы сыпучих товаров и т.п.), оканчивались неудачей - работники торговли, как луддиты, быстро выводили автоматы из строя и забывали вызвать мастера для ремонта.

В тесном взаимодействии с хищениями в торговле, как другой зародыш «теневой экономики», развивалась спекуляция. Понятие спекуляции являлось одним из самых противоречивых в советском уголовном праве. Кроме первичного сбыта произведенного товара самим товаропроизводителем, всякое дальнейшее движения товара в торговле (если не принимать всерьез такую мотивацию торговой деятельности, как стремление осчастливить покупателя) имеет целью получить прибыль, путем продажи по повышенной цене товара, ранее купленного по дешевой цене, т.е. всякая перепродажа непроизведенного, покупного товара подпадает под признаки спекуляции, преследовавшейся в СССР, как уголовно наказуемое деяние. Теоретически вся деятельность государственных предприятий торговли могла рассматриваться, как подпадающая под признаки спекуляции, но закон обрушивался только на частника. Нетрудно представить себе, насколько обеднило бы рынок ревностное исполнение представителями власти этого закона, в быту большею частью игнорировавшегося.

Однако давно прошли те времена, когда спекулянты-одиночки с оглядкой торговали из-под полы привозным ширпотребом на вещевых рынках («толкучках»), боясь милиции и обвинения в «тунеядстве». С самого начала эпохи Застоя, при благодушном попустительстве со стороны начальствующего сословия, коммерческие операции спекулянтов стали расширяться, быстро развивалась централизация спекулянтского капитала, т.е., вместо прежних спекулянтов-одиночек, «толкучками» завладели «шестерки» крупных коммерсантов, ворочавших миллионами. По мере постепенного ухудшения государственного снабжения трудящихся товарами массового потребления, спекулянты-организаторы начали планировать и организованно проводить широкомасштабные спекуляции товарами повседневного спроса, полностью изымая - то один из них, то другой - из государственной торговли.

Сначала в руки спекулянтов переходили товары, менее важные в жизни народа: отдельные предметы парфюмерии (например, «тени» для век), отдельные хозяйственные товары (например, крышки для домашнего консервирования) и т.п. Численность армии спекулянтов быстро росла, толкучка выплеснулась из отведенных мест на главные улицы и площади городов, торгуя уже не с рук, а с автомашин, и вездесущие цыганки стали создавать летучие толкучки на каждом уличном перекрестке. К концу эпохи Застоя спекулянтское подполье способно было преднамеренно спланировать и мастерски спровоцировать «дефицит» любых товаров в масштабе всей страны - то сахара, то табачных изделий, то моющих средств и т.д.

Что касается упомянутой выше категории «мелких» хищений, то под нею подразумеваются, в основном, «несуны»(воровать в супермаркетах наши люди еще не научились). В послевоенную эпоху «несуны»были существенным фактором стихийного перераспределения продовольствия в голодной стране: каждый «несун»обеспечивал тем или иным продуктом питания не только свою семью; вокруг каждого «несуна» возникал своеобразный ареал из друзей, соседей, знакомых, что приносило «несуну», естественно, немалый «навар»; ареалы смыкались и перекрывались между собою, охватывая в совокупности значительную часть населения страны.

В позднейшую эпоху едва ли не весь «навар» пошел на пропой; «несуны» нового поколения - эпохи Застоя тащить стали не только продовольственные товары, но все, что ни попадалось под руку; иной алкаш- неудачник, не располагающий на своем рабочем месте ничем, имеющим, по Марксу, меновую стоимость, тем не менее тащил с работы в кармане никому не нужные в быту железяки - только потому, что, когда «душа горит», она требует действий - пусть даже бессмысленных и безнадежных...

Нетрудно, сопоставив цифры, сообразить, что указанный выше суммарный ущерб от мелких хищений возник в результате не менее чем 36 млн. случаев задержания «несунов» (фактически их было, разумеется, много больше: не у всех же цена похищенного была максимальной - именно 50 рублей; а главное - задержана-то была лишь небольшая часть всей армии «несунов»). И все же, если считать хотя бы как минимум 36 млн. «несунов», - ведь это из 100 млн. трудящихся, занятых в СССР в материальном производстве и распределении, т.е. не менее трети работяг - «несуны». С точки зрения нравственной - печальная была картина, когда «всенародное» государство растаскивалось по мелочам своим народом.

Но для дальнейшей эволюции этого государства в эпоху Застоя были гораздо опаснее такие случаи, когда подобные же миллионные и миллиардные, но не учтенные статистикой, похищенные суммы попадали не по мелочи в миллионы нечестных рук, а в одни руки - в руки подпольного финансиста. Во многих случаях подпольная финансовая и промышленная деятельность начиналась с крупного хищения. Известны отдельные случаи (а сколько их осталось неизвестно!), когда, например, принималось правительственное решение построить завод; его строили, по всем отчетам, несколько лет; на строительство ежегодно отпускались кредиты; наконец, стройка заканчивалась; назначалась государственная комиссия, которая принимала построенный завод; но когда плановые органы пытались распорядиться его продукцией, - только тогда выяснялось, что этот завод никто никогда не строил, даже не начинал; а куда исчезли отпущенные на строительство деньги, - никто не знает. По некоторым оценкам, в конце эпохи Застоя ежегодно бесследно растаскивалось до трети от суммы инвестируемых кредитов.

Как и во всяком деле, для успешного расхищения государственной собственности - в торговле ли, в строительстве, в других ли сферах - требовался определенный специфический талант, практика, опыт, профессионализм, иначе неизбежен провал. Поэтому из государственной торговли и снабжения, как и на «черном рынке», в миллионеры выходили очень немногие. Немногие же умели вложить приобретенный капитал так, чтобы он непрерывно приносил максимальную прибыль (а неспособный к предпринимательской деятельности, но удачливый расхититель наворованные деньги обращал в сокровища и сидел над ними, как Кощей - известны из криминальной практики и такие сюжеты).

Но чаще всего подпольная коммерческая деятельность просто неудержимо прорастала в трещинах и дырах квази-социалистической экономики. К концу эпохи Застоя подпольный бизнес лез уже изо всех щелей. Начиналось порою с малого: например, изобретения, отвергнутого, как водится, руководимой начальствующим сословием легальной экономикой; или хотя бы небольшого усовершенствования в технологии производства или организации труда, которое все же было внедрено без ведома руководства предприятия. Такое усовершенствование или повышало производительность труда, уменьшало материало- и энергоемкость продукции, снижало ее себестоимость, перерабатывало отходы производства, или что-нибудь подобное. Уменьшение материалоемкости давало экономию сырья, а это - дополнительная (из сэкономленного сырья или переработанных отходов), неучтенная, «левая» продукция; оставалось лишь наладить ее сбыт. Производство нелегальной, «левой» продукции непосредственно в цехах государственных предприятий, параллельно с законной продукцией - вот своеобразный криминал так называемых «цеховиков». По мере расширения «дела», «левое» производство могло быть перенесено в обособленные цеха или филиалы тex же предприятий, т.е. сохраняло свою прежнюю «крышу».

Изготовить «левый» товар - это не самое сложное: рабочий, согласный подработать дополнительно, в каждом цеху найдется. Но далее товар нужно упаковать, вывезти за ворота фабрики и доставить на «торговую точку», взявшуюся этим «бесфактурным» товаром торговать. И каждый этап движения товара, каждое звено в системе связей «цеховик» должен оплатить рублем, а следовательно - иметь первоначальный капитал (где-то ранее наворованные деньги) или просить кредит у подпольного финансиста (за высокий процент при жестких сроках возврата).

Частное предпринимательство в СССР со сталинских времен преследовалось законом. Тем не менее, оказалось, что в «стране развитого социализма», стоявшей, по анекдоту, одной ногой уже в коммунизме, можно было в любой точке при желании организовать частное капиталистическое предприятие - стоило лишь рублем поманить. Причем и рубль-то к хозяину обратно возвращался в форме капиталистической прибыли.

Чтобы, раздобыв первоначальный капитал, создать прибыльное производство, наладить бесперебойное снабжение предприятия сырьем и выгодный сбыт продукции - и все это нелегально, в обход всех законов (а следовательно, нельзя ничем обидеть ни одного из рабочих нелегального предприятия, чтобы не выдали, не донесли), для этого определенно нужно было быть гением в своем деле. Но Русская земля не оскудела гениями, в том числе и на криминально-экономическом поприще.

Впоследствии, уже в годы Перестройки, один такой русский бизнесмен, вспоминая свой нелегальный бизнес, сравнивал себя с боксером- канатоходцем, одновременно ведшим бой и балансировавшим на проволоке. И ведь получалось!

Накопление капиталов, не охраняемых Законом (так как подпольные предприниматели не могли обращаться за защитою ни к каким государственным органам), сделала бы эти капиталы легкой добычей для преступного мира, если бы подпольные предприниматели не обратились за помощью и защитой именно к нему. К этому времени поколение, неудовлетворенных сложившимся квази-советским обществом, подростков, в послеоттепельные годы срезавших телефонные трубки и вытаптывавших цветочные клумбы, повзрослело, но не смирилось с окружавшей его действительностью, с ненавистью отвергнув господствовавший конформизм.

Респектабельная часть общества отвечала им наименьшей ненавистью, автоматически выталкивая непримиримых из своего мира - в мир преступный. Обращаясь к последнему за защитой от него же самого, подпольные предприниматели и коммерсанты находили в рядах рэкетиров немало ярких индивидуальностей, способных успешно заниматься не только рэкетом, но и нелегким подпольным бизнесом, так что всевозможные связи между подпольными предпринимателями и обыкновенными бандитами, порождая всевозможные промежуточные типы, перекрещивались во всех направлениях.

Своеобразным путем к обогащению вскоре стала маклерская деятельность, основанная на специфическом редком таланте отдельных «великих комбинаторов», но и они преследовались законом.

Противоположный тип - удачливый расхититель (в любой форме) государственной собственности, сумевший урвать небольшой капитал, но не обладавший интеллектуальным уровнем, необходимым для создания нелегального, подпольного предприятия; он обычно склонялся к такой деятельности, где бизнес сопровождается насилием - таковы, например, «перекупщики», с того времени и - тем более - до сих пор подвизающиеся на так называемых «колхозных» рынках, в просторечии - базарах, где по идее должны торговать своими товарами крестьяне и другие мелкие производители сельскохозяйственных товаров.

Располагая деньгами, группой «шестерок» и бандой рэкетиров, базарный перекупщик контролирует подвоз товаров крестьянами на базар; через «шестерок» он скупает у крестьян наиболее ходовой товар оптом и по дешевой цене еще на подступах к базару; «шестерки» потом распродают этот товар на базаре по монопольной, дорогой цене. Если крестьянин не соглашается на предложенную базарным перекупщиком цену и пытается торговать своим товаром сам - с ним расправляются рэкетиры. Милиция и администрация «колхозного» рынка либо подкуплены базарным перекупщиком, либо боятся связываться с бандой.

Вскоре базарный перекупщик становится на данном базаре полновластным царьком; нередко от спекуляции овощами он переходит к торговле более прибыльным товаром: оружием, наркотиками и т.п. По всей стране базары превратились в рассадник уголовщины; ленинградские власти признали криминогенность всех своих рынков еще в 1990 году.

Складывавшуюся таким образом новую русскую буржуазию, нелегально возникшую и нелегально действовавшую, приходится определить, как буржуазию криминальную, преступную. В процессе возрождения уничтоженной Сталиным русской буржуазии, который можно считать своеобразным повтором первоначального накопления, криминальная составляющая выделяется, как самая заметная. В результате создания, за счет нелегальных капиталов криминальной буржуазии, отдельных закрытых цехов на государственных предприятиях или подпольных «филиалов» последних, связанных между собою устными, но прочнейшими договорными отношениями; с собственными подпольными квази-банками, располагавшими и золотом, и валютой; с надежной сетью тайных информаторов в органах управления; с юридической консультацией доверенных адвокатов, «арбитражем» уголовных «авторитетов» и прочей необходимой инфраструктурой; с бандами рэкетиров, наконец, обиравших, но и реально охранявших своих подопечных, - в стране появилась растущая, как на дрожжах, «теневая экономика».

Передовым отрядом криминальной буржуазии можно назвать организаторов и дельцов наркобизнеса. Хотя ни один вид наркомании, кроме алкоголизма, никогда не был характерен для русского народа, спрос со стороны зарубежного, в основном западного, рынка и наличие нетронутых природных ресурсов наркосодержащего дикорастущего сырья способствовали возникновению и в СССР этого преступного промысла, сразу прославившегося головокружительными темпами обогащения. На конец 80-х годов по СССР годовой оборот капитала наркобизнеса оценивался в 14 млрд. рублей. Поскольку наркобизнес требует соединения в одну цепочку добычи сырья, его лабораторной переработки и сбыта продукции, наркобизнес сразу проявил черты «организованной преступности».

После наркобизнеса и торговли оружием, среди специализированных отраслей «теневой экономики» на третье место по суммам товарооборота вышел кинобизнес, первоначальное направление которого - видеобизнес, т.е. «пиратский», без лицензии, ввоз из-за границы, копирование, озвучивание, размножение, прокат и сбыт зарубежных видеофильмов, в значительной части порнографических. Годовой оборот «видеопиратства» к концу 80-х годов достиг полутора миллионов долларов. Точно так же, «пиратским» методом, к этому времени выпускалось в СССР до половины всех продаваемых пластинок, а из числа «долгоиграющих» - до 95%. По мере накопления капиталов, кинодельцы все чаще рискуют финансировать самостоятельное создание не только роликов, но и полнометражных кинофильмов. Замечательно, что большинство из них отличаются, бесспорно, высоким эстетическим уровнем, что необходимо для успешного сбыта их на рынке, но встречается и «черная порнуха».

Можно еще отметить такие узкоспециализированные виды подпольного бизнеса, как ввоз, а также местное производство и сбыт печатной порнографической продукции; хищение из полубесхозных запасников музеев, а также скупка за гроши рассеянных по всей стране предметов антиквариата и контрабандный вывоз их за границу; подделка иностранных фирменных знаков на наших - причем далеко не лучших - товарах; и тому подобные всевозможные «художества», весьма разнообразящие «теневую экономику». По некоторым оценкам, все, вместе взятые, виды «околокультурного» бизнеса в сумме ежегодно приносили и приносят преступникам большую прибыль, чем государственный бюджет ассигнует на финансирование культурных нужд страны.

Однако основой «теневой экономики» в течение всей эпохи Застоя оставалось подпольное производство и сбыт полезного обществу товара, успех которого у покупателей и прибыльность для предпринимателей определялись лучшим, чем в государственной торговле, знанием потребительского спроса, повышенным техническим уровнем и лучшей организацией труда на производстве, хотя и подпольном.

На первых порах нечасто случавшийся провал отдельных партий «левого» товара, некоторых подпольных предприятий и даже гибель от рук властей целых нелегальных «фирм» представлялись криминальной буржуазии естественным явлением - капиталистический (домонополистический) способ производства всегда содержал в себе неизбежный элемент риска. Но вскоре объем деловых операций «теневой экономики» и размеры подпольного производстве возросли настолько, что, с одной стороны, каждый провал грозил чересчур большими убытками, а с другой стороны, уже не оставалось технических возможностей укрывать в «подполье» разросшиеся нелегальные фирмы и расширяющиеся производства от «недремлющего ока» соответствующих властей.

Техническая необходимость заставила криминальную буржуазию делиться своими нелегальными прибылями с самыми низшими (обычно - неноменклатурными) представителями власти, подкупая их сначала по одному; но по мере умножения капиталов криминальной буржуазии, она получила «покупательную способность» прибирать к рукам всех, мешавших бизнесу, младших чиновников и стражей порядка - пучками, как редиску. В особо сложных случаях приходилось либо протаскивать в органы власти, призванные по положению бороться с «черным рынком» и «теневой экономикой», специально командированных в эти органы «своих людей», т.е. представителей криминальной буржуазии; либо вовлекать в свои подпольные фирмы хилые капиталы бюрократической буржуазии, используя служебное положение и связи ее представителей для обеспечения беспрепятственного функционирования тайных предприятий, безнаказанности расхитителей и банд рэкетиров. По оценке социологов, в середине 80-х годов криминальная буржуазия тратила на подкуп представителей власти до трети всех своих доходов.

Всевластие криминальной буржуазии, ворочавшей все более крупными капиталами под охраной собственных вооруженных сил, в результате начавшейся смычки этой буржуазии с продажными должностными лицами (вплоть до самых высших уровней), принадлежавшими к начальствующему сословию, привело к началу формирования преступного сообщества, которое во всем мире принято называть «мафией». Поскольку власть купленных мафией должностных лиц распространяется, как правило, на ограниченные территории, сфера действия каждой мафии приурочена к определенным местностям. К концу эпохи Застоя формирование местной мафии в отдельных регионах страны только еще начиналось; сложившиеся мафиозные сообщества подвизались, в основном, в столицах.

Э. Лимонов в упоминавшейся выше статье «открыл» существование в нашей стране «Новой Буржуазии», но вложил в это понятие совершенно превратный смысл, называя так дипломированных специалистов, наживающихся, якобы, за счет своих знаний. Это - явная нелепость, так как и диплом, и подлинные знания приносят пшик, а не капитал, нашим специалистам. «Новая Буржуазия» в СССР действительно возникла. Однако в настоящее время она состоит, по меньшей мере, из четырех разных прослоек, так что, во избежание путаницы, лучше не пользоваться лимоновским термином, а употреблять более конкретный.

12.

Необходимость вынуждала, но у криминальной буржуазии не было ни малейшего желания тратить свои нелегко доставшиеся прибыли на подкуп всевозможного начальства. Чисто экономический расчет подсказывал ей, что с ростом коммерческих оборотов тратить деньги на подкуп представителен начальствующего сословия, да и мелких чиновников - тоже, будет становиться все более и более накладно. Буржуазия во все исторические эпохи требовала дешевого правительства, либо передачи ей самой всей полноты власти. За краткий период бурного развития своей деятельности к этому же мнению пришла и квази-советская криминальная буржуазия.

Лимонов упрекает «Новую Буржуазию» в том, что она вознамерилась отнять у начальствующего сословия сразу всю полноту власти, но это совершенно естественно: в условиях квази-советского тоталитарного режима при фактическом отсутствии всякой политической жизни, у криминальной буржуазии не было никаких средств принудить начальствующее сословие поделиться с нею властью, не было вообще никаких возможностей для легальной политической борьбы.

А между тем, буржуазия умеет считать деньги - и свои, и государственные; квази-советской криминальной буржуазии давно уже было ясно, что начальствующее сословие управляет страною абсолютно негодным образом, ведет страну к экономической катастрофе и, конечно, не заслуживает тех материальных благ, которые присвоила себе за счет полунищего народа. Поэтому криминальной буржуазии было особенно жаль отдавать начальствующему сословию хоть копейку из добытых прибылей.

Словом, к концу эпохи Застоя «теневой экономике» стало тесно в подполье, а главное - убыточно; к тому же криминальная буржуазия в это время с полной определенностью осознала свои классовые интересы. Легализация частнопредпринимательской деятельности в производственной сфере; беспрепятственное и бесконтрольное формирование «свободного рынка» частнопредпринимательских товаров с неконтролируемыми, стихийно складывающимися ценами; легализация частной торговли с заграницей (вместо процветавшей контрабанды); реабилитация коммерческой деятельности, именовавшейся в советском уголовном праве «спекуляцией»; легализация подпольных квази-банков, разрешение частных кредитных и валютных операций; отстранение от власти начальствующего сословия, управлявшего страною некомпетентно и неэффективно, слом бюрократической машины административно-командной системы управления, - вот основные цели и требования криминальной буржуазии, ни разу никем четко, как программа, не сформулированные, никому конкретно не предъявленные, но выявившиеся сами собою в дальнейшем по мере их достижения (а все они сегодня уже достигнуты).

Легализация частного предпринимательства в промышленности и строительстве призвана была не только освободить «подпольную» буржуазию от затрат на подкуп соответствующих представителей власти, но и позволить, не боясь доноса и разоблачения недовольными рабочими, резко снизить оплату труда на вышедших из «подполья» частных предприятиях, а это - дополнительные прибыли; необходимость миндальничать с рабочими у хозяина сразу отпадала.

(Речь шла на первых порах только о легализации созданных криминальной буржуазией подпольных предприятий - о приватизации государственных предприятий, а тем более - о полной смене общественного строя криминальная буржуазия пока еще не мечтала).

Транспортировка и сбыт «левого» товара были самыми уязвимыми звеньями в подпольном бизнесе; свободное формирование рынка частных товаров со стихийно складывающимися ценами, полное невмешательство государства в процесс ценообразования в частном секторе представлялось самым необходимым условием дальнейшего функционирования и расширения частного производства по выходе из подполья.

Легитимизация контрабанды нужна была для удешевления самого процесса внешней торговли, что означало удешевление импортных товаров на внутреннем рынке, расширение их сбыта; а ведь прибыль продавец имеет от продажи каждой единицы товара, так что в расширении сбыта торговец заинтересован даже больше, чем в высоких ценах. Таким же образом отмена уголовной ответственности за спекуляцию, устраняя фактор риска, влекла за собою удешевление товаров и расширение их сбыта, т.е. опять-таки дополнительные прибыли.

Не менее чем преследование спекуляции, был непоследователен запрет на куплю-продажу иностранной валюты. В крупнейших городах страны давно уже была создана сеть магазинов, где торговля велась только на доллары (другая валюта обменивалась на доллары в обменных пунктах). Кроме иностранных туристов, эти магазины были доступны лишь для самых привилегированных представителей начальствующего сословия, возвратившихся, к примеру, из длительной заграничной командировки, оплаченной валютой. Вход в эти магазины был свободный, но если какой-нибудь «совок», соблазнившийся каким-нибудь заграничным шиком до потери сознательности, пытался на «черном рынке» за углом валютного магазина купить доллары у подвернувшегося спекулянта и, разумеется, попадался, - от 3-х до 15-ти лет (с конфискацией его жалкого имущества).

Криминальной буржуазии легализация всякой финансовой деятельности нужна была лишь потому, что финансовый механизм «теневой экономики» к этому времени уже сложился, исправно функционировал, но подпольные условия, естественно, все же стесняли его деятельность.

Наконец, переход власти к криминальной буржуазии с лишением начальствующего сословия его льгот и привилегий должно было сократить раздутые общественные фонды потребления, из которых кормилось начальствующее сословие, и развернуть за счет государственного бюджета всевозможные протекционистские мероприятия, а также совершенствовать инфраструктуру народного хозяйства в направлениях, выгодных криминальной буржуазии.

Видно на каждом шагу, что достижение этих целей, в конечном счете, сулило криминальной буржуазии дополнительные прибыли; а прибыль - это и есть смысл существования любой буржуазии, и русская криминальная буржуазия исключением отнюдь не является. Не только и не столько из-за власти пошла борьба между нею и начальствующим сословием - анализ показывает, что и в наши дни классовая борьба во всех ее проявлениях упирается в рубль. Но ни одна из борющихся сторон никогда в этом не признается.

Во всех буржуазных революциях, выступая против власти феодалов, буржуазия всегда стремилась вести за собою весь остальной народ и свои классовые интересы и требования старалась выдавать за цели и требования общенародные. С таких же позиций выступила и наша, едва народившаяся, криминальная буржуазия в лице ее первых идеологов, вышедших большею частью из ученых-экономистов еще в годы Оттепели (и продолжающих - умножаясь в числе - выступать в том же духе до сих пор).

Легализация частного предпринимательства выдавалась и выдается ими за единственный способ резко расширить производство и быстро насытить рынок всевозможными товарами по общедоступным ценам. Для маскировки капиталистической сущности частного предпринимательства упор сначала делался на кооперативные, акционерные и другие коллективистские формы собственности на средства производства. Увы, за годы Реставрации, т.е. протекшие с начала приватизации государственных предприятий, ни резкого, ни хотя бы скромного роста производства в стране отнюдь не наблюдается; наоборот, продолжается спад.

Идеологи Перестройки вправе были бы надеяться, что частное предпринимательство обеспечит нашей экономике резкий рост производства, если бы в стране имелись свободные капиталы, но в СССР их не было и быть не могло; следовательно, обещания «перестройщиков» изначально были ложными.

«Свободный» рынок с неконтролируемыми, стихийно складывающимися ценами выдавался и выдается его апологетами за единственный, действительно надежный, апробированный на Западе, механизм регулирования экономики, безошибочно - в отличие от централизованного планирования - и чутко улавливающий не только реальные потребности общества, но и «капризы моды» - все нюансы и колебания вкусов потребителя - и автоматически, якобы, приспосабливающий производство к этим нюансам и колебаниям. О том, что «автоматическое» приспособление производства к запросам рынка практически означает разорение одного предпринимателя, не угадавшего колебания рыночного спроса, закрытие его предприятия, увольнение и безработица для его рабочих и т.д. ; и только после этой трагедии - выступление на рынке другого предпринимателя, лучше угадавшего запросы рынка, - об этом апологеты «свободного» рынка (т.е. капитализма) предпочитают умалчивать. Потери общества от ежедневного разорения отдельных предпринимателей, простоя предприятий, безработицы уволенных рабочих - это все не в счет.

Правда, убытки общества от ошибок централизованного планирования, а тем более - от ошибочных всесоюзных кампаний (вроде распространения посевов кукурузы до самого Северного Полярного круга), если их подсчитать, могут оказаться больше, чем неизбежные убытки от стихий рынка. Но ведь никто их не подсчитал, сопоставления такого не сделал; все утверждения и сторонников, и противников «свободного» рынка умозрительны и бездоказательны, данные статистики и социологии - фальсифицированы. «Правой» в этом споре всегда оказывается та сторона, которая находится у власти.

Спекуляция и контрабанда выдавались апологетами капитализма за полезные обществу методы снабжения населения такими привозными, и в частности импортными, товарами немассового потребления - в значительной части «предметами роскоши», - транспортировка и сбыт которых почему- либо не выгодны крупной оптовой, тем более государственной, торговле и транспорту. Без спекулянтов, якобы, Сибирь не видела бы многих фруктов (ведь спекулянт берет на себя риск по доставке скоропортящегося товара), а Москва не видела бы кедровых орешков, обычно выпадавших из ассортимента товаров государственной торговли.

Такое оправдание спекуляции апологетами «рынка» полностью искажало фактическое положение дел. Подлинный криминал спекуляции в действительности состоял не просто в перепродаже дешево купленного товара по дорогой цене (кто же его купит?); подлинный криминал был в том, что по дешевой цене спекулянт скупал дефицитный товар в государственной торговле (порою весь запас данного товара без остатка; и не через прилавок, а «по блату», через заднюю дверь магазина) и перепродавал этот, сразу ставший дефицитным, товар по монопольной цене, превышавшей государственную во много раз, т.е. монополия государства на торговлю данным товаром заменялась монополией спекулянта. Следовательно, антиобщественный характер в действительности имеет не сама спекулятивная операция, а монополия - как государственная (слишком легко позволяющая себя заменять), так и частная. (Теперь, когда в торговой сделке с обеих сторон выступают частные коммерсанты, вопрос о спекуляции отпал сам собою).

В целом, частнопредпринимательская деятельность превозносилась в 80-х годах ее теоретиками и апологетами в двух ракурсах: с одной стороны, «теневой экономике» ставилось в заслугу то, что она, даже преследуемая законом, тем не менее, ухитрялась дополнять экономику централизованную, плановую, стихийно латала все прорехи последней, обеспечивала население всеми товарами и услугами, в том числе и теми, которые ошибочно были пропущены в государственных планах. В более широком аспекте утверждалось, что частное предпринимательство способствует ускорению экономического развития, что его деятельность будоражит экономическую жизнь страны, способствует общественному прогрессу.

При этом умалчивалось о том, что, объективно способствуя экономическому развитию, субъективно частнопредпринимательская деятельность имеет основной целью выколачивание прибыли и личное обогащение предпринимателей. Положительно оценивая основной жизненный принцип коммерсантов, в фольклорной формулировке звучащий: «Хочешь жить - умей вертеться!» - апологеты капитализма противопоставляли предпринимателей, как стимуляторов экономического развития общества, инертной и косной массе равнодушных и ленивых (мотив, характерный для буржуазной идеологии всех времен и народов, в России 80-х годов, направленный особенно против правившего начальствующего сословия).

Подобным же образом апологеты рыночной экономики замалчивали все ее «минусы» и превозносили одни лишь «плюсы». Ученые рассуждения на какую-либо одну из подобных тем в эпоху Застоя изредка появлялись на страницах журналов, чаще - неспециальных, так как протащить статью, завуалировано преподносившую буржуазную идею, в журналы специальные было еще труднее. Так, одна из первых статей, пропагандировавших рыночную экономику, была опубликована академиком Петраковым в 1970 году в литературном журнале «Новый мир».

Подобные статьи, написанные обычно квази-ученым языком, были малодоступны широкой публике. Их авторы явно больше беспокоились о том, чтобы обвести вокруг пальца цензуру, чем о расширении аудитории для пропаганды своих идей. Редкие и разрозненные, узкие по тематике, эти статьи разных авторов не составляли единой программы и касались исключительно только экономики: пытаться ставить вопрос о власти, т.е. об отстранении от власти КПСС, осуществлявшей, якобы, диктатуру рабочего класса, в условиях тоталитарного режима было совершенно безнадежно; хотя власть КПСС в действительности стала формой классовой диктатуры начальствующего сословия, но ни одной статьи об этом через цензуру пройти не могло абсолютно. Ставить вопрос о власти решались лишь такие диссиденты, которые либо пользовались мировой известностью - подобно академику Сахарову, либо находились в безопасном «далеке» - за границей, но до России их голоса практически почти не доходили.

Таким образом, в начале 80-х годов уже можно было констатировать наличие в недрах квази-советского общества вполне сложившегося нового буржуазного класса - криминальной буржуазии вполне сформировавшейся экономически, осознавшей свои классовые интересы и готовившейся к борьбе за власть с начальствующим сословием. Однако это была не единственная угроза, нависшая над правившим начальствующим сословием к концу эпохи Застоя.

13.

Год от года квази-советскому руководству делалось все очевиднее, что, втянутый империалистами в гонку вооружений еще с 1946 года, СССР эту «холодную войну» явно проигрывает. Несмотря на то, что квази-советский военно-промышленный комплекс ежегодно откусывал от государственного бюджета (как правило, безотказно) огромные средства, представители начальствующего сословия, командовавшие армией и военной промышленностью, использовали эти средства бесхозяйственно и безответственно. Даже за последнее время, когда и с военных начался хотя еще очень слабый спрос, они все еще не могут переломить свои многолетние привычки, разбрасываясь не только «движимым» имуществом (где только ни ржавеют у нас военные железяки!), но бросая порою на произвол судьбы целые, специально для них построенные, города, поселки и зарубежные базы. А вопиющая бесхозяйственность, допускавшаяся ими раньше, в годы Застоя, все еще прячется под грифом «Секретно».

В результате, угробив за несколько десятилетий астрономические суммы военных расходов, квази-советский военно-промышленный комплекс не обеспечил надежной обороны страны, в частности в случае войны с применением новейшей военной техники. Со дня изобретения атомной бомбы наша военная техника на протяжении десятилетий оставалась в роли догонявшей уходившую вперед Америку, Достигнутый нами пресловутый «паритет» был миражом, иллюзией. Мы добились равного с Америкой объема ежегодного производства военной техники, но нам для этого требовались горы угля и стали, мегаватты энергетических мощностей; американцам же за счет применения новых синтетических материалов и компьютеризации технологических процессов - производство такого же, как у нас, количества ракет давалось гораздо легче и дешевле.

Отдельные инциденты, становившиеся известными (из массы неизвестных) всему народу, - такие, как уничтожение над Японским морем южно- корейского пассажирского самолета и, наоборот, неуничтожение иностранного самолета, нагло севшего в Москве на Красной площади, - не позволяли далее скрывать слабость нашей противовоздушной обороны. Несколько позже наша ракетная техника опозорилась перед всем миром, когда, нашим оружием ощетинившийся, понадеялся на него Ирак, но был легко разгромлен американцами.

Квази-советское руководство знало и о состоянии «мирного» сектора экономики СССР, где почти весь основной капитал нуждался в модернизации, а капиталовложения направлялись, вместо этого, в неэффективные, но престижные проекты; рабочий класс был деморализован иждивенчеством на основе «выводиловки», и производительность труда падала, а не росла; постепенно, но неуклонно обострялся дефицит товаров народного потребления, росли, хоть и неофициально, цены на них, всесторонне ухудшалось качество жизни.

На всей экономике страны сказывались неэффективное руководство ею со стороны начальствующего сословия и паразитический образ жизни последнего, присваивавшего себе год за годом все большие объемы прибавочного продукта. А яблоко, выгрызенное изнутри червяком - начальствующим сословием, не просто потеряло часть своего веса, такое яблоко вообще никуда не годится.

Даже по данным официальной статистики, к концу эпохи Застоя объем промышленного производства в СССР расти перестал; сельское хозяйство, хирея на глазах, толкало страну во все большую зависимость от импорта продовольствия. Тем не менее, имея экономику страны в таком состоянии, начальствующее сословие заставляло СССР все еще пыжиться и играть роль сверхдержавы, предприняв бессмысленную и безнадежную интервенцию в Афганистане (в экономическом отношении - добавив себе еще один камень на шею, в военном отношении - показав себя полным слабаком: наша перехваленная армия с полу средневековым Афганистаном и то справиться не смогла).

Вместо того чтобы по объему промышленного производства перегнать к 1980-му году США, как требовала «хрущевская» программа КПСС, СССР к тому времени стал сдавать одну экономическую позицию за другой - его экономика надорвалась, непомерные военные расходы совершенно ее обескровили. Слишком неравноценны были исходные, стартовые рубежи гонки вооружений; наши соперники в этой гонке выиграли многолетнее соревнование, а мы ради этой гонки истощили свои недра, вырубили леса, довели до износа промышленность, запустили обезлюдевшие деревни, приучили работяг оценивать свой труд в среднем в двадцать раз дешевле, чем на Западе, и, несмотря на все жертвы, соревнование проиграли. Наше поражение вскоре невозможно стало далее скрывать.

Когда в конце 1979 года квази-советское руководство начало интервенцию в Афганистане, весь капиталистический мир, воспользовавшись этой нашей преступной ошибкой, развернул широкую антисоветскую кампанию; однако наша интервенция упрямо продолжалась даже тогда, когда ее бесперспективность с военной точки зрения стала очевидной.

Все же проявления реальной действительности, хоть медленно, но проникали в сознание квази-советских высших партократов, и через два года после вступления в Афганистан, когда руководители СССР и «братских» квази-социалистических стран готовили интервенцию для подавления народных волнений в Польше, американский президент конфиденциально пригрозил им вмешательством в конфликт США, а если потребуется, то и всего НАТО, и этого оказалось достаточно, чтобы интервенция в Польше не состоялась. В это же время - в начале 80-х годов - квази-советское руководство негласно предупредило Фиделя Кастро, что СССР не станет ввязываться в военные действия, если США все-таки решатся предпринять интервенцию на Кубе. Налицо было отступление СССР и по всем другим пунктам противостояния с США.

Но стоило нам выказать свою слабость, и весь империалистический мир, чьи заправилы давно уже этого ждали, именно ради этого изобрели «холодную войну» и форсировали гонку вооружений, теперь отреагировал на нашу слабость так, как ему и полагалось, т.е. по-империалистически: президент США Рейган в одном из своих выступлений нагло объявил СССР «Империей Зла». В таком тоне можно третировать только ослабевшего противника, которого уже совершенно не опасаешься, не принимаешь всерьез.

Патовое состояние квази-советской экономики было, конечно, известно высшему партийно-государственному руководству страны (эффективно управлять может только хорошо информированный управленец) Немногочисленные сторонники реформ в высшем руководстве еще в конце 70-х годов поднимали вопрос о непосильности дальнейшей гонки вооружений для СССР и необходимости начать постепенную конверсию военной промышленности,

Под давлением сторонников реформ для «проверки» состояния народного хозяйства страны в конце 70-х годов была создана комиссия во главе с председателем Государственного Комитета по науке и технике академиком Кириллиным - типичный бюрократический прием: опасный вопрос сбагрить в дополнительно созданную, внештатную комиссию, про которую потом забыть. Но Кириллин не понял, что хотела от него правящая «верхушка», или, может быть, как настоящий ученый, стремился к истине, во что бы то ни стало, только его комиссия вскрыла такую неприглядную картину, что на ее доклад был срочно наложен гриф «Секретно», а сам Кириллин вскоре лишился своего поста. И больше никаких выводов из доклада комиссии не последовало. Правящая «верхушка», полностью разделяя все пороки своего начальствующего сословия, до последней возможности охраняла свой «личный покой».

Только внешнеполитическое, глобальное отражение серьезности упадка нашей экономики вывело, наконец, квази-советское руководство из обычной полу летаргической пассивности. К тому же в это время начальствующее сословие в центре и на периферии стало ощущать все большее беспокойство ростом неподконтрольных начальству капиталов криминальной буржуазии и быстрым расширением операций «теневой экономики». Было очень соблазнительно объявить именно «теневую экономику» виновной во всех бедах страны. Однако для этого начальствующему сословию необходимо было проявить хотя бы минимальную активность, но таковая в рядах сословия обнаружилась у очень немногих. Экономический кризис, внешняя угроза со стороны наглеющих империалистов и внутренняя угроза со стороны «теневой экономики» все же раскачали начальствующее сословие настолько, что - ранее едва заметное в его рядах - течение реформаторов заметно активизировалось и стало все упорнее, хотя на первых порах и безуспешно, убеждать свое сословие в настоятельной необходимости перемен в экономической и политической жизни страны.

10 ноября 1982 года, не выдержав на сей раз октябрьскую праздничную «перегрузку», умер, наконец, Генеральный Попуститель Леонид Брежнев. Сменившему его Юрию Андропову предстояло найти выход сразу из всех неприятностей: вытащить из кризиса экономику, дать ответ на вызов империалистов и прибрать к рукам криминальную буржуазию. Возможности для маневра у начальствующего сословия еще оставались: нефтяная река еще не обмелела, финансы страны еще не были расстроены, практически не было внешнего долга. Мог же Китай как раз в эти годы начать свою осторожную (хотя и не без эксцессов) регулируемую, строго дозированную своеобразную «перестройку».

Опасность ускоренного обогащения криминальной буржуазии способствовала избранию Генсеком Андропова - ставленника силовых служб, главного чекиста эпохи застоя, 15 лет возглавлявшего Комитет Государственной Безопасности СССР. Однако наше начальствующее сословие во главе с Андроповым последний предоставленный историей шанс бездарно упустило. К еще слабым голосам сторонников реформ Андропов не прислушался. Для решения всех проблем ему показалось необходимым и достаточным восстановить на предприятиях трудовую дисциплину, навести порядок, «подвинтить гайки», в разболтавшейся стране. Но осуществить свой, новый НЭП (Наведение Элементарного Порядка) Андропов собирался не столько в интересах своего сословия (и уж, конечно, не в интересах народа), сколько из маниакального стремления к абстрактному Порядку.

Бедняга Андропов плохо знал русскую историю. Наводить порядок на Руси брались когда-то и заморские интервенты под командованием князя Рюрика, которых русские люди не случайно прозвали «варягами»; и князь Владимир Красное Солнышко, сажавший в погреб (за неимением тюрем в те поры) даже богатырей - защитников Земли Русской; и царь Иван Грозный, первый изобретатель «опричнины», т.е. по-нашему - «спецназа», ОМОНа; и царь Петр Великий, целыми днями не расстававшийся с увесистой дубинкою и частенько пускавший ее в ход; и царь Николай 1-й, тысячекратно размноживший дубинку пращура и прозванный за это Панкиным; и «вождь народов» Иосиф Сталин, истребивший советских коммунистов в мирное время больше, чем фашисты во время войны; но никому из них навести порядок на Руси не удавалось - так куда против них Андропову...

Ему удалось разворошить несколько осиных гнезд провинциальных мафий, например, краснодарскую, возглавлявшуюся самим первым секретарем краснодарского крайкома КПСС Сергеем Медуновым и его женою Валентиной Мерзлой.

Эта последняя была, несомненно, прекрасным специалистом своего дела и талантливым организатором, сумевшим наладить бесперебойное снабжением продовольствием такого своеобразного региона, как Город Сочи - курорт мирового ранга; при этом объемы ее собственных капиталов, вложенных в коммерческий оборот не уступали контролировавшимися ею капиталами государственными. Иначе вело себя третье (после Мерзлой) лицо краснодарской мафии - второй секретарь крайкома КПСС Тарада: получая в обстановке всеобщей коррумпированности громадные взятки, он прятал золото и драгоценности, исключая их из оборота капиталов; выгребая при аресте драгоценности из его тайников следователи не могли их переписать поштучно - регистрировали по весу.

Руководитель же партийно-хозяйственной мафии Медунов сам коммерцией не занимался. Многолетние следствие не нашло ни одного, подписанного им документа который содержал бы в себе откровенный криминал, и от уголовной ответственности ему удалось отвертеться.

Выявление и ликвидация немногих провинциальных мафий органами массовой информации скрывались тем тщательнее, чем крупнее был очередной скандал. Уличенные в криминале, партийно-советские руководители, как правило, из-под удара карательных органов выводились. Кое-кого постиг инфаркт, отдельные деятели кончали самоубийством (секретарь Президиума Верховного Совета СССР Георгадзе, министр внутренних дел СССР Щелоков, второй секретарь Краснодарского крайкома КПСС Тарада и др.); подлинные причины их смерти не сообщались.

Но немного повысившаяся активность силовых служб под руководством Андропова продолжалась недолго: к моменту достижения высшей власти здоровье Андропова было серьезно подорвано, так что из 15-и месяцев своего правления он в общей сложности 8 месяцев провел в лечебных учреждениях.

(Приходилось слышать обывательские рассуждения, мол, зачем безнадежно, смертельно больные руководители упорно цепляются за власть, до последнего дня пытаются продолжать свою работу. Неужели и в правду так велит им их партийный и патриотический долг? Однако надо иметь в виду, что современная медицина с помощью различных методов реанимации способна серьезно продлевать жизнь больных некоторыми болезнями. При этом многие современные курсы лечения и новейшие операции стоят чрезвычайно дорого и для «простых смертных» совершенно недоступны. В этих условиях для большого начальства уход на пенсию - прямая дорога на тот свет.)

Больному Андропову расшевелить свое сословие не удалось. Насколько «порядок» был не нужен самому начальствующему сословию, начавшему постепенно втягиваться в процесс неправедного обогащения и предпочитавшему ловить рыбку в мутной воде, видно из того, что оно после смерти Андропова на самый высокий пост в партии и государстве возвело смертельно больного человека, неспособного принимать решения. Но квази-советский народ и это не удивило: он привык за почти два десятилетия к одиозной фигуре Брежнева, не произносившего ни одного слова без бумажки с текстом, заранее подготовленным «аппаратом».

Видимо, начальствующее сословие 'в этот момент устраивали такие, на ходу умирающие, «вожди», как Константин Черненко; оно в массе своей еще не осознало, что уже скоро ему предстоит неизбежная борьба с народившейся буржуазией и что нелегкие экономические проблемы рано или поздно решать все же придется.

Однако за год с небольшим, отпущенные судьбою Черненке, в кругах начальствующего сословия значительно усилилось течение реформаторов, т.е. немногих пока еще представителей начальствующего сословия, осознавших, что последнее завело экономику страны в тупик и что сил для продолжения великодержавной политики на международной арене у СССР больше не осталось. Отдельные реформаторы, критически анализируя весь послеоктябрьский период русской истории, приходили порою к далеко идущим, их самих пугавшим, выводам, близким со взглядами экономистов- идеологов криминальной буржуазии.

Как упоминалось выше, в роли подобных идеологов первоначально выступали отдельные - очень немногие - ученые-экономисты, пришедшие к своим выводам чисто теоретически и к возникшей в стране криминальной буржуазии по своему имущественному положению сами не принадлежавшие (скорее их можно отнести, вместе со всеми их «остепененными» коллегами, к начальствующему сословию). В этом нет ничего удивительного и, тем более, нет ничего, опровергающего марксистские тезисы относительно классовости сознания каждого человека в современном обществе, классовости его идеологии, определяемой рождением и воспитанием.

Сколько бы ни пытались противники марксизма эту теорию опровергать, объективная действительность такова, что в условиях современного общества ни один человек не может стоять вне существующих в обществе классов, прослоек и прочих социальных групп, и эта классовая принадлежность, как правило, определяет его идеологию. Однако марксисты не абсолютизируют классовое происхождение человека, как фатально предопределяющее на всю жизнь классовую окраску его сознания. В условиях классовой борьбы отдельный человек может в течение своей жизни отойти от идеологических позиций своего класса и - совершенно невольно, конечно, - постепенно воспринять идеологию другого класса.

Переход отдельного человека с идеологических позиций своего класса на позиции другого класса облегчается тем, что идеология каждого класса, как правило, выдает себя за идеологию универсальную, общечеловеческую, а интересы своего класса - за интересы всеобщие. (Так, Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте» обещали, что пролетариат в ходе революции освободит не только себя, но и все классы общества - в том числе и саму буржуазию). Поэтому отдельный человек, следуя идеологии своего класса, выражая интересы своего класса, сам обычно не замечает классовости своего сознания. Не замечает и трансформации своей идеологической позиции, если таковая происходит.

Во всех буржуазных революциях подвизалось в классовой борьбе на стороне буржуазии немало революционеров, по своему происхождению и социальному положению к буржуазному классу не принадлежавших. Подобных же политических деятелей, ни с каким бизнесом, тем более подпольным, не связанных, встречаем мы и у нас во главе криминальной буржуазии. Большинство из них являются выходцами из начальствующего сословия, разочаровавшимися в административно-командной системе управления и осознавшими патовое в тот момент состояние экономики страны.

Переход отдельных представителей начальствующего сословия на классовые позиции криминальной буржуазии является результатом, разумеется, не робких выступлений нескольких профессоров в печати и - крайне редко - в других средствах массовой информации, - это результат самого хода исторического развития, поставившего их перед задачами, неразрешимыми в пользу начальствующего сословия. Не в одночасье, а на протяжении нескольких лет, идеологически эволюционировали и перешли на классовые позиции криминальной буржуазии такие видные реформаторы начальствующего сословия, как Рыжков, Ельцин, Яковлев, Шеварднадзе, Вольский и др. А вот Горбачев, выдвинувшийся среди реформаторов и возглавивший их, тем не менее, так до конца карьеры и не смог идеологически порвать со своим сословием.

14.

Сын председателя колхоза, т.е. выходец из самой низшей прослойки начальствующего сословия (но все же в этом сословии рожденный), Горбачев, наверно, не случайно сумел поступить в самый престижный в стране Московский университет - поистине, Вуз № 1 для СССР. Окончив его как раз в начале хрущевской эпохи, он почти всю Оттепель провел на комсомольской работе в родной провинции. Сочувствовал ли он идеям Оттепели? Если да, то в дальнейшем ему искусно удавалось это скрывать.

Его сверстники - «шестидесятники», будучи не в силах после Оттепели смириться с брежневским Застоем, стали диссидентами, пошли в тюрьму, в психбольницу, в эмиграцию... Горбачев же за два десятилетия Застоя - в феноменально короткий срок, по темпам того времени - сделал поистине блестящую карьеру, начав с провинциального горкома и достигнув в сравнительно молодом возрасте высшего поста - Генсека, а впоследствии милостиво разрешил избрать себя еще и Президентом.

Весь его «путь наверх» со стороны представляется замечательно прямым и ясным. С детства он рос по ступенькам, предначертанным тогда квази-коммунистической партией для любого «совка»: из октябрят - в пионеры, из пионеров - в комсомол, из комсомола - в партию. Но на этом следование его по пути типичного «совка» кончается: последнему на всю жизнь предначертано было производство, а наш герой только в ранней юности во время школьных каникул работал на комбайне - и этой рабоче-крестьянской «закалки» ему, как корнейчукскому полковнику Удивительному, «хватило на всю жизнь», которая и дальше пошла вверх по ступенькам, но предназначенным уже не для «совка», а для типичного «аппаратчика».

В 25 лет Горбачев - уже первый секретарь горкома комсомола, в 31 год - первый секретарь крайкома комсомола, в 35 лет - первый секретарь горкома партии, в 39 лет - первый секретарь крайкома партии, в 47 лет - секретарь ЦК партии, в 48 лет - кандидат в члены Политбюро, в 49 лет - член Политбюро, и вот в 54 года - Генсек. Не прыгая через ступеньки, но и не запинаясь; ни разу не отклонившись от «генеральной линии» (а была она брежневской!).

Но ошибется сторонний наблюдатель, если ему этот путь покажется и вправду прямым и ясным. Только партаппаратчик эпохи Застоя знает (но никому не скажет), сколько недоброжелательства коллег, мелких, но ядовитых, уколов и служебных подвохов пришлось снести и оставить неотомщенными; какими чертами характера должен был обладать удачливый парт-карьерист в условиях нашей партийно-советской государственности: покорное послушание и подхалимство, услужливость и уступчивость, отказ от собственного лица и умение вовремя найти высокого покровителя (и вовремя предать его), гуттаперчивость принципов и несгибаемая беспринципность, - это далеко не полный их перечень. Мы можем смело утверждать, что Горбачев прошел весь этот путь уступок и подножек, маневров и компромиссов, так как иного «пути наверх» просто не было.

Вот почему «старшие товарищи» - геронтократы из Политбюро - ничуть не были обеспокоены, когда именно такой предводитель появился у немногочисленной (внутри партийно-государственного руководства) группы сторонников реформ и перемен. И когда необходимость перемен стала очевидной в Политбюро даже для самых ярых консерваторов, они спокойно могли доверить проведение реформ именно Горбачеву в уверенности, что на деятеля, прошедшего извилистым и тернистым путем парткарьериста, они вполне могут положиться.

Во многом подобны Горбачеву были и остальные реформаторы, пока еще в небольшом числе проникшие в высшее руководство - на всех на них наложила свой отпечаток эпоха Застоя. И все же то обстоятельство, что Горбачев и его команда реформаторов в молодости испытали на себе воздействие хрущевской Оттепели, существенно повлияло на их восприимчивость к переменам. Предыдущее, брежневское поколение наших руководителей, включая команду Черненко, было воспитано сталинской эпохой. Сейчас не докажешь, но нет сомнения, что среди этих парткарьеристов, если поискать, обязательно нашелся бы кто-нибудь, начавший свой «путь наверх» в 1937 году с доноса на своего начальника. А поколение, разбуженное Оттепелью, в последующую, застойную эпоху хотя бы не запачкало себя большой кровью, как запачкались в свое время сталинисты.

К моменту избрания Горбачева высшие руководители страны уже не могли более по-страусиному прятать голову в песок, не желая видеть развал квази-советской экономики. Хотя статистики старательно подчищали свои цифры, гримируя отчеты о простоях и убытках под победные рапорты; хотя «Идеологическое» управление КГБ усыпляло байками о «нерушимом монолитном морально-политическом единстве советского народа», - высшее руководство СССР, получая отовсюду насквозь ложную информацию, все же догадывалось - пусть не в полной мере, о всеобъемлющем неблагополучии страны (ведь чтобы достичь или хотя бы приблизиться к высшей власти, обязательно надо иметь голову на плечах, иначе карьеры не получится). Но о причинах этого неблагополучия руководящие головы имели самое превратное представление. Годами не замечая, что это паразитизм и бездеятельность начальствующего сословия привели к глубокому застою в экономике, неизбежно повлекшему за собою техническую отсталость и разруху, наше высшее руководство пришло к выводу, что трудящиеся слишком мало трудятся, слишком много отдыхают.

Выше уже шла речь о том, почему рабочие год от года работали все хуже и хуже - потому что целые поколения, одно за другим, работая десятилетиями в трудных и скудных условиях, так и не дождались хорошей жизни (производимый ими в медленно возрастающих количествах, прибавочный продукт присваивался, вместе с приростом, начальствующим сословием); наоборот, за годы Застоя жизненный уровень рабочих медленно, едва заметно, но неуклонно снижался. А вера в коммунистическое будущее, ради которого стоит работать «ударно», хоть и впроголодь, была уже безвозвратно утрачена - сначала самими квази-коммунистами из начальствующего сословия, а уж по их примеру, и всем остальным народом.

Но Горбачев в 1985 году, глядя на страну и народ глазами типичного представителя начальствующего сословия, в утвердившихся в СССР извращенных классовых взаимоотношениях пока еще не разбирался и начал с того, что призвал рабочих - работать.

Первый лозунг Горбачева - «ускорение социально-экономического развития страны». (О «перестройке» речи пока что нет - этот термин появился через полгода). Сознавая, однако, что для существенного «ускорения» недостаточно просто всем рабочим «прибавить в работе» (его любимый идиом в течение первых двух лет власти), Горбачев одновременно поставил соответствующую задачу не только перед рабочими, но и перед их руководителями: «ускорение научно-технического прогресса».

Но начальствующее сословие ради исполнения горбачевских директив даже не пошевелилось. Каждый представитель начальствующего сословия спросил себя: «А что я с этого буду иметь?», - и не обнаружил в застойной экономике того времени никаких стимулов к научно-техническому прогрессу.

Ведь как у нас повелось в годы Застоя: пока предприятие, оснащенное устаревшей техникой, выдавало продукцию устаревшего образца, но именно такая продукция была предусмотрена планом, и этот план выполнялся, - у директора завода ни о чем голова не болела. А свяжись с реконструкцией предприятия, модернизацией оборудования, переходом на новую продукцию, - надолго лишишься покоя, не один выговор схлопочешь («инициатива наказуема!»), а в итоге - добро, если не снимут, а спасибо все равно никто не скажет (естественно: твоя реконструкция - это и для министра лишнее беспокойство...). Идеологи криминальной буржуазии по этому поводу давно уже подкидывали идею, что вывести отсталый завод из тупика его руководитель был бы тогда лично заинтересован, когда завод был бы его собственностью; но к подобным идеям прислушиваться - для Горбачева время еще не пришло.

Сказать, что Горбачев уперся в глухую стену «номенклатурной» инертности, - было бы неудачным сравнением: «стена» была чрезвычайно эластичной - до полной неощутимости. Все руководители были «за» - и в центре, и на местах, - тем не менее, принятые ими же постановления не выполнялись. Для начальствующего сословия такие игры были привычны - на протяжении десятков лет партийный аппарат тем и занимался, что составлял «правильные» постановления, наполненные словесной шелухой, вполне соответствовавшей марксистско-ленинской теории, но не прилагал ни малейших усилий, чтобы добиться реального выполнения этих «бумажных» постановлений. Для «аппаратчиков» было, наоборот, в диковинку то, что Горбачев пытался всерьез настаивать на выполнении принятых решений, и его «требовательность и еще раз требовательность», вместо попустительства предыдущих лет.

Между тем, «аппаратчики» в это время деятельно готовились к очередному, XXVII съезду КПСС. В счастливом для Горбачева апреле 1985 года до съезда оставалось десять месяцев, но очень мало принципиально нового успел Горбачев разработать к съезду (а до своего избрания никаких законченных разработок на будущее, по-видимому, не имел - собственное мнение - опасная игрушка!). Так что в ходе подготовки и на съезде бал правили «аппаратчики».

А у партийной «верхушки», с ведома и согласия Горбачева, конечно, еще до его избрания было решено - на этом съезде проделать мошеннический фокус с подменой партийной программы. Дело в том, что Третья, хрущевская программа, принятая XXII съездом КПСС в 1961 году, утверждала, что социализм в СССР полностью и окончательно построен. Только вот как строить дальше коммунизм - этого никто не знал; не знают этого и сегодняшние наши квази-коммунисты.

Поэтому Хрущев и его команда в 1961 году не придумали ничего лучшего, как превратить партийную программу в какое-то подобие нархоз- плана, только задачи в этом плане ставились не на год, не на пятилетку, а на двадцать лет вперед - до 1980 года. Главная задача этой квазипрограммы - за двадцать лет перегнать Америку по производству промышленной продукции. Теперь всем ясно, что достижение, записанных в партийную программу, количественных показателей (от достижения которых экономика нашей страны была не так уж далека) отнюдь не обеспечивало в действительности построение в СССР коммунизма, - для этого требуется глубочайшее качественное преобразование всего общества. Но ничего другого, кроме десятков «потолочных» цифр, Хрущев так и не придумал. Сменившие же его деятели Застоя вообще себя теоретизированием не утруждали.

Но вот, к удивлению последних, 1980 год подошел, а социально- экономические показатели, записанные в Третью программу партии, оказались не достигнуты. Ну, и что? Подумаешь, какой «прокол»! Во всем мире ни одна партия, имеющая длительную историю (т.е. не считая новорожденных) не может похвастаться тем, что все, до одной, ее программы всегда выполнялись. Но наша квази-коммунистическая партия отличалась особо высоким уровнем фанаберии и, учитывая «всемирно-историческое значение» своего провала, была категорически не способна признать очевидный и бесспорный факт, что Программа 1961-го года, по состоянию на 1980 год, с треском провалена. Но когда ежегодно умирали «вожди», - было не до программы, и только через пять лет додумалась партийная «верхушка» до великолепного выхода из положения: программа не выполнена - тем хуже для программы!

В ходе подготовки к XXVII съезду «аппаратчики» составили для утверждения новую программу, но с такой хитростью: из текста новой программы - во избежание будущих конфузов - были просто вычеркнуты все конкретные и, особенно, количественные задания по социально-экономическому развитию страны, чтобы впредь они не оказались так же не выполнены, как предыдущие. Вместо конкретных количественных заданий, установленных Программою 1961-го года, тексты всех разделов, взамен ее подготовленной, новой программы были наполнены обтекаемыми, «каучуковыми», ни к чему не обязывающими формулировками.

Что ж, каждая партия вольна принимать для себя любую программу, какую ей заблагорассудится. Но XXVII съезд КПСС новую программу, подготовленную для него, вместо невыполненной старой, принять-то принял, но объявил ее вовсе не новой - четвертой по счету, - а, якобы, все той же. Старой - третьей - только слегка «отредактированной». Выхолощенная, очищенная от всякой конкретики, новая программа было мошеннически объявлена всего лишь «новым текстом» Программы 1961-го года. И весь этот мошеннический фокус с подменой программы был проделан лишь для того, чтобы уйти от вопроса о выполнении первоначальной, неочищенной программы - цифровые показатели из «нового текста» программы убрали,- выполнять стало нечего и снова можно хвастаться «успехами». (Между прочим, на такой подмене начальствующее сословие всю жизнь стояло: вместо борьбы за выполнение плана предприятием (районом, регионом), представители начальствующего сословия всегда старались добиться снижения плановых заданий).

Содержавшиеся в новом тексте Программы, несколько робких упоминаний о «развившихся в 70-е годы застойных явлениях в экономике страны» (безо всякого анализа причин), Горбачев без зазрения совести объявил «уроком правды», хотя подмена одного текста программы другим явилась для квази-советского общества уроком фальсификации, проистекшим от, характерного для начальствующего сословия, нежелания знать правду. Между прочим, по официальным данным, в ходе «всенародного обсуждения» подготовленных к съезду партийных документов, ЦК КПСС получил 6 миллионов писем относительно программы и 2 миллиона писем с поправками к уставу партии; внесено же было по этим письмам дополнительно около 290 слов в программу и около 130 слов в устав. Да не читали «аппаратчики» этих писем - только делали вид...

XXVII съезд мало обновил состав высших партийных органов. Так из выбранных съездом 307 членов ЦК - 213 человек (70%) уже избирались ранее в партократические органы трех высших уровней, а подавляющее большинство из 30% остальных, новоизбранных членов ЦК - бывшие вторые секретари обкомов, недавно ставшие первыми, заместители министров, ставшие министрами и т.п. Все эти представители начальствующего сословия с беспокойством наблюдали за деятельностью своего предводителя, начавшего пропагандировать «перестройку», хотя он не требовал от них ничего, в сущности, особенного: призывая трудовой народ «прибавить в работе», Горбачев хотел всего лишь, чтобы начальствующее сословие выполняло свои служебные обязанности по руководству экономикою и вообще страною. Но тому и это было лень.

Горбачев отлично сознавал, что при таком составе руководящих партийных органов, при геронтократическом Политбюро, при недружелюбном отношении верхних ярусов партийного аппарата, его легко может постигнуть судьба Хрущева, поэтому действовать начал очень осторожно и нерешительно (слишком осторожно, слишком нерешительно, по мнению некоторых его сторонников, вроде Ельцина). Да и сам Горбачев тогда еще не вполне отказался от административно-командных методов управления экономикой. Убедившись в течение первого года борьбы за ускорение научно-технического прогресса, что квази-советская экономика за эпоху Застоя сползла далеко вниз с уже достигнутого ранее технического уровня, он не смог изобрести ничего лучше, кроме «государственной приемки» произведенной продукции непосредственно на предприятиях, т.е. пошел по привычному для начальствующего сословия пути администрирования и организовал новый, еще невиданный, административно-командный аппарат постоянного, непрерывного контроля за полутора тысячами крупнейших предприятий страны - затея типично бюрократическая.

«Госприемка» обнаружила, что во многих случаях предприятия, оснащенные давно устаревшим и вконец изношенным оборудованием, ни при каких усилиях не могли повысить качество своей продукции из-за целого комплекса чисто объективных обстоятельств, устранение которых было невозможно без дополнительных капиталовложений. Но денег на это пятилетним планом, только что принятым партийным съездом, предусмотрено не было, и нелепый бюрократический эксперимент закончился бесславно.

Вместо подобных административно-командных затей, Горбачев начал искать пути к активизации широких масс трудящихся. Еще до XXVII съезда с помощью средств массовой информации было проведено Всесоюзное заочное рабочее собрание - мероприятие более парадное, чем полезное. В соответствии с решениями съезда, на каждом предприятии были выбраны совет трудового коллектива, женсовет, совет ветеранов. При глубокой заторможенности сознания рядового «совка» через гены переданным страхом, и эта кампания мало что дала Горбачеву и его команде, но все же способствовала началу гражданского пробуждения народа.

На XXVII съезде Горбачев ставил вопрос пока только о «структурной перестройке отраслей производства», намекая на необходимость приступить к постепенной конверсии военной промышленности. Но всего лишь через три месяца после съезда Горбачев вдруг объявил, что «ставит знак равенства» между словами «перестройка» и «революция»; что он вознамерился подвергнуть перестройке не только экономику, но все стороны общественной жизни: «социальные отношения, политическую систему, духовно-идеологическую сферу, стиль и методы работы... кадров». Такой глубокой и всесторонней перестройки всего квази-советского общества, что ее можно даже называть революцией, XXVII съезд вовсе не планировал. По сути дела, углубляя идею Перестройки, Горбачев подменил только что утвержденную съездом программу - своей, новой, совершенно другою (подменять программы - его хобби?). Показательно, что твердолобые геронтократы в Политбюро горбачевской подмены не заметили. То ли не читали они сами свою партийную абракадабру? То ли сделали вид, что не заметили, не принимая горбачевского трёпа всерьез и предоставляя ему обещать народу всё, что ему вздумается?

Через десять месяцев после XXVII съезда, после полугода настойчивой пропаганды своих идей с помощью всех средств массовой информации, Горбачев решился в январе 1987 года выступить на партийном пленуме с развернутой всесторонней программой Перестройки в новом ее понимании. С этого времени имя Горбачева для всего мира прочно связывается с термином «Перестройка»; весь период его правления озаряется Перестройкой и теперь даже первые полтора года робких поползновений, даже первые полгода, когда термина такого еще не было, - они тоже зачисляются в эпоху Перестройки.

В докладе Горбачева на указанном пленуме содержится четко сформулированная программа: «как мы понимаем перестройку». Это даже не программа, а вдохновенный восторженный гимн Перестройке - замечательный по-своему документ эпохи. Теперь его смело можно включать в любую хрестоматию по утопическому социализму - ни одно из бесчисленных обещаний Горбачевым выполнено не было, ни одно благое намерение - не осуществлено. В экономике продолжался застой, в полной силе оставался тоталитарный режим, никакой «революцией» даже не пахло, а почти все диссиденты все еще сидели по «психушкам». Геронтократам, засевшим в Политбюро, еще не поздно было Горбачева снять, как Хрущева, и, если на пенсию рано, спровадить послом куда-нибудь подальше (как, например, Полянского, Катушева и др.), а всю «перестройку», практически почти не начавшуюся, повернуть назад.

Поэтому Горбачев, призывая к всеобъемлющей Перестройке, равной революции, в то же время старался все же поменьше дразнить правящее начальствующее сословие. В своих речах он говорил о «притоке свежих сил» в руководящие партийные органы, но с обязательной «преемственностью в руководстве»; превращение ряда региональных руководителей в несменяемых местных царьков он называл «доведением до абсурда лозунга стабильности кадров»; пресечение малейшей инициативы «снизу», жестокая расправа за любую критику у Горбачева назывались «нетерпимостью некоторых руководителей к самостоятельному - мышлению подчиненных» - для любых безобразий он находил эвфемизмы и приемлемые для всех «каучуковые» формулировки.

Часто упоминая в своих речах и докладах «силы торможения» или «тормозящие факторы», Горбачев одновременно усиленно уверял народ, что врагов у перестройки нет, (а «силы торможения» - кто такие?), что «все мы - в одной лодке», «по одну сторону баррикад».

Чем же равносильна революции такая перестройка, при которой и революционеры, и контрреволюционеры находятся по одну сторону баррикад? Революцией называется массовое народное движение, имеющее целью существенное изменение политического строя страны или даже социально-экономической формации; такое изменение возможно только при отстранении от власти прежнего правящего класса и приходе к власти другого класса. В нашем случае, в СССР требовалась революция для свержения власти начальствующего сословия, но трудящиеся массы не были к такой революции готовы, а тут еще Горбачев с помощью квази-революционного трёпа усыплял их своей перестроечной утопией.

Втягиваясь все же постепенно в противоборство с начальствующим сословием, Горбачев тогда еще не мог и подозревать, что все его начинания заранее обречены, что роковая ошибка им уже совершена. История рано или поздно разберется, с чьей подачи Горбачев в первые же дни своей верховной власти - в мае 1985 года - забил сокрушительный гол в собственные ворота.

Речь идет об антиалкогольной кампании. Обычно в этом обвиняют Лигачева, но это недоразумение. Лигачев, как один из виднейших представителей начальствующего сословия, здесь ни при чем: его сословию антиалкогольная кампания не сулила никакой выгоды, и вообще всякая кампания начальствующему сословию ненавистна, как нарушающая «личный покой». Нет, это идеологи криминальной буржуазии с дальним прицелом подкинули новому партийно-государственному руководству страны антиалкогольную идею с определенной надеждой на будущие выгоды, а Горбачев в состоянии эйфории первых дней своей власти на эту наживку клюнул. Лигачева же криминальная буржуазия соблазнила открывшейся возможностью для роста личной популярности и использовала, как рупор.

Конечно, потребление алкоголя у нас в годы Застоя превысило средние мировые показатели, но на преодоление этого порока когда-нибудь в XXI веке потребуются десятки лет, и пытаться покончить с этим злом кавалерийской атакой было просто смешно. Но антиалкогольная кампания не просто не достигла цели - она была первым шагом к пропасти, к которой вскоре покатилась вся экономика страны.

Дело в том, что сокращение государственной торговли алкогольными напитками неизбежно влекло за собою недопоступление денег в государственный бюджет, Горбачев в какой-то степени это понимал, и антиалкогольное постановление требовало, чтобы план товарооборота - и, тем самым, поступления денег в государственный бюджет, были непременно выполнены; а в непререкаемую чудесную силу постановлений ЦК КПСС Горбачев все еще наивно верил. Предполагалось, что неистраченные на водку деньги покупатель все равно потратит на приобретение каких-нибудь других товаров в той же государственной торговле - возможность появления конкурента в расчет не принималась. Но квази-советская экономика, в которой рост производства товаров почти прекратился, не сумела предложить покупателю никаких привлекательных товаров, способных заменить на рынке водку (разве что одеколон). В некоторых городах, чтобы хоть немного увеличить товарооборот, резко снизившийся при сокращении торговли водкой, придумали такой коммерческий фокус: в молочных магазинах прекратили торговлю разливным молоком - под предлогом' борьбы за «культуру торговли» молоко стали продавать только в бутылках; покупателя заставили оплачивать цену ненужной ему бутылки при покупке - выручка магазина увеличивалась; затем покупатель сдавал бутылку обратно в магазин - эта, вторая операция, на основании соответствующей инструкции, также засчитывалась в выполнение плана товарооборота; в результате процент выполнения плана магазином увеличивался, хотя покупатель не получал ни грамма дополнительного товара. Конечно, подобные «мероприятия» по выполнению плана товарооборота без увеличения товарных фондов (а их взять было негде), по сравнению с сокращением торговли водкой, давали итог смехотворный. В частности, от оборота молочных бутылок ни копейки не поступало в государственный бюджет, но магазину важнее было выполнить план на бумаге, а не в натуре.

Государственная торговля так и не смогла ничего противопоставить водке, не смогла она ничем предотвратить сокращение доходов государственного бюджета. Уже во втором полугодии 1985 года государственная торговля спиртными напитками сократилась на 1/4, в 1986 году - на 1/3 (по сравнению с соответствующими периодами до «сухого закона»), а в 1987 году составила всего 63% от уровня 1964 года.

На деньги, не истраченные на водку, в государственной торговле потенциальному покупателю купить было просто нечего. Между тем, алкоголики меньше пить не стали, и деньги, не использованные на водку, были ими все же истрачены - на самогон. Немедленно после введения «сухого закона» с невероятной быстротой распространилось самогоноварение (сначала - кустарное). К этому же, 1987 году продажа нерегистрируемого алкоголя удвоилась, против уровня 1984 года, и значительно превысила продажу спиртных напитков в государственной торговле. С этого года реальное потребление алкоголя в стране сокращаться перестало, вновь быстро качало расти.

Но это была лишь первая реакция на «сухой закон» со стороны «теневой экономики», которая всегда замечательно быстро отзывается на изменение конъюнктуры рынка. Вскоре, вместо старух-самогонщиц, за дело взялись подпольные финансисты - воротилы «теневой экономики». Они, во-первых, наладили производство - сравнительно качественного - самогона и т.п. заменителей; во-вторых, они нашли надежные пути для ежедневной «утечки» с государственных предприятий в больших количествах, как пищевого, гак и технического спирта, а также всех необходимых ингредиентов, и быстро освоили технологию изготовления разнообразных спиртных напитков; в-третьих, они организовали регулярное хищение водки и вина в момент их доставки со спиртоводочных и винных заводов на оптовые базы, а с баз - в немногие остававшиеся «пьяные магазины» (естественно, с подкупом всех охраняющих и проверяющих).

Воспользовавшись непродуманным «сухим законом», криминальная буржуазия с первых же лет антиалкогольной кампании в значительной мере взяла на себя снабжение общества алкоголем. По мере того, как провал антиалкогольной кампании становился очевиден, внимание партийно-государственного руководства и всего начальствующего сословия к виноторговле стало падать, а доля в ней «теневой экономики» - возрастать. К моменту распада СССР вся торговля спиртными напитками - как «левая», так и через «государственные» магазины, - оказалась полностью в руках алкогольной мафии.

Цены на «пьяный товар» в «теневой экономике» с начала антиалкогольной кампании, разумеется, резко возросли, против государственных: и себестоимость «левой» продукции была выше, и риск оплачивал покупатель, и общее производство вина и водки в стране, несмотря на рост подпольного производства, в первые годы антиалкогольной кампании все же значительно сократилось - целые заводы были демонтированы, и четвертую часть всех виноградников (включая столовые сорта) рьяные исполнители рокового закона поспешили вырубить и выкорчевать.

Таким путем те деньги покупателей, которые были предназначены «на пропой», но не отоварены государственной торговлей и не поступили в государственный бюджет, - эти деньги через «черный рынок» оказались у криминальной буржуазии, а последняя эти самогонные и прочие «пьяные» деньги немедленно пустила в дальнейший оборот, приумножая свои капиталы с ошеломительной быстротой. В конце 80-х годов одно лишь самогоноварение приносило приблизительно по 23 млрд., рублей прибыли в год. О таком крупном дополнительном финансовом вливании «теневая экономика» не смела бы и мечтать, если бы не «сухой закон». Что самогоноварение от «сухого закона» неотделимо, как тень, нашим партократам было более или менее понятно. Еще в 1986 году было принято постановление о борьбе с «нетрудовыми доходами», а еще через год - издан указ об уголовной ответственности за самогоноварение; вот только «бороться» за что бы то ни было начальствующему сословию, как всегда, было лень.

Находятся «патриоты», которые теперь обвиняют Горбачева в намеренном финансировании «теневой экономики». Но Горбачев - не камикадзе и никогда не был склонен подставлять подножку самому себе. Более реалистично так поставить вопрос: мог ли Горбачев предвидеть финансовые последствия антиалкогольной кампании? - Мог и должен был. Ему достаточно было бы вспомнить США, где возникновение повсеместной и разветвленной мафии в масштабе всей страны и превращение ее в неотъемлемый атрибут американского образа жизни произошло именно в годы «сухого закона». Точно так же и у нас «теневая экономика» превратилась в существенный фактор квази-советской экономики, расцвела и укрепилась именно за счет пьяных денег, заблудившихся по пьянке и, вместо государственного бюджета, нечаянно попавших «налево».

Так в государственном бюджете страны обозначилась опасная «дыра»: план по расходам выполнялся неутомимо, а вот доходов значительная часть, вместо Государственного банка, доставалась криминальной буржуазии. Ликвидировать «дыру» в государственном бюджете Горбачев попытался простейшим способом - путем дополнительной эмиссии бумажных денег. К такому способу поправлять свои расстроенные финансы прибегают правительства многих стран мира, но без тяжелых последствий такое мероприятие проходит лишь при однократном и очень умеренном применении его. Произвольный выпуск в обращение лишних денег, не имеющих никакого обеспечения - ни золота, ни товарных масс, ни иностранной валюты - приводит к обесценению всех денег в стране, к инфляции. Покупателю при этом кажется, что растут цены на товары и услуги, но это - иллюзия; в действительности не товары дорожают, а деньги дешевеют. Если денег выпущено в обращение слишком много, то сокращается их покупательная способность, что приводит к росту рыночных цен и падению жизненного уровня трудящихся.

Однако в СССР квази-социалистическое государство само непосредственно осуществляло (руками начальствующего сословия) функцию распределения материальных благ среди населения через систему государственной торговли, снабжавшей потребителей товарами по государственным, волюнтаристски установленным, «твердым», т.е. неизменным, ценам. Зависимость цен от себестоимости соответствующих товаров была у нас искажена под влияние внеэкономических факторов до почти полного отрыва цен на товары от себестоимости продукции. Это позволяло в квази-социалистическом обществе в течение более трех десятилетий (после хрущевской «регулировки») сохранять в государственной торговле «твердые» цены на товары, независимо от колебания курса рубля на мировом валютном рынке, и маскировало - до поры, до времени - развивавшийся подспудно процесс инфляции. За годы Застоя в СССР было безответственно напечатано и выпущено в обращение немало ничем не обеспеченных денег: с 1971 по 1985 годы масса квази-советских денег в обращении увеличилась в три с лишним раза, а масса товаров - только в два раза. В связи с этим, скрытая, медленно развивавшаяся, «ползучая» инфляция в 70-х годах «уценила» всю массу находившихся в обращении денег в среднем на 3% ежегодно, а в 80-х - до середины десятилетия - на 4% в год. Однако цены в государственной торговле были неизменными (убытки государства перекрывались в бюджете за счет все того же экспорта природного сырья) и маскировали снижение валютного курса рубля.

Все квази-советские руководители (а за ними - все, как один, партийные пропагандисты) на протяжении нескольких десятилетий очень гордились неизменностью цен в государственных магазинах и кажущимся отсутствием инфляции. Но снабжение населения потребительскими товарами, лежавшее на обязанности квази-социалистического государства, практически осуществлялось под руководством начальствующего сословия, а значит - осуществлялось из рук вон плохо: планировалось «с потолка», исполнялось нехотя, спустя рукава, с нарушением сроков, отправляя купальники зимою в Мурманск, а меха летом в Крым, вследствие чего в государственной торговле все время возникал «дефицит» то тех, то других товаров. А какая радость покупателю от неизменно дешевой государственной цены на товар, которого нет в продаже? Дополнительные, случайные бесчисленные отклонения от плана, неизбежные в таком огромном хозяйстве, запутывали картину движения товаров по стране до полной неразберихи, контролировать которую начальствующему сословию тоже было лень.

Поскольку экономические «закономерности имеют объективный, неподвластный человеку, характер, квази-советское руководство в годы Застоя, выпуская излишние эмиссии денег, не могло не спровоцировать инфляцию, которая первоначально находила для себя достаточно малозаметных щелей в квази-социалистической экономике. Упоминавшаяся выше Комиссия академика Кириллина еще тогда отмечала скрытый рост государственных, якобы, «твердых» цен. Для этого в виде лазеек использовались: «вымывание» из торговли дешевых сортов товаров и замена их сортами, более качественными, но слишком - непропорционально повышению качества - дорогими; скрытое ухудшение качества товара при неизменной цене; навязывание покупателю неходового (по причине несоразмерно дорогой цены) товара в принудительном «комплекте» с товаром ходовым, дешевым и т.д.

Кроме того, инфляция воздействовала тогда на квази-советский рынок еще и таким окольным путем: поскольку реальная покупательная способность рубля фактически, хотя и незаметно, снижалась, а «твердые» цены на товары в государственной торговле оставались неизменными, продавать эти товары (хоть и не свои) по «твердым» ценам продавцам казалось не только невыгодно, но даже как-то несправедливо. Никак не могли работники государственной торговли смириться с таким положением, когда за тот или иной государственный товар можно было бы содрать с покупателя гораздо дороже (потому что покупатель сам готов платить гораздо дороже, лишь бы получить «дефицитный» товар), а приходилось продавать государственный товар по «твердой» цене, т.е. дешево.

В результате, вся всесоюзная армия работников торговли - не по злому умыслу отдельных лиц, а под давлением стихийно проявлявшихся экономических закономерностей, - стала припрятывать товары, сбывая их «налево», т.е. через «черный рынок». Здесь, на «черном рынке» все цены были резко завышены, но их отклонение от истинной (теоретической) цены в большую сторону компенсировало отклонение государственной цены в меньшую сторону и таким путем - как средняя равнодействующая системы (всесоюзного рынка) среди бесчисленных отклонений стихийно проявлялась цена истинная, обусловленная всеми экономическими факторами.

Но как подпольные течения в «теневой экономике», так и процесс «ползучей инфляции», вяло протекавший на протяжении многих лет, оставались вне поля зрения квази-советского руководства. Кажущаяся безвредность предыдущих дополнительных эмиссий бумажных денег толкнула Горбачева и его команду, состоявшую, пока еще более чем наполовину, из деятелей эпохи позднего Застоя, на ту же дорожку и на этот раз: убытки от «сухого закона» перекрыть новыми эмиссиями. Беда была, однако, в том, что «пьяные деньги», минуя государственный бюджет, уплывали в «теневую экономику» не один раз, а каждый год. Каждый год и новые деньги надо было печатать для затыкания ежегодной «дыры» в государственном бюджете. Практиковать дополнительные эмиссии бумажных денег, не обеспеченных соответствующим приростом товарной массы, неоднократно, год за годом и в широких масштабах - это была верная дорога к катастрофе. Именно по ней и покатился наш колобок, год от года набирая обороты бюджетного дефицита.