Что такое социализм? Марксистская версия

Глава 28. Социалистическое движение до Октябрьской революции 1917 года в России

Вместе с падением сословных монархий и развитием индустриального капитализма в Европе и в тех колониях (и бывших колониях) европейских стран, где была реализована модель «переселенческого капитализма», происходит окончательная консолидация основных классов капиталистического общества. Противоположность интересов буржуазии и пролетариата не только получает развитую социально-экономическую основу, но и находит широкое отражение в общественном сознании. Происходит размежевание сознательно формулируемых интересов пролетариата и буржуазии. Обостряется классовая борьба, которая, вместе с ростом классового самосознания пролетариата, довольно быстро приобретает политическое содержание.

Первоначально политические организации пролетариата носят характер небольших групп, еще не имеющих тесной связи с массовым пролетарским движением. Многие из них носят сектантский характер, исповедуют утопические взгляды, либо придерживаются заговорщической тактики. Однако постепенно эти организации приобретают довольно сильное сочувствие в среде рабочих. Международный союз ряда таких групп в Западной Европе, многие из которых находились под тем или иным влиянием марксистских идей, оформился в 1864 году в организацию «Международное товарищество рабочих», более известную впоследствии под именем «I Интернационал».

Наряду с политическими организациями рабочего класса в этот же период оформились массовые общественные движения, первоначально находившиеся в тесной связи с политическими организациями пролетариата. В их образовании и деятельности заметную роль играли активисты I Интернационала. Профсоюзные и просветительские организации, общества взаимопомощи, производственные и потребительские кооперативы и другие организации рабочих входили в I Интернационал как коллективные члены наряду с секциями или отделениями (которых в одной стране могло быть несколько), формировавшимися из индивидуальных членов. Все участники Интернационала в том или ином государстве объединялись в национальную федерацию.

Малочисленность секций I Интернационала, их недостаточно прочная связь с пролетарским движением, политическая незрелость самого этого движения привели к разногласиям и расколам внутри I Интернационала (конфликты между марксистами, прудонистами и бакунистами). На разногласия внутри Интернационала вскоре наложилась также политическая реакция в Европе, наступившая после поражения Парижской Коммуны 1871 года, и характеризовавшаяся массовыми преследованиями членов I Интернационала. Это вызвало сначала (после пятого, Гаагского конгресса в сентябре 1872 года) вынужденный перенос Генерального Совета Интернационала в Америку, а затем, с 1874 года, фактическое прекращение его деятельности. Такие условия привели к самороспуску I Интернационала по решению его Филадельфийской конференции в 1876 году.

В решениях конгрессов I Интернационала (1866, 1867, 1868, 1869 и 1872 годы) были сформулированы основные тактические и программные лозунги политической борьбы пролетариата. Среди них были сформулированы: необходимость борьбы за завоевание пролетариатом политической власти для устранения капиталистической системы, а так же борьба за 8-часовой рабочий день, за всеобщее избирательное право, требование национализации земли, проведение пролетариатом антивоенной и антиколониальной политики и т.д.

Организации I Интернационала вели активные политические кампании, направленные на реализацию выдвинутых целей, проводили широкую пропагандистскую и просветительскую работу, морально и материально поддерживали стачечное движение. Многие члены I Интернационала участвовали в Парижской Коммуне 1871 года.

Следующее международное объединение политических организаций пролетариата - II Интернационал - возникло уже на иной основе. II Интернационал был основан в 1889 году уже как союз национальных политических партий рабочего класса, в создании которых активное, но далеко не везде определяющее участие принял костяк бывших секций I Интернационала. Большинство этих партий приняло наименование «социал-демократические» или «социалистические», некоторые именовались «рабочие». Влияние марксизма в международном пролетарском политическом движении к этому времени заметно выросло, и марксизм фактически превратился в официальную идеологию II Интернационала, хотя идейное господство марксизма в этом политическом движении было довольно поверхностным и отнюдь не полным.

Причиной этого были не только специфические исторические условия формирования политической борьбы рабочего класса в различных странах, но и тот факт, что сам рабочий класс отнюдь не был целиком захвачен стремлением к ниспровержению капиталистического строя, обращая гораздо большее внимание на борьбу за непосредственное улучшение своего положения. Политика рабочих (социал-демократических, социалистических) партий неизбежно отражала эту позицию рабочего класса. Среди партий II Интернационала значительное распространение имели такие идейные течения, как лассальянство[28-1], тред-юнионизм[28-2], фабианство[28-3], различные разновидности анархизма (прудонизм, анархо-синдикализм и т.д.).

В отличие от I Интернационала II Интернационал был уже чисто политической организацией. Профсоюзы, кооперативные организации и т.п. уже не являлись его членами, а существовали как самостоятельные общественные движения, хотя и находящиеся в той или иной мере под влиянием рабочих партий. В дальнейшем связь политических партий пролетариата с этими общественными движениями (за некоторым исключением профсоюзного) значительно ослабла или исчезла вовсе, главным образом потому, что они перестали нуждаться в постоянном отстаивании своих интересов или даже права на существование в политической борьбе, и сосредоточились исключительно на реализации специфических интересов своих членов.

В конце XIX - начале XX века политическое движение рабочего класса выступало главным образом в форме социал-демократического движения. На этот период приходится становление и развитие монополистического капитализма, оказавшего заметное влияние на изменение условий борьбы рабочего класса. Теоретики социал-демократии (К. Каутский, Р. Гильфердинг, Р. Люксембург, В.И. Ленин и др.) уделяли значительное внимание анализу монополистической стадии капитализма, нередко называемого империализмом из-за свойственных этой стадии тенденций к экономическому и территориальному (на колониальные империи) разделу мира, и вытекающей отсюда захватнической политики капиталистических держав. Среди идеологов рабочего движения развернулась полемика вокруг вопросов природы и перспектив развития империализма и его влияния на перспективы достижения целей социалистического движения[28-4].

Именно в этот период становится все более заметным различие между революционным и реформистским крылом в социал-демократии. Между партиями II Интернационала и отдельными течениями внутри этих партий возникают острые разногласия и политическая борьба вокруг многих принципиальных вопросов рабочего движения.

С открытым обоснованием реформистской линии в социал-демократическом движении выступил Эдуард Бернштейн, считавшийся учеником и духовным наследником Фридриха Энгельса. Взгляды Бернштейна, изложенные в его книге «Предпосылки социализма и задачи социал-демократии» (1899) вызвали довольно резкую отповедь со стороны большинства лидеров международной социал-демократии (Каутский, Бебель, Плеханов, Ленин...), которые осудили ревизию марксизма, предпринятую Бернштейном. Однако его взгляды приобрели и немалое число сторонников.

Бернштейнианство было неизбежным идеологическим отражением того факта, что значительная часть рабочего движения вовсе не рвалась исполнять «историческую миссию рабочего класса», а вполне успешно занималась борьбой за непосредственное улучшение своего положения в рамках буржуазного государства. Это улучшение положения касалось не только «рабочей аристократии», но затрагивало в той или иной мере довольно широкие слои рабочего класса. Отсюда и стремление социал-реформистов отказаться от революционных задач, свести борьбу социал-демократии к завоеванию разного рода уступок у правящих классов, что и должно, по их мнению, привести к постепенной реализации социалистических идеалов. Этот подход нашел отражение в известном афоризме Бернштейна: «движение - все, конечная цель - ничто».

В связи с такой постановкой вопроса находится и то преувеличенное значение, какое социал-реформизм придавал буржуазной демократии. И для революционного крыла именно буржуазная демократия предоставляла наилучшие политические условия для борьбы, и потому революционеры выступали за последовательную защиту демократических принципов, не рассматривая, однако, - именно в силу этого! - буржуазную парламентскую систему как свой идеал. В отличие от них социал-реформисты, выступая за частичные уступки в рамках буржуазного государства, видели в буржуазной парламентской демократии главное условие своей деятельности.

Поддержка этой линии опиралась во многом и на профессиональный аппарат легальных социал-демократических партий и связанную с ними профсоюзную бюрократию. Интересы этого слоя, занимавшего руководящие посты в рабочем движении, постепенно тесно срослись с атмосферой буржуазной легальности и его представители уже не мыслили своей личной судьбы и политической карьеры вне этих рамок.

До Первой мировой войны разногласия между реформистским и революционным крылом не довели дело до раскола социал-демократического движения, поскольку большинство социал-демократии не считало взгляды Бернштейна и его сторонников несовместимыми со званием социал-демократа. Выступления против него нередко носили характер скорее защиты лидерами социал-демократии привычных идейных догматов, близких значительной части пролетарских масс, не вкусивших сколько-нибудь значительных плодов от борьбы за частичные уступки, и потому сохранявших революционные настроения. Многие партии II-го Интернационала находились на нелегальном положении, и для революционеров-подпольщиков, подвергавшихся постоянным преследованиям, идеи Бернштейна выглядели вовсе не актуальными. Кроме того, революционные настроения поддерживались и мелкобуржуазными корнями формирующегося пролетариата, который таким образом выражал протест против своей пролетаризации и с этих позиций выступал против капиталистической системы.

В силу этих причин в международной социал-демократии первоначально господствовало центристское течение, а крылья, занимавшие открыто реформистские или, напротив, последовательно революционные позиции, были представлены меньшинством. Тем не менее, следует отметить, что реформизм имел господствующее положение в некоторых партиях II Интернационала (например, в лейбористской партии Великобритании, с самого начала придерживавшейся идеологии тред-юнионизма). Открытый (хотя казавшийся еще не окончательным) раскол между реформистским и революционным крылом произошел до Первой мировой войны только в РСДРП, СДКПиЛ[28-5] и в Болгарской социал-демократической партии. В других партиях революционное крыло первоначально выступало лишь в виде не слишком резко очерченных течений (сторонники К. Либкнехта и Р. Люксембург в Германии, голландские трибунисты).

Проявления реформистских тенденций стали все больше и больше характеризовать политику большинства II Интернационала. Это было заметно в связи с вопросом о так называемом министериализме (вхождение социалиста А.Мильерана в качестве министра во французское буржуазное правительство в 1899 г.). Пятый конгресс II Интернационала в Париже (сентябрь 1900 г.), обсуждавший этот вопрос, принял резолюцию Каутского, признающую возможность участия в буржуазных правительствах «в качестве временной исключительной меры», и не осудившую поступок Мильерана. Резолюция меньшинства (Жюль Гед), содержавшая такое осуждение, была отвергнута.

Положение было несколько исправлено на шестом конгрессе (август 1904 г.), где резолюция Жюля Геда, осуждавшая ревизионизм и министериализм, была принята при поддержке Августа Бебеля и Розы Люксембург. Однако многие видные деятели социал-демократии выступили против этой резолюции или воздержались при голосовании. На том же конгрессе была принята резолюция по колониальному вопросу, где не упоминалось о борьбе за национальное самоопределение, а рекомендовалось добиваться самостоятельности населения колоний, «соответствующей степени их развития».

Весьма острая борьба на конгрессах II Интернационала развернулась вокруг вопроса о милитаризме и угрозы войны. На седьмом конгрессе в Штутгарте (август 1907 г.) обсуждались четыре проекта резолюции о войне, ни один из которых не давал удовлетворительного ответа на вопрос о тактике действий рабочего класса в случае военной опасности и развязывания войны. В одном проекте давалось внеклассовое деление войн на оборонительные и наступательные, в другом - вопрос о войне сводился лишь к констатации факта, что войны порождаются капитализмом, в третьем - предлагалось использовать всеобщую стачку как универсальный ответ на любую войну. Более близкий к марксистской постановке вопроса проект А. Бебеля получил поддержку революционного крыла и был принят конгрессом. В этот проект при активном участии В.И. Ленина удалось провести поправки, предлагающие социал-демократическим партиям в случае войны использовать все средства, чтобы как можно скорее прекратить ее и использовать созданную войной обстановку экономического и политического кризиса для того, чтобы ускорить крушение господства класса капиталистов.

На конгрессе была предложена резолюция, открыто оправдывающая империалистическую колониальную политику. Эта резолюция была отвергнута, но за нее отдали голоса делегаты партий тех стран, которые имели обширные колонии. Вскоре после конгресса лидеры ряда социал-демократических партий стали открыто игнорировать решения II Интернационала, принятые по военному и колониальному вопросам, поддерживая политику милитаризма и колониальную политику «своих» правительств (поддержка лейбористами дополнительных расходов на развитие военно-морского флота; одобрение бельгийскими социалистами присоединения Конго к Бельгии и т.д.). Характерно, что следующий, Копенгагенский конгресс (август-сентябрь 1910) не придал этим нарушениям сколько-нибудь серьезного значения, а большинство из них вообще обошел молчанием.

Вспыхнувшая в 1912-1913 годах итало-турецкая война и Балканские войны 1912-1913 годов побудили деятелей II Интернационала на девятом конгрессе в Базеле (ноябрь 1912 г.) выступить с единогласно принятым Базельским манифестом, содержащим призыв противопоставить войне пролетарскую солидарность («Пролетарии считают преступлением стрелять друг в друга ради прибылей капиталистов») и недвусмысленную угрозу буржуазным правительствам («Пусть правительства хорошо запомнят, что при современном состоянии Европы и настроении умов в среде рабочего класса они не могут развязать войну, не подвергая опасности самих себя»). Однако не прошло и двух лет, как эти решения были сорваны руководством почти всех партий II Интернационала.

Руководство практически всех партий II Интернационала, как в - странах, втянутых в Первую мировую войну, так и в нейтральных, присоединилось к позиции «своих» буржуазных правительств,, а некоторые из них делегировали своих представителей в эти правительства (например, социалист Альбер Тома был министром вооружений во французском правительстве). Вопреки ранее принимавшимся резолюциям эти партии поддержали военные усилия «своих» правительств (голосование за военные кредиты, призывы к «классовому сотрудничеству» на время войны и т.п.), став тем самым политическими соучастниками развязывания Первой мировой войны.

Было бы крайне просто объяснить такую позицию предательством или буржуазным перерождением верхушки социал-демократического движения. Несомненно, что с субъективной стороны имело место и то, и другое. Однако эта верхушка выражала настроения значительной массы рядовых участников социал-демократического движения, и не только в период шовинистического угара, охватившего массы в начале войны, но и после того, как этот угар схлынул, и тяготы войны привели к усилению антивоенных настроений.

Фактически Первая мировая война лишь вынудила социал-демократическое движение открыто и недвусмысленно определиться по вопросу, разногласия по которому уже в течение целого ряда лет более или менее явно размывали единство социал-демократов. Вопрос этот заключался в выборе: являемся ли мы революционной партией, борющейся за ниспровержение существующего экономического и политического строя, или мы партия борьбы за реформы в рамках существующего буржуазного государства?

Если первое, то тогда война, ведущаяся буржуазным государством - это не наша война. Мы противники и этой войны, и этого государства; мы выступаем за его поражение и за ниспровержение буржуазного государства как за единственно верный путь выхода из войны, и если потребуется - путем превращения войны за империалистические интересы в гражданскую войну против буржуазии.

Если второе, то хотим мы того, или нет, мы вынуждены присоединиться к позиции «своего» государства, отстаивать «национальные интересы», то есть интересы «своей» буржуазии - потому, что только при этом условии у нас сохранится возможность договариваться с ней, искать компромиссы, проталкивая через легальную политическую борьбу реформы в интересах рабочих.

Большинство социал-демократии сделало выбор в пользу второго варианта. Но во всех социал-демократических партиях более или менее быстро оформились левые течения (разной степени влиятельности), выступавшие за разрыв со своим государством и за революционный выход из мировой войны. Единственной сравнительно крупной и влиятельной партией, сразу и целиком вставшей на революционные позиции в мировой войне, была РСДРП (б). Однако другие социалистические партии в России - меньшевики и социалисты-революционеры - заняли позицию «оборончества» (то есть безоговорочного присоединения к официальной государственной политике «защиты своего Отечества»).

Не говоря уже о тайных договорах, даже в официально декларируемых целях войны практически всех воюющих держав вполне можно было разглядеть политику империалистических захватов - однако солидарность со «своим» государством, какую бы политику оно не проводило, оказалась для вождей социалистических партий на первом месте.

1. На чем основывалось формирование самостоятельного политического движения рабочего класса во второй половине XIX века?

2. В чем причина широкой популярности марксизма в рабочем и социалистическом движении?

3. Почему в социалистическом (социал-демократическом) движении возникла борьба между реформистским и революционным течениями?

4. Почему реформистское течение получило преобладающее влияние в среде социал-демократии?

5. Почему именно Первая мировая война привела к открытому расколу социал-демократии?

6. Как объяснить сочетание широкой популярности марксизма, ставшего едва ли не официальной идеологией социал-демократии, и приверженности большинства социал-демократии реформизму?

Работы Ленина:

• Ленин В.И. Крах II Интернационала // Ленин В.И. Полн. собр. Соч., т.26.

• Ленин В.И. Социализм и война // Ленин В.И. Полн. собр. Соч., т.26.

Материалы по истории рабочего и социалистического движения в XIX - начале XX века:

• История Второго Интернационала. В 2 ч, М., 1965-1966.

• Кривогуз И. М. Второй Интернационал. 1889-1914. М.: Мысль, 1964.

• История марксизма-ленинизма. Формирование, развитие и распространение марксизма, утверждение его в рабочем движении. 40-е годы XIX века -1871 год. М.: Политиздат, 1986.

• Международное рабочее движение: Вопросы истории и теории. В 7-ми т. М.: Мысль, 1976. т.2.

Вот она, та самая «геростратовски знаменитая» (по словам Ленина) работа Эдуарда Бернштейна:

• Бернштейн Э. Проблемы социализма и задачи социал-демократии. М.: Ефимов, 1901.

А вот ответ ему Карла Каутского:

• Каутский К. К критике теории и практики марксизма («Антибернштейн»). М.: URSS, 2011.

Глава 29. Опыт революций первой четверти XX века. Окончательное оформление раскола в мировом социалистическом движении

Первая мировая война, будучи следствием противоречий развития монополистического капитализма (империализма) в начале XX века, привела к дальнейшему резкому обострению этих противоречий - как социально-экономических, так и политических. Война, охватившая почти всю Европу и захватывавшая в свою орбиту и неевропейские страны, требовала колоссальных, невиданных ранее жертв. Военные действия надламывали экономику воюющих стран, несли страдания населению этих стран, множили людские потери. В ряде государств мировая война вызвала столь глубокий общественный кризис, что революция стала неизбежной. Вслед за революцией 1917 года в России и распадом Российской империи рухнула Австро-Венгерская империя, революция охватила Финляндию, Германскую империю, Венгрию, Османскую империю (Турцию)... Крупные политические потрясения переживали Польша, Италия, Болгария... С 1912 года революционные события будоражили Китай. Революционная волна приобретала мировой характер.

Революция в России стала следствием того, что в Российской империи наложились друг на друга несколько острых кризисов. Россия страдала от незавершенности буржуазной революции, от сохранения пережитков сословно-феодальной монархии, неразрешенности аграрного вопроса. Россия страдала от острых противоречий раннего этапа развития промышленного капитализма, ведущего к разорению и пролетаризации крестьянства. Россия испытывала острый конфликт между фабрично-заводским пролетариатом и капиталистами. Россия несла на себе бремя экономической и политической зависимости от ведущих европейских держав.

От незавершенности буржуазных преобразований страдали также Германская и Австро-Венгерская империи, а антагонизм пролетариата и буржуазии имел там более длительную историю и приобрел более развитые формы. Однако положение рабочего класса в этих странах было относительно более благоприятным, чем в России, а аграрный вопрос уже был решен переходом сельского хозяйства на рельсы преимущественно буржуазного развития (что, впрочем, отнюдь не исключало довольно острых противоречий в аграрном секторе).

Революции во всех этих трех империях были ускорены военными неудачами данных держав в мировой войне. Война особенно сильно подорвала экономику России, для которой военное бремя оказалось непосильным, а устаревшая система государственной власти была не в состоянии адекватно реагировать на возникающие проблемы. Происходило все нарастающее разложение армии и тыла, кратковременные военные успехи сменялись полосой все более серьезных неудач.

Хотя революционный кризис охватил многие страны Европы, только в России победила революция под социалистическими лозунгами. В Германии, Австрии, Чехословакии, Финляндии были проведены буржуазно-демократические преобразования. А вот попытки революций под социалистическими лозунгами в Германии, Финляндии, Венгрии, Словакии были потоплены в крови. Были повернуты вспять буржуазно-демократические преобразования в Болгарии после кровавого переворота 1923 года.

Революционные процессы в Европе совпали с борьбой за национально-государственное самоопределение многих народов, что являлось составной частью буржуазно-демократических преобразований. На карте мира появились новые независимые государства - Польша, Финляндия, Чехословакия, Венгрия, Австрия...

Большинство руководителей европейской социал-демократии заняло в условиях мирового революционного кризиса открыто или прикрыто антиреволюционные позиции, в лучшем случае ограничивая свои задачи буржуазно-демократическими преобразованиями. Некоторые вожди социал-демократии (как, например, Густав Носке, Филипп Шейдеман и Фридрих Эберт в Германии) пытались сдерживать даже и буржуазно-демократическую революцию, а на сторонников социалистических преобразований натравливали крайне правую военщину, ее руками зверски расправляясь со своими бывшими товарищами по партии. Так в январе 1919 года в Берлине были убиты лидеры «Союза Спартака» Роза Люксембург, Карл Либкнехт и Лео Иогихес (Тышка), а в апреле, так же руками реакционной военщины, разгромлена Баварская Советская республика и уничтожены ее вожди (хотя эта республика возникла в рамках буржуазной легальности). Густав Носке открыто заявил: «Пожалуй, кто-то же должен быть кровавой собакой. Я не страшусь ответственности»[29-1].

В Венгрии, напротив, социал-демократы мирно уступили власть коммунистам, и власть последних была впоследствии свергнута путем иностранной интервенции.

В этих условиях раскол социал-демократии стал не только свершившимся фактом, но и оформился организационно. II Интернационал был парализован разбеганием социал-демократических партий на службу «своим» правительствам (что делало невозможным какую-либо международную солидарность в борьбе за интересы рабочих, против капиталистической эксплуатации) и фактически прекратил свое существование. Прежние социал-демократические партии переживали период расколов и перегруппировок. Из них выделилось революционное крыло, ориентирующееся на опыт большевистской партии в России. Левое революционное течение в социал-демократии приступило к созданию собственных политических партий. Партии этого крыла стали называться коммунистическими и в 1919 году образовали III-й (Коммунистический) Интернационал - Коминтерн.

К 1924 году стало ясно, что волна мирового революционного кризиса схлынула. Победа фашизма в Италии в 1922 году, полный провал попыток вооруженного восстания в Германии и в Болгарии в 1923 году, в Эстонии - в 1924 году, показали это со всей очевидностью. Наступил период, который в официальных советских документах и документах Коминтерна именовался периодом частичной стабилизации капитализма. Российская революция устояла под натиском сил внутренней и внешней контрреволюции, но оказалась в государственной изоляции - больше нигде в мире революции под социалистическими лозунгами не удалось победить.

Таким образом, первоначально предполагавшиеся условия движения России к социализму не были реализованы, и перед партией большевиков встал вопрос о самой возможности сохранения русской революции в условиях изоляции. Возможно ли движение к социализму в отсталой стране, да к тому же еще и лишенной поддержки победившего пролетариата более передовых стран? Этот вопрос стал одним из тех, которые раскололи российскую коммунистическую партию и привели ее к гибели.

Итак, революционный кризис 1917-1923 гг. слабо затронул многие страны развитого капитализма, и даже в тех из развитых стран, которые испытали глубокие революционные потрясения, нигде не привел к власти пролетарские партии, выступающие под социалистическими лозунгами, хотя везде повлек за собой более или менее серьезные реформы. Так, например, по решению Вашингтонской конференции 1919 года правительства развитых стран пошли на реализацию одного из давних требований II Интернационала - введение 8-часового рабочего дня. Эти обстоятельства свидетельствовали о том, что капитализм, как система, хотя и столкнулся с серьезным кризисом, но далеко не исчерпал потенциал своего развития, и смог выйти из кризиса, сделав шаг вперед в своем совершенствовании.

С политической стороны это выразилось в том, что почти все ранее существовавшие пролетарские политические партии с социалистической программой (социал-демократия) предпочли достижение компромисса с буржуазией и удовольствовались серьезными уступками с ее стороны, не посягая на основы капиталистического строя. Лишь часть пролетарского движения пыталась пойти по пути социалистических преобразований, но везде, кроме России, потерпела поражение.

К сожалению, рабочее движение не нашло ответа на вопрос: какой должна быть практическая программа революционной социалистической партии в условиях, когда революционная ситуация уже не является делом обозримого будущего? Отсутствие этого ответа во многом определило характер раскола социалистического движения в ходе мирового революционного кризиса: движение встало перед непростым выбором между ренегатством и утопизмом.

Большинство социал-демократии отказалось от ставки на социалистическую революцию, как на свою ближайшую цель. Хотя некоторые социал-демократические партии сохранили указание на социалистическую революцию и ниспровержение капиталистической системы как на свои программные цели, фактически эта цель отодвигалась в неопределенное будущее. На первый план все более открыто выдвигалась борьба за реформы путем классового сотрудничества. Полный программный отказ социал-демократии от революции произошел уже после 2-й мировой войны, фактически же идея революции уже была похоронена (не без колебаний, о чем свидетельствовали руководимые социалистами вооруженные выступления в Австрии в 30-е гг.).

Это было, несомненно, предательство прежних лозунгов и идеалов, обусловленное, однако, не личными субъективными качествами партийных вождей (хотя и эти качества сыграли свою роль в эволюции социал-демократии), а позицией значительной части того рабочего движения, на которое опирались социал-демократы. Первая мировая война и революционный кризис лишь ускорили эту эволюцию, теоретическим предтечей которой в свое время выступил Эдуард Бернштейн.

Образовавшееся в результате раскола левое крыло социалистического движения отказалось от имени социал-демократов, и партии этого левого крыла стали называться коммунистическими. Эти партии исходили из тезиса об уже достигнутой готовности стран, где получил развитие капитализм, к социалистической революции. Фактически это означало курс на революцию здесь и сейчас. Неудача этого курса (которая, естественно, считалась временной), выявившаяся в 20-е гг., привязала компартии к политике СССР, который выступал в их глазах и как символ победоносной социалистической революции, и как зримое свидетельство ее возможности, и как материальная опора Коммунистического Интернационала.

Политический раскол рабочего движения крайне осложнил решение проблемы социалистической революции для коммунистических партий и для той части социал-демократии, которая еще не готова была полностью отказаться от выдвижения революционных целей. Как возможна антикапиталистическая революция, если в рабочем движении нет единства действий против власти буржуазии?

В Коминтерне сразу же сформировались два ответа на этот вопрос. Первый - идейно разгромить социал-демократию и перетянуть социал-демократических рабочих на свою сторону. Второй - проводить в отношении социал-демократии тактику единого фронта борьбы против власти капитала.

В.И. Ленин в своей работе «Детская болезнь левизны в коммунизме» по существу предлагал сочетать обе эти тактики: стремясь идейно и политически изолировать соглашательскую верхушку правой социал-демократии, перетягивать на свою сторону левое крыло социал-демократов, не отказываться в тоже время идти на соглашения о совместных действиях. Подобную же линию отстаивал в Коминтерне Л.Д. Троцкий, и на короткое время она даже получила официальное оформление. Однако вскоре после смерти Ленина в Коминтерне возобладала крайне сектантская позиция И.В. Сталина и Г.Зиновьева, согласно которой разгром социал-демократии как агентов буржуазии в рабочем движении есть необходимая предпосылка революции. Более того, главным врагом объявлялась левая социал-демократия, как наиболее изощренно маскирующаяся агентура буржуазии. По отношению к социал-демократам стал широко применяться ярлык «социал-фашисты».

1. Почему мировой революционный кризис 1917-1923 годов был связан с Первой мировой войной?

2. Почему этот революционный кризис затронул далеко не все развитые капиталистические государства?

3. В чем причина поражения революций под социалистическими лозунгами в тех странах, где были предприняты такие революции (за исключением России)?

4. Каким образом капиталистическому миру удалось преодолеть мировой революционный кризис?

5. Каковы были основы организационного раскола социалистического движения на коммунистическое и социал-демократическое?

6. Как строились отношения между коммунистами и социал-демократами после этого раскола? Каковы были различные варианты этих отношений?

• Ленин В.И. Детская болезнь левизны в коммунизме // Ленин В.И. Полн. собр. Соч., т..

• Международное рабочее движение. Вопросы истории и теории. В 7-ми томах. М.: Мысль, 1976-1985. Тома 4 и 5.

• Гафурова Б.Г., Зубока Л.И. Хрестоматия по Новейшей истории в трёх томах. Том 1 (1917-1939). Москва: Издательство социально-экономической литературы, 1960.

• http://historic.ru/books/item/f00/s00/z0000129/index.shtml

• Коммунистический Интернационал. Краткий исторический очерк. — М.: Издательство политической литературы, 1969.

• Образование Коммунистического Интернационала. Март 1919 года. Новый Прометей, 2009.

• Кривогуз, И. М. Рабочий социалистический интернационал (1923-1940) [Текст] / И. М. Кривогуз. - М.: Высш. шк., 1979.

Глава 30. Природа и ход русской революции

На протяжении последней трети XIX и начала XX века в России постепенно разворачивается капиталистическая социальная революция[30-1], толчок которой дали реформы 60-х - 70-х гг. XIX века и в первую очередь крестьянская реформа. Однако и в начале XX века эта революция была еще весьма далека от своего завершения. Капиталистические производственные отношения охватили меньшую часть общественного производства. Промышленный переворот затронул лишь весьма узкий уклад фабрично-заводской промышленности, охвативший примерно 10-15% занятых. Крестьянское землевладение примерно на 80% оставалось общинным (что, впрочем, составляло уже менее половины от всего землевладения). Вовлечение крестьянства в отношения товарного производства, хотя и прогрессировало, но все еще затрагивало меньшую часть крестьянского производства, а многочисленные слои крестьянства не затрагивало практически совсем - уклад их экономической жизни оставался добуржуазным. В товарной части аграрного сектора господствовало помещичье хозяйство, во многом основанное на полуфеодальных методах эксплуатации крестьянства[30-2].

Задачи буржуазной революции в области политической и юридической надстройки и вовсе не были достигнуты ни в чем существенном (за исключением земского самоуправления и суда присяжных). «Либеральный» монарх Александр II весьма жестоко расправлялся с претензиями на завоевание политических свобод и социальных прав, а его преемник, Александр III, был еще более тверд в своей «охранительной» (по отношению к неограниченному самодержавию) политике. Правда, революция 1905-1907 гг. все же принудила монархию обзавестись некоторыми конституционнопарламентскими декорациями, были сделаны некоторые шажки вперед в отношении свободы печати и свободы союзов[30-3].

Итак, в повестке дня стояло продолжение капиталистической социальной революции, и использование буржуазной политической революции как рычага назревших социальных преобразований.

Историки советской поры сходились в оценке революции 1905-1907 гг. и Февральской революции, как буржуазно-демократических. Думаю, это не совсем точно. Если основные задачи буржуазной революции не решены, говорить о буржуазно-демократическом этапе вроде бы рано. Почему же не только советские историки, но и социал-демократы, участвовавшие в этих революциях, оценивали их, как буржуазно-демократические? Вероятно, потому, что основным политическим вопросом этих революций как раз стал вопрос о политической демократии как средстве проведения буржуазных преобразований. В этих революциях уже невозможно было сделать шаг вперед за счет политического компромисса дворянской монархии с буржуазией - ибо этот компромисс не обеспечивал условий проведения основных преобразований капиталистической социальной революции, названных выше. Этому препятствовала контрреволюционная позиция буржуазии, готовой смириться с сословно-феодальными пережитками ради защиты своих социальных привилегий в деле эксплуатации пролетариата и крестьянства. В результате в революции сложился неформальный «демократический блок» пролетариата, мелкой буржуазии и добуржуазного (или полубуржуазного) крестьянства.

Итак, можно сделать вывод, что назревающая революция действительно была буржуазно-демократической, но с той особенностью, что буржуазно-демократические задачи в этой революции были поставлены еще до того, как были решены некоторые основные задачи революции буржуазной.

Другая особенность этой революции заключается в том, что это поздняя буржуазная революция. Она происходила в условиях, когда в странах капиталистического «ядра» буржуазные революции уже прошли. Поэтому российская революция не могла не встать перед проблемой не только буржуазно-демократических преобразований, но и поиска «места иод солнцем» в мировом капиталистическом хозяйстве. Что делать, если мировой промышленный рынок уже поделен, и новую капиталистическую Россию на нем не ждут, тем более - с ее все еще довольно слабой промышленностью? На современном языке это называется проблемой догоняющей модернизации. И эта проблема наложила весьма глубокий и своеобразный отпечаток на буржуазную революцию в России.

С точки зрения единства и непрерывности политического процесса Февраль и Октябрь, несомненно, представляют собой одну революцию. А в более широком контексте можно назвать революцией весь период с 1903 по 1922 год (как это сделал Теодор Шанин). Однако у каждой революции есть этапы. И если мы не сводим Великую Французскую революцию только к 1789 или к 1793 году, все же у каждого из этих периодов было явное своеобразие. Поэтому остановимся пока на том, что Февраль и Октябрь - это два различных этапа единой революции.

Но в чем же своеобразие этих этапов?

А своеобразие этих этапов заключается в том, что в Октябре, во-первых, происходит передвижка классов, находящихся у власти: происходит, по определению Ленина, «рабочая и крестьянская революция». И, во-вторых, к власти приходит партия большевиков с социалистической программой.

Рассматривали ли сами большевики свою революцию как социалистическую? Поначалу - определенно нет. Они полагали, что пока им придется ограничиться только буржуазно-демократическими задачами, так и не разрешенными до конца Февралем. В апреле 1917 года (когда, согласно канонической «истории КПСС», Ленин провозгласил курс на социалистическую революцию), вождь большевиков однозначно заявил, отвечая на возражения оппонентов: «Я не только не «рассчитываю» на «немедленное перерождение» нашей революции в социалистическую, а и прямо предостерегаю против этого...»[30-4]. Для большевиков (так же, как и для меньшевиков) было вполне понятно, что Россия для социализма не созрела, что она даже в преддверии социализма не находится, что в это преддверие еще нужно придти, и путь этот небыстрый. «Неужели не ясно, - писал В.И. Ленин, - что в материальном, экономическом, производственном смысле мы еще в «преддверии» социализма не находимся? И что иначе, как через это, не достигнутое еще нами, «преддверие», в дверь социализма не войдешь?»[30-5].

Да и по объективному содержанию тех главных социально-экономических задач, которые действительно должна была решить Октябрьская революция - аграрная реформа в пользу крестьянства, широкомасштабная индустриализация, призванная обеспечить приближение к уровню передовых капиталистических держав, освоение всем населением европейской урбанистической культуры - речь может идти только о буржуазной революции.

Но не все так просто. В потенции большевики все же видели социалистическую перспективу своей революции, если... Если произойдет революция на Западе и Россия получит помощь от победившего пролетариата более передовых стран. Даже в этом случае российскую революцию следовало бы рассматривать как раннесоциалистическую, то есть революцию, базирующуюся на недостаточных социально-экономических предпосылках. И если проводить сравнение с самой ранней успешной буржуазной революцией - в Нидерландах XVI века, - то голландская революция имела более широкую и прочную социально-экономическую базу, ибо там большая часть населения принадлежала так или иначе к мелкой буржуазии и была в значительной мере втянута в товарное хозяйство. Необходимый же для совершения социалистической революции пролетариат - а тем более фабрично-заводской пролетариат - составлял в начале XX века в России явное меньшинство населения.

Более того: формирование целостного социалистического общества в начале XX века было, с моей точки зрения, невозможно не только в отдельно взятой России, но и в случае победы пролетарской революции в большинстве наиболее развитых стран. И эта позиция уже противоречит общепринятому тогда среди большевиков представлению.

Революция 1917 года ни по своим предпосылкам, ни по своему объективному содержанию, ни по своей классовой базе не была ни пролетарской, ни социалистической. Однако тезис о гегемонии пролетариата в революции все же имел под собой основания. Крестьянство, как массовая социальная опора революционного процесса, было по своей классовой природе распыленным, не способным к организации в общенациональном масштабе, и потому ведущая роль в революции оказалась в руках гораздо более организованного рабочего класса. Цели и интересы этих двух основных социально-классовых сил революции - пролетариата и крестьянства - далеко не во всем совпадали. Кроме того, само крестьянство было неоднородно, включая в свой состав патриархальное крестьянство, сельскую мелкую буржуазию и сельский полупролетариат. Это создавало почву как для союза, компромисса, так и для конфликта между ними.

Партия большевиков, взяв власть, сразу провозгласила аграрную реформу, основанную на разделе практически всех сельскохозяйственных земель между крестьянами, провозгласила выход из войны и провела демобилизацию армии. Эти два шага обусловливали один другой, и в отрыве друг от друга провести их было невозможно. Передел земли требовал возвращения с фронта миллионов мобилизованных крестьян, демобилизация армии и возврат в деревню миллионов бывших солдат неизбежно вели к переделу земли.

Одновременно были проведены меры и в интересах рабочих - сокращение рабочего дня, введение прогрессивного трудового и социального законодательства и установление рабочего контроля над производством.

Все эти меры вызвали острые конфликты в российском обществе. Заключение сепаратного мира с Германией, который носил с ее стороны грабительский и аннексионистстский характер, оскорбляло национальные чувства значительной части граждан России, в особенности офицерства, положение которого и так серьезно пошатнулось после Февральской революции под давлением солдатских масс. Аграрная реформа, сопровождавшаяся переделом земли, затронула интересы не только помещиков, лишившихся значительной части имущества и средств к существованию, но также и сельской мелкой буржуазии (кулаков), и значительной части сословия казачества. Капиталисты были недовольны рабочим контролем и резким сокращением военных заказов казны. Городские средние слои, чьи интересы были во многом связаны с обслуживанием старого государственного аппарата либо с работой на капиталистов, так же чувствовали себя ущемленными. Резкое социальное возвышение рабочих и крестьян, переворачивавшее прежний жизненный уклад, изменило судьбы миллионов людей, многие из которых не желали смириться с этими изменениями.

Городские средние слои (среди которых было многочисленное офицерство военного времени) оказались расколоты. Большая часть этих слоев заняла контрреволюционную позицию и стала источником кадров для антибольшевистского движения.

Сначала в этом движении значительную роль играла партия социалистов-революционеров, опиравшаяся на городскую и сельскую мелкую буржуазию (что обеспечило эсерам большинство голосов деревни на выборах в Учредительное собрание). Но затем на первый план выдвинулось более радикальное «белое» движение, отвергавшее какое-либо кокетство с социалистическими лозунгами.

Эсеры во многих случаях своими выступлениями вымостили дорогу «белым», которые не стали церемониться со своими фактическими союзниками, отшвырнув их в сторону, и нередко применяя против них террор. Эсеры, попытавшись занять самостоятельную позицию в разгоравшейся гражданской войне, оказались жертвой поляризации противостоящих политических сил, и растеряли свое влияние еще до того, как в гражданской войне был решен вопрос «кто - кого?».

Наиболее активной частью «белого» движения было офицерство, утратившее после Брестского мира свой социальнопрофессиональный статус. Тем не менее, далеко не все офицерство (как и вообще городские средние слои), оказалось на стороне «белых». Около 30% офицеров, участвовавших в гражданской войне, воевало на стороне «красных». Большая же часть офицерства предпочла вообще не участвовать в гражданской войне, что принуждало и «белых», и «красных» прибегать к мобилизации офицеров под угрозой жестких карательных мер. Значительная часть чиновничества, служащих капиталистических предприятий, интеллигенции, так же сочла возможным пойти на службу большевистской власти.

Именно этот раскол средних слоев (наиболее активных и организованных слоев общества) если и не поровну, то на сравнимые по удельному весу части, и предопределил во многом ожесточение гражданской войны. Другим фактором стало влияние трехлетней мировой войны и связанных с ней бедствий, что привело к психологическому снижению ценности человеческой жизни, накоплению озлобления и т.д. Ожесточенный характер гражданской войны привел и к широкому применению обеими сторонами методов террора.

Террор в гражданской войне выплеснулся далеко за рамки того, что определялось военным противоборством «красных» и «белых». Анализу причин этого будет посвящен специальный параграф.

В условиях раскола средних слоев и поддержки большевиков со стороны большинства пролетариата (самого по себе не очень многочисленного), исход гражданской войны зависел, прежде всего, от того, какую позицию займет самый многочисленный социальный слой России - крестьянство.

Первоначально позиция крестьянства в разгоравшейся гражданской войне была в основном нейтральной. Но после того как утрата большевиками основных хлебопроизводящих районов (Украина, Южная Сибирь, значительная часть Поволжья, Дона, Кубани, Оренбуржья) вынудила их ввести продовольственную диктатуру, а так же начать массовую мобилизацию в Красную армию, среди крестьян стали расти антибольшевистские настроения. Эти настроения, в связи с резким ухудшением снабжения городов, распространились так же среди городских средних слоев и среди рабочих, что привело к утрате большевиками большинства во многих Советах. В результате большевики для удержания политической власти прибегли к многочисленным нарушениям советской демократии.

Однако «белые», на словах выступавшие за полную свободу торговли, на деле прибегали к масштабным реквизициям продовольствия и фуража, и так же проводили мобилизацию в армию, а, кроме того, вопреки официальным декларациям «белых» правительств, на деле проводили шаги, означавшие полную или частичную аграрную контрреформу. Это привело к изменениям настроений крестьянства, ставшего активно выступать против «белых».

Когда гражданская война подошла к концу, в крестьянстве снова стало нарастать недовольство продовольственной политикой большевиков, приведшее к целому ряду серьезных антибольшевистских мятежей. Однако большевики довольно быстро пошли на компромисс с крестьянством, перейдя к новой экономической политике.

С чисто военной точки зрения поражение «белых» было предопределено тем, что «белое» офицерство принесло в свою армию те же недостатки, которые серьезно повлияли на неудачи русской армии в Первой мировой войне, к тому же дополнив и усугубив их. Так же, как и в Первой мировой войне, офицерство утратило влияние на армию. Значительная часть офицеров предпочитала превратиться в героев тыла, предаваться пьянству, казнокрадству и разврату. Контрразведка превратилась в инструмент разнузданного грабежа. Боевые офицеры, не отсиживающиеся в тылу, активно участвовали в мародерстве или в лучшем случае закрывали на него глаза. Разложение «белой» армии и даже первоначально крепко спаянных добровольческих отрядов «белых» шло нарастающими темпами.

Не следует отрицать, что подобные же проблемы были присущи и Красной армии. Однако в ней с этими явлениями велась жестокая борьба (опиравшаяся в первую очередь на авторитет коммунистов), позволившая большевикам сформировать и сохранить массовую армию как эффективный военный инструмент.

Любая гражданская война связана не только со значительным ожесточением, но и с тем, что противостоящие стороны не разделены линией фронта. На территориях, контролируемых каждой из сторон в гражданской войне, население расколото, и так же вступает в ожесточенное противоборство, как в явных, так и в скрытых формах (заговоры, мятежи, террористические акты, диверсии, саботаж, подпольная пропаганда и агитация и т.д.). Именно этим объясняется тот факт, что гражданские войны не сводятся главным образом к обычным военным действиям, но и сопровождаются террором против противников на всей территории страны.

Одна из проблем гражданской войны 1917-1922 годов, заключалась, однако, в том, что террор с обеих сторон вышел за рамки военной необходимости.

При подходе к этой проблеме следует различать стихийный террор (то, что именуется «эксцессы исполнителя»), и террор, как одну из сознательно и целенаправленно применяемых форм гражданской войны.

Стихийный террор появился сразу же с началом гражданской войны и сопровождал ее на всем ее протяжении. Достаточно легко понять ожесточение людей, переживших почти четыре года мировой войны, и теперь втянутых в братоубийственный конфликт, где решается вопрос о том, быть ли старому миру и старому укладу жизни, или они уйдут безвозвратно. Одни не хотели расставаться с устоявшимся укладом собственной жизни, другие не желали упускать возможность этот уклад коренным образом изменить. А человеческая жизнь в этом противоборстве уже была обесценена годами всемирной бойни. Поэтому классовая месть, подчас в самых жестоких формах, пышным цветом распускалась по обе стороны фронтов гражданской войны.

Хотя «красные» оказались не в состоянии прекратить этот стихийный террор, они, применяя подчас достаточно жестокие меры для его обуздания, в конечном счете, сумели ограничить его масштабы, и не позволить ему превратиться в фактор разложения армии и тыла. Военное руководство «белых» так же понимало опасность неуправляемой стихии террора, но чем дальше, тем больше расписывалось в собственном бессилии обуздать эту стихию, которой беззастенчиво потворствовали многие военные предводители «белого» движения.

Гражданская война неизбежно приводит и к сознательному применению террора противостоящими сторонами. Разница. заключалась в том, что большевики признавали это открыто, а «белые» правительства, на словах лицемерно открещиваясь от применения террора, широко применяли его на практике, не забывая, разумеется, громко кричать о большевистском терроре.

Почему же сознательное применение террора вышло за пределы, диктовавшиеся условиями военного столкновения участников гражданской войны? Фактически и на «белой», и на «красной» стороне государственное руководство утратило полноту контроля над действиями своих карательных органов.

Поскольку на «белой» стороне правительственные органы по существу представляли собой гражданский придаток военной администрации, то функции карательных органов брала на себя, прежде всего, военная контрразведка, действовавшая преимущественно внесудебным порядком, а точнее говоря, на основе чистого произвола. На «красной» стороне основные карательные функции осуществляли органы Всероссийской чрезвычайной комиссии, так же действовавшей во внесудебном порядке, что точно так же открывало широкий простор для произвола.

Наделение органа, осуществлявшего репрессии, правами внесудебной расправы, было, несомненно, ошибкой большевистского руководства. Такой порядок организации террора крайне затруднял контроль над целесообразностью применения репрессивных мер и снижал ответственность исполнителей. Тем не менее, в отличие от ситуации с «белой» контрразведкой, над ВЧК все же осуществлялся внешний политический контроль со стороны большевистской партии, который носил гласный характер. Это не смогло предотвратить чрезмерно широкое применение террора (например, применение практики расстрела заложников было санкционировано партией), но все же до какой-то степени ограничивало произвол карьеристских и авантюристических элементов в карательных органах.

По окончании гражданской войны большевики сумели прекратить практику террора и резко ограничили репрессии, отказавшись от их применения во внесудебном порядке (за исключение расстрела бандитов, захваченных с оружием в руках). Что же касается «белых», то для остатков «белого» движения террор и почти неприкрытый бандитизм превратились в едва ли не единственное средство борьбы с Советской властью.

1. Почему к 1917 году в России не были решены задачи буржуазной революции?

2. Какова была социальная база революции 1917 года? Была ли она пролетарской?

3. Ставили ли большевики перед собой в 1917 году задачу социалистической революции?

4. При каких условиях большевики считали возможной социалистическую перспективу революции в России?

5. Почему революция 1917 года вылилась в ожесточенную гражданскую войну?

6. Какова была социальная база противоборствующих сторон в гражданской войне?

7. Какие факторы предопределили военное и политическое поражение «белого» движения?

8. Почему террор в гражданской войне с обеих сторон вышел за рамки военной необходимости?

Работы В.И.Ленина:

• Ленин В.И. К четырехлетней годовщине Октябрьской революции // Ленин В.И. Полн. собр. Соч., т.44.

• Ленин В.И. О кооперации // Ленин В.И. Полн. собр. Соч., т.45.

• Ленин В.И. О нашей революции (По поводу записок Н.Суханова) // Ленин В.И. Полн. собр. Соч., т.45.

Критический взгляд на политическую практику большевиков с позиций их сторонников:

• Роза Люксембург. О социализме и русской революции. Избранные статьи, речи, письма. Москва, Издательство политической литературы, 1991 http://revolt.anho.org/wp-content/uploads/2008/11/luxembourg.rar

Взгляд на русскую революции через призму биографии Троцкого:

• Исаак Дойчер. Троцкий. Вооруженный пророк. 1879-1921. М.: ЗАО Центрполиграф, 2006.

Современные дискуссии вокруг роли и значения Октябрьской революции 1917 года:

• Октябрь 1917: вызовы для XXI века. М.: Ленанд/URSS, 2009.

Здесь дается один из аспектов анализа расстановки социальных сил в революции:

• Мандель Д. Интеллигенция и рабочий класс в 1917 г. // Альтернативы, 1993, № 3.

В этой работе содержится немало интересных наблюдений, показывающих взаимодействие социалистических идей со специфической социально-экономической обстановкой в России:

• Бердяев И.А.,Истоки и смысл русского коммунизма. Репринтное воспроизведение издания YMCA-PRESS 1955 г. М.: Наука, 1990.

В этой работе интересен анализ роли аграрных отношений и крестьянского движения в формировании предпосылок и хода русской революции:

• Шанин Т. Революция как момент истины. Россия 1905-1907 гг. — 1917-1920 гг. М.: Весь мир, 1997.

Глава 31. Незрелая социалистическая революция: предпосылки и исход

Я хочу заявить прямо: "социализм" первой половины XX века был попыткой навязать производительным силам не адекватные для них производственные отношения. Индустриальный способ производства с его разделением труда, создающим из человека «частичного рабочего», с преобладанием вещных продуктов и потребностей, подчинением человека в производственном процессе машине является адекватной базой лишь для капитализма. Поэтому попытка построить «индустриальный социализм» (да еще начав с преимущественно доиндустриальной экономики!) была заранее обречена. И Ленин в статье «О нашей революции. По поводу записок Суханова» ошибался не в своей надежде создать материальные предпосылки социализма уже после захвата власти пролетариатом. Он ошибался в своем понимании этих предпосылок.

Строительство «индустриального социализма» не могло привести к обществу, качественно превосходящему капиталистическое[31-1]. Однако этот факт не означает какого-то абсолютного исторического «запрета» на формирование социалистических отношений на незрелой материальной базе. Постольку, поскольку уже на индустриальной фазе капитализм развертывает все свои сущностные противоречия, поскольку развивается обобществление труда капиталом, то появляется и формальная возможность освобождения труда, то есть снятия этих противоречий в социалистических производственных отношениях.

Такая возможность может быть реализована, однако, лишь в определенных рамках. А именно, возможным является лишь формальное освобождение труда, но не реальное, поскольку для реального освобождения труда необходимы не только достаточные материальные предпосылки, но и переворот в способе материального производства[31-2]. Что же касается России, то там степень развития индустриального капитализма была весьма низкой. По оценкам различных специалистов, численность наемных работников в России перед революцией составляла от 10 до 14,6% от всего населения. Численность же фабрично-заводского пролетариата - 2-3%[31-3].

Может быть, достаточными были предпосылки в более передовых странах, и тем самым была возможной победа международной социалистической революции? Судите сами. В начале XX века доля промышленных рабочих во всем населении составляла: в Германии около 13%, в США - около 11%, в Великобритании - около 20%[31-4].

Здесь я вступаю в прямую полемику с позицией Ф. Энгельса в «Анти-Дюринге» (за которую несет ответственность и К. Маркс, поскольку соответствующий раздел был подготовлен ими совместно), утверждавшего, что в передовых странах материальные предпосылки социализма в последней четверти XIX века уже были достигнуты[31-5]. Я считаю это утверждение не соответствующим как основным положениям теории К. Маркса[31-6], так и другим высказываниям самого Ф. Энгельса.

Итак, с этой точки зрения формирование целостного социалистического общества было невозможно не только в отдельно взятой России, но и в случае победы пролетарской революции в большинстве наиболее развитых стран. (Интересно было бы попытаться составить ретроспективную историческую реконструкцию итогов возможной победы пролетарской революции в странах, где капиталистическая индустриализация уже завершена, а постиндустриальные тенденции еще не проявились. С моей точки зрения, и в этом случае целостное социалистическое общество не сложилось бы. Но, может быть, в этом случае могла бы сработать ленинская схема достройки материальных предпосылок социализма на основе власти пролетариата?).

Возникавшие в ходе революции действительные социалистические элементы производственных отношений (и социально-экономических отношений вообще, и надстройки) представляли собой лишь неорганические обломки возможного социализма, то есть "проекта" выращивания объективно возможного общества как продукта развития и кризиса позднего капитализма. Когда я говорю «неорганические обломки», я имею в виду нецельные и самостоятельно нежизнеспособные социально-экономические элементы, не подкрепленные ни соответствующим уровнем производительных сил, ни адекватной политической формой, а потому внеэкономически сращенные с несоциалистическими формами. Из подобного сращивания и получилось то, что можно назвать деформированными переходными отношениями (или "мутациями") - бюрократическая планомерность, экономика дефицита, уравниловка, административный патернализм. Вот это и был "реальный социализм".

Его можно было бы охарактеризовать как социально-экономическую систему, переходную между капитализмом и социализмом (не «от... к...», а именно «между»), не имевшую почти никаких шансов успешно завершить процесс перехода, а сам этот переход мог начаться лишь в виду огромной силы первоначального социально-политического революционного импульса. Ведь социально-экономические предпосылки и элементы капитализма в этой системе были сильнее, чем предпосылки социализма (в экономическом отношении мы даже в преддверии социализма не находимся - напомню слова Ленина). Более того, строя мостик в это «преддверие социализма» (то есть в капитализм, а далее и в государственно-монополистический капитализм - ибо никакого иного «преддверия» у социализма нет), советская система сама в своем развитии неизбежно укрепляла и разворачивала материальные предпосылки капитализма в гораздо более широких масштабах, нежели предпосылки социализма.

Таким образом, моя позиция расходится с позицией тех, кто определяет экономические основы советского строя только в рамках дихотомии «государственный капитализм - не государственный капитализм». Категорически отвергаю я и позицию тех, кто считает возможным употреблять слово социализм для характеристики советского общества - будь то социализм казарменный или мутантный[31-7], деформированный или переродившийся... За такого рода терминами можно признать лишь статус образных выражений. Я вижу наличие в советском обществе элементов социализма, но это еще не дает достаточных оснований называть само это общество, как целое, социалистическим. Поэтому я готов признать правомерность применения упомянутых выше терминов лишь к тем элементам социализма, которые наличествовали в советской системе, но не к самой этой системе в целом.

Диалектика экономических основ советского строя заключалась в том, что это была пестрая смесь добуржуазных, раннебуржуазных, зрелых капиталистических (в том числе и государственнокапиталистических) экономических отношений, сквозь которые пытались прорасти отдельные ростки социализма. Социалистические производственные отношения развивались при недостаточных для них материальных предпосылках, но в силу революционного изменения структуры экономического строя, в силу факта насильственного вторжения в производственные отношения и отношения собственности, они пытались распространиться на все общественное производство. В результате не только социалистические производственные отношения оказывались деформированы, но были подвержены деформации и все несоциалистические элементы, которым в острой борьбе навязывалась социалистическая оболочка. Таким образом, все экономические элементы данного переходного общества носили несформировавшийся, нецелостный, фрагментарный характер[31-8].

Так, например, в национализированном (государственном) секторе можно уже в 20-е годы видеть смесь отношений государственно-капиталистических (коммерческий расчет, форма найма, сдельная зарплата), социалистических (различные формы участия работников в управлении, использование доходов предприятий и государства на социальное развитие работников, выходящее за рамки оплаты цены их рабочей силы) и даже добуржуазных (подсобные хозяйства предприятий и их работников). И ни одно из этих отношений не охватывает этот сектор во всей его целостности, и не образует самостоятельной подсистемы экономических отношений. Эти частичные отношения переплетаются друг с другом, «врастают» друг в друга, образуя своеобразные (в силу деформированности складывающих их отношений) переходные экономические формы.

В том, что касается ростков социализма, их фрагментарность и деформированность определялась не только отсутствием для них адекватного материального базиса внутри России, но и невозможностью придать строительству социализма международный характер. - Буржуазные (и добуржуазные) отношения также были деформированы как в силу своеобразного «поглощения» их формальными социалистическими отношениями, так и в силу своеобразных социально-классовых и политических условий развития советского строя. Эти же условия определили возможность существования той пестрой, мозаичной, фрагментарной системы отношений, которую я обрисовал выше.

Итак, начиная с Октября, к буржуазно-демократической революции начинает примешиваться оттенок революции раннесоциалистической.

В 1921 г. революция в России в социально-экономическом отношении во многом вернулась к положению начала 1918 года. Пролетарское государство (хотя в его пролетарском характере уже сомневались и сами его руководители) могло, конечно, сравнительно легко национализировать крупную и среднюю промышленность. Но что делать дальше с этим разрушенным войной островком промышленности и в значительной мере деклассированным пролетариатом, окруженным морем мелкобуржуазного, а по большей части даже и патриархального крестьянства? Из чего тут, собственно, можно строить социализм?

Вместе со спадом революционной волны на Западе исчезли и надежды на помощь победоносного пролетариата развитых стран (по крайней мере, в ближайшую историческую перспективу). Что же делать? Отказаться от перспектив строительства социализма, вернуться к чисто буржуазной программе (как предлагали меньшевики)? Но в стране уже сложилась столь своеобразная конфигурация политических сил, что отказ от выдвижения социалистических целей становится для большевиков невозможным. Именно социалистические лозунги обеспечили им поддержку пролетариата и оправдывают их пребывание у власти. В противном случае, вместе с отказом от социалистических целей, они неминуемо теряют власть, а при тогдашнем политическом положении в России и в мире вместе с властью они неминуемо потеряли бы и головы.

Ленина весьма беспокоила эта коллизия. В конце концов он предлагает выход, в общем не находящийся в непримиримом конфликте с марксистской теорией. Пролетариат должен продолжать удерживать государственную власть, допуская в меру развитие капитализма под своим контролем. По мере того, как с ростом этого государственного (в смысле - контролируемого пролетарским государством) капитализма будут развиваться и производительные силы, необходимо при помощи государственной власти концентрировать ресурсы на развитии современной промышленности, электрификации страны, подъеме культурного уровня народа, на вовлечении крестьянства в кооперацию. Тем самым, одновременно с ростом капитализма, и отчасти на основе этого роста, будут закладываться материальные предпосылки социализма и обеспечиваться постепенный рост социалистического уклада. А там, глядишь, и революция на Западе дозреет...

Но получится ли осуществить эту идею на практике? Не будут ли растущие хозяйственные силы буржуазного уклада (вместе со значительной частью крестьянства, вовлеченного в товарный оборот) направлены против сковывающей их политической оболочки пролетарского государства? Эта угроза мелкобуржуазного термидора осознавалась Лениным как «основная и действительная опасность»[31-9]. Впрочем, Сталин справился с этой опасностью,... но открыл дорогу другой.

Сегодня эта постановка вопроса Лениным выглядит как чрезмерно оптимистическая. И дело здесь - с точки зрения марксистской теории - не только в известном теперь конечном результате попыток строительства социализма в СССР. Накал классовых противоречий пролетариата и буржуазии в условиях только что утвердившегося на Западе промышленного капитализма привел к ошибочной оценке степени готовности капитализма к социалистическим преобразованиям. Между тем в начале XX века развитие материальных и экономических предпосылок социализма - в том виде, как они были обоснованы в марксистской теории[31-10] - не давало еще достаточных оснований для такого вывода.

Поэтому ошибка Ленина заключалась не в его идее провести «достройку» совершенно недостаточной материальной базы для социализма руками капиталистов и мелкой буржуазии под контролем пролетарского государства. Такая идея при определенных условиях - могла бы сработать - хотя она была очень рискованной и никаких гарантий конечного успеха не давала. Ошибка заключалась в оценке уровня тех задач, которые надо было решить, чтобы создать для социализма необходимые материальные предпосылки.

Два основных пункта, на которые напирал Ленин - «крупная промышленность, способная преобразовать и земледелие», и всеобщая грамотность населения - такими предпосылками не являются. Они - адекватная материальная база для промышленной стадии капитализма, а не для социализма. Предпосылки социализма вырастают в результате длительного развития промышленного капитализма - такого развития, при котором промышленный капитализм не только вплотную подходит к исчерпанию своих возможностей, но и создает внутри себя материальные основы для нового, более высокого хозяйственного уклада.

Приходится констатировать, что в первой четверти XX века даже и победоносная пролетарская революция в странах Запада, если бы она произошла, ничего не могла бы исправить в этом отношении. Социалистическая революция осталась бы преждевременной.

Между прочим, классики марксизма, хотя и переоценивали близость социалистической революции, все же достаточно хорошо понимали все опасности преждевременного взятия власти пролетарской партией. Можно напомнить то, что писал Энгельс в 1853 году применительно к Германии (и что в еще большей степени оказалось верно по отношению к России):

«Мне думается, что в одно прекрасное утро наша партия вследствие беспомощности и вялости всех остальных партий вынуждена будет стать у власти, чтобы в конце концов проводить все же такие вещи, которые отвечают непосредственно не нашим интересам, а интересам общереволюционным и специфически мелкобуржуазным; в таком случае под давлением пролетарских масс, связанные своими собственными, в известной мере ложно истолкованными и выдвинутыми в порыве партийной борьбы печатными заявлениями и планами, мы будем вынуждены производить коммунистические опыты и делать скачки, о которых мы сами отлично знаем, насколько они несвоевременны. При этом мы потеряем головы - надо надеяться, только в физическом смысле, - наступит реакция и, прежде чем мир будет в состоянии дать историческую оценку подобным событиям, нас станут считать не только чудовищами, на что нам было бы наплевать, но и дураками, что уже гораздо хуже»[31-11].

Так что же, большевики попали в совершенно безвыходный политический и экономический тупик? Не вполне так - при благоприятном стечении обстоятельств выход мог бы быть найден. Однако выход, реализованный на практике, был произведен уже не большевистской партией и не на основе большевистской программы.

Итак, взяв власть, большевики встали перед необходимостью разрешить задачи буржуазно-демократической революции и подготовиться к решению в перспективе социалистических задач. За дело буржуазно-демократической революции они взялись достаточно рьяно: передали помещичьи, удельные, монастырские и т.п. земли крестьянам; ввели в России республиканской строй - установили республику Советов; ввели рабочий контроль над производством... Но одновременно они столкнулись с тем, что их буржуазно-демократические преобразования встречают растущее сопротивление буржуазии. Против буржуазии им было известно только одно политическое средство - установление классового господства рабочего класса, т.е. диктатура пролетариата. А это средство - отнюдь не из арсенала буржуазно-демократической революции.

Чем дальше, тем больше большевики сталкивались с тем, что пролетарская власть может удержаться, только применяя меры, входящие в конфликт с демократическими задачами буржуазной революции. И в самом деле, как совместить такое развитие прав и свобод, которое предполагается буржуазно-демократической революцией, с ограничением прав непролетарских классов и социальных слоев, предполагаемым диктатурой пролетариата? Особенно, если учесть, что пролетариат представлял к тому же явное меньшинство населения.

Но эта политическая проблема, сама по себе крайне острая, дополнялась гораздо более серьезным социально-экономическим противоречием. А именно: как довести до конца буржуазную социальную революцию вопреки буржуазии?

Другое дело, что это была весьма своеобразная буржуазная революция.

Задачи разрешения противоречий капиталистического развития на путях догоняющей модернизации (что тогда означало индустриализацию) стали решаться без буржуазии, получившими политическую власть ее классовыми противниками, а потому и неизбежно во многом небуржуазными методами.

Почему проблема догоняющей индустриальной модернизации во многих странах решалась вполне в рамках капиталистической системы (хотя и со значительными отклонениями от базовой, либеральной модели развитого капитализма), а в России и ряде других стран модернизационный проект был сопряжен с попыткой выйти за пределы капиталистического строя? Потому что в этих странах буржуазия оказалась несостоятельной в решении данной задачи и вынуждена была уступить классовое господство.

Итак, Октябрьская революция, будучи по содержанию разрешаемых ею социально-экономических противоречий в первую очередь революцией буржуазной (буржуазно-демократической), с точки зрения «коренного вопроса всякой революции» - вопроса о власти - оказалась революцией пролетарской. А с точки зрения основных социальных сил, принимавших участие в революции, она была революцией рабоче-крестгянской (именно так и определил ее Ленин 25 октября 1917 в своей речи на заседании Петроградского Совета), то есть строилась на союзе пролетариата, полупролетариата, мелкой буржуазии и полубуржуазных (добуржуазных) мелких производителей (крестьян).

Поэтому ее итогом было формирование крайне необычного «буржуазного общества без буржуазии».

Каким же образом можно было создать этот капитализм без буржуазии? Ведь речь шла не только о том, чтобы обойтись без участия промышленных капиталистов в индустриализации страны, но и - в гораздо большей степени - о неизбежной в ходе развития буржуазной революции экспроприации большей части мелкой буржуазии и крестьянства в целом. А последний представлял собой основного классового союзника пролетариата.

Пойти путем добровольного кооперирования крестьянства, как предполагал Ленин? Но для этого нужна мощная материальная поддержка крестьянской кооперации со стороны высокоразвитой крупной промышленности. Откуда же возьмется эта промышленность и массовые кадры пролетариата для нее? История знала только один путь - пролетаризацию крестьянства...

Уже созданный в России капиталистический промышленный уклад представлялся большевикам готовой основной для создания уклада социалистического, что позволяло им контролировать в экономике «командные высоты» (банки, крупную промышленность, железные дороги, связь). Только социализация промышленности позволяла большевикам создать в стране социально-экономический противовес мелкобуржуазной стихии. Тем более, что капиталистическая буржуазия не пожелала участвовать в строительстве материальных основ социализма под рабочим контролем, и открыто выступила политическим противником пролетарской власти. И тогда в повестку дня встал переход от рабочего контроля к экспроприации буржуазии.

Стоит напомнить, что еще до Октября В.И. Ленин, даже не предвидя полностью масштаба грядущих проблем, все же сформулировал мысль, оказавшуюся верной оценкой той логики событий, которая толкала большевиков на «коммунистические опыты» и «скачки»: «нельзя идти вперед, не идя к социализму»[31-12].

Но что получилось в результате экспроприации промышленной буржуазии? Если первоначально функцию социализации промышленности пытались взять на себя органы рабочего контроля, фабрично-заводские комитеты и отчасти профсоюзные организации, то буквально за несколько месяцев ситуация радикально изменилась. Рабочие организации в условиях гражданской войны не смогли быстро обеспечить жесточайшую концентрацию ресурсов на решении военных задач, и были быстро оттеснены от управления промышленностью - их функции взял на себя централизованный государственный аппарат. Поначалу он действовал в той или иной мере по соглашению с рабочими организациями, но уже к началу НЭПа участие рабочих в управлении стало почти декоративным.

Таким образом, капиталистический уклад в промышленности был заменен не «свободной и равной ассоциацией тружеников», а системой государственного управления. Ведущей социальной силой нового промышленного уклада стали не работники, а бюрократия. При той реальной степени зрелости пролетариата, какая была в России к началу революции, да еще и при условиях массового деклассирования пролетариата в ходе гражданской войны, это сделалось неизбежным.

Здесь, пожалуй, в наибольшей мере проявилось столкновение теоретических оснований социалистического проекта и реальных возможностей его осуществления. Первые попытки построить отношения в промышленности на основе рабочего контроля и самоуправления быстро столкнулись с тенденцией к государственной централизации управления. В условиях гражданской войны и острейшего дефицита хозяйственных ресурсов (потеря основных источников металла, угля, нефти, хлопка и т.д.) тенденция к централизации неизбежно возобладала. Кроме того, ей противостояла недостаточно мощная альтернатива в виде социальной самодеятельности рабочего класса, которая оказалась не способна обеспечить функционирование экономики на основе принципа «свободной ассоциации». Тенденция к рабочему самоуправлению была весьма заметной, но явно недостаточно сильной и эффективной в своих усилиях, ибо под ней не было достаточной социальной базы и социальных традиций.

Из сочетания буржуазных специалистов и «красных директоров» в верхних эшелонах управления, тонкой прослойки квалифицированных рабочих, подвергшихся сильнейшей люмпенизации под влиянием войны - в нижних, не могло получиться социалистического самоуправления трудящихся. Происходил рост бюрократической машины, тем более весомой, чем менее она была эффективна.

Вопреки своей программе большевики все дальше и дальше двигались по пути отстранения рабочих и их организаций от управления производством. Годы гражданской войны явственно продемонстрировали нам превращение замысла «свободной и равной ассоциации тружеников» в систему «государственного социализма». Бюрократия в этих условиях оказалась и более эффективным способом организации управления, и более активным и энергичным социальным слоем.

Задачи буржуазной революции вместо буржуазии стал решать не рабочий класс, выстраивающий социалистические отношения - эти задачи стала решать бюрократия[31-13]. Пока она была тесно связана по происхождению с пролетарской властью и подчинялась господствующей большевистской идеологии, можно было еще вести речь о том, что перед нами бюрократизированное рабочее государство, где бюрократия выступает от имени пролетариата, и в общем в его интересах. Но что же связывало интересы бюрократии и интересы рабочего класса?

Механизм политической власти? Вряд ли. Окончательно сложившаяся к 1922 г. абсолютная монополия большевистской партии на власть сделала демократический механизм республики Советов формальностью. И даже в той части, где рабочие еще могли воспользоваться своими политическими правами, они на деле были мало способны реализовать эти права. А чем дальше, тем больше сконцентрированная в рядах большевистской партии бюрократия (в полном согласии с бюрократией беспартийной) выхолащивала возможность контроля над собой со стороны пролетариата.

Стремление к социализму? Если такого рода настроения и были свойственны как части рабочего класса, так и части бюрократии, то по своему объективному положению в системе общественного производства, достигнутому уровню культуры и сложившейся в начале 20-х гг. социальной психологии никакой особой необходимости в решении социалистических задач не испытывал ни один из этих социальных слоев, или уж, во всяком случае, не считал необходимым жертвовать своими текущими интересами ради борьбы за социализм - вне зависимости от того, в чем эти люди были субъективно убеждены и какие лозунги провозглашали.

Тем не менее, общие интересы, связывающие бюрократию и рабочих, были. Во-первых, это их общее нежелание допустить реставрацию частнохозяйственного капитализма. Во-вторых, их общая заинтересованность в росте промышленности. И, в-третьих, идеология, обосновывающая предыдущие два пункта, и унаследовавшая некоторые традиционные марксистские лозунги.

1. В какой мере в России наличествовали необходимые материальные и социально-экономические предпосылки для социализма?

2. Может ли сложиться социалистическое общество на индустриальной базе (которую еще только предстоит создать)?

3. Какая структура производственных отношений может сформироваться при незрелости материальных предпосылок социализма?

4. Каковы были перспективы движения Советской России к социализму в условиях поражения мировой революции?

5. Можно ли создать недостающие материальные предпосылки для социализма, опираясь на власть пролетариата? При каких условиях это возможно?

6. Какие риски возникают на пути преждевременного движения к социализму?

7. Каковы могли быть последствия отказа большевиков от взятия государственной власти?

8. Почему российская буржуазия, находясь у власти, не смогла решить задач буржуазной революции?

9. Как можно провести буржуазную революцию без буржуазии?

10. Можно ли решать задачи буржуазной революции социалистическими методами?

11. Кто заменил российскую буржуазию в ходе решения задач буржуазной революции?

12. Почему не был обеспечен пролетарский характер советского государства? Как это связано с численностью пролетариата и изменением его положения в ходе Первой мировой и Гражданской войны?

Ленинские работы:

• Ленин В.И. К четырехлетней годовщине Октябрьской революции // Ленин В.И. Полн. собр. Соч., т.44.

• Ленин В.И. О кооперации // Ленин В.И. Полн. собр. Соч., т.45.

• Ленин В.И. О нашей революции (По поводу записок Н.Суханова) // Ленин В.И. Полн. собр. Соч., т.45.

Здесь изложена позиция Троцкого по вопросам Октябрьской революции, вызвавшая резкую полемику в первой половине 20-х годов XX века:

• Троцкий Л.Д. Уроки Октября (с приложением критических материалов 1924 года). СПб.: Лениздат, 1991.

Точка зрения Антонио Грамши на природу русской революции:

• Грамши А. Революция против "Капитала" // Альтернативы, 1998, №3 Весьма спорная, но интересная книга, где рассматривается вопрос о возможности строительства социализма без достаточных предпосылок, и возникающих при этом противоречиях:

• Воейков М.И. Предопределенность социально-экономической стратегии: Дилемма Ленина. М.: Книжный дом «Либроком«/URSS, 2009.

Свои взгляды на Октябрьскую революцию сталкивают представители современного левого движения в России:

• Октябрь 1917: вызовы для XXI века. М.: Ленанд/URSS, 2009.

Следующие три работы дают представление о непростых проблемах, связанных с ролью рабочего класса в русской революции:

• Мандель Д. Рабочий контроль на заводах Петрограда // Альтернативы, 1995, № 2 и 3

• Чураков Д. Бюрократия и причины кризиса рабочего самоуправления после октября 1917 // Альтернативы, 1996, № 4

• Чураков Д. О. Рабочий класс и рабочее государство: анатомия конфликта. Очерки по истории протестного движения рабочих в 1917 — 1918 годах. М.: Экономическая демократия, 2000

Эти две книги дают неплохое представление об экономических и политических проблемам эпохи «военного коммунизма» - разумеется, с учетом тех ограничений, которые накладывала официальная партийная трактовка этих событий:

• Гимпельсон Е.Г. «Военный коммунизм»: политика, практика, идеология. М.: Мысль, 1973. ?

• Гимпельсон Е.Г. Великий Октябрь и становление советской системы управления народным хозяйством (ноябрь 1917 -1920 гг.) М.: Наука, 1977.

Кое-что о противоречиях и конфликтах, подтолкнувших переход к новой экономической политике:

• Кронштадт. 1921. Документы о событиях в Кронштадте весной 1921 г. М.: 1997.