Чудесная лодка [авторский сборник]

Мендуме

родил я по Тувинской области. И однажды взобрался на высокую гору и посмотрел вокруг…

Верхушки деревьев волнуются. Тёплый ветерок подул и вместе с криками птиц принёс издалека запах лесного пожара. С другой стороны холодный ветерок налетел.

Посмотрел туда — озеро таёжное на солнце блестит. Всмотрелся получше и заметил столбик белого дыма. Значит, кто-то там живёт.

Спустился я с горы и стал пробираться к озеру.

Когда добрался — на берегу стоит совсем не избушка, и не домик, и не шалашик, а чум из красной коры лиственницы. На солнце весь чум блестит от смоляных капелек.

В чуме горит костёр и сидит старик, курит трубку.

Поздоровался я с ним и сел у костра. Старик мне свою трубку дал покурить.

Кисет у него сделан из целой соболиной шкурки. Глаза и рот у соболя зашиты чёрными нитками, чтоб табак не высыпался.

Старика этого зовут Мендуме. Он тувинец.

Я спросил у Мендуме, почему кисет у него из соболя.

— В тайге от дождя весь вымокнешь, а табак всегда сухой.

Потом Мендуме рассказал мне, что всю жизнь он в тайге прожил, а озеро по-тувински называется Мюнь. По-русски значит озеро Щи.

Я не стал его расспрашивать. Оставил ружьё в чуме и пошёл по берегу озера.

Травы водяные переплелись так, что рыбам плавать не дают, щуки всё время выпрыгивают из воды.

Водяные курочки-лысухи по озеру бегают. Лапки у них не проваливаются, трава держит.

Смотрю, в одном месте лист кувшинки чуть-чуть приподнялся. Из-под листа лысушонок выскочил и побежал по воде. Лапки у него ещё маленькие, в траве запутались. Я в воду залез, хотел его освободить, а он как закричит. От его крика всё озеро сразу проснулось.

Из камышей взлетели утки.

На середину озера выплыла чомга с чомгоятами.

Это птица такая, с оранжевым воротником и рожками на голове. Чомгоята у неё на спине сидят, прижались друг к другу. Маленькие ещё, плавать, наверное, не умеют.

Увидала меня чомга, схватила чомгоят под крылья и нырнула на дно, только дорожка из пузырьков по воде запрыгала.

Я стал ждать, когда она вынырнет.

Долго ждал, а чомги всё нет.

Я испугался.

Вернулся поскорее в чум и стал рассказывать Мендуме, как чомга утопилась вместе с чомгоятами.

Мендуме засмеялся:

— Она давно в камышах вынырнула и уплыла на другой конец озера!

Я тогда успокоился и стал вспоминать, сколько на озере птиц, рыб и трав водяных видел. И понял, почему озеро это называется Щи.

В нём, как в щах, всё перемешано. Только не морковка, картошка и капуста, а птицы, рыбы, травы!

Я учусь видеть

Раньше я ходил по тайге и очень мало встречал зверей. Они меня видели, а я нет.

Мендуме учил меня ходить так, чтоб веточки под ногой не ломались, и всё видеть.

Я нашёл старый пень. На нём сидели белые бабочки и жучки.

Я подумал, они просто на солнышке греются, но Мендуме сказал, что пень этот хотя и давно умер, но корни ещё живые. Они сосут воду из земли. Поэтому сверху пень всегда мокрый. Бабочки и жучки знают это и издалека прилетают сюда на водопой.

На одном дереве кора была содрана, как будто чиркнули палкой. Я бы мимо прошёл, но Мендуме остановился и стал рассматривать.

Оказывается, лось задел дерево рогом. Мендуме измерил, сколько от этой царапины до земли, и сказал, что лось был молодой, он невысоко оцарапал.

Ещё я узнал, что перед непогодой муравьи прячутся в муравейнике и сидят там, ждут дождя, а все входы-выходы закрывают палочками и листиками.

Да и птицы перед бурей летят быстрее, хотя небо ещё чистое.

Я стал внимательно смотреть вокруг, и вдруг словно у меня глаза открылись.

Если замечу букашку под листочком, знаю: она не просто так сидит, что-нибудь ей там надо. Глядишь, она листок сворачивает в трубочку. В трубочке положит яичко и заклеит слюной.

Любопытные гости

Звери часто приходили из тайги посмотреть на чум, понюхать дым от костра.

Хорошо, если ёжик придёт или бабочка прилетит. А то какой-то зверь всю ночь в кустах сопел и вздыхал от любопытства, а сам не показывался. Только верхушки кустов шевелятся.

Поближе подойдёшь — замирает.

Отойдёшь — снова шуршит.

Так мы и не узнали, что за зверь.

Вот синицы, те совсем не боятся. Стайкой налетят вместе с ветром и по чуму лазают. Поклюют жучков в коре и дальше улетают, за озеро.

Кузнечики тоже храбрые: усядутся на чум и стрекочут весь день на солнышке.

Но самые любопытные звери — бурундуки. Они жили за чумом в кедрах.

Один бурундук спустился с кедра, лапки на животе сложил и сел перед чумом. Сидел-сидел, потом подошёл и заглянул в чум.

Мендуме курит трубку, а бурундук замер, смотрит, как трубка дымит.

Бурундук думает, если Мендуме не шевелится, значит, он не живой. Забрался бурундук в чум и стал ружьё обнюхивать. Потом кружку обнюхал и нашёл кусок хлеба. Попробовал, погрыз — не понравилось. Бурундук всё осмотрел и залез Мендуме на плечо, поближе к трубке.

Сидит на плече, смотрит на дым, а Мендуме глаза скосил и смотрит на бурундука.

Долго так сидели, пока Мендуме не выдержал и засмеялся. Бурундук завизжал, скатился с плеча и метнулся из чума на верхушку кедра. Сидит и бормочет, на Мендуме злится.

Долго бормотал, никак не мог успокоиться.

Медвежонок

Набрёл я на поляну в тайге. От лесного пожара она выгорела, но на чёрной земле уже росли блестящие листики брусники и кивал головками иван-чай. На краю были заросли малины. Я собирал малину, а впереди какой-то зверь шёл, шуршал в листьях.

Я решил узнать, что это за зверь?

Сел на пенёк и стал тихонько посвистывать.

Зверь сначала остановился и замер, а потом стал ко мне подкрадываться. Он думал, что я его не вижу, а верхушки малиновых кустов тихонько шевелятся и его выдают.

Потом из куста высунулся чёрный нос и два глаза. Ну, тут я его сразу узнал — это медвежонок.

Тогда я щепкой стал поскрипывать о пенёк и нос у медвежонка всё вытягивался, вытягивался, как будто его тянули из куста.

Наконец медвежонок вылез и стал меня обнюхивать. Обнюхал, облизал ботинок, нашёл пуговицу и стал её сосать.

И тут я услышал, как в малиннике сучья трещат.

Это медведица ищет медвежонка.

Хотел встать, а медвежонок в пуговицу зубами вцепился, рычит и не пускает.

Вдруг медведица услышит, как он рычит, подумает, что его обижают, и прибежит.

А у меня даже ружья нет!

Я скорее пуговицу оторвал и отдал медвежонку, а сам бегом — медведице разве объяснишь, что я только поиграть с ним захотел!

Ещё не осень

Солнце светило ещё ярко, но звери уже готовились к зиме.

Кедровки, тяжело взмахивая крыльями, летели в горы. На зиму они запасали кедровые орешки в трещинах среди камней и зарывали в землю.

Бурундуки набивали орешки за обе щеки и тащили в норки.

Часто, далеко от лесов, в горах, я встречал зелёные кедры. Ветер не мог занести орешки так высоко. Это кедровка забыла про свои запасы, вот они и проросли.

Бурундуки молча сидели на верхушках ёлок и грелись на солнце.

Высоко в синем небе кувыркались вороны.

Скоро зима, но солнце ещё греет и вороны кричат по-весеннему нежно.

Сеноставки

В горах завяли травы. Листики брусники покраснели, листики иван-чая пожелтели, а горная куропатка сделалась снежно-белой.

Я шёл по каменной осыпи. Вокруг одни камни голые, ни одной травинки. И слышно, как под камнями гремит ручеёк.

И я подумал: здесь только один ручеёк может жить, больше никто.

И тут увидел я маленький стожок сена. Кто-то старательно сложил его на зиму, травинка к травинке, корешок к корешку. Потом ещё такой стожок и на краю осыпи сразу три. И от каждого дорожка утоптана вниз на луга.

Смотрю, зверёк величиной с крысу бежит по дорожке. Во рту у него клочок сухой травы.

Добежал зверёк до стожка, сложил сено и скорей обратно, вниз, за другим пучком.

В этот день я насчитал много стогов сена. Для меня-то они были крошечными: ногой можно столкнуть, а для зверьков этих — настоящие.

Они все вместе запасали сено на зиму. Зверьки очень спешили, и не зря.

К вечеру налетел холодный ветер и пошёл дождь. Стожки были хорошо сложены, капли дождя скатывались с травинок и совсем не замочили сухое сено.

Мендуме рассказал, что зовут этих зверьков — сеноставки.

Летом грызут они травы на горных лугах. Когда трава высохнет, тащат её к своим норкам и делают стога. Олени часто раскапывают из-под снега сено и едят его. Тогда сеноставки до весны не доживают.

— Все ли стога готовы? — спросил Мендуме.

Я сказал, что видел только целые.

— Скоро осень, — сказал Мендуме.

След оленя

За одну ночь вершины гор стали белыми от снега.

На солнце заполыхали красные костры среди зелёных кедров. Это лиственницу опалило морозом. Иголки на ветвях покраснели и теперь будут так гореть до самой зимы.

С каждым днём огонь осени всё больше разгорался в горах.

Осень спускалась в долину.

Появились красные осенние травы на болотах.

Зажелтели кое-где листочки, и на озере по ночам кричали дикие гуси.

Мендуме ушёл из чума на три дня и вернулся с чёрной собакой Туком.

Теперь в чуме нас было трое.

Тук лежал у костра и, высунув язык, смотрел, как Мендуме чистит своё ружьё золой.

По чуму хлестал дождь.

Мендуме чистил ружьё и прислушивался, как кричат бурундуки в кедрах.

Бурундук: «тубук-тубук-тубук!» Дождь — кап-кап-кап! Бурундуки кричат, плохая погода будет!

Утром было тихо.

Дождь кончился, бурундуки замолчали.

Мендуме надел на ноги кожаные носки — ичиги, и мы пошли искать оленя.

Тук лаял где-то впереди. Мендуме останавливался и молча слушал.

— Белка! — говорил Мендуме, и мы шли дальше.

Он по лаю узнавал, кого почуял Тук.

К вечеру мы вышли на болото. На землю падали снежинки. Закричала кедровка, и вдруг громко залаял Тук. Мендуме снял ружьё и стал тихо красться.

Потом он остановился, нагнулся и стал что-то рассматривать. Я подошёл к нему. Он показал мне пальцем на землю. Во мху был след оленя. На наших глазах он наполнялся болотной водой.

Мы позвали Тука и пошли по следу.

Олень уходил в горы, и Мендуме часто останавливался, брал щепотку земли из свежего следа и мял её в пальцах. Земля плохо крошилась, она была ещё сырая, значит, олень близко.

Мендуме шёл впереди.

Вдруг он остановился у можжевеловых кустов, повесил ружьё за спину и махнул рукой.

— А олень? — спросил я.

Мендуме показал на след.

Я увидел рядом с большими следами маленькие копытца оленёнка. Олениха оставляла оленёнка в можжевельнике, а теперь уводила с собой.

Мендуме закурил трубку и сказал, что никогда не убивает олениху с оленёнком. Он засмеялся и показал на снежные горы. Я посмотрел туда и увидел па белом снегу два коричневых пятнышка, побольше и поменьше. Это была олениха с оленёнком. Они шли через горы в долину. Оленёнок проваливался в снег и отставал, а мать поджидала его.

Солнце садилось, и два диких оленя шли в розовых снегах.

Соболь

Это в глухой тайге было, людей там редко встретишь — одни звери.

Мы по звериной тропе шли: я и старик Мендуме.

К вечеру привела нас тропа на таёжное озеро. Со всех сторон к воде подступают зелёные кедры, и вода в озере от этого зелёная.

Подует ветер, кедры закачаются, зашумят, и кажется, что озеро тоже заволновалось.

Развели мы на берегу большой костёр, напились чаю, собаку привязали к сухому кедру, а сами задремали у огня.

Спал я недолго. Ещё с вечера собака на верхушку кедра смотрела и ворчала, а ночью стала громко лаять. Я проснулся. Мендуме тоже не спал.

— Медведь? — спросил я у него.

— Нет!

— Лось?

— Нет, — сказал Мендуме, — это соболь!

Он по лаю узнал, кого почуяла собака.

На рассвете соболь вылез из дупла, и Мендуме убил его.

Шкурка соболя была чёрная и мягкая. Мендуме гладил её рукой и рассказывал, как живёт соболь, какие цены бывают на шкурки, но я уже всё забыл, а помню только соболиные глаза, зелёные и глубокие, как таёжное озеро, на берегу которого жил соболь.