осле плавания поставили наш корабль в док — от ракушек и травы морской чистить. Столько их на корабельном днище развелось, что кораблю мешают плыть. Целая борода волочится за ним по морю.
Вся команда чистила: кто скребком, кто щётками, а некоторые ракушки приходилось отбивать долотом — так крепко пристали к днищу.
Чистили мы его, чистили, а боцман говорит:
— Как выйдем в море, снова обрастём: в море-то всякие рачки да улитки только и ищут, на ком бы поселиться. Так их много развелось, что дна морского не хватает, на корабельном дне селятся!
И правда, упорные они, никак не хотят расставаться с кораблём.
Наконец всё дно вычистили. Начали красить.
Подходит ко мне боцман и спрашивает:
— Это ты нос чистил?
— Да, — говорю, — я.
— Там, — говорит, — у тебя здоровый морской жёлудь торчит, надо его отбить.
Пошёл я отбивать морской жёлудь.
Это такая ракушка белая с крышечкой, а внутри притаился рачок, ждёт, когда наш корабль выйдет в море, тогда он крышечку откроет и высунется.
«Нет, — думаю, — не дождёшься!»
Взял железный скребок и стал жёлудь скребком сбивать, а он никак не поддаётся. Меня даже зло взяло.
Я ещё сильнее на него нажал, а он внутри чавкает и не поддаётся, только крышечку чуть-чуть приоткрыл — посмотреть, кто это его тревожит.
Уже всё дно закрасили, остался только нос.
«Эх, — думаю, — пускай живёт. Может, это рачок-мореход. С детства не захотел на дне спокойно жить, прицепился к нашему кораблю и скитается по морям!»
Когда нос докрашивали, я кисть взял и вокруг жёлудя краской круг обвёл, а его не тронул.
Боцману я не сказал, что на носу остался жёлудь.
Когда мы в море вышли, я всё про этого рачка думал: сколько ещё ему придётся испытать штормов!