Чужая боль

Глава 3. БАБИЙ РАЙ

— Ну, вот и все, девчатки! Самую длинную дорогу закончили. Сколько мучились с нею. Почти три месяца. А теперь глянуть любо. Лежит такая ровнехонькая, без единой канавки и ямки. Вот зимой утрамбуется и может, найдут деньги на асфальт для нее. А то весной и размыть может, — дрогнул Сашка.

— Не размоет, утрамбована на совесть, — по-вернулся Мишка и впервые за все годы встретился глазами с Настей. Как изменился ее взгляд. Он перестал быть робким, испуганным, он уже не упирался в землю при каждом обращении, а смело смотрел в глаза говорящего. Легкая улыбка скользила в них. И вся женщина уже не была такой хрупкой, как раньше, настоящая матуха, способная за своего малыша скрутить голову любому. Попробуй, назови его нагулянным, она живо расправится с обидчиком.

Мишка смотрит на плечи, губы, руки, как недавно он ласкал их, целовал и гладил. Теперь попробуй, подойди к ней. Настя давно все забыла и не захочет вспоминать прошлое. Оно для нее умерло, как и для него. Лишь память короткими отблесками шевельнет в душе воспоминания, но и это ненадолго.

Было и ушло. Но почему так хочется поговорить с нею, обнять за плечи, поцеловать теплые мягкие губы, завалить в прибрежную траву и снова, как когда-то, нести любовную чепуху, понятную только им двоим.

Никто из девчат даже не приметил, как эти двое оказались рядом и сидели, прижавшись друг к другу плечами. Они долго молчали. За них говорили глаза:

— Я всегда помнил тебя…

— Я тоже. Ты всегда у меня перед глазами. В сыне, в сердце и в душе.

— Трудно одно, Настя, забыть, сама знаешь, о чем не договариваю, что видел своими глазами, из-за чего была разлука.

— К нему не ревнуй. Он далеко и мы никогда с ним не увидимся. Это был единственный случай. И он не повторится, как и с тобой. Ведь ты женат…

— Но я несчастлив.

— Почему?

— У нас нет детей и никогда не будет.

— Мишка, не спеши. Все может наладиться;

— Нет, Настя. Душе не прикажешь. Есть вещи выше нас. Я не могу заставить себя забыть тебя. Понятно, что я глупец. Другой не простил бы измену. А я все забыл.

— Ты изменил мне раньше. Я лишь ответила на твое. Но посмотри на сына. Он проучил нас обоих. Он твое зеркало, твой портрет, твоя кровь.

— Я приду к тебе сегодня вечером. К сыну, — пообещал твердо. И пришел.

— Ну, не жди добра, если этот черт в деревню повадится. Они помирятся. Это понятно, не должен же малец жить без отца. Но что будет в деревне? Этот дьявол всех мужиков всмятку сомнет, — говорил Иван Антонович Сашке, приметив Мишку в сумерках на деревенской улице.

Он недолюбливал людей, у которых кулаки срабатывали раньше мозгов. Он презирал тупых, а потому осуждал выбор Насти.

— Да разве он для семьи? Шебутной, грубый, дерзкий. С него не получится путевый хозяин и мужик. Так и станет бегать от бабы к бабе, коллекционер патлатый. Настя, баба, как баба, все при ней. А этого зверюгу только в клетке держать. О какой семье с ним говорить? Он для нее не создан. Зря она его принимает.

— Любит. Выходит так, — вмешался Сашка.

— За что? Ведь пустой барабан! Ни мозгов, ни души нет.

— А она еще что-то нашла!

— Ага! Родит! И растить одна будет. Но уже двоих. По нынешним временам это удовольствие дорогое. А помощи от зверюги не жди. Он не понимает, что детям помогать надо.

— Она не без головы, — встрял Сашка.

— Ох, глупая баба!

— И не одна такая! — поддержал Сашка.

— Неужели все? — изумился Антоныч.

— Все им дали: работу, заработок, а мужиков не хватает. Вот и бесятся.

— А тебя разве не припекает природа? Тож молодой, горячий, как терпишь?

— У меня стопор есть на все случаи жизни.

— Какой, подскажи?

— Дочка имеется. Она от глупостей удерживает.

— У меня семеро. И голова лысая. А что делать, когда прыть найдет? Кручусь ужом на сковородке и сам себе говорю, где семеро, там и восьмой выходится…

— У меня Анютка уже влюбилась в какого-то пацана. Все время о нем лопочет. Совсем малышка, а уже в девки тянется. Плачет по ночам, что вниманья на нее не обращает. Уже перед зеркалом крутится. В сиськи вату добавляет, чтоб больше казались. Экий кузнечик, а туда же, что- то в ней уже проснулось. Зимой уже не на санках, как раньше, на лыжах каталась. Но с другой стороны хорошо. Уже сама к плите стала, учится готовить, стирать, убирать. И знаешь, получается, — улыбался Сашка.

— У меня три таких геморроя. Вот где мороки! То тряпки, то лаки, то краски, то румяна, духи и персинги мешками подавай. А потом завалится какой-нибудь Миша, сгребет все в кучу. И поминай, как звали. Нет, уж лучше десять! Мальцев родить, чем одну дочку — чужой ребенок.

— А куда денешься? Пузу не закажешь! Кто получится, тот и будет, — вздохнул Сашка.

— Оно верно. Но мои уже теперь просят второй дом строить, в одном не помещаются. Мальцы себе, девки себе требуют. А ведь еще не выросли. А уже с зубов рвут. Что ж дальше ждать, умолкли оба, увидев Мишку с Настей, идущих по улице в обнимку.

— Видать, у этих все на мази!

— Помирились, — добавил Сашка.

— Что ни говори, ребенок большую силу имеет и свое возьмет. Оно и правильно. Какой ни на есть, но он родной отец. Всегда лучше чужого дядьки, — подтвердил Иван. И Сашка тут же с ним согласился.

Мужчины с того дня сдержано здоровались, даже общались, присев на лавке возле дома, где Мишка жил один, как в берлоге. Он никого к себе не приглашал, а случайные прохожие не рисковали к нему заходить. Хозяин был слишком суровым и нелюдимым. Мишка и в деревне показывался не часто. Работал допоздна, до самой темноты. Хотя на свою жизнь человек никогда не жаловался.

Сашка тоже спозаранок уходил из дома. Анюта быстро привыкла управляться в доме сама. С утра шла в школу. Вернувшись с занятий, сначала убирала в доме, потом готовила поесть, а уже вечером садилась за уроки и, если оставалось время, выбегала на улицу, поиграть, порезвиться с детворой, заодно встретить с работы отца. Сашка брал Анну за руку, та рассказывала, как провела день, какие оценки получила в школе. Человек слушал и радовался. Девчонка хорошо училась. Он мечтал после окончания школы отправить ее на учебу в город. Но Анна сопротивлялась, никак не хотела покидать деревню, где все ей нравилось и устраивало.

Собственно и Сашке не хотелось даже думать о предстоящем времени. Прежде всего, боялся отпускать дочку в город, а и самому остаться в одиночестве. Аня была хорошей доч; рью и отменной хозяйкой.

Сашкины родители все настойчивее звали ее город, говорили о необходимости высшего образования, но Санька только усмехался их доводам.

Сам не без труда закончил школу и жил не хуже других, закончивших институты, университеты. Получал не меньше их. И если работал, то с удовольствием.

Ведь вот теперь в хозяйстве имелись хорошие дороги. Большинство из них асфальтировано, обсажено фруктовыми деревьями. И уже никто не называет хозяйство задрипаным. Тут все работали, каждый находился при деле.

Только совсем дряхлые старики сидели на завалинках. Этим и дорогу было трудно перейти. Но что делать, старость приходит к каждому С нею, хочешь иль нет, приходится мириться поневоле.

А у молодых свои заботы. Их только успевали решать. Казалось, давно ли дорожники не без страха взялись ремонтировать центральную дорогу, ведущую из самого Смоленска. Теперь и забыли, сколько пота пролито на ней. Здесь всякий поворот, каждый изгиб знаком.

Случалось мерзнуть и мокнуть под дождями, греться у костров, приводя в чувство заледенелые руки и ноги. А сколько неприятностей пережито от снегопадов. Дорожников в зиму посылали на другие работы. Дел в хозяйстве всегда хватало.

Сашка и теперь помнил, как поругался с дядькой, пославшим его бригаду на утепление ферм. Надо было плести маты. Дело нехитрое, но умели не все. Учились на ходу, через мозоли и кровавые рубцы на ладонях. Особо тяжело досталось Ритке, кожа на ее руках лопалась и кровоточила. Руки вспухали подушками. Девка плакала. И тогда Сашка намазал ей руки вазелином, отдал свои перчатки и через два дня дело пошло.

У других баб таких проблем не было. Все с детства умели плести маты, и только Ритку берегли дома от тяжелых работ. Но и ей пришлось хлебнуть всякого. Каждый мат проверял Сашка. Чуть заметит халтуру, тут же срывает мат со стены, заставляет переделать. Обидно, но с бригадиром не поспоришь. А он еще и расскажет:

— Вот на зоне был у нас мебельный цех. Конечно, не всех туда посылали, а только способных, одаренных мужиков, у кого руки были приспособлены, дружили с деревом. Ну, вот так и меня послали. А я в той мебели ни хрена не разбирался. Зато мастер там был, собака собакой. Он по-человечьи говорить не умел. Только и знал брехаться. От него люди не просто уходили, а убегали. Но я-то этого не знал. Короче, поставили меня ножки клеить. Ну, я стараюсь. И вдруг хренак по башке со всей силы. Я еле устоял. А это мастер меня приласкал, за то, что ножку не той стороной вставил. Да так матом полил, я век не слышал о себе эдакого. Хотел ответить взаимностью. Он приметил и добавил. Мало не показалось. Для меня все те ножки на одну морду. Никак к ним приноровиться не мог. Хотя казалось бы, чего проще? А без навыка не подходи. Так и в любом деле. Куда деваться, утеплим ферму, глядишь, одним добрым делом от нас больше станет. И коровам будет теплее в зиму, — уговаривал Сашка.

Внезапно открылись ворота фермы. Вес в клубах снежного пара на ферму заехал трак тор, весь в инее, целую телегу силоса привез.

— Эй, бабы! Живей по кормушкам разноси те, долго ждать не буду, — узнали люди голо Мишки.

— Ты как тут оказался? Насовсем в деревню перешел работать? — спросил Сашка мужика.

— Какое там. Меня в зиму сократили. Сам понимаешь, работы нет, вот и пришлось искать временный приработок, не станешь сидеть всю зиму, сложа руки. От безделья к лавке прирасти можно. Вот и согласился. В поселке все приличные места уже расхватали. Ну, не идти же в дворники. Там вставать надо с ранья, а я поспать люблю. Так вот и сговорились с Антонычем, — он подошел к Насте, о чем-то тихо переговорил с нею, и довольный, улыбающийся, отошел к трактору.

— Девчата! Радуйтесь, что внутри фермы работаем, не снаружи. Нет собачьего холода. А закроем все щели матами, вовсе тепло будет. Ни одной дырки-щелки не оставляйте, — уговаривал Сашка.

— Сань, что сегодня вечером делать будешь? — спросила Катя.

— Капусту посолю. Передержал я ее в коридоре. А дочке одной не под силу. Не справится. Завтра выходной, думаю, успеем мы с нею за ночь.

— А давай мы тебе поможем. Впятером как навалимся, к полуночи управимся.

— Девчата, если можно! Честное слово не откажусь. Как заноза в глазу эта капуста. Надоело на нее смотреть. Помогите, кто может! — взмолился мужик. И после работы всей бригадой ввалились в дом. Сразу за дело взялись. К полуночи порезали капусту и морковку, долго и тщательно пробивали. У Сашки с Дуськой все спины взмокли. Анка выносила хряпки на огород соседским свиньям, пусть с утра полакомятся.

Пока выкатили бочку в коридор, убрали в доме дочиста, девчата и впрямь устали. Катя уснула в уголке дивана, свернувшись калачиком, Дуся легла с нею вальтом, Настя прямо на полу расположилась, Ксюшка забилась к ней в подмышку и только Ритка не могла найти себе место. Идти домой в одиночку, в такую темень ей не хотелось, и она вяло поддерживала разговор с Сашкой, надеясь скоротать время до утра. Но хозяин не выдержал, предложил лечь в свою постель. Девка поупиравшись все же легла. Да так и не услышала, как обнял ее во сне человек, гладил, говорил ласковые слова, каких она не слышала никогда. А может это был сон, красивый, но уж очень короткий. Ритке так не хотелось, чтобы он закончился. Но утро наступило, беспощадно заглянув в окна, и разбудило всех.

Первым встал Сашка и, не оглянувшись на Ритку, пошел готовить завтрак на всех.

Какая Ритка? Во сне он видел Ленку, ее ласкал и гладил, называл ласковыми словами, говорил о любви. А Ритка, вот наивная, приняла сонный бред за истину и ждала, когда Сашка повторит хоть одно из ночных слов, но тот даже не поворачивался в ее сторону. Ох, как ей было обидно.

— Он вовсе не любит и не замечает меня. Говорил совсем другой бабе, какая приснилась ему из прошлого. Я вовсе не нужна. Или пошутил, — злилась девка. И улучив момент, когда остались вдвоем спросила:

— Так как тебя понять?

— А что случилось? — удивился Санька.

— Всю ночь меня ласкал. Называл любимой голубкой, цветком. Всю ночь гладил, в любви клялся. А настало утро, куда что делось? Все забыл и потерял. Ну, почему?

— Ритка! Прости! Может все это было, но не к тебе. Понимаешь, помимо воли в моей душ живет другая. Я ей говорил про любовь. Какое счастье, что она не слышала и не праздновал надо мной свою победу!

— Странный ты мужик! Как можно столько времени дурить самого себя? А ведь я поверила и почти ответила. Ты такой ласковый!

— Тебе понравилось?

— Еще бы! Если б ни тень той бабы, с радостью повторила б эту ночь.

— Давай, приходи. Думаю, не пожалеешь.

— Нахал! Говоришь со мною как с сукой.

— Как с женщиной, зрелой и разумной. Наша память во сне живет сама по себе. Когда повзрослеешь, поймешь эту тонкость и не станешь обижаться на чепуху.

Но Ритке было обидно.

За зиму дорожницы утеплили все фермы. Ни одного дня не оставались без работы. Им всегда находилось дело.

Мучились без работы полеводы и парниководы.

Лютый мороз и снег связали руки. И только дорожники не оставались без зарплаты. Она была невысокой, но постоянной, стабильной.

Конечно, и животноводы не сидели без дела. Лопатили, провевали зерно на чердаках. Полеводов заставили перебрать в хранилищах картошку и морковь. Потом послали их на торфоперегнойные горшочки, чтоб было куда посадить весной рассаду.

Жизнь в хозяйстве не замирала ни на один день. Все люди были заняты, каждому находилось посильное дело.

Даже Анна не усидела дома и вместе со сверстниками пошла в овощехранилище перебирать картошку, морковку и лук. За их работой следили взрослые.

Ребятня работала играючись. Именно потому ее работу проверяли тщательно.

— Анька! Будь внимательней. Почему опять гнилую картоху в хорошую бросила? — придралась бабка Лаврова.

— Это не я!

— А кто?

— Не знаю! — отвечала хмуро.

— Заново заставлю отсек перебрать, — грозила бригадирша сурово.

Анька зло смотрела на Витьку Лаврова. Показывала кулак, зная, что именно он напортачил. Но что скажешь, нравился девчонке этот пацан. Потому не выдавала бригадирше ее сына. Ведь вечером все снова выйдут на улицу, станут играть в снежки и в прятки. И может, Витька Лавров, поймав Аньку за большим сугробом, спешно поцелует ее в щеку, отпрянув быстрее ветра. А может ей показалось? — смотрит на мальчишку и думает:

— Ему хорошо живется. В семье целых в семь детей. Не надо самому везде разрывать на части. А я кругом одна. Перебрать ли картонку, сварить ужин, убрать в доме, все в одни руки. Почему отец с мамкой только одну меня родили? Времени было мало или денег не хватило. Но другие сумели. Наверное, потому что тесно, коек не хватило. Хотя Лавровы по двое на одной спят. И ничего, не жалуются на тесноту. Вот Витька мечтает, вернувшись из армии, свой дом построить и сразу жениться. Но на ком, — краснеет девчонка, вспоминая последний разговор с бабкой.

Та приехала вместе с дедом и гостила целую неделю.

Ох, и досталось Анке. На работу не пустили. На улицу тоже. Наталья Никитична учила внучку готовить.

Блины и оладьи, пирожки и пончики, ватрушки и булки, даже пудинг и запеканку. У Аньки рябило в глазах, а бабка приговаривала, что женщина должна уметь все. Что плохую хозяйку никто не станет держать дома. А ведь любовь мужчины приходит через желудок.

— Голодный побьет и выгонит, — пугала внучку и добавляла:

— А ведь ты уже большой становишься, почти девушкой, кто ж, кроме меня, научит? Вон твоя мамаша ни черта не умела. Совсем отца голодом заморила. Вот и разбежались. А за хорошую жену мужчины держатся.

— А Максим свою жену любит? Почему он ее к нам в деревню не везет? — спрашивала девчонка.

— Если я была бы уверена в ней, не моталась бы так часто в город. Здесь, просто боюсь, что заморит сына голодом, на один чай посадит, больше ничего не умеет не хуже твоей матери. От того часто ссорятся, а ругачки к разводам ведут. Вот и пытаюсь хоть чему-то научить, пока жива. Но, не запоминает, или не хочет. Приезжаем, они снова голый чай гоняют. А что это за семья, если жена мужа не накормит. Дети подавно голодными будут. Ты смотри, учись, запоминай! — наставляла Анну.

Наталья Никитична отучала внучку от бранных слов. Заставляла аккуратно одеваться и причесываться.

— Девочка с детства за собою следить должна. Живи ты со мной, уже настоящей барышней была бы.

— Иди ко мне, Аня, а то бабка тебя вконец измучает, — звал дед на диван и говорил Анке шепотом:

— Не в жратве счастье, детка. Вон, козел траву щиплет и счастлив, никакие пончики с пирогами не нужны. Зато как по лугу носится за козочками. Или те же птахи, червяку рады. Не в пузе любовь живет, а в душе и сердце. Их пирогами не ублажишь. Сама поймешь, когда подрастешь. А невестка у нас нормальная. Деревню не любит. Ну, что делать, в городе родилась. Главное, чтоб любила она Максима. И не надо им навязывать наше лишнее. Не стоит портить идиллию. Она у всякого своя. Плохо, если человек свою любовь в пузе носит. Ну, какой он человек, животное! И о любви не имеет права говорить. Любовь — это песня. Ее нельзя мешать с картошкой и хлебом. И ты не слушай бабку. Ее песня уже не летает. Вон как напялила старый халат и тапки, сколько лет в них ходит. А ведь была иной, светлой и звонкой. Вот и ты береги свою от всего лишнего. Не путай любовь с картошкой. Песня та должна до стари жить в душе. Тогда ты всегда, до последней минуты будешь самой счастливой…

Аня слушала обоих стариков. Ей до черта надоели их нравоучения и морали. Девчонке поскорее хотелось убежать на улицу, где резвились ее ровесники, но бабка не пускала, говоря, что место девочки дома, где она учится всему и Аня с нетерпением ждала, когда бабка с дедом уедут домой. Но они в этот раз не спешили уехать в город.

Им, как они говорили, надоела невестка, командовала всеми. От нее устали оба. Вот и отдыхали, отрывались на Ане. Спасло лишь то, что отец пораньше пришел с работы и отвлек внимание родителей на себя. Девчонка, воспользовавшись случаем, тут же выскользнула во двор, слилась с ватагой сверстников и друзей. Заигралась и забыла о стариках.

А они не теряли время зря. И начали с Сашкой свой разговор:

— Ну, сколько можно прозябать в этой глуши? Никакой цивилизации здесь в помине нет. Внучка ни разу не была в театре, не ходила в концертный зал, не посещает библиотеку, даже в цирке ни разу не была. Что из нее получится? Сам подумай! Носится целыми днями по деревне, как телка, задрав хвост. Или думаешь, что с деревенским образованием ее примут в городской институт? Сашка, это же наивно, ты своими руками погубишь будущее девчонки. Неужели хочешь, чтоб она на всю жизнь застряла в этом хозяйстве и стала банальной деревенской бабой? Думаешь, она тебе за это спасибо скажет, когда вырастет? Я очень сомневаюсь. В нашем роду все женщины были интеллигентками. Жили красиво, в свое удовольствие. Оно и тебе пора подумать о семье. Хватит волюшки, пришло время всерьез о жизни подумать. Не будешь же ты до конца жизни ходить в замусоленной вонючей робе и работать с отребьем. Это даже неприлично видеть тебя в окружении тех твоих женщин. Они только и смотрят, как понадежнее к тебе пристроиться.

— Ну, а что вы предлагаете? — перебил Сашка.

— Скорее перебираться в город. Найти женщину, обеспеченную жильем, создать с нею семью и жить нормально.

— Меня так и ждут! — рассмеялся Сашка.

— Да! Ждут! Вот наша соседка, одиночка. Три года назад мужа похоронила, умер от рака, детей у нее нет. Живет в двухкомнатной квартире. Сама себя полностью обеспечивает. Не пьет, не таскается, вполне приличный человек. Почему бы вам не создать с нею семью? Она искусствовед, интеллигентка, мы с нею много лет дружим. Тебе не мешало бы познакомиться с нею поближе.

— Вы забыли Аню!

— Ей в городе будет комфортно.

— Я в этом не уверен.

— Почему?

— Здесь у дочки появились друзья. Их терять из-за прихоти родителей всегда обидно и больно, по себе знаю…>

— У тебя никогда не было настоящих друзей. Сплошная шпана, не вылезавшая из милиции.

— Мам, не говори пустое!

— Ну, а кто из них вышел в люди? — вмешался отец.

— Все! Каждый имеет свое дело, бизнес, все работают, — горячился Сашка.

— Чего ж тебя не устроили к себе? — развела руками Наталья Никитична.

— Да потому, что почти все за рубежом! Туда с судимостью лучше не лезть. Ну, это еще ладно. Образования маловато, это обстоятельство на приколе держит. Давно бы в люди вышел, вздохнул Сашка.

— Выбирайся, Сашок, из этой деревухи. Ну сколько можно себя губить. А и лет тебе уж немало. Сообща найдем приличную работу. Чтоб не надрывался и получал прилично, — уговаривала мать.

— Да где такое имеется? Так меня ждут в городе, что заранее все приготовили, — не поверил Сашка.

— Не забывай, чей ты сын? Ради нас тебя всюду примут и помогут, — жестко осек Павел Антонович.

— Не теряй время, бесконечно тебя ждать не станут. А и мы уже старые. О том тоже помнить надо. Хочется понадежнее тебя устроить, да и уйти на покой спокойно. Что ни говори, ты сын, наш ребенок и тебе счастья желаем.

Сашка не поторопился с ответом. И как только родители уехали, пошел за советом к Ивану Антоновичу. Тот внимательно выслушал племянника, чему-то хитровато улыбался.

— Во, брат ты мой! И квартиру с бабой, и работу подыскали в пожарном варианте, чего это засуетились? Какая блоха их покусала? То месяцами не появлялись, деревню чумой называли, нынче всякую неделю тут ошиваются. Им вздумалось в город вас уволочь? А зачем? Для культурного воспитания? И ты в то поверил? А где они раньше были? Культуру прививают с розовых ногтей! Анька уже девка! С ней безнадежно опоздали. Она не поедет к ним в город. И ни в какой институт поступать не станет.

— Почему? — удивился Сашка.

— Вчера вечером иду из телятника. Глядь, пара зажалась возле стога. Это твоя Аня с Витькой Лавровым миловались. Так вот и договорились, что в доярки она пойдет. Ждать его со службы станет. И никуда не поедет из деревни, ни в поселок, ни в город. Вот так и сговорились. В любви друг дружке клялись. В самой верной и вечной. Я про это случайно услышал. Теперь знаю, что оба мои и никуда с деревни не денутся.

— О том судить рано. Анька покуда ребенок. Нынче один нравится, завтра другой приглянется. Много ли девок дождались своих парней из армии? А для будущего ей образование нужно. Тут старики правы. Да и жизнь ей пора увидеть. Ну, что в деревне киснет? Какие знания тут получит?

— Ой, не надо гонориться. Восемь ребят из нашей школы с первого захода поступили в прошлом году в ВУЗы. И тоже получат образование не хуже городских, и людьми станут отменными. Двое врачами, трое учителями, один в политехнический, двое на механиков. Мы им приплачиваем к стипендии, чтобы не голодали наши дети. Даже продукты им возим каждую неделю. С транспортом помогаем. Посылаем за ними автобус. Он их домой и обратно привозит, заметь, бесплатно. Но с условием, что все останутся в деревне после окончания. И договорились. А твои старики чего хотят? Культуру привить? Так с культурой человек рождается. Вон твоя Анька не пройдет мимо старшего не поздоровавшись. Несет бабка иль дед из магазина тяжелую сумку, Аня поможет без просьб. Вот это культура. Там кому в городе не научат. Там все наоборот. Вырвут сумку из рук старика и ходу. А как там к пожилым относятся? Родителей на улицу выкидывают. Мне сам Павел сказал, отец твой, что из дома от невестки уезжают к вам на отдых. Сил не стало ее терпеть. Мало того что на шеи с ногами забралась, так и обзывает обоих по всякому. То склеротиками, шизофрениками, а им обидно. Предлагали Максиму комнату снять, не захотел. Говорит, что дорого и неудобно. А над стариками измываться можно. Во, удобно устроились! Да я за такое ноги с задницы повыдираю. Какие шустрые негодяи! — возмущался Иван:

— Они в деревню неспроста повадились. Здесь их никто не обижает, считаются с ними, слушаются, не хамят, не дают надрываться. А в городе сами на базар и по магазинам. С тяжеленными сумками идут обратно. А эта кобылица-невестка и не пошевелится помочь. Разве так вот по-человечьи? Вспомни, как мы с самого детства мамке помогали. Все боялись, чтоб не надорвалась. Берегли ее. А эта что за чмо? Ты еще Анку туда? Представляешь, какою она там станет? Сам не узнаешь! — ухмылялся Иван уголками губ.

— Это когда они тебе рассказали? — перебил Сашка Ивана.

— Не далее трех дней. Все просили тебе не говорить, не расстраивать, да сердце не выдержало, изболелось. Уж слишком задело меня!

— Ладно, разберусь. А насчет Аньки спешить некуда. Время есть, пусть сама присмотрится и разберется во всем. В делах сердечных я не знаток. Опыта маловато, — признался Сашка и заторопился домой. Но разговор с дочкой не получился. Она была занята на кухне вместе с Натальей Никитичной, а отец все ниже опускал голову от каждого вопроса:

— Сынок! Ну, не выкидывать же нам Максимку из дома! Ведь он не пьет, не курит, не ругается, ничего не требует и не просит. Все она заводила. Разбей мы их, он никогда больше не женится. Я это по ним вижу. Любит ее больше всего на свете. Она одна в его жизни, второй не будет.

— Это ты, пап, брось! Он просто не знает сравнений. А они любому мужику как воздух нужны. И в том я ему помогу несомненно. Пусть только время придет, — пообещал, усмехнувшись загадочно.

Родители и не предполагали, что задумал Сашка. А тот поговорил с девчатами бригады. Рассказал им все и попросил помочь.

Максима он едва вытащил из города. Тот лишь в детстве был на деревенском кладбище и давно забыл, где находятся дедовские могилы. Думал, что запущены, неухожены, но oшибся. Неловко стало. Сели за стол помянуть предков. Кругом народу тьма, все здороваются, заговаривают, с Максимом знакомятся. Оно и понятно, столько лет не виделись. Каждый к своим могилам тащит, просит уважить, помянуть. Как откажешь, это неприлично. Нужно почтить покойного.

Допоминался до того, что ноги заплетать стали, а язык понес несусветное.

— Сашка, мне б отдохнуть малость. Перебрал лишку. Стыдно сказать, я своих могил не найду и людей не узнаю. Где б прикорнуть не много, — огляделся вокруг. Видит, совсем рядом девки сидят цветастым кружком. Так приветливо к себе зовут. Сердце и не выдержало. Подошел, качаясь, плюхнулся в траву.

— Помяни и наших, соколик, — подморгнул Сашке. Максиму подали целый стакан.

— Пей до дна! Не обижай покойных, — подбадривали девчата. Как он оказался в чужом доме, на широченной деревенской постели, Максим и сам не знал. Утонувший в толстенной перине по самые уши, совсем голый, он лежал в окружении девок, каких никогда не знал, а они гладили, целовали, ласкали мужика так, как никогда в жизни он не испытывал.

— Наверно, я на том свете! Помер от перебора. Ну, откуда эти девки взялись, ласкают, как родного. А и слова говорят какие, от жены таких не слышал:

— Солнышко, сокол ясный, какой же ты ладный и красивый! Глаз от тебя не оторвать, цветок ненаглядный. Смотрели бы, не отрываясь, от такого красавца, — Максим даже ногами задергал от восторга. Такого он никогда, ни от кого не слышал. Родная жена вот так не называла. А тут целое море теплой ласки. Его гладят и целуют всюду. Мужик от непривычки вздрагивает. Знает, что нужно встать, одеться. Но тело разомлело. Вставать, даже шевелиться, не хочется. Сон это или явь, неважно, только бы продлить сладкие мгновения, первые в его жизни.

Максим закрыл глаза. Он блаженствовал, он купался в ласковом тепле и мечтал, чтобы они продлились как можно дольше.

— Какой красивый человек, век такого не видала, какая нежная, бархатная у него кожа, — восторгался голос женщины, певучий, мягкий.

Вот какая-то из них поцеловала его в щеку, потом в губы. Максим обнял. Это был не сон. Он сразу понял, прижав к себе упругое тело. Он быстро облапал бабу, та не сопротивлялась.

Мужик залез в сокровенное и тут ему не помешали. Он овладел женщиной легко и просто. Она продолжала его ласкать, и человек поневоле ответил взаимностью.

Всю ночь его баловали и радовали. Когда к утру проснулся окончательно трезвым, почувствовал, что, несмотря на бурную ночь, прекрасно отдохнул и чувствует себя просто здорово. Одна мысль не покидала его, как попадать сюда почаще, именно к ним, к этим девчатам, таким милым и добрым, ставшим для него настоящим открытием и радостью.

Нет, он больше не хотел и не спешил домой. Зачем? Здесь, в деревне куда как лучше. Во как сверкают Сашкины глаза. Где он провел сегодня ночь? Наверное, не хуже. Ведь главное в жизни быть любимым. Это дорогого стоит. И не надо зацикливаться на одной бабенке. Всегда нужен выбор, стоит только захотеть! Ну, какие это были женщины! Неземные феи! Так и не познакомился ни с одной. А куда исчезли так и не увидел. Сидят во дворе у Сашки какие-то бабы. Ждут бригадира. Им скоро на работу. Все в брезентовой робе, резиновых сапогах, в платках по самые глаза. Женщины, а какие разные! Только где те, выскочившие из сказки и скрывшиеся в нее опять.

Смеется Сашка заразительно, белозубо:

— А ты почаще приезжай. Наши деревенские сказки не хуже городских баб. Если полюбит, женою станет. Настоящей, и детей рожать будет и стариков уважать. Главное, чтоб и ты полюбил. Навсегда и навечно, чтоб вся жизнь сказкой стала, до самой старости.

— А такое бывает?

— Ты только поверь и обязательно сбудется.

Максим рассеянно улыбался. Приехав домой, он безразлично выслушивал упреки жены:

— У тебя столько родни, что ты поминал их весь день и ночь. Посмотри, на кого ты похож? Весь опухший, грязный, как будто извалял все сеновалы! На тебя смотреть противно! — орала баба.

— Молчать! — грохнул человек по столу.

Жена мигом начала собирать вещи в чемодан. Ее никто не остановил, не уговаривал остаться. Она вызвала такси к дому и через десяток минут уехала, не сказав, куда и к кому направилась. Максима это не интересовало. Он все еще жил в ночной сказке.

Что там жена? Человек понял, что свет клином на ней не сошелся, и он может быть дорогим и любимым, стоит только захотеть.

А вечером из деревни приехали старики. Они увидели Максима, спящего на диване в одежде. Он улыбался беспечным сном мальчишки.

— Где твоя жена? — спросила сына мать.

— Нет ее, мама! Мы разошлись. Она уехала утром, а я остался дома. Зачем догонять ветер? Я повзрослел и познал сравненье. Спасибо Сашке, он на многое открыл глаза и подсказал, как надо жить мужчине.

— Так ты что? Насовсем развелся с ней?

— Так получилось. Она сама ушла. Я ее не обругал и не выкидывал. Наверное, надоели друг другу. Говорят, и такое случается. Уж лучше вовремя рвать эту лямку, пока она не передавила шею.

— Если любит, вернется, — сказал Павел Антонович, поняв, что у сына что-то произошло. Но прошел день, другой, неделя минула, невестка не звонила, Максим тоже не пытался наводить мосты. Вечерами он подолгу работал за компьютером. А в субботу, как с цепи сорвавшись, уезжал в деревню к Сашке. Возвращался поздним вечером в воскресенье, никогда не рассказывал, как провел время у брата. А и старики перестали ездить в деревню. С уходом невестки все вернулось на свои места.

Старики снова ходили в театр, на концерт гуляли в парке, ходили в гости к друзьям. О бывшей невестке старались не вспоминать. Знал не только Максим, многие ребята ошиблись в своих избранницах. Но однажды поневоле столкнулись. Она шла под руку с парнем и казалась счастливой. Наталья Никитична едко усмехнулась, сказав короткое:

— Надолго ли?

Но ни невестка, ни попутчик не услышали брошенную реплику. Они прошли мимо, словно чужие, незнакомые люди.

— А ведь почти два года жила с нами под одной крышей и даже не поздоровалась.

— Да нужно ли тебе ее приветствие? — удивился Павел Антонович и рассказал:

— Еще на первом курсе встречался я с девчонкой. Ох, и озорная была. Хохотушка, проказница, и нравилась она мне. С такою не прокиснешь и не заплесневеешь, любого растормошит. Искра не девчонка. Так вот и дружил с нею. Но на четвертом курсе поехала со стройотрядом куда-то в Белоруссию. На все лето. А вернулась оттуда уж с мужем. Вскоре ребенка родила. Меня узнавать перестала. Я, честно говоря, не тужил по ней. У меня уже ты была. А тут вдруг женщина остановила. У нас Максим школу заканчивал. Ну и спрашивает:

— Что, не узнаешь?

— Я и впрямь не узнал. А она смеется:

— Вот видишь, и вправду, первая любовь растаяла как иней, без следа. Зря я тебя оставила тогда, сколько раз в жизни пожалела. Да не вернуть годочки, ушли навсегда. Ты уж прости девичью глупость.

А я ей благодарен. Судьба тебя подарила. Для нее счастье бедой повернулось, а для меня радостью. Тут, кому как повезет. Может, Максим ей не подарок, а может, вовсе друг другу не подошли. Жизнь — штука сложная.

— А ты знаешь, Ленка стала часто названивать Сашке. Мне Аня сказала, что просится. Хочет к ним, в семью. Но Анка против. Не может простить колотушек в детстве и ругачек. Пригрозила, что матерью звать не станет. И, если привезет ее, убежит из дома. Ты знаешь, с Анки станется.

— Да уж какая она приехала из Сургута, мне никогда не забыть, — подтвердил Павел Антонович и поднял трубку зазвонившего телефона.

Говорил, смеясь, отнекивался, а после разговора сказал Наталье Никитичне:

— Санька в деревню зовет, попариться в баньке приглашает все семейство. И тебя, и меня, и Максимку. Обещает классный отдых на природе и шашлыки. Я, честно говоря, давно их вкус забыл.

— Ну, вы как хотите. Я дома останусь. В ванной помоюсь, отдохну, да ужин вам приготовлю. Поезжайте сами.

Максим, как услышал о деревне, мигом засобирался. Через пяток минут уже отца поторапливал. Павел Антонович не понял такой спешки, даже стакан чаю не дал проглотить человеку. Свою рубашку наизнанку надел второпях. Еще бы! Сашка сказал, что парить его будут те же девки.

Максим даже в дом не зашел, мимо окон промчался, бегом в баню, раздеваясь на ходу.

Ему не терпелось скорее попасть в ласковые руки. Вот только девок оказалось вовсе не четверо, а всего одна.

— Не горюй, мое солнышко! Я и сама с тобою управлюсь, доволен останешься, сокол мой. Всю хворь из тебя вышибу. Станешь сверкать, как золотой рубль. Солнышко тебе позавидует.

Максим спросил девку о других, ее подругах. Ритка ответила, что они сейчас заняты. В другой раз придут. А нынче она и сама справится. Обижаться не будет. И правду сказала. Так напарила, что Максимка с лавки еле встал. Окатила его Ритка двумя шайками ледяной воды, снова человеком себя почувствовал. Закутался в махровую простынь, долго пил в предбаннике чай с пирогами, все с Риткой разговаривал, расспрашивал, кто она, чья, давно ли в деревне живет.

— Эх, Максимушка! Да если бы не твой Сашок, пропали б мы как окаянные. Выпивать начали крепко, совсем оборзели. Это он из нас человеков сделал, в людей обратил. Работу дал и заработок. В руки взял каждую, велел слушаться. Ох, и туго поначалу пришлось всем. Кровавыми слезами умывались, а ходу назад нет. Это все равно, что в пропасть башкой кинуться. А и работать пришлось больше мужиков. Задницы трещали от перегрузов. А что поделаешь? Плакать нельзя, терпели, свыкались.

— А что? Другой работы не было вам?

— Может и была. Да нас не взяли, только в бригаду дорожников согласился Сашка взять. Мы и этому были рады.

— Почему ж так?

— В хозяйстве всякое место на счету. А у нас, ну, как на грех, нигде не клеилось.

— Как же тебя сегодня Сашка отпустил?

— Нынче, вишь какой дождь хлещет. Другие водосточные канавы чистят, чтоб деревенские улицы не залило. А мне баню поручили истопить, чтоб к концу дня и помыться, и согреться можно было бы.

— Ритка! А у тебя муж есть?

— Только мамка с бабкой.

— Как же ты со мной решилась? Девкой отдалась. Я хоть и пьяный был, а помню.

— Что делать, Максим, понравился ты мне, не смогла перед тобой устоять.

— А не жалеешь, что отдалась бездумно. Что как ребенка зачнешь.

— То не беда! В деревне много одиноких девчат детвору имеют. За то никто не судит. Несчастные это бездетные, что никому ненужными остались. Даже на ночь ими побрезговали. Вот это горе. Вовсе сиротой девка в свете останется. Я себе такой доли не хочу.

— Иль парней в деревне мало? Или замуж не берут? — спросил Максим.

— Ребят хватает, сватов, как грязи. Всякую неделю двор топчут. Да что поделаешь? Ни к одному не лежит душа! Никого не признала. Так-то думала до старости пустоцветом проживу. А ведь тоже, как и всем, матерью стать хотелось.

— Ритка, но я не смогу на тебе жениться, — испугался Максим.

— Чего зашелся? Я на это не рассчитываю. Если такой подарок случится, сама выращу. Ты не беспокойся, тебя не потревожу. Я давно у Бог дитенка вымаливаю. Может и меня услышит.

— Ну, а как же я?

— Ты-то что? Силой не добивался. Сама знала, на, что шла.

— А почему именно от меня, ни от Сани?

— К Сашке сердце не легло. Как человека уважаю. Но другого быть не может. Дите рожают от любимого.

— Так ты беременна?

— Покуда не ведаю. А и узнаю, смолчу. Зачем тебе знать. Это мой ребенок. Я его любить буду всю свою жизнь и тебя благодарить, что оставишь в свете родную кровинку, а не круглой сиротой.

— Странная ты девчонка. Непохожая на других. Иная бы вцепилась мертвой хваткой, потребовала бы в город отвезти, признать законной женой.

— Вот чудак! Все люди перед Господом законные! К чему лишняя морока? Отнесу в церковь, окрещу, и станет жить как все мое семечко. Лишь бы Бог его видел и берег.

Максим долго целовал Ритку и, только увидев баб, направлявшихся с работы в баню, отпустил бабу с колен, сказав:

— Я найду тебя.

Сашка ни о чем не спросил Максима. Он все понял по глазам. И пожав руку на прощанье, сказал короткое:

— Приезжай почаще!

Сашка теперь не переживал о Ленке. Он забыл о ней и даже обрывал короткие телефонные разговоры. Ему вовсе неинтересно было слушать, как складывается жизнь у бывшей жены. Она уже не просилась к нему. Лишь интересовалась Анной, о самом ничего не спрашивала. Понимала, что годы, время давно сделали их чужими и говорить о примирении теперь просто нелепо.

Сашке много раз предлагали перейти на работу в город. Дорожников там всегда не хватало. И Сашку уговаривали усиленно. Но весь вопрос упирался в жилье, а жить со стариками человеку не хотелось. Разница в зарплате была незначительной. Из-за этого не стоило уезжать из деревни, и человек оставался на своем месте, со своею бабьей бригадой.

Над ним часто подтрунивали деревенские люди:

— Эй, Сашка! Пора тебе своих старух менять на молодух. Глянь, как стоптались твои бабы, вовсе клячами стали. Еле плетутся. Меняй их на огневых кобылок. Они и глаз порадуют и работать будут бойче!

— Мои бабы хоть куда! А молодые нынче только лягаться умеют. Не нужна эдакая замена. Своих я люблю, — услышав такое, дорожницы расправляли плечи, улыбались озорной улыбкой и, подхватив бригадира под руки, неслись с ним, как кони. Что там усталость, ведь с ними бригадир, мужчина, а значит надо держаться хоть из последних сил.

Девчата давно привели в порядок дорогу и улицы. Обсадили их деревьями. Прочистили канавы, проложили мостки. Как-то сразу изменился облик деревни. Люди поневоле стали белить дома, красить окна, чтоб и старая халупа смотрелась избой и не косоротилась, не скрипела, а смотрела бы на свет достойно званий жилья.

— Эх-х, все бы хорошо! И деревня смотрится по-людски. Одно плохо, пустеет жилье, — подошел как-то к Сашке Иван Антонович:

— Вона раньше сколько народу в доме было! Бзднуть негде. Детей больше, чем клопов, водилось. А теперь что творится. Всего двое в доме. И те девки! Срам! Сыны поразбежались, поразъехались, кто на учебу, кто в армию. Никого докликаться не могу. На сенокос или за дровами в лес, всюду в одни руки!

— А ты меня зови! — отозвался Сашка.

— Неловко как-то от дела отрывать.

— Мы свои, какая неловкость?

— В прошлый раз выгнал на луг Наташку, она, барбоска, шире кадушки вымахала, обойди ее с косой и за ухи не достанешь, вдвое длинней меня. Во, детки пошли. Ударить неможно. Родителей в росте обскакали. Я ее привел в восьмой класс, учительница к стенке прижалась со страху. Я ей говорю, мол, принимай ученицу. Она в ответ:

— Такую запрягать можно и пахать на ней.

— А ту учительницу в карман положить можно. Вот такие они теперь детки пошли. Мои мальцы обычными людьми были. Да что с ними стало? Даже младшему по ушам надавать не могу, не достаю. Других и подавно. Что делать?

— Выходит новую избу надо строить, с высокими потолками. Чтоб все помещались в ней.

— Так мальцы мои вертаться в деревню не хотят. Слышь, как и твоя Анька. Из института не вытащишь. А и не надо. Пусть науку одолевает. Говорят, хорошую специальность выбрала. Дай ей Бог справиться. Она у тебя настырная, все у ней получится. Потому что нашей породы девка. Она нигде не пропадет.

Иван Антонович хитровато улыбнулся:

— А что? Зовут тебя нынче в город?

— А какой смысл мне туда перебираться? Зарплата почти такая же, а жилья нет. Снимать комнату — это полполучки отдай. Что останется самому? Работа та же самая. Да еще в бригаду насуют всякой шелупени. Попробуй. с ними сработаться! Нет, я со своими бабами всю деревню в порядок привел. В городе одни муки будут. Не хочу, — отмахнулся Сашка.

— Семью бы тебе завести, дружок, тогда бы все устроилось. А то средь баб работаешь, а подруги никак не сыщешь. Нынче они не те, что раньше были. Никто им вслед дурное слово не вякнет. Катька на что глупой была, а и та, малыша завела, враз поумнела. А и девка у нее кукла. Сущий мужик. Все к машинам, да к компьютерам ее тянет, вся в отца удалася. Мы из нее своего механика сделаем. Она же знаешь, чего отмочила? Рожковой Надьке руль к заднице примостила, чтоб та шустрей бегала. А сама за нее дудит на всю деревню и кричит:

— Эй, лохмоногая! Шевелись шустрей!

— Вот тебе и дети. Мы раньше в прятки, в скакалки, в классики играли, а этим технику подай всюду.

— Времена изменили детвору! — согласился Сашка. — А только ли детвору? Нынче старики хитрющими поделались. Стою я в очереди за лекарствами. Впереди пара стариков, не больше. Вдруг, гляжу, пес заходит. Вместо морды складка. Порода у него такая, смурная. Ну, чисто бизнесмен. Только белого воротничка не хватает. Та вот этот хмырь, ни с кем не поздоровавшись, враз вперед прошел. Достал из-за ошейника кошелек, положил его в окно и ждет. Ну, продавщица не видела его и замешкалась. Лекарство искала. Этот барбос как рявкнул, клянусь, вся очередь обоссалась. Ну, баба прочла, что тому гаду нужно, сложила все в пакет, подала ему, он взял и пошел к выходу. Даже гавкнул на прощанье. А может, матом всех покрыл уходя. Во, додумались старики, собак в няньки приспособили. Ты поспорь с таким, что без очереди встал. Он же голову откусит и не подавится. Мы все вздохнули, когда он ушел. А продавец в аптеке сказала, что уже много таких клиентов обслуживает. Попробуй ему не дай нужные лекарства, он все углы аптеки обоссыт внутри и снаружи.

— Кто ж до того додумался?

— Наши детки с города завезли помощников, взамен себя.

— Короче, видел я, как собака коляску везла из магазина, полную харчей. Шоферы от удивленья останавливались. А барбос пер свое без оглядки. И ни один гаишник к нему не прикипелся. А попробуй, подойди! Там морда шире моей впятеро. Кто такого остановит, оштрафует. Он сам с любого портки сдерет и без трусов домой отпустит, — рассмеялся Иван.

— Чего ж ихние хозяева сами в аптеку не ходят? — спросил Сашка.

— Старые стали, ноги в отказе, вот и приспособили питомцев помогать. Те, отменно справляются. И без очереди пройдут и сдачи до копейки получат.

— Хитро придумали, — улыбался Сашка деревенской смекалке.

— А что хочешь? Жизнь заставит мозги заиметь. Вон мой младший внук приедет ко мне в отпуск, все деньги, что есть, на конфеты выманит. И попробуй, откажи. Он же, шельмец, хитрый, при всех деревенских просит. Знает, один на один откажу. А при людях совестно. Вот и пользует меня.

— А ты не бери с собой в магазин.

— Да как откажешь, если на руках сидит. Не оставишь же ждать за магазином. Он это знает. В шею клещом вцепится. А ведь свой. Ну да это мелочи. Скоро и у тебя внуки появятся. Да только сам ты у нас в холостых ходишь. Иль не приметил никого? Столько баб вокруг, а ты неприкаянный. Иль со своей помириться вздумал?

— Нет, только не это!

— Нешто во всей деревне не сыскал?

— Нашел. Но она другого любит.

— Невезуха. А ты отбей!

— Сколько лет старался. Не получилось.

— Другую пригляди, — советовал Иван.

— Другую не хочу. Душа не принимает.

— Тоже мне мужик. Да бабы все одинаковы. Особо ночью, под одеялом. Укрой получше и не отличишь. Тебе главное, чтоб в доме справлялась, жрать готовила знатно, тебя ночами не забывала.

— Сложно все это. Коснусь тела, ни то, голос не тот, руки грубые, нет в них ласки и тепла, а душа без любви холодная. Ну, куда с такой в постель. До утра дожить бы. Разве ее стой в жены? Так, ночку на сеновале скоротать. Д мой вести даже смысла нет.

— И все твои бабы такие?

— Ну не со всеми, с двумя переспал.

— За такое время полдеревни мог перепроЛ бовать и никто не осудил бы, — рассмеялся Иван! тихо.

— Ты к Дуське подвали. Баба хоть и с гоно-> ром, но свойская. Правда, с характером.

— Пытался я к ней приклеиться на ночь. Так шуганула, не то за воротами, за канавой оказался. А она с неделю хихикала надо мной. Видно, имеется у нее какой-нибудь хахаль.

— Да нету никого. Иначе, деревня давно бы знала. У нас такие секреты долго не держатся под замком. А хочешь, я тебя с дояркой Ольгой познакомлю. Во баба, везде шестнадцать. Трудяга. Одна живет. Хозяйства — полный двор. И в доме всегда порядок.

— Знаю ее. Чего знакомить. Не надо ее мне. В выходной как напьется, хуже мужика. А я пьяных баб на дух не терплю. Все бы ладно в бабе. И красивая, и трудяга. Но, как набухается, хуже; свиньи. Я с такой не сдышусь под одной крышей. А и перед Анкой будет совестно. Дочка моя, сам знаешь, в рот спиртного не берет и не нюхает. Все с детства отшибло.

— Это хорошо, что не балованная. А все ж Лаврова Витьку с армии ждет. Тому уже немного; служить осталось. Вот вернется, готовься к свадьбе. Не завидую я тебе, родня у него большая, горластая и скандальная. Все с ложками, голожопые, в хозяйство на работу загонять дубиной надо. Только на своем участке ковыряются. Там у них порядок. Каждое утро в город едут, груженные по уши. Молоко и сметану, яйца и творог, зелень продают. Из города тоже еле идут. Так и живут. А скажи им слово, все десять глоток хай поднимут. Такой базар изобразят, Колхозный рынок против них больничным покоем покажется. А и меня с дерьмом смешают по самые уши.

— Знаю этот улей! Делали мостки через канаву напротив их дома, так эта семейка души нам вывернула. То вперед, то назад, то влево, то вправо подай. Все командовали.

— Послали б вы их.

— Мы так и сделали.

— Самое милое дело у Ковалевых. Поставили, хозяева поблагодарили, еще зазвали в хату, всех обедом накормили, а сколько спасибов услышали, враз за все хозяйство. Вот это люди. Жаль, что мало таких в деревне.

— Да и детвора у них послушная. Гуляют на улице, мать один раз их позовет, все домой бегут, не перечат, не оговариваются как другие.

С одного слова родителей слушаются, — добавил Сашка.

— Я своих оболтусов не сумел так воспитать. Все по-своему норовили сделать. Хотя все родные, а разные.

— Что хочешь, даже огурцы на грядке непохожие. Какими вырастут, кто их знает. Может израстутся. Вон у меня всего одна дочь, а редкий неслух.

— Тебе, Саня, грех на нее обижаться. Девка трудягой растет, хорошо учится, — заметил Иван Антонович.

— Хорошего вот только мало. С Витькой у них полный разлад. Ты ж помнишь, он в отпуск приезжал недавно. Всего на две недели.

— Ну и что?

— Пошел провожать мою кикимору вечером. А уже темновато было. Тут им навстречу барбос какой в аптеку вместо бабки ходит. Увидел Аню с Витькой, понятное дело, пасть отворил. Ну, моя внимания не обратила. Как шла, так и поперла.

— А Витька? — спросил Иван.

— В том-то и дело. Остановился, а потом домой повернул. Испугался кабысдоха. Не захотел с ним знакомиться. Анька его зовет, а он н в какую. Страх одолел. Моя девка и призадумалась. Пришла домой грустная и говорит:

— Он собаки испугался. Не стал до дома провожать. Ушел. А в жизни не только пес на пути может встретиться, а кто-нибудь и покруче. Витька вот так же меня бросит и побежит домой. Зачем мне этот отморозок нужен? Хорошо, что у нас с ним до серьезного не дошло. Только целовались. Большего не позволила. Да и на фиг он мне нужен. Что за друг, какой от обычного барбоса в портки налудил. Короче, полный отруб. Не хочу видеть козла, и пусть больше не приходит к мне. Так ему и сказала. Обидно, что столько времени на него извела. А он, говно, того не стоил.

— Вот это финт! А я думал, что у них все на мази. Вернется, справим свадьбу, — загоревал Иван.

— А что я ей скажу? Разве неправа?

— Права конечно! Но он дурак!

— Моя себе найдет. Я не переживаю. Лучше, что теперь проявился.

— Это верно, — подтвердил Иван.

…Жила деревня своей жизнью. Кто-то рождался, другие умирали. Старики, сидя на завалинках, грелись на солнце, радовались, как быстро растут молодые. Мужики, собираясь по выходным кучками, прятались за сараями, чтоб Иван не увидел. Обязательно потом ковырнет, найдет повод прицепиться и высмеять перед всеми. Вот такой ехидный, ядовитый мужик. Его хлебом не корми, дай над кем-нибудь покуражиться, задеть за живое.

Так вот и сторожа не обошел. Тот совсем дряхлый дед. В воскресенье после бани рюмку самогонки выпил. Лицо запунцовело, выдало старика. Тот, как на грех, на завалинке грелся. Иван мимо шел. Увидел сторожа, на всю деревню высмеял. Сказал, что дед со своим петухом весь выходной на кулачки бился. А посередине бутылка самогона стояла. Чтоб победителю досталась. Так что придумали, с одного стакана пили. За каждый удачный удар. Хорошо, что бабка увидела и отняла. А то бы дед и сегодня на работу не появился, а петух к нашесту дорогу не нашел.

Старик-сторож и сам над собой посмеялся. Старый петух и впрямь всегда сидел у него на плече, что-то ворчал в самое ухо.

Но с тех пор сторож, выпивши, не сидел на завалинке. Заваливался на печку, подальше от глаз Ивана.

А тот шел по деревне, подмечая все, каждую мелочь. Вот услышал ненароком шум в доме молодых. Поругались или опять невестка со свекровью не поладили. Надо успокоить, чего бабы раскудахтались? А они из-за внуков поругались. Чей малец мимо горшка навалил и размазал по полу.

— Вы хоть уберите! В доме дышать нечем. К чему базарите? Обоих пацанов в детский сад. Уже большие, там их быстро к порядку приучат.

— Я свово не отдам! Чем сама займусь. Мой, такого не утворит. Это ее засранец отмочил. Мой на горшок давно ходит!

— И не ври! Это твой навалял. У него вся жопа в говне, а у моего чистая!

— Бабы! Кончай базар. Скоро сами обсеритесь в ругачке. Лучше шли бы няньками в детсад. И дети были бы догляжены и копейка в доме не лишняя, — так и уговорил обоих уходя.

Согласились старухи легко и просто.

А и Сашка времени не терял впустую. Отпустил своих дорожниц в парниководы. Состарились девки, не стало сил. Пришлось замену им подыскивать. С прежними дружно работали, не ругались, помогали друг другу. Мало того, бухать всех отучил, устроил в жизни, теперь ни за одну не боялся. Знал, на ноги встали уверенно. К Сашке, как к родному брату относятся, и время от времени навещают

Принесут в карманах свежих огурцов и помидоров. Первеньких, Сашку спешат угостить. Он свой…

— Ешь голубчик, кушай наше солнышко, цветок ненаглядный! К кому вечером пойдешь? К Тоньке-свинарке, иль к Клавде-птичнице? Знай, родимый, этих в дорожницы не уломаешь. Они к тяжкой работе несвычны. На ночь запросто уговоришь. Но не в бригаду. Тут особое отношение нужно и ситуация, чтобы как нас за кадык взяла, и самим жить захотелось не хуже других, — говорила Настя.

— Ищи незамужних. Семейные не пойдут. Мужики не пустят пупки и спины рвать. Какие ни на есть бабы, а свои, их жалко. Вон меня Мишка дома сидеть заставляет. Все ж хозяйство в доме. А я втянулась. И заработок не лишний. Но молодые теперь на это не смотрят. Им нужна чистая работа, карьерный рост. Чтоб компьютер перед рожей стоял. Мы такого не знали. Все это появилось позже. Мы искали работу совсем другую. Чтоб нас взяли. А ты во всем помог. Таких нынче мало. Как жаль расставаться и уходить от тебя. Ты нам и брат, и друг. Пошли лучше с нами. Ты везде своим будешь, наш кореш и дружбан. Жаль, что и среди мужиков таких людей мало, — вздыхали бабы…

Сашке и самому нелегко было расставаться с дорожницами. За прошедшее время он привык к ним, и искать новых людей, привыкать к ним заново было не так просто.

Он сидел дома, задумчивый и хмурый, когда в дом внезапно вошла Анна и сказала весело:

— А у меня каникулы! К сессии подготовилась, сдала, теперь отдых! Ох, и отосплюсь за все время сразу!

— А я опять без работы. Бабы от меня ушли. Состарились, сказали, новых искать. Где их теперь взять, работать никто не хочет, — понурился человек.

— Пап, не отчаивайся. Все образуется. Оно и с теми бабами хлебнул немало. То прогуливали, выпивали, просыпали. Я ли не помню. Все ты терпел и прощал. Наберешь других, тоже приучишь. И слушаться станут, не хуже прежних..

— Людей нет. Все заняты. Где возьму, где наскребу в бригаду?

— Ты погоди хотя бы с неделю. Неизвестно как приживутся на новом месте твои дорожницы. Они у тебя тоже не подарок.

И правда, ушли из бригады парниководов все трое ровно через неделю. Зарплата не устроила. В сравненьи с прежней сущие гроши. Ох и крик подняли бабы! Такой, что никому мало не показалось:

— Целый день раком стоим, аж в глазах зелено. Не передыха, не выходного, а пришли получать аванс, там и на жратву нету. Пыль сплошная. Да за такие деньги не то вкалывать, даже на парники приходить не стоит, сплошная насмешка. Возвращай всех к Сашке иль совсем с хозяйства выйдем. Найдем работу в городе. Без куска хлеба не останемся! Урезала нам бригадир все расценки. И крутись, как хочешь! На такие доходы не прокормиться! Вкалывай сама, — обругали бригадиршу площадно и, недолго думая, пришли к Ивану Антоновичу:

— Вертай нас обратно! — потребовали дружным хором.

— Куда вертать? Сами просились на парники! А теперь какая муха за задницу укусила?

— Антоныч! Ты попробуй сам неделю на триста рублей прожить. На один хлеб не хватит. Семьи у всех очертенные. К хлебу мяса хотят. Где его взять? Даже запах забыли. На сахар к чаю уже нет! Слышь! От огурчиков, чтоб их черт взял, срать нечем, единый понос. Давай, вертай к Сашке немедля! Там хоть трудно, зато пузо сытое. Будет над нами изгаляться.

— А если он набрал бригаду?

— Не слыхали про такое. Да и что нам долго? Выкинем! Веди к нему, — потребовали бабы. С тех пор из бригады дорожников никто не уходил. А и на парниках мир и спокойствие установились. Старухи вернулись на свои места. И тоже радовались, какой-никакой, а приработок, целый день на людях, есть с кем побазарить, душу отвести. Все ж не сидеть на завалинке совсем без толку.

…— Пап, а почему ты всегда такой грустный сидишь? — спросила Анна отца.

— Настроения нету. Ну, сама подумай, что я вижу в своей жизни: работу и еще работу. Для личной жизни ничего. Ну, иной раз ты приедешь. Нагрянешь, как солнышко, и снова исчезнешь. А я опять один. Даже словом перекинуться не с кем. А ведь я тоже живой человек и мне общения охота.

— Пап, ты сам виноват. Даже на работе держишься особняком. Скажешь, баб жалеешь, не хочешь их надорвать. Неправда! Ты сам в себе живешь, как улитка в ракушке, и все боишься обронить слово. Посмотри, как живут другие, просто и открыто, ничего не боясь. Ты даже бабу не решаешься завести из-за пересудов. А чего боишься? Ты обычный живой человек. Чего сты-диться своих желаний. Ведь быть того не может, чтоб никто во всей деревне тебе не понравился.

— Давай не будем о том, Анка, — попросил тихо.

— Пап, ты поневоле впадаешь в депрессию. А это очень плохо скажется на тебе. Из этого состояния нужно скорей выходить. Иначе конец. Человек обязан собой командовать, бери себя в руки, пока не поздно.

— Что советуешь? — глянул на дочь смеясь.

— Проблем у тебя много. Но сначала найди себе женщину, чтоб душу грела, а потом дальше поговорим. А то у тебя как в плохом ломбарде. Много чего есть, но все в беспорядке. Лишнего хлама полно. Выброси мусор. Самому легче дышать станет. Ты зарос в проблемах. Откинь лишнее, — смотрела в глаза отцу серьезно.

— Что хочешь сказать? — спросил настороженно.

— Кончай ковыряться в себе и заниматься самоедством. Не ставь вопросы, на какие найдешь ответа. Ты и в этом не новичок. Вот у тебя нет друзей, кроме Ивана. А ты задумался — почему? Ты до сих пор никому не веришь. А все от неудачной личной жизни. Мужики в деревне по нескольку баб успели сменить и живут счастливо. А ты вон скольких упустил. Все боишься повторной ошибки. Но, пап, жизнь не может идти совсем гладко. Нужны перемены, встряски. Хватит зацикливаться. Я тоже любима, но однажды сумела себе сказать стоп и поняла, что этот человек не для меня и жить стало проще и легче.

— Пойми, Аннушка, не так легко найти человека для себя. Ночь на сеновале, это не жизнь в семье.

— Пап, не усложняй! Я думаю, что иногда та самая ночь дороже целой жизни под одной крышей. Не надо затягивать то, что не клеится. Смотри на все веселее и проще.

— Ты сейчас встречаешься с кем-нибудь?

— Конечно! Я же взрослый, самостоятельный человек.

— Расскажи мне о нем, — попросил Сашка внезапно.

— Мы возвращались со стана. Ну, помнишь, поехали в стройотряд на заработки. А тут, мой трактор накрылся. Не заводится, хоть ты тресни. Что делать, пришлось шлепать пешком. А это больше десятка километров. Уже сумерки наступали, холодно. Оглянулась назад, а за мной пара голодных волков, прямо по борозде идут. Ждут наступления темноты. Чтоб меня с обоих сторон взять голыми клыками. А место ровное, ну, хоть голиком катись. Все на виду. Вот так и попалась. Ну, что делать? Надеяться не на кого. Только на себя. Помолилась я Богу и иду вперед. Знаю, впереди речка, ее перейти нужно, но ведь волки хорошо плавают. Вот так подошла. Глядь, а на берегу трактор стоит. И тракторист рядом спит. Я его растолкала. Показала кого «на хвосте» привела. Он мигом завел свою «керосинку». Волки, как увидели, что мы уезжаем, аж в два голоса взвыли, да так протяжно и жалобно. А мы вскоре на свой стан приехали. Там и познакомились с Юркой, дружить стали. Классный парень. С ним скучно не бывает. Я с ним о Витьке Лаврове в тот же день забыла, а то тоже невезучей себя считала. Теперь так и говорю, что судьба выправит, то и к лучшему, не надо сетовать.

— Выходит мне тоже на первую бабу надо прыгать? — рассмеялся Сашка.

— У тебя всегда выбор! У меня его не было. Что попало в руки, хватай, пока не вырвали, улыбалась Анна.

— Выходит, теперь ты с этим Юркой кентешься?

— Дружбаним. Классный кореш. Он нигде лажанулся и не подвел. Нормальный человек обижаться не на что.

— А теперь врозь корефаните? — усмехнулся Сашка.

— Скоро к тебе привезу знакомить.

— А со стариками как получилось?

— Ой, не смеши! Деду он по кайфу пришелся. Вот только с бабкой не очень состоялось. Она знакомство обмыть отказалась. Пришлось чаем давиться. Но мы и это пережили. Потом он целых три ватрушки съел, и сразу его признали. Мы с ним вздумали квартиру снять, но наши не разрешают. Заставляют у себя жить. Даже Максим уговаривает. Юрка и ему по кайфу пришелся. Я его у троих девок отбила. Да он сам не против был. Вот уж шестой месяц вместе.

— Ты не беременна?

— Пока нет. А впрочем, не знаю. Юрка мечтает о сыне.

— Вы с ним расписаны?

— Решили с этим не спешить до родов.

— Сколько тебе до окончания ВУЗа?

— Год остался. Все будет вовремя. Ты не переживай. Диплом вместе пойдем защищать, всей семьей.

— Значит, и я скоро дедом стану, — усмехался Сашка.

— Пап! Я всерьез тебе говорю, заведи хозяйку. Самому проще жить и мне спокойнее. А то ведь старики так и думают, что в холостяках застрял безнадежно. Порадуй всех…

Анка побыла в деревне совсем недолго. Вечером ей позвонил Юрка, и она торопясь заспешила в город, ничего не объяснив отцу. Тот снова остался один на один в пустом доме, с сильным дождем за окнами. И вдруг в двери кто-то громко постучал:

— Анька вернулась. Видно, автобусный рейс отложили. Шоферы не любят ездить в такую погоду. А может Ивана принесло? С него станется, — усмехнулся хозяин, открывая дверь, и удивленно отступил на шаг.

— Чего рот раззявил? Пропусти! Иль бабу не видел никогда? Вишь, до последней нитки промокла. Пока к тебе добралась, вся насквозь вымокла, — разулась у порога, сняла плащ, и, повесив его на гвоздь в коридоре, чтоб стекал, вошла в дом:

— Я по делу к тебе. Так и сказали, что только с тобой говорить надо.

— А кто такая? О чем разговор? — удивился.

— Лидка я! Лукьянова Лида! В деревне всего два месяца жила. Ушла от своих. Сил больше не стало. Запилили, поедом сожрали. Свекровка с мужем вконец сгрызли. Ну, терпела, сколько могла. А тут, добрые люди тебя подсказали, присоветовали поговорить, я и пришла. Другого хода нет, — грузно села на стул, тот завизжал от тяжести на все голоса.

— Чего хочешь от меня? — удивился Сашка.

— Все хочу. Работу, получку, жилье!

— Да кто я есть? Этим Иван Антонович командует. Он начальник хозяйства. А я никто. Бригадир без бригады.

— Ты мне брось воду на уши лить. Люди к тебе послали. Им видней. Я того Ивана три дня ищу. Он в отъезде. Сказали, никто не знает, когда воротится. А ты вот он. Да ты не бойся. Я работать сумею хоть где. И везде справлюсь.

— А почему из дома выгнали?

— Они всяким куском заупрекали. Взвалили на меня все хозяйство вместе с домом и участком, а жрать не дают. Сколько можно живому человеку терпеть, я и не выдержала. Вот и к тебе прибегла, — шарила глазами по столу.

— Ешь все что найдешь! — предложил бабе. Та уплела котелок картошки, буханку хлеба, миску соленой капусты, запила сверху молоком и вытерев губы ладонью, сказала:

— Перекусила малость.

Они разговорились, когда вовсе стемнело. И Лидия, подсев к печурке, рассказала:

— Меня уговорили в деревню пойти. Там сказали, прокормиться легче. Вот и поверила. А он получилось как, работы невпроворот, а жрать не дают.

— А где твои родители? Откуда взялась сама?

— Родителей у меня отродясь не было. Впрочем, когда-то были. А потом сгинули. Куда подевались, не признались и адрес не оставили. Так то вот и подобрали чужие люди. Да как растить, коль я одна, больше их пятерых детей ела. Ну, сущий кукушонок. Отдали в приют. Там держали, сколько сил хватило. За обжорство и ругали и били. А что сделаю со своим провальным пузом, если ему все мало. Даже смерти просила, а она никак не забирала.

— Так ты ешь! — достал из стола буханку хлеба, селедку, лука, вареной картошки. Лидка все пихала в рот без разбору. Даже селедочную голову проглотила.

— Бедная, — пожалел ее Сашка.

— Послушай, а тебе что-нибудь осталось, — спохватилась испуганно и успокоилась, увидев оставшиеся припасы.

На следующий день она удивила Сашку. Ра-ботала так, что лошадей удивила необыкновенной силищей. А вернувшись домой, накопала мешок картошки, разложила на два чугунка. И едва та сварилась, съела без хлеба и соли.

— Лидка, да ты ломовая! — но баба уже мыла полы, прибирала в доме. Ни о какой помощи не просила. Спать, как и в прежнюю ночь, легла на полу.

— Лидка, может, на постель ляжешь, все ж удобнее! — позвал Сашка робко.

— Для того помыться надо, — отозвалась глухо. И на следующий день подошла к постели, вся хрустящая, сверкающая.

— Лида! Чудо мое синеглазое! Девочка моя! Никуда тебя не отпущу, мою голубку! Сам Бог ко мне привел такой подарок! И не надо от тебя никакой работы. Только не уходи, живи со мной, милая!

— Лишь бы не прогнал. Только бы не бил. Считался и уважал. Уж не прошу любви. Это было бы слишком много на мою долю. Я всю свою жизнь прожила об руку с бедой. А теперь она чужая, а я твоя! — стискивала Сашку в объятьях, от каких он чуть не задыхался и радовался, что его по-настоящему любят.

Лида не могла без Сашки ни одной минуты и всюду ходила за ним тенью. Вскоре человек привык к этому сопровождению. И даже гордился им.

Лидия ни на шаг не отходила от Сашки. На работе женщина работала больше других и садилась отдыхать лишь по слову Сашки. Каждую деревенскую улицу, даже скотный двор привели в порядок дорожницы. И если поначалу бабы с настороженностью относились к Лиде, то вскоре привыкли к ней, признали и относились как к своей, защищали от всякого грубого слова, злых насмешек. Как-то попытался бывший муж вместе со свекровью вернуть ее домой. Сашка тем временем был у Ивана. Бабы, узнав, кто к ним пожаловал, так налетели на бывшую родню Лидии, что той только осталось прятаться в сторону от расправы. Тех обоих не просто опозорили на всю деревню, а избили жестоко и гнали до самого двора лопатами, батогами, крючьями.

— Ишь, старая мандолина! Намечтала работницу заиметь, да еще голодом ее морили! Ни куска хлеба! Одни попреки! И ты, кастрат лысый, свою бабу не сумел защитить. Да разве ты мужик после всего? Говно вонючее! Кыш с глаз, недоноски, покуда в канаве не утопили. Такую бабу чуть не загубили. Еще раз подойдете, на куски порвем нехристей.

Тихо, неслышно жила семья до этого дня. Но после того дня вся деревня возненавидела. Никто не здоровался и не разговаривал с ними.

Вступились за Лиду, хоть и новая, а поверили ей безоговорочно. Своих презрев навсегда.

Лида, возвращаясь домой, спешно готовила ужин, кормила хозяйство, какое Сашка завел в срочном порядке. Заквохтали куры, закричали петухи, завизжали поросята, замычала корова, все это потребовало дополнительных сил и забот. Но Лида только радовалась. Скопили денег еще на одну корову, баба, чуть не приплясывая, привела ее в сарай. Все же еще одна кормилица в доме появилась. А тут к осени, заметила баба, что живот у нее у самой стал пухнуть. Поделилась с мужиком. Сашка от радости чуть не на уши встал. Еще бы, свое дитя! О таком в его возрасте только помечтать. А оно уже скоро на свет появится. Вон как ручонками, да ножонками в живот колотится. Просится на свет.

— Ну, как назовем мальца? — спросил Сашка Лиду.

— А если девка народится?

— Эту, сама назовешь, как хочешь! А вот мальца — Николаем. Очень по душе мне это имя.

— Пусть по-твоему будет. Ну, а если девочка— Марией назовем, — ответила кротко. Так и порешили без споров.

Не ходила Лида в больницу по врачам, один раз посмотрела ее старая акушерка и сказала:

— Тебе, бабонька в Рождество рожать придется. Аккурат в святое время. И ребенок будет особливый. Послушный и покладистый. Ты береги его. Здоровьичко у него слабое.

Так и получилось, как было сказано. Коля слабым на ножки был. До двух лет не ходил. Уж что только ни делали. И в крапиве, и в березе парили, и в первой росе купали. Ничего не помогло, пока в день первоапостолов оба не помолились. Коля ночью ногами задергал и сам с койки встал. Сделал два шага, а потом еще, так вот сам к завалинке дошел, всю ночь святым апостолам молился, а утром встал и пошел, словно делал это всегда. Баба молилась вслед человечку, а тот шел, не оглядываясь.

Коля с того времени будто переродился, перестал капризничать, хныкать, молча и серьезно слушал старших, будто набирался информации!

С ним, как с ровесником, дружила Анна. Никогда не обижала мальчонку, и играли они только во взрослые игры. Колю любили все. Он был послушным и спокойным. Не выскакивал без paзрешения взрослых за ворота дома. А всему этому послужил один случай.

Перекинул мяч через ворота мальчишка, тот и поскакал по дороге вприпрыжку. Новый, весь в крупную черную горошину. Его и приметил козел. Нацелился рогами, закричал свое победное и ринулся на мяч, как на кровного врага. У Коли сердце сжалось. Как это козел забодает его любимую, самую веселую игрушку, и помчался наперерез рогатому врагу.

Козел не ожидал такого сопротивления от маленького мальчугана. А тот вцепился в рога намертво. Крутил козью голову изо всех сил. Козлу уже ни до мяча стало. Надо сбросить с головы вцепившегося пацана. Он ударился головой в стену, но мальчонка только сильнее вжался и надавил пальцами на глаза козлу. Тот замотал головой и скинул пацана. Тот подобрал мяч. Но козел оказался хитрее и поддел мальчишку сзади. Тот влетел во двор быстрее мяча.

Колька успел закрыть ворота, но никому не пожаловался, хотя исподтишка все время мстил своему кровному врагу. Не мог ему простить поражения. Да и как, если даже Аньку гнал домой от самой автобусной остановки.

Колька за это особо наказал скотину. Рогами к дереву привязал накрепко и всю задницу намазал скипидаром. Козел готов был рогами порвать мальца. Но тот был всегда настороже.

Колька рано научился читать и писать и с неграмотными ребятишками не дружил. В детский сад он не пошел, ему там показалось скучно. Он предпочитал, играть у себя во дворе или на улице.

Нет, он дома никому не грубил, не дерзил, но задавал такие вопросы, что взрослые немели:

— Пап! А почему мамка одного меня родила? Вон сколько места в животе! Надо еще двоих.

— Почему двоих, а не троих?

— За троими следить тяжко. Они подраться могут. А двоих разнять проще.

— А почему они драться должны?

— За игрушки. Пацаны всегда за них дерутся.

— Значит, делиться нужно.

— А если порвут?

— Пап! Мне вчера тетя Настя — жена дядь Миши, велела досмотреть ихнего пацана. Я взял его на руки, а он мне все штаны обосрал. Знать не всегда помогать надо?

— Он маленький. Не понимает.

— Он мамку с папкой не обосрал, а только меня. Вот и маленький, понимает, кого можно отделать. Не буду его больше на руки брать, заявил категорично. А подойдя к Анке, спросил:

— А ты когда свою дочку родишь? У

— Не знаю! — пожала та плечами. А Коля сказал всерьез:

— Скоро появится. К самым холодам, — и прав оказался.

Бабы дорожницы уже не считали семью несчастной. Дети пошли, зять появился путевый. Детвора росла не хуже, чем у других. Этой семье даже завидовать начали.

К ним бабка с дедом каждую неделю приезжают из города. Гостинцы, игрушки привозят мешками. И не беда, что у Лиды ни образования, ни культуры, ни родни нет. Саму полюбили и малыша, приветливого и ласкового, как солнышко. Он от ворот бежал их встречать, раскинув ручонки, и все кричал звонким колокольчиком:

— Мои родненькие приехали! Какое счастье!

Его любили за доброту и искренность. Он рос похожим на всех.

Коля и на улице дружил со всеми. Но когда начал подрастать, рассказал ему Сашка сказку из своей жизни: почему в тюрьму попал. Много друзей у него было на то время, а вот пришла лихая минута, и никого рядом не осталось. Все покинули и бросили, все забыли, словно заживо похоронили. Ни куска хлеба, ни папиросы, даже письма никто не написал. Обидно стало. Ведь он помогал каждому. Вот так и поумнел в холодном бараке, многое передумал за время отсидки. Хоть и немного сидел, а памятно. С тех пор с бывшими друзьями отношений никаких не поддерживал. Помнил всегда, на мед пчелы роем летят, на говно только мухи. Эти друзьями не станут никогда, потому что не дано им человечье понимание.

— Пап! А я тоже муха?

— Ты, пока никто.

— А ты? Муха или пчела?

— По-разному, сынок! Вижу, ко мне человек хорошо относится, и я к нему с добром.

Колька задумался и сказал:

— А из мухи пчела может получиться?

— Нет, детка, натура у нее другая!

— Так пчела кусается!

— Но и этим лечит. Но знает кого…

— Пап, а как отличить пчелу от мухи?

— Это с детства видно, кто кем станет.

— Значит, я целым шмелем вырасту, — решил малыш. С тех пор он особо тщательно выбирал себе друзей.

Разными росли дети у дорожниц. Вроде росли вместе, в одном детском саде, играли одними игрушками, спали в постелях рядом, пели одни песни, но сами по себе были очень разными.

Сын Насти и Мишки был спокойным, добродушным толстяком, он любил поесть и поспать, сын Кати, тот как шило, никак не мог усидеть на одном месте. Кого-то укусит, ущипнет, ударит. Дочь Анны — настоящая атаманша. Той только плеть в руки, со всеми передралась бы и перецарапалась. Ее ни в одном городском садике не потерпели, отовсюду отчисляли за несносное поведение. Если ее ставили в угол в наказание, она и оттуда доставала своих обидчиков. А если пожаловался, получи еще больше. Перед уходом вконец искусает. Вот и решили избавиться. Определили в деревенский детский сад. Тут, если девчонка совсем теряла тормоза, на нее напускали сына Насти и Миши. Тот справлялся шутя. Ловил и усаживался прямо на спину. Из-под него комар вылететь не мог. Вскоре девчонка успокаивалась.

Но, несмотря ни на что, никто из них не жаловался родителям друг на друга. Ничего не рассказывал дома о злоключениях в детском садике.

Так Дашкина малышка, известная своей ленью, могла крепко досадить любому малышу, подкинув под одеяло лягушонка и напугав спящего чуть не до обморока. Сама при этом не реагировала на мышат, котят и даже тараканов. У нее дома водилось много всякой живности. И она давно к ним привыкла и не обращала внимания,

В этот детский сад ребятня шла охотно. Здесь никого не били. Иногда ставили в угол, но ненадолго. Вскоре выпускали. Знали, не выпусти, сами убегут.

Воспитателей здесь любили. Во-первых, за то, что не ругали и не били никого. Не позорили, если мальчишка или девчонка налудили полные штаны. О таком даже не говорили посетителям. Трусы тут же стирались и сушились на батарее. А промокшему надевали сухие — из сменки. Дразнить и высмеивать за это не позволялось.

Случилось однажды, дочку Анны на весь тихий час поставили в угол за то, что Митьке подбросила под одеяло головастика. Мальчишка не только обоссался, но и обосрался в постели от страха. Когда все последствия были устранены, виновник наказан, головастик выброшен, а девчонка-проказница стояла в углу, воспитательница вышла на кухню всего на десяток минут. Когда вернулась, удивлению не было конца. Наказанная девчонка вылезла из угла, спала в одной постели с Митькой, тот крепко обнимал ее за шею.

— Детки вы наши! Как славно, что вы умеете быстро прощать. Без этого трудной была бы наша жизнь! Спасибо, что вы добрее и чище нас, — сказала воспитательница, прослезившись. Больше она никого не ставила в угол.

Дети деревни, как и взрослые, жили своею трудной, индивидуальной жизнью, в какую не любили посвящать посторонних. Только разве совсем-совсем своих.

— Мам! А скажи, маленькая девочка может полюбить маленького мальчика? — придвинулась Любка к Анюте.

— Какого мальчика? — не поняла женщина спросонок.

— Ну, маленькая — маленького?

— Зачем? Им расти надо! Какая любовь?

— А если полюбили? Что делать?

— Расти надо. Спи! Какая любовь? Тебе всего пять лет. В таком возрасте думать смешно о таком.

Но девчонка вдруг горько заплакала. И у матери мигом пропал сон. Поняла, что это очень серьезно. И ответила тихо:

— Первая любовь, Любашка, всегда ненадежна и тает как снег по теплу. Она уходит бесследно, в небытие. Забудь о ней, ласточка моя, не тревожь свою душу.

— А если она навсегда, на всю жизнь! Ведь она совсем большая, как солнце, если мне петь хочется, увидев его.

— А он пляшет под твою песню?

— Нет. Он не слышит ее. Он глухой.

— Тогда сожми свое сердце в кулачок и вел замолчать, пока не встретишь другого соловья. Тот и будет твоим, единственным и любимым, — обняла дочь покрепче и прижала к себе.

Анка знала, неспроста выступают слезы на щеках девчонок. Даже самые маленькие способны любить, молчать и ревновать совсем по-взрослому.

— Мам! А почему он меня не видит?

— Другую любит. Или совсем никого.

— Мал еще. Мальчишки позднее созревают. Не терзайся, придет твоя пора, и тебя полюбят по-настоящему.

— А я красивая?

— Конечно. Самая красивая.

— А он сказал на меня, что я самая вредная и похожая на жабу.

— Ты у него что-то отняла?

— Волчок! Да и то ненадолго. Отдала и назвала козлом. А он ударил. Знаешь, как больно. Я ему тоже вмазала. Он даже заплакал. И мне его совсем жалко стало. Я его еще больше полюбила. Обняла, прощения попросила. А он оттолкнул. Ничего не понял. Наверно, мне с ним вовсе дружить не надо. Мальчишка, какой умеет плакать, совсем слабый, как девчонка. А мне сильный нужен, чтоб заступиться мог, и за себя, и за меня. В сильных мальчишках мужчины вырастают. Так папка говорит, а он никогда не ошибается. Потому его все мужчиной зовут, — уговаривала себя Любка, веря и не веря своим словам…

Вскоре они уснули, забыв о разговоре.