Чужая боль

Глава 6. НОВИЧКИ

Этих баб привезли в деревню ранним утром, никого заранее не предупредив. Выгрузили у правления хозяйством, и водитель крикнул зычно:

— Эй, Иван Антонович! Принимай пополнение, новенькие приехали. Аж целых пять штук и все бабы! Во, мороки тебе прибыло, едрена мать. Всех на поселение сюда выкинули. Каждая судима, а значит, рецидивистка. Таких у нас сроду не во-дилось. Сказали, чтоб приткнул их хоть на первое время куда-нибудь. А там комиссия приедет, раз-берется, кого куда из них воткнуть. Но бабы, скажу тебе, тертые калачи. Одна круче другой, — открыл дверцу машины, выпустил всех баб и сказал:

— Вот, все как одна! Глаза бы их не видели никогда. У нас не тюряга, а нормальное хозяйство. Тут же какой-то сброд прислали, да еще благодарить заставляют, а за что? У нас своего такого говна полно. Тоже мне осчастливили, — оглядел баб, передал пухлую папку бумаг и, сев в кабину, помчал, бурча что-то под нос.

— Ну, что девчата, заходите в правление, познакомимся и на работу, — предложил Иван, не раздумывая.

— Чего? Нам на устройство три дня обещали. Накормить и спецовку выдать, как положено, жильем обеспечить каждую. А вы что? Враз в работу впрягаете, ни о чем не поговорив?

— А какая работа?

— Сколько отслюнивать будешь, дядя?

— Сколько вкалывать будем? — засыпали вопросами бабы.

— Вы себя в деле покажите, там и поговорим. Может, кого-то враз отсеем. У нас желающих работать хватает, — заносчиво ответил Иван.

— Ишь ты! Еще и ковыряется, как муха в говне. Подумаешь, в деревню прислали. Осчастливили! Да видели таких благодетелей!

— А вот и посмотрим, на что способны! Живо на выход! И без зубоскальства. Вы тут не первые мантулите, — повел их к фермам.

— Это что? Новенькие? — оглянулись дорожницы на приезжих и продолжали работу.

— Мама! В этом говне ковыряться целый день? — взвыла одна из новых.

— А ты что хотела? Это хозяйство, куда поставят, там и радуйся. Вот вам лопаты, ведра, мастерки, вот вам здание птичника. Чтобы качество работы было не хуже, чем у этой бригады. Иначе, вечером распрощаемся, — предупредил Иван Антонович и зашагал в контору.

— Во, деловой отморозок! Хоть бы сапоги дал.

— Ничего, девки! Теперь лето. Разуйтесь и хороши будете. Ноги сбережете, — шутили дорожницы.

— Я приехала сюда не в говне ковыряться. Обещали совсем другое. Работу на свежем воздухе. А тут что? — возмутилась одна из приезжих, с сожалением глянув на свой маникюр.

— Ну, возвращайся на панель. Там тебя менты живо словят. А с маникюром простись. Он тебе тут не понадобится долго! — хохотнула тщедушная бабенка с ярко накрашенными губами.

— А ты заткнись, Зойка! Гляну на тебя в конце дня. Сумеешь ли на задних лапах стоять? Или ползком в город попрешь после этого отдыха?

— А что, девки, давайте разденемся как эти. Через час и нас не узнать будет, — предложила худощавая и первой выскочила из одежды. Аккуратно сложила ее. Ждала, кто последует ее примеру.

Нашлись еще двое смелых. Остальные и не думали раздеваться:

— У меня солнечная аллергия.

— А я не могу обнажаться бесплатно. Принцип не позволяет. Вот если заплатят, другой вопрос.

— Ты, Юлька, меньше выеживайся и не гни из себя суперзвезду, пока старый баран не нагрянул. Ему, по-моему, наплевать, в чем вкалывать будешь. А если сачканешь, отправит в город к ментам под бок. Вот там ты за все разом схлопочешь. Сама знаешь, уговаривать никто не будет.

Юлька нехотя разделась. Зойка уже топтала в ящике раствор, морщилась от непривычно колючей соломы.

— Девки, а я жрать хочу!

— Не заработала на пайку. «Паши», потом проси, — осекли Юльку, та сникла, влезла в ящик с коровяком, сморщилась, заткнула нос и стала топтать навоз.

— Ты соломы побольше сыпани, иначе не будет раствор держаться.

— Колко ходить по соломе. Сапоги нужны.

— Обойдешься, вечерняя красотка. Тут тебя никто из хахалей не увидит.

— Не приведи Бог! Увидят, порвут на части.

— Эй, девки, давай вечером в город смотаемся. Оторвемся в кабаке, заклеим чуваков, — зачастила Тамарка.

— Во, дает стебанутая! Какой кабак? Ты для начала из этого ящика вылези! Чтоб мордой в нем не застрять! Додыши до вечера, потом мечтай.

— Не, девки, всухую ноги не хотят шевелится. Дай музыку! Вот теперь дело иначе пойдет, задергалась Юлька так, будто стояла ни в ящик с дерьмом, а на дискотеке.

— Давай, старушка! Поддай жару! — внезапно подъехал Сашка с нарезанной соломой.

— Кто это меня старухой назвал? — обиделась Юлька и швырнула в Сашку лопату говна. Тот долго не думал. Схватил бабу за ноги, крутанул в растворе, та встала вся в говне. Даже на волосах и на ушах прилипли комки. Девки со смеху попадали. Любое чучело было краше. Но главное, что у этого на ногтях проглядывал маникюр.

— Умора! Ты ж теперь приз сорвешь за самую оригинальную мандолину. Только кто решится снять тебя?

— Самый бухой! Мало ли таких к нам подваливало? — хохотала Юлька.

— Девки, а почему мы в дерьме, а он чистый. Давай и его сюда! — предложила Юлька. И дружная орава мигом затолкала Сашку в ящик с раствором. Тот, не растерявшись, прыгнул в бочку с водой и вылез почти чистый, улыбающийся.

— Меня на том не взять. Подумаешь, дерьмом удивили. Я и не такое прошел, — хохотал бригадир белозубо.

— Да что там я? Помылся и снова чистый, как стеклышко. А вот ты на кого похожа? — хохотал человек. Баба нырнула в бочку. Крутанулась в ней пару раз и вылезла совсем другим человеком.

— Ладно, девчата, побаловались и хватит, пора за дело. Иначе Иван придет проверить, тут не до шуток будет, — предупредил Сашка, показал новичкам как быстрее и лучше обмазывать ферму и, поглядев на первые результаты, быстро укатил за соломой.

Девки к обеду вымотались так, что еле доползли до речки. Смыли с себя остатки раствора и растянулись прямо на траве. Они нехотя переговаривались с бригадой дорожниц:

— Вы тоже из путан?

— Менты прислали?

— Да нет, кто за что попал! У иных сроки высылки большие. По три, по пять лет. Но осталось уже немного. Двое уже вышли.

— А нас на год сюда отправили. Сказали, если сбежим, в тюрягу отправят, в зону. Вот потому решили тут дурака провалять.

— Вот это не получится, — предупредила Ритка, добавив, что сюда она пришла по своей воле.

— Нигде работы не было. А я в этой деревне родилась. Деваться стало некуда, создали свою бригаду и не жалеем. Получаем больше мужиков и держим над ними верх. Не даем себя схомутать, чуть что, сами любому вломить можем. Ни от кого не зависим.

— А с жильем как устроились? — спросила Юлька.

— Никто не жалуется.

— Конечно, не все сразу, но со временем все получили дома и теперь довольны.

— Да, но где квартира в городе и дом в деревне? Что общего? Здесь даже приличного кабака нет, — огляделись с тоской.

— А я по кабакам не тоскую. Наличка лучше, — подала голос Зойка и добавила:

— Конечно, скучновато здесь. Но год как-то переживем.

— Мы вообще уезжать не собираемся. Привыкли, вышли замуж, завели детей, свое хозяйство, огороды. В городе все это купить надо. А сколько стоит? Родителей не зря перетащили* У иных в городе жили. Теперь с нами. И не жалеют. Все при деле.

— А замуж здесь вышли?

— Конечно!

— В городе путевых нет.

— Одни козлы и отморозки.

— Зато здесь сплошные алкаши.

— Не базарь, родная! У нас в деревне мужики только по праздникам выпивают. В остальное время вкалывают. Иначе Иван за шиворот выкинет. Уже скольких с хозяйства выгнал. Тут путевые всегда себе пару сыщут и поодиночке долгие живут

Новенькие переморгнулись, о чем-то зашептались. И встав с травы, пошли с берега, разговаривая о чем-то своем, секретном.

— Врут, что сами по себе сюда нарисовались, вроде, в городе места не нашли. Конечно, лапшу на уши вешают. Но нам какое дело? Даже если из путан, конкурентками не были. Мы с ним нигде не встречались. Да и дети у них. А значит, бабы престарелые, — сделала вывод Томка.

— Ты-то молодуха заткнись. Тридцатник скоро. Таких на пенсию выгоняют. А ты других обсираешь. Эти хоть детей успели заиметь. Нам такое вряд ли обломится, — осекла Юлька и спросила:

— Ну, а какой понт привезти из деревни в город мужика? Что он там делать станет?

— А то же что и всюду. Разве не деревенские имели тебя по подворотням и скамейкам, под кустами и в углах дворов, на чердаках и в подвалах. Тебе ли сетовать? Ты эту публику хорошо знаешь. А уж что делать с нею, нам тебя не учить. Они кофе с мороженым не закажут и не станут гнуть из себя интеллигентов.

— Юлька, а вякни, за что тебя те двое отморозков молотили в парке. Ты свиданки перепутала или наградила обоих?

— Да ладно тебе! Только и дай подробности! Саму отделали зимой не лучше. Мало шубу сняли, посдирали все украшенья, еще и нашкондыляли. Я тебя тяну, они орут:

— Гля! Одна была! Откуда взялась вторая? Лови ее! Тоже навар снимем!

— Еле убежали от придурков. А ты еще меня спрашиваешь? Молчи уж, подруга!

— Ладно, вы хоть убежали. А нас с Шуркой прямо из кабака чуть в реку не сбросили. Давай лучше прошлое не вспоминать, — обмазывали бабы ферму, даже не оглядываясь по сторонам.

Вокруг шли люди. Они видели всякое. Но не такое. С удивлением останавливались, смотрели на новеньких, те и внимания не обращали. До того ли? Когда Сашка приехал во второй раз, увидел, что солома почти закончилась, а ферма была наполовину оштукатурена. На самих баб смешно было глянуть.

Возле них собралась толпа зевак. Никто не понимал, кто такие, откуда взялись?

— Эй, Санька! Возьми нас в эту бригаду хоть на денек! Уж мы жару поддадим твоим мартышкам! — хохотали мужики. И услышали в ответ такое, что заткнув уши, побежали прочь. Поверили, что не с обезьянами, настоящими бабами столкнулись. Этим на язык не наступи, все на свете порежешь.

— Ну, что бригадир? Нормально получается, не хуже, чем у дорожниц? — спросила Юлька.

— Нормально! Давайте обедать, а то вовсе отощаете у нас! — позвала баб к телеге.

К вечеру, на удивленье всем, новички закончили птичник.

— Куда теперь нас поведешь?

— В жилье, на отдых. С нормой сегодня справились. А теперь на речку, — повел девок весело, тем второй раз повторять не пришлось.

Помытые, посвежевшие, одетые совсем по-городскому, они шли рядом с бригадиром как букет цветов. Что общего было между ними и теми, какие возились в корыте. Деревенские шли, оглядываясь, не веря своим глазам.

— Вот дом для вас. Пока один подготовить успели. Завтра второй. Думаем, останетесь довольны. Вечером в восемь часов привезем ужин. Завтрак — в семь утра. У нас не заспитесь. Некогда. Сами видите, работы много.

Пока Сашка говорил, трое девок уже спали. Двое других, еле волоча ноги, накрывали на стол ужин. Есть им явно не хотелось. И только Сашка их растормошил. Включил музыку, заставил встать и объявил, что сегодня в клубе будут танцы.

— Специально для вас организовал. Не подведите, — предупредил девчат.

— Какие танцы? Мы еле живые. Нужен отдых!

— Так целый час до начала. Успеете отдохнуть, — ожили, узнав, сколько заработали. Сразу улыбки появились на лицах, в глазах замелькали огоньки.

— А ничего бригадир! Щедрый мужик. Я за вечер почти столько зарабатывала. Конечно, не столь адским трудом. Но ничего, привыкнем, — обещали новенькие улыбчиво.

Шел двенадцатый час ночи. Сашка ради интереса заглянул в окно. Ни одной из девчонок в доме не было. Лишь в третьем часу погас свет в окнах дома.

— Интересно, как я их завтра будить буду, — подумал человек, ложась спать.

Но в семь часов все пятеро были на ногах, умывались, готовились к работе.

— Вот вам спецовки и сапоги. Нашел кладовщик на ваши размеры. Так что переодевайтесь и не пугайте наших людей.

— Подумаешь, напугались? Да они и не такое видели. Их бы в город на вечерок. Вот где пугалки! Всего-то голых баб увидели. Зато какая ферма получилась. Им такую не сделать. Мы в нее душу вложили и доказали, что тоже не на панели родились, а и еще кое-что умеем не хуже их.

— Это верно, девчата! Даже моим дорожницам нос утерли. Вдвое больше сделали.

— Ой, Сашок, не перехвали! Неведомо как нынче получится.

А бригадир и сегодня еле успевал от бригады к бригаде. Возил солому, обеды, следил, как работают женщины.

Самому даже лопату в руки взять было некогда. Все спешили, до осени оставалось совсем немного и скоро начнутся дожди. Это уже хорошо знали деревенские. Тогда не будет работы, сплошная скука и безработица. Этого боялись все.

— Юлька, а почему ты, такая красивая и умная девчонка попала в путанки? Чего тебе дом не хватало? — спросил как-то Санька.

Девчонка опустила голову и ответила хмуро сипло:

— А что у меня было? Вечно пьяный отец. Когда мать умерла, мне всего-то четырнадцать лет исполнилось. Он и сказал мне:

— Хватит на моей шее сидеть, ты уже большая, иди зарабатывай как все другие. Но как я не знала. Он вытолкал во двор. Там меня быстро всему научили. Мальчишки и девчонки, какие постарше. Я в тот день первый калым принесла — бутылку водки за свою невинность получила.

— Продешевила подруга! — встряла Томка ехидно.

— Знаю, опыта не было. Но отец и тому был рад. А я ревела. Но потом поняла, слезами не поможешь. Пошла на панель со взрослыми девками, вскоре привыкла, бросила школу и закрутилась другая жизнь. У меня появились свои деньги, и я перестала зависеть от отца. Раньше он бил, когда не приносила «бабки», а потом он выклянчивал на опохмелку. Я могла приводить в дом кого хотела, отец и не слышал. Ему все было до задницы, чем занимаюсь. У меня появились наряды и украшения. Я одевалась как королева И однажды он вдруг спросил:

— Откуда у меня все это?

— Я, понятное дело сказала, и пахан словно проснулся. Стал рвать все на мне, выбрасывая в окно. Мы с ним круто помахались, и он попал в психушку. С тех пор прошло восемь лет, мы ни разу не виделись с ним. Я даже не знала, живой ли он. А тут столкнулись прямо на кладбище. Он в похоронной бригаде работал. Хоронил покойников, копал могилы, ставил памятники и оградки. Я не заметила его сразу. Он окликнул, подошел, отвел в сторону и спросил:

— Ты все простикуешь?

— Да, — ответила честно.

— Знаешь, а я бросил пить. Совсем. Это от самого себя зависит. Приказал себе и крышка. Никаких врачей не надо. Только Господа попроси о помощи. И все сбудется. Тебе тоже надо завязать. Хочешь, я дам денег. У меня есть сбережения. Нам хватит. Мы можем жить как нормальные люди. Послушай, возвращайся ко мне.

— А с чего пить бросил?

— Мать покойная приснилась, Очень ругала за тебя. Велела бросить пить, вернуть тебя домой. Я искал по всему городу, но нигде не встречал. А тут случайность. Вернись, Юлька! Я никогда тебя не обижу.

— Но я не поверила, да и отвыкла от него. Стала совсем взрослой и слушала других. Я привыкла к своей жизни. Да и что он мне мог дать. Привыкшую к ресторанам из собачьей миски не кормят. Я, как только представила его убогую конуру, мне стало плохо. Ведь я уже имела свои апартаменты, хорошую клиентуру. Но все рухнуло, Сашок, в один миг. Как сказка с дурным концом. Я заразилась. И заразила очень большого человека. Он хотел убить меня, и был бы прав, но в последний миг не решился, и он велел мне навсегда сгинуть с его глаз. Я так и сделала. И хотя давно вылечилась, очень боялась попадаться на его глаза. И однажды он меня увидел. Я думала, что он порвет меня в клочья. Мне было очень страшно смотреть на него. Он не был похож на себя. Но снова сумел взять себя в руки и приволок в милицию, в вендиспансер, там подтвердили, что я прошла лечение и здорова. Но он не поверил. Он бил меня, как последнюю сучонку, топтал ногами, швырял об пол, пока милиция не отняла. Но, он и тогда не успокоился. Добился чтоб изолировали от всех. А что ему стоило? Он надавил на свои рычаги, и я здесь. Меня предупредили, что за мною будет особый надзор. И если вздумаю сбежать, меня попросту убьют и зароют как бешеную собаку. От его мести ничто не оградит и не защитит. Он хуже зверя, злее сатаны. Я боюсь его даже во сне. Мне все кажется, что он подкрадывается и лезет с руками к моему горлу,

— Юлька, кончай! А то я уписаюсь! — взвизгнула худосочная Зойка и задергала ногами.

— Ты была у него в содержанках?

— Вот именно. Мне следовало это помнит всегда.

— Сюда он не придет. Можешь не опасаться такие люди дорожат своим реноме.

— Он приедет куда угодно. Он сказал, что н успокоится, пока не убьет меня.

— Юлька угомонись, он дважды мог тебя прикончить и не смог. А значит, струсил, или любил тебя.

— Не нужна мне его любовь! Если бы знала, никогда не связалась бы с ним. Ведь были другие. Но почему именно этот встал на пути?

— Но ведь тебе можно вернуться к отцу и жить у него тихо и незаметно.

— Не выйдет. Отец умер. Я за день до смерти навестила его. Он сказал, что уходит и своею жизнью заклинал завязать с распутством, и тогда он будет молиться за меня на небесах.

— Он сам вытолкал тебя на панель.

— Да! Но потом просил прощенья.

— Чего оно уже стоит потом.

— Он предлагал выход, деньги, он умолял. Это была последняя просьба покойного. И отец, умирая, сказал мне:

— Через все круги ада пройдешь, через все муки, и все же будешь убита за грехи.

— Я душой чувствую, что он сказал мне правду. Ведь не выполнила последнего его слова и буду наказана. Так бывает всегда.

— Кончай базар! Можно подумать, что путанки, последние из баб на земле! Брешете! Мы самые первые и нужные! Без нас нет ни радости, ни удовольствия, — захохотала Зойка истерически.

— Вот я сама по себе такою на свет выкатилась. Никто не учил, не прогонял, в доме всего хоть завались, всякой жратвы и шмоток. А я с восьми лет со всеми пацанами терлась по всем чердакам и подвалам. Отец в милиции работал. С десяток ремней об мою мандолину порвал. Ну и толку! Что? От того она борзее становилась. Что с того ремня проку, когда на очереди пяток мальчишек стоят. Я в мороженом купалась. Потом так привыкла, что на школьной перемене успевала оттянуться с каким-нибудь пацаном. Это же кайф, девки! А для чего живем? Чтоб получить наслаждение! Меня отец вздумал остепенить и выдал замуж в восемнадцать лет за сорокалетнего. Ну, он думал, что девочку взял! Как бы ни так? Я ему отморозку, в первый же день преподала урок тяжелого секса. Он к утру чуть не сдох, а на другой день сам сбежал. Кишка тонка оказалась. У меня давняя школа, а он только любитель, вот и не сошлись в потребностях. Я его на уши поставила, а он спрашивает меня:

— Зачем?

— Он даже минета приличного не знал. Куда уж дальше? Короче, разбежались с ним, я отцу прямо сказала, мол, слабака привел. Тогда он, недолго думая, приволок какого-то боцмана. Где выкопал, не знаю. Но настоящий мужик оказался. Что надо! Одна беда с ним, ему на день, десяток баб нужно и чтобы все разные.

— А тебя ему не хватало?

— Даже к койке за ногу привязывала. Все равно убежал пройдоха. Настоящий козел, а не мужик. Ему хоть цепь на шею, едино смоется! Вот такой отморозок! Но как мужик — классный хахаль. Моя звездища до сих пор по нем воет, но что делать? Равного не нахожу! — рассмеялись девки.

— Хватит роготать, девчонки! Пошли «пахать». Сейчас смеетесь, а вечером снова ползком домой вернетесь, — заметил Сашка. И девчата молча встали. Они понимали, день предстоит не из легких, понадобятся силы.

— А какая у нас на вечер развлекательная программа намечается? Вчерашняя дискотека мне по кайфу пришлась. Отморозков было много. Кого хочешь клей. Я аж с троими оторвалась, — призналась длинная, как жердь, бесцветная Полина.

— Кто на тебя, такую облезлую, запасть мог? — посмотрел на нее Сашка с сочувствием.

— Чего не веришь? Даже в очередь стали, чтоб со мной оторваться, — похвалилась девка занозисто.

— Ну, видно, уж очень соскучились парни по свежине, — подумал Сашка улыбчиво. Вслух ничего не ответил. Лишь спустя время сказал, что на сегодняшний день все развлекательные мероприятия отменяются.

— Почему? — удивились девчата.

— Сегодня к нам в гости придут работники милиции. Беседу будут проводить. Как надо жить и работать в нашей деревне. Наверное, по этому поводу появятся, — предположил бригадир.

— На хрен они сдались?

— Девки, а сколько их придет? Если на всех хватит, я не против! Только пусть по гражданке оденутся, чтоб соседних старух не пугать, — вставила Тамара.

— По мне лягавый, хоть голый, все равно лягавый. Я с ними стараюсь дел не иметь. Иначе, обязательно в какую-то историю вляпаешься, — ответила за всех щекастая Шурка.

— А ты что будешь делать после работы? — спросил бригадир.

— На вечерок, или на всю ночку набиваешься? — повернулась к нему Шурка.

— Я не о том. У меня жена!

— Тогда чего спрашиваешь? Иль какой кент средь ментов завелся, что мною интересуется?

— И здесь не угадала! Я без сексуальных наклонностей. После работы дом пойдешь прибрать. Для себя. Старушка в интернат ушла. А дом теперь бесхозный. Вот и возьми в свои руки. Стань хозяйкой.

— А лягавых в помощь дашь?

— Эти не для тебя. У них беседа с ограниченным кругом лиц, — предупредил заранее и увидел, как насторожилась Юлька.

Мигом сошла с ее лица веселость. Девка побледнела, покрылась пятнами, умолкла и старалась ни с кем не поддерживать разговор. Она задумалась о чем-то своем.

Работали в этот день без огонька, даже не шутили как обычно. Всех насторожило предупрежденье о милиции.

— С кем они будут базарить? О чем? — гадали девчата.

— Ну что заранее сопли сушите? Иль впервой с ними базарить? Нового не ждите. У них мозги деревянные. Не способные на перемены. Ничего интересного не услышите. Зато выспаться успеете. А когда они смоются, разбежимся кто куда.

— Тебе на сегодня «стрелку» забил вчерашний хахаль?

— О чем ты, Зойка? Он за вчерашнее не рассчитался. А сегодня чем заплатит?

— Натурой! Молока бидон приволокет.

— А тебе, Юлька? Хоть в этот раз повезло?

— Хрен там повезло! Вдвое меньше дал.

— А почему? Может, обслужила слабо?

— Закинь. Все в норме. Просто на жлоба напоролась. Он базарить начал, торговаться. Я вырвала у него с рук что было, самого послала подальше. Так еще и обижался, кузнечик из гербария. У него от мужика одна ширинка. А в ней нифига. Сплошная пустота. Я цапнула и руке не поверила. А где то, ради чего ширинку носят? Там даже видимости нет. И с таким на свиданку? Да чтоб он задохнулся! Пусть лучше у меня все отсохнет, отгниет и отвалится, чем с таким трахаться.

— Ладно вам, завелись. Вам хоть какие-то перепали. А у меня никого! И то терплю, — не выдержала Зойка.

— Как это никого? — изумилась Юлька.

— Молча! Я у него бутылку с закусью запросила. Он как пошел, так сразу с концом исчез.

— Последнее надо было оставить до возвращения, — усмехнулась Юлька.

— Да кто ж знал?

— В другой раз умнее будешь, дура!

— А ты что, уже трахнулась с ним?

— Нет! Я для разгону попросила. Он пообещал, а сам насовсем смылся. Во, придурок!

— Ты ж ничего не потеряла!

— А время? Я вместо него троих бы заклеила.

— Ну, бывают проколы. Не тужи. На другом наверстаешь.

— Теперь знаю, деревенские жадные люди. Он мало того что отдерет, еще сдачу потребует.

Девки громко рассмеялись. К ним присоединились дорожницы:

— Нет, наших ребят податливостью не взять. Они на таких не падкие. Все наоборот надо. Помучай до седьмого пота, но не поддавайся. Тогда что-нибудь получится.

— И то если повезет, — вставила Ритка ехидн

— А дарма с ним время проводить, кому с нужен? Еще черт знает, что с ним получится, вставила Тамарка.

— Ну, с наших вы ничего не сорвете и не поимеете. Они у себя дома. Всякое могут отмочить. С ними лучше не связываться.

— Видно, для того и возникают менты вечером, чтоб предупредить на всякий случай.

Девки шли домой после работы не спеша. Да и то сказать, устали.

— А мы сейчас спать завалимся, скажем, что нам не до бесед, мы еле живые. Пусть бригадир подтвердит, как приходится вламывать.

Девчата ждали милицию целый час и, не дождавшись, плотно поужинали, легли отдохнуть на полчаса да и уснули.

Только Шурка с Юлькой приводили в порядок соседний дом. Чистили, мыли, подметали, проветривали, вымазались как черти. На них страшно было смотреть. Какие там девки? Черти из ломбарда! Их даже видавшие виды старухи ночью испугались бы.

Шурка, выставив задницу в окно, мыла стекла. Юлька выгребала печь. Вокруг них сновал грязный черный кот и, оголтело крича, просил жрать хоть что-нибудь.

— Барсик, сучий выкидыш, ты видишь, что не до тебя теперь! Подожди! — цыкнула на кота Шурка и в ответ услышала:

— Здравия желаем!

От удивления девка чуть не вылетела в окно, но ее придержали, сунули в дом обратно. Узнав, кто такие, милиция обрадовалась:

— Вот вы нам и нужны.

Шурка огляделась. Ментов трое, их двое. И сказала подумав:

— Так не пойдет. Еще подруга нужна. А то счет неравный.

— Мы не по этому вопросу, успокойтесь, нас секс не интересует. Мы пришли побеседовать с вами, обеими.

— Тогда, с нею с первой! А я пока делом займусь, — начала мыть полы Юлька, заодно протирала стулья, подоконники, чистила столы, умывальник. К концу уборки дом сверкал чистотой. Даже не верилось, что час назад он был совсем иным. Казалось, по нему прошла рука доброй феи. Даже букет цветов на кухонном столе появился. Пыхтел чайник, оставшийся от бабки. Начищенный и отмытый, он вспомнил свою молодость и свистел совсем по-хулигански,

На столе, как и положено, печенья и конфеты. Ничего лишнего, никаких вольностей. Все чинно и скромно.

Девчата пригласили милицию к столу:

— Присаживайтесь.

— Всего-навсего чайку попьем.

Люди присели не без оглядки:

— Чайку можно. Отчего ж отказываться? Так вы все слышали, девчата? От дня нынешнего никаких вольностей вам не разрешается. Ни ночных свиданок, ни кутежей, ни шума, ни плясок, ни драк, ни игр. Жить вы должны тихо и спокойно, не мешая никому. Чтоб никто на вас не жаловался, не писал заявлений, и чтоб под вашими окнами не сновали ребята пачками.

— Понятно?

— А поскольку можно? — рассмеялась Юлька.

— Я вам без смеха говорю!

— Ой! Дядя! Не надо на нас орать.

— Я предупреждаю.

— Мы что? Арестантки?

— Почти!

— А за что?

— Вам это известно лучше нас!

— Но какие к нам претензии? Мы работаем без замечаний. Даже лучше дорожниц. Бригадир подтвердит. А ночью спим. После такого рабочего дня уже ни до чего. Повламывайте как мы, сразу поверите!

— Вы обе должны избегать интимных связей, общения с местной молодежью, злоупотребления спиртными напитками. Вы обе прекрасно знаете, почему вам это сказано. Мы не станем повторяться. Но к вам обоим трижды в неделю будут приходить врачи из вендиспансера. Причина их визитов вам хорошо известна. Мы не дети, чтобы говорить об опасности ваших контактов с деревенскими. О последствиях говорить не хочется. Вы люди взрослые. Подумайте о своем будущем, если хотите его иметь.

— Вы нам грозите? — удивилась Шурка.

— Предупреждаем. И не случайно. Ваши подруги, узнав, чем вы больны, откажутся жить рядом с вами. Оно и понятно.

— Выходит, вы заточили нас в клетку?

— Не мы, вы сами себя загнали в нее. На кого теперь обижаетесь?

— Но мы лечились достаточно долго!

— К сожалению, результаты анализов дали отрицательный показатель. Не надо убегать, не долечившись, чтобы вас по всему городу разыскивала милиция!

— Мы не будем больше убегать.

— Теперь уже отбегались, — усмехнулся кто-то из милиционеров, и у Юльки от этих слов по спине дрожь пробежала.

— Вас будут контролировать!

— Кто?

— Работники милиции, диспансера.

— На предмет чего?

— Вашего поведения. Именно из-за него вы здесь.

— Контролировать каждый шаг?

— Если понадобится, то контроль будет самым жестким.

— А как не боитесь, что с нами работает бригадир-мужчина? — усмехнулась Юлька.

— Он осведомлен о вас.

— Да и не только он, все, кто так или иначе контактирует с вами. Мы обязаны были предупредить их.

— Выходит, даже дорожницы знают?

— У них помимо старых родителей, есть малолетние дети. Чему же удивляетесь?

— Короче, обложили, как волков флажками.

— Кто в этом виноват? Себя вините.

— Выходит, мне в город домой появляться нельзя даже через год.

— За это время закончится ваше лечение, и вы обе будете совершенно здоровы, хоть снова замуж отдавай, если возьмут.

— Не надо нам этого счастья, — отвернулась Юлька.

— Почему ж так вдруг?

— Столько позора пережить! — всхлипнул Шурка.

— Зато весело пожили крошки. До старости будет что вспомнить.

— Выходит, нам и в кино нельзя?

— Девчонки, неужели в камеру охота? Ведь там жизнь — не здесь. Уговаривать никто не станет. Вы знали о своей болезни и заражали умышленно, не щадя никого. Молчите? То-то и оно! А вас предупреждали, просили. Вы хоть кого-нибудь пощадили? Да мало этого, за свою услугу брали деньги. И немалые. Хоть бы совесть поимели. Вам-то ладно. А они причем?

— За удовольствие всегда платят оба, — ух мыльнулась Юлька. Шурка сидела подавленная, молчаливая. Казалось, она не слушала никого. Смотрела в одну точку на стене.

— Чего задубела? Это дело лечится. Тебе даже врачи говорили. Не трагедия. Этим с ранних лет болеют, а живут до старости. Не хандри, дура! Наслушаешься всяких баек. Ты лучше подумай, как выйдем через год отсюда. Умотаем куда-нибудь, где нас не знают. И плевать на день сегодняшний, он пройдет, а мы останемся, Шурка! Выше голову! Не поддавайся на ментовские страшилки. Мы и не такое пережили. Им и в страшном сне того не увидеть и не пережить.

— Да! Ты права! Надо стряхнуть с себя хандру, выйти из депрессии, иначе недолго сойти с ума, — согласилась Шурка.

У Шурки вдруг началась истерика. Сначала она закапала по щекам тихими слезами, какие вскоре полились ручьями. Из горла вырвались стоны, потом крик. Милиция вызвала неотложку, быстро объяснили суть дела. Медики осуждающе качали головами:

— Сделали из мухи слона, а еще взрослые люди! Довели человека до депрессии. Да у нас сифилисом с тринадцати лет болеют, и никто не сдох. Вот поколем пару месяцев девку, и пусть идет на все четыре стороны. Заразила она кого-то? А он видел, куда лез? Ей всего шестнадцать лет! Надо знать, куда соваться? Заразил жену? Сволочь он! Тут не ее, а его убить надо! Он большой человек? Ну и черт с ним. В жизни не по должностям людей меряют.

— Ha-ко вот, родная, выпей капельки. Успокойся, милая. И не реви. Не ты на него, он на тебя полез, на маленькую дурочку! Мало ему в городе здоровых баб! Дай испортить ребенка, искалечить ему все здоровье и жизнь. Я бы таким яйцы голыми руками вырывала, — негодовала врач неотложки. И выпроводив из дома милицию, сказала вслед:

— А ведь у вас тоже дочери и сестры. Кто за них даст гарантию? Кто удержит на краю пропасти? Много вас судящих и осуждающих. Но есть наверху один Защитник. Погодите, скажет и Он свое слово. Придет Его время, затрепещете. А ты, успокойся, девочка. В твоей жизни все только начинается…

— Жизнь, девчонки, штука короткая! Нам часто говорят, что человек волен управлять своею натурой, но жизнь доказала обратное. Все, кто пытается ущемить себя в чем-то, потом жестоко за это расплачиваются. И мы знаем тому массу примеров. Если тебе не суждено стать поваром или швеей, ты ими не будешь. Быть путаной тоже дано не всякой. На это нужны свои данные и способности. Используйте их, пока вы молоды. Я не ханжа, я психолог. И считаю, что ущемлять свои способности, стыдиться их, дело безнравственное и безнадежное. На всякий случай, имейте при себе презервативы. Они оградят от многих неприятностей. И помните, сифилис мы не просто глушим, а успешно лечим. И не надо придумывать трагедий. В жизни все поправимо кроме смерти, — сказала уходя.

Милиция больше не навещала девчат. Они послушно принимали уколы и таблетки. Вечерами отсыпались после работы и вскоре прослыли самыми скромными и сдержанными среди девчат-новичков. За ними увивались половина деревенских парней. Не помогали убеждения и уговоры милиции. Ребят тянуло к пухленьким девкам, какие по своей воле замкнулись от внешнего мира.

Их вызывали во двор песнями и плясками, какие устраивались прямо под окнами. Милиция не раз разгоняла оголтелые своры, но так и не сумела погасить пыл деревенской молодежи. Чем недоступнее становились девки, тем больше возникало к ним желания.

Соседи девчонок — дряхлые пенсионерки, жаловались Антоновичу на постоянные «сучьи базары», на беспокойство, но сами сладить с деревенскими не могли. А о девках что скажешь, если они сидели под замком и не участвовали в оргиях. Сами себе запретили разгульную жизнь на все два месяца и терпели.

Случалось, иные смельчаки пытались влезть в дом через чердак или окна, получали отпор и убирались восвояси с побитыми мордами, подранной одеждой. Но назавтра лезли снова.

Девчонкам надоела эта война. Но делать нечего, приходилось держать оборону.

— Всего два месяца терпения, и тогда ото-рвемся по полной программе, — уговаривали сами себя. А выдержать заточение было нелегко. Плоть просила, требовала, умоляла, но разум холодно и жестко запрещал всякие вольности.

Девчонки боролись с самими собой. А потом входили в дом, валились на койки и плакали навзрыд. Ведь тяжелее всего убедить самих себя, когда соблазн совсем рядом, стоит только снять крючок с двери. И снова будут жаркие поцелуи, объятья, пропахший сеном пот и слова:

— Дорогая, любимая, родная, единственная, жить без тебя не могу…

Это было так знакомо, что девок эти излияния давно не волновали и не трогали. Каждое признание казалось детским лепетом и ни одному слову не верили.

— Открой окошко, радость моя! Дай увидеть тебя. Больше ничего не хочу, — шептал кто-то за окном во дворе. Юлька слышала каждое слово. Накрывала голову одеялом и вскоре, похихикав, засыпала:

— Во, заливается, козел, будь помоложе, может, и поверила. Но не теперь. Знаю я вам цену всем. До первой ракиты доведешь, а потом задерешь юбку до пояса, на том вся твоя любовь кончится. Все вы одинаковы, отморозки.

— Какая любовь? Вы о ней понятия не имеете, — вспомнился громадный, темный двор пятиэтажек. Там ее загнал в подвал здоровый парень.

И задрав все возможное, устроил свое. Юлька пыталась кричать. Но он заткнул ей рот какой-то тряпкой и сказал на ухо:

— Потерпи, дура! Это недолго.

— Какая там любовь? О ней ни слова не сказал. Сунул в руки бутылку и пошел покачиваясь, забыв, что натворил.

— Ну, а чего воешь? Хоть что-то дал, не на халяву оттянул, — успокаивали старшие девки. А она плакала. Ей было обидно, что даже пожаловаться некому. Ее не понял никто. Старшие девчонки так и сказали, что это когда-нибудь случилось бы, мол, потеря невелика, все через это проходят. Когда-то надо стать женщиной, и теперь она равноправная средь всех. Что быть девкой в таком возрасте даже стыдно.

А тот парень даже не обращал на нее внимания. Будто ничего не случилось меж ними. Иногда здоровался пренебрежительным кивком головы, чаще и о том забывал.

Юлька решила поступить назло ему и стала крутить с другими. В подворотнях и под кустами, на скамейках и возле стенки. Он видел все, но не реагировал никак. И вот тогда Юлька покатилась по рукам. Она не отказывала никому. Ей даже интересными показались сравненья. Одни запоминались, другие тут же забывались.

Ей, много раз клялись в любви. Но все до первой близости. Потом клятвы забывались, и девка привыкла не обращать на них внимания. Знала, выговорившись, добьется своего и забудет имя. Так было всегда.

Она перестала смотреть на ребят. Ждала, кто сколько заплатит. Со временем познакомилась с такими же, как сама, поняла, что им тоже несладко. Нет удачливых иль несчастных. Они все были одинаковы, заброшенные судьбой в самый темный угол. Их любили в минуты пьяного угара, но никогда от души. Искренней, настоящей любви они не знали никогда. А и сами не любили. Не успевали привыкать.

Любовь воспринимали как потную, грязную постель, какую утром хотелось поскорее забыть.

Девки говорили о любви так, что их слушать не хотелось. Словно скабрезный анекдот рассказывали с мельчайшими подробностями.

— А что я от него поимела? Девки! Да гроши он заплатил. А сколько времени отнял. Нахаркал, как в душу. Да еще, урод кривоногий, вторую свиданку назначал. Я от этой еле отмылась, — плевалась Юлька.

— А мне подвалило счастье на колесах. Лысый на все места, ухватиться не за что. И там окурок. Короче, не выдержала, дала поджопника и согнала с себя прочь, сказала, что ему только с кошкой в любовь играть, а к бабе подходить незачем. Так эта падла по морде мне дал за правду. Зверушка — не мужик. Разве я виновата, что уродом его высрали. Да такому к бабам подходить грех. А он туда же, в сексуальные герои лезет, — поделилась Шурка.

— Ну, что там вы ноете? Сплошная непруха, не хахали. Вот то ли дело мне один попался. Много не говорил. Зато всю как есть обласкал. Я с ним себя впервые женщиной почувствовала, а не тряпкой, об какую всякий вытирает ноги. Он действительно мужчина и на деле это доказал. Без слов и клятв. Мне впервые не хотелось с ним расставаться, — вспомнила Тамарка, закатив глаза, сглотнув горячую слюну, и бабы поневоле поверили ей.

— Ты с ним больше не встречалась? — спросила Полина.

— Нет. Не повезло. Он исчез навсегда с моего горизонта, но навсегда остался в памяти.

— Девки! К вам милиция! Опять с проверкой! — заглянул в комнату бригадир.

— Пусть заходят! Все веселее будет.

— Скучаем, девчата!

— Нет, отдыхаем!

— Ну, у вас последняя неделя осталась. А дальше снова приедут обследовать вас. Кое-кого, а может, всех снимут с учета, и будете жить как все нормальные люди, без ограничений и надзора. Но о мерах предосторожности не забывайте. Они в жизни не лишние.

— А если в город сбежим?

— Еще некоторое время тут поживите. А уж потом катите хоть на все четыре стороны. Искать вас уже никто не будет.

— Жаль!

— Почему?

— Мы уже привыкли к вам! Хоть какое-то раз-влечение в этой глухомани. А то вчера в магазин пришли за продуктами, там мужик на катке подъехал, как вылупился на нас. Сам с виду чистый медведь. Аж страшно стало. А на баб смотрит, глаз не спуская. Сам из себя страшило огороднее, — затараторили девки.

— Не пугайтесь. Это Миша. Он семейный. И в сторону от своей бабы никуда. Она, в случае чего, сумеет с ним справиться. Он вас и пальцем не тронет. При нем всегда охранник в юбке, — рассмеялись милиционеры, но девчата не поверили:

— Этот, если с цепи сорвется, никакая охрана не удержит. Он сдвинутый. Вы только посмотрите на него.

— Каждый день видим Мишку, нормальный человек, только задевать его не надо. Свирепеет, вспыхивает как спичка.

— Да кому он нужен? — рассмеялись девки, вспомнив короткую, случайную встречу.

— Он очень добрый человек!

— Оно и видно. Такому в лапы не попадай. Живьем задушит, — впорхнули в магазин цветастой стайкой.

Их мигом окружили мужики и парни. Заговорили, стали назначать встречи, девчата, не слушая, присматривались к товарам. Им было не до свиданий. Девчата мечтали отдохнуть после работы и в магазин заскочили наскоро. Кое что купив, решили тут же уйти. Но вдруг на пороге перед ними вырос Миша. Стал перед Юлькой глыбой:

— А ты мне по кайфу! Слышь, крошка? Где-то непременно тебя прижучу! — хохотнул хищно.

— Иди в жопу, примат! — ответила девка грубо и, обскочив человека, пошла вместе со всеми не оглядываясь.

Мишка смотрел ей вслед, словно запоминая Юльку изо всех.

Девки плохо спали в эту ночь. Все им мерещились тяжелые шаги под окном, громадная тень во дворе, и утром они, не выдержав, рассказали о встрече Сашке.

— Успокойтесь! Мишка не насильник. Слово вам даю. Ни одну бабу пальцем не тронул и ни к одной не приставал.

— Это с остальными. Юльке при всех пригрозил. Ты поговори! Припугни гада, — попросили дрожа.

— Ладно. Нынче его встречу, — пообещал Сашка, и девки пошли успокоенные.

Нет, Мишка не появлялся возле дома девчат. Не подходил даже близко к ферме, какую заканчивали штукатурить. Его не было нигде. Но странно, девки невольно везде чувствовали его присутствие.

Даже страшненькая Полина, заслышав это имя, поневоле описивала трусы. Тамарка старалась о нем не говорить. А Шурка, напуская на себя равнодушие, попросту отмахивалась. Но ночью человек не волен над собой, и девчата, закрывшись на все крючки и запоры, ложились в одну постель, лишь к утру забывая о страхе.

Чем он был вызван, не понимал никто. Кстати, и Мишка теперь старался избегать встреч с девчонками. Но страх в них не погасил.

— Мне кажется, он врожденный убийца.

— Кто? — не поняла Юлька.

— Да Мишка!

— Откуда знаешь? Может, он очень добрый человек. Говорят, у него сын есть, славный бутуз и очень похожий на своего отца, люди говорят, что он очень добрый и ласковый, очень хорошо играет с детьми, никогда не дерется, всем поделится. А пацаны всегда похожи на отцов. Тот, кто родил ребенка, не способен обидеть человека. У него в генах это не заложено. А дети — копия своих родителей.

— Слушай, Шурка, а чего ты тогда лежишь под одеялкой и трясешься? Даже ноги у тебя холодные. Тебе чего бояться? Ведь грозили мне, а трясешься ты!

— Страшно почему-то! — призналась девка.

А тут, словно снег на голову, известие всю деревню облетело молнией, что не кто-нибудь, а именно Мишка уезжает всей семьей в Испанию. Радости не было конца. Девки до полуночи плясали. Все ж на целый месяц уезжает. За это время многое может измениться в жизни каждого.

Оно так и случилось. Милиция сдержала свое слово насчет Шурки.

Получив последние данные анализа, Шурку вернули в парикмахерскую, где та работала до панели.

А через три дня уехали Полина с Тамарой. Их снова взяли в кондитерский цех. Даже Зойку в конце недели увезли в пошивочную мастерскую. Всем им предоставили места в общежитиях, и только Юльку не забирали никуда. Она оставалась одна в большом пустующем доме, где было страшно и жутко одной.

— Почему меня не берут никуда? — спрашивала Юлька растерявшихся милиционеров.

— Так ты нигде не работала. Куда тебя брать? Снова на панель?

— Нет! Я туда не хочу! Пусть возьмут хотя бы дворником, почтальоном, курьером. Я на все согласна. Я не могу больше оставаться здесь одна, как в могиле! Увезите меня отсюда! — просилась девчонка.

— Милая, у тебя пока плохие показатели. Вот подлечишься еще с месячишко, и отпустим, куда захочешь. Держать насильно тебя здесь никто не будет. Подлечись и убирайся, мы только рады будем! — заявила врач, забирая пробирки и стекляшки. Юлька опять осталась одна, покинутая и забытая всеми.

На следующий день к ней с утра пришел Сашка и позвал работать на кормозапарник. Тут тепло. Ни дождя, ни сквозняков, ни холода. И даже в помощники ей дали троих ребят — деревенских грузчиков. Им не только поболтать, словом было некогда перекинуться за работой. Домой пришла такая, что лучше в зеркало не смотреть. Стянула с себя телогрейку и сапоги, бухнулась в постель, проспала до утра. Лишь утром увидела, что всю ночь проспала с открытой дверью.

Юлька криво усмехнулась:

— А чего ж это я боялась целый год? Кому нужна? Ведь вон никто к двери не подошел, а я как идиотка подыхала от страха. Да никому не нужна! Хоть голиком во двор выйди, никто не оглянется. Прошло мое время, ушли годы, все потеряно, — плакала девка, поверив, что без времени сделалась старухой.

В этот день она дважды виделась с Мишкой. Тот даже не оглянулся в ее сторону. Не узнал, или не захотел увидеть, кто знает, только Юльку взбесило равнодушие. В целой деревне, полной людей, она вдруг осталась совсем одна.

Ее поневоле потянуло к дорожницам:

— Да что ты сочиняешь? Какое презренье? Иль не видишь, уборка урожая идет. Кому теперь до кого? Не забивай голову чепухою. Забудь свое прошлое. Его давно забыли люди. Тебе и подавно помнить не стоит.

— Давай-ка лучше займись огородом. Картоху пора убирать. Глянь, какие дожди идут. Сгниет все в земле, и останешься в зиму без ничего. Что жрать станешь? Пора за дело браться, а не сопли распускать. Время поджимает. Не до слез теперь. Не смотри на людей. Некогда теперь обижаться на кого-то. Все работают дотемна, — упрекнула Ритка Юльку. И та в тот же день принялась за огород.

Баба сама копала и носила мешки. Возвращаясь с работы, шла на огород и ковырялась там до позднего вечера. Домой возвращалась, когда во дворе становилось совсем темно.

Тут уж не до девок и Мишки. Все руки в мозолях, спина болела, ноги подкашивались, но Юлька упрямо убирала картошку. Вот уже и половина огорода собрана, а силы уже на исходе. Но надо дальше убирать, — плетется по борозде.

Руки не держат ведро. Юлька спотыкается, падает лицом в борозду, встает со слезами. А тут вдруг пришли на помощь ей девчата-дорожницы. Без слов и просьб взялись убирать картошку. И через два дня весь урожай убрали. Следом справились со свеклой, морковкой, луком, перенесли в коридор капусту и, не ожидая благодарности, тихо ушли из дома. Юлька уже сама определила урожай, убрала в доме. Некогда было реветь, надо везде успеть самой. Отсортировать картошку, посолить капусту.

— Да куда тебе одной столько всего, завела бы какую-нибудь животину. И доход появился б, и в доме веселее. Все что-то кудахчет, домой зовет, ждет тебя, — советовали дорожницы. Так вот и взяла вначале десяток кур, потом пару поросят, там и корову привела в сарай, утеплив его и оштукатурив, как на работе.

— А что я с этим хозяйством делать буду, когда придется уезжать? — думала в растерянности. Она уже сдавала молоко и яйца. Ложилась спать в полночь. Совсем забыла о своих девчатах, с какими жила совсем недавно под одной крышей.

Не до них было. Юлька редко ходила в магазин. Старалась держаться незаметно. Но с нею нет-нет да и заговаривали бабы. Спрашивали, привыкла ли к деревне, с кем дружит, чем занимается вечерами. Отвечала как есть:

— Управляюсь по дому. А к ночи падаю с ног, как подкошенная. Времени не остается ни на минуту.

— Ты ж смотри, успей к Рождеству картоху перебрать, иначе вся срастется, потом не раздерешь, — советовали женщины.

— Хозяин ей нужен. Чтоб и подсказал вовремя и помог, — поглядывали на Юльку мужики. Та словно не слышала намеков.

А однажды, поздно вечером, в дом к Юльке постучали:

— Открой, не бойся. Это я, Панкратий, пришел к тебе посумерничать. Единой душой маешься. Вот и приплелся. Я не помешаю. Скажи, в чем нужда, подмогу.

Юлька как-то сразу поверила старому человеку. Накормила его. А потом вместе сели перебирать картошку.

— Чего это ко мне занесло? Иль дома дел нет, что по людям ходишь?

— Дел хватает. Как без них? Только нынче я не у дел. Невестка всем заправляет. Она хорошая хозяйка, ничего худого об ней не скажешь. Только и меня старого навовсе от делов откидывать нельзя. Помру от безделья. Не привык жить по-пански. А она одно твердит:

— Отдыхай, папаша!

— У меня от того отдыха кусок хлеба колом в горле становится. А она молодая, не понимает много. Вот и вздумал к тебе придтить. Авось, мои руки сгодятся.

Вместе они перебрали картошку, посолили ка-пусту. И все у них ладилось, словно много лет жили вместе.

Панкратий был не из любопытных. Не задавал лишние вопросы. Больше о себе, о своем прошлом рассказывал. Не докучал Юльке излишней болтовней. Случалось что-то дельное советовал. Подсказал, как капусту хранить до весны, как солить огурцы, чтоб хрустящими сохранились, как сделать хрен, чтоб он ко всякому блюду подошел.

Но самое главное навел порядок во дворе с дровами. Сложил их в поленницу, подмел двор, и сразу стало приятно и чисто. Хозяйская рука проявилась.

Вроде, незаметно почистил колодезь, вода в нем пошла чистая, звонкая. Там и забор выровнял, отремонтировал крыльцо, смазал петли на дверях. Все делал основательно, неторопливо, надолго.

— Дедунь, вы так делаете, будто я сто лет тут жить собираюсь. А мне, может, с месяц осталось. Увезут в город, и забуду все. Для кого стараемся? — смеялась Юлька.

— Человек предполагает, а Бог располагает Откуда знаешь, сколько проживешь в нашей деревне? Никто того не ведает. Вот, может, выйдешь замуж, родишь пару хлопчиков и забудешь свой город. Ну скажи, кто тебя там ждет? А тут семья держать будет, муж, дети.

— Опоздала я с семьей. Куда в мои годы выходить замуж, рожать? Кому я нужна? Вон какие девчата живут поодиночке. Им бы замуж!

— Никто свою судьбу конем не обскачет. Иная молодуха живет в вековухах. А другая и в серьезном возрасте мужика находит. Никто не угадает, что завтра ждет. Вон Степанида, какая пожилая, семейной стала. Нашелся ей человек. И живут друг дружке в радость. А рядом Динка мается. И собой пригожая, и образование при ней и все есть в доме, кроме хозяина. Никому не нужна девка. Сохнет, как цветок на клумбе. На нее не то пчела, навозная муха не садится. На гулянье придет, ее даже паршивый пастух обходит. Не то рядом встать, даже не остановится, бегом девку проскакивают.

— Может, не ее судьба? А вдруг появится какой-нибудь принц и возьмет замуж.

— Ой-ли, Юленька. Она уже сама в эти байки не верит. Все есть у ней, окромя девичьего счастья. А оно на дороге не валяется. Это счастье от самого Бога! Его заслужить и вымолить надобно.

— Только не мне!

— Отчего так-то кручинишься?

— Грехов много. Таких Бог не видит

— Никто того не ведает, кто мил Господу, а кто нет. Иная при красе и богатстве, гордостью болеет, царевича ждет. На простого мужика не глянет. А может, он лучше, а и царевичей на всех не хватит. Вот и останутся в вековухах наши Дуняшки да Марфушки. Под старость хватятся, ан не только царевичей, всех пастухов поразобра- ли. Вот и льют слезы, глупые, что в молодости слепыми жили. Да времечко уже не воротить. Ушло оно безвозвратно.

— Ты это к чему, Панкратий?

— А тебе советую не мечтать про звезды, надо на грешную землю смотреть, где обычные люди живут. Глядишь, оно все и наладится.

— Только не в моей жизни!

— Пошто так?

— Я из невезучих!

— Это ты кинь, голубка! Смотри вокруг чисто, да меньше реви. Всякую судьбу Господь знает и видит, и милостью не оставляет.

— Всех девок в город увезли, каждую при-строили. И только меня оставили, нигде не нужная, никому, разве не обидно?

— Ну да, больно так-то поджопники от судьбы получать. Но, видать, грехов немало утворила, что такое получаешь. Не бывает слезы без горя. Видать, немалая твоя вина в ней.

— Дедунь, я не грешней тех, кого в город увезли. Но их Бог увидел, а меня нет. Но почему? Чем я хуже их, скажи!

— Я их вовсе не знаю. Но помни, всякому воздается от Господа. Не сетуй, молчи.

Так до глубокой ночи говорили. Потом Юлька шла на работу, а Панкратий оставался дома за хозяина.

Лишь случайно, через месяц, узнала Юлька от деревенских, что выгнали деда из собственного дома. Умер его сын от чахотки. Остались трое детей. Баба посчитала, что нахлебников и так много. Так-то собрала дедовы вещички в узел, выставила за ворота. Куда деваться старому. Вспомнил о Юльке. В милицию жаловаться не пошел. К чему внуков срамить? Да и сколько то жизни осталось? На его счастье, Юлька не выгнала чужого старика, приняла как своего. И прижились быстро, ровно свои.

Они не спрашивали друг друга о родне. Он само проскальзывало в разговоре:

— А моя невестка все меня бурчалкой звала, вроде ругливей меня в свете нету, — посетовал Панкрат.

— Эх-х, мне б тебя раньше в отцы, — посетовала Юлька вздохнув.

— Я плохой отец. Сына не досмотрел. Помер он у меня от чахотки. Каб я вместо него помер, это куда правильней было бы. Но наверху видней, кто нужнее. Может, он там счастливее, чем здесь. И нет болезни и забот. А я вот маюсь, видно, тоже за грехи свои страдаю. Но уж недолго мне осталось. Ты потерпи, голубушка, я не заживусь. Чую, земля к себе тянет. А коли так, век мой недолог.

— Дедунь, живи подольше. Мне с тобой хорошо и спокойно. Никто лишний в дом не лезет. Живем спокойно, что еще нужно?

Сашка-бригадир все реже заглядывал в дом, к Юле. Когда появился Панкратий, заглядывал раз в неделю, узнавал, нужна ли Юльке помощь. Та отвечала молчаливым взглядом. Ей хотелось в город, надоела деревня с ее серыми, однообразными буднями. Но помочь он ей не мог. Кто-то сверху указал придерживать Юльку, и та жила в деревне помимо воли.

Даже милиция, увидев Панкратия и поговорив со стариком, перестала навещать Юльку, словно навсегда забыв о ней.

Лишь врачи приходили. Сделают уколы, дадут таблеток и, поговорив недолго, уходят. Всем было некогда и не до нее.

Юлька жила отшельницей. Иногда, очень редко, ее навещали дорожницы.

В основном они приходили на Рождество, на Калядки, а еще на Пасху. Баба научилась у них печь пироги и куличи, делать творожную Пасху, крашенки и всегда радовалась, когда бабы ее хвалили.

— Вот на этот раз у тебя куличи удались. Да и пироги получились отменные. А какие вкусные, во рту тают сами.

— Юлька, да ты кондитер! Глянь, как здорово получается! — хвалили девки. Юлька цвела от ра-дости. И вдруг вернулась на следующий день, а в доме пусто. Никого. Панкратий словно испарился.

Баба искала его повсюду. Но ни в спальне, ни в подвале, ни в сарае не было старика. Он словно приснился и исчез.

— Дед! Дедунька! — охрипла Юлька от крика и решила навестить его дом. Там ее встретила невестка и сказала, пожав плечами:

— Давно не приходил. Не знаю, где он? Ищите дома, может, в колодезь упал.

Юлька кинулась домой бегом, вызвала милицию. Нет, в колодезь не упал. Попал в больницу и сразу с приступом сердца. Когда проверили, оказалась стенокардия.

Юлька приволокла ворох таблеток. Сидела возле деда до глубокой ночи. А утром шла на работу, шатаясь.

Старика выписали через три недели. Когда врач спросила, кем она доводится, не поверила, подумала, что дочь. Но из своей семьи никто не навестил деда.

— Вот так оно, Юленька! Нет у нас родни. Ни у тебя, ни у меня. Чужой бедой в свете живем. Никому не нужные.

— Дед, неправда! Пусть я говно, но я люблю тебя как своего родного! Живи подольше и, пожалуйста, не болей больше. Я не вынесу, если с тобой что-то случится.

В этот день к Юльке пришли все дорожницы, впервые за всю жизнь отмечали день рождения старика. Он цвел маковым цветом. Человек радовался как ребенок, ведь ради него собралось столько гостей. А тут еще и Сашка нагрянул со всей семьей. На несколько минут заскочил Иван Антонович. А старик украдкой смотрел в окно, может, придут внуки, может, вспомнят. Ведь вон сколько гостей собралось в доме. Чужие, а помнят, поздравляют. Вон сколько подарков принесли ему, чужому. А эти свои! Неужели забыли совсем? Трясутся руки человека, и предательски болит сердце.

— Деда! Что с тобой? — заметила Юлька по-бледневшее лицо, уложила старика в постель, вызвала неотложку.

Через час приступ был снят.

Дед спокойно спал на диване, и Юлька решила сбегать на работу, совсем ненадолго, на, часок. Ведь дел немного.

Когда вернулась с фермы, не поверила глазам. Дед лежал на полу, раскинув руки. Остекленевшие глаза были открыты. Старик не дышал. Он слишком долго ждал внуков. Они вовсе забыли про день рождения деда и играли во дворе в футбол.

— Ваш дед умер! — сказал врач, приоткрыв дверцу неотложки.

— Дед? Так он совсем старый был. Мы думали, что его давно нет на свете. Смотри, как долго он протянул. Отец на сколько меньше прожил, — побежали на огород за мячом.

— В доме есть кто-нибудь из старших? — спросили врачи.

— Мамка. Но она на работе.

— Передайте ей, что дед умер.

— Ей некогда. Она всегда занята.

Невестка так и не появилась в морге. Вместо нее пришла Юлька, принесла белье и одежду старику, купила гроб, заказала могилу, оградку и крест.

— Чего ты ревешь, ведь он совсем чужой тебе человек, — успокаивали дорожницы.

— Эх, бабы! Жаль, что жизнь короткая, что он не мой отец иль дед, какою бы я была счастливой, — выдохнула тяжелый ком женщина.

Она вернулась после похорон совсем разбитой, усталой, измученной.

— Юлька! Ты посмотри на себя, что с тобой, — удивились бабы. И добавили:

— Ты постарела лет на тридцать.

— Я потеряла единственного друга и теперь знаю, что такое потеря. Как мне тяжело сейчас. Лучше бы я ушла, а он бы жил! Мне так будет не хватать его, моего самого лучшего дедуни.

— Успокойся, Юля! Ты, как старая девочка так и не сумевшая справиться с бедой. Но ты пережила большее и держи себя в руках. Иначе сама скоро уйдешь за дедом.

— Возможно, это было бы лучше, — ответила сухо, серьезно. Девчата поневоле переглянулись.

— Юль, давай доведу до дома, — услышала девка и увидела парня, какого никогда не встречала в деревне.

— Ты кто? Откуда знаешь меня?

— Я Костя! К бабке приехал на каникулы из города. Они с покойным дружили. Вот и хочу помочь тебе. Думаю, не помешаю.

Дорожницы быстро отошли в сторону, Костя взял Юльку за локоть, уверенно повел по улице к дому.

Человек как-то быстро сориентировался. Убрал со стола посуду, что-то мыл, выносил ведра. Накормил скотину, оравшую на весь сарай. Потом подсел к Юльке:

— Хочешь чаю?

— Ничего не хочется. Я так устала жить.

— Это уже депрессия. Из нее немедля надо выходить. Иначе финал будет тяжелым. Ты сиди, я все сделаю сам. Я не помешаю тебе. Главное, отвлекись от прошлого. В нем мало света, но всегда есть луч надежды, только надо набраться сил и дойти до него. А главное, сохрани этот лучик в себе. С ним ты выживешь. Ведь ты очень сильная и красивая, как роза, выросшая в чужом саду, где мало тепла и любви. А тебя есть за что любить. Но об этом потом. Мы не будем спешить, у нас много времени и мы с тобой молоды…

— Костя, о чем говоришь? Вон дорожницы приходили на похороны. Знаешь, сказали, что я лет на тридцать постарела. И мне теперь одна дорога следом за дедом. Этим-то к чему врать?

— Юля! Все зависит от настроения. А ну, умойся, приведи себя в порядок, причешись и сними траур. Он всегда старит человека. Увидишь, как ты изменишься. Нельзя зацикливаться на горе. Его нужно переносить достойно. Не верю, чтобы Панкратий одобрил твое сегодняшнее состояние. Он мудрым был. И говорил, что живое для жизни рождается. Нельзя распускаться, девочка! Ты покуда еще ребенок!

— Костя! Если б знал, кто я, ты близко не подошел бы ко мне. Ведь я не зря в этой деревне мучаюсь и мне запрещено появляться в городе! Это не шутка! Я страдаю от этого заточения, но выехать никуда не могу!

— Юля! Расскажи о себе все, что можешь. Сама расскажи.

— Зачем? — удивилась девка.

— Я хочу знать правду.

— Тебе она ни к чему. Мы случайно встретились и так же расстанемся.

— А если я не захочу уйти?

— Не только уйдешь, а убежишь, как от прокаженной, — усмехнулась Юлька.

— Ты плохо знаешь меня. Я никогда не бегу от информации, какою бы она ни была. Даю слово, если мы и расстанемся, то только не врагами.

— Плесни еще чаю, но покрепче! — попросила Юлька и заговорила тихим, глухим голосом. Она рассказала Косте все: о детстве и юности, друзьях и подругах, об отце.

— А где твоя мать? Куда делась?

— Я не знаю правду. О ней никогда не говорил отец. Видно было, что надо умолчать, чего стыдиться. Он даже пьяным не проговаривался. А значит, молчание было не случайным. Но и другое, не зря меня воспитывал он, а не она. Все говорили, что она умерла. Но он никогда не поминал, не ходил на могилу. И не называл ее имя. Я не запомнила ее мертвой. Не было гроба, поминок, похорон. Мне кажется, он заживо ее похоронил. Мне было слишком мало лет, и я почти ничего не помню. С ним было горько. Но с нею не легче, раз сумела оставить. Если она и впрямь умерла, пусть простит мою злую память. Но после нее у меня никого не осталось. Я одна в этом свете, как чужая беда, подброшенная на чужой порог.

— Юлька! А ты способна изменить свою жизнь?

— В каком смысле?

— Все поменять и стать иной?

— Не знаю! Не пробовала. А что ты хочешь; предложить? Ведь я не ребенок!

— Юлька, люди меняются даже в зрелом воз-расте. Ты же совсем молодая.

— Костя! Я столько пережила и перенесла, что мне кажется, будто прожила тысячу лет. Поверишь, жить не хочется. Я все видела и испытала. Я не хочу никаких перемен. Мне горько, что живу впустую, помимо воли. А уйти из жизни самой не хватает смелости. Хотя мысль о том возникала не раз. Я была бы рада уйти насовсем, но без чужой помощи. А такого случая нет. Мне надоело тянуть резину безысходности и быть рабой непонятной ситуации, в какую невольно загнала жизнь.

— Я не пойму одного!

— Чего именно? — удивилась Юлька.

— Почему хнычешь? Что жалуешься на судьбу и поливаешь слезами? Что ты потеряла? Отца? К сожалению, все родители когда-то уходят. Мать? Но ты и не помнишь ее. Детство? Оно теперь у многих сродни твоему! Юность? Она покуда в твоих руках, как и жизнь. Саму себя оплакивать прежде времени дело неблагодарное. Ты в этой жизни потеряла единственного друга. Стань достойной его памяти и постарайся жить как он, уповая на судьбу. Поверь, она сама тебя найдет, даже когда перестанешь ждать…

— Костик! Ты очень добрый человек, совсем, как дед. Но и я уже не девочка. Мне очень хочется жизни, какую я люблю и никогда не смогу получить. Я это чувствую и умру в этой деревне забытой, ненужной никому. Мою могилу будут пинать ногами и говорить вслед грязные слова. Может, даже заслуженно, и все же обидно. Хочется лежать среди своих, чтоб все понимали и жалели. Ведь в жизни так и не увидела хорошего. Меня никто не любил. А я только деда. Но и его не стало. Одной на свете и горько, и тошно. Впрочем, к чему это тебе говорю? Каждый в своей судьбе пережил свою трагедию.

— Ты говори, Юлька. Тебе надо выговориться. Как сама с собой поспорь. Это нужно. Я лишь случайный слушатель.

— И ты не будешь смеяться надо мной?

— Ни за что! Даю слово.

— И ты не полезешь ко мне как к бабе?

— Даже не подумаю!

— А почему? — удивилась Юлька искренне.

— Ты не в моем вкусе. Я люблю энергичных, живых женщин, искристых и веселых. Размазня не для меня. Слабых не уважаю. На них нельзя положиться, нельзя им доверять. Слабый всегда бескрылый. Я таких не признаю.

— А ты неправ.

— В чем?

— Ты попал под такое настроение, под плохую ситуацию. Но я переломаю ее и себя.

Костя ушел под утро, поцеловав крепко спящую Юльку в щеку. Она не услышала и не проснулась. Только утром с трудом вспомнила, что у нее кто-то был в гостях.

Может, она и вспомнила бы о Косте, о ночном разговоре с ним, но на ферму прибежала Ритка. Вся растрепанная, бледная, что-то несвязное несет. А что — не понять. С трудом поняла, что бабке плохо и Ритке надо срочно вернуться домой.

Юлька отпустила ее без лишних вопросов, осталась одна, без помощницы. К обеду изрядно вымоталась от жары и пара. Занемели руки и ноги, она решила передохнуть, и в это время на ферму пришел Костя. Юлька узнала и обрадовалась его приходу. Парень много не говорил, заменил Юльку, надев брезентовый фартук, сапоги, стал размешивать комбикорм, приказав девчонке отдыхать. Та через час решила заменить парня. Так до вечера они спокойно отстояли смену и вечером вместе пришли домой. Девка, растопила печь, взялась готовить ужин, Костяк помогал не спрашивая. Он управлялся, как хороший хозяин. Юлька даже позавидовала расторопности человека. А тот успел пожарить картошку, рыбу, сделал салат из помидоров, нарезал хлеб.

— Ты не устал со мной возиться?

— Если б так, не пришел бы.

— А зачем пришел?

— Тянет к тебе. Мне интересно и тепло с тобой. Такое бывает редко. А что, я надоел тебе? Ты только скажи.

— Хочу знать, ты такой как все или только прикидываешься? — усмехнулась Юлька.

— Я сам по себе! Такой как есть. Другим уже не буду.

— Это классно! Знать все и не воспользоваться! Такое и впрямь впервые!

— Всему свое время. Я хочу не завоевывать тебя. Жду, когда сама меня захочешь и попросишь о том.

— Ну, это что-то новое. Такого не дождешься никогда. Забываешь, кто я есть, — усмехнулась Юлька.

— Да! Но прошло время. Оно меняет всех…

— У тебя были подруги?

— Конечно!

— Я имею в виду близкие отношения с ними?

Костя покраснел. Но ответил честно:

— Не часто, но случалось. Хотя на наших отношениях это не отразилось.

— А почему ты не женат?

— Мне надо закончить свой политехнический, стать на ноги и главное найти ту единственную, какую смогу назвать женой. На это потребуется время.

— И много?

— Не меньше трех лет.

— О как долго. А самому сколько будет?

— Совсем немного до тридцати, самый зрелый возраст. Или это много?

— Для кого как.

— Можно сократить, если в том возникнет необходимость. Но пока ее не вижу.

— Костя! А ты кого-нибудь любил?

— О! Это вопрос по теме. Сказать честно, я по натуре человек увлекающийся. Вот таких в жизни было много. Быстро загорался, еще быстрее остывал. Вот у меня была первая любовь. Мы с нею за одной партой пять лет сидели. Потом я понял, что не по мне человек и пересел к другой. С тою год. Больше не выдержал. Потом с третьей. Тоже год. И так до десятого класса, пока не влюбился в учительницу-практикант- ку. Хорошая девочка, мы и теперь с нею дружим, конечно, без секса, ну как обычные друзья. Она для меня кореш. Иначе назвать не могу.

— Ну, а сексуальные с кем были?

— Юля, зачем тебе такие подробности? Ну, не святой же я. С кем-то бес попутал. Разве такого не бывает. Но ни одну не добивался силой. Только по обоюдному желанию. На меня и теперь никто не обижается. Я никого не опозорил и не ославил по городу.

— Таких мало! — вздохнула Юлька.

— Считаю недостойным рассказывать вслух о победе над женщиной. Да и победа ли это? Когда соединяются двое, это их радость. И разносить ее по всему свету просто грязно и недостойно звания мужика. Пусть светлая память о тех минутах живет меж ними светлой сказкой, чистой тайной, в какой никто не вымоет грязные руки.

— Любовь, она, как солнце. Его надо любить какое есть, вместе с пятнами-веснушками, и радоваться, что живет в сердце.

— А если не живет, если нет ее, если все потеряно, сожжено и порвано?

— Надо искать замену. Без нее немыслима жизнь. Без любви человек умирает.

— Не сдохла, как видишь. Живу себе во зло! — не согласилась Юлька дерзко.

— Вся к живет как может!

— Ты хороший и добрый человек. Но не для меня! Не моя ты сказка. А потому давай не будем пудрить друг другу мозги. Я не признаю платоническую любовь. Считаю ее болезнью психопатов. Мы слишком разные. Ты живешь по программе, а я сердцем. Что подскажет, я так и поступаю. Ты не зажигаешь. Хотя хороший друг. Расставаться с тобою обидно, но и тянуть время нет смысла. Пойми меня верно. У тебя слишком все продумано. Я так не могу. Мне нужен ветер и крылья. Да такие, чтобы в бурю удержали.

— Не спеши, Юля! Порвать никогда не поздно. Закрыл двери и все. Больше не увидимся, — привстал Костя, словно собираясь уйти.

— У тебя сотовый телефон имеется?

— Конечно!

— Дай номер. Может, понадобится, позвоню тебе, когда настроение выровняется.

— Тогда чуть позднее приди, мне помыться надо. Не обижайся, с этой работой себя человеком считать перестанешь.

— А ты мойся. Я не помешаю.

— Смеешься? Как так можно?

— Я даже спину потру. И поверь, ничем не! обижу.

Юлька впервые в жизни мылась в присутствии парня. Он листал журнал и даже не оглядывался на девку.

— Импотент! Или слишком много обо мне наслышан. Сидит, как свечка в стакане, и не пошевелится. Вот это выдержка, — удивлялась девка и решила растормошить Костю, накинула на себя вафельное полотенце, села в кресло напротив:

— Юлька! Но не до такой же степени. Я все же живой человек и предел всему имею. Не надо меня так дразнить. Оденься. Хоть халат накинь. Не сиди так нахально. Я все-таки мужчина, считайся с этим.

— Ты, мужчина? Да чем такое докажешь?

Костя мигом повалил ее на диван. Полотенце живо вылетело из-под Юльки.

— Нет! Ты еще не готова и не хочешь меня. А я хочу, чтоб ты закипела от страсти.

— Сначала двери закрою. А потом докажу тебе! — вылетела в коридор и прямо налетела на Ивана Антоновича:

— Прикинься хоть чем-нибудь. Чего по дому русалкой бегаешь?

— Я мылась!

— А чего дверь не закрыла? Короче, слышь, завтра тебе выходной, отсыпайся хоть до вечера, русалка голожопая! — выскочил во двор, ругая на все лады бабью беспечность. Костя хохотал от души.

— Ну чего хихикаешь надо мной! Вот такой прикол получился. Хотела тебя промять, а налетела на старика. Все желание испортил, старый козел, — ругалась Юлька, а Костя, обняв девчонку, зацеловал ее всю. Та и не ожидала. Он целовал смеющийся рот, скрипящее, розовое тело.

— Костя! А вдруг я еще не вылечилась? У тебя есть защита?

— Конечно, — усмехнулся парень и в секунду овладел Юлькой. Та, соскучившись по мужчине, лежала послушно. Ей не хотелось дышать и шевелиться. Она обняла человека, словно желая слиться с ним воедино. Вот уже и ночь во дворе настала. В окнах погас свет. А эти двое словно забыли о времени. То смеются, то стонут. Юлька обцеловала всю шею и грудь человека.

Лишь под утро, о чем-то вспомнив, попили чай.

— Так как тебя Антонович назвал?

— Голожопой русалкой, — поджала губы обидчиво.

— Теперь ты ему с неделю сниться будешь. Такое счастье обламывается мужикам нечасто. А главное, перестанет себя стариком чувствовать и научится стучаться в двери, старый пердун.

— Костя! А ты завтра придешь ко мне?

— Я не собираюсь уходить.

— А как же твоя программа?

— Мы немного изменим ее.

— А как? — села на колени, обняв парня за шею, припала к плечу послушной девчонкой и тихо слушала каждое слово человека.

Костя говорил тихо. Он впервые рассказывал о себе девчонке, какую почти не знал.

— Живу в городе вместе со старой бабкой. Она вырастила и подняла на ноги. Выучила; И хотя сама абсолютно неграмотная, меня выучила, заставила закончить институт. Хотя это было очень нелегко. В семье кроме меня еще пятеро ребят. Все разные. Никто ее не послушался. Даже школу не закончили. Бросили, не дойдя до семилетки. Все работать пошли. Кто куда, где можно было получить хоть копейку. Слесарями, мойщиками, только один водителем стал. Короче, дальше чернорабочих не продвинулись. Может, еще в том дело, что родители пили беспробудно. Дети им приносили на выпивку, а оставшиеся пропивали сами. А потом дома были базар и разборки. Это так угнетало. Каждый подсчитывал, сколько принес и сколько пропито. Упреки сыпались на все головы. Перепадало и мне, я был младшим и защититься не мог. За меня вступалась бабка. Она разгоняла всех. А меня прятала на печку, там не достать и не увидеть. Я единственный помогал ей всюду. Потом братья постепенно растворились. Один застрял в армейке. Там выучился, стал майором. Второго взяли в милицию. Третий на флоте работает. Даже доволен. Редко приезжает в отпуск и говорит, что в Смоленск никогда не переедет. Называет его глухой деревней, провинцией. А ему нужны портовые города с их весельем и шумом. Я даже не знаю, имеют ли они семьи, детей. Они крайне редко пишут о себе. Видно, не считают нужным сообщать. Да и зачем, кому?

— Ну, хотя бы родителям!

— Их давно нет. Оба умерли от пьянки. Отравились какою-то «Роялью», техническая гадость, но ее пили как спиртное. Спасти не удалось. Оба в одну ночь ушли. Перебрали дозу, так и не очухались. Хотя умерли в здравом уме и доброй памяти. Все меня уговаривали не пить и держаться подальше от спиртного. Кроме меня их никто не слышал. Все были в разъездах и на похороны не приехали. У каждого сыскались дела важнее, и я вдвоем с бабкой похоронил обоих. Братья, узнав, не огорчились. Помянули коротко и тут же забыли. Никто надолго не задержался. И только я не смог оставить бабулю одну.

— Она жива?

— Слава Богу! И хотя в последнее время часто болеет, ходит на своих ногах. Дома сама управляется. Это она меня всему научила. Я ей за это очень благодарен.

— Сколько же ей лет?

— Скоро девять десятков. А с виду и не по-думаешь, хотя горя перенесла море. Никогда не хнычет и не жалуется.

— А где ее дед?

— О, этот давно от нас ушел к другой женщине и живет там почти два десятка лет. Бабка о нем забыла.

— А ты видишься с ним?

— Зачем? Он чужой человек. Я забыл, как он выглядит. Да и кому нужен бездомный пес. Другого звания ему нету.

— А старшие братья вам помогали?

— Очень редко. А и помощью эти гроши назвать смешно. Помню, наш матрос однажды расщедрился, и когда я поступил в институт, прислал много денег. Мне на все хватило. Но это был единственный случай. Больше никто не отважился. А может, свои заботы заели, понимаешь как в жизни бывает? Зато и я кроме Вовки-матроса никому не должен.

— А на что живете?

— Бабуля получает пенсию. А еще от хозяйства доход. Корова да куры, сама знаешь, излишки, конечно, продаем. Там и зелень с огорода на базар выносим, без копейки не сидим, жаловаться грех. В прошлом году даже дом отремонтировали, привели в полный порядок, газ подвели, воду, туалет поставили, так что теперь все как у людей.

— А тебе еще долго учиться?

— Почти год. Это совсем немного.

— А какой у вас дом?

— Как у всех. Три комнаты, кухня и столовая. Ну, конечно, подвал, кладовка, сарай, все имеется. Без того нельзя.

— А ты где-нибудь работаешь?

— Хочу подработку взять в вечернее время. Пока семьи нет, время остается, надо скопить на компьютер. Тогда вообще классно будет. Мы с бабкой уже собираем на него.

— Тяжко тебе живется, — вздохнула Юлька.

— Да ничего! Другим куда как хуже и не жалуются. Смотря как к жизни относиться. Да, я не богач, но и не нищий.

— Понятно, почему семью решил завести не раньше трех лет, — поморщилась Юля.

— А куда теперь приведу, в нищий рай?

— Зато это твое! И тебя оттуда никто не выкинет.

— Тебя тоже!

— Мне в любое время могут поджопника дать и велеть выметаться вон.

— А в городе, где живешь?

— Раньше с подругой жили. Но теперь у нее обстоятельства изменились. Ее в содержанки взяли. А значит, сама себе не принадлежит. И мне, понятное дело, путь туда заказан. Надо какой-то угол искать, снимать комнату или квартиру, чтоб где-то приткнуться. Иного выхода нет. На улице не проживешь, менты сгребут. А возвращаться на панель не хочется. Но где найти работу, чтоб дали жилье?

— Надо поискать с общагой. Вон, как твоих девок расселили, все устроены.

Юлька сразу отодвинулась от Кости. Интерес к разговору пропал. Она мечтала, что парень предложит ей место в своем доме. Но тот и не подумал, и девке стало досадно.

— Слушай, Костя, я думала, ты возьмешь меня к себе. Я бы не обременила никого. Помогала бы по хозяйству, еще и приплачивала сколько-нибудь, — не выдержала девка. Костя рассмеялся:

— Ну, это нереально. Моя бабуля человечек особый. Ни с кем не ладит. Не дружит ни с кем из соседей. Единственного меня признает. Потому что за годы привыкли и стерпелись. Другие с нею больше трех дней не уживаются. Зачем же мне в собственном доме нужна война? Причем жестокая, постоянная. Бабка человек очень строгих правил. Узнает о твоем прошлом, на порог не пустит, поедом начнет грызть, и я ничем не смогу помочь. Это ее дом, она там хозяйка. Никого не потерпит и не примет. Это точно. И хотя лет немало, везде старается обойтись сама, помощи ни у кого не попросит. Так что жить с нею в одном доме нереально. Я как-то пытался привести на квартиру однокурсника. Он — парень, на второй день сбежал и сказал, что баба-Яга против моей старушки сущий ангел. И с тех пор наш дом обходит за три километра. Я тебя такого испытания не посоветую. Хотя сам от нее в восторге. Но это моя бабка. Она мне и папка, и мамка, и вся родня — в одной обойме. Для меня лучше ее на свете нет. Но я сказал сущую правду. Отбрось иллюзии, я ничем не смогу тебе помочь.

— Костик! Но ведь когда-то у тебя будет своя семья. И жену поневоле придется приводить домой.

— Я скорее соглашусь снять квартиру, комнату, но только не вести жену к бабке. Это значит, что она на первый же день убежит от меня.

— А ты уже пытался?

— Ко мне однажды зашла однокурсница. Лекцию переписать. Ну что тут такого? Зато с тех пор мы не здороваемся. Она любую выгонит, испозорит и унизит. Найти с нею общий язык нереально.

— Как же ты с ней уживаешься?

— Потому, все считают, что у меня терпенье слоновье. И я с ними согласен. Я в себе выработал иммунитет, какой гасит раздражение против старух. Я не реагирую на них.

— А как же ты занимаешься?

— На это время бабка немеет, как рыба. К науке, к занятиям у нее святое отношение. Тут нельзя говорить лишнее.

— Значит, умеет управлять собой?

— Юлька! Ты просто не знаешь мою бабку. Черт в юбке против нее грудное дитя.

— Вот это да! — изумилась девка. И добавила:

— Чем иметь такую родню, лучше никого не надо.

— А ничего! Живем мы с нею много лет. Привыкли друг к другу и не жалуемся.

— Ну что ты ей скажешь, когда вернешься домой? Ведь она спросит, где ты был?

— Спросит и скажет как всегда:

— Сходи в баню! Каждая баба инфекция.

— На том все закончится. Второго вопроса не жди. Больше ее ничего интересует.

— А пытался говорить с нею о семье?

— Да Боже упаси! Мне еще жить не надоело.

— Бедный Костя! Да тебе хуже, чем мне живется. Как же ты убегаешь ко мне, как она тебя отпускает?

— Бабка не знает, куда ухожу. Да и зачем ей такие подробности. Пусть живет спокойно.

— А если узнает?

— Что-нибудь придумаю.

— Костя, ты, видно, очень послушный?

— Не всегда и не со всеми. Ты и бабка исключение из правил. А по натуре я циничный и грубый человек, далеко не тот, каким тебе по-казался.

— А мне кажется, что ты очень ласковый и покладистый человек.

— Смотря в какой ситуации и с кем!

Костя глянул на часы и спешно засобирался.

Даже рубашку надел наизнанку, над чем сам посмеялся:

— Куда ты так торопишься? — удивилась Юлька.

— Бабке надо помочь со скотиной управиться. У нас четко определены обязанности, и я не могу ее подводить, — торопливо одевался парень, наспех поцеловав Юльку.

— Ты сегодня вечером придешь?

— Постараюсь. Думаю, что да! — поспешно выскочил в двери. Шло время. Юлька приготовила ужин на двоих, убрала в доме, терпеливо ждала Костю. Но тот не шел и не звонил.

Девка металась по дому, ругала себя, что не записала номер его телефона и злилась на парня:

— Небось, оттягивается «козел» с другою и тоже вешает ей лапшу на несговорчивую бабку. Так я и поверила, что старая кудель командует им.

Когда девка уже ложилась спать, раздался телефонный звонок:

— Юленька, это я! Не обижайся, прийти не могу, бабка серьезно заболела. Возле нее куча врачей. Настаивают на больнице, но она ни в какую. Лежит под капельницей. Подозревают инсульт. В ее возрасте это опасно. Пришел, а она встать не может. Я вызвал неотложку. Врачи сказали, еще бы час и вызывать было бы не к кому. Вот и свиданье чуть похоронами не закончилось.

— Но все обошлось, успокойся. Выздоровеет твоя бабуля. Старые люди крепкие.

— Дай Бог, чтоб беда минула. Как только ей полегчает, я обязательно приду. Не серчай, но теперь прийти не могу, — торопливо выключил трубку.

Едва коснулась головой подушки, услышала стук в двери:

— Юлька, выручай, Ритка вконец сдала. Температура под сорок, баба сознание теряет. Придется завтра одной вкалывать, не будет напарницы. Ты уж крепись. Хотел кого-нибудь из баб к тебе послать, но все заняты. Постарайся сама справиться, — говорил Сашка.

— Врачей вызвал?

— Конечно, Ритку в больницу увозят.

— А ребенок?

— С нею! Куда же его такого кроху?

…Юлька идет на работу, едва различая в темноте дорогу. Ей хочется спать. Но куда там…

В кормозапарнике сыро и душно. Но двери открывать нельзя. Юлька протиснулась, ввалилась на ферму и словно обрела второе дыхание. Некогда расслабляться. И снова сыпет в кипяток комбикорм, затягивает на лестницу мешки. Они кажутся непомерно тяжелыми, сырыми.

— Давай помогу, — кричит грузчик.

— Да ты мешок распори. Подай нож. — Но нож не удержала, упустила в запарный чан.

— Вот непруха! — сетует Юлька.

Кто-то сбоку подал ножницы.

Иван Антонович выручил как всегда.

Как достояла смену, и не помнит. Домой шла, шатаясь, уже по сумеркам. А возле ворот чья-то фигура маячит.

— Юлька! Ты, что ли? Завтра меня к тебе в подручные. Вдвоем будем вкалывать. Так Иван велел, — слышится голос из темноты.

— В шесть утра чтоб на месте был, — ответила сипло и ввалилась в калитку. Хотела закрыть, но следом вошел человек.

— Тебя куда черти несут? — оттолкнула мужика.

— К тебе!

— Зачем? Кто звал?

— А че одним можно, а мне нет? Я что, рыжий?

— Отваливай, козел, отморозок недоношенный!

— Тогда сама ищи себе помощника, я не приду. Ишь, цыпа выискалась! Видали мы таких.

Юлька пошла к Сашке, того не оказалось дома, и она побрела к Ивану Антоновичу.

— Что? Это я приказал! — сорвался из дома без шапки и вскоре вернулся с гундосым человеком.

— Завтра выйдешь на работу с нею и никаких притязаний. Слышь, иначе яйцы в запарнике сварю. Прямо вкрутую. Ишь, кабан холощеный, тож в мужики полез, собачья кила! Попробуй не выйди! Завтра из хозяйства вылетишь, черт сопливый!

Сколько дней прошло, все сбились со счета. Ритке никак не становилось лучше. Как говорили деревенские бабы, она таяла на глазах. Ее жалела вся деревня. Еще бы! Малое дитя на руках, а у бабы заражение крови.

Юлька лишь один раз пришла навестить напарницу и та попросила:

— Возьми себе мою малышку, если со мной что-то случится. Тебе это доброе Богом зачтется на небесах. Люби ее, как свою. Я за вас обоих молиться буду. Чую, мало проживу. Не обижай дочку. Она радостью твоей станет.

— Дочку? А что я с нею делать буду? — оторопела Юлька от неожиданности. Она понятия не имела, как растить дитя, да еще чужое.

— А может, все еще обойдется, может, встанет Ритка, выходится, вылечится. Ведь она хотела ребенка, Господь дал. Не может же он отнять мамку у такой крохи! — думала баба.

— А вдруг не встанет? Вдруг умрет? А эта последняя воля покойной, как откажу? Ведь с Риткой дружила больше всех. Взять грех на душу и отказать, это не по-людски. Как, если у самой детей не будет. Тогда как жить на свете? А и деревня осудит. Все узнают и не простят, что лучшей подруге отказала, отдала ребенка в приют. Ведь у Ритки никого нет.

Юлька даже о Косте забыла. Решила посоветоваться с Иваном Антоновичем.

— Коли помрет, бери без раздумий, где надо, поможем, поддержим, но от ребенка не отрекайся. Он тебе в дар с Неба, береги пуще себя. Выйдешь замуж иль нет, этот дитенок не помеха. На счастье, радостью твоей вырастет. Не отказывайся, коль просила. Баба свою кончину загодя чует.

Юлька поневоле стала готовиться к приходу нового человечка. Вымыла, выскребла весь дом, не веря своим предположениям. А тут, как на грех, Костя словно пропал. О нем девка вовсе забыла.

Да и какой там Костя, если в доме ожидается малыш. Юлька не имела представленья, что с ним делать? Как купать, пеленать, кормить, как убаюкивать малыша. За советом пришлось идти к соседке — бабке Акулине. Она славилась по всей деревне как отменная знахарка-травница. Ее в деревне знали и стар, и мал. Уж кого только ни лечила эта бабка. Все уважительно здоровались с нею, часто навещали по своим проблемам. Она знала, как лечить от болезней стариков и детей. Случалось, врачи отказывались помочь человеку, не хватало знаний. Бабка Акуля бралась и ставила на ноги, и жил этот человек много лет, каждый год благодаря старую.

Та никому не навязывалась в лекари, ждала, когда сами обратятся к ней за помощью. Может, потому в деревне не было ни одного дома и семьи, кто не знал бы Акулину. Она тоже знала и помнила каждого.

Жила она по соседству с Юлькой. И хотя с тою не общалась, не было ни нужды, ни повода, о своей соседке слышала немало всякого от языкатого деревенского люда.

Впрочем, к слухам всегда относилась скептически и не верила слепо в каждое слово.

Юльку Акулина приняла как старую знакомую.

— Проходи, соседка, чего на пороге стоишь? Какая беда привела, сказывай!

— Дитенка хочу взять, Акулина. Чужого.