Чужая боль

Глава 7. РЕШЕНИЕ

— Чей же он, коль тебе отдают его?

— Риткин, моей подруги. Может, слышали, у дорожниц в бригаде работала. Да вот заболела. Заражение крови получилось. Врачи сколько бьются, ничего у них не получается. А дите малое. Без мамки никак не прожить. В приют отдавать неохота, да и Ритка просила, если что приключится с нею, забрать ребенка и растить как своего. Правду сказать, я с детьми никогда дел не имела. Даже на руках не держала подолгу. А чтобы растить, ухаживать, вообще без понятия. Вот и пришла за советом, что делать мне? Отказать нельзя, взять страшно. Что мне делать, как быть, подскажите! — взмолилась баба.

— Чего зашлась? Ить невольно никто не навязывает. Это ребенок. Хошь возьми, а нет — откажись. Того дитенка любая семья возьмет с радостью и взрастят как свою кровинку, родную и любимую.

— А может, Ритка сама выздоровеет?

— Баба свой исход лучше знает. Наперед врачей. Что зря ее уговаривать? Она не дитя, знает, в чьи руки отдает.

— Бабуль, а я с детьми вовсе неумеха. Не доводилось нянчить.

— Жизнь припечет, всему научишься! Дело это привычное, простое и бабье. Надо будет, подскажу, покажу, помогу. Своих внуков вон сколько повырастила, хочь и старая. Пятеро по избе скачут, да своих детей двое. Никого по врачам не носила.

— Может, и моего доглядите, пока на работе буду. Ну с кем оставлю малыша? Ни приведись, что с ним случится. Ведь маленькая покуда, соображенья вовсе нет.

— Ты уж сразу все просишь! — усмехнулась Акулина.

— Я доплачивать буду. Сколько скажете.

— Ох, и глупая ты покуда. Да разве в деньгах дело. Я, слава Богу, милостыню не прошу. Своим трудом живу, и покуда хватает всего. А дитенка догляжу. Не переживай. И научу, и покажу все что надо. Наука эта нехитрая. Главное, сердце к малышу иметь, любить его. А дальше все само собой образуется.

— Страшно мне, бабуля! — призналась Юля уходя.

— А ты не пужайся. Не взамуж выходишь. Всего-то душу новую к себе берешь. Свет в доме появится, как лучинка загорится. Я тебя без помощи не оставлю. Не бойся.

Через неделю Ритка умерла. Она всю ночь снилась Юльке. Все говорила с нею как живая, даже не верилось, что в ту ночь ее не станет.

Даже когда хоронили женщину, Юле не верилось, что та уходит насовсем и больше никогда не сядет рядом, не обнимет.

— А у меня, девки, другая мечта в жизни. Заиметь ребенка, своего, родного, чтоб после меня жизнь продолжил. И был бы счастлив. Зачем замужество? Это бесконечная морока, разборки, ссоры. А с дитем одна любовь.

Юлька тогда не все понимала в словах подруги. Та была немногим старше и никогда не стремилась скорее выйти замуж. Ритка вообще выделялась из всех девчонок. Она и дружила не со всеми. Была серьезной, настырной и вдумчивой. Уж если что надумает, своего обязательно добьется.

Кто стал отцом ее ребенка, Ритка сказала сразу. Ритка родила малыша для себя, о другом говорить не хотела. Своего мужа не уважала. Много горя от него натерпелась.

Малышка с детства росла болезненной, но спокойной. Она подолгу спала, оставалась в доме одна, и никто из соседей не слышал из этого дома детского крика и плача. Ребенок терпеливо ждал мать с работы, словно понимал, что иначе нельзя.

Ритка долго не регистрировала девочку. Все выбирала имя пооригинальнее. А Юлька, едва увидев ее, назвала девчонку Наташкой. А отчество придумала самое простое — Николаевна. И решила сразу взять на свою фамилию.

— И что себе надумала? — не понимали Юлю дорожницы, узнав о ее решении.

— Ведь это дитя!

— Да, с ним возни хватит! Накормить, искупать, убаюкать, а прогулять, пообщаться? На все время и умение! Я предлагала ей взять ребенка к себе. Где двое, там и третий выходится, — говорила Катя, добавляя:

— И муж соглашался удочерить. Но куда там, слышать ничего не захотела. Обругала. Меня дурой назвала. А за что?

— Теперь ей свою судьбу тяжелее устроить.

— А думает она о ней?

— Может, как Ритка зацикленная?

— Нет, девки, давайте сами с нею поговорим, пока не поздно. Или Сашку подключим. Тот сумеет убедить кого угодно.

— Да что Сашку просить? Лучше Ивана. Тот ей мозги поставит на рельсы. Ну куда годится такое, ей ребенка никто не отдаст. Иль забыла свое прошлое, кто она?

— Суть не в том! Она сама не готова стать матерью. Ведь это не на один день, Юлька этого еще не понимает.

— Погодите, хватится, да будет поздно, — едко заметила Полина.

— А все ж с Иваном Антоновичем стоило б поговорить, — настаивала Катя настырно.

Человек, выслушав дорожниц, не поспешил с ответом. Обдумал предложенье. И сказал тихо:

— А зря вы ей не верите. Может, мы девку спасем этим дитем. Ведь матухой станет. Приживется у нас, ни в какой город ее не потянет. Своя будет. Насовсем. Ей как работнице цены нет. Я лучше вижу. А там и человек приличный сыщется, семью создадут. Теперь женщина не для себя, ребенку отца станет присматривать и уже всерьез. Для ребенка ошибаться нельзя. Это слишком рисково. Отца один раз в жизни выбирать нужно. А тут уж кого ребенок признает. Не иначе.

— Можно подумать, что у нас в деревне большой выбор. Все путевые в город подались на заработки. Остались кто? Пьянь да срань!

— Не брешите много, бабы! Вчера вечером пятерых мужиков взял. Все приличные люди, ни одного забулдыги, все с семьями, специальностями, у каждого дети. Ну а те, кто уходят, жалеть не о чем. Пусть лишнее уходит, таких не жаль. Нам работяги нужны, а не видимость. Вон Сашка пришел, кто о нем плохое слово скажет? А ведь тоже брали, не знавши, «кота в мешке», зато нынче не нарадуемся: и руки, и голова, все на месте. Побольше бы таких.

— Да вон и сам идет, легок на помине, — оживились дорожницы.

— О чем базар? Почему не на работе? — нахмурился бригадир.

Женщины рассказали о разговоре.

— Чего зря время изводите? Не дадут Юльке малышку за все прошлое. Даже слушать не стали. Послали подальше и все на том. Ответили, что в любом приюте ей будет лучше. А чуть подрастет, подыщут для нее семью поприличнее и отдадут хорошим людям. О Юльке даже говорить не станут, — отмахнулся человек.

— А чем это она хуже других? — вскипела Тамарка.

— Мне напомнить? Иль у самой дойдет? — ехидно усмехнулся Сашка.

— Ошибки у всех бывают…

— Ага! Иные жизни стоят. За те ошибки головы с плеч сносят, — отвернулся Сашка.

— Ладно, судьи! Идите по местам. С дитем сами разберемся, — буркнул Иван и позвал следом за собою Сашку. Они долго говорили о чем-то наедине.

Оба нервно курили. Дым из форточки валил, как из паровозной трубы. А тем временем Юлька обивала пороги инстанций. Ее нигде не хотели слушать и старались поскорее отделаться от назойливой посетительницы. Но от бабы не так просто было отделаться.

На Юльку кричали, она в ответ дерзила. Ее выгоняли, она возвращалась и трясла анализами перед лицом инспекторов. Ей грозили, а она ругалась. Юльку как только не называли. Девка стерпела все молча и, удерживая себя, не обронила ни одной слезы.

— Вы не имеете права просить о ребенке. Это не кукла, а живой человек. Как вы с таким прошлым воспитаете ее?

— Не хуже вас. Она станет моей дочкой!

— Забудьте этот порог. Это учрежденье не для вас!

— Я не уйду без Наташки, — выходила баба на улицу, шла к могиле Ритки, плакала и просила:

— Ну, хоть ты помоги!

Казалось, весь свет от нее отвернулся. Юльку не хотел слушать никто, а виною тому было ее корявое прошлое.

— Иван Антонович! Сил больше нет. Помогите! — взмолилась девка, придя в контору хозяйства. Ее никто не воспринимал всерьез.

— Юлька, если ты решила, не отступай от своего. Это единственный мой совет тебе, — отвечал человек. И она снова шла по инстанциям.

Ее старались не видеть и не замечать, над нею в открытую смеялись.

— Юлька, отступись! Давай мы возьмем ребенка, и она будет расти у тебя на глазах, — говорили дорожницы. Но девку это не устраивало. Она уже приобрела все приданое, повесила к потолку люльку, купила коляску, кучу одеялок и пеленок. Разноцветные распашонки, пинетки, ползунки грудами лежали на столе. В стройный ряд выстроились пузырьки с сосками. Горшки, игрушки заняли целый угол. Юлька каждый день что-то прибавляла и никак не верила, что ей откажут получить свою радость. Она жила этой мечтой. Ее больше ничего не интересовало.

Была ночь, когда девка, качая пустую люльку, тихо запела колыбельную. Ей казалось, что в кроватке лежит Наташка и никак не хочет спать. А время уже позднее, скоро полночь. Ей самой хочется спать. И, глянув на дверь, протерла глаза. Юльке показалось, что ей померещилось. Но нет, в дверях стоял человек и с удивлением смотрел на бабу.

— Кто ты? — спросила громко, испуганно.

— Я Костя! Ты не узнала, забыла меня?

— Нет! Помню!

— А к чему этот маскарад?

— Пока маскарад. Ты проходи, не бойся.

Парень прошел в комнату, заглянул в пустую люльку, в лицо Юльки и спросил:

— Что за психоз?

Юлька рассказала ему все от начала и до конца. Костя слушал молча, не перебивая.

— Ты сама сможешь родить, зачем тебе чужой ребенок? Я как раз пришел к тебе с очень серьезным разговором. У меня умерла бабка. От инсульта скончалась. Сегодня ровно сорок один день прошел. Раньше не мог придти к тебе, чтоб не обидеть бабулю.

— Но ты мог позвонить и сказать, что случилось? Ты банально исчез, как хулиганистый мальчишка.

— Прости!

— Что простить?

— Разве причина не уважительная?

— Ты должен был поставить в известность.

— Возможно, ты права. Но вот эти штуки, что значат? Ведь в семье все заранее обговаривается, тем более появление чужого ребенка. Мы способны иметь своего, родного.

— Все так. Но я дала слово Рите и не могу от него отказаться.

— Пойми, глупышка! Тебе не дадут дитя. И только свое будет по-настоящему своим. Откажись от дурной затеи. У нас будет свой. Обязательно родишь мальчугана. Назовем его Ромкой. Правда, красивое имя придумал?

— Мне больше нравится Наташка. Я с нею душою сроднилась. Хочу дочь. Милую, нежную, русоволосую.

— Но она чужая!

— Нету чужих детей. Есть черствые, злые люди. Им вовсе не нужны дети. У них свое на уме. Они переполнены надуманными условностями, а что рядом страдает душа, их не колышет. А я хочу нежность и понимание. Ты оказался слишком черствым. Тебе приспичило, вот и прибежал. Другой бабы на тот момент не подвернулось.

— Я столько отшагал, чтобы попасть к тебе и услышать эту глупость? От кого другого, но от тебя никак не ожидал.

— Мне не надо моралей. Я для себя все решила окончательно. И я тоже не могу нарушить обещание, данное покойной.

— Дура! Ты сама не на ногах.

— Будем учиться ходить вместе, — рассмеялась Юлька, даже не обидевшись.

— Юля, прости грубое слово. Но ведь это безумие, откажись, пока не поздно. Ты родишь своего, родного.

— Может быть! От того, кого выберет в отцы моя дочь. Право выбора теперь только за нею, а дети не ошибаются. У них свое чутье. И я ему доверюсь.

— А если оно будет не в мою пользу?

— Значит, ты чужой и покинешь нашу семью.

— Даже так?

— Это безусловно!

— Ты хорошо обдумала сказанное?

— Само собою…

— Тогда мне нечего добавить.

— Незачем было начинать. Мы с самого первого дня были чужими. Нет понимания, нет тепла. Есть только условности. Как жаль, что мы вовсе чужие. На нас сыпятся одинаковые беды. Но они ничему не учат. И мы навсегда остаемся глупцами.

— Юлька! А ведь я люблю тебя, — услышала тихо.

— Если бы любил, ты бы понял меня без лишних слов. Ведь я слово дала умирающей подруге. Она выбрала меня в матери своему ребенку, и я пообещала ей взять к себе девочку. Об этом теперь вся деревня знает. Как я откажусь от своего слова? Ты соображаешь, что предложил?

— Да кто даст тебе ребенка? Или у нее нет другой родни? Где ее отец? Куда делся?

— Это не твоя проблема. Он уехал, бросил обеих! Я возьму девочку и буду растить как свою дочь.

— Но у тебя нет навыков. Одно дело свой ребенок. Тут тебя измучают всякие проверки и комиссии. Любой может впереться с проверкой и попробуй, откажи впустить. Короче, хороший хомут надела на шею. А зачем? Через год родила бы своего без всякой мороки.

— Теперь поздно спорить.

— Ты все же решила взять чужую?

— Мне она будет своей!

— Но ты со мною не советовалась. А я категорически против чужого ребенка в семье. Я не знаю, какие у нее наклонности, характер и здоровье?

— Обычный ребенок. Не хуже и не лучше других.

— Свой всегда лучше! Моя бабка даже говорить о таком не стала бы! Надо быть ненормальной, чтоб решиться на такой шаг. Лично я категорически против!

— А кто тебя спрашивает? Я и не советуюсь. Ты спросил, я ответила, но не больше того. Решение уже принято. Сам видишь, — показала на гору детских вещичек.

— Это маразм! Навязчивая болезнь одинокой женщины. Ты бесишься от безделья. Где ты видела, чтоб люди сами, добровольно навязывали на себя обузу. Чего ты хочешь тем добиться?

— Только ребенка! И больше ничего!

— Ну, знаешь, ты больная на голову! — вспыхнул Костя, не сдержавшись.

— Может быть! Ты все сказал?

— О чем теперь говорить?

— Так вот освободи этот дом и больше никогда не приходи сюда. Мы слишком разные с тобой, и нам лучше никогда не видеться.

— Ты подумай, Юлька! Еще не поздно исправить глупость, какую ты не успела совершить.

— Нам не о чем говорить. И я порядком устала от тебя. Честно говоря, ожидала совсем другого поворота. А ты лгун. О чем с тобою говорить? Ты мне противен.

— А говорила, что любишь!

— Ошибалась. Все прошло.

— Ну что ж? Как говорят, не все мечты сбываются. Хорошо, что не завязли в отношениях, и порвать их не сложно. Что ж, прощай, несостоявшаяся любовь. Спасибо за очередную науку…

Он вышел в дверь боком. Тихо прикрыл ее за собою, тенью промелькнул под окном. Вот и калитка хлопнула, словно ойкнула. От Кости даже памяти не осталось.

— Вот черт, а почти полюбила козла! Уж чего только не нагородил тут. Может, отчасти прав. Многие мне такое говорят. Крутят у виска, называют дурой. Ну, разве стыдно бабе захотеть стать матерью? Кто может такое осудить? Пришло и мое время. Чем рожать от всякого дегенерата, лучше взять эту девчушку. Еще неизвестно, какой ребенок от него получится. Но если в него удастся, хорошего не жди.

Девка и сама не знает, отчего льются слезы по лицу, и давит сердце боль.

…Акуле в эту ночь не спалось, и она решила сходить к соседке за успокоительными каплями. Свои закончились. Отдала последние, даже не предполагая, что самой могут понадобиться. А сердце вон как давит, в глазах темно.

— Юля, девочка, выручи! — ступила через порог. Девка, едва глянув на старуху, поняла, что той плохо.

Провела в комнату, напоила корвалолом, валерианой, уложила на диван и рассказала о Косте. С единственной во всей деревне поделилась бабьим секретом. Старуха даже на локте привстала:

— А нешто дитя помеха?

— Вот и я о том говорила ему.

— Это ты верно решила, что отказала ему. Нет человека, и этот не мужик. Тот не человек, коль от дитя отказывается. Нынче от нее, завтра от тебя. У таких сердца нету. Оно им ни к чему. Он и своего любить не будет, только себя. Уж такой удался, — выпила лекарство, легла поудобнее на диване:

— У меня надысь баба лечилась. Ну, у нее женские дела. Ей нервничать нельзя, поднимать тяжелое. А бабы как? Везут, пока ноги носят. А тут свалилась вглухую. Ну а мужик палец о палец не помогал ей. Ну тут я за него взялась. Да так впрягла, что бегом забегал. На одной ноге завертелся. Так к ночи аж упал на койку. Понял, какая она бабья доля. С неделю мучился. Так схудал, сущим скелетом сделался. Зато и нынче бабе во всем помогает. И меня благодарит. Он не знал, каково жене приходится, нынче поумнел. Уже не тарахтит часами на улице с деревенскими. Предел всему знает. Домой бежит угорело. Знает, там дело завсегда сыщется. Так к чему я сказывала? Баба моя через пару месяцев вовсе вылечилась. А мне до сих пор спасибо говорит, что сумела ее мужика в руки взять. Совсем иной человек теперь стал. Ничего худого про него не брехнешь.

— А и правда, помогло твое лекарство. Успокоилось сердце, не барабанит, — села на диване.

— А насчет девчухи единое скажу тебе: кто сироту в дом примет, тот Бога возьмет, про то в Писании сказано. Этот случай в нашей деревне первый. Помни, и без тебя нашлось бы кому сироту приютить, в обиду не дали бы. Сироты — ангелы Божьи. Их кто обидит, судьбою будет наказан. Это жизнью проверено. Вон в городе у мужика жена померла. Трое детей осталось с ним. Так пес шелудивый в пьянь ударился. Про детей забыл. А всем есть охота. Они на помойку пошли, чтоб там прокормиться. Люди заметили и разобрали ребятню кого куда. Все в добрые руки попали. А этого алкаша на свалке бешеные псы покусали. Так и кончился на помойке, весь погрызанный, опухший, черный и порванный, его еле узнали. Самого зарыли, как собаку. А ты, Юля, не бойся, бери дитя. Мамкино сердце лучше знает, кому ребятенка доверить. Она не сама решила, ей Бог подсказал.

— Так не дают мне девочку!

— А ты в церковь сходи. Встань перед святыми, все сбудется по-твоему, — поблагодарила за помощь и шагнула за порог.

На следующий день, чуть свет, пошла Юлька в церковь. Уж и сама не знала, сколько пробыла в храме. Молилась на коленях, плакала, просила о Наташке, ставила свечи. И вышла, когда на дворе уже темно стало.

Девка пошла по улице торопливо.

Вот и собес, где ей всегда отказывали. А тут вдруг услышала, как ее окликнули из окна:

— Так вы будете брать ребенка? Все обдумали?

— Конечно!

— А то мы уже документы подготовили. Заходите! — пригласили Юльку приветливо.

— Вы удочеряете или на воспитание берете? — уточнила женщина, глядя на Ивана Антоновича. Тот загадочно улыбался.

— Насовсем! В дочки! Никаких удочерений. Моя она!

Юлька слушала и не слышала, о чем говорила грудастая, улыбчивая женщина. Она попросила подписать какие-то бумаги. Юлька торопливо; подписала их. И спросила волнуясь:

— Когда забрать смогу мою Наташку?

— Да хоть сегодня, — услышала в ответ.

— Я же ничего из приданого не взяла. Домой надо сходить.

— Вам все дадут. Ей много чего положено, не переживайте.

Через час Юлька вышла из детского приюта, прижимая к себе хрупкое тельце ребенка. Девочка посапывала, спала.

— Она спокойная, теперь до ночи спать будет. Мы недавно накормили ее, — провожала няня до порога.

Тяжелая сумка повисла на руке. В ней приданое на первый случай. Юлька идет, боясь оступиться.

Вот и мост. От него по ровной дороге все время прямиком, не заблудишься. Сама когда-то эту дорогу строила. Каждый камешек знаком, — ступает на мост и слышит:

— Стой! Стерва! Это ты, что ли, возникла?

— Я, — онемела, увидев Мишку.

— Ты нарисовалась, лярва кудлатая! Как раз вовремя! — подошел вплотную.

— Что надо тебе? — дрогнул голос бабы.

— Ровно сорок дней нынче! Глянь, какое со-впадение. Витьки не стало. Ты убила его.

— Я никого не убивала…

— Заразила сифилисом накануне свадьбы. А невеста, узнав, отказалась от него. Слышь, навовсе отшила от себя. Он вот с этого моста в реку сиганул. И тоже навсегда. Любил ее больше жизни. Никто ахнуть не успел. И я поклялся утопить тебя здесь же, на этом месте.

— Ты убила его! Разбила семью! — подошел человек вплотную к Юльке. Та стояла, заледенев от ужаса. Громадные руки потянулись к ее горлу.

— Вот и все, — мелькнула короткая мысль. Юлька хотела отступить на шаг. Но ноги не по-слушались. Они, словно вросли в мост.

И тут совсем неожиданно заплакала Наташка.

— Мишка, за себя не страшно. А ее жаль! Она совсем маленькая!

— Кто это? — изумился человек.

— Моя дочь! Риткина сирота. Попросила баба взять насовсем. Я пообещала и забрала. Домой несу.

— А где же отец?

— Уехал. Сбежал в день похорон Ритки. Адрес не оставил. Выходит, дочь не нужна ему.

— Козел! Отморозок! Сиротой оставил?

— Она моя дочь. Я никому ее не отдам. И если ты решил, убивай обоих. Видно, одна у нас с нею судьба.

— Идите домой обе! Я не придурок! Невинного не трону. Пусть живет счастливо твоя кроха! Пальцем к ней никто не прикоснется. Идите! Дай вам Бог счастья! — накинул на лицо малышки уголок одеялки и, указав на дорогу, сказал:

— Иван из города в деревню едет. Он вас подкинет! — зашагал к своему дому тяжелыми, каменными шагами, бурча под нос:

— Почему так много сирот на земле? Почему мало счастливых?