Цирк в шкатулке

Глава двадцать вторая Про то, как директора выпустили из тюрьмы

Накатавшись, Туська уснула прямо в тележке, и папа отнес ее на руках в детскую.

Доктор уверял, что теперь Туська совсем поправилась, а то, что у нее немного кружится голова, — так это от долгого лежания в постели. Витамины, прогулки — и все пройдет. Доктор непременно напишет про этот уникальный случай исцеления в королевский медицинский вестник, побежит писать статью прямо сейчас, а завтра утром придет еще раз осмотреть бывшую больную.

— Спасибо вам, Филипп. — Туськин папа несмело положил руку на осликову шею. — Вы сами не знаете, что для нас сделали.

Филипп улыбнулся. Ему очень понравилась Туська, и он был рад, что она поправилась.

Конечно, он не слон. И вовсе не скаковой конь. Но будь он скаковым конем — что бы тогда было с этой девочкой в розовой пижамке? «Как это оказалось кстати, — подумал Филипп, — что я именно ослик».

— Вы простите меня, я понимаю, что вы очень устали. И время уже позднее. Но я хотел бы съездить с вами еще в одно место. Мне кажется, что это не нужно откладывать до утра.

— В какое еще место? — устало вздохнул ослик.

— В городскую тюрьму. Выпустить на волю вашего директора.

— Вижу, что вы не совсем уж пропащий человек, — улыбнулся Филипп. — Поехали. Думаю, что, даже если господин директор уже спит, его стоит по такому случаю разбудить.

Директор цирка действительно спал. Но, конечно, рад был, что его разбудили ради такой новости. Пока помощник начальника полиции оформлял необходимые документы в тюремной канцелярии, директор радостно обнимал Филиппа за шею. А тот вкратце рассказывал ему о том, почему заместитель начальника решил так поспешно вызволить директора из-за решетки.

— Вы свободны, господин директор цирка. — Начальник тюрьмы и помощник начальника полиции показались на пороге.

— Надеюсь, у вас нет претензий к качеству питания и чистоте постелей в вверенном мне учреждении? — поинтересовался начальник тюрьмы. — Скажите, мы непременно исправим, и в следующий раз вы убедитесь в том, что…

— О, благодарю вас, — покачал головой директор цирка. — У вас отменная кухня, прекрасные условия, тихо и приятно. Однако я надеюсь, что мне больше не придется пользоваться вашим гостеприимством. Все же у вас как-никак не санаторий.

— Увы, не санаторий, — развел руками директор тюрьмы. — А ведь так похоже! Право слово, иной раз бывает обидно: стараешься, стараешься, но никто из клиентов все равно не хочет посетить нас во второй раз. Хотя некоторым и приходится. Ей-ей, бросил бы я все это дело и ушел бы в систему министерства отдыха и здравоохранения. Именно начальником санатория. Но — не могу.

— Почему же? — из вежливости поинтересовался директор.

— Династия, — вздохнул начальник тюрьмы. — Еще мой прадедушка служил тут начальником, как раз тогда, когда прабабушка нашего монарха королева Эмилия дала тюрьме ее нынешнее название. С тех пор мы и стараемся работать так, чтобы, сохраняя традицию, выполнять заветы королевы-прабабушки.

Тут помощник начальника полиции напомнил, что время позднее и все устали, и директор тюрьмы поспешно начал прощаться.

— Я понимаю, что никто не любит говорить мне до свидания, что ж… Всего хорошего вам, господин директор цирка. Мне будет иной раз вас не хватать. — И директор тюрьмы, печально вздыхая, пошел прочь.

По дороге он машинально поправил клумбу с ирисами, поднял валявшуюся на мостовой перед дверями тюрьмы бумажку, но директор цирка этого уже не видел.

В яркой тележке ослика господин директор цирка возвращался домой.

Наконец помощник начальника полиции, сидевший напротив него, несмело кашлянув, начал разговор:

— Я прошу позволения сопроводить вас, господин директор, до дома, то есть до того места, где я имел глупость вас арестовать. Чтоб, значит, поставить точку в этом досадном… Кхм… Если не возражаете, конечно.

Директор цирка не возражал. Ночь была такая теплая, свобода — такая желанная, а впереди ждали друзья.

— Если у вас есть какие-то претензии или вопросы ко мне, то я готов удовлетворить, и…

— Да какие там вопросы, — рассеянно откликнулся директор цирка. — Все хорошо, что хорошо кончается. Я, правда, очень рад, что ваша дочурка пошла на поправку. У меня только один вопрос, чистое любопытство.

— Да-да?

— А почему прабабушка-королева Эмилия дала королевской тюрьме такое имя?

— О, это чудесная история. Эмилия была очень сердобольна и целыми днями только и думала о том, как бы накормить голодных, обогреть бездомных и утешить несправедливо обиженных. Ее доброта и милосердие распространялись повсюду, и наконец она обратила свое внимание на узников тюрьмы. Конечно, преступники не заслуживают особо гуманного к себе отношения. Кхм, простите, господин директор, я, разумеется, не имею в виду вас, ибо не смею равнять ваше незначительное, в сущности, нарушение закона с проделками настоящих негодяев, воров, разбойников и подобной публики. Вор должен сидеть в тюрьме, я в этом убежден. А тюрьма — это место не самое приятное, и так было всегда. Так вот королева Эмилия пришла в тюрьму. Прадедушка нынешнего директора, кстати, служил в то время старшим надзирателем. Эмилия прошлась по камерам, и сердце ее содрогнулось от жалости. Ибо финансировалась тюрьма в те годы достаточно скудно. Преступники ели гороховую кашу на воде, а спали на деревянных нарах, прямо в одежде. Некомфортно.

Директор цирка вспомнил накрахмаленные тюремные простыни и наваристый тюремный борщ с баклажанами и черносливом, — и согласился. Да, приятного в те времена для узников было мало.

— И королева Эмилия, — продолжал помощник начальника полиции, — вскричала в волнении: «Да что же это делается? Аль наше королевство совершенно обеднело, что мы кормим несчастных преступников горохом и держим их без постельного белья? Аль матрас мы не можем купить этим извергам, ворам и бандитам?»

Прадедушка нынешнего начальника был повышен в должности, пребывание в тюрьме с каждым годом становилось все комфортнее, а саму тюрьму, памятуя о речах королевы, народ начал с тех пор называть «Альматрасом». По крайней мере, так гласит городская легенда.

В цирке никто не ложился спать. Все волновались, что Марик еще не вернулся. И, конечно, ждали возвращения Филиппа и надеялись, что маленькая дочка помощника начальника полиции поправится.

— Конечно, поправится. Наш Филипп такой чудесный, его просто невозможно не любить, — сказала Душка Льдинке.

Сперва лошади отнеслись друг к другу настороженно, но когда Льдинка, вздыхая, рассказала о сегодняшнем проигрыше и своем разочаровании в ипподромной жизни, Душка искренне ее пожалела.

— Деточка, — сказала Душка, — как я понимаю тебя. Обидно, когда твои таланты остаются недооцененными, и совсем уж грустно, когда рядом нет близких, готовых прощать тебе невольные промахи.

Лошади, тихо беседуя, паслись на краю поляны. И через короткое время почувствовали взаимную симпатию.

— Ты знай, что можно остаться у нас. Здесь очень хорошие люди, меня, к примеру, ценят и уважают, — говорила Душка. — Если тебе понравится в цирке, подумай об этом. Ты прости, что я даю тебе советы, детка, но я ведь уже старая лошадь. Можешь, кстати, называть меня «тетушка Аделаида». Я много повидала на этом свете и понимаю, что на самом деле нужно лошади для счастья.

— А что нужно лошади для счастья, тетушка Аделаида? — поинтересовалась Льдинка.

— А ты как полагаешь?

— Ну… — Льдинка задумалась. — Наверное, счастье лошади — приходить к финишу первой. Скакать, скакать быстрее ветра! Обгоняя всех!

Аделаида Душка вздохнула:

— Нет, детка, я не могу с тобой согласиться. Ты еще молода. И есть вещи, которые кажутся тебе невозможными и не заслуживающими обдумывания. К примеру, конская колбаса.

— Разве кони едят колбасу? — фыркнула Льдинка. — Вот уж никогда не знала, что кто-то делает колбасу для лошадей. Об этом стоит подумать?

— Да, детка, о колбасе стоит подумать. Потому что она не для лошадей. Она из, — хмуро сказала Аделаида Душка.

Минуту или две Льдинка молчала.

Потом сказала дрожащим голосом:

— Но… Разве такое может быть?

— Такое бывает, детка. Прости, что я открыла тебе глаза на этот печальный факт. И если вернуться к проблеме счастья, то оно в том, чтобы знать: когда твои копыта и зубы сотрутся, ты сможешь тихо пастись на лужайке, а рядом будут близкие люди, которые даже в самую тяжелую минуту не подумают о том, что ты — это не ты, а потенциальная колбаса.