Цитадель Гипонерос

Глава 18

— От этих дикарей решительно нечего ждать доброго! — бурчал кардинал Киль, губернатор планеты Платония.

Из церковного аэрокара высаживались члены делегации. Они толпились вокруг разлома и наблюдали, как в нескольких десятках метров внизу под ними занимались своими делами его совершенно обнаженные жители. Зеленоватые воронки, колышущиеся в жемчужно-сером небе, были неразделимы с сезоном дикой жары. Платонианцы, живущие в тропиках, прозвали эти газовые смерчи «крыльями огненных драконов».

Как и все поселения на Платонии, деревня Бавало была построена не на совершенно пустынной земной коре, а внутри провала, где текла чистая вода и нашла укрытие пышная растительность. Эта вода под сверкающими лучами Соакры, желтой звезды Платонии, принадлежала океану Гранд-Нигер — множеству подземных озер, подпитываемых сильнейшими дождями в сезон ливней и соединявшихся между собой водопадами, реками или грунтовыми водами. В то время как чередование влажной жары и все заливающих вод сделало поверхность Платонии совершенно необитаемой, жизнь вполне изобильно процветала в бесчисленных провалах, цирках, впадинах, пещерах и других естественных углублениях, которыми была пронизана поверхность. Геологические пласты отсеивали жару, дождевая вода вливалась в Гранд-Нигер через потайные устья, а влажность позволяла разрастаться зелени: гигантским люминесцентным папоротникам, которые с сумерками начинали отдавать свет, огромным цветам с полупрозрачными венчиками и пьянящими ароматами, фафаньерам с зонтичной листвой, фруктовым деревьям, которые приносили урожай три или четыре раза в год, многочисленным галлюциногенным макам, запрещенным Церковью к употреблению, но упорно используемым туземцами во время своих традиционных праздников, ярко окрашенным кустам буг-бугов, бесчисленным разновидностям более или менее целебных растений, которым крейцианские миссионеры потеряли счет… Это тропическое буйство вместе с обилием рыбы в Гранд-Нигер, где ее практически можно было ловить голыми руками, не способствовали стремлению напрягаться среди населения. Если у платонийцев северного полушария развилась цивилизация тружеников, довольно схожая с цивилизациями центральных миров (вероятно, потому, что их провалы, гораздо более крупные, захватили дремучие хвойные леса, и им пришлось компенсировать упорным трудом недостаток размаха фантазии у природы), то платонийцы тропиков удовлетворялись жизнью от щедрот природы-матери и благодарили своего отца Соакру по ходу языческих (и оргиастических) ритуалов. Две популяции различались даже своими физическими характеристиками. У нордиков, более крупных и атлетичных, кожа была плотной, темно-черной, их волосы вились, и они носили одежду. Более мелкие тропики (самые рослые из них вырастали не выше полутора метров) к тому же были светлее, бронзового оттенка, а их волосы, гладкие или просто волнистые, ниспадали черными каскадами на плечи. Несмотря на усилия миссионеров, они с редким постоянством игнорировали императорский указ, запрещавший наготу как ретроградную и святотатственную.

— Я намерен, отец Эктус, взять ситуацию в свои руки, — продолжал кардинал Киль. — Вы проявили преступную снисходительность к этим… этим туземцам. И, кстати, не вы один, к сожалению…

Эктус Бар, отвечающий за миссию Крейца в Бавало, прикусил верхнюю губу. Неожиданный визит губернатора планеты Платония и великого инквизитора, скаита Вирофа, случился в самый неподходящий момент. За несколько часов до того миссионер получил кодопослание от Мальтуса Хактара, в котором сообщалось о возможной материализации шести или семи человек в расположении миссии. Однопланетник просто просил его предоставить этим путешественникам два своих деремата, но, хотя главный садовник епископского дворца не приводил никаких подробностей, Эктус Бар прекрасно понимал незаконный характер этих трансфертов. Мальтус Хактар, друг детства, однажды вытянул из него обещание послужить сети Луны Рок, и у него, считавшего себя связанным этой клятвой, не хватило духу сопротивляться установке двух нелегальных ретрансляционных станций в Бавало. Сейчас он об этом жалел, особенно стоя в шаге от пурпурного бурнуса великого инквизитора Вирофа. Он опасался, что прибывающие (он вроде бы как уяснил, что в партию войдет муффий Барофиль Двадцать Пятый, Маркитоль, но предпочел решить, что неточно понял послание) материализуются в помещении миссии еще до отъезда правительственной делегации, которая состояла — помимо кардинала и инквизитора — из четырех мыслехранителей, двух скаитов Святой инквизиции, двух экзархов в синем и зеленом платье, и около двадцати полицейских. Хотя при формальном вступлении в сеть Мальтус Хактар сообщил ему защитные символы, Эктус опасался, как бы Вироф или его приспешники не устроили ему скрытого чтения мыслей и не узнали, какими предосудительными делишками он тут занимался.

— Вот почему, отец Эктус, мы собираемся созвать вашу паству на богослужение стирания, — сказал кардинал.

— На какую дату вы планируете эту службу, Ваше Преосвященство? — спросил миссионер.

Легкая улыбка заиграла на губах прелата, покрытых розовым перламутром (в похвальной заботе о гармонии макияжа с пурпурным и фиолетовым его одежд и квадратной шапочки). Он обвел взглядом коричневые фигуры, которые двигались меж растительных кровель жилищ Бавало, погрузились в чистую воду Гранд-Нигера, разлеглись в пятнах света, рассыпанных лучами Соакры.

— Мы планируем ее немедленно, отец Эктус. Эти неверующие слишком долго насмехались над вашим авторитетом. Авторитетом Церкви!

Лицо миссионера подернулось пепельной бледностью.

— Немедленно? Но…

— У вас ведь не будет возражений, если мы обратим этих примитивов в Истинное Слово? — вмешался великий инквизитор.

— Может быть, они наконец-то поселятся на поверхности, а не в… в норах, как кошкокрысы! — буркнул кардинал, чей ментальный контроль, жестоко испытываемый утомительным климатом Платонии, давал все больше трещин.

— На поверхности этой планеты жить не может никто, кроме разве что нескольких народностей Крайнего Севера, — возразил миссионер. — Жар Соакры невыносим, а дожди во влажный сезон сносят все на своем пути. Даже Даукар был построен внутри провала…

— Не говорите мне о Даукаре! Это скопление примитивных хижин не заслуживает названия столицы, а у меня для этой планеты припасены амбициозные проекты: настоящий город из камня и стекла, покрытый защитным куполом и построенный на сваях, чтобы выдержать осадки. Над этим проектом уже работают архитекторы из Венисии. Мы выведем этот мир тьмы и его жителей из невежества!

Он склонился над провалом, словно хотел затопить его своей слюной. Ко дну котлована вела тропа, отчасти размытая водными потоками. Несмотря на то, что уклон немного смягчали зигзаги, требовалась величайшая осмотрительность, чтобы удержать равновесие на этой тонкой скалистой полоске. Эктус Бар не раз спотыкался и прокатывался по нескольку десятков метров, и лишь листва кустов, укрывающих стену, спасала его от падения и смерти. На Бавало изливались потоки бледно-желтых лучей стоящего высоко в небе Соакры. На сером фоне неба роскошным фейерверком нарождались и умирали зеленые торнадо. Ветры утихли, и температура на поверхности поднялась на несколько градусов. Единственной примечательной деталью рельефа (из достойных так зваться) на этой коричневой, потрескавшейся, облупленной плоскости был огромный церковный аэрокар.

— Мы скоро умрем от жары, отец Эктус! — прорычал кардинал Киль.

— Вы предполагали построить город на поверхности… — намекнул миссионер.

Поймав убийственный взгляд, брошенный на него вышестоящим иерархом, он про себя заметил, что лучше было бы заткнуться. Ему почудилось дуновение холодного воздуха внутри собственного черепа, и страх заставил его мысленно вычертить защитные графемы.

— Немедленно проводите нас в свою миссию! И это не дружеская просьба, это приказ!

— И речи быть не может об использовании аэрокара, Ваше Преосвященство. Мы рискуем вызвать ужасные оползни.

— Принимается. Пойдем пешком!

Эктус Бар склонился и медленно двинулся к выходу на тропу. Один за другим члены делегации последовали его примеру.

Им потребовался час, чтобы добраться до подножия провала. Кардинал, который был не очень тверд на ногах, останавливался на каждом шагу, чтобы вытереть лоб, отдышаться, побороть головокружение, проклясть Платонию и ее дурацкие провалы.

Аборигены-тропики, увидев прибывших посетителей, побросали все свои занятия (в число последних входили купание, дремота и совокупление) и принялись толпиться вокруг них. Кардинал Киль не смог удержаться от жестов недоверия и брезгливости при соприкосновении с этими мужчинами, этими женщинами, этими голыми коричневыми детьми, с этими руками, протянутыми к нему, чтобы дотронуться до его плеч, рук, груди, бедер или низа живота. Кислый запах их тел и блестящая от пота кожа переполняли его отвращением, их крики сверлили ему череп. Он заткнул нос надушенным носовым платком, который по наитию сунул в карман рясы перед тем, как покинуть дворец — если можно и впрямь назвать дворцом хижину из бревен и соломы, чуть крупнее окружающих. Он мог бы перенести столицу в северное полушарие, где у местных выявился настоящий талант к обработке дерева, но епископская иерархия разрешила ему построить совершенно новый город рядом с провалом Даукар, и он уже не мог дождаться, пока Неа-Даукар (его советникам не без труда удалось заставить его отказаться от имени Кильвилль) вырастет из земли и явит сиракузянский гений изумленному взору Соакры.

Обиталища в Бавало выглядели еще даже незатейливее столичных домов: сооруженные из переплетающихся ветвей и потерявшиеся во вьющемся плюще перегородки кое-как поддерживали бесформенные соломенные крыши. В хижинах этих не было ни двери, ни окон, а было простое округлое отверстие, сквозь которое могли пройти не пригибаясь только местные жители. Улочки же представляли собой всего лишь невнятные проломы в пышной растительности. Задыхающийся кардинал поднял голову к устью пещеры, чтобы глотнуть немного воздуха. Его пленяло гармоничное величие столба света, падавшего в провал: в Даукаре, да и во многих других безднах, лучи Соакры не были так волшебно красивы. Его взгляд вернулся к Тропикам — к женским грудям, к детородным органам мужчин, к этим болтающимся, подергивающимся, трепещущим наростам на окружающих его телах, и он почувствовал во рту горький желчный привкус.

— Отец Эктус, убедите свою паству держаться от меня подальше! — застонал прелат.

— Вы бы их обидели: такой у них способ приветствовать незнакомцев, — сказал миссионер.

— Должны ли мы опускаться до уважения к их обрядам, отец Эктус?

— Определенные поступки делают их агрессивными. Они могут разозлиться и стать кровожадны.

— Полицейские сожгут их дотла в пару минут!

— Не будьте так в этом уверены, Ваше Преосвященство: их умение обращаться с растениями делает их непредсказуемыми.

— Ваши слова крайне меня озадачивают, отец Эктус: вы, кажется… восхищаетесь этими первобытными людьми.

— Просто я узнал их, Ваше Преосвященство.

По мере приближения к миссии беспокойство Эктуса Бара росло. Построенная из тех же материалов, что и жилища тропиков, миссия стояла немного в стороне от деревни, возле одной из бухточек Гранд-Нигера. Располагая несколькими комнатками, она служила и жилым помещением для миссионера, и храмом Крейца, и офисом, и врачебным кабинетом (в данном случае он в основном использовался для лечения собственно жильца, которого туземные отвары часто выручали от злокачественных лихорадок). Полицейские оказались в труднейшем положении, расчищая себе дорогу среди детей, очарованных их униформой и волнобоями с длинными стволами и торчащими из кожаных чехлов затыльниками. Женщины хватали экзархов за руки и, смеясь, прикладывали их к своим животам или грудям, как бы приглашая их оценить упругость своей плоти.

Эктус Бар привычным глазом поглядывал на растерянные лица своих сверстников-крейциан и забавлялся. Его самого точно так же удивили местные обычаи, когда он заменил отца Ксотье, бывшего главу миссии, ставшего жертвой инфаркта миокарда (по официальной версии, но Эктус Бар скорее подозревал того в злоупотреблениях маком-афродизиаком). Прошло более пятнадцати платонианских лет с тех пор, как каждую ночь, отправляясь ко сну, он стал кого-нибудь обнаруживать в своей постели; сначала он отказывался нарушить свои обеты целомудрия и прикасаться к женщине, девушке, мужчине или мальчику, которого толкали в его объятия. Жители Бавало пришли к выводу, что Желто-Белого (его прозвище, которое шло от бледности его кожи и шафранового цвета его одежд) не привлекали ни женщины, ни мужчины в расцвете лет, и ему стали предлагать старух, стариков, трупы; затем, — когда все варианты с людьми исчерпались, — живую рыбу, дохлую рыбу и, наконец, спускаясь еще на ступень по лестнице эволюции, фрукты и листья. Потом вернулись к женщинам детородного возраста и в итоге добились своего: Желто-Белый отбросил свое равнодушие и начал усердно навещать «маленькие провальчики» компаньонок, приходивших предложить ему себя. Они распускали лестные слухи о размерах и мощи «великого соакры», которые посещал их, и все женщины деревни возжелали соединиться с миссионером. Таким образом, как и его предшественник, он был вынужден потреблять всё большее количество любовных маков, что позволяло ему являть неослабевающую мужественность. Он преступил одну из фундаментальных догм Церкви, но насчет этого утешался в предположении, что Крейц направил его окольными путями с целями, известными лишь Ему. Насколько Эктусу было известно, детей в деревне у него не образовалось (тропики, которые полностью контролировали свою рождаемость, не хотели смущать его нежеланным отцовством).

Ошеломленные физиономии экзархов говорили о том, что в Даукаре нравы не настолько свободны. Они резво отдергивали руки от кожи женщин Бавало, словно от змей.

— Настоящие животные! — прошипел кардинал Киль. — Глобальное стирание пойдет им только на пользу.

— Что вы называете глобальным стиранием, Ваше Преосвященство? — спросил Эктус Бар.

— Прямое удаление памяти, структурных и культурных данных. К концу службы они забудут всё: свои аморальные обычаи, разнузданную сексуальность, свою природную леность. Они станут девственной почвой, в которой мы сможем проложить новые борозды и посеять семена Истинной Веры. Они оденутся, отец Эктус, они очистят свой провал от всей этой растительной проказы, они построят каменные дома с дверьми и окнами, они будут жить плодами своего труда, они будут сочетаться браком по всем правилам, они будут соблюдать предписания Кодекса супружеской терпимости, а если неисправимые станут упорствовать, блуждая во тьме, им суждены муки на огненных крестах.

— Но декрет конфедерации об уважении к фундамента…

— Сию же минуту остановитесь, отец Эктус! Все декреты Конфедерации были отменены с провозглашением империи Ангов. В какой бы забытой деревушке среди платонианских тропиков вы ни жили, вы обязаны держаться в курсе дел церкви и государства!

Он грубо оттолкнул женщину, которая пыталась погладить его по лицу. Женщина опрокинулась на спину и утянула за собой в падении других деревенских жителей — мужчин, женщин, детей. Всей кучей они влетели в куст буг-буга, плотные цветки которого полопались и выпустили облака пыльцы. Насыщенный влагой воздух наполнился горьким запахом. Тропики поднялись на ноги и, яростно сверкая глазами, отошли от Красно-Фиолетового, как от злобной зверюги. Их радостные вопли сменились неодобрительным шепотом. Они хватались за любой предлог, чтобы устроить праздник, чтобы пировать, чтобы предаться очередной необузданной вакханалии, в которых знали толк. Однако агрессивность Красно-Фиолетового, брата Желто-Белого, сбивала их с толку и смущала и тревожила их, а их смятение беспокоило миссионера, потому что, почувствовав угрозу, аборигены могли проявить невообразимую жестокость.

— Я был неправ, прислушиваясь к вам, отец Эктус, — усмехнулся кардинал. — Достаточно ясно обозначить свои намерения, и они прекратят вам докучать. Ничего особенно сложного!

— Не торопитесь радоваться, Ваше Преосвященство, — сказал Эктус Бар. — Вы их ранили.

— Пусть только проявят как-то дурной нрав, и я прикажу междуполу открыть огонь! — взревел прелат, обеспокоенный враждебными взглядами тропиков и словами миссионера. — Вы меня хорошо слышите, отец Эктус?

— Я вас слышу, Ваше Преосвященство…

Они проследовали главной улицей Бавало и направились к бухте Гранд-Нигера. Лучи Соакры осыпали поверхность воды золотом. Когда глаз привыкал к этому мерцанию, он мог различать вспышки ярких цветов между камнями и живущими в воде растениями. Рыбы с крапчатыми телами и огромными просвечивающими плавниками вычерчивали неуловимые арабески. Бухту обрамляли фафаньеры с узловатыми стволами и широкими листьями, образуя просторные и приятные тенистые пространства. Вдалеке грохотал подземный поток, соединявший воды Бавало и Мивеве — ближайшего поселения.

Среди алой листвы буг-буговых кустов показалась соломенная крыша миссии — шире и выше крыш других жилищ.

Эктус Бар остановился и повернулся к кардиналу:

— Я не планировал вашего визита, Ваше Преосвященство, и у меня не было времени, чтобы сделать приборку в миссии. Не могли бы вы дать мне несколько минут, чтобы я мог быстро навести порядок?

— Так вы живете в хлеву? — желчно выпалил кардинал.

— Все же наши помещения должны быть достойны принимать губернатора Платонии.

— Вы не оставляете эту низменную работу своей пастве? А ведь это было бы отличной возможностью привить им кое-какие зачатки опрятности…

Непрерывный рокот подземного потока, усиленный отвесными скалами провала, заставлял их повышать голоса. Тропики держались метрах в десяти от делегации, собравшейся на берегу бухты. Их взгляды без конца замирали на скаитах — четырех защитниках и троих инквизиторах, таких загадочных под широкими капюшонами своих белых, черных или пурпурных бурнусов.

— Порой они мне помогают, когда старейшины считают нужным…

— Старейшины? — усмехнулся кардинал. — Вы хотите сказать, что в собственной миссии не являетесь высшим авторитетом?

— Если бы я не уважал их образа жизни, они давным-давно скормили бы меня рыбам, — парировал Эктус Бар.

— Осторожно, отец Эктус: вы незаметно скатываетесь в ересь, может быть, даже в язычество. Это тоже нам придется обсудить. Не чувствуете ли вы потребности подвергнуться стиранию?

— Я уже давно стерт, — прошептал миссионер.

Прервав все разговоры, он решительно направился к большой хижине, утопающей в зелени.

— Действуйте быстрее! Меня ждут и другие дела! — повысил тон кардинал.

С колотящимся сердцем миссионер раздвинул ветви буг-буга, перегораживающие проход (хотя он подрезал их каждые два дня), и практически был вынужден присесть, чтобы проникнуть в главный вход. Каждый раз, когда он пробирался через это низкий округлый проем, он клялся себе его расширить, но шли годы, и его решимость угасала в расхолаживающей влажности бавальского провала.

Он прошел через храмовое помещение, пол которого вымостил разномастными камнями, добытыми из Гранд-Нигера, обогнул кафедру (просто оконтуренный тростником пень), затем пересек переговорную, всю меблировку которой составляли широкая циновка из ивовых побегов и подушки из разноцветных листьев, кабинет, где величаво располагался стол, и с ним табурет, кодоприемник, мемодиск, голографический проектор и устройство зарядки магнитной энергией, дальше медкомнату, в которой выстроились пять низких кушеток из гнутого дерева. Там он не стал поворачивать в сторону своей комнаты, вход в которую находился слева, а направился к задней стене, к высокому железному шкафу (единственному предмету, достойному имени мебели, доставшемуся ему от предшественника), где он хранил свою одежду, лекарства, книгофильмы, часть документов и кодопослания. Упершись ногами, он подвинул угол шкафа, скользнул в освободившееся пространство и на четвереньках вполз в узкое отверстие, которое открывалось в крохотную пристройку с нелегальными дерематами.

Через отверстия в крыше просачивался свет Соакры, падал неравными столбиками на утрамбованную землю пола, посверкивал на многочисленных остекленных поверхностях двух дерематов — низких, продолговатых машин, водруженных на осучкованные стволы и увенчанных на торцах стеклянными выпуклостями иллюминаторов. Внимание Эктуса Бара привлекло почти неприметное движение, и он различил в темном уголке относительно светлые фигуры. Все еще стоя на четвереньках, он проскользнул между двумя аппаратами и увидел четырех путешественников, о которых сообщал Мальтус Хактар. Он не мог уберечь их опасностей крейцианского ада: они выбрали поистине неподходящий момент для рематериализации в его миссии.

Здесь его ждали женщина с девочкой, светловолосые и ясноглазые — вероятно, мать и дочь, — и, чуть дальше, женщина и мужчина с высокими скулами, смуглыми лицами, черными прямыми волосами… На них были наброшены сиракузские накидки или мантелетты, но без облеганов. Обе женщины — красавицы, хотя совершенно в разном стиле.

— Вас послал мой земляк Мальтус Хактар? — шепнул Эктус Бар.

— Мы из епископского дворца Венисии, — пробормотала светловолосая женщина.

Миссионера посетило мимолетное ощущение, словно он беседует с ангелом. Тыльной стороной ладони он вытер текушие со лба капли пота. Духоту Платонии оказалось переносить труднее, чем сокрушительную жару его родного мира, Осгора.

— Я Эктус Бар, руководитель миссии в Бавало. Давно ли вы рематериализовались?

— Около часа назад. Мы после крио-реанимации и только начинаем оправляться от побочных эффектов переноса. Моя дочь… (ее голос задрожал) Моя дочь Йелль осталась парализованной после инъекции реанимационных препаратов. Боюсь, что трансферт ухудшил ее состояние.

Эктус Бар осмотрел лежащую на коленях у матери девочку с совершенно ничего не выражающими глазами. Помимо страшно побледневшего лица и струйки слюны, стекавшей из уголка ее губ, он заметил еще огромное кольцо на безымянном пальце ее правой руки — кольцо, которое ему смутно о чем-то напоминало.

— К несчастью, мы не сможем немедленно вылечить ее, — сказал миссионер. — Мне нанес внезапный визит губернатор Платонии, и он ждет снаружи, когда я его приглашу войти. И не он один, но и три скаита инквизиции и около двадцати полицейских. Единственное решение — вы забираетесь в дерематы и рематериализуетесь на другой планете. Я подзарядил магнитные батареи — сообразно инструкциям Мальтуса.

— Моя дочь не выдержит еще одного переноса, — решительно заявила блондинка.

— Вы не можете покинуть эту комнату! Кардинал Киль способен приговорить всех в Бавало к огненному кресту, если узнает, что в миссия укрывали подпольные дерематы.

— Мы подождем, пока он уедет…

— Это грозит затянуться! Ему в голову пришла идея организовать службу стирания.

— Я подожду вместе с Йелль, — повторила блондинка. — Можете принести нам немного воды?

По решительному выражению лица своей собеседницы Эктус Бар понял, что только зря потратит время, пытаясь ее переубедить. Он вылез из пристройки, быстро убедился, что никто не входил в здание, пока его не было, и направился в кухню, примыкающую к его спальне. Там отец Эктус наполнил кувшин тепловатой водой, включив механический насос, который гибким шлангом соединялся с Гранд-Нигером и служил одновременно водопроводным краном и душем. В кои-то веки он принимал в Бавало посетителей, и надо же было им прибыть всем одновременно. У него было неуютное ощущение, словно он встречал две враждующие семьи, две семьи, которые внезапно навязались в гости и которым он любой ценой должен был помешать встретиться.

Блондинка чуть не выхватила кувшин из его рук и начала бережно смачивать его содержимым губы и лоб дочери.

— Я должен вас покинуть, — вздохнул Эктус Бар. — Как бы кардинал Киль не начал раздражаться моим отсутствием. Я дам вам знать, как только путь освободится.

Он тщательнейшим образом вернул шкаф на место у перегородки, прибрал разбросанную одежду (свою, потому как его любовницы уходили на рассвете такими же обнаженными, какими и приходили), которая валялась на подушках в комнате для переговоров, загнал под циновку самый бросающийся в глаза мусор, взгромоздил друг на друга скорлупы огромных орехов, которые служили ему тарелками, стаканами и кухонной утварью, и как мог расправил окантовывающий кафедру тростник.

— Не слишком вы торопились! — проворчал кардинал, различив желтеющий между кустами буг-буга силуэт миссионера. — Сколько можно прибираться?

— Прошу прощения, Ваше Преосвященство. Все готово, можете входить.

— По крайней мере, надеюсь, внутри прохладнее…

— Увы, Ваше Преосвященство, у меня нет атомной сферы-кондиционера.

Вслед за миссионером и кардиналом внутрь миссии вошли защитники, инквизиторы и оба экзарха. Прелат быстро оглядел помещение, и на его напудренном лице появилась гримаса отвращения.

— Простите, отец Эктус, но я ошибся, когда упоминал «хлев». «Ад» — вот как мне следовало выразиться. Как вы можете терпеть жизнь в таком месте? Какое зловоние! Предполагалось, что вы будете просвещать этих дикарей, а произошло, как я понимаю, обратное! Они, по крайней мере, говорят на имперанге?

— Нет, Ваше Преосвященство. Их идиомы вряд ли совместимы с государственным языком…

— В таком случае, как они осознают красоту Слова? Насколько мне известно, Крейца не перелагали на диалект кучки отсталых платонийцев!

— Это непросто, Ваше Преосвященство…

— Позвольте мне задать вам вопрос, отец Эктус, — нетерпеливо прервал его прелат. — Один-единственный: вы для чего сюда прибыли?

За спорами миссионер провел посетителей в переговорную. Когда кардинал и великий инквизитор Вироф подошли к железному шкафу диспансера, у него упало сердце. В комнате он пригласил их усесться на растительные подушки, от чего они отказались, усмотрев на сплетенных листьях подозрительные пятна.

— Мне нечего вам предложить, кроме воды, — сказал Эктус Бар.

— Полагаю, воды из застойной лужи в этом провале? — выплюнул кардинал.

— Эта застойная лужа, как вы выразились, — одно из бесчисленных озер, составляющих океан Гранд-Нигер, дарующий жизнь в этом мире.

— Проклятие! Вы говорите о Гранд-Нигере, словно он — Крейц!

— Я говорю о нем с уважением к чудесам природы, Ваше Преосвященство.

Кардинал несколько секунд озирал световые пятна на плетеной циновке. От листьев плюща, покрывавшего переплетенные ветки, исходил терпкий аромат. Жужжание насекомых сливалось в раздражающий звуковой фон. Собравшиеся у входа в комнату скаиты оставались совершенно неподвижными — в отличие от двух экзархов в сине-зеленых одеждах, которые время от времени обмахивались руками. Пудра на их лицах и перламутр на губах размазывались от пота. Эктус Бар расценивал венисианскую манерность в изнурительных мирах вроде Платонии как абсурд.

— Вот она, ваша проблема, отец Эктус: ваше восхищение природой! — снова заговорил кардинал Киль. — . Ваше восхищение животным инстинктом! Если я правильно понял смысл вашего подхода, крейцианам нечего делать на Платонии.

— Я бы сказал, что мы должны столько же заимствовать, сколько привносить…

Карие глаза кардинала живо вспыхнули.

— Что они могут нам предложить, ваши Тропики? Свою леность? Свой порок?

— Терпимость, — ответил миссионер, осознавая, что рискнул вступить на минное поле.

— Терпимость? — Кардинал поперхнулся. — Мы приносим им Истинное Слово, искупление в Крейце, возможность достичь Высших Небес, мы — воины Веры, идущие против еретиков, отступников, язычников, и наша война праведна! Нетерпимостью было бы оставить эти остатки предысторической эпохи томиться в своем невежестве. За пять или шесть тысяч стандартных лет они преуспели в возврате к первобытному состоянию. Разве не состоит сострадание в том, чтобы помочь им развиваться?

— Их вселенная — их отражение: ленивая и щедрая. Зачем нам навязывать им ценности, которых они не понимают? Они по-своему поклоняются Крейцу, и хотя их вера вряд ли ортодоксальна, мне кажется, что мы должны скорее поощрять их на этом пути.

— Догма незыблема, отец Эктус! Догма высечена в непоколебимой скале! Разве вы этого не помните по своим урокам в ШСП? Но бесполезно вдаваться в долгие дискуссии: немедленно соберите свою паству в этих стенах. Мы искореним из их умов любые намеки на животную косность и вселим в них искреннее стремление к переменам. Тех, кто откажется идти на службу, немедленно расстреляют на месте.

Выйдя из миссии, Эктус Бар был потрясен: полицейские и бавалохо исчезли. Сначала он решил, что тропики зазвали солдат в свои хатки, чтобы раскрыть им свое гостеприимство вплоть до самых интимных мелочей, но те немногие жилища, в которые он заглянул, были пустынны — как и переулки, буг-буговые кусты, цветущие заросли, бухточки. Он не слышал ни восклицаний, ни смеха, ни пения, которые обычно накладывались на рев подземного потока, трепет ветвей, плеск воды и жужжание насекомых.

Казалось, все население Бавало испарилось. Соакра уже не нависал прямо над провалом, и свет приобрел медянистый оттенок, предвещая сумерки. Миссионер задумался, не следует ли ему предупредить кардинала, но побоялся, что ярость прелата неудержимо выплеснется на жителей деревни, и решил сходить на их поиски в одиночку.

Прежде всего он занялся многочисленными глубокими пещерами, примыкающими к дну провала, где бавалохо имели обыкновение справлять свои языческие ритуалы (в которых он охотно участвовал — обнаженный, покрытый растительным соком, очарованный животной, первобытной энергией, исходившей от тел его паствы, впавшей в транс). По мере того, как он спускался по скальным коридорам, растительность становилась все скуднее. Просачивающаяся вода вырезала настоящие минеральные кружева в сводах и стенах. Из сумерек возникли, словно армия отвердевших призраков, суженные и расплывающиеся у основания силуэты сталактитов. Сгущалась тишина, и резкая прохлада вытеснила сырость провала.

Отец Эктус прошел сквозь огромную пещеру, в которой, как он припоминал, несколько раз бывал со своими случайными любовницами. Ему показалось, что он улавливает вдали смутные возгласы, воинственную варварскую песню, никогда не слыханную им ранее. Миссионер ускорил шаг. Он не подумал прихватить свой лазерный (или хотя бы смоляной) факел, но сориентировался, следуя направлению на шум, усиленный бесчисленными резонирующими полостями пещер.

Километром дальше он обнаружил странное зрелище.

Афикит в отчаянии смотрела, как из Йелли медленно уходит жизнь. Глаза девочки потеряли свой блеск, затянулись пеленой остекленения, предвещавшей неминуемую потерю сознания. Несмотря на жару, ее кожа никак не согревалась, и она постепенно погружалась в глубокую кому, из которой могла уже не выйти.

Феникс оторвала кусок от своей мантелетты, намочила его и регулярно прикладывала к бескровным губам Йелли. Афикит предложила двум жерзалемянам забраться в дерематы и немедленно перенестись на Мать-Землю, но они категорически отказались.

— Наши сердца будут всю жизнь попрекать нас, что мы оставили вас наедине с больной дочерью, Найя Фикит, — объявил Сан-Франциско.

— Из-за нас и вы заперты в этом чулане. Вы, наверное, были бы куда полезнее где-то еще…

— Судьба более трех лет соединяла нас в ледяном сне, она продолжает соединять нас в этом мире. Моей голове интересно, что случилось с муффием Церкви и Мальтусом Хактаром. Они должны были здесь материализоваться давным-давно… Заодно она интересуется, почему мы еще не встретились с человеком, который ушел прежде всех, другом муффия…

— Возможно, он уже перебрался в другой мир, — сказала Афикит, указывая на дерематы.

Феникс, который всегда жила в холодах Жер-Залема, стянула мантелетту. Угасающий свет дня окрасил ее кожу каштановым и окатил жемчужным сиянием. Побочные эффекты переноса — головокружение, тошнота, слабость, — исчезли, и организм настоятельно требовал воды и пищи.

«Позаботься о нашем маленьком чуде» — сказал Тиксу перед уходом. Йелль умирала, и непостижимые пропасти отделяли его от дочери. Где был он сейчас? Почему он их оставил?

Тишину нарушил грохот сдвигаемой мебели. К Афикит вернулась надежда: миссионер вернулся, может быть, он отыскал способ исцелить ее дочь. Но в чулане появился не он, а другой церковник, экзарх в зеленом облегане и темно-синей рясе.

— Идите скорее, Ваше Преосвященство! Великий инквизитор был прав!

— Я не полезу в эту крысиную яму! — возразил чей-то голос. — Велите этим людям выходить.

Экзарх озадаченно обвел тревожным взглядом четыре фигуры, притулившихся в темном уголке комнаты.

— Вы слышали! — неуверенно выговорил он. — Кардинал Киль, губернатор Платонии и представитель Его Святейшества муффия… муффия… (поступившие с Сиракузы слухи утверждали, что Барофиль Двадцать пятый свергнут, и он мучался сомнениями, какое имя упомянуть) муффия Церкви Крейца, приказывает вам выйти.

Сан-Франциско вопросительно взглянул на Афикит. Она в знак согласия опустила веки. Пока что у них не было иного выбора, кроме как пойти на компромисс с крейцианами.

Кардинал Киль осмотрел четверых нелегалов. Какие неожиданные и интересные открытия можно было совершить в отдаленнейших миссиях Платонии! Он поздравил себя с тем, что остановил выбор на Бавало (и охотно принял поздравления).

Они отличались всеми признаками людей, внесенных в Индекс раскатта: изможденные лица людей с неспокойной совестью, наспех наброшенные на голое тело накидки и мантелетты, спутанные неприбранные волосы, усталые настороженные глаза. Блондинка и девочка, несомненно, были гражданами одной из планет Центральных миров, возможно — Сиракузы; изящность черт и благородство женственной осанки не оставляли сомнений в их аристократическом происхождении. Девочка, лежащая на деревянной кушетке в медкомнате, выглядела скорее мертвой, чем живой. На какие-то секунды он подумал, что огромное кольцо, которое она носила на правой руке, было муффиальным кольцом, джулианским кориндоном. Другая женщина и мужчина обладали схожими физическими характеристиками: смуглая кожа, узкие глаза, высокие скулы, прямые черные волосы; но, хотя кардинал и льстил себе мыслью, что приобрел солидные познания в области межзвездной антропоморфии, он не мог определиться с планетой их происхождения.

— Найя Фикит, — внезапно сказал Вироф.

Прелат вздрогнул, повернулся к великому инквизитору и жестом руки попросил его продолжать.

— Эта женщина — Найя Фикит или, если хотите, Афикит Алексу, Ваше Преосвященство.

— Не может быть! Прошло три года, как ее криогенизировали.

— Сейчас перед нами находятся четверо крио из епископского дворца, Ваше Преосвященство. Их оживили махди Шари и ребенок по имени Жек Ат-Скин, тот самый мальчик, который необъяснимо сбежал от сил порядка в Анжоре, столице планеты Ут-Ген. Им удалось покинуть епископский дворец во время штурма имперских войск. Их сопровождали муффий Барофиль Двадцать пятый и осгорит, возглавляющий подпольную организацию, но неизвестные причины помешали им перенестись на Бавало. Как это ни поразительно, муффий Барофиль Двадцать пятый подарил джулианский кориндон Жеку Ат-Скину, а тот сам передал его этой девочке.

— Как вам это стало известно, господин инквизитор? — изумился кардинал. — Мы не получали новостей из Сиракузы свыше пяти дней…

Жестом руки скаит указал на смуглокожих мужчину с женщиной.

— Тем же образом, как я обнаружил их присутствие. Мне только и потребовалось, что получить информацию из их мозгов. Они не защищены, как у Афикит Алексу. Это жерзалемяне.

— Жер-Залем был уничтожен взрывом…

— Они вовремя покинули свой мир. Их унесли на Мать-Землю космины, небесные странницы. Там их криогенизировали.

— Согласитесь, господин инквизитор, в ваши слова непросто поверить…

— Это вопрос не веры, Ваше Преосвященство, а фактов.

Кардинал почесал щеку инстинктивным жестом, прочертившим четыре розовые борозды на слипшейся от пота пудре. Если Вироф не лжет — а какой интерес ему лгать? — визит без предупреждения в Бавало окажется более успешным, чем ожидалось. Очевидный ужас, в который повергли жерзалемянскую пару слова Великого инквизитора, развеял его оставшиеся сомнения. Он явился, чтобы вернуть нетвердого в вере миссионера на путь Слова, и уловил в свои сети легендарную Найю Фикит, ее дочь, двух еретиков и предателя. К тому же он возвратит джулианский кориндон, крейцианскую печать, гарант муффиальной преемственности, этот перстень, который Маркитоль в немыслимом безумии додумался доверить самым злейшим врагам Церкви. Если бы кардинал сумел как следует подать свои заслуги перед будущим муффием и Императором Менати, эта операция принесла бы ему удачу и славу. Он не добивался престижной должности, потому что тысячу раз предпочел бы править как абсолютной монарх во второстепенном мире, а не делить власть над главным, но он получил бы новые кредиты, чтобы построить на Платонии столицу, достойную Венисии. Достойную его.

— Моя дочь тяжело больна, — прошептала Афикит. — Есть ли среди вас кто-нибудь, кто мог бы ее исцелить?

Кардинал метнул на молодую женщину змеиный взгляд: она олицетворяла все, что он ненавидел в людях — ядовитую красоту, обманное благородство, неукротимую гордость.

— Я еще не позволял вам говорить, дама моя! — рявкнул он. — Крейц наказывает вашу дочь за высокомерие: она не по праву носит джулианский кориндон! Возлюбите Слово, верните Церкви муффиальный перстень, и ваша дочь, быть может, воссоединится с вами в вышних мирах.

Он едва подавил торжествующую улыбку, когда увидел, как по бледным щекам Афикит катятся слезы. По его спине пробежал озноб. В отличие от своих сверстников он не любил плотских удовольствий; он постоянно искал возбуждения, опьянения, которое приносило употребление власти.

— Я взываю к вашим человеческим чувствам, Ваше Преосвященство, — настаивала Афикит. — Неужели ваше сердце так жестоко, что вы дадите ребенку умереть, не сделав всего посильного, чтобы попытаться спасти ее?

Кардинал с несколько секунд смотрел на неподвижное тело девочки. Прикрывавшая ее темно-серая куртка подчеркивала ее белокурые волосы и крайнюю бледность кожи. Она не пробудила в нем никакого сострадания. Его взгляд остановился на кольце, в котором камень цвета индиго почти почернел и растерял весь свой блеск.

— Мне очень жаль, дама моя, но в этой деревне нет лицензированного врача ЗКЗ Что касается туземных практик, смахивающих на колдовство, то они будут искоренены в ближайший час. Тело вашей дочери спасти невозможно. Может, пора позаботиться о ее душе? Крейц по доброте своей примет ее, если она предстанет перед ним избавившейся от своих недостатков. Однако, если судить по вашим нарядам…

— А каков будет приговор Крейца, когда предстанете перед Ним вы, Ваше Преосвященство? — сердито огрызнулась она.

— Ты смеешь поучать меня, ведьма? — взревел кардинал, забыв обо всяком контроле автопсихозащиты. — Ты должна быть мне благодарна: смерть твоей дочери будет легка по сравнению с твоей. Она не узнает мук медленного огненного креста…

При этих словах Сан-Франциско бросился на кардинала, стиснул руками его шею и принялся душить. Глаза прелата выпучились, а дыхание превратилось в хрип. Он открыл рот, пытаясь вдохнуть воздуха и призвать на помощь, но сумел лишь издать жалобный булькающий звук. Окаменевшие экзархи даже не подумали кликнуть на выручку полицейских, выставленных перед миссией.

Сан-Франциско почувствовал, как в его мозг вторгается ледяной поток. Он внезапно потерял контроль над своим телом: над пальцами, которые невольно ослабили хватку, над руками, безвольно упавшими по бокам. Мертвенно побледневший кардинал сгорбился, закашлялся, сплюнул, и с долгими сиплыми вздохами принялся восстанавливать дыхание. Он оттолкнул экзархов, которые вспомнили свои иерархические рефлексы и наконец решились прийти ему на подмогу. Сан-Франциско с энергией отчаяния пытался восстановить контроль над своими конечностями, но они не повиновались сигналам его мозга.

— Ваши усилия напрасны, — сказал великий инквизитор. — Мы временно стерли ваши мозговые двигательные центры.

Феникс бросилась к Сан-Франциско, обняла его и оттащила назад, словно защищая от зловещего колдовства скаита, капюшон которого приоткрывал уродливое зеленоватое лицо и ослепительно-желтые выпуклые глаза. Ходить Сан-Франциско все еще мог, хотя у него было странное чувство, словно под ногами его пропасть. В нем разлилась опустошенность, точь-в-точь как ледяной холод Цирка Плача.

Кардинал угрожающе ткнул дрожащим указательным пальцем в жерзалемянина, его глаза налились кровью и ненавистью.

— Ты об этом поступке пожалеешь! — выкрикнул он.

От пота пудра на его лице превратилась в маску из белесой кашицы. Экзархи уразумели, что отсутствие реакции несколькими секундами ранее рискует обернуться для них величайшими неприятностями, и изо всех сил старались загладить свою трусость, раболепно угождая шефу. Один оттирал ему лоб надушенным носовым платком, а другой делал все возможное, чтобы возвратить приличный вид пурпурной рясе, потерпевшей от агрессора.

— Тысяча благодарностей, господин инквизитор, — сказал кардинал голосом, который постепенно обретал крепость. — Без вашего вмешательства этот человек раздавил бы мне глотку. Сколько времени продержится стирание?

— Несколько минут, — ответил Вироф. — Мы продлим его, если он снова обнаружит агрессивные намерения.

— Прекрасно, прекрасно. Что до вас, господа экзархи — не думайте, что вам это сойдет с рук: я припомню ваше малодушие. Чем занимается отец Эктус? Неужели ему действительно нужно столько времени, чтобы собрать свое худосочное стадо?

В ответ на его вопрос раздались оглушительные вопли.

По всем переулкам Бавало разлилась воющая толпа. Отец Эктус вышагивал во главе тропиков и полицейских. Последних можно было узнать только по их короткой стрижке и высокому росту, потому что они брели совершенно голыми. Их кожа, намного светлее, чем у аборигенов, была измазана густым веществом, которое умирающий свет Соакры выкрашивал в ржавый цвет. Из полицейского снаряжения у них сохранились только волнобои, длинные дула которых уставились на вход в провал. Небесные вихри, крылья огненных драконов, покоричневели, а небо наполнилось кругами цвета бронзы.

— Полицейские с ума посходили! — громыхнул кардинал.

Члены делегации и четверо путешественников-нелегалов — Афикит не захотела оставить свою дочь одну и взяла ее на руки — выстроились перед подземным озером Гранд-Нигера и тревожно наблюдали за этим ревущим и жестикулирующим приливом, приближающимся к зданию миссии. У полицейских изо рта шла пена, а в глазах блестело кровавое безумие. У миссионера, хотя и одетого, виднелись все те же симптомы безумия и гнева. Бавалохо были невооружены, но размахивали сжатыми в кулаки руками, их нескончаемые крики и яростно скривившиеся губы ясно отражали их намерения.

— Что отец Эктус делает? — простонал кардинал. — Он должен им помешать нас…

— Ничего хорошего нельзя ожидать от человека, чей мозг остается непроницаемым, — отрубил Вироф. — Не забывайте, что он скрывает в собственной миссии дерематы, принадлежащие подпольной сети.

— Сотрите их всех во имя Крейца!

Губернатор планеты Платония и два его секретаря прилагали сверхчеловеческие усилия, чтобы не броситься наутек.

— Разве вы не видите, что у нас серьезная проблема, господин инквизитор? — настаивал прелат.

Его мечты о славе рушились в надвигающихся сумерках карстовой воронки Бавало.

— Заблуждаетесь, Ваше Преосвященство: эта проблема больше не касается моих братьев по чану и меня лично, — спокойно сказал Вироф. — Мы предоставляем решить ее вам по вашему усмотрению.

И его пурпурный бурнус вместе с черными бурнусами двух других скаитов-инквизиторов и белыми бурнусами хранителей повалился на землю, лишившись своего обитателя.