Цитадель Гипонерос

Глава 8

С того самого момента, как Жек рематериализовался в пригороде Венисии, у него разбегались глаза от вида чудес имперской столицы. Шари, напротив, поджал губы, и в его мрачном, отсутствующем взгляде не отражалось ни интереса, ни восхищения, словно красота города нисколько его не трогала.

Городской пейзаж, встретивший Жека на Сиракузе, совсем не походил на анжорский. Если столица Ут-Гена представляла собой гнетущее скопище безыскусных построек, то Венисия была образцом гармонии и равновесия. У Жека сложилось впечатление, что здесь каждому из зданий, каждой площади, каждому мосту, каждой скамейке, каждому дереву отводили свое особое место как неповторимой и непременной частичке гигантской мозаики. Единственное, что объединяло два города, это вышки мысленного контроля — высокие узкие башни, смотровые пузыри которых нарушали архитектурную цельность и того, и другого.

Эфирные коридоры вынесли Шари и Жека к широкой спокойной реке, по которой бесшумно скользили красочные судна. Хотя место было относительно оживленным, никто не обратил на них внимания, как будто возникновение из ниоткуда мужчины с мальчиком не представляло собой ни чего-то чрезвычайного, ни даже просто примечательного. Первое, о чем подумал Жек, была Йелль. Она спала где-то посреди этого города, и эта внезапная близость — после миллиардов километров, разделявших их долгих три года, — наполнила его неописуемой радостью.

Несколько минут они отдыхали на берегу реки, рассеянно поглядывая на прохожих. Оба они оделись в облеганы и куртки, купленные на Маркинате, планете, лежащей между Матерью-Землей и Сиракузой. Шари сбрил бороду, потому что религия Крейца и сиракузское общество запрещали украшать свое лицо растительностью — не считая пары вьющихся декоративных локонов, выпускаемых из-под капюшона. Жеку потребовалось несколько секунд, чтобы с изумлением узнать махди в бритом молодом мужчине, вышедшем из комнатки маркинатской цирюльни.

Анжорец чувствовал, как сдавливает его тесная упаковка из ткани, особенно вокруг лица и шеи, и позавидовал надменной естественности, с какой ее носили венисийцы. Великолепие их плащей, накидок или стихарей заставляла серую шерсть собственных одежд землян выглядеть тускло. За некоторыми из местных следовали в отдалении где один, а где два или три скаита-мыслехранителя.

— Авангард блуфа, — прошептал Шари. — Человечество доверило ему ключи от своей души…

У Шари оставалось сколько-то стандартных единиц, так что они перекусили в одном из многочисленных ресторанчиков на берегу реки. Жек еле убедил себя не просить добавки — ему подали зеленые пшеничные лепешки, начиненные овощами, и миндальную пастилу, вкус которой его обворожил. Затем они наняли таксишар — прозрачный летающий аппарат— до Романтигуа, исторического центра города.

Мчась на огромной скорости воздушным коридором, Жек наблюдал, как в роскошном зареве пурпурных полос и разводов подступает вторая ночь. Над проспектами, подобно шальным кометам, рассыпались наполненные белым светом плавающие шары. Водитель искоса посмотрел на пассажиров, но то ли смутившись хмурого взгляда Шари, то ли не найдя интересной темы для разговора, не проронил ни слова. Он высадил их на круглой площади, в центре которой стоял фонтан из позолоченного опталия, и даже не улыбнулся и не поблагодарил, кладя в карман две стандартные единицы за проезд.

Гости столицы некоторое время постояли перед скульптурами животных, из полуоткрытых пастей которых извергались радужные струи воды.

— Крейцианский бестиарий, — негромко пояснил Шари. — Легендарные стражи непорочных миров: драгоны, гриффарды, дьяволы Коромо, гигантские пауки, серпентеры… Символические чудовища, которые не дают человеку испить из истоков…

Вокруг бассейна разыгрывали всевозможные представления мимы-трехмерники, трубадуры, танцоры Срединных веков, жонглеры-телепортеры. Жек бы всю ночь оставался на этой площади и любовался артистами — и особенно танцовщицами, которые восхищали его плавностью движений, но Шари ухватил его за руку и потащил по извилистым улочкам к гигантскому зданию, окруженному семью башнями, самая высокая из которых вытянулась более чем на триста метров.

Анжорец узнал епископский дворец, в который он не раз проникал мыслью. Несмотря на грандиозность, этому зданию не хватало воздушной грации окружающих построек, вероятно, потому, что оно было последним архитектурным напоминанием об ушедшей эпохе. Они нырнули в поток пешеходов, шагавших вдоль высокой стены, и подошли к главному входу — монументальной арке с резной притолокой. Здесь пробираться сквозь возбужденную толпу стало труднее. Претенденты на аудиенцию Его Святейшества собрались перед заслоном понтификальной гвардии и пытались пробиться во внутренний двор. Размахивая бумагами, печатями или кодопосланиями, они пихались, стараясь протиснуться к одетым в черное церковникам, которые фильтровали людей на входах. Пот увлажнял густую пудру, покрывающую их лица, и время от времени их странно напряженные черты искажались гримасой ярости. Теплый ветерок разносил смешанные ароматы благовоний и парфюма.

У Жека участилось сердцебиение. Теперь от Йелли его отделяли лишь несколько стен. Он кинул сообщнический (и одновременно восторженный) взгляд на Шари, но последний не соизволил отойти от своего мрачного настроения. Анжорец забеспокоился, нет ли связи явной напряженности махди с чрезвычайной сложностью их задачи, и преисполнился нервозности сам.

Откуда ему было знать, что, когда они материализовались на Сиракузе, его товарища охватило ужасное предчувствие. Всю правую сторону Шари пронизало мучительными болями, и он покрылся с головы до пят пеленой ледяного пота. Внутри него выкристаллизовалась совершенная уверенность, что на Эфрене случилось несчастье; однако, коль скоро он не потерял контакта с жизненной нитью Оники и Тау Фраима, то решил придерживаться своего первоначального плана. Они уже потратили слишком много времени, и блуф, даже приторможенный действиями Тиксу, продолжал неумолимо надвигаться. Он разберется с Эфреном, как только они освободят Афикит, Йелль и двоих жерзалемян. Оживить их недостаточно; помимо того требуется обеспечить им способ покинуть имперскую планету, потому что они, кроме Афикит, не владеют умением путешествовать силой мысли. Шари планировал перебросить их через церковные дерематы, хранящиеся в ремонтной мастерской, которая располагалась в нескольких сотнях метров от бронированной камеры, где экспонировались их тела. Эти устройства, несмотря на то, что числились в ремонте, находились в идеальном рабочем состоянии. Теневая сеть, в которую входил кое-кто из постоянных обитателей епископского дворца, кардиналов, экзархов и слуг, регулярно использовала их для тайных экспедиций во внешние миры. Во время ментальной разведки Шари видел, как одни из них проскальзывали в круглые старые машины, в то время как другие караулили снаружи мастерской.

Когда воители подошли к Императорскому дворцу, опустилась вторая ночь. Хоть Жек не раз видел дворец во время их ментальных рекогносцировок, он вновь поразился величию этого залитого светом строения, расположенного на высотах Романтигуа, словно тиара на прическе. Они вошли в открытую для доступа публики часть наружного парка. Белый драгоценный камень аллей ловил отблески от светошаров, посверкивала алмазная пудра дорожек вокруг цветников. Оранжево-красные полумесяцы двух ночных спутников увенчивали рожками смотровые пузыри вышек мысленного контроля. На верхних и нижних ступенях главного фасада, украшенного двойными коническими колоннами, толпилось множество слуг, скаитов, полицейских, наемников-притивов, стражи в парадной форме, придворных и священнослужителей. Непрерывная вереница аэрокаров и таксишаров несла посетителей внутрь прозрачного купола, соединенного с главным зданием гравитационным коридором, нашпигованным клеточными идентификаторами.

Несколько минут Жек позабавлялся с невысокой птичкой, распустившей длинные перья хвоста ярким цветастым веером. Шари заставил себя вернуться в форму. Свобода для их действий сократилась настолько, что эмоции никоим образом не должны его отвлекать. Они предприняли вылазку, решающую для будущего человечества. Они обратили на свою сторону все шансы, силой разума исследовав из нефа индисских анналов каждый укромный уголок императорского и епископского дворцов, неустанно отслеживая движения кодов. Их виртуальная подготовка, конечно, не учитывала особенностей сопротивления материи, плотности, гравитации, но возможности, предлагаемые анналами, они использовали по максимуму.

Четыре стандартных часа назад они посчитали, что обстановка благоприятствует операции. Сначала оба перенеслись на Маркинат, где сделали последние приготовления. В дополнение к одежде они обзавелись оружием — короткоствольными волнобоями, которые сунули во внутренние карманы курток. Еще они похитили из лечебницы ЗКЗ реанимационные препараты и дозированно распределили по шприцам; Шари уложил их в плоскую коробку, которую хранил под своим облеганом. Однако прежде чем приступить к инъекциям, к ним обязательно следовало добавить генетические коды четверых замороженных.

— Ты все запомнил? — спросил Шари у Жека. — У нас осталось около часа до того, как коды переместятся…

Анжорец прекратил игры с птицей, выпрямился и серьезно посмотрел на махди.

— Сначала я беру код, который хранится в Сейфе коронных сокровищ, — быстро прошептал он, как будто повторяя урок. — Затем код, который находится в магнитном пузыре в казармах пурпурных гвардейцев. Затем я нахожу тебя в комнате епископского дворца, где заперты Йелль и остальные. Все три операции не должны занять больше пяти секунд…

Стоило Жеку проговорить все пункты вслух, как до него дошло всерьез, что от горстки секунд зависит все — не только его жизнь, но и жизнь Йелли, Афикит, Сан-Франциско, Феникс, будущее па и ма Ат-Скин, и всех знакомых и неизвестных ему женщин и мужчин, из которых складывалось человечество. Его зазнобило от страха под облеганом.

— Пять секунд — столько же времени есть у меня, чтобы добыть два других кода, — сказал Шари, обращаясь одновременно к товарищу и себе самому. — Третий в этот момент хранится в подземелье Феркти-Анг, бывшего правительственного дворца, а последний в воздухе на борту патруля притивов.

— Аэрокар же в полете, он все время движется! Как ты собираешься его засечь?

— Неважно, фиксирован конечный пункт или движется — достаточно его представить, чтобы туда переместиться. Мысль аннулирует пространство и время… — Впервые за то время, что они разгуливали по улицам Венисии, он улыбнулся и добавил: — Кстати, надеюсь, что и ты в этом не сомневаешься, потому что наш успех полностью зависит от силы и уверенности мысли.

— Между всеми переносами есть материальные этапы…

— Да, и именно этот момент, эти две секунды во время материализации для нас опаснее всего. Выбора у нас нет, брать коды нужно непосредственно руками. Раньше я пытался забрать их путем телекинеза, но общее человеческое сознание настолько ослабело, что мы утратили всякое прямое влияние на материю.

— Телекинеза?

— Это способность перемещать предметы одной лишь силой мысли. Наш налет важен по двум причинам, Жек Ат-Скин: мы не только идем спасать маму Афикит, ее дочь Йелль и их двух товарищей-жерзалемян, но и начнем отвоевывать человечество. Мы воители безмолвия, вестники вечности, мы создаем первый атом нового поля…

От слов Шари по телу Жека пробежал всепожирающий огонь, отбрасывая коварную ледяную тень страха.

— Надеюсь, нам не придется этим пользоваться, — продолжил Шари, указывая пальцем на грудь, где его куртка справа слегка оттопыривалась из-за волнобоя. — Но мы на войне, и при малейшей угрозе должны изготовиться стрелять, и убить, если придется. Сейчас не время для душевных терзаний и промедления. Мы снимем оружие с предохранителей и не выпустим из рук до конца операции.

Жека полностью захватила волна энтузиазма, которая поднялась из самых глубин. Перед ним промелькнула картина Неа-Марсиля, города на планете Франзия, куда он бежал с «Папидука» в компании Марти де Кервалора. Сидя сейчас на каменной скамье, на затопленной светом площади, он испытывал то же ощущение полноты жизни и вечности, как и в ту ночь; он стал мостом, переброшенным между прошлым и будущим, между пространством и временем. Жек думал о Марти, этом странном собрате по судьбе, охваченным последним всплеском человечности перед тем, как покончить с собой, о видуке Папиронде, волей случая полюбившем его как сына столь же неловко, сколь пылко, о профессоре Робине де Фарте, о колдуне по имени Поцелуй Смерти, старом Артаке; и призванные мальчиком образы всех тех людей, что встречались на его пути, укрепили его решимость. Он машинально сунул руку во внутренний карман куртки и прикоснулся к холодной гладкой стали волнобоя.

Несколько долгих мгновений взгляд Шари блуждал по окруженному теменью парку, по ослепительному фасаду императорского дворца. Ночь раскинула над Венисией свой звездный безмятежный бархат. Теперь он стремился перейти к действию, ему не терпелось покинуть Сиракузу и перенестись на Эфрен, не терпелось узнать, что случилось с Оники и Тау Фраимом.

— Мы должны любой ценой опережать на несколько секунд скаитов и крейциан, — с напором продолжил он. — Эти секунды совершенно необходимы, чтобы поставить уколы и добраться до ремонтной мастерской дерематов. Ты будешь ждать здесь, пока я не завершу первичный отвлекающий маневр. Ты готов?

Жек медленно кивнул. Пальцы его сжались на округлой рукояти волнобоя.

Пять ночных спутников Сиракузы выстроились роскошной цепью огней — от изумрудно-зеленого до кроваво-красного.

Стоя перед огромным застекленным эркером своих покоев в императорском дворце, Гаркот не мог оставаться равнодушным к странному очарованию, исходившего от спящего города. Кориолисовы ветра играли кронами окаймлявших широкие проспекты пальмин, чьи плоды и прозрачные лепестки сливались в прелестные букеты переливающегося цвета. Иллюминированные торговые либо туристические галиоты бесшумно скользили вдоль гладкого темного зеркала реки Тибер Августус.

Этот пейзаж скоро сотрет с лица земли пустота. Ничего не останется от исторического района Романтигуа, сердца имперской столицы, этого уникального памятника истории и гордости сиракузян. Ни одного из этих зданий с элегантной и смелой архитектурой. Ни одного из этих фонтанов и этих скульптур из розового опталия, ни одного из этих голубомраморных мостов, ни одного из этих величественных дворцов, ни одной из этих самоцветных аллей, этих цветников, этих пурпурных лужаек…

Вскоре перед напором нахлынувшего Несотворенного исчезнут любые волны, любые формы, любые материальные тела, включая Гаркота и десять тысяч его братьев по чану. Абсолютная тишина заглушит шум и неистовство, бесконечный холод нейтрализует жар и его искры созидания.

Гаркоту показалось, что нервные имплантаты внутри его черепа нехотя запульсировали. Так для него выражалась печаль, или точнее — вероятность, что он проходит мимо желанной цели. Его не программировали переживать ощущения наподобие чувств или эмоций, но, живя среди людей, он порой сожалел о том, что человечество должно исчезнуть, чтобы позволить прийти Несотворенному. На нем вновь сказалась искусственная пустота, вложенная спорами-властителями, которые подобными приступами подстегивали в нем неудовлетворенность, жажду личного признания. Бывший коннетабль Паминкс, прежде чем слиться с ним и сформировать ядро третьего конгломерата, сказал, что новая нейрологическая программа восстановит единство его споры и уничтожит любые намеки на субъективность, на страдание; однако приходится признать, что с этим споры-властители промахнулись.

Сенешаль немало постарался, подготавливая величественное царствие пустоты, и продолжал вносить весомый вклад. Но, пусть люди и обрекли себя на уничтожение сами, даже несмотря на то, что Гипонерос был не более чем ответом на их собственную слабость, Гаркот находил прискорбным уничтожать этаким образом все проявления творческой силы человека. Неужели его данные снова заразились этим странным вирусом, зовущимся эмоциями?

Ностальгические позывы сенешаля могли бы объясняться (вероятность от 49 % до 50,5 %) внезапным незапланированным вторжением Тиксу Оти в механизмы Гипонероса. На несколько секунд, в тот самый момент, когда разум оранжанина отделился от своей телесной оболочки и растворился в первом конгломерате, Гаркот превратился в квант энергии, одновременно самостоятельную сущность и часть полевого взаимодействия. Он воспринял ранее абстрактные для него понятия интуиции, чувств, эмоций. Он осознал, что такое основа бытия, уловил первопричину вечности во взрыве материи.

Гипонероархат, стабильность которого вмешательство Тиксу Оти поначалу подорвало, отреагировал, стал выстраивать защиту, изолировать мысли и воспоминания нарушителя, разрушать его разум. В результате споры-властители натолкнулись на защитный барьер, воздвигнутый антрой, на вибрацию такой силы, что она отвлекла на себя огромную часть нега-энергии Несотворенного и значительно ослабила потенциал скаитов. Оранжанин устроил диверсию в утробе Гипонероса, чтобы позволить людям-истокам перегруппироваться и подготовиться к ответному удару. Только вот он забыл, что сам был одним из существ-истоков, и что его самопожертвование в равной степени ослабило потенциал человечества.

Расчеты чана, опирающиеся на многочисленные пророчества и другие отголоски творящего Слова, разбросанные по мирам-колониям, показали, что союз двенадцати этих существ-истоков станет серьезной угрозой для Гипонероса. Четверо из существ находились здесь, на Сиракузе, погруженные в искусственный сон. Гаркот согласился передать неподвижные тела муффию церкви Крейца в знак если не доверия, то доброй воли, но предусмотрительно придержал у себя их криокоды реанимации. Он мог бы отправить их в крематорий и превратить их телесные оболочки в пепел, но побоялся полностью потерять власть над их разумом, над той вечной первопричиной, которую люди называли «душой». Множество религиозных доктрин утверждали, что после прекращения жизнедеятельности душа переселяется в другое тело, точно так же как после растворения скаитов в чане их мозговые имплантаты переустанавливались в новую материальную оболочку. Это были всего лишь верования, гипотеза, которую никто так и не доказал, но вероятности оставались слишком высоки, чтобы Гипонерос решился рискнуть, как он уже рискнул поступить с Шри Митсу и Шри Алексу, последними действующими мастерами индисской науки. Пока душа оставалась в плену своего телесного носителя, ее можно было обнаружить и выследить, давить на нее физически и ментально. Таким образом, криогенизация идеально решала проблему: замораживание действовало так же, как стирание. Даже защищаемый антрой ум переходил в состояние глубокой комы, более сам себя не осознавал и никак, следовательно, не мог проявить себя в сфере творения.

К упомянутым четырем следовало добавить бывшую тутталку Оники Кай, недавно захваченную на Эфрене. Великий инквизитор Ксафокс подтвердил сенешалю, что она должна выжить после падения из кораллов. Как только она достаточно оправится, ее криогенизируют и используют в качестве очередной приманки. Что до ее загадочно исчезнувшего сына (хотя ему исполнилось три года, он, вероятно, обладал врожденными индисскими способностями), то кампания по его поискам уже развернута.

Оставалось нейтрализовать махди Шари из Гимлаев и его юного спутника-утгенянина. Если верить тому, что сказал Жек Ат-Скин (когда навещал своих родителей на Ут-Гене), они готовились начать операцию по освобождению четверых замороженных в Венисии. Операцию, которой сенешаль изобретательно способствовал, организуя утечку сведений, чтобы держать двух интересантов в курсе регулярных перемещений четырех криокодов. Гаркот дразнил их кодами — фальшивками, разумеется, — как приманкой. Настоящие он держал при себе. В иррациональном безотчетном порыве он сунул конец своей верхней конечности (которую не мог себя заставить назвать рукой) в карман бурнуса и проверил, на месте ли крошечные сферы, содержащие пробы ДНК — ее образцы для замороженной четверки.

Эти несколько клеток, которые брались из тел через три часа после того, как по ним расходились химикаты-консерванты, нужно было непременно добавить к размораживающим препаратам. Без этой обязательной генетической идентификации попытки реанимации обычно заканчивались окончательным прекращением основных жизненных функций. Эту медицинскую меру предосторожности ввела ЗКЗ, чтобы снизить процент инцидентов с крио, которыми не раз манипулировали с целями шантажа или судебных разбирательств. Порой согласно решениям церковных судов коды передавались из рук в руки на протяжении более пяти веков — по запутанным случаям наследования или признания отцовства.

То здесь, то там несомненно будут появляться и другие создания-истоки, но даже в том случае, если они проскользнут сквозь дыры в сети, накинутой Гипонероархатом на человеческие миры, маловероятно (согласно последним расчетам, 0,09 %), что их наберется роковое число — дюжина.

Что же, План близился к завершению. Как и предусматривалось, стиратели отсекали человечество от его памяти. Несотворенное вскоре получит дивиденды со своей терпеливой работы разрушения. Его цели ускользали от понимания Гаркота (с точки зрения логики небытие имело смысл только тогда, когда противопоставлялось бытию), но скаитов держали в стороне от сфер, где собственно зарождались войны первостихий. Они были не менее и не более чем искусственно сотворенной агентурой, созданной из вторичного сырья и наделенной нега-силой ужасающей мощи; и вместе с тем — муляжами, спорами разрушения, укрытыми в топорных подобиях людей.

В комнату вошел слуга в красно-белой ливрее, он приблизился к Гаркоту. Сенешаль рефлекторно скользнул в мозг слуги и убедился, что тот уже претерпел множество стираний: у него больше не оставалось прошлого, больше не оставалось желаний, в его жизни не оставалось ничего, кроме функции покорного и усердного слуги.

Уже заполнен безразличием пустоты.

— Вас спрашивает император, Ваше превосходительство, — сказал он, поклонившись.

Гаркот задался вопросом, что скрывается за вызовом, но в сознании своего собеседника не обнаружил никакой дополнительной информации. Что могло понадобиться императору Менати в этот час второй ночи? Или император взбудоражен в одной из вспышек ясности, предшествовавших окончательному стиранию? Прошло почти три года с тех пор, как младший из Ангов передоверил судьбы империи сенешалю, три года с тех пор, как он скрылся в своих покоях, как он в последний раз вспылил в расстроенных чувствах. Стирание сводило сознание слуг к их обязанностям, солдат — к их оружию, крейциан — к их догмам, придворных — к их нарядам, а императора — к его сексу.

— Откуда к вам пришел этот вызов?

Металлический голос скаита словно оскорблял покой ночи.

— Поступило сообщение на ваш дворцовый видеофон, Ваше превосходительство.

— К вам обращался лично император?

— Через распорядителя, Ваше превосходительство.

— Вы раньше видели этого распорядителя?

— Он предъявил мне имперское кольцо в знак своей легитимности, Ваше превосходительство.

— Что именно он вам сказал?

— Что император Менати настоятельно пожелал встретиться с вами в малой гостиной своих апартаментов.

— Почему бы не прийти сюда ему?

Для слуги обостренное чувство иерархии было неотъемлемо от обязанностей… и вопрос показался ему явно неприличным.

— Но ведь он император, Ваше превосходительство?

Гаркот лишь блеснул из тени капюшона темными глазами. Он связался со своими агентами в императорских покоях — мыслехранителями, которые выполняли тройную роль защитников, информаторов и стирателей.

Коронный Сейф сокровищ лишь именовался Сейфом: на деле это была комната площадью более пятидесяти квадратных метров с металлическими полом, потолком и стенами. Неяркий свет десятка парящих светошаров освещал выстроенные в ряд квадратные столы, застланные пурпурным фетром и прикрытые стеклянными колпаками, под которыми разместились опталиевые украшения с драгоценными камнями, геральдические голоэмблемы, фамильные и личные печати, императорские короны и множество другой архаики, в ценности которой, символическом смысле или употреблении разбирались разве что два-три специалиста по этикету.

По сторонам от бронированной двери стояли на страже пара человек. Их лица закрывали жесткие черные маски, а закатанные рукава комбинезонов, тоже черного цвета, обнажали по две темные параллельные линии под кожей предплечий.

Жек рематериализовался между двух столов перед колпаком, где хранился код — белая сфера диаметром два сантиметра, покоящаяся на постаменте рядом с голографическим свитком. После того как Шари завершил свой отвлекающий маневр — украл императорскую печать из апартаментов распорядителя и вызвал сенешаля Гаркота через видеофон — и появился снова, они выждали несколько минут, покуда сенешаль отправится в покои императора Менати, затем обменялись последними взволнованными и решительными взглядами, вызвали антру и растворились в эфирных коридорах.

Переход от нематериального к телесному, от невесомости к тяжести, от податливого к сопротивляющемуся выбил из колеи замявшегося на мгновение анжорца. Волнобой в его руке, кажется, весил целые тонны. Двое часовых не успевали среагировать. Они заметили сероватый движущийся силуэт между выставочными столами, но так и застыли парализованные, словно информация еще не достигла их мозга. Придя в себя, Жек поднял колпак и быстро сунул руку под стекло, чтобы схватить белую сферу.

Он услышал за спиной шипение, за которым последовал шкворчащий звук. Яркое сияние затмило тусклый свет, падающий из летающих шаров. Он выдернул руку, отпустил стеклянный колпак и бросился в сторону. Пучок пролетел над его головой и врезался в нескольких метрах от него в металлическую стену.

Жек почувствовал, что время внезапно ускорилось, что с того момента, как он забрался в Сейф, прошла целая вечность. Он понял, что колпак был подключен к замаскированному оружию — а именно криогенизатору, о чем свидетельствовали белые вязкие капли, которые закапали на гладкий металл. Ни он, ни Шари по ходу своей ментальной разведки этого устройства не обнаружили. Жек решил, что растратил пять секунд отведенного времени, предал доверие махди и обрек человечество на окончательное стирание. Из встроенных в потолок прожекторов внезапно ударили крест-накрест лучи света.

В воздухе зашипел вращающийся диск, на метр промахнулся мимо головы Жека и с нестерпимым визгом врезался в стену. С другой стороны двери доносились вопли и стук. Он заколебался между двумя вариантами: добыть код, невзирая на задержку по времени, или повернуть назад, пока не стало слишком поздно. От заполошных мыслей в его голове поднялся такой шум, что он больше не воспринимал вибрации антры. На направляющих, вживленных в руки наемников, заскрипели новые диски. Жек собрал все силы и отбросил панику, начинавшую его охватывать, расправил грудь, развернулся и, не тратя времени на прицеливание, нажал на спуск своего оружия. Короткое дуло волнобоя выплюнуло прямую сверкающую черту, которая врезалась в горло одному из его противников. По хранилищу распространился резкий запах паленого мяса. Наемник с глубокой жженой раной в шее взмахнул руками и, странно всхлипнув, рухнул вперед. Невидимый магазин вывалил диски, рассыпавшиеся вокруг неподвижного тела.

Жек выпустил заряд в сторону второго наемника, но не стал терять времени на проверку, задел его или нет. Он воспользовался сумятицей и шлейфом непрозрачного дыма, оставленным световыми волнами высокой плотности, чтобы придвинуться к столу. На этот раз он не растерялся: поднял стеклянный колпак, опрокинул его на стол, одним шагом в сторону уклонился от автоматического выстрела, а затем быстрым и точным жестом схватил белый шар… Бронированная дверь распахнулась, и в Сейф ворвалась дюжина человек. Жек подавил искушение бросить взгляд в их сторону. Теперь ему нужно было отрешиться от окружающего, подавить дрожь в конечностях, выстроить внутреннюю пустоту, войти в контакт с антрой. Рукоять оружия и драгоценная сфера жгли ему руки. Металлический пол дрожал под торопливыми шагами вновь прибывших. У его ног потрескивали новые криогенные пучки.

Подросток закрыл глаза. Казалось, что преследователи уже дышат ему в лицо, но Жек не позволил себе отвлекаться на внешние ощущения — реальные или иллюзорные. В восстановленной тишине его внутреннего святилища зазвучал звук жизни. Панические мысли, словно облака под ветром, улетучились из разума. Звуки и формы вокруг исчезли, и вибрации антры поглотили его полностью.

Подземный зал дворца Феркти-Анг был погружен в непроницаемую тьму. Шари сразу уловил в нескольких шагах от себя шум — шелест одежды и поскрипывание подошв по твердому, гладкому полу. Махди не мог видеть так же отчетливо, как во время мысленной разведки, но твердо знал, что антра привела его в точности в то место, которое он предварительно себе представил. Он ощупью нашел настенную полку, на которой размещался криокод.

— Одна секунда, — мысленно прикинул он.

Не успел он схватить сферу, как зажглись прожектора. Из цепочки бойниц, врезанных по верху стены, грянули белесые лучи. Он отклонился назад, и лучевые пучки врезались в кафельный пол, оставив на нем лужи слизи. Шари мгновенно уловил новое в ситуации: скаиты предвидели быстроту действий Воинов Безмолвия и установили незаметные синхронные системы защиты. Оружие, спрятанное в стене, плевалось непрерывными очередями, от которых по камню стен и плитам пола рассыпались брызги сияющих частиц, а Шари приходилось непрестанно уворачиваться. В пустой комнате не нашлось, за чем было бы можно на время укрыться: ни мебели, ни стенных проемов, ни какой-нибудь закраины. Воздух наполнился характерным запахом криосмеси — азотистых солей, силикатов и глицерофосфатов, и его мозг окатило токсичными парализующими парами.

Вскользь промелькнула мысль о Жеке, который остался сам по себе в коридорах императорского дворца, охраняемого даже более тщательно, чем старый сеньорский дворец. При мысли о судьбе, которую скаиты и крейциане уготовили бы маленькому анжорцу, схвати они его, сердце Шари сжалось, и его подбодрил прилив непокорности. Он рассчитывал, что маршрут Жека от одной комнаты императорского дворца до другой выйдет короче, и что с усиленной слежкой ему будет справиться легче, чем с беспрерывно движущимся аэрокаром, но понял, что ошибался. Несмотря на все предосторожности, они сломя голову влетели в ловушку, устроенную для них сенешалем Гаркотом. Потягаться с Гипонеросом не вышло. В голове замельтешили образы: Оники, Тау Фраим, Тиксу, Афикит, горный безумец… Почему бессмертный хранитель анналов бросил их на произвол судьбы? Почему он предал человечество?

В его сторону двинулись одетые во все черное люди, возникшие сразу из четырех углов комнаты. Продолжая лавировать и уклоняться от криогенных пучков, Шари обернулся, без промедления нажал на спуск своего волнобоя и повел запястьем вкруговую. Двое наемников, пораженные в грудь и живот, с криком рухнули на пол, но прибывали другие, еще и еще. Следы белесых и сверкающих лучей сплетались в воздухе мгновенно тающими фигурами.

Давно ли Шари рематериализовался? Три-четыре секунды? С энергией отчаяния он отбросил охватывающее его чувство безнадежности и решил бороться до последнего. Он не имел права завязнуть в этой комнате и оставить своего юного товарища на произвол судьбы. Махди сконцентрировался на стрельбе, скосив пятерых или шестерых наемников, с налета валившихся на своих павших товарищей. Они не стреляли, как будто им велели взять его живым или охлажденным. Запахи реагентов заморозки все сгущались, все крепли. Шари становилось все труднее поддерживать связность мыслей, но мощные всплески адреналина не давали ему потерять связь с реальностью и погрузиться в обморок. На ладонь и предплечье падал отсвет от раскаленного добела ствола волнобоя. Он, шатаясь, вернулся к полке на стене. Шари поборол коварное онемение, распролзавшееся по конечностям, быстро прикинул частоту и траектории белых пучков, встал сбоку от полки и прислонился к стене. Сдерживаемые градом световых волн притивы продвигались теперь с крайней осторожностью.

Даже прежде чем протянуть к сфере руку, Шари принялся сглаживать неровные биения внутри своего разума. Он дал последний залп по замершим черным фигурам, схватил код и сосредоточился на антре. Что-то ударило его в руку, и по телу быстро растекся сильнейший, непереносимый холод. Прежде, чем потерять сознание, он успел мысленно представить купающийся в чернилах ночной тьмы парк.

Сегодня Жек впервые почувствовал боль при психокинетическом переносе — может быть, потому, что был взвинчен противоречивыми мыслями, и его разуму больше не хватало собранности и силы, чтобы воссоздать его деструктурированное тело. Он завис в эфирном коридоре — в этом текучем поле без пространства или времени.

Жек попытался вызвать в памяти казарму пурпурных гвардейцев и парящий магнитный пузырь, укрывавший второй код, но тут его объял панический страх. Жек знал, что зря потратил драгоценное время в палате Сейфа, и Шари, по всей вероятности, уже ждет его во внешнем парке. Он пытался сосредоточиться на этом самом магнитном пузыре, но ему слышался треск криозарядов, клацанье сапог и крики гвардейцев; казалось, что рукоять волнобоя обжигает ему душу, и его мысль теряла силу, страх дробил, расщеплял ее, не давал сосредоточиться. В итоге все это походило на атаку Несотворенного — там, на тропинке света к индисским анналам.

Жек колебался между небом и землей, между пустотой и материей, ни в одном мире — и ни в другом. Он чувствовал, что если будет оставаться в этом чистилище, то в конце концов распадется, навсегда рассеется в небытии. Его вторжение в хранилище наверняка вызвало всеобщую тревогу в императорском дворце. А ему, однако, еще предстояло добыть второй код. Он вступил в решающую игру за будущее человечества, и, как несколько мгновений назад подчеркивал Шари, сейчас не время ни для душевных терзаний, ни для промедления. Жек вновь попытался собрать вместе рваные клочья своей воли, но его захлестнул страх, сея, как Несотворенное, в мыслях ужас и ненависть. Он уже не знал, по каким блуждает слоям эфира, он уже не знал, среди живых он или среди мертвых, и не расстался ли навсегда с телом.

И вдруг он услыхал далекий знакомый голос, шепот, доносящийся, казалось, через пространство и время:

— Думай обо мне, Жек, думай об Йелли…

Милая Йелль. Даже из сна она приглядывала за ним и старалась поддержать, окликнуть его. Это ради Йелли он пустился в долгое путешествие от Ут-Гена до Матери-Земли, ради Йелли не побоялся звездной необъятности и врагов человечества, ради Йелли продолжал битву.

Страх внезапно покинул Жека, и перед ним ясно встала казарма пурпурной гвардии. Он видел маленькую белую сферу внутри прозрачного магнитного пузыря, парящего в центре пустой комнаты. Свет настенных бра оттенял своеобразную фактуру стеновых покрытий — нерегулярную и утонченную. Пол устилали плиты розового мрамора, со светлыми прожилками, складывающимися в завитки тающих облаков. Четверо дежурных гвардейцев, одетых в пурпур облеганов и свободных накидок, выглядели не особенно напряженно, как и два десятка прочих, которые расположились сидя в соседней комнате на скамьях или прямо на полу. Свое оружие — сабли со стальными клинками — они аккуратно вложили в ножны. Судя по всему, тревога еще не объявлялась. Жек пришел к выводу, что потратил на визит в Сейф меньше времени, чем думал, что его психокинетический перенос выпал за рамки законов обычного времени, и что, быть может, не стоит терять полностью надежду.

Однако в тот миг, как он собрался материализоваться в комнате, его отговорило от задуманного предчувствие — не страх, а уверенная и ясная интуиция, тревожный звоночек, раздавшийся в уголке разума: за кажущимся спокойствием таилась невидимая угроза. Охранники расслабились слишком напоказ для неподдельности, и магнитный пузырь, казалось, поместили на видном месте зазывающе — иди и хватай маленькую белую сферу. Он чудом выбрался из ловушки Сейфа, и ощутимо рискует, обнаружив себя снова. И все же этот код был ему необходим: вдруг это был ключ к Йелль, без которого ее не возродить.

Мгновение Жек парил над комнатой — в неуверенности, как поступить дальше. Чтобы оценить свои возможности, ему нужно было найти способ сдвинуть магнитный пузырь издали и понаблюдать за реакцией, которую это движение спровоцирует. Этот шаг, скорее всего, может стоить жизни гвардейцу или нескольким, но он припомнил слова Шари: «Мы на войне и должны быть готовы стрелять и убить, если придется…»

Он исполнился решимости и рематериализовался в углу комнаты, как можно дальше от охранников. Как и в Сейфе, его выбил из колеи резкий контраст между неосязаемой текучестью эфира и тяжеловесностью материальной вселенной, и потребовалась добрая секунда, чтобы согласовать движение с мыслью. Гвардейцы, встревоженные его внезапным появлением, скрестили на нем взгляды. Он поднял руку с оружием, прицелился в магнитный пузырь и нажал на спуск. Первая волна не попала в цель и, оставляя узкий дымный след, ушла в просторный проход, соединяющий две комнаты. Четверо стражей сабель не обнажали, но оставили неподвижность и рассредоточились по всей шири комнаты.

Жек заслышал голоса, шаги, увидел мелькнувшие в дверном проеме энергичные пурпурные фигуры. Он не рассчитывал промахнуться мимо пузыря и это потерянное время, эта недостающая секунда уже ставила под удар его шансы на успех. Магнитный пузырь, который и сам по себе слегка покачивался, пронзило второй волной. С потолка сразу высыпал плотный град криогенных лучей, заливший пол в радиусе десяти метров вокруг сферы. Анжорец понял, что ему следует отступить — временно, как ему хотелось бы надеяться, — от своего плана по овладению кодом. Без интуиции, которая предупредила его об опасности, его бы криогенизировало, и крейциане выставили бы его напоказ рядом с четырьмя обнаженными телами в епископском дворце. Кто его предупредил? Йелль? Он спросил у себя: удалось ли выбраться из ловушки махди Шари?

Ливень белых пучков на мгновение приостановил пурпурных гвардейцев, но они сориентировались и побежали к Жеку вдоль стен.

— Сенешалю он нужен живым! — закричал один из них, высокий тип, на шинели которого красовались черно-золотые погоны.

Жек непрерывно жал на спуск своего волнобоя, водил по кругу вытянутой рукой и одновременно старался установить внутреннюю тишину. Сверкающая волна обрушилась на ближайшего нападавшего, лицо которого мгновенно обратилось в гримасничающую маску, черную и дымящуюся. Пары криопродуктов, смешавшиеся с запахом обугливающейся плоти, туманили мозг анжорца, заливая его сладкой коварной эйфорией.

«Думай обо мне, Жек, думай об Йелли…»

Он собрал всю свою волю, всю свою энергию, чтобы преодолеть растущее оцепенение и призвать антру.

Перед неподвижно растянувшимся на пурпурной траве телом скопились — несмотря на поздний час — множество зевак. Хохлатый павлин легонько поклевывал безжизненное лицо, словно пытался вытащить лежавшего из летаргии. На первый взгляд казалось, что этот паритоль (судя по невоспитанности его манер) улегся тут спать, но желтовато-зеленый цвет его лица, темное пятно на рукаве куртки и неестественно медленное дыхание указывали на то, что скорее всего он пал жертвой криогенизатора. Пальцы одной руки сжались на рукояти волнобоя, а другой — сомкнулись вокруг небольшого предмета, проглядывавшего полированной белой поверхностью меж большим и указательным пальцами.

Пятерка спутников начала склоняться к горизонту, и ласковые «поцелуи любви» кориолисовых ветров сменились порывами сухого холодного ветра, предвещавшими первый рассвет. Любопытные — отслужившие на сегодня императорские слуги, венисийские буржуа, слонявшиеся вокруг императорского дворца в тщетной надежде быть приглашенными ко двору, и праздношатающиеся «совы» молча смотрели на тело. Они раздумывали, как это бессознательный крио мог очутиться в самом центре парка. Волнобой был тоже загадкой, потому что ствол все еще курился, и этим доказывал, что только что побывал в деле. Но замороженному палить из оружия так же непросто, как небогатому венисийцу — попасть к императорскому двору. Они переглядывались, и каждый надеялся обнаружить проблеск понимания во взглядах окружающих. Правом брать на себя инициативу из них не обладал никто, и ситуация вроде этой повергала их в пучину растерянности. Оглашать свои впечатления вслух они тоже не решались — слишком боялись, что голоса выдадут, как убога их автопсихозащита и, соответственно, как худородно происхождение. Лучшим решением, наверное, было бы известить междупол — несколько полицейских патрулировали вход во дворец, — но зеваки не решались даже просто развернуться и раствориться в безымянности ночи.

Из нерешительности их вывел очень кстати прозвучавший ломкий голосок:

— Дайте дорогу!

И они расступились, поскольку уж от этого-то действия ждать печальных последствий не приходилось. Между ними пробрался парнишка лет двенадцати (от десяти до пятнадцати — кто их разберет, паритолей), отпихнул павлина ногой и склонился над окаменевшим телом. Мальчик носил такие же сероватые куртку и облеган, что и замороженный (причем покрой одежды и качество ткани выдавали, что вещицы пролежали пару сотен лет), в дополнение их сходства он размахивал таким же дымящимся волнобоем. Он какое-то время тряс за плечи своего криогенизованного товарища, но не добился никакой реакции.

— Бесполезно, — объявил какой-то буржуа в роскошной муаровой накидке, которой не удавалось скрыть его тучности. — Единственный способ вернуть его к жизни — это ввести ему реанимационные препараты вместе с его генетическим кодом. Вам нужно срочно доставить его в одну из лечебниц Венисии. Хотите, чтобы я вам вызвал таксишар?

Мальчик обернулся и посмотрел на него измученным, полным слез взором. Чужаки ничего не понимали в ментальном контроле, их можно было читать по глазам, как открытую голокнигу. Довольный собой буржуа подавил торжествующую улыбку: ни один эмоциональный всплеск не отразился на его спокойном, нейтральном, ровном голосе.

— Учитывая, что его оружие все еще дымится, я сомневаюсь, чтобы его криогенизировали более трех часов назад, — вмешался мужчина, белое лицо которого, обрамленное тремя локонами, резко выделялось в темноте. — Поэтому ему не нужен генетический код для пробуждения, достаточно препаратов реанимации.

Ребенок встал, подошел к нему и так напряженно на него уставился, что тот отступил на шаг. Было что-то устрашающее в силе, исходящей от этого взгляда.

— Вы уверены?

— Абсолютно, и не нужно так прожигать меня глазами, мой юный друг, — запротестовал мужчина. — Да вы даже зачатков контроля эмоций не получили? А что вы делаете посередь ночи с волнобоем в руке? Вы, значит, вор? Или один из этих революционеров, которые заявляются с далеких планет, чтобы устраивать беспорядки на Сиракузе?

Ребенок продолжал свирепо всматриваться в него, ничего, однако, не отвечая.

— Возможно, с полицейским или скаитом-чтецом вы будете разговорчивее, — продолжал мужчина.

Зрители поспешили выразить одобрение земляку — кто еле заметно шевельнул подбородком, а кто чуть подмигнул. Чужаки внушали им не только презрение или насмешку, но и недоверие, опиравшееся на столетия веры в собственное превосходство. У этих двоих, молодого человека и ребенка, появившихся из ночи и вооруженных как вульгарная солдатня, наверняка была нечиста совесть, и здравый смысл требовал без промедления сдать их на попечение сил правопорядка. Программы стирания, которые на ежемесячных службах в храмах внедряли в них скаиты, инстинктивно отождествляли полицию с ценностями социального порядка и с нравственностью.

— Пойдемте, мой мальчик. И не беспокойтесь о своем друге — о нем позаботится междупол.

Зеваки, крепкие своим числом и превосходством, дарованным от рождения, ожидали, что ребенок послушается мужчину беспрекословно, но он отреагировал совершенно неположенным образом — вскинул на них свой волнобой и большим пальцем спустил предохранитель. Они даже рта открыть в знак протеста не успели. Лучевая волна мертвенно-белой вспышкой вонзилась в ночь и разметала драгоценный камень аллеи.

— Убирайтесь! — завопил мальчишка.

Любопытствующие внезапно и думать забыли о ментальном контроле, отбросили всякую самоуверенность и рассыпались, словно стая павлинов в ночи. У некоторых, однако, хватило духа направиться к императорскому дворцу с намерением рассказать о своих злоключениях дежурным полицейским.

Когда Жеку удалось унять нервную дрожь, он сунул руку под облеган Шари, уже холодного и жесткого, как глыба льда. Прикосновение напомнило ему о мерзлой коже Сан-Франциско и Робина де Фарта, лежащих на снегу в цирке Плача на Жер-Залеме. Он изо всех сил пытался перевернуть тело махди, и ему потребовалась добрая четверть часа, чтобы найти и извлечь коробку со шприцами. Встревоженный надвигающимся топотом, он поднял голову и увидел четко различимые силуэты, которые бегом приближались к нему.