Цыганка

Итак, вот родина твоя, бедная Касатка, подумал я, и чего, казалось бы, ожидать после этого от девственных чувств твоих, от образа мыслей, от самых поступков? И несмотря на это, все, что вижу и слышу, уверяет меня в противном. Неужели так легко, подумал я, пробудить в груди нашей это таинственное, священнодействующее "я", возносящее лучшего человека так высоко над дремлющими, прозябающими, однородными его?

Девка возбудила все участие мое, я хотел научиться уважать и ценить человечество, хотел непременно узнать цыганку нашу покороче, но не видел к тому средства,-- в самом деле, какое могло быть между нами сношение при таком ее обращении с поклонниками своими? Итак, надобно было избрать иную дорогу. Не желая ходить с разбитым лбом, не стал я за нею гоняться, а встречаясь с нею иногда нечаянно при входе и выходе, когда она, как кошка, летала вверх и вниз по каменной лестнице, от госпожи и к госпоже, говорил я ей ласково: "здравствуй!" -- не давая, однако же, приветствию особенного веса и значения. После этого она вскоре первая, встречаясь и пробегая скоро мимо меня, говорила приветливо: "здравствуй", -- положив руку свою на грудь и наклоняя несколько голову. Таким образом, она скоро научилась не бояться меня, уверилась, что бескорыстное приветствие мое было только приязненное, и вдруг переменила со мною исключительно общий тон сношений своих, сделалась доверчивою, внимательною и необыкновенно смелою. Движениями души и тела управляла здесь чистая природа, которая заставляла ее с такою же безбоязненною, неограниченною доверенностью вполне вверять себя тому, кто казался ей доступным, ласковым, ничего не замышляющим, с какою непреклонною суровостью и неусыпляемою боязнью чуждалась всего, что рождало в ней чувства противные первым: подозрение и недоверие. Она увидела, что я не таков, каков был, может быть, предшественник мой, адъютант, и потому, когда я, наконец, шел однажды по узкому ходу масонского здания, улыбаясь и с распростертыми руками ей навстречу, то она, подбежав скоро и смело и сказав с обычным своим выразительным телодвижением: "здравствуй!" -- ловко и проворно в тот же миг умела избегнуть распростертых рук моих, проскользнув под ними. Потом бежала она скоро и, оглядываясь назад, говорила насмешливо: "здравствуй!" Я всегда с душевным умилением и каким-то искренним уважением глядел на нее и, распростирая к ней руки, охотно и спокойно дозволял ей отвести их в сторону и никогда не был в состоянии домогаться ласк ее каким-либо малейшим усилием.

В таком расположении духа застали меня однажды товарищи мои -- застали веселого и спокойного духом, склонного к созерцательной, высокой беседе. "Ты зафилософствуешься здесь, наконец, и попадешь в мудрецы, сиречь в шуты, ибо это ныне, как и в древности, одно и то же. Потешь нас всех, не откажи повеселиться и подурачиться вместе: поедем сегодня в собрание! Подумай хорошенько, братец, ты возвратишься в Россию, прожив здесь, в чужой земле, несколько месяцев, и не увидишь света, не увидишь общества! Станут спрашивать, любопытствовать, а ты будешь отвечать только понаслышке?" -- Они судили справедливо: как, в самом деле, не видавши людей, возвратиться домой? Пусть же, сказал я, вспомнив первое неудачное покушение мое видеть свет, пусть показывают на неуча пальцами, если еще не забыли его -- мне с ними не детей крестить! Я отомщу им неожиданным присутствием своим за то, что они меня осмеяли, оговорили, я пойду только поглядеть на них, как на редких зверей, и возвращусь домой, как из кунсткамеры!

Вечер настал, я сел и поехал.