Цыганка

В хорошую летнюю погоду переправился я через Прут в Скуляны. Став ногою на твердую землю, оглядывался я кругом, рассматривал все ближайшие и дальнейшие предметы, не исключая и травы, на коей стоял, искал чего-то нового, особенного отличительного, но трава росла не по-турецки, а молдавские камни и деревья, казалось, не отличались от русских, противолежащий берег быстрого межевого потока покрывающих. Но зато, вступив в самое местечко, я невольно улыбнулся. Здесь нашел взор, чего так жадно искал! Широкие, плоские кровли с двумя на коньке резьбою украшенными тычками, крытые под навесом ходы вокруг всех строений, азиатская, уличная, публичная жизнь -- чуждые лица, одежда и язык молдаван и греков -- все это довольно яркими красками возвещало иноземное. Взошед на крыльцо трактира, я еще более увидел то, чего искал. Дощатый летний домик не нашей постройки с навесом вокруг и сквозными сенями, из коих на обе стороны настежь растворены были восьмеры двери в отдельные комнатки, в коих низкие, широкие, открытые окна и невысокие диваны или толстые, широкие тюфяки расположены на полу вокруг всех четырех стен и укрыты, равно как и самый пол, пестрыми турецкими коврами, на диванах развалившиеся прихожане-разночинцы -- молдаванки в шитых золотом на меху казавейках или скуртайках, обвивши косы вкруг чела, довольно странно цветками и кисейною повязкой убранного, мужья или земляки их с трубками, с шапками на голове, с усами, с бородами, и все это толкует и рассуждает громко, более нежели вслух -- не правда ли, это не так, как у нас?

Но скоро я опомнился и был разочарован. В расстоянии менее 20 верст от Ясс, главного города Молдавии, думал я было часа в полтора быть там, но лошадей нет! Эти два слова нашему брату, проезжему, острый нож в сердце! Но здесь неприятность удвоилась. Беспомощное положение мое в чужой земле -- надменность поручика-коменданта, который, сидя тут же в трактире, не хотел удостоить меня или просьбу мою милостивого своего внимания и правосудия, уверяя, что все это не его дело, наконец, явное плутовство и бездельничество, вскоре обнаружившееся,-- все это заставило вздохнуть от глубины души по родине, по отчизне, от которой отделял меня неширокий поток принадлежащего истории Прута. Мне казалось, что я стоял один среди чужих мне племен и лиц, один и отрешенный от всего, что только могу назвать своим и себе подобным. Хозяин трактира, статный грек, предлагал лошадей за неумеренную плату, за 6 рублей серебром, это для нашего брата не находка, наконец я с помощью жида отыскал и нанял мужика, молдавана, который взялся поставить меня в Яссы за один рубль серебром. Но когда он явился за чемоданом моим, который лежал на крыльце трактира, то благообразный эллин напустился на него с таким убедительным красноречием, что сей, сняв шапку и отвешивая ему поклон за поклоном, ушел и покинул меня недоумевающего снова в том же беспомощном положении. Жалоба моя на такое неслыханное своевольство грека, принесенная мною поручику-коменданту, к удивлению моему, и теперь не произвела никакого действия, я принужден был нанять лошадей у грека. В это время вошел в трактир с шумом и криком проезжий пехотный майор, сел и потребовал есть. Он уверял во все время обеда всякого, кому угодно было его слушать, что давно уже знает этих наглых бездельников, и голосом, который раздавался по всем осьми келиям трактира, честил коменданта-поручика и весь причет его, приговаривая: "Ничего-с, они греки, если их не поколотить, так они по нашему-с не разумеют. Я не в первый раз здесь проезжаю, а потому запасся и нанял заранее в стороне, а здесь вы никогда лошадей не найдете. Почтовая конюшня на дворе у этого пендоса, а если захотите полюбопытствовать и узнать, чьи это кони, то немедленно услышите, что это его собственные, он для вас, вероятно, также нанял молдавана и, конечно, еще подешевле моего, а с вас возьмет, что великодушию его заблагорассудится. Они тут только что не разбивают по дорогам, потому что за это секут кнутом, а впрочем делают, что хотят! Эй, мошенник! Что тебе за обед? За помои твои да за гнилую рыбу?" -- "Семь левов". Надобно знать, что в Яссах, в городе, за 16 верст, платят за порцию 30 пар (копеек), итак, судя по этой цене, майор съел с лишком девять порций. Он вынул кошелек, выставил глаза на классического атлета нашего в черной с золотом, разрезными рукавами, прошевою и снурками куртке, таких же широчайших шароварах, богатом, шелковом кушаке и красной феей, шапочке, и, положив локоть на стол, сказал: "Видно ты меня уже позабыл, всмотрись-ка хорошенько, не вспомнишь ли, что я проезжал назад тому недели три в Херсон? У меня, брат, теперь рука болит, зашиб кулак, да лень вставать, а то бы я тебе опять почистил галуны! Вот тебе два лева на столе, хочешь, бери, не хочешь -- не бери, да убирайся бегом к коменданту своему, чтобы я тебя,-- он схватил в левую руку чубук,-- не нагнал, а то неравно после не добредешь!"

Атлет-юноша по имени Фемистокл вышел поспешно, не дав тому кончить похвального слова своего, и сказал в другой половине под защитою коменданта: "Не надо мне деньги за такой слова". А если бы какой-нибудь филэллин, или эллинофил, взглянул на этого Фемистокла, который был красавец лицом и статен, как образец, то прозакладывал бы душу свою за него и не поверил бы, что эта развязная, сановитая, молодецкая походка, эти ясные, резкие, классические очерки лица, эти красноречивые глаза, которых грек никогда не потупляет, ибо стыда не знает, это открытое, высокое чело,-- что все это заключает в себе новогреческую душу, т. е. самого тонкого, бессовестного, наглого и ненасытного плута, готового силою и дракой защитить и поддержать бездельничество свое, почитая его неотъемлемою принадлежностью и собственностью своею!