Дальний билет

1. Знакомство с Карлом Фрейндом

Органы государственной безопасности работали с предельной нагрузкой. В НКВД СССР было создано новое специальное управление, поскольку перед чекистами встали новые задачи. Эти задачи, кроме прочего, определялись необходимостью нейтрализовать деятельность разведывательных и контрразведывательных служб врага на временно оккупированной территории Советского Союза.

Была создана чекистская часть, откуда черпались кадры для оперативных групп. К октябрю она получила название Отдельной мотострелковой бригады особого назначения (ОМСБОН). Ядро в ней составляли опытные кадровые работники, подразделения комплектовались из добровольцев.

Подразделения бригады готовились к различным активным действиям во вражеском тылу, и поэтому надо было обучать личный состав умению действовать в условиях жесткого оккупационного режима.

Оказавшись, к примеру, в тылу наступающего противника, мы должны были умело организовать дальнейшую борьбу с ним, перейдя на положение подполья или партизанских групп. Учились тактике действий в различных условиях боевой обстановки, вести огонь из любых видов оружия, в том числе и из оружия, которое имеется на вооружении врага.

Занятия продолжались. Но учеба сочеталась с проведением боевых операций, борьбой со шпионами, провокаторами, дезертирами, а также с изнурительной работой на строительстве московской оборонной зоны.

Положение на фронте осложнялось с каждым днем. Линия обороны проходила в районе Клина, Истры, Серпухова… С ожесточенными боями наши войска продолжали отступать к Москве. Появилась насущнейшая необходимость оперативных действий на оставленных нашими армиями позициях.

Батальоны особого назначения помогали отходящим армейским частям взрывать мосты, разрушать и минировать дороги — затруднять продвижение врага к Москве.

Во второй половине ноября наши войска вынуждены были оставить подмосковный город Клин. Не считаясь с потерями, враг рвался к столице. Его отборные танковые соединения, на которые он возлагал большие надежды, все еще были сильны и мобильны. На клинском направлении создалась исключительно неблагоприятная обстановка.

Приказ о срочном броске в район Солнечногорска я получил в сумерках. Через несколько минут батальон на машинах уже следовал к месту выполнения задания.

Мы с комиссаром Вознесенским занялись последними уточнениями задачи на карте. В заданном квадрате проходила дорога. Слева от нее была лощина. К ней подступал овраг. Дорогу и лощину мы наметили для минирования, расчет простой: немцы, огибая овраг, непременно попадали на заминированные лощину и дорогу. А справа от дороги на окраине населенного пункта стоял большой амбар с кирпичным фундаментом, удобный для прикрытия наших действий с фланга.

О прикрытии мы думали не напрасно — слишком мало шансов было закончить работу без столкновения с противником.

Комиссар Вознесенский вызвался с двумя бойцами занять позицию в подвале амбара.

Я знал о Вознесенском только то, что он — экономист по образованию, в предвоенные годы работал в советском посольстве за рубежом, был там секретарем парторганизации. В наш батальон пришел добровольцем.

В операциях он уже несколько раз проявил себя бесстрашным и хладнокровным командиром, которому бойцы доверяли безгранично.

Среднего роста, худощавый, он казался моим ровесником, хотя ему было уже за сорок. Я часто ловил себя на интуитивной симпатии к Вознесенскому — есть такие люди, которым хочется верить с первого взгляда.

— Хорошо, — согласился я. — Займите позицию в амбаре.

После отдыха мы немного сбавили скорость, но уже через полчаса были почти у места. Как только вдали показался амбар, я кивнул комиссару. Вознесенский с двумя бойцами сразу же направились к амбару.

Лощина, к которой мы подошли, имела довольно мягкий наст, что значительно облегчало работу минеров.

К сожалению, все хорошо никогда не бывает. Оказалось, что овраг слева лишь метров сто идет параллельно фронту, а затем резко сворачивает у леса и далее тянется перпендикулярно прежнему направлению. Иначе говоря, на левом фланге можно было ожидать внезапного появления противника, а этот фланг у нас не был прикрыт.

Бойцы работали четко и быстро, и наконец разбитая на квадраты лощина была заминирована. Можно было давать команду к отходу, когда мы услышали выстрелы со стороны амбара. Утренний воздух обманчив, и, может быть, стреляли где-то дальше, например в расположении соседнего батальона, который занимался той же работой, что и мы.

Надо было выяснить обстановку, но тут мы увидели, как слева из-за оврага появляются немецкие бронемашины с пехотой. Они стали разворачиваться вдоль оврага в направлении высоты с амбаром. Они еще не достигли лощины и могли прорваться к амбару, минуя минное поле.

Был вариант встретить машины врага возле дороги — губительный для нас вариант, так как противник численностью превосходил нас в несколько раз. Пропустить же врага к высоте с амбаром означало пожертвовать группой Вознесенского.

Есть такое понятие — импульс воли. В нем умещается и единственно правильная мысль, и весь твой сконцентрированный в одном мгновении опыт, и вся ответственность за принимаемое решение. Импульс воли толкал меня завязать бой прямо с минного поля. Вокруг нас таились установленные нами мины, но ведь мы-то были на «ты» с ними — конечно, при известном хладнокровии и четкости наших действий. А для врага лощина должна была стать ловушкой. Если бы я усомнился хоть на мгновение, наверное, единственно правильное решение не было бы принято. Но в том-то и смысл импульса воли, что он помогает отмести излишние сомнения, руководствоваться главным.

Не имея времени развернуть бойцов в цепь, я скомандовал:

— По бронемашинам — огонь!

Автоматные очереди не принесли особого вреда противнику, и он, уверенный в своей мощи, тут же развернулся и двинулся на нас. Очереди трассирующих пуль прижали бойцов к земле.

Одна из машин продолжала двигаться к амбару, а остальные устремились к лощине. Отходя, мы продолжали вести огонь, заманивая врага на минное поле.

Лабиринт мин был знаком нам. Однако отступление под трассирующими пулями в предрассветной полутьме — не прогулка. И все же нам удалось не только обойтись без потерь, но и заманить вражеские бронемашины на минное поле. Они взлетали одна за другой. Пламя пожара охватило всю лощину. Враг потерял возможность не только маневрировать, но и не мог вывести уцелевшие машины с минного поля.

Я вспомнил, что одна из машин ушла к амбару, и оттуда сейчас слышался дробный голос автоматных очередей. Судя по стрельбе, бой у амбара шел отчаянный. Надо было, не мешкая, помочь Вознесенскому.

Местность была пересечена, рассвет только что наступил, пожар в лощине наверняка деморализовал врага — все это и помогло нам появиться в тылу у атаковавших амбар неожиданно.

В течение нескольких минут нам удалось уложить около двух десятков гитлеровцев, а одного взять в плен.

Однако тут произошло неожиданное. Как только мы попытались подойти к амбару, оттуда донеслись выстрелы, и двое бойцов были ранены.

Где Вознесенский? Кто ведет огонь из амбара?

Укрывшись за земляной насыпью, я приказал доставить пленного. Тот долго не мог говорить и только закрывал лицо руками. Наконец он объяснил, что в амбар со стороны овина прорвались немецкий обер-лейтенант и два солдата, и теперь с одной стороны амбарного подвала были наши, с другой — немцы.

Мы были в нескольких десятках метров от амбара.

— Вознесенский! — крикнул я, надеясь, что комиссар меня услышит. — Николай Николаевич!

Ответа не было.

— Вознесенский! — громче повторил я.

Неожиданно из амбара донесся ломаный русский голос:

— Я плохо слышал. Как звать Вознесенский?

— Кто говорит? — крикнул я, недоумевая.

— Как звать Вознесенский? — снова спросили из амбара.

Я решил ответить:

— Николай Николаевич.

— Где Николай Николаевич, — тщательно выговаривая слова, спросили из амбара, — арбайтен… работал… до войны?

— Зачем вам это? — Я раздумывал и хотел выиграть время.

— Он работал… Австрия… Вена… Посольство Советский Союз?

Информированность собеседника была совсем уж поразительной.

— Кто вы? — крикнул я.

— Работал? — настаивали из амбара.

«Черт с ним! — подумал я. — Никуда он не уйдет с этими сведениями. Забросаем ту половину амбара гранатами и навсегда отшибем у него память».

— Да! — крикнул я.

Несколько секунд была тишина, а после нее раздались две короткие очереди, и снова стихло.

«Нет, — уговаривал я себя, — это он не с Вознесенским расправился. Он до Вознесенского не добрался. Иначе бы им не нужно было атаковать амбар».

— Эй! — крикнул я. — Что там у вас?

— Мне надо помогать! — глухо ответили из подвала.

«Не ловушка ли это?» — подумал я.

— Надо помогать! — повторили громче. — Николай Николаевич, — снова донеслось из амбара, — очень ранен.

Я высунулся из-за укрытия и увидел, что из того окна, которое было занято Вознесенским, выглядывает молодой красивый человек в форме немецкого обер-лейтенанта.

— Почему стреляли? — спросил я.

— Я таким образом давал знать о себе, — спокойно ответил обер-лейтенант. — Нужно было помочь мне.

Мы побежали к амбару, из подвала которого немец вытаскивал тяжело раненного Вознесенского. В одной половине подвала лежали погибшие при штурме амбара наши бойцы, в другой — убитые немцы.

Вознесенский открыл глаза, и я склонился над ним.

— Это Карл Фрейнд, — сказал комиссар, потом он с трудом перевел взгляд на обер-лейтенанта, чему-то удивился, тут же поморщился от боли и, теряя сознание, повторил: — Это Карл Фрейнд.

2. Парад на Красной площади

Ожесточенные бои на ближайших подступах к Москве продолжались. На защиту Родины встали и регулярная армия, и народные ополченцы, и чекистские подразделения.

Поэтому меня крайне удивил приказ, по которому наш батальон отзывался с передовых позиций на московские квартиры. Особенно странной казалась та часть приказа, где от нас требовали заняться строевой подготовкой.

— Война не парад… — пожимали плечами бойцы. Хотя приказы начальства не обсуждают, в душе я все же соглашался с бойцами.

Мы даже и подозревать не могли, что в приказе речь шла действительно о параде. Скажи нам кто угодно, что готовимся пройти церемониальным маршем по Красной площади 7 Ноября, не поверили бы! Это представлялось нам абсолютно невозможным в ситуации осени сорок первого года.

Но чей-то великий ум заглядывал вперед дальше нас.

Ноябрь начался морозом и снегом. Белой крупой било в лицо, ветер холодил стволы винтовок. Индевели провозимые по улицам дирижабли ПВО. Дубели асфальт и земля, мороз прихватывал окна. Стали заметнее приклеенные на них полоски бумаги. Сопротивлялась холоду река, но у берегов лед уже сковал ее.

Угроза Москве надвигалась быстрее, чем зимние холода.

А мы маршируем по ночной столице, вбиваем резиновые каблуки в каменную землю. Усиленно занимаемся строевой подготовкой в то время, когда на фронте дорог каждый человек.

И наконец приходит приказ: 7 Ноября, в день 24-й годовщины революции, мы выходим на передовую. Но выход будет необычным — он начнется на Красной площади парадом!

Небо дышало холодом. Сквозь серую мглу изморози башни Кремля проступали торжественно и гордо. От Москворецкого моста до Исторического музея протянулись воинские колонны.

В этот день два раза наступала такая тишина, которую я никогда больше не слышал в своей жизни, а может быть, сама Красная площадь не знала ее ни до этого дня, ни после.

Первый раз она установилась в те минуты, когда Аз ворот Спасской башни для принятия рапорта командующего парадом генерала П. А. Артемьева выехал на белом коне Семен Михайлович Буденный.

Второй раз она наступила, когда над Красной площадью зазвучали слова исторической речи Иосифа Виссарионовича Сталина.

Мне казалось тогда, что я не только пережил это прекрасное и полное, высшего мужества утро, но и оценил его огромное значение для всей нашей армии, для всего нашего народа. Прозвучавшая в речи И. В. Сталина уверенность партии и правительства в том, что враг неизбежно будет разгромлен, слилась с нашей личной уверенностью в победе и удесятерила наши силы.

Колонны парада уходили с Красной площади на фронт, где и наш батальон ждали истекающие кровью бойцы под Клином. Снова были короткие вылазки во вражеский тыл, снова шла невидимая война с маскирующимися фашиста сними агентами.

В условиях тяжелейших боев под Москвой само собой получалось, что важнейшей своей деятельностью мы считали боевую. Каждый отзыв наших товарищей с передовых позиций воспринимался с определенной долей досады. Однако приказ есть приказ, и вот руководители батальона приглашены к начальнику управления органов госбезопасности.

3. Задание особой важности

Чтобы не гадать, зачем нас вызывали, я пытался отвлечься анализом обстановки на фронте, принимался рассматривать Петра Захаровича Порадельникова, хотя с закрытыми глазами мог представить себе его невысокую суховатую фигуру, взгляд, манеру улыбаться и говорить.

С таким же успехом я мог смотреть на третьего вызванного вместе с нами — на Игоря Борисовича Безгина, комиссара батальона, который сменил находившегося на излечении в госпитале Вознесенского.

Игорю Борисовичу тридцать лет, он рыжеват, худощав. Впрочем, мы все теперь худощавые. В прошлом Безгин-токарь, потом — политработник. При выходах за линию фронта он идет замыкающим, чтобы поддержать уставшего, не допустить отставания.

Бойцы привыкли к тому, что в словах этого общительного человека чувствуется уверенность и ясность, которые передаются им.

Мимо нас в кабинет начальника управления прошли несколько военных и штатских. Мы поднялись, поприветствовали старших офицеров и снова сели.

Я стал думать о том, что принципиальные, сердечные отношения командира и комиссара в значительной степени определяют боеспособность подразделения. Тактичность и здравый ум Игоря Борисовича помогали нашему единодушию при решении самых различных вопросов.

Порой мне не хватало и Вознесенского. Наверное, потому, что мы крепко сдружились с ним, а военная дружба — это особая, ни с чем не сравнимая.

Я помню, с какой радостью встретился под Москвой с Владимиром Владимировичем Бойко. Мы обнялись и, не имея времени на долгую встречу, произносили какие-то слова, смотрели друг на друга, улыбались, и этого было достаточно, чтобы несколько дней после этой случайной встречи чувствовать себя ободренным, приподнятым.

Наконец нас пригласили в кабинет. Начальник управления, молодой генерал, поднялся нам навстречу, жестом остановил рапорт:

— Знаем, знаем. Всех знаем, потому и вызвали.

Я видел генерала лишь несколько раз, и всегда он напоминал мне томского краскома, который выписал мне когда-то дальний билет, хотя внешне у них не было ничего общего. Но и у того, и у другого мелькала в глазах живая и умная доброта — такая деталь может перевесить все внешнее несходство.

— Садитесь, товарищи, — пригласил генерал и отрекомендовал нам находящихся в кабинете представителей ЦК ВКП(б) и ЦК ВЛКСМ и офицеров генштаба.

Все они были предельно уставшими.

— Расскажите о себе, — неожиданно попросил меня генерал.

И я стал рассказывать о родителях, о комсомольцах Ново-Покровки. Партийные руководители слушали заинтересованно, но все же я постарался быть кратким и вскоре замолчал.

— Товарищ Лактионов, — сказал мне генерал, — вы назначены командиром специального отряда, которому поручено особое задание.

Я поднялся.

— Сидите, сидите, — кивнул генерал. — А то вам долго стоять придется. Разговор у нас длинный. Товарищ подполковник, — обратился он к офицеру генштаба, — изложите капитану Лактионову обстановку.

Седоватый подполковник положил на стол ладони — наверное, это-было его привычкой, чуть-чуть откашлялся.

— С первых дней оккупации, — начал он, — местное население в тылу врага оказывает фашистским властям активное сопротивление. В одних районах оно было заранее подготовлено, в других возникло стихийно. Мы придаем чрезвычайно важное значение организованному партизанскому движению. Пока оно налажено не лучшим образом. На оккупированных территориях против народа действуют не только фашистские войска, но и специальные разведывательные органы. Партизаны не имеют опыта противостоять им. Нужна помощь органов государственной безопасности. Для этого в тыл врага направляются отряды чекистов. Вашей задачей будет прежде всего разведывательно-диверсионная работа, получение секретных сведений о противнике.

Генерал посмотрел на представителей ЦК партии. Один из них — немолодой, красивый мужчина с густыми седыми волосами — заговорил глуховато:

— Своим опытом, своими знаниями вы поможете населению включиться не в стихийную, а по-боевому организованную борьбу с оккупантами. Мы уверены, что под руководством местных подпольных райкомов партии вы успешно справитесь с этой задачей.

Инструктаж продолжался еще некоторое время, а потом ударило, как током:

— Товарищи, прошу сдать партбилеты.

Это был установленный порядок, мы знали о нем, и все же сказанное застало меня врасплох. Наверное, вот так в последний момент при прощании человек осознает разлуку, хотя готовился к ней загодя. Вот так же, входя в отчий дом после многих лет отсутствия, по-особому осознаешь любовь к родному очагу.

Рука потянулась к карману, пальцы уже ощущали твердую обложку партийного документа, как вдруг почувствовал — перехватило дыхание. Захотелось на секунду закрыть глаза — словно наедине остался с партбилетом. Словно с ним, как с живым, надо было помолчать чуть-чуть. Если мгновения умеют останавливаться, то это было то самое мгновение.

И снова услышал я обычную в таких случаях, но всегда волнующую фразу:

— Ваши партийные билеты будут храниться в Центральном Комитете партии.

Представители ЦК и генштаба попрощались и вышли из кабинета начальника управления.

— Так, так, — сказал генерал. — Ну а теперь давайте поговорим подробнее, в чем смысл вашего задания, почему оно особое. — Он сел в жесткое кресло за свой стол, осмотрел нас по очереди, подумал немного и продолжал: — Суть задания вам уже известна. Но кроме основной работы вам придется решать сложные задачи по нейтрализации деятельности абвера и гестапо в вашем районе. Что конкретно я имею в виду? На оккупированной территории идет не только открытое насильственное порабощение населения. Там ведется и тайная война против него. Дезинформация, внедрение вражеских агентов в подполье, создание лжепартизанских отрядов, терроризирующих населенные пункты и подрывающих доверие людей к народным мстителям. Не говоря уже о подготовке и заброске диверсантов и шпионов в наш тыл. И это далеко не полный перечень акций гестапо и абвера. Надо признать, что их действия зачастую эффективны. Бывает и так, что отдельных пленных отпускают на все четыре стороны. Иди, мол, рассказывай о том, сколь благородны они, гитлеровцы. Здесь и привлечение к себе на службу не только предателей, но и запуганных, одураченных, нестойких. Во всем этом надо разобраться, уметь разоблачать и уничтожать не только вражеских агентов, но и выводить на чистую воду фашистских пропагандистов, раскрывать их коварные приемы. Ваш опыт борьбы с вражескими элементами должен стать достоянием сотен, тысяч людей. — Генерал сел со мной рядом, сбоку стола, и продолжал: — Ваш псевдоним с сегодняшнего дня — Сибиряк. Шифровки в Центр на имя Андрея, то есть мне, будете шифровать сами. Шифр вам дадут надежный. Для, обычных телеграмм пользуйтесь шифром радиста.

— Ясно, товарищ генерал.

— Пароль для связных: «Читали сегодня «Новый путь»?» — «Там есть что-нибудь интересное?» — «Прочтите статью на четвертой странице». Запомнили?

— Так точно, товарищ генерал.

— Теперь я для вас Андрей, — поправил меня генерал с улыбкой.

— Понятно, товарищ Андрей!

— И последнее. Численность вашего отряда невелика. Но он должен разрастись в десятки раз. Не забывайте об этом с самого начала. — Он поднялся, подошел к карте, отдернул занавеску. — Идите сюда.

Я подошел и увидел, что генерал держит указку на квадрате возле Половца.

— Вот ваш район. — Он опустил указку ниже. — А вот предполагаемый район перехода через линию фронта. — Указания звучали четко, дополнительные вопросы были не нужны. Я уже собирался произнести уставное: «Разрешите идти», когда генерал неожиданно помрачнел: — Погоди, — сказал он и глубоко вздохнул. — Ты сядь-ка, Павел Сергеевич. — Он усадил меня, придержав за плечи. — Может быть, не надо бы говорить об этом перед важным заданием. Но ведь мы с тобой бойцы-коммунисты. Правда?

— Так точно, — ответил я, понимая, что услышу сейчас что-то тревожное.

— Ты среди прибывших сибиряков брата своего Ефима Сергеевича искал?

— Погиб? — спросил я, уже зная ответ.

— Да, Паша. Под Ленинградом. — Генерал замолчал, и было в нем что-то родное, ново-покровское, сибирское.