Дальтоник

Пролог

Ожидание затянулось. Он осторожно разминает затекшие мускулы. Шевелит пальцами в белых хлопчатобумажных перчатках. Там, внутри, все вспотело. Подмышки тоже влажные, и вообще все тело чешется. А как же. Попробуй посиди столько времени почти без движения в такой тесноте и духоте. Он ощупывает карманы комбинезона. В левом свежий носовой платок, рулон широкой клейкой пленки, кисть из белой щетины и флакон хлоралгидрата; в правом три ножа и два куска загрунтованного холста для живописи. Свернуты в рулончик.

Он отворачивает край перчатки и вглядывается в циферблат. Стекло заляпано краской, но цифры разобрать можно. 4.38.

Где же она?

Он наблюдал за ней неделю и знал ее распорядок назубок. Последние три ночи она заканчивала работу где-то в три, после чего шла в конец Сто сорок седьмой улицы на встречу со своим сутенером, высоким, худым как щепка парнем, с длинными, до пояса, косичками.

Опять заработал этот музыкальный автомат в его голове, постоянно воспроизводящий какие-то песенки. Сейчас вот зазвучал старый хит Мадонны «Как Дева Мария». Он закрывает глаза и тихо подпевает. Песня ему нравится, поэтому музыкальный автомат воспроизводит ее чаще остальных. Он даже помнит картинку на кассете, где певица изображена в виде вавилонской блудницы.

Он встряхивает головой — не в такт музыке, а наоборот, — пытаясь вытеснить мелодию, а вместе с ней образы, замелькавшие перед глазами. Хватит, хватит…

В замке шевелится ключ.

Картинки бледнеют, музыка замирает. В кровь выбрасывается изрядная порция адреналина.

Оставаться неподвижным уже мучительно трудно.

Ничего, подожди еще несколько минут.

В стенном шкафу темно. Не то что цвет, вообще ничего различить нельзя.

Но он подождет. Скоро цвета станет больше чем достаточно.

Шаги. Каблуки негромко постукивают по деревянному полу.

Он поворачивает голову. Щеку ласкает тонкая ткань, платье или блузка. Ноздри щекочет запах дешевых цветочных духов.

Над головой одна вешалка задевает другую, порождая слабый металлический стук.

Шаги замирают.

Неужели услышала?

Он придерживает вешалку и застывает.

Через пару секунд по полу снова стучат каблуки. Она, должно быть, решила, что ей показалось. Неудивительно, после такой работы.

Он вспоминает, как она сосредоточенно считала купюры, то и дело сбиваясь со счета, после того как тощий сутенер выдал ее долю. Тоже, наверное, от усталости.

Все, хватит.

Дверь шкафа распахивается, и он видит ее. Правда, отчетливо только на мгновение. Затем ее лицо расплывается, трансформируясь в другое, знакомое.

Она не успевает даже вскрикнуть, когда он припечатывает ладонь к ее рту и валит на пол, обрушиваясь сверху. У несчастной на несколько секунд перехватывает дыхание. Этого достаточно, чтобы достать пленку, оторвать нужный кусок и заклеить ей рот.

В глубине сознания вспыхивает воспоминание: когда заклеен рот, очень трудно дышать.

Он застывает и приходит в себя, когда она начинает дергаться. Сжимает ей руки, заламывает назад, туго обматывает запястья пленкой. Теперь брыкаются только ноги, будто она выполняет какое-то упражнение из аэробики.

С ногами справиться теперь уже не трудно. Он сосредоточенно обматывает пленкой лодыжки.

Еще некоторое время она барахтается, потом затихает, видимо, осознав, что это бесполезно. Только смотрит на него умоляюще. Какого цвета ее глаза? Голубые? Зеленые? В любом случае светлые.

Он оглядывает комнату. Дешевый диван, обитый искусственной кожей. Коричневой? Серой? Продолжая всматриваться, он тянет руку к настольной лампе рядом с постелью. Щелкает выключателем.

Так лучше.

Тусклый свет успокаивает.

Он выкладывает на стол и осторожно разворачивает холсты. На одном изображен уличный пейзаж, другой чистый.

Раскладывает в ряд ножи, как хирург перед операцией. Один узкий, длинный. Второй с зазубренным лезвием. Третий небольшой, изящный, с острым концом.

Она видит ножи и снова начинает извиваться. Пленка глушит низкие гортанные звуки, вырывающиеся из горла.

— Ш-ш-ш… — Он гладит ее лоб. Перед глазами вспыхивает вначале то, другое лицо, а потом его собственное, из детства, плачущее.

Нет. Он пытается отогнать видение.

В голове начинает прокручиваться песенка «Ты действительно хочешь сделать мне больно?».

Он встряхивает головой и сосредоточивается на ее сосках, проступающих под тонкой хлопчатобумажной тканью топа. Поддевает ножом нижний край, прямо над ее открытым пупком со вставленным золотым колечком, и быстрым движением распарывает материю, обнажая грудь.

Прижав своим весом ее таз, чтобы она не вертелась, он снова отключается. Какое-то время ничего не видит и не слышит. В голове беспорядочно сменяют друг друга обрывки песенок и фрагментов радиопередач.

Потом она дергается, и он быстро возвращается к реальности. Черты ее лица проясняются, словно проектор наконец-то навели на резкость. Но оно серое, одноцветное.

Он касается ее волос, пытаясь сообразить, какого они цвета.

Сейчас узнаем.

Он поднимает длинный узкий нож и легко протыкает ей грудь.

Она выпучивает глаза, задыхаясь под пленкой.

Он смачивает носовой платок хлоралгидратом, прикладывает к ее носу и рту. Зачем ей страдать без всякой необходимости? Веки несчастной тяжелеют, прикрывая глаза. Голубые? Зеленые? Серые?

Он тоже прикрывает глаза и еще сильнее нажимает на нож, зная, что с ней уже все кончено.

Через несколько секунд, открыв глаза, он видит повсюду кровь. Она темно-красная, цвета спелой клюквы, — не багровая, а именно темно-красная, — разлилась по ее белоснежной коже и волосам. Белокурым, скорее даже желтым. На что это похоже? Да, вот именно, на весенний одуванчик.

Голова кружится. Он почти в обмороке.

Стены зеленые. Но какого именно оттенка? «Электрик лайм», «зелень джунглей» или цветки мяты? Да, пожалуй, мята. Перед ним возникает пасторальный пейзаж — пронзительно-голубое небо, ярко-зеленая трава, невероятно розовые цветы.

Он внимательно смотрит на нее. Под густым макияжем на лице отчетливо проступал персиковый оттенок. Только что. А сейчас начинает блекнуть. И веснушки тоже. Они ведь цвета абрикоса? Теперь уже нельзя разобрать.

Неужели все так быстро закончилось? Не может быть.

Он хватает кисть, погружает ее в лужицу крови, образовавшуюся возле ее пупка. Там, где весело посверкивает золотое колечко. Цвет крови темно-бордовый или земляничный? Какая разница? Достаточно того, что он видит его.

Кисть становится малиновой, с нее капают жидкие розы.

Он мгновенно возбуждается, глубоко дышит, полуоткрыв рот. Затем начинает исступленно мастурбировать. Вот… вот… уже близко.

— О… О… О!..

Придя в себя через несколько секунд, дрожащей рукой наносит на чистый холст жирный алый мазок. Следом еще два. Красиво. Очень красиво.

Коротким ножом он срезает локон ее волос цвета одуванчика, прижимает к холсту, к сделанным кровью мазкам.

Берет нож с зазубренным лезвием. С силой всаживает в грудину жертвы, перерезает ребра, после чего руками (они в перчатках) раздвигает плоть, чтобы добраться до этих замечательных органов. Темный пурпур. Ему очень важно увидеть их. Вот, наконец, и они. Боже, какое буйство красок! Какие оттенки! Светло-лиловый! Красновато-лиловый! Светло-вишневый! Фуксин! Пурпурный закат в горах!

О Боже!

Его веки трепещут, тело содрогается.

Откуда-то издалека доносится мелодия. Вначале он даже не может сообразить, в реальности это или в голове опять включился музыкальный автомат. Дуэт, мужчина и женщина, исполняют старую песню из репертуара «Дип Перпл». Он помнит эту вещь. Она на кассете, купленной им на какой-то распродаже. Сборник старых хитов.

Потом снова начинают возникать картинки.

Нет. Он не желает на них смотреть. Не желает терять бесценное время, когда появилась возможность опять увидеть цвет.

Но от этого так просто не отвяжешься.

Грохочет музыка. Они в постели, занимаются любовью, не обращая внимания на мальчика, который тут же в комнате, наблюдает.

Нет, нет. Не сейчас! Нельзя попусту растрачивать…

Поздно.

Когда видение исчезает и комната с девушкой вновь приобретает четкие очертания, великолепный пурпур за несколько секунд становится бледно-лиловым, а затем голубовато-серым.

Нет!

Он трогает ее волосы. Только что они были цвета весеннего одуванчика, а теперь стали пепельными. Вся комната стала серой. Кровь цвета спелых помидоров превратилась в черную.

Он закрывает глаза.

Когда он открывает их, все вокруг тускло-серое. Рубашка под комбинезоном взмокла. На душе становится необыкновенно гадко.

Он снова закрывает глаза. Но это уже не имеет смысла. Закрывай не закрывай, картинка все равно останется черно-белой.

В голове, как муравьи на липком леденце, суетятся воспоминания кошмарного детства. Убогие жилища, сменяющие одно другое. Мрачные коридоры, жалкая мебель, затхлый воздух.

Он уже смирился. Встает. Начинает собирать вещи. Это не легко, потому что перчатки намокли. Осторожно раскладывает по карманам предмет за предметом, ножи, кисти, пленку, одурманивающее вещество.

Затем, очень осторожно, прислоняет к тостеру на кухонной стойке первый холст, городской пейзаж. Отрывает от рулона бумажного полотенца кусок, оттирает с края холста пятно крови. Отступает назад, чтобы полюбоваться своей работой.

Черт! Забыл посмотреть на него. Наверное, можно было бы увидеть, насколько правильно подобраны цвета.

Проклятие! Проклятие! Проклятие! Что скажет Донна?

Надо же, как обычно, в нужный момент забыл самое главное. Но Донна поймет. Она хороший друг.

Ведь помнил же вначале, перед тем, как отключиться.

Впрочем, картина ему не особенно нравилась.

Может быть, именно поэтому он забыл вовремя посмотреть? Этот вопрос, наверное, следовало бы задать психоаналитику. Жаль, что у него нет такой возможности.

Мысль о беседе с психоаналитиком смешит его.

Он роется в кухонном шкафу, находит рулон пленки для заворачивания продуктов, отрезает длинный кусок и осторожно заворачивает холст с мазками крови и ее локоном. Смотреть не хочется. Одно разочарование. Мазки крови серо-черные, волосы бесцветные.

Неожиданно перед глазами на мгновение вспыхивает что-то багряное. Или, может быть, пурпурное? И тут же пропадает, не давая ухватиться.

Он устало вздыхает. Работа не принесла никакого удовлетворения.

Оглядывает тусклую комнату. Темные шторы, бледные стены, безжизненное тело на полу. Наклоняется, приподнимает веко девушки, вглядывается в тускло-серую радужную оболочку.

Поздно.

Вспоминает, что забыл сделать еще одно дело.

Проклятие! Джессика никогда ничего не забывает. Ему следует брать с нее пример.

Находит на полу ее сумочку, достает оттуда пачку купюр, большей частью десятки и двадцатки, кладет в карман.

Расстроенный, направляется к двери, шлепая ногами по почерневшей крови.

По дороге напоминает себе о том, что нужно снять окровавленные перчатки и полиэтиленовые чехлы с кроссовок.

Жаль, что не удалось узнать, какого цвета ее глаза.

Что ж, возможно, в следующий раз повезет больше.