Юрий Погуляй «Спящий бог Ари-Ча»

Армия северян, захватив до того неприступную крепость, перекрывавшую ущелье Гиван-Чо, ворвалась в Ари-Ча — страну горцев и Спящего. Какова цель их набега? И зачем они ищут жреца Спящего? Улле и его брат попытаются это узнать…

Сложно сказать, является ли невероятное чудовище из рассказа Юрия Погуляя «Спящий бог Ари-Ча» инопланетным монстром, но в нем совершенно точно есть нечто от легендарного лавкрафтианского космического ужаса…

DARKER. № 5 сентябрь 2011

Северяне подошли к Глазу Ветра с юга. Величайшая твердыня моей страны пала в течение двух суток осады, и на третий день в священную долину Спящего вошли первые отряды иноземцев.

Никогда прежде наша земля не ведала вторжений. Сила веры и духи предков успешно хранили деревни и города Ари-Ча. Единственная крепость, преграждающая ущелье Гиван-Чо, была построена более чем два века назад, когда южнее наших земель обосновались Ухссы, поклоняющиеся водяному змею и пожирающие человеческую плоть. Но даже они, разорившие все окрестные страны, не осмелились вторгнуться в страну Спящего.

Теперь же могучий Глаз Ветра разрушен дикими северянами и на земли Ари-Ча пришла беда.

Закованные в сталь чужаки оказались не готовы к нашим извилистым тропкам. Они неуклюже пробирались по ним, падали в бездонные провалы, теряя людей и проклиная священные для всего мира места, но продолжали идти вперед. В них не было ни страха, ни почтения перед Спящим. Я видел это в «дальногляд», и даже муть увеличивающего кристалла не могла скрыть их мокрые от пота бородатые лица.

Я и Улле, самые быстроногие и зоркие в деревне Вилли-Ча, наблюдали за чужаками с того самого момента как они прошли Глаз Ветра. Наш поселок лежал неподалеку от ущелья Гиван-Чо, и мы хорошо знали все тропы в округе, поэтому добегали до крепости за пять ударов сердца Спящего.

Северянам не пройти это расстояние меньше чем за несколько дней. Много солдат, много железа — горы не любят таких гостей…

Иноземцы разбили лагерь на ярмарочном поле, где раньше раз в неделю собирались на торг все окрестные деревни. И я и Улле понимали, что наступило новое время, в котором нет места для веселых базарных споров, в котором не будет больше рассказов старика-сказителя Хари и горячего, сладкого молока у сложенной тут же печи.

Северяне осквернили это место кровью. На южной стороне долины издревле росла священная роща Спящего, и когда туда потянулись эти дикари, то я лишь поджал губы и, слушая стоны падающих деревьев, молча возненавидел чужаков.

Они вели себя шумно и нагло, словно стали хозяевами долины. Я слышал их резкие, гортанные крики и понимал, что нет грубее языка, чем язык северного народа.

Через Глаз Ветра нескончаемым потомком шли сверкающие железом захватчики.

Враги.

Мне показалось, что я отыскал в человеческом море их главаря. Прижав «дальногляд» к глазам увидел огромного воина, который возвышался над собратьями, словно великан из сказок. Северянин медленно оглядывал каменные склоны долины. Я отчетливо видел, как поворачивается его рогатый шлем.

— Жарко, — сказал Улле. Он лежал на камнях рядом со мною и его голую спину пекло осеннее солнце. Мне стало совестно, ведь я укрылся в тени скал, но потом мне подумалось о том, как себя должны чувствовать северяне, закованные в броню, и я улыбнулся.

Незадолго до заката, когда снизу потянулись запахи полевых костров, я и Улле вернулись в деревню. Там нас уже ждали. Все от мала до велика собрались в просторном доме старейшин, расселись кто где смог. Кому не хватило лавок, тот встал у украшенных цветами стен, а те, кому и здесь не нашлось места, столпились на улице, надеясь услышать наши слова из дверей. Но я молчал, ожидая знака старейшины.

Старый Аххан сидел на каменной лавке в центре комнаты, и слегка покачивал головой, оглядывая собравшихся. Влево-вправо, влево-вправо. Насколько я знал, он уже не мог остановить эту дрожь, и скоро ему придется отправиться на встречу со Спящим… Мне стало грустно. Я любил старика Аххана.

Он тяжело вздохнул, удостоверился, что все молчат и готовы слушать, и только после этого кивнул мне, как старшему.

— Говори…

И я заговорил…

Новости приняли тяжелым молчанием, лишь в дверном проеме кто-то повторял мои слова, передавая их на улицу. Но когда я рассказал, что чужеземцы рубят священную рощу Спящего, то замолчал и он.

— Мы должны уходить в Зулга-Ча, — наконец нарушил тишину старый Аххан. Глубокие морщины вокруг его глаз чуть поблескивали в свете масляных ламп.

До столицы Ари-Ча путь неблизкий. Четыре дня только вверх. А там мир не такой как здесь. И ночи там холоднее. Но я понимал, что Аххан прав, что здесь нам не будет ни спасения, ни удачи.

— Зачем, мудрый Аххан? — спросил бронзовокожий Иссури. Он обнимал прекрасную Аши, посланную Спящим невесту, и кривил в недовольстве губы.

— Король защитит нас… — сказал старец.

— Мудрый Аххан, — вмешался жрец Дави, — каста воинов многие годы не поднималась выше Глаза Ветра. У Короля осталась только его гвардия. Наши защитники погибли. Там не будет спасения, мудрый Аххан.

Если бы я знал, что он сделает через два дня — то убил бы белокожего Дави… Дави-чужака… Дави-Северянина… Он всегда был чужим. Но раз его принял Спящий, то должны были принять и мы.

— Мы уйдем в пещеры Долгого Эха, что на день пути выше, чем Зулга-Ча. Гвардия короля остановит чужаков, я верю в это, — покачал головой старик.

— Почему мы не можем остаться? — тихонько сказала Сури, жена Дави.

— Они убьют нас также как убили воинов, — ответил ей жрец. Глаза его потемнели, будто он вспомнил что-то недоброе. Что-то нехорошее.

— Спрятаться хорошая мысль. Но сколько нам придется прятаться? — сказал Иссури. — Что мы будем делать, когда закончится еда и с гор спустится холод?

— Тогда мы пробудим Спящего, — сказал Аххан и посмотрел на жреца. Тот вздрогнул под горьким взглядом старика. Отступил на шаг.

— А сейчас мы будем следить за ними, — старейшина повернулся ко мне. — Мы соберем все что сможем и уйдем в пещеры. Илле, Улле, возвращайтесь и не спускайте глаз с чужаков. Нам нужно время чтобы подготовиться. Как только они выдвинутся к нам — вы должны предупредить нас.

Я проникся всей важностью поручения, мою грудь пронзила душная гордыня, и мне пришлось потупить взор, чтобы прогнать грех из сердца.

Вскоре мы вернулись к пещере, из которой видна была вся долина. Укрывшись за древними камнями, лежащими здесь уже многие сотни лет, мы изучали вражеское стойбище.

Было кое-что странное в лагере северян. В центре его стояло несколько железных бочек, в которых иноземцы держали пленников. Я видел, как их кормили, как их поили. Но самих бедолаг разглядеть не мог даже при помощи «дальногляда».

Из воинов Ари-Ча никто не уцелел в сражении. Дети Спящего никогда не сдаются. А значит в бочках был кто-то еще. Но кто? Мое сердце билось с грехом любопытства, и я боялся, что оно проиграет. Мне страшно хотелось увидеть странных обитателей бочек!

Северяне не спешили. Их огромный командир почти все время проводил в своем грязно-сером шатре, и если появлялся снаружи, то всегда в компании странной парочки. Один — худощавый, скрюченный старик, за которым вечно волочился его слишком длинный плащ. И второй, которого я сначала принял за женщину из-за тонкой фигуры и очень длинных, доходящих до пояса волос.

Северяне ждали. И только по истечении второго дня мы поняли, чего. Мы находились на своем посту, когда сверху упал камень. Вжавшись меж зубьев скал, мы затаились, и вскоре увидели человека в серой запылившейся одежде. Он крадучись шел по верхней тропе, то и дело замирая и вслушиваясь. Смех и крики из лагеря северян его не смущали. Разведчик светловолосых возвращался к своим.

По тропе, которая вела в нашу деревню.

Которая пролегала мимо выхода из нашей пещеры.

Когда иноземец оказался напротив нее, Улле горной змеей скользнул к нему, одновременно выхватив боевой нож из-за пояса. Северянин лишь дернулся, потянувшись за оружием, и жалобно охнул. Улле подхватил его и осторожно положил на тропу. Я смотрел, как из рассеченного горла разведчика толчками выходит кровь и заливает камни.

Меня затошнило.

— Зачем? — тихо спросил я.

— Он шел из деревни, — сжал губы Улле.

— Теперь они точно будут убивать нас, — мне стало холодно.

— Мы спрячем его, — Улле был непреклонен. У него не было ни тени сожаления. — Они не найдут. А кровь я замажу ячьим пометом.

Мы отволокли труп в глубину пещеры и завалили его камнями. А после вернулись на пост, чтобы не терять из виду северян. Вскоре Улле побежал в деревню, чтобы набрать ячьего помета и замазать следы крови на тропе.

Пока он бегал, я видел еще несколько серых фигур, спускавшихся в долину с соседних склонов.

Они возвращались из других деревень…

* * *

Из десяти разведчиков вернулись четверо. Дурной знак и невыносимая неизвестность. Опытные, прожженные в войнах бойцы оказались не готовы к местным горам.

То ли сорвались с какого-нибудь проклятого утеса, то ли со зверьем местным сцепились…

А может и смугляки зарезали. Проклятые дикари.

Отто Свирепый выслушал донесения разведчиков без особого энтузиазма. Он вообще плохо разбирался во всех делах, которые не касались боя и проломленных черепов. Для такой ерунды у него всегда есть я и старый лис Ульф Ясный.

И последний относился ко мне с некоторой долей снисхождения и злости, которыми я откровенно наслаждался. Как же так вышло, что лучший специалист Снежной Империи по южным божествам не может и шагу ступить без офицера допросной службы, а? Как же так вышло, что в походе за дарами Спящего какой-то палач оказался выше ученого мужа?

Волею императора вышло, старый ты хрыч! Лучше бы ты подумал: почему я знаю язык Ари-Ча, а ты, мерзкий напыщенный пень, нет.

При этой мысли я вспомнил однорукого смугляка Фиру, которого пришлось вздернуть две зимы назад. Хороший был человек, жалко, что душегуб. Если честно, то мне не хватает тех часов, когда он делился со мною своим языком.

Во всех смыслах этого слова…

— Ну? — рыкнул Отто и отвлек меня от ленивого созерцания.

Ульф смотрел на меня, и его тонкие сухие губы брезгливо подрагивали. Я улыбнулся ему так широко, как умел.

— Жрец Спящего был найден только в одной деревне, — прокаркал старик. — Если ваш одноглазый пес все правильно разглядел, то туда нам и надо идти.

Я скрестил руки на груди и покосился на поляну перед командирским шатром. Уцелевшие разведчики расселись вокруг костра и торопливо ели, хватая грязными пальцами обжигающее вареное мясо. Одноглазый при этом что-то рассказывал, кашляя и давясь.

— Мы должны поговорить с народом Ари-Ча, — Ульф пошамкал губами. — Поговорить, Отто, понимаете? Мы не должны настраивать их против себя. Смугляки гордый народ!

Отто глубокомысленно посмотрел на ученого и хрюкнул.

— Там, за палаткой, стоит крепость смугляков, при штурме которой я потерял несколько сотен отличных бойцов. Они погибли не от разговоров, старик! И этого должно быть достаточно, чтобы настроить остальных дикарей против нас. Теперь-то зачем нам с ними церемониться?

— Это их земля. Их порядки! — прищурился Ульф. — Проклятье, да вы сжигаете в кострах их священное дерево! Чего вы хотите после этого? Чтобы они сами вышли вперед и отдали все, что у них есть? Вы убиваете, калечите, уничтожаете…

Я подобрался. Слова ученого мне не нравились. Кто он таков чтобы…

— Молчать! — рявкнул Отто. Вены на его висках вздулись, ноздри расширились. — Согласно приказу Императора мы должны свести к минимуму потери мирного, будь я проклят, населения. Мирного! — он прикрыл глаза, шумно вдохнул, успокаиваясь. — Пока потерь среди гражданских нет. А о деревьях, клянусь Белым волком, речи вообще не шло!

— Вы не уважаете их веру! Она не пустой звук…

— Заткнись, старик! — ледяным тоном прервал его Отто. — Я готов выйти в Круг Крови против любого, кого не устраивают мои взгляды на веру язычников.

— Жрецы никогда не расскажут чужакам о Спящем. Ари-Ча сами ничего не знают о нем. Они не знают, где находится его усыпальница. Они не знают, как пробудить его, и уж тем более они не знают, как направить его гнев на черных. Только жрец Спящего может указать нужное нам место! — повысил голос Ульф. — А вы отталкиваете смугляков прочь. Настраиваете против себя…

— Не беспокойтесь. Я сделаю их сговорчивыми, — напомнил я о себе.

Старик дернулся, бросил в мою сторону гневный взгляд.

— А если он умеет бороться с болью, то я буду убивать смугляков у него на глазах. Одного за другим. До тех пор пока он не заговорит, — продолжил я.

Отто Свирепый посмотрел на меня, как не безумца:

— Это не слишком ли…

Иногда мне кажется, что служба в казематах как-то меня изменила. Потому что такие меры не выходили за пределы моего «слишком».

— Как много жрецов у Спящего? — спросил я, почувствовав дискомфорт от этой мысли.

— Нам даже неизвестно сколько у смугляков городов и деревень. Я отдал бы гору золота за карту местности, — проворчал Отто. — Я видел тропы, ведущие в горы. Клянусь Белым волком, дороги здесь никогда не видели колеса!

Горы содрогнулись. Земля задрожала, и я переступил с ноги на ногу, надеясь скрыть свой испуг. Так бьется сердце Спящего, сказал мне Ульф. И каждый его удар я боюсь, что земля рухнет в ничто и потащит меня с собой.

— Нам придется карабкаться по этим проклятым склонам под огнем этих проклятых дикарей, — поделился Отто Свирепый. — В доспехах… Клянусь Белым волком — это путешествие будет худшим моим походом.

Мы молчали, и наш полководец, видя наше нежелание говорить, подытожил:

— Завтра выдвигаемся в деревню одноглазого. А там будем действовать по обстоятельствам.

* * *

Улле разбудил меня утром. Я спал укутавшись в теплую ячью шкуру, но все равно продрог и потому пробуждению обрадовался.

— Они идут в Кари-Ча, — огорчил меня брат. Через несколько мгновений я уже был на ногах.

Из лагеря иноземцев по горной тропе поднимался стальной ручеек воинов. Я насчитал две дюжины солдат и того длинноволосого северянина. Вел их разведчик в сером. Точно такого же мы вчера похоронили в пещере…

— Останься здесь, — попросил я Улле. — Смотри за чужаками в лагере, а я отправлюсь в Кари-Ча.

До поселения, куда направились северяне, можно было добраться за три удара сердца Спящего. Северяне вряд ли успеют найти его раньше.

С Кари-Ча наша деревня не дружила. Так повелось еще с древних времен, после запутанной истории, в которой нашлось место и любви, и трагедии.

Я не помню ее… Но несмотря на то что с Кари-Ча мы старались не иметь дела — их стоило предупредить. Они могли уйти в горы и сами, вряд ли хоть одна деревушка в округе не знала о падении Глаза Ветра, но я не мог положиться лишь на свое предположение.

Я скользил по тропе, иногда помогая себе руками и хватаясь за камни побольше. Ноги несли меня к цели, а мимо пролетал лес, увядающий под давлением осени. Тонкие стволы и тянущиеся к небу ветви облетали, становились темнее день ото дня. Выше они и вовсе исчезнут, уступив место колючему ярко-красном кустарнику, который вскоре зачахнет и окончательно скроется меж мертвых камней верхних долин.

Я не люблю осень. Да, сухой сезон, но как же холодно становится по ночам… Утром все чаще на пожухлой листве и траве виден иней, морозная свежесть бодрит, и первые лучи поднимающегося над горами солнца ты встречаешь как пробуждение самого Спящего. С восторгом и радостью.

Наверное, осенние ночи для того и существуют.

Кари-Ча никуда не ушли. Они даже не выставили дозорных на подходах к деревне. Жили себе тихо-мирно, словно не стояла в долине армия северян.

Может быть, Кари-Ча не хотели верить, что кто-то посмел вторгнуться в земли Спящего? Когда я вошел в деревню, то никто не захотел меня слушать. Они отводили глаза, они одергивали руки, когда я хватался за них. Лишь один старик заговорил со мною. Высушенный временем, с длинной седой бородой, заплетенной в косичку, он сидел на большом камне у древнего дома и смотрел на синие силуэты Пограничных гор.

— Мы все дети Спящего, — сказал он. — Спящий защитит нас.

Я едва успел скрыться, прежде чем в деревню вошли измученные подъемом северяне. И когда запыхавшиеся белокожие объявились у алтаря Спящего — что-то изменилось. Из всех жителей Кари-Ча словно выдернули стрежень. Старик, сидящий у дома, печально поник, как будто на него навалился груз всех прожитых лет. Плечи и головы всех жителей деревни опустились.

Я затаился за камнями, у другого края Кари-Ча, прямо за жилищем местного жреца. Воздух здесь пах яками и корицей. Солнце приятно грело спину.

Северяне, отдышавшись, молча прошествовали в центр деревни, с подозрением и угрозой поглядывая на жителей. На дороге им попалось двое мужчин, не успевших отойти в сторону, и тогда длинноволосый чужак сделал знак своим людям и те схватили бедолаг. Бросили на колени перед главарем.

Он что-то сказал, и я напряг слух, силясь разобрать его слова. До него было больше ста шагов, и ветер не донес до меня даже обрывков.

Чужак некоторое время молчал, оглядываясь, и повторил уже громче:

— Нам искать ваш жрец!

Кари-Ча молчали. Вера в Спящего сильнее страха. Жрец есть плоть Спящего. Мысли его есть слова Спящего.

Длинноволосый скривился, вытащил из-за черного широкого пояса кинжал и одним взмахом перерезал одному из мужчин горло. Тот вздрогнул, выгнулся от боли и рухнул под ноги северянину, дергаясь всем телом в агонии. Его товарищ еще больше сжался и втянул голову в плечи.

Но промолчал.

— Нам искать ваш жрец! — рявкнул длинноволосый. — Я убить один за один если он не идти!

— Я здесь, — ответил ему жрец Кари-Ча и вышел из своей хижины. Он был немолод, но и до увядания у него еще было время. Длинноволосый дернул рукой, и двое северян схватили жреца под руки и поволокли по тропе прочь из деревни. Остальные, с мечами в руках, осторожно попятились, слыша, как среди жителей поднялся ропот.

Кто-то из женщин попытался преградить дорогу, но длинноволосый вдруг оказался рядом с ней и вновь пустил в ход кинжал. Я вздрогнул, увидев, как она упала на камни и замерла. В этот момент мне показалось, что я тоже умер вместе с ней. Умер и переродился в новое. В чуждое.

Над Кари-Ча поднялся горестный вой. Под плач и стенания северяне покинули деревню, и я, опустошенный, подавленный вернулся к Улле.

Тогда я думал, что стал свидетелем самого ужасного кошмара в моей жизни, но, к сожалению, ошибался. То что мне довелось узреть позже, когда северяне вернулись в свой лагерь, останется со мною до конца дней.

Мне кажется, я до сих пор слышу крики истязаемого жреца.

Длинноволосый, весь красный от крови пленника, пытал его несколько долгих ударов сердца Спящего. Над горами плыл нечеловеческий крик, отражаясь от заснеженных скал и многократно усиливаясь в холодных ущельях.

И, наконец, жрец сдался.

— Первая кровь! — стал кричать он. — Первая кровь!

Служитель Спещяго срывался на визг и неустанно повторял:

— Первая кровь!

Эхо его голоса отражалось от угрюмых скал и раненной птицей неслось прочь из долины, пролетая над скрюченными лиственницами, мшистыми полянами и зарослями сухого кустарника.

Мы с братом, холодея от ужаса, смотрели вниз на лагерь северян, когда чуть выше от нас на тропе раздался шорох камней. Я вскочил на ноги, выставил перед собою нож и увидел в сумерках бледного Дави. Стоя на тропе околдованным истуканом, он одними губами повторял слова, несущиеся над каменными сводами.

Небо темнело, на мир опускалась ночь, а жрец нашей деревни смотрел в пустоту мертвым взором, и его кривящиеся уста шептали:

— Первая кровь… Первая кровь…

Мы с Улле переглянулись, понимая, что слышим. Мы стали свидетелями. Мы узнали секрет Спящего.

Мне было страшно, но я знал, как мы обязаны поступить дальше. Едва Дави, белый как высокогорный снег, ушел, мы, не сговариваясь, развели в глубине пещеры костер и долго сидели рядом, глядя друг другу в глаза. Я не видел в Улле страха, а сам наоборот дрожал от того, что нам предстояло. Но старался не показать вида. В углях алел нож моего брата, и я не мог оторвать взгляда от раскаленной стали.

Наших ушей коснулось тайное знание жрецов Спящего. И чем бы оно ни было — оно не должно дойти до наших языков! Там, за пределами Глаза Ветра простирается огромный мир. Что если кроме северян к нам вторгнется кто-нибудь еще? Что если я или Улле попадемся им в руки?

Ни я, ни мой брат не потеряли сознание от той чудовищной боли. Я кричал. Спящий свидетель как же я кричал, когда раскаленный метал обжигал мои губы и резал мой язык. Как я кашлял кровью, льющейся мне в горло, а Улле молил простить его, но рука его была тверда.

Чуть позже была тверда и моя рука.

Мы — выдержали.

Жрец — нет. И теперь чужаки знали секреты Спящего, а труп пленника, выброшенный за пределы лагеря, ночью достался горным крысам.

Утром я, шатаясь от слабости, знаками объяснил Улле, что мы должны предупредить жрецов в соседних деревнях. Мой брат всегда был сильнее и выносливее меня. Он мог добраться до них и предупредить об опасности.

Улле кивнул и ушел, а я вернулся к наблюдению за чужаками.

В лагере северян царило оживление. Они переносили шатры дальше от разрушенных ворот Глаза Ветра, они перетекали в дальние края долины, распространяясь по ущельям и пещерам. И все они то и дело смотрели назад, на ворота.

Что напугало тех, кто плюнул в лицо Спящего бога?

* * *

— Черные в четырех днях пути отсюда. Говорят что их десятки тысяч, и я боюсь, что в данном случае мы столкнулись не со слухами, а с настоящей правдой, — Отто порадовал нас новостями. Его блестящий от пота лоб прорезали хмурые морщины. — Нам нужно восстановить эту чертову крепость до их подхода, и закрепиться в ней. Я приказал командирам отрядов перевести всех людей в долину. Нечего им делать на той стороне…

— Штурма не будет, — скрипуче сказал Ульф. — Мамлюсы не обнажат оружие в священной долине Спящего. Они будут ждать нас за крепостью. Думаю, что даже ворота нет нужды закрывать.

— Я не собираюсь вверять жизни моих людей твоим предположениям, старик, — фыркнул Отто. — Вы нашли этого спящего?

— Это не так-то просто…

— В этом мире все непросто, старик! Найдите его и как можно скорее! А я займусь лагерем и обороной, — зло прищурился наш командир. Я улыбнулся.

— Последние обозы войдут в долину уже сегодня. Если будем экономить и не найдем здесь ничего съедобного, то продержимся пару недель, не больше. Потом наступит голод, — сурово закончил Отто.

— Можем поискать в окрестных деревнях. У дикарей наверняка найдется скот… — предложил ему я.

— Император запретил трогать мирное население, — процедил он. Чертов ублюдок выбрал не ту интонацию, чтобы со мною разговаривать. — Займись своим делом, палач!

— Нам нужен проводник, — подал голос Ульф. Он выглядел довольным, и в глазах его сверкала победа надо мною. Что ж, за публичное унижение вам придется ответить… Обоим.

Позже… Когда мы вернемся…

— Но Ари-Ча никогда не пойдут против Спящего. Никто не выдаст нам путь к его усыпальнице.

— Я же расколол жреца, — мне пришлось вежливо напомнить о своем участии.

— Тебе повезло, — левое веко Ульфа дернулось, губы плотно сжались, превратившись в бледную нить.

— Повезет и дальше, уверяю вас.

Везение и ремесло это разные вещи. Я знаю, что нужно сделать с человеком, чтобы он был счастлив рассказать мне все, что моя душа пожелает. Можно ли назвать это везением? Отнюдь…

Страх и боль сильнее любой веры. Это моя религия, и я верный адепт своего жестокого божества.

Ульф отвернулся от меня и постарался сделать максимально недовольный вид. Отто наблюдал за нами с едва скрываемой злостью. Могучий воин, великий генерал еле выносил нас обоих, но вынужден был терпеть, памятуя наказ императора.

Хотя иногда мне казалось, что он не выдержит и вздернет либо меня, либо проклятого старика-ученого.

После торопливого совещания я вышел из командирского шатра. Вокруг меня раскинулся боевой лагерь Империи. Множество палаток, шатров, костров, оружейных стеллажей, праздных вояк, мрачных часовых, блудливых шлюх из обозов, обленившихся бронников и ткачей, усталых медиков и грязных кашеваров. Город войны, город похода. Мерзейшее, провонявшее нечистотами сборище.

Улыбаясь, я смотрел на нависающие над долинами горы. Острые шпили, отвесные склоны, языки снежников и куцые деревца в низинах. Спящий находился где-то там. Где-то среди этой красоты.

И он ждал первой крови.

А кровь ждала его. Я повернулся к бочкам, расставленным неподалеку от командирского шатра. Больше всего на свете мне хотелось уйти из лагеря, подняться по горным тропкам чуть выше, встать на утесе и, раскинув руки, почувствовать ветер, почувствовать опьяняющую чистоту этих мест.

Хмыкнув, я отправился к себе в шатер.

На следующее утро с гор спустился человек, и сказал, что знает, где находится Спящий. Воистину, Белый волк любит своих сыновей.

* * *

Когда я увидел, что Дави сдался северянам — сердце мое покрылось коркой колючего льда. Он всегда был чужаком, этот предатель, и когда Спящий открылся ему — многие в деревне удивились такому выбору.

Но Спящий никогда не ошибается.

И теперь внизу, среди вонючих шатров северян, поселился жрец-отступник. Неслыханное и невиданное дело. Никогда прежде никто из вознесенных не отворачивался от бога. Так говорил мудрый Аххан, и никто не смел сомневаться в его словах.

Я подумал о Сури. О женщине, принявшей Дави ближе всех нас. Пустившей его в свой дом, в свое сердце и искренне полюбившей. Что теперь станет с ней, с женой предателя? Как ей жить дальше с таким тяжелым знанием?

Мы должны вмешаться. Мы должны остановить Дави-Северянина. Он не должен дойти до пещер!

В тот момент, когда простое, и в то же время нелегкое решение было принято — Улле посмотрел на меня и провел большим пальцем правой руки себе по горлу. Я улыбнулся.

Мы с братом всегда мыслили одинаково.

Северяне больше не отсылали в деревни своих солдат. После предательства Дави они успокоились, расслабились. Над лагерем поплыли хмельные песни. Лишь у черных бочек в центре стойбища беспрестанно расхаживали часовые, да у шатра командира постоянно несли вахту рослые бородатые воины. Охраняли своего огромного лидера.

И стерегли Дави-Северянина.

Я понимал, что нам нужно ждать, когда чужаки двинутся в путь. Ведь только тогда у нас будет шанс добраться до предателя. Сейчас, в многоголосом лагере, мы не сможем обмануть мрачных сторожей и пробраться в шатер. У нас нет «дальнобоев», чтобы подстрелить Дави издалека.

Лишь одно оружие было нам подвластно. Камни. Мы решили завалить отряд северян, как только те начнут подъем к пещерам Спящего.

Но хитрый Дави предусмотрел наш ход…

Мы узнали об этом только утром, с первыми лучами солнца, согревающими остывшие за ночь камни. На дальней тропе, ведущей к Кари-Ча, неожиданно для нас показалось несколько северян ведущих с собой спотыкающуюся женщину.

Я узнал ее сразу и не поверил глазам, а Улле даже вскочил в изумлении. Северяне вели в лагерь Сури… А это значило, что чужаки были в нашей деревне. Что мы пропустили их. Что мы провалили нашу миссию и не предупредили никого в Вилли-Ча. Сердце мое билось спокойно, но в горле застрял комок, обрубок языка словно обожгло пламенем.

И заныли крепко стиснутые челюсти.

Я увидел, как откинулся полог у шатра главаря и перевел «дальногляд» на него. На улицу ступил длинноволосый убийца из деревни Кари-Ча, а рядом с ним, плечом к плечу, встал встречающий жену Дави и, я готов поклясться, жрец смотрел прямо на меня и улыбался.

Предатель обманул нас дважды. В первый раз, когда спустился с гор в лагерь дикарей, а второй раз сейчас. С горечью я понял, что он сообщил чужакам о нашем надзоре, и те миновали нас в темноте, а затем добрались до нашей деревни. Скорее всего падший жрец объяснил как это сделать проще всего, Дави-Северянин знал эти края… Или же у них была карта, нарисованная серыми лазутчиками. Сейчас это было неважно.

В моей голове роилось много вопросов, но не было ответа на самый главный: цела ли моя родная деревня. Не пролилась ли кровь на уютных улочках Вилли-Ча? Я смотрел на Дави и чувствовал, как обуревает меня жгучая ненависть.

Они ушли в горы почти сразу же после того как в лагерь привели Сури. Проклятый жрец уговорил командира северян взять женщину с собой, и нам с Улле оставалось лишь шипеть от злости. Никто из нас не посмел бы обрушить камни на ее голову.

Так Дави прикрылся от нашего гнева собственной женой. Да пусть проклянет его имя Спящий! Пусть он откроет тысячу глаз и увидит того ничтожного червя, которого выбрал себе в служители…

Ни я, ни Улле не решились возвращаться в деревню. Нам было стыдно и страшно. Что мы можем увидеть там? Камни, залитые кровью близких? Немой укор в мертвых глазах старика Аххана?

А если беда миновала Вилли-Ча, то что нам скажут, когда мы, дозорные, вернемся туда, где больше нет Сури? Как мы допустили такое, спросит нас старик Аххан, а Иссури промолчит и гневно сожмет губы. И печально будут качать головами все остальные, пряча от нас глаза.

Северяне двинулись по тропе, ведущей прямиком к верхнему городу, к Зулга-Ча. И это лишь подогрело нашу ненависть к предателю. Он действительно вел их туда, куда заказан путь всем, кроме служителей Спящего. Мы скользили неподалеку от отряда, в стороне, прячась среди камней как ящерицы, и поднимаясь по склонам быстрее горных козлов. Никто из дикарей нас так и не увидел. Сгибаясь под тяжестью доспеха, изнемогая от жары и с трудом переставляя ноги, иноземцы с каждым днем поднимались по узким каменистым тропам все выше и выше. Но ночью и вечером они, невзирая на усталость, несли вахту вокруг лагеря. Дави предупредил чужаков, что гнев Спящего может настичь их в любую минуту.

Вместе с отрядом в горы поднимали три черные бочки. Их несли на плечах настоящие великаны, с трудом переставляющие ноги на склонах, но берегущих свою ношу пуще жизни. Один раз косматый силач споткнулся на переходе, потерял равновесие, накренившись в сторону глубокой расщелины, и из последних сил оттолкнул бочку на замешкавшегося напарника, а сам с долгим криком отчаянья свалился в ущелье. Его товарищ с трудом удержал упавшую ношу, и спустя пару минут к нему на помощь пришел новый носильщик. Никто из них даже не проводил взглядом рухнувшего в расщелину северянина.

Мы с Улле ждали, когда северяне, наконец, устанут. Когда ослабят бдительность. Но те берегли Дави как короля, а во время переходов жрец-отступник держался неподалеку от Сури, наверняка прикрываясь ею от «дальнобоев». Жалкий червяк!

Я видел, как плакала чернобровая красавица Сури, как мокрые дорожки рассекали ее смуглые щеки. Я видел, как она пыталась уйти с тропы, сорваться вниз, со скалы, но цепи, притянувшие ее к двум косматым охранникам-конвоирам, не давали ей сделать ни единого лишнего шага. Дикари одергивали ее, не слушая возмущенные возгласы Дави, хрипло посмеивались и шли дальше, иногда волоча Сури по камням.

Она ни разу не заговорила с Дави. Предатель несколько раз подходил к ней, с несчастным, умоляющим лицом. Но та была непреклонна. Горда, прекрасна и невообразимо грустна… Я гордился ею.

С каждым днем нам становилось все сложнее скрываться от чужих взглядов. Все меньше расщелин, все больше голых равнин. Теперь, когда мы хотели рассмотреть наших врагов получше, нас выручал только «дальногляд». Давно осталась позади наша деревня, давно мы пересекли границы верхних поселков, где никогда прежде не были. Позади остались опустевший Зулга-Ча и отводы в Пещеры Эха. А отряд иноземцев поднимался все выше, и мы шли следом, словно привязанные.

Мы страдали от ночных холодов и спали тесно прижавшись друг к другу. Мы мучились от жажды на горных плато и сражались с голодом на мертвых каменных полях. Мы не сдавались. Мы ждали.

И Спящий послал нам шанс. Это произошло вечером, незадолго до того как солнце закатилось за снежные пики. Путь отряда пролегал по высокой гряде, покрытой сыпучим камнем. С обеих сторон от тропы высились обветренные горные клыки, растущие из черных пропастей. Здесь приходилось идти очень осторожно, одному за другим. Тщательно проверяя, не колыхнется ли под ногами опора, не провалится ли в расщелину, увлекая за собой незадачливого путешественника.

Драться на этих камнях невозможно. Особенно когда на твоих плечах несколько десятков фунтов стали. И вновь я пожалел, что у нас не было «дальнобоя». Мы легко могли убить предателя, не рискуя ничьими жизнями…

Но судьба была против нас.

Отряд растянулся, преодолевая препятствие, а затем рухнул один из великанов, преградив черной бочкой путь остальным и отрезав их от хвоста колонны. По великому счастью и провиденью Спящего, последними шли носильщики и Дави, вместе с убийцей из Кари-Ча. Упавший северянин неуклюже поднялся и вместе с напарником попытался вытащить бочку, застрявшую меж камней.

Улле решил рискнуть. Сливаясь с камнями, он метнулся по тропе наверх, за северянами. Пыль и грязь въелись в него за последние дни так, что только чудом его можно было отличить среди серых скал.

Улле бежал ловко, словно лучший охотник народа Ари-Ча, и стремительно приближался к замыкающим колонну дикарям. Я присел, наблюдая за ним в «дальногляд». Сердце мое впервые за последние дни забилось чаще, а на губах сама собой поселилась молитва Спящему.

У моего брата был шанс. Вот между ним и предателем осталось сто шагов. Девяносто. Восемьдесят. Улле выхватил нож, и алое вечернее солнце заиграло на широком лезвии.

Шестьдесят шагов. Пятьдесят. Северяне пытаются поднять заблокировавшую проход бочку, но снова роняют ее. Грохот прокатывается меж камней, лица чужаков наполняются угрюмостью, а Улле бежит.

Сорок. Тридцать. Я вижу, как на лице моего брата появляется победная улыбка.

Двадцать шагов!

И тут Спящий забывает о нас. Когда до Дави остается не больше десяти шагов — убийца из Кари-Ча резко оборачивается. Его лицо в обрамлении длинных, вьющихся волос ничего не выражает, но я понимаю, что он видит Улле. Спустя мгновение северянин одной рукой сильно толкает предателя Дави в спину, и тот падает на камни. А чужак, сделав шаг в сторону, с силой бросает в Улле нож.

И мой брат падает вниз, держась за вонзившуюся ему в горло сталь.

Я чувствую, как меня захватывает невыносимая горечь и злость. Боль, когда я отрезал себе язык, кажется мне лаской по сравнению с тем, что я чувствую сейчас. Упав на колени, я плачу и ненавижу предателя Дави.

* * *

Жрец предупреждал нас о том, что его попытаются убить. Для того и тащили мы его глупую сучку в горы. Я не могу понять, почему мы не могли обойтись первой попавшейся дикаркой, раз у смугляков такой культ женщины. Но Отто приказал доставить именно ее. Благородный идиот. Глупо идти на поводу предателей…

Уважение дикарей к своим самкам натолкнуло меня на забавную мысль. Что если отобрать здесь десятка два девочек, вырастить, обучить, превратив их в машины смерти, а затем прислать сюда убивать. Можно будет спокойно очистить эти горы от смугляков и не потерять при этом ни одного бойца.

Я как раз об этом и размышлял, когда из пустоты вдруг возник тот юнец. Разведчики говорили, что за нами кто-то идет, поэтому я и не удивился. Заодно и преподал урок нашим преследователям. Со мною шутить не надо. Я шуток не понимаю.

Подняв на ноги испугавшегося жреца, я грубо толкнул его в спину:

— Иди!

Мерзавец все норовил посмотреть назад, наверное, хотел полюбоваться на убитого мною смугляка. Я не дал.

— Пошел!

В глазах жреца блеснул недобрый огонек, и я зло ощерился.

— Не ропщи, тварь, иначе этой ночью твоя женушка познакомится кое с чем.

Я сделал недвусмысленный жест, и внизу живота приятно потянуло. Если бы не старик Ульф и принципиальный Отто — я бы давно развлекся со стройной смугляночкой. Признаться честно, никогда я так сильно не хотел женщину, как эту изящную, тоненькую дикарку с такими длинными, такими многообещающими ножками.

О, как же это должно быть сладко.

Бочка, которую с пыхтением пытались вытащить носильщики, упала в третий раз. Я испытал неприятный холодок предчувствия и посмотрел на уронившего ее здоровяка, который тут же сжался под моим взглядом.

— Открой бочку, — приказал я ему.

Огромный увалень торопливо ухватился за крышку, рванул ее на себя и отступил назад. Я подошел поближе, уже догадываясь, на что мне предстоит смотреть.

Глянул внутрь, на скорчившегося в тесной темнице черного. Руки пленника безвольно опустились, голова очень знакомо склонена набок. Я сунул руку в бочку, с брезгливым ощущением нащупал пальцами холодную шею. Сердце его не билось. Да и вообще парень был мертв уже пару часов минимум. Недоглядел я, что ли?

Земля, воздух, душа и сердце — все вдруг задрожало, пронизанное басовитым ударом местного метронома. Ничего-ничего. Недолго тебе осталось стучать.

Этот грохот каждый раз меня пугал. Я знал, что он снова будет испытывать меня и мои уши, но все равно его удары каждый раз оказывались неприятным сюрпризом.

— Кто это? — спросил жрец и показал на черного. Он плохо меня знает? Ему нужно объяснить, что со мною лучше не общаться?

— Не твое собачье дело, тварь, — осадил я его. — Понял меня?

Я ненавижу предателей. Северянин уходит со своих земель только в набег или по приказу императора. Все иные случаи — предательство. И нет ничего хуже, когда предают свою нацию. Паршивая смуглянка оказалась ему ближе родной страны. В те времена, когда каждый меч на счету. Когда черная зараза поработила большую часть суши, и даже на северных морях стали появляться их пузатые, неуклюжие корабли.

Эти твари повсюду и с каждым днем их все больше. А он…

— Закрой свой поганый рот, тварь, — продолжил я, — и не заставляй меня просить дважды!

Лицо жреца потемнело от внутреннего гнева. Я встретил его взгляд спокойно, натягивая перчатки из тонкой кожи. Мне очень хотелось, чтобы он сдерзил.

— У тебя есть, что мне сказать, тварь?

Побелевший предатель коротко мотнул головой, и я почувствовал укол разочарования. Грубо взять его жену у него на глазах — это была бы песня.

— Хорошо, — отвернулся я от него и глянул на носильщиков, обращаясь уже к ним, — у нас осталось двое черных. Еще один труп и начну карать виноватых. Это понятно, надеюсь?

Ответом мне было несколько судорожных кивков.

— Бочку с дороги, — приказал я.

Через три дня чертовски тяжелого путешествия мы, должно быть, выбрались на самую вершину этих проклятых гор. Я клянусь, что это был самый счастливый момент в моей жизни. Эти бесконечные подъемы сводили меня с ума. Когда я поднимался на очередной уступ, то изо всех сил надеялся, что он будет последним. Что закончились эти невыносимые ступени. Но за каждой грядой вырастала новая.

Троп здесь уже не осталось, и потому приходилось доверять предателю, который под моей охраной топал впереди отряда и вел нас к пещерам их Спящего бога.

Когда я сделал свой последний шаг вверх, то не удержался от улыбки. Вокруг раскинулось каменное море. Огромные покрытые снегом плиты тянулись до самого горизонта, и из них, словно путевые столбы, вырастали далекие, невероятно высокие снежные шпили. Нужно было задрать голову, чтобы увидеть самый пик.

Про себя я взмолился Белому волку, чтобы нам не пришлось на них карабкаться.

— Пещеры, — сказал предатель. Он кутался в плащ слева от меня и мрачно смотрел вперед.

— Где, тварь? — процедил ему я.

Жрец молча указал на ближайший шпиль.

— Спящий внутри.

Земля вновь затряслась, и даже небо содрогнулось от раскатистого грохота. Я услышал, как за моей спиной зашуршали соскальзывающие вниз камни, как шорох с каждым мигом все больше и больше переходил в рокот.

— Спящий внутри… — повторил предатель и сомкнул обкусанные губы.

— Веди! — толкнул его я.

За последние дни наш отряд заметно уменьшился. Здесь, на высоте, не многим удавалось удержаться на ногах. Да и мне становилось все тяжелее дышать. Мысли путались, ноги деревенели. Кое-кто мучился от головных болей, кто-то и вовсе слег, и его оставили чуть ниже, в брошенном городке смугляков. Дикарей предупредили о нашем приходе, несомненно. Иначе с чего бы пустовать крепким, сложенным из камня домам.

Я не мог остаться там, среди измученных подъемом земляков. Мне нужно было добраться до Спящего и разбудить чертового ублюдка. Может, хотя бы он отомстит за мою мать. Я по сей день вижу во снах ее голову, насаженную на копье черного. Ее остекленевший взгляд и красную дорожку на подбородке. Как я надеюсь, что кровь запертых в бочках подонков прельстит жуткого бога дикарей и тот сожрет их всех.

— Веди, тварь! — рявкнул я и с силой пнул жреца. — Тащите чертову бочку! Я не хочу ночевать здесь еще раз!

Он чуть не упал, поскользнувшись, бросил на меня злой взгляд, но промолчал. Я встретил его ненависть улыбкой и накинул на голову отороченный мехом капюшон.

— Мне очень жаль, что Отто остался внизу, — сказал стоящий рядом со мною Ульф. Старый ублюдок будто не чувствовал усталости и высоты. Ветер трепал его седые лохмы, и заставлял слезиться блеклые глаза.

— Мне очень жаль, что ты, старик, там не остался, — буркнул я и зашагал вперед.

* * *

Они вошли в пещеры на девятый день после смерти Улле. Я все это время следовал за ними, как тень. Я убил северянина в поселке внизу, пока тот справлял нужду на склоне, и завладел его теплой шкурой. Теперь она грела меня по ночам.

Сури осталась с северянами внизу, но здесь я уже не мог ничего сделать против Дави. Мне оставалось лишь проникнуть в пещеры Спящего и выследить жреца до того, как он начнет обряд пробуждения.

Первая Кровь… Я помнил эти страшные слова. Обрубок во рту начинал пульсировать, когда я вспоминал несущиеся над долиной вопли.

Первая кровь…

Что случится, если северяне дойдут? Что случится, если они доберутся до усыпальницы Спящего? Чья кровь пробудит его и что случится после?

Я не знал, не хотел знать, но не переставал мучиться этим вопросом. Я думал о нем, когда рвал зубами жесткое козлиное мясо, когда слизывал с камней проступившую влагу, когда крался по узким и темным переходам пещер, напрягая слух и шаря руками по мокрым стенам.

Эхо от шагов дикарей и грохота бочки разносилось по черным переходам так далеко, что казалось будто по пещерам марширует целая армия. Я закрыл глаза, растворившись в темноте. Лязг металла о камень, приглушенные слова из незнакомого мне языка.

Северяне с большими масляными фонарями уходили вглубь пещер, и с каждым ударом сердца Спящего их голоса становились все тише. Воздух сгущался, тени оживали, а я следовал за ними по пятам и сжимал в руках нож Улле. Мне нужно было торопиться… Я должен был убить Дави прежде чем он доведет северян до усыпальницы Спящего…

Мне страшно было подумать о том, что я мог опоздать.

* * *

Я оказался в тупике. Долгий и извилистый путь, от которого у меня чертовски болели ноги, закончился, когда мы уткнулись в стену.

Жрец застыл, словно наткнулся на василиска и под его взглядом обратился в камень. И тут меня осенила догадка.

— Ты ведь не знаешь дороги, верно? — спросил его я.

Свет от фонарей дрожал, тени зловеще кривились с грубо обработанных стен.

— Ах ты тварь… — прошипел я.

— Да пошел ты, — сказал вдруг жрец. Он расправил плечи и повернулся ко мне. Мне показалось, что он хочет что-то добавить, но предатель замялся и махнул рукой. Всю дорогу он вел себя странно, всю дорогу я видел его непонятный страх перед темнотой. Он бормотал что-то себе под нос, он резко и прерывисто дышал.

— Что ты сказал, тварь? — улыбнулся я и шагнул к поддонку.

— Стоять! — одернул меня голос Ульфа. Старик напряженно вглядывался в темноту и его посох вдруг стал разгораться призрачным голубым светом, отталкивая тени прочь.

Что-то в его интонации показалось мне пугающим, и потому я не стал осаживать ученого. Вместо этого я осторожно потянул из ножен меч.

— Я чувствую… Чувствую это с того момента, как мы вошли. Что это, жрец? — прищурился Ульф.

— Ты чувствуешь Спящего, чужак, — почти прошипел тот. Пещеры задрожали от могучего раската, сверху на меня просыпалась крошка, и я шагнул к стене, опасаясь обвала.

— Ты чувствуешь Спящего, — громче повторил он.

— Мы на месте? — Ульф посмотрел на бочку. — Мы же на месте, не так ли?

И тут жрец прыгнул прямо на меня.

— Не убивать! — рявкнул старик, и я, как вымуштрованный солдат, послушался. Уклонился от удара жреца, перехватил его за руки и повалил на колени. С ожиданием посмотрел на Ульфа. Посох плясал в его руках. Губы беспорядочно шевелились. — Не пускать ему кровь!

— Запихайте его в бочку! — крикнул он спустя миг. — Быстрее, тупицы! Вытащите оттуда черного и запихайте этого! Первая кровь! Проклятье, первая кровь! Он обманул нас. Эти пещеры и есть усыпальница! Не дайте ему пустить себе кровь.

— Нет, — заорал в ответ жрец. Я скрутил его еще сильнее. Один из солдат ударом ноги повалил бочку на бок, и крышка сама отлетела в сторону. Свистнула сталь, когда второй боец выхватил меч.

Я почувствовал, как дернулся в моих объятьях жрец, как он всхлипнул от боли и смачно, сочно плюнул на землю. Мир тут же подпрыгнул, и я едва устоял на ногах после страшного толчка. Но за первым ударом сразу же пришел второй. Сверху из темноты рухнул обломок скалы и с чавканьем припечатал к полу рослого носильщика в футе от меня. Сразу же пахнуло кровью и нечистотами.

— Спящий пробудился… — обреченно сказал Ульф и закрыл глаза. Следующий толчок сбил меня с ног. Рядом грохнулся валун, и осколок больно кольнул меня в щеку. К грохоту и дрожи вдруг добавился какой-то странный звук. Смех…

Спустя несколько мгновений я понял, что мне не показалось. Освободившийся жрец поднялся на ноги и повернулся лицом ко мне. Из его рта на камни капала кровь. Он почти откусил себе нижнюю губу, но при этом хохотал как умалишенный.

Чертов кретин пустил себе кровь и обрек всех нас на гибель…

Огромный камень обрушился на прикрывшегося щитом солдата, я шести шагах от меня. Боец умер без звука.

— Я не мог раньше…, — вдруг сказал жрец. Из-за прокушенной губы он шепелявил и говорил с трудом, но я прекрасно понимал его. — Я боялся. Я хотел жить. Я должен был подняться сюда один. Но тогда бы вы разрушили все деревни на пути… Мой народ, моя жена и даже вы считаете меня за предателя. Каждый по-своему! Но я не предатель. Не предатель!

Дрожь прекратилась и наступила мертвая тишина. Несколько секунд мир молчал, а затем я услышал испуганный шепот кого-то из солдат:

— Все? Все закончилось?

— Все только начинается, — улыбнулся жрец. — Спящий пробудился. Первая кровь разбудила его. Моя кровь. Ваша кровь.

И тут я услышал шепот. Словно темнота заговорила со мною тысячью голосов. Словно сами стены пошевелились, отзываясь на жуткий зов.

Тишину разорвал далекий то ли вой, то ли рык. Земля вновь качнулась под моими ногами.

Я увидел, как Ульф обреченно склонил голову, отер лицо трясущейся рукой. Он даже голову втянул в плечи, ожидая чего-то. Вскоре я услышал, чего именно так испугался старик.

В темноте послышался шум, будто по камням ползло что-то огромное, тяжелое и склизкое. Словно гигантский червь поднялся из глубин и теперь искал себе пищу.

И пищей его должны были стать мы.

— Вы пришли за силой Спящего… Вы ее увидите, — как безумец улыбнулся жрец, и тут из темноты что-то метнулось к нему. Из груди предателя с брызгами крови вырвалось нечто и опутало его красными, мокрыми путами, а через миг утянуло ублюдка во тьму.

— Смилуйся, Белый волк, — прошептал кто-то из солдат. Заорал от боли и ужаса бородатый носильщик справа от меня. Затем жалобно вскрикнули слева. Алые щупальца пронзали людей и утаскивали в темноту, в которой что-то душно хлюпало, чавкало и неумолимо ползло все ближе. Я вжался в стену, чувствуя, как в одно мгновение вспотел с головы до пят. Затем торопливо подхватил с пола обломок чьего-то щита.

Тщетная защита против невидимого врага. Против неведомого бога.

Ульф коротко всхлипнул, расцвел кровавыми щупальцами и исчез в темноте. Мой последний земляк в этих пещерах.

— Проклятый жрец! — процедил я, срываясь на скулеж. — Проклятый жрец…

Темнота близилась, подступала. Сочилась вонью и обволакивала мой мир. В свете уроненных фонарей я увидел, как неподалеку от меня в расщелину забился черный, и пламя играло в белках его испуганных глаз.

Это его кровь должна была накормить Спящего. Его должны были жрать кровавые щупальца!

Но уродливый бог этих чертовых дикарей не трогал мерзавца… Зарычав, я поднялся на ноги, вскинул руку с ножом. Если Спящий не прикончил черного, то это сделаю я.

Мне удалось сделать два шага, прежде чем в груди стало холодно и жарко одновременно. Словно что-то лопнуло у меня внутри. Из глубины в горло хлынуло соленое, горячее, и легкие зажглись огнем.

Рывок щупалец, пронзивших мою грудь, вышиб из меня сознание и жизнь.

* * *

Я нашел Сури сидящей в кровавой луже, натекшей из трупа огромного командира чужаков. Его рогатый шлем валялся на камнях чуть поодаль. Растерзанные тела северян были разбросаны по всему городу, и я видел, что дикари пытались сбежать, пытались спрятаться, но никто не уцелел.

Присев рядом с плачущей Сури, я обхватил свои колени руками и сгорбился. Мимо нас шествовал по горам многоголосый, многоглазый, многорукий бог моего народа… Красные потоки его тела толчками ползли из каменных недр и растекались по горному плато, жадно разыскивая тех, кто осквернил долину своим присутствием. Своей кровью.

Щупальца шарили по камням, извивались в расщелинах и ползли дальше, ниже… А я сидел рядом с Сури, накинув ей на плечи шкуру убитого мною северянина, и радовался тому, что затея Дави-Предателя все-таки провалилась. Что его предательство не погубило мой народ. Что теперь чужаки будут изгнаны с нашей земли и никогда не вернутся назад.

Никогда.

— Я просила его не ходить туда, — вдруг прошептала Сури. — Я просила его найти другой способ прогнать чужаков.

Кровь северян под ней покрывалась тоненькой пленкой, а я вдруг похолодел от понимания ее слов. Только теперь я понял, почему на самом деле красавица Сури гневалась на белокожего Дави. Она злилась совсем не на то, что мы приняли за предательство…

К горлу подкатил противный комок, и мне захотелось заплакать от обиды.

— Они могли сделать все что хотели. Могли скормить Спящему этих черных людей и уйти. Зачем он выбрал другую дорогу, Илле? — спросила она.

Я промолчал. Мне было нечего ей сказать. И, слава Спящему, нечем.


© Юрий Погуляй, 2011

Загрузка...