DARKER: Рассказы (2011-2015)

GLEN HIRSHBERG, “SAFETY CLOWNS“, 2004

Едва увидев объявление, я понял: это именно то, что я искал.

Один телефонный звонок — и полминуты спустя я уже договорился о собеседовании с Джейбо, диспетчером, основателем, владельцем и директором компании «Мороженое от Солнечного Клоуна». Встреча была назначена на следующее утро, без пятнадцати шесть. «Захвати права», — чуть ли не проорал Джейбо напоследок (голос у него был хриплый, как у ярмарочного зазывалы) и повесил трубку.

Вернув телефон на место, я вынул красный маркер из зажима на офисной доске и поставил робкую галочку возле пункта 7 в списке моей мамы: Найди ПОЛЕЗНУЮ работу на лето. Помогай людям. Пусть тебе потом будет что рассказать. Заработай побольше, чтобы осенью сосредоточиться на учебе. Затем я присел на крохотной веранде, чтобы поглядеть, как с пляжа наползает вечерняя морская мгла, заливая овраг между нашим кондоминиумом[225] и ипподромом у подножия холма.

Моим кондоминиумом. Я все никак не мог привыкнуть.

Мать набросала свой последний список дел для меня посреди ночи, за три часа до того как я повез ее в хоспис умирать. Это случилось больше месяца назад, и я стал сиротой накануне своего двадцатого дня рождения. Она оставила мне полуторакомнатную квартирку в кондоминиуме, плюс достаточно наличных, чтобы на втором курсе в Университете Сан-Диего мне не пришлось брать новых ссуд и устраиваться куда-то еще, кроме библиотеки, где я сразу работал и учился, а еще — батарею кактусов. «Их убить даже тебе не под силу», — проговорила она, по последнему разу потрогав колючки всех растений, устроившихся в ящичках за окном. Мне не потребовалось и четырех недель, чтобы доказать ее неправоту.

В утро собеседования я поставил будильник на 04:45, но проснулся в начале четвертого часа, взбудораженный, сна — ни в одном глазу. Теперь единственным невыполненным пунктом в ее списке будет первый: Отметь свой день рождения. А для этого уже поздновато. И все. Никаких больше списков от мамы. Теперь буду все делать не для кого-то, а для себя. Я уже решил, что продам свое жилье, — может, еще до сентября. И понемногу из памяти изгладится шелест кондиционеров в квартирах, притиснутых к нашей. Я забуду мусоровозы в пятнадцать пятого утра и собак, огрызающихся из-за сеточных дверей на воздушные шары, в которых богатые люди взмывают в закатное небо.

Но наверное, я никогда не забуду, как летними днями мы с тысячей других ребятишек играли в догонялки на скейтах в переулках нашего разросшегося райончика, как воровали друг у друга монетки, которые бросали на счастье в фонтан у поста охраны, как ждали половины четвертого пополудни, когда караваном наезжали фургончики с мороженым, и мы обрушивались на них. И потом у нас на много часов застревала в ушах их звенящая, тренькающая музыка, словно вода из бассейна, которую никак не можешь вытряхнуть.

Это будет моим прощанием: я не просто исполню волю матери, а отдам ей дань уважения. И отцу тоже, хотя его я в основном помнил по аромату земляничного освежителя воздуха, которым он заставлял мать обрызгивать все и вся, чтобы скрыть его собственный нездоровый запах, и еще как он умирал, с поразительной силой сжимая руки жены и семилетнего сына, как хрипел: «Господи. Дерьмо. Я прямо чувствую, как подыхаю».

За одиноким завтраком я смотрел сквозь открытую дверь веранды на приморскую полосу, слушал, как ржут лошади, которых конюхи ведут на пляж. Выйдя точно по графику, я вывел видавший виды мамин «гео» на пустовавшую автостраду I-5. Туман хлестал меня по лицу через открытое окно, словно я мчался на спортивном катере. Указания Джейбо завели меня на холм за 10-й улицей, в тихий район складов и автомобильных стоянок. В это время суток, даже на возвышенности и вдали от моря, с фонарных столбов и сетчатых заборов стекала влажная мгла. На перекрестке с Си-стрит я сбросил скорость, повернул и потихоньку покатил на восток, высматривая вывеску или табличку с номером дома. Но в основном мне попадались на глаза лишь человеческие фигуры, свернувшиеся калачиком под газетами, и мешки с мусором вдоль заборов. Я уже хотел развернуться, когда заметил щит с надписью от руки, прикрепленный уголками к столбу в конце заброшенного с виду квартала:

Рядом кто-то изобразил примитивное желтое солнце с убогими лучиками, достойными первоклашки и такими многочисленными, что все в целом походило скорее на жука. Я припарковался, отыскал ворота и прошел во двор.

И, не сделав даже пяти шагов, остановился. По лицу и рукам скользили нити тумана, как будто я продирался через паутину. Мои плечи поползли вверх, ладони в карманах сжались в кулаки, и я застыл на месте, навострив уши. Слева на меня таращили мертвые фары пять больших белых фургонов. Взглянув направо, я увидел еще пять, выстроившихся в ровную шеренгу. Ни движения, ни света, ни людей.

Как-никак, это была стоянка. И то, что на ней и в самом деле обнаружились машины, не слишком тянуло на пугающее открытие. Если бы не то, что на них росло.

Или цеплялось к ним?

Я отступил на шажок, вспомнил, что позади меня такие же фургоны, и тоже их оглядел. И действительно, к каждой боковой двери с пассажирской стороны прилипло по огромной, во всю высоту машины, тараканоподобной фигуре. Их длинные тоненькие ножки были сложены под брюхом и пропущены через ручки дверей, из суставчатых, угловатых плеч выпирали крошечные головки. Из-за тумана — и только из-за тумана — казалось, что они подергиваются, будто вот-вот взмоют в воздух стаей саранчи.

— Эй, Джейбо, — раздался голос у меня за спиной, неожиданно близко. Я снова обернулся. Откуда-то из-за левого ряда фургонов вышел мужчина — рыжеволосый, в темном комбинезоне. Он обтирал пальцы грязной тряпкой, словно баюкал змею.

— Да? — отозвался голос зазывалы, который я уже слышал по телефону.

— Кажется, прибыл наш новенький.

— И как он на вид?

Тип в комбинезоне набросил тряпку себе на плечо и смерил меня взглядом.

— Коротышка. И больно уж тощий, ему бы мороженого. Кости крепкие. Мне он нравится.

На задах стоянки щелкнула дверь, и показалось еще одно лицо — узкое, с выпученными зелеными глазами и челюстью, которая слегка отвисала даже в состоянии покоя, как у угря.

— Заходи, — велел Джейбо и растворился в освещенном проеме.

Зачем меня вообще подняли в такую рань?

Как оказалось, директор принимал в серебристом трейлере, примыкавшем к стене склада. Шагая к нему, я ощущал, как в лобовых стеклах отражаются неясные формы, как под напором тумана подрагивают тараканьи тени и покачиваются грузовики, и вдруг меня озарила огорчительная мысль, что это и есть машины мороженщиков. Я надеялся, что это будут фургоны типа молочных, которые когда-то обслуживали нас самих, с бортами, неровно облепленными яркими голубыми наклейками «Попсикл Рокетс» и «Иглу Пайз», точно какая-нибудь коробочка для ланча — картинками из мультиков. Может, эти и музыки-то не играют.

Вытянув перед собой руку, я зашел в трейлер.

— Доброе утро, мистер Джейбо. Меня зовут Макс Уо…

— Просто Джейбо. А ты не такой уж и коротышка.

Вместо рукопожатия он мне помахал. Кисти у него не было — по крайней мере, не было пальцев, потому что культя заканчивалась вздувшимся клубком красной кожи. Я смущенно опустил руку.

— Хотя и вправду тощий. — Он склонил голову набок. Вблизи, за замызганными круглыми очочками, его глаза казались почти желтыми. Из черепа Джейбо, как булавки из подушечки, торчали короткие седые волоски. — По-моему, тебе много что понравится в этой работе.

Если не считать тонкой стопки конторской бумаги и стаканчика с дешевыми, обгрызенными биковскими ручками, его стол пустовал. На стене позади хозяина висела карта округа Сан-Диего, по которой венами змеились и перекрещивались розовые и голубые линии. За декор в трейлере помимо карты и зеленого стального шкафчика для документов отвечал только календарь «Алиталии» двухгодичной давности, открытый на апреле. С него мило улыбалась женщина с изумительно длинными, шелковистыми темными волосами, в хорошо сидящей форме бортпроводницы. Надпись гласила: Рим? Отлично.

— Вы итальянец? — спросил я, когда Джейбо уселся за стол и пристроил на нем обе руки, здоровую и увечную. Для меня стула не нашлось.

— Не более чем она, — ответил он, улыбнувшись с разинутым ртом, и призывно пошевелил оставшимися пальцами. — Права.

Я отдал ему документы, и он внес мои данные в учетную книгу. Вспомнив, что это все-таки собеседование — пока что утро скорее напоминало прогулку лунатика, — я выпрямился и пригладил свою клетчатую рубашку, заправленную за пояс брюк цвета хаки.

— Любишь детишек, Максвелл?

— Очень. Прошлым летом я…

— Тебе нравится делать жизнь людей лучше? Давать им повод для надежды?

— Конечно.

— Ты принят. Сегодня пройдешь практику с Рэнди. Рэнди!

Я переступил с ноги на ногу.

— И все?

Джейбо чуть повернулся на стуле и подмигнул — то ли мне, то ли женщине с календаря.

— Я сразу вижу, заслуживает человек доверия или нет. Ну и вообще. — Он широко улыбнулся, стукнул культей по столешнице. — Ты точно влюбишься в эту работу.

Дверь трейлера распахнулась. Обернувшись, я увидел, что проем полностью закрыт, как будто за три минуты снаружи успел волшебным образом вырасти великанский бобовый стебель. Стебель согнулся, и под са́мой притолокой появилась обыкновенная человеческая голова.

— Рэнди, — произнес Джейбо. — Это Макс. Сделай его одним из нас.

У Рэнди были аккуратно подстриженные волосы с проседью на висках, узкие карие глаза и такая длинная челюсть, что я не удивился бы, если б он заржал. Кивком позвав меня за собой, Рэнди отступил от двери и распрямился. Туманный мир вернулся на прежнее место.

Под открытым небом он оказался не таким уж здоровым. Я почти доставал головой ему до плеч, квадратных и на вид очень крепких, спрятанных под обтягивающей камуфляжной футболкой. Значит, шесть футов пять дюймов. Или, может, шесть и семь?[226] Если б он свел ноги вместе, то я, наверное, смог бы обхватить руками его икры. А то и колени.

Рэнди молча обошел трейлер и повел меня к длинному складу из цементных блоков, который ограничивал двор с севера. На ходу он насвистывал — тихонько, но искусно, выводя целые маленькие трели и замысловатые нотки. Через несколько секунд я узнал мелодию и рассмеялся.

Верзила продемонстрировал мне свою грандиозную челюсть.

— Подпевай. Я же знаю, ты ее знаешь.

Его голос звучал странно, как-то придушенно, словно горло было несоразмерно узким для такого тела — бочонок[227] на фаготе.

Я послушно затянул:

— Она выкатит тогда из-за холма…[228]

Может, музыку с фургонов все-таки играли.

Дверь склада была сделана из гофрированного металла и не так давно выкрашена в белый цвет. Не прекращая насвистывать, Рэнди ударил по ней ладонищей, и она завибрировала, словно гонг.

— Давай, Мартыш, открывай, нам пора нести радость. — Челюсть снова качнулась в мою сторону, словно гик[229] на парусной лодке. — Я Рэнди, кстати говоря.

— А я Макс.

— Аймакс. Большой Экран.

Я понятия не имел, что это — просто болтовня или мое новое прозвище, но опять рассмеялся. Рэнди еще немного подубасил по двери, и наконец та, дернувшись, оторвалась от пола и поползла на цепи вверх. По нашим ногам дохну́ло ледяным воздухом.

— Морозилка, — ляпнул я и тут же почувствовал себя глупо, так что сразу прибегнул к Маминому Правилу Идиотских Ляпов: скажи что-нибудь еще более тупое. — Для мороженого.

— Экранище, — заключил Рэнди и похлопал меня по плечу.

Войдя, я увидел перед собой стол, сооруженный из широкой доски и пары десятков ящиков из-под молока, поставленных друг на друга. Как и в случае Джейбо, на столе ничего не было, кроме глянцевого черного ноутбука, раскрытого для работы. За столом на вращающемся кресле сидел тип с тряпкой, который встретил меня первым, теперь уже в перчатках. Все пространство за его спиной, от пола до потолка, до са́мой задней стены, занимали штабеля картонных коробок, затянутых сверху прозрачной стретч-пленкой.

— Сколько, Рэнди-тренди? — спросил он. Тряпка свисала из кармана его спецовки дружелюбным собачьим языком.

— Сегодня я на коне, Мартыш. Думаю, Экранище принесет мне удачу. Пускай будет двадцать на двадцать.

Мартыш покачал головой и нажал на клавишу табуляции.

— Ты всех нас посрамить задумал. Твой учитель лучше всех, парень. Чемпион на все времена.

Насвистывая, Рэнди направился вглубь склада, на ходу взъерошив волосы Мартыша. У первого штабеля он нагнулся, обхватил нижнюю коробку и замер, как штангист перед толчком. А потом просто встал, безо всяких усилий — коробки оторвались от пола башеной и застыли у него в руках.

— Да чтоб меня, Рэнди, — произнес новый голос где-то сзади. Я оглянулся. Перед столом Мартыша теперь маячили еще трое. Говорил мужчина за семьдесят, долговязый и даже более худосочный, чем я. На нем была серая джинсовая куртка и красная бейсболка с логотипом «Урбан Аутфиттерз». Рядом стоял паренек-китаец примерно моих лет, а за ним желтоволосая женщина сорока с чем-то, в кроссовках и сарафане.

— Доброе утречко, копуши, — бросил Рэнди и ногой показал на соседний штабель. — Экранище, не будешь ли так любезен подхватить еще пять коробок и вынести их во двор?

— Да он половину сам жрет, наверное, — пробормотал старик.

— Он к мороженому не прикасается, тебе это хорошо известно, — возразила женщина в сарафане, и Рэнди ласково поддел ее локтем, проходя мимо.

Я под шумок подобрался к ближайшей стопке коробок, взялся за пятую снизу и ахнул. Они были ледяными. Стоило их поднять, руки на сгибах заломило, а пальцы свело судорогой. Но они хотя бы оказались легче, чем я ожидал. Я вгляделся сквозь полиэтиленовую пленку на верхней коробке. Вот и они — в броских оранжевых и малиновых обертках. Вот мороженка всем вам из-за холма…

— Эй, Рэнди! — окликнул Мартыш верзилу и, когда тот обернулся, бросил ему длинный белый конверт, пухлый и дважды перехваченный резинкой. Без резких движений, даже не шевельнув рукой, Рэнди растопырил пальцы, поймал конверт и прижал к своим коробкам. — Советую пересчитать.

Рэнди ответил таким характерным «пфи!», какого мне еще не приходилось слышать, и широкими шагами двинулся в туман. Я поспешил за ним.

— Видишь ли, Экранище, — сказал он, не оборачиваясь, — мы все тут независимые подрядчики. Классная система. Платишь за весь товар сразу, полняком, так что вся штука в том, чтобы брать не больше, чем планируешь продать. Джейбо берет тридцать процентов, Мартыш еще пять за обслуживание фургонов, и все на том. Остальное уже твое — чистая наличка, без всяких вычетов.

Хотя он и обмолвился про фургоны, я почему-то не вспоминал о тараканах, пока мы не дошли до передней части двора. Холодные, увесистые коробки клещами впивались в мои ребра. А когда я все-таки вспомнил и поднял глаза, фигуры были на прежнем месте, застыли на дверях фургонов, как пауки под пристальным вглядом.

А Рэнди тем временем продолжал.

— Но знаешь, что самое лучшее в «Солнечном Клоуне»? А то, что Джейбо уже проложил для тебя все маршруты. Сам выбираешь длину, от улицы к улице, от остановки к остановке. И продажи тебе гарантированы, чувак. Гарантированы. Видел карту Джейбо?

— И его девушку, — пробормотал я. Коробки начали выскальзывать у меня из рук, взгляд перебегал с фургона на фургон.

— Какую еще девушку? — поинтересовался Рэнди, присев рядом с крайним фургоном справа и поставив всю стопку на асфальт.

— Видимо, у нас разные приоритеты. — Я опустил свои коробки чересчур быстро, и нижняя глухо стукнула.

— Аккуратней, Экранище. Ты их купил, как-никак. Ну ладно, сейчас мы его откроем и накормим.

Мне показалось, или он чуточку помедлил, прежде чем подойти к фургону? Забарабанил пальцами по бедрам, перестал свистеть. Потом просунул руку между длинными тощими лапками, вывернул ее так, словно выдирал у кого-то сердце, и рывком отвел дверь.

Затем быстро вернулся, снова насвистывая, и поднял верхние пять коробок со своей стопки.

— Рэнди, что это такое?

— Что? — переспросил он, хотя и понял, о чем я.

— На борту фургона.

— Это… друг. Давай погрузимся, и я все тебе покажу.

Следующие пятнадцать минут мы раскладывали мороженое по холодильным камерам, установленным вдоль стенок в задней части фургона. Тем временем во дворе вокруг нас все заметней кипела активность — повсюду отъезжали боковые двери, мороженое исчезало в холодильниках. Рэнди работал бойко. Когда мы закончили, он захлопнул камеры, выскочил наружу и направился к кабине.

— Закроешь дверь, а? — бросил он через плечо.

Если б в кабину можно было попасть напрямую, я бы воспользовался внутренней ручкой. Но задняя часть фургона оказалась наглухо отгорожена — наверное, чтобы сохранялась прохлада, — и у меня не оставалось иного выбора, кроме как спрыгнуть на асфальт и встать лицом к насекомому.

Вроде бы оно было из дерева. Туман оставил на дощечках влажные пятна, и в них поблескивали пестрые разводы краски. Мне вспомнилось, как мы с матерью однажды ходили в музей естественной истории в парке Бальбоа поглядеть на только что родившихся мотыльков. Как они свисали со своих лопнувших коконов и сушили крылышки.

Рэнди высунул голову из пассажирского окна.

— Живей. А то тепла напускаешь.

С кряхтением, которое удивило меня самого, я запустил руку в гнездышко из планок, ухватился за металлическую ручку в середине и потянул. Дверь покатилась по направляющим и с щелчком встала на место.

— Хорошо. Теперь отойди, — велел Рэнди. — Дальше.

Он уже сидел за рулем, занеся руку над приборной панелью. Уловив мой взгляд, он кивнул, сказал: «А теперь поздоровайся» и что-то с силой дернул.

Несколько мгновений жук подрагивал на штырьках, которые удерживали его на борту. Потом стал раскладываться. Сначала из гнезда вырвалась нога — человеческой формы — и упала вниз, словно пробуя почву. Как только она распрямилась, за ней последовала вторая. На ногах красовались фиолетовые полосы, как и на руках, которые выдвинулись вбок. Наконец вылезла голова, и на меня уставились маленькие черные глазки поверх обвисшего надувного носа и широких довольных красных губ.

Думая, что все закончилось, я отлип от соседнего фургона, откуда наблюдал за представлением. И тут клоун целиком повернулся на штырьках и застыл перпендикулярно к двери Рэнди. Его зефирно-пухлая правая рука нацелила мне точно на сердце маленький знак STOP.

Я обогнул его и подошел к пассажирской двери.

— Это для машин, да? Чтобы дети могли перейти улицу?

Рэнди кивнул.

Я расплылся в улыбке.

— Я бы точно остановился.

— Вот и я тоже.

— Их Джейбо сделал?

Рэнди покачал головой.

— Лу-Боб. — Заметив выражение моего лица, он удивился. — Ты знаешь Лу-Боба?

На меня нахлынули воспоминания об отце, о его решимости и трясущихся руках на руле, о вечере накануне Хэллоуина, за два месяца до его смерти, когда он свозил меня в Лу-Бобленд. Тогда я в последний раз находился с ним в машине.

— Да, — сказал я. — В смысле, я там был. Человечки из глушителей.

— Из глушителей, — кивнул Рэнди. — Залезай.

Так я и сделал, думая о той долгой, молчаливой поездке на восток в Фолбрук с его фермерскими угодьями, о том, как позади нас садилось солнце, пропитывая горизонт багрянцем. Я не помню ни слова из того, что мы с отцом говорили друг другу. Но до сих пор как наяву вижу свалку Лу-Боба. Как рассказывали, когда-то он обслуживал чертово колесо при ярмарке, потом павильон с аттракционами, потом работал механиком при цирковом автопарке, а когда в конце концов отошел от дел, стал торговать запчастями, накопившимися за трудовые годы, и каждую осень на Хэллоуин устраивал экспозиции из ржавых глушителей, металлолома и движков кустарной сборки. Его человечки из глушителей обнимали стволы эвкалиптов, словно пытаясь на них взобраться, вываливались из-за куч хлама серебристыми ходячими скелетами, свешивались с веток, расталкивая визжащих посетителей. Мой отец остался в восторге.

Когда я пристегнулся, Рэнди поднял рычажок на панели, и Солнечный Клоун собрался обратно, прижавшись к борту фургона. Рэнди подал сигнал. Почти сразу из глубин двора донесся ответный гудок. За следующую минуту или около того отозвались все машины вокруг нас. Но каждая просигналила только по разу. Взглянув на напарника, я понял, что он считает про себя.

Восемь. Девять.

Не успело затихнуть эхо десятого гудка, как Рэнди тронулся и вывел машину со двора. Мой взгляд метнулся к боковому зеркалу. Клоун содрогался от проносящегося ветра, а позади него в четком ритме вливались в колонну остальные грузовики.

— Вы всегда выезжаете вместе?

Рэнди пожал плечами.

— Традиция. Тимбилдинг — слыхал про такую вещь?

— Но разве я не должен был тогда встретиться со всеми остальными?

— Не им же продавать твое мороженое.

До меня дошло, что мы направляемся в портовый район, и в несуразно раннем выезде впервые наметился некий смысл. Докеры проработали всю ночь — наверное, двигали здоровенные ящики в грузовых контейнерах, а в них жарко, как в духовке.

— Ну и каковы же твои? — спросил Рэнди, когда мы вырулили на Тихоокеанское шоссе и, лавируя между фырчащими девятиосными фурами, покатили в сторону порта. Между грузовиками, нагромождениями контейнеров и кранами проглядывали сквозь туман очертания исполинских кораблей, и их стальная обшивка отчего-то казалась неизмеримо прочней, чем наземные постройки из стекла и бетона за нами.

— Простите?

— Ты объявил, что у нас, видимо, разные приоритеты. Не сказал бы, что мне это понравилось. Теперь я хочу знать, каковы же твои.

Встревожившись, я взглянул на его громадную тушу — морской тяжеловоз против моего прогулочного катерка — и решил быть осторожней.

— Просто… сделать мир немного счастливее, — ответил я. — И самому стать счастливей. Срубить кучу бабла, чтобы в конце следующего семестра не пришлось жить на бич-пакетах и копченой колбасе. Может, перепихнуться разок, у меня с самой школы не было.

— Вот видишь? — произнес он чуть ли не извиняющимся тоном, плавно затормозив перед парой электропогрузчиков и еще какой-то тяжелой техникой, названия которой я не знал. — Счастье и деньги. Насчет тебя не скажу, ну а я пока что ни тем, ни другим не наелся.

Он залез обеими руками под водительское кресло и вытащил оттуда первый автомат, с которым мне приходилось сидеть в моей жизни рядом. Тот был матово-черный и хрупкий на вид, если не считать магазина, или как там его, вздувшегося позади спускового крючка. Дуло смотрело прямо на меня. Рэнди что-то сделал, заставив механизм щелкнуть, вскинул приклад на плечо и прицелился в приборную панель, затем убрал оружие обратно в тайник.

— Это что, узи? — прошептал я.

— Так ты у нас не из морпехов, а, Экранище?

— А вы?

— Просрал бездарно шесть лет. Жди здесь. Завтра представлю тебя по всем правилам, когда приедешь на своем фургоне.

Открыв дверцу, он спрыгнул на землю и встал во главе фаланги из водителей, которая немедленно образовалась позади него. Мой взгляд бегал от фаланги к теням под сиденьем Рэнди, оттуда — к клоуну, затаившемуся в боковом зеркале, прямо над словами «Объекты в зеркале могут быть ближе, чем кажутся». Еще у меня перед глазами витал призрак отца, и в итоге тот факт, что мы не открыли задней двери и ничего не достали из холодильников, дошел до меня не раньше, чем вернулся Рэнди и плюхнул мне на колени небольшую квадратную коробочку из картона.

— Пересчитай, ладно?

На этот раз он не стал дожидаться, пока его коллеги рассядутся по машинам, и даже не помахал им, когда мы сделали разворот и пронеслись мимо них. Какие-то секунды спустя мы уже мчались по шоссе на север.

Я принялся сдирать скотч с коробки.

— А вы вроде доверяли Джейбо, — сказал я.

— Это был не Джейбо.

Крышка наконец отошла, и я достал из коробки верхний пластиковый пакетик, застегнутый на глухую молнию и набитый белым порошком, который от нажатия сминался, как сахарная пудра. Я знал, что это такое, хотя никогда его не пробовал. Окоченев, я начал пересчитывать мешочки, почти дошел до последнего и поднял глаза.

— Сколько? — спросил Рэнди. Я чувствовал его взгляд из зеркала.

Не реагируй, подумал я. Не реагируй, не реагируй.

— Мать вашу, да это же кокаин!

Рэнди ухмыльнулся.

— Спасибо за экспертную оценку. Только мне нужно число, браток.

Мои мысли метнулись обратно к пристани. Я ведь ни на что почти и внимания не обращал. Не помнил даже, был ли там еще кто-нибудь, кроме водителей «Клоуна».

— Тридцать семь, — отрешенно проговорил я.

— Уверен?

— Тридцать восемь.

— Точно?

Я кивнул.

— Наверно, ты не скоро еще узнаешь, что это за автомат. — В его голосе сквозило такое разочарование, что я вытаращил на него глаза, и он расхохотался. — Ага, поверил!

Три следующих часа пролетели очень быстро. Утренняя мгла рассеялась, оставив после себя бездонную голубую пустоту. Мы посетили две юридические фирмы и одного дантиста в долине Сорренто. Ко времени, когда добрались до дантиста, я начал чувствовать себя дурно и опустил стекло, поэтому услышал, как в приемной женщина с белыми, мерцающими волосами вопит в открытую дверь кабинета: «Эй, док. А вот и кавалерия!»

Следующей остановкой был оздоровительный центр «Порванная ракетка», где парень в халате и с волосами, собранными в хвост, проводил занятия по тайцзицюань на лужайке перед зданием. Увидев машину, он прервал их и подошел к Рэнди.

— Эй, чувак, покажи клоуна.

— Да ты и сам его неплохо показываешь, — ответил Рэнди и как бы дружески похлопал парня по плечу. Он провел в центре почти полчаса, а когда вернулся, показал мне знаком, чтобы я поднял с пола коробку. Выудив оттуда еще три пакетика, он аккуратно заткнул их за пояс джинсов и весело бросил: «Обольщаю на ходу», после чего опять исчез в здании.

Оттуда мы проехали до 101-го шоссе и тронулись вдоль побережья, по пути наведавшись в «Дель Мар Плаза» и «Кесадилья Шек», в пяти минутах езды от моего дома. Там я сполз на сиденье и сообщил Рэнди, что меня в этом месте знают. На самом деле причина была скорее в том, сколько раз мы с мамой обедали за красными столами для пикников на пляже возле «Шека».

Рэнди смерил меня долгим взглядом, и страх, который я должен был чувствовать с самого начала, наконец-то прошелся колючками по коже головы. Но верзила лишь потрепал меня по макушке.

— Тебе надо поесть, Экранище. Меня так увлекает работа, что я сам постоянно забываю. Это не значит, что и с тобой должно быть так же. Как насчет карне асада?[230]

От одной только мысли меня чуть не вырвало. Через десять минут он принес мне колу, а себе не взял вообще ничего.

— Ну ладно, — сказал он. — Готов к добрым делам?

Я привалился головой к окну, опустил веки, и потом мы долго куда-то ехали. Когда я опять открыл глаза, фургон трясся по грунтовой дороге, которая была слегка у́же его кузова, круша на своем пути стебли цезальпиний. По-прежнему ощущая тошноту, все больше и больше нервничая, я озирал поля и видел повсюду лишь красные, оранжевые и синие цветы, кивавшие нам на ветру, как крестьяне феодалу, но никаких построек. Мне вспомнились маковые поля страны Оз, голос ведьмы и ее зеленая рука, поглаживающая хрустальный шар. Рэнди сбросил скорость, и я сел прямо. Вскоре машина остановилась.

Ни один человек на планете не знал, куда я сегодня поехал. И конечно, в центральном районе меня тоже никто не видел, кроме работников «Клоуна». Джейбо назвал это «практикой». Что если это скорее испытание? И ведь я ни разу не выходил с Рэнди к покупателям.

— Вылезай, — тихо велел он, и замки в обеих дверях щелкнули.

Я так и сделал, подумывая, не рвануть ли сразу в заросли. Но у меня было мало шансов оторваться от напарника. Он достал из-под сиденья свой не-узи, сошел на землю и захлопнул дверцу.

— Послушайте, — выдавил я. Он уже наполовину обогнул машину спереди, размахивая автоматом на манер мачете и сбивая попадавшиеся цветы. Я хотел молить о пощаде, но вместо этого застыл как столб, впитывая каждый звук — стрекот крылышек насекомых, шелест цветочных лепестков. Честное слово, я слышал даже, как падает солнечный свет.

Подойдя ко мне, Рэнди уставился вдаль, автомат болтался на спусковой скобе. Какое-то время мы просто стояли. Синь над нами раздалась еще шире.

— Ну и что ты думаешь, Экранище? — произнес он наконец. — Только ты да я, а? — Он одним движением вскинул автомат на плечо и дал пять коротких очередей в небо, которое поглотило их без остатка. Затем широко улыбнулся. — Надо бы открыть боковую дверь.

Не успел я даже отлепить колени друг от друга и набрать в легкие воздуха, как из зарослей вспугнутой стайкой фазанов повалили люди — вихрь из темной кожи, драных соломенных шляп и потрепанных рубах с разрезами на поясе. Некоторые радостно прочирикали Рэнди приветствия по-испански, он прочирикал что-то в ответ. Я отшатнулся к фургону.

— Живей, Экранище! — рявкнул он. Я просунул трясущуюся руку между клоунских ребер, вцепился в ручку и повернул ее. Сейчас меня радовало, что я не стал пить той колы из «Шека». Если б во мне сейчас была хоть какая-то жидкость, она бы уже текла по ногам.

Едва дверь открылась, Рэнди заскочил в кузов и откинул крышку ближайшего холодильника. Рабочие сгрудились вплотную к нам, как новорожденные щенки, дерущиеся за лучший сосок, хотя при этом боялись и локтем меня задеть. Один из них, мальчишка лет двенадцати, на миг встретился со мной глазами и прошептал: «Buenas Dias». Несколько других кивнули, протискиваясь мимо него. Я присоединился к Рэнди.

— De nada[231], Эктор, — говорил он тем временем, протягивая шоколадный рожок с орехами ближайшему рабочему, мужчине с колючей грязно-серой козлиной бородкой, которая казалась вмурованной в его кожу, как рудная жила в камень. Эктор вручил Рэнди десятицентовик и встал позади остальных, нетерпеливо срывая обертку.

Чтобы осчастливить всех, понадобилось не больше пяти минут, но Рэнди задержался еще на двадцать — сидел в кабине, свесив ноги наружу, почти не говорил и много улыбался. Рабочие сбились в кучки по двое-трое человек и уминали эскимо, опираясь на мотыги и глазея вокруг. Их жилища, подумалось мне, тоже могли быть скрыты где-то в окрестностях, как и все их родственники, которые правдами и неправдами добрались досюда и разыскали их. Со мной никто больше не заговаривал, но все до единого приподняли сомбреро перед Рэнди, прежде чем раствориться в кормивших их полях. После них не осталось ни мусора, ни следов.

— Такое мороженое шло по доллару за штуку, когда мне было десять, — заметил я. — А это было десять лет назад.

Мой голос казался неестественным, дрожащим. Автомат Рэнди лежал позади нас между холодильниками, словно хозяин про него забыл. Я едва не кинулся к нему. Только вот я, хоть убей, не мог придумать, что бы сделал потом.

— Я его взял по доллар двадцать, — отозвался Рэнди. — Но видишь ли, я могу себе это позволить. С завтрашнего дня ты сам начнешь принимать решения. Вот почему так круто быть Клоуном. Кроме тебя, никто не узнает, и никому нет дела.

Вернувшись в кузов и пригнувшись, чтобы не удариться головой, он подобрал автомат и принялся захлопывать крышки камер. Вид у него был не особо задумчивый, так что вряд ли в этот момент он решал, скосить меня очередью или нет.

— А почему бы не раздавать им его просто так? — спросил я. — Мороженое, в смысле.

Рэнди взглянул на меня вполоборота, прижимая автомат к груди одной рукой.

— Тебе что, нравится оскорблять людей, Экранище?

Я разинул рот.

— Я так и думал, что не нравится. Не забывай, они не в курсе, почем оно мне обходится.

Закрывать дверь снова пришлось мне. Потом мы с громыханием выбрались из полей и возвратились на побережье.

Прошло еще два часа. Мы сделали остановки у антикварного магазина и нескольких аудиторских фирм, у боулинг-клуба и дома престарелых, где наконец и я вышел из фургона. Отчасти потому, что так было надо. И отчасти для того, чтобы спастись от фреона, которым я практически без перерыва дышал последние восемь часов и от которого у меня чудовищно разболелась голова. Но еще меня распирало любопытство. Пережитое на цветочном поле что-то расшатало во мне, и я чувствовал, как оно бренчит внутри, когда выходил на полуденную жару.

Рэнди не было уже четверть часа. Мне стало интересно: неужели его и здесь встретили с той же радостью и теплом, как и везде? Я с опаской приблизился к тротуару перед главным входом, и там мне перегородил дорогу удивительный человечек — лысый, розовокожий и с таким кривым позвоночником, что голова его находилась примерно на высоте моего пупка. Вгоняя металлические ножки ходунков в мостовую, словно альпинист — крючья в скалу, он волочился в сторону яркой вывески на краю парковки, обещавшей ВЫХОД НА ПЛЯЖ. Под надписью был изображен силуэт длинноволосой красотки в купальнике, разлегшейся во всю длину, и ее груди смотрел точно вверх. Ковыляя мимо, старик не обратил на меня внимания, зато достал изо рта вишневый леденец, и завис тот перед его губами, как точка у опрокинутого набок вопросительного знака. Я подумал, а не стоит ли его поднять, осторожно перенести к песку.

И лишь тогда мне пришло в голову, что выползти сюда он вполне мог и ради встречи с моим напарником. Помогай людям, наказала мне мать. С первого же дня, как я начну работать. Но как им помогать? Какая работа идет в счет, кто это решает?

К возвращению Рэнди я уже снова развалился на своем сиденье, скорее растерянный, чем напуганный, а человек-вопрос почти уже добрался до пляжных красоток.

— Половина третьего уже есть? — спросил Рэнди, хотя часы были только у него. С ними он и сверился. — Ага, есть.

Уходя с побережья, он пересек скоростную автостраду и по Эль-Камино-Реал повел машину в лабиринт белых и лососево-розовых скоплений кондоминиумов и жилых комплексов, которые за время моей жизни взяли восточную оконечность Северного округа и Сан-Диего в плотное кольцо. Я мог бы жить в любом из них. Кровь стучала у меня в висках, давила изнутри на лоб. Я зажмурился, проблеском увидел мать, склонившуюся над своими цветочными горшками в детском садике, где она получала больше и меньше страдала от солнца, чем рабочие на цветочных полях, но жила почти такой же невидимкой, а когда опять открыл глаза, к моей груди неслась рука Рэнди.

Я дернулся в сторону, но он как будто и не заметил, просто взялся за ручку на приборной панели, которая, как мне казалось, открывала бардачок. Теперь стало ясно, что никакого бардачка нет. Рэнди вывернул ручку вправо.

Какое-то блаженное мгновение ничего не происходило. Потом воздух разлетелся на сверкающие, звенящие осколки звука. Мои ладони взмыли к ушам и беспомощно упали обратно. Машина замедлила ход и остановилась за изгибом какого-то глухого переулка. Рэнди плечом толкнул дверь, выпрыгнул наружу, едва не треснувшись головой о потолок, и потер руки.

— Смотри на мастера, Экранище. И учись.

Он обошел фургон и встал перед ним под каскадами звука, держа руки на бедрах и озирая прилегающее дворы, как заправский ковбой. Затем подскочил к моей стороне, открыл пассажирскую дверь, дернул рычаг на щитке и приплясывая вернулся на прежнее место, а клоун тем временем сошел со своей рамы и начал раскрываться.

Пошатываясь, я вывалился из машины как раз в тот момент, когда из-за изгиба переулка вынырнули на скейтах первые дети, которых мы обслуживали за день, и помчались к нам. Мои уши наконец справились с гремящей какофонией, и до меня дошло, какую мелодию орет фургон.

— «Классик-бензин»?[232] — пролепетал я. Рэнди меж тем аккуратно обогнул клоуна. Тот уже висел без движения, перегородив улицу знаком STOP.

— А что? — Рэнди отодвинул боковую дверь и начал поднимать крышки холодильников.

К моему изумлению, уголки моих губ поползли вверх.

— Один мой друг говорит, что из всей музыки на свете только под эту невозможно довести девушку до оргазма.

Если собственная улыбка меня удивила, то просиявшая физиономия Рэнди просто сшибала с ног.

— Жаль, у меня толком ни опыта, ни знаний, а то бы поспорил. Я всегда как-то стеснялся. А в последнее время и некогда, бабки надо зашибать. О, Джоэл, братуха!

Он протянул громадную пятерню, и мальчишка-скейтер, добравшийся до нас первым, шлепнул по ней собственной.

— «Поп Рокет», Рэнди, — сказал он, поправляя просторные шорты, из-под которых топорщились трусы-боксеры в желтую полоску.

— Вишневое, да ведь? — Здоровяк вручил ему фруктовый лед, не дожидаясь ответа. — Как жизнь, Имперец?

Откуда взялось такое прозвище, мне никто не объяснил. Но сразу стало ясно, как второму мальчишке приятно, что Рэнди оно известно. Он подбросил свой скейт ногой, подхватил его и с гордым видом встал перед фургоном, дожидаясь своего заказа. Когда первая партия нас покинула, из ближайших домов, дворов и с соседних улиц подтянулась еще дюжина школьников всех мастей, от пятилеток до моих ровесников. Никого из них нисколько не тревожил рев, несущийся из динамика на крыше фургона, и некоторые клиенты даже вставали к нему лицом и всем телом, раскинув руки и прикрыв глаза, точно освежались водичкой из садового шланга. Все до одного знали имя Рэнди, а он знал имена большинства из них.

— Ты новый помощник Рэнди? — проворковал нежный голос в такой близости к моему уху, что мне сперва показалось, будто он возник у меня в голове.

Обернувшись, я оказался лицом к лицу с веснушчатой девчонкой лет пятнадцати. Из-за голого плеча у нее выглядывала дешевая желтая бита для уифлбола[233]. Она застенчиво пыталась заправить влажными пальцами под резинку непокорные прядки рыжеватых волос. Ее глаза, зеленые и мягкие, как орошенные сверх меры квадратные лужайки перед домами в этом квартале, не отрывались от моих.

Прошло безобразно много времени, а я так и не нашелся с ответом. Хотелось забрать у нее биту — пусть попробует пробросить мимо меня мячик. Также мне хотелось, чтобы со мной перестали флиртовать, потому что она была слишком маленькая и заставляла меня еще больше нервничать. Я подумал о маме, которая смотрит на нас с небес, в которые не верила, и с трудом подавил два одновременных порыва — помахать и заплакать.

— Ну да, кто же еще, — проговорила наконец девица тем же томным голосом. — Салют, Рэнди.

Она достала из кармана пачку купюр, разгладила их и передала в фургон. Рэнди нырнул в кабину и вернулся с пакетиком, который тут же исчез в шортах девчонки.

— Не увлекайся, Каролина, — бросил Рэнди. — Сестре привет.

Она поплыла прочь, разок качнув битой — то ли нам на прощанье, то ли просто так.

Я присел на бордюр под рукой клоуна, и солнечный свет обрушился на мои плечи, словно щебень. Я впервые позволил себе задаться вопросом: «А могу ли я? А хочу ли?» Ну да, уж тогда на следующий семестр точно хватит. И всяко будет о чем рассказать. Когда истечет срок давности по…

Мы простояли без малого час в том тупичке, а потом еще почти два на пожарном проезде кругообразной парковки при бейсбольном центре Малой лиги, к которому примыкали четыре поля без признаков травы, лысые, как кошки-сфинксы. Дети все шли и шли. В основном они брали мороженое. Время от времени какой-нибудь одиночка или небольшая стайка дожидались, когда спадет наплыв, затем подбегали, подкрадывались или просто подходили к нам и вкладывали в руки Рэнди семьдесят пять баксов, иногда — конверт.

В какой-то момент, почувствовав непонятную зависть, когда вокруг Рэнди столпилась очередная кучка галдящих ребятишек, я спросил у него:

— А что если ты сомневаешься?

— Ты о чем, Экранище?

— Если это кто-то незнакомый. Тебе ведь нельзя ошибаться.

— О. — Он ухмыльнулся. — У меня есть система.

Не прошло и двадцати минут, как я увидел ее в действии. Мальчишке на вид было лет одиннадцать, хотя его лоб и кончик носа уже облюбовали прыщи. Он отирался на игровой площадке возле стоянки, потел и часто вздрагивал. На нем была толстовка с Человеком-пауком и паутинчатым узором. В конце концов он подошел к нам, стреляя глазами во все стороны.

Рэнди взглянул на меня и одними губами проговорил: «Смотри». Затем он вышел из фургона навстречу пацану, сложил руки на груди и сказал:

— Здорово, друг. Тебя как звать?

— Зак.

— Йоу, Зак. Тебе что нужно, мороженое или… мороженое?[234]

Я установился Рэнди в спину. Он повернул голову и с гордостью, лучезарно улыбнулся, после чего опять переключил внимание на клиента.

— Мороженое, — буркнул пацан, всучил Рэнди семьдесят пять баксов и мигом скрылся со своей добычей.

Чуть позже Рэнди опробовал ту же технику на бледной девочке-подростке с черной помадой на губах. На голых лодыжках, видневшихся из-под длинной юбки, у нее было как минимум пять татуировок хной. В итоге получилось нагромождение, напоминавшее то ли иероглифическое письмо, то ли знак уличной банды. Когда Рэнди задал свой вопрос, у нее отвисла челюсть, словно ее огрели по голове. Он дал ей два рожка всего за доллар и объявил, что «у Рэнди сегодня акция», после чего велел мне вырубить музыку и убрать клоуна. Я выполнил оба приказа и высунулся в окошко, чтобы поглядеть, как сворачивается фигура, и едва не встретился с сердитым женским лицом.

На ней была темно-синяя рубашка на пуговицах и облегающие синие брюки, и какой-то миг я думал, что она из полиции. Свои рыжие волосы она затянула в такой тугой хвост, что морщины на лбу только что не лопались. Пока я пялился на нее и булькал горлом, пытаясь понять, облегчение сейчас испытываю или ужас, женщина ударила ладонью по моей дверце, и клоун затрясся на своей раме. Я почувствовал, как рядом устраивается на водительском сиденье Рэнди. Потом его рука протянулась через мою грудь и мягко оттолкнула меня на облезлую спинку из искусственной кожи.

— Могу вам что-нибудь предложить, мэм? — поинтересовался он.

— Как насчет мозгов? — прошипела она. — И совести?

— Ну что вы, мэм, я уверен, у вас есть и то, и другое.

Женщина чуть не плюнула нам в физиономии, и у меня затряслись ноги. Голова сама собой качнулась вбок — где другая рука Рэнди? Но она лежала на руле, а вовсе не шарила под креслом. И на его лице играла такая добрая улыбка, какой я сегодня еще не видел.

— Это ведь ваш натуральный цвет? — Он даже не повернул ключа зажигания. — Очень красивый. Почти каштан.

— Видел когда-нибудь, как умирает человек, мистер Мороженка, остряк ты доморощенный? Я видела. Когда мне было девять лет. Уборщика в моей школе. Хочешь знать, почему он умер? Потому что какой-то козел из обслуги, вроде тебя, припарковался на пожарном проезде, и скорая не смогла подобраться к зданию.

Рэнди надул щеки и чпокнул губами.

— Вы правы, — проговорил он. — Абсолютно правы. Простите, этого больше не повторится.

Женщина моргнула, стоя с занесенной рукой, как будто вот-вот собиралась шлепнуть по фургону еще раз. Но потом покачала головой и с оскорбленным видом удалилась.

— Вот никогда не понимал, — проворчал Рэнди, заводя мотор. — Почему все правильные люди такие злые? — Выведя машину со стоянки, он заметил, что я сижу прямо как штык, а ноги у меня до сих пор сведены и трясутся. — Тебе такие попадались, Экранище?

Собственный язык казался мне невероятно сухим, словно его выжали.

— Э-э-э… — Я положил руки на колени и держал их, пока дрожь не утихла. — Я думал, я сам такой.

— Ты? — ухмыльнулся Рэнди, затем вдруг протянул руку и потрепал меня по голове. — Ты не такой, Экранище. Нет в тебе этого. И ты не обращаешься так с людьми. Поверь своему другу, Большому Рэнди.

Мы колесили еще четыре часа. Ближе к шести Рэнди начал объезжать семейные пиццерии, перед сеансами в полвосьмого наведался на парковку мультиплекса, а потом в круглосуточный тренажерный зал, где сбывал исключительно мороженое (а не мороженое) измочаленным, безнадежно надрывавшимся мамашам-домохозяйкам и офисному планктону. Почти все эти люди тоже знали его имя.

Наконец, уже в начале десятого, на жилой улице с видом на пляж Мунлайт, Рэнди заглушил двигатель и повернулся ко мне. Казалось, что луна чертит по воде прямую белую дорожку прямо к его двери.

— Ты ведь вообще ни хрена не ел, а, Экранище? Ты уж извини. — И, будто вспомнив о чем-то в последний момент, он запустил руки под сиденье у себя между ног и вытащил автомат.

У меня перехватило дыхание, но к этой минуте я слишком вымотался, чтобы его затаивать.

— Вы тоже, — прошептал я, следя за его руками.

— Ну да, но… Ты сам увидишь. Завтра. Люди отдают такой особый заряд, когда ты не судишь их, просто даешь им то, чего они хотят, и оставляешь в покое. Это все материально, чувак. Это у них в самой коже, оно насыщает лучше всякой еды. Я за день получаю такой заряд, что и спать толком не могу. Не говоря уже о бабках.

Он говорил правду. Это продолжалось с самого утра, на моих глазах. Я не знал, встречал ли меня кто-то за всю жизнь с такой радостью, как Рэнди его клиенты. И он отвечал им взаимностью.

Автомат сполз ему на колени, дуло теперь глядело поверх моих ног, в центр двери.

— Так ты вернешься? — Явной угрозы в его голосе не ощущалось.

В конце концов, достаточно выждав и не получив ответа, Рэнди кивнул.

— Вернешься. Ты парень неглупый. Как я и говорил.

— Да разве вам есть какое-то дело? — спросил я.

Рэнди пристально посмотрел на меня, и его лицо озарил лунный свет.

— О чем ты?

Убрав автомат, он выехал прямо на автостраду и покатил обратно к центру. Он не включал радио и больше не произнес ни слова. На его коже искрами вспыхивали белые и красные блики от приборной панели и встречных машин.

На базе оказалось, что все остальные фургоны не только вернулись, но успели опустеть, а клоуны застыли на бортах в своих тараканьих позах. На трейлере Джейбо горел единственный тусклый огонек. Я подумал, не там ли он и живет, и тут же — да с какой стати? Недостатка в деньгах он точно не испытывал.

— Езжай домой, Экранище, — сказал Рэнди, заехав задним ходом на прежнее место, крайнее в правом ряду. — Мне еще надо почистить холодильники и прибраться. А ты поешь и поспи.

Я не стал возражать. У меня болела голова, и грудь сковало, хлынув в легкие, неясное — и от того лишь более удушающее — чувство одиночества, какого мне еще не приходилось испытывать. И тем не менее я поймал себя на том, что поворачиваюсь к Рэнди, и тот наградил меня ослепительной безмятежной улыбкой. Казалось, он вот-вот грянет последний куплет, «Вот нам пончики везут из-за холма». Но он просто улыбался.

Мне не пришло в голову ничего другого, кроме:

— Похоже, мы последние.

— Как всегда. Составишь мне конкуренцию, Экранище?

Я вылез из кабины и встал на парковке, тупо моргая. Быстро остывающий воздух заставил мои стиснутые зубы разжаться, чуть разогнал мертвую апатию. Кончики пальцев начало покалывать, потом жечь, как после катания на санках в мороз. Я пытался вспомнить, где оставил свою машину — неужели это было сегодня? — когда распахнулась дверца трейлера, и на меня вытаращились рыбьи глаза Джейбо. Я замер.

— Макс?

Он вышел во двор. На нем были шорты в цветочек. Может, все работники компании ночевали прямо здесь. В фургонах. В холодильниках, они же гробы.

— Хорошо провел день, сынок? Многому научился?

— Устал, — выдавил я, не отрывая от него взгляда, прислушиваясь, не крадется ли сзади Рэнди, чтобы зажать меня в капкан.

— Рэнди чокнутый. — Джейбо улыбнулся. — Такой работы от тебя никто не требует. Но я подумал, тебе будет в радость поучиться у лучшего из нас. Нравятся мои клоуны?

Переборов желание взглянуть на ближайшего, я покачал головой.

Улыбка Джейбо стала шире.

— Но таких не забудешь, уж этого не отнять. Я как их увидел, сразу понял — они будут нашей эмблемой, нашей подписью.

— Лу-Боб. Да?

— Ты бывал у Лу-Боба? Ну вот видишь, я знал. У нас случайных людей не бывает. Я искал у него ремни и шланги для этих крошек. — Он обвел культей фургоны. — И клоуны валялись просто так, грудой. Я спросил, что это, а он такой: «Проект. Неудавшийся». Слышал, как он разговаривает?

Я опять покачал головой и посмотрел на машину Рэнди, но не увидел никаких признаков его присутствия, только открытую пассажирскую дверцу. Джейбо подошел еще на шажок.

— Да мало кто слышал. Я всю кучу за полсотни взял.

Слева, в самом конце ряда, сам собой раскрылся клоун, или его так и оставили. В тени и с такого расстояния его лица было не разглядеть, но он весь подрагивал, будто пугало на соленом морском бризе.

— До скорого, — услышал я собственный голос.

— До завтра. Да ведь?

Я молча развернулся, ожидая услышать топот или щелчок автоматного предохранителя, и побрел в направлении улицы. У самых ворот со стороны фургона Рэнди послышался глухой стук, я против воли оглянулся и увидел его лицо за лобовым стеклом. Заметив это, здоровяк прижал к окну гориллью лапу и растопырил пальцы. Помахал мне. Я сел в свою машину и поехал домой.

Я прошел на цыпочках полкрыльца, прежде чем вспомнил, что мать так просто уже не разбудишь. Сделал себе сэндвич с тунцом и съел треть, представляя прощальный жест Рэнди, его широкую добродушную улыбку. Дом теперь казался еще более пустым, чем весь последний месяц, даже запах отца выветрился из стен. После матери никаких запахов не осталось — ни призрачных, ни иных. Я забрался в кровать и, чудо из чудес, проспал до начала пятого — и тогда проснулся, учащенно дыша.

Перекатившись на живот, я свернулся гусеницей и десять минут лежал в кромешной панике, но потом заставил себя немного успокоиться и начал думать.

Судя по всему, у меня было три варианта. Я мог встать, примкнуть к Джейбо, Рэнди и прочей шайке, распространять по округу Сан-Диего радость, мороженое и мороженое; в моей жизни появится сотня-другая человек, которые будут кидаться мне навстречу и здороваться по имени, едва завидев меня, и за пару месяцев я сделаю столько денег, сколько мама зарабатывала за десять лет. Я мог позвонить в полицию и молиться, чтобы эти ребята поймали и арестовали всех сотрудников «Солнечного Клоуна», а потом провести остаток дней с надеждой, что никто из них никогда не выйдет на свободу. Или же мог ничего не предпринимать, просто затаиться в тумане вместе с лошадьми и надеяться, что Джейбо истолкует мое — и полицейских — отсутствие верно, как негласный договор, «меня не спрашивают — я не говорю».

Вместо того чтобы выбирать, я заболел.

Первые несколько часов я думал, что симулирую, ну или по крайней мере сам себя накручиваю. Потом, когда начался озноб, я порылся в маминой ванной, нашел градусник в опустевшем отделении для косметики и померил температуру. Увидев число 102[235], залез обратно в постель и не покидал ее два дня.

Звонков не было. В дверь не стучали. Никто не парковался возле общей сауны и не врубал на всю громкость «Классик-бензин». Во вторую ночь, в районе двенадцати, ожил телефон, и я выполз из постели. Волочась мимо маминой спальни, я почти поверил, что вижу ее на обычном месте в углу огромной кровати, которую она когда-то делила с отцом, что она лежит без движения и дыхания, как будто улизнула из могилы, чтобы погреться.

Жар, между тем, спал. Доски пола холодили мне ступни, воздух ласкал зудевшие ноги. Таков уж мир, вот и все. Это просто большое место с подробной картой, где ты продаешь и покупаешь радость, ищешь общества других или избегаешь его, доверяешь себе, своим друзьям или инстинктам, как умеешь растягиваешь время, а однажды исчезаешь.

Прикрыв мамину дверь, я прошлепал в гостиную и успел взять трубку до шестого звонка, опередив автоответчик. Но с того конца провода слышался только электрический гул и далекие щелчки.

На следующее утро я встал, разбил яйца над сковородкой и включил карманный телевизор на кухонной стойке, компании ради. А потом стоял, глядя на экран, и липкий желток стекал с деревянной ложки на мамин пол, когда-то идеально чистый.

Под мигающей надписью ЭКСТРЕННЫЕ НОВОСТИ — ПРЯМОЙ ЭФИР проплывали кадры с некой автостоянки в деловом районе. Мигали красные и синие огни, отражаясь в окнах десяти белых фургонов и озаряя светом борта и решетки, как будто забрызганные грязью.

— Деловой район снова стал местом немыслимого, отвратительного насилия: сегодня утром сотрудники полиции обнаружили свидетельства кровавой расправы и расчленения в отношении сразу пятнадцати сотрудников компании «Солнечный Клоун», которая специализировалась на торговле мороженым с грузовиков. Полиция уже давно выделила компанию как ключевое звено в одной из крупнейших наркосетей американского Юга, и представители ведомства подтверждают, что это жестокое массовое убийство, скорее всего, также связано с наркотиками. Никаких подробностей ни относительно наркосети, ни характера и времени убийств к настоящему времени озвучено не было.

Я опустил руку и чуть не угодил в сковородку, шарахнулся назад и расплескал яичницу по всей комнате. Но не отвел глаз от экрана.

— Мы вели наблюдение за этими людьми не один месяц, — говорил представитель полиции, а камера тем временем беспокойно металась, ловя в кадр прожекторы за его спиной, открытую дверь фургона, вертолет в небе, мешки с трупами. И снова прожекторы. — Были запланированы аресты. Собственно, в ближайшем времени. Мы огорчены и, безусловно, шокированы. Настолько диких зверств в округе еще не случалось. Это не люди, а нелюди, мы должны с корнем выдрать их из нашего города.

«Рэнди», — прошептал я, удивив сам себя.

И тут же подался вперед, так близко прильнув к крохотному экрану, будто пытался в него залезть. Я дождался, чтобы камера еще раз прошлась по стоянке.

А потом вылетел из двери и с визгом шин вывел «гео» с парковки, даже не застегнув сандалий, пока меня не задержал нескончаемый, дурацкий красный сигнал перед выездом на автостраду. Федеральная трасса была забита машинами, и дорога до центра заняла у меня почти час, но я не помню, о чем думал все это время, за исключением единственной мысли: я ошибся. Это все чушь. Мальчишество. Ошибка.

На самом деле мне надо было обратиться в полицию. Вместо этого я поставил машину как можно ближе к установленному копами временному ограждению, протиснулся сквозь толпу зевак, растянувшуюся на весь квартал, бросил единственный взгляд, который подтвердил то, что мне и так уже показала камера, а потом стал прорываться обратно, чуть ли не сшибая людей на землю. Мое дыхание обросло колючками, оно цеплялось за слизистую горла и разрывало его. Пожилая латиноамериканка в желтой шали приобняла меня и успокаивающе заворковала. Я стряхнул ее руку.

Что я видел? Да, кровь — она забрызгала фургоны, слоем покрывала колпаки колес, а кое-где даже и окна. Видел распахнутые двери, и некоторые были почти сорваны с петель. А чего я не видел, так это клоунов. Ни одного, нигде. Только деревянные рамы, на которых они прежде висели, словно нетопыри, пережидающие день.

Я все колесил и колесил по центру, ездил по какому-то сумасшедшему кругу — Хилл-крест, Индиа-стрит, Лорел, Бродвей, Саут-стрит, гавань, Газовый квартал[236], и все заново. Ну конечно, их унесли. Сорвали во время драки, или это полицейские их сняли, чтобы свободно заходить в фургоны. Как и тот двухдневный жар, это была лишь еще одна попытка отрешиться от собственной ответственности. Потом я подумал о человечках из глушителей, выглядывающих из-за деревьев. И вспомнил полуночный телефонный звонок. Наконец, уже далеко за полдень, я остановил автомобиль, на ватных ногах доплелся до платного телефона, вызвал справочную, доложил еще пятьдесят центов и подождал, пока компьютер меня соединит.

Телефон на свалке в Лу-Бобленде все звонил и звонил. А я ждал — стоял, прижавшись лбом к нагретому солнцем стеклу, ощущая, как в каких-то кварталах от меня океан тихо бьется о корабли и сваи.

Прошло несколько секунд, прежде чем я понял, что трубку сняли, что я слушаю молчание. Не прозвучало ни слова, но там кто-то был.

— Клоуны… — прохрипел я.

Голос на том конце крякнул.

— Мне нечего сказать.

— Всего один вопрос! — бросил я, стараясь заполнить паузу словами, пока он не повесил трубку. — Проект.

— Что?

— Вы сказали Джейбо, что клоуны — неудавшийся проект. Мне просто хочется знать, в чем он заключался.

Тишина. Но без гудков. Я услышал шорох — наверное, он искал спички. Затем долгий сиплый вздох.

— Соседский дозор[237], — сказал Лу-Боб и оборвал связь.

Разговор состоялся пять часов назад. С тех пор я сижу в доме своей матери — он никогда не будет и не мог быть моим, — думая в основном Рэнди. О том, как он насвистывал песенку, о его зарядах радости, о руке на ветровом стекле, махавшей мне. У меня и в мыслях не было к ним примыкать, думал я. Совсем не было. Вообще.

Но и копам я тоже не позвонил. Наверное, струсил. Но прежде всего потому, что не хотел, не так уж понимал, кто на самом деле творит добро, приносит пользу, облегчает людям жизнь. И мне нравилось, какие они сплоченные — семья «Солнечных Клоунов». А Рэнди… по-моему, Рэнди увидел во мне друга. И может, я мог бы им стать.

В итоге я от них ушел. И явились клоуны.

Я открыл жалюзи до предела, но из-за тумана и ночи не видно ни зги. Телевизор я включать не стал и вместо него слушаю кондиционер, в тысячный раз задаваясь вопросом, а должен ли я был позвонить в полицию, и могло ли это спасти кого-нибудь. Или меня.

Завтра, а может, послезавтра, если никто не придет, мне надо будет покинуть дом. Может, я пойду к копам, и пускай смеются сколько влезет. Я должен найти другую работу, если собираюсь учиться, жить какой-то жизнью. Но пока что я сижу здесь, в пустой оболочке места, в котором вырос, обнимаю колени и напрягаю слух — не раздадутся ли щелчки, звучавшие в телефоне две ночи назад, не донесется ли с крыльца стук деревянных ног без ступней, который раз и навсегда скажет мне, имеют ли мои поступки значение, и существует ли такая вещь, как грань, и пересек ли я ее.

Перевод Владислава Женевского