De Personae / О Личностях. Том I

МУЧЕНИКИ И УБИЙЦЫ: СЕМЬЯ ГИЗОВ И СОЗДАНИЕ ЕВРОПЫ

С. Кэрролл

Книга профессора истории в Йоркском университете в Великобритании (получила приз Дж. Расселла за 2010 г. от Американской исторической ассоциации как лучшая книга по истории Франции) посвящена одной из самых могущественных семей Европы XVI в.

Понять Гизов — значит понять глубокие изменения, которые потрясли Европу XVI в. Поэтому озадачивает то, что за пределами Франции их почти забыли. Ведь в своё время перед Гизами трепетала вся Европа. Ими восхищались или их ужасались, но никто не мог их игнорировать. В разное время враги великих династий Тюдоров, Габсбургов, Валуа и Бурбонов, Гизы были одним из самых могущественных герцогских домов Европы XVI в. Мечтая об империи и стремясь править несколькими королевствами, они были виднейшим некоролевским домом своей эпохи. Могли существовать более богатые немецкие князья и более культурные итальянские герцоги, но ни у кого не было такого ошеломляющего спектра династических интересов, которые простирались от Шотландии до Сицилии и от Ирландии до Иерусалима… Гизы определили ход европейской истории: пережив в середине столетия подъём как крупнейшие враги Габсбургского дома, перед тем, как погрузить Францию в кровавый хаос, они преобразовали католическую церковь на Тридентском соборе[272], замышляли вторгнуться в Англию и свергнуть Елизавету I[273], а также возводили и свергали королей Франции, пока не закончили столетие мучениками за католическое дело» (с. V–VI).

Отпечаток, который Гизы наложили на историю, не сводится к военным кампаниям, покровительству искусствам и дипломатическим и придворным интригам. Реформация была не просто религиозным событием; она привела к глубокой перестройке политической мысли и практики. Эти изменения и воплотили Гизы. Когда народные движения оказались мобилизованы в пользу Реформации и против неё, традиционная династическая политика Средневековья претерпела коренные изменения. Власть перестала быть уделом аристократической элиты. Современников поражало в Гизах то, что они представляли собой нечто новое и зловещее. Они подстрекали католиков и манипулировали их движением. Они использовали недавно изобретённый печатный станок для создания религиозной партии при поддержке масс. Более чем за полувека до Английской республики Гизы возглавили во Франции религиозно–политическую революцию, которая смела династию Валуа.

История Гизов поучительна и в другом отношении. В нашу эпоху религиозного фундаментализма самое время вновь обратиться к корням религиозного насилия в самой Европе. Французские религиозные войны имели общеевропейское значение — не просто потому, что Франция была самой населённой страной Европы, а её кальвинистская церковь десять лет была крупнейшей; католики и протестанты всей Европы рассматривали события во Франции как часть масштабной религиозной борьбы. Бедствия Франции служили ужасным предостережением о том, что может произойти в других странах. Образ и действия семьи Гизов были вынесены на общественный суд. В глазах католиков они были харизматическими героями, а в среде протестантов родилась «чёрная легенда» Гизов.

Целиком историю Гизов ещё предстоит рассказать: ведь историки искажали её, выставляя эту семью — в зависимости от своей позиции — то героями, то негодяями. Изображённые своими врагами как жадные до власти заговорщики–макиавеллисты, Гизы подверглись суровому суду истории. Их обвиняли в том, что они продали Францию иностранцам, преследовали собственные интересы в ущерб родине, были преданы делу религиозной реакции. Настало время разобраться беспристрастно.

28 февраля 1562 г. из замка Жуанвиль на р. Марне в направлении Парижа двигался отряд из 200 человек под началом Франсуа Лотарингского, герцога де Гиза (1519-1563). Он резко выделялся среди воинов высоким ростом. Рост вообще сильно отличал Гизов в эпоху, когда средний человек был много ниже сегодняшнего, а доблести придавали много больше значения. Племянница герцога Мария Стюарт[274] тоже отличалась высоким ростом и светлым цветом волос, из–за которого Гизы выглядели так не по–французски. При дворе даже шептали, что они «иностранцы» из «немецких» земель Лотарингии.

Многоязычная свита герцога отражала его династические интересы, выходившие далеко за страновые границы. Среди его солдат, советников, слуг, казначеев были уроженцы Нормандии, Пикардии, Италии, Германии и Шотландии. Герцогский герб составляли три серебряных орлёнка на красной полосе на жёлтом фоне. Орлята напоминали об имперском наследии Гизов: они были наместниками Священной Римской империи на землях между Рейном и Мозелем. Четверти герба представляли семь других суверенных домов, на происхождение от которых претендовал Франсуа: Венгрию, Неаполь, Иерусалим, Арагон, Гельдерн, Юлих и Бар[275].

В Париж герцога вызвала регент Франции Екатерина де Медичи[276]. Причиной был кризис из–за Эдикта терпимости, который она издала за шесть недель до того. Хотя этот указ дал протестантам лишь ограниченные права вести богослужение по собственным правилам, его последствия были революционными в королевстве, основанном на принципе «один король, одна вера, один закон». Никогда со времён падения Римской империи европейское государство не разрешало подданным практиковать более чем одну христианскую веру. Нигде в Европе XVI в., даже в неоднородной Польше, не существовало юридической защиты религиозных диссидентов. Для людей XVI в. терпимость к инакомыслию не имела того положительного смысла, какой ей придают сейчас; выше всего ценили единство общества. Проявлять терпимость значило мириться с чем–то, что человеку не нравится, а ересь была синонимом мятежа.

Последнее значило для герцога больше, чем абстрактные принципы религиозной терпимости. Протестанты грозили подорвать его власть в его собственных владениях, и его мать Антуанетта де Бурбон (1494-1583) жаловалась на их засилье. Она постоянно проживала в Жуанвиле, занималась финансовыми вопросами семьи и отличалась набожностью даже по меркам своего времени. Антуанетта ежедневно посещала мессу и упрекала сына в излишней терпимости к еретикам. В отсутствие Франсуа протестантская вера расползлась до самых границ его владений. Особенно прочно она утвердилась в королевском городе Васси с населением 3 тыс. жителей (с. 6). Васси был микрокосмом проблем, с которыми сталкивалось католическое духовенство везде: местные элиты смотрели на бенефиции плавным образом как на источник дохода и средство социальной мобильности, а с благосостоянием мирян имели дело лишь по касательной. Идеи Реформации хорошо пускали корни в небольших городах, которые гордились своей гражданской независимостью, где все всех знали и даже поборники старой веры разделяли общую антипатию зарвавшемуся духовенству.

Гиз грозил протестантам, но угрозы были безуспешны, так как для психологии протестантизма было характерно чувство гонимости: ведь праведники ожидают, что бог испытает их в вере. Протестанты толковали события сквозь призму Библии: они рассматривали себя как израильтян, которых со всех сторон осаждают язычники, но которые убеждены, что если будут крепки в вере, то спасутся, тогда как остальные будут прокляты. По совету своего брата, кардинала Лотарингского Карла (1525-1574), главы католической церкви во Франции и богатейшего человека королевства, герцог занял примирительную позицию и попытался вернуть своих подданных и соседей в лоно церкви силой убеждения. В Васси прибыла делегация во главе с епископом г. Шалон, который попытался организовать проповедь устами одного монаха. Протестанты встретили епископа враждебно и навязали ему свой порядок встречи. Они сразу раскрыли Псалтырь и запели гимны, что для католиков неприемлемо: миряне на литургии не поют. Пастор Жан Гравелль оборвал гостя: «Говори не как епископ, а как частное лицо, поскольку мы признаём тебя лишь в таком качестве» (с. 11). Монах, который попытался проповедовать в местной церкви, счёл за лучшее покинуть кафедру, причём в такой спешке, что потерял сандалию. Обиженный епископ вернулся в Жуанвиль и пожаловался Антуанетте де Бурбон. Она велела отослать отчёт королю и запретила своим подданным участвовать в протестантских службах, а одного проповедника, которого протестанты звали «Тараканом», отправила поддержать добрых католиков. В Дофине[277] гражданская война по сути уже шла несколько месяцев: в ряде городов были попытки захвата власти. Со стороны протестантов самым кровожадным предводителем был барон Адре[278], о котором говорили, что в его жилах течёт «чёрная кровь».

1 марта 1562 г. Франсуа де Гиз добрался из Жуанвиля до Бруссеваля и услышал доносившийся из Васси колокольный звон в то время, когда он не должен был звучать. Право звонить в колокол в определённое время и в определённые праздники было весьма важным. Для герцога звон стал прямым вызовом его правам сюзерена этих земель. Герцог решил отправиться в Васси и прослушать там мессу. Здесь его утверждения о невиновности в том, что произошло далее, в самом деле сомнительны: отправляясь со свитой в Васси, Франсуа отдавал себе отчёт о том, что может случиться. Однако герцог чувствовал себя преданным. Если он не может присутствовать на мессе в Васси, близ владений своей племянницы Марии Стюарт, что же дальше будет? К тому же Эдикт терпимости разрешил протестантам богослужение только за чертой городов, а колокольный звон давал понять, что оно идёт в самом городе. Ещё неприятнее удивило герцога то, что протестанты собрались в принадлежащем ему амбаре.

В составленном позднее отчёте, вероятно, справедливо указано, что герцог де Гиз намеревался просто разогнать собрание протестантов. Однако когда три его посланца, включая знаменосца Гастона де ла Бросса, подошли к амбару объявить о прибытии герцога, они увидели внутри священника, который проповедовал пяти сотням мужчин, женщин и детей. Тогда–то ситуация и вышла из–под контроля. Посланцев не пустили внутрь и швырнули в них один–два камня. Дворянин ла Бросс перед лицом товарищей не мог стерпеть унижения от «простых крестьян». Люди герцога бросились на шум потасовки и перебили 50 человек (с. 12). Правда, в отличие от событий последующих лет, это не были беспорядочные убийства без разбора пола и возраста. Личности погибших многое говорят о социальной природе протестантизма в городе и о том, почему его так трудно было искоренить. Наряду с виноделами и ткачами погибшими оказались ректор городских школ и городской поверенный, а среди тех, кому удалось спастись, — два члена городского совета и нотариус. Многое говорит и реакция герцога на события. В глазах протестантов он стал «мясником Васси», но действия его говорят о другом. Франсуа был разгневан, что потерял контроль над собственными людьми, на котором зиждилась его репутация. К тому же он не пытался воспользоваться резнёй в политическом отношении и, подобно католическим фанатикам, смотреть на неё как на проявление божественной мести. В беседе с английским послом в Париже герцог лишь пожаловался на «высокомерие» вассалов, которые осмелились поставить под сомнение его власть, и назвал событие «несчастным случаем», к которому привели бунтарские элементы.

Так 1 марта 1562 г. начался конфликт, который будет сотрясать Францию 36 лет. По значению и последствиям резня в Васси сопоставима с событиями 11 сентября 2001 г. С неё началась эпоха религиозных войн, на столетие захлестнувших Европу. Протестанты в рассказах о событии подчёркивали, что оно было спланировано, но их свидетельства необоснованны. Когда Франсуа де Гиз покинул Жуанвиль со своим отрядом, он не направлялся прямиком к Васси. К тому же его сопровождала беременная жена в повозке. Последняя, кстати, тоже не была фанатичкой, как и брат герцога кардинал Луи (1527-1578), который был больше придворным, чем князем церкви, и был известен как «кардинал бутылок».

Для протестантов Васси стал олицетворением религиозных предрассудков, а для католиков — подстрекательства к бунту. Название города попало в печатные новости не только на французском, но и на немецком, голландском, английском и латыни. Вести о резне посеяли страх среди протестантов. По всей Франции их общины спешно проводили тайные смотры, составляли списки способных носить оружие и вынашивали планы захвата власти в городах. Именно тогда в политический лексикон Европы впервые вошло слово «резня» («massacre»). До 1550‑х гг. это слово означало камень, на котором рубили мясо французские мясники. Не прошло и года, как «мясник Васси» сам был убит. «Убийство герцога возвестило конец старой формы политики, основанной на идеалах благородного рыцарства, и положило начало новой идеологической эпохи, в которой политическое убийство толковали как инструмент божьей воли. Резни и убийства станут во Франции регулярными явлениями, а Гизы — обречены быть одновременно заговорщиками и жертвами заговоров. В новую политическую эпоху их образ убийц или мучеников формировался и манипулировался противоборствующими религиозными партиями с целью мобилизовать общественное мнение всей Европы» (с. 20).

Девиз трёх мушкетёров у А. Дюма — «Один за всех, и все за одного» — вовсе не оригинален: поколениями он служил девизом Лотарингскому дому. В 1477 г. дед Франсуа, герцог Лотарингии Рене II (1451-1508), участвовал в сражении против герцога Бургундии Карла Смелого под знаменем предков, на котором была изображена высовывающаяся из облака рука с мечом, а над ней слова: «Одна за всех» (Une pour toutes). Отец Франсуа, Клод (1496-1550), изменил акцент, чтобы подчеркнуть солидарность и стойкость: «Все за одну. Здесь и не более» (Toutes pour une. Là et non plus).

«Условием подъёма Гизов к власти стали королевская служба и милость короля Франции. Однако их способность извлечь из этого долгосрочную выгоду и держаться за власть даже тоща, когда милости они были лишены, имела причиной исключительно высокий уровень семейной солидарности. Гизы не страдали от соперничества и зависти, раздиравших другие семьи, — то был путь к политическом бессилию. Индивиды действовали в интересах группы; сыновья неизменно подчинялись желаниям отца, а младшие братья — желаниям старшего. Признавалось, что статус человека повышается путём работы на коллектив. Это означало, что важную роль в разработке и осуществлении политики следует играть и женщинам. Сотрудничества добивались не только соблюдением патриархальной дисциплины, так как само по себе это никогда не могло обеспечить гармоничных эмоциональных отношений. Богатство и власть распределялись таким образом, чтобы обеспечить равновесие между членами семьи, поэтому младших сыновей и дочерей хорошо обеспечивали, а взамен ожидали от них демонстрации покорности и лояльности. Ключевыми для поддержания этой стратегии были церковная собственность и патронаж. Гизы старались жить в соответствии со своим девизом и оправдывали его, порождая клановый менталитет, природу которого укрепляли их особое происхождение и статус среди княжеских домов Франции» (с. 22).

Происходили Гизы от самого древнего из домов, сохранившихся на границах Франции с империей. В XVI в. специалисты по генеалогии вольно прослеживали их происхождение к Каролингам и созданию королевства Лотарингия между Мёзом и Рейном в 855 г. Таким образом, предполагалось, что Лотарингский дом знатнее правящего дома Валуа, который в 1328 г. сменил династию Капетингов. Всё же в борьбе с домом Ланкастеров по вопросу о наследовании по женской линии, которая известна как Столетняя война[279], герцоги Лотарингии были верными союзниками Валуа. Тесные связи двух домов продолжались и тогда, когда на земли герцогов Бургундии стали претендовать Габсбурги.

Перед смертью в 1508 г. герцог Рене II поделил владения между шестью сыновьями. Львиную долю получил второй сын, Клод, а младший, Франсуа, — лишь небольшие территории в Провансе. Ключевой фигурой в консолидации Лотарингского герцогства стал третий сын Рене — Жан (1498–1550). В возрасте всего семи лет он получил одно из богатейших в Европе епископство Мец, к которому позднее были добавлены епископства Туль и Верден. Клод в 1506 г. прибыл ко двору Франции и стал подданным этой страны, взял титул графа де Гиза и обосновался в Жуанвиле. Однако, став французом, предков он не забывал. В 1513 г. Клод женился на Антуанетте, дочери графини Марии Люксембургской и Франсуа, графа де Вандома, прадеда будущего короля Генриха IV[280]. Брак стал важной ступенью в политической карьере Клода: он породнился с королевской семьёй. Из Люксембургского дома вышли пять императоров Священной Римской империи и много королев. Старший брат Клода Антуан (1489-1544) двумя годами позднее женился на Рене де Бурбон–Монпансье, сестре герцога де Бурбон–Вандома Карла III, самого могущественного вассала короля. Так возникла тесная связь между разными ветвями Лотарингского и Бурбонского домов, и их непростые отношения станут доминирующей чертой французской политики в XVI в.

Клод разделял страсть нового короля Франциска I (правил в 1515-1547) к подвигам, участвовал в турнирах. Уже в 1515 г. король вторгся в Италию, выдвинув претензии на герцогство Милан, и в сентябре его армия столкнулась со швейцарскими наёмниками миланской династии Сфорца при Мариньяно. Это была одна из самых кровавых битв XVI в. Клод де Гиз участвовал в ней и получил ранение. В 1516 г. он вернулся домой, где его приветствовали Антуанетта и их первый ребёнок — Мария (1515-1560), будущая королева–консорт Шотландии. Мариньяно вернуло Милан под контроль Франции, заставило швейцарцев согласиться служить только ей, а папу римского Льва X[281] – подумать о поддержке французских притязаний на Неаполь. И всё же гегемония Франции в Италии была иллюзией. Это стало ясно после смерти в том же году короля Арагона Фердинанда[282], который оставил свои земли (Кастилию, Арагон и Неаполь) Габсбургам. В 1519 г. умер император Максимилиан (правил в 1508-1519), и встал вопрос об престолонаследии в империи. Полномочным представителем Франциска на выборах в Германии и был назначен Клод — по причине знания немецких дел и родственных связей в империи. Усилия Франциска не возымели успеха, и в 1520 г. в Аахене был коронован Карл V Габсбург (правил в 1519-1556). Франциск тут же ввязался в войну, чтобы не пустить Карла в Италию на получение короны Карла Великого из рук папы. Он не предвидел долгой кампании, но конфликт Габсбургов и Валуа стал главным в европейской истории на следующие 40 лет.

Это был новый тип войны, которая велась на нескольких фронтах — в Пикардии, Шампани, Пиренеях и Милане. Клод де Гиз воевал в Наварре, затем во Фландрии под началом своего шурина коннетабля[283] Франсуа де Бурбона. Когда тот поссорился с Франциском и был вынужден бежать к Карлу V, Гиз в 1524 г. получил повышение: сделался наместником Шампани и членом Тайного совета.

Отъезд Гиза домой пошёл ему на пользу, учитывая случившийся вскоре разгром французской армии под Павией в феврале 1525 г. Испанские аркебузиры выкосили ряды французских рыцарей, и король и многие принцы были увезены в плен в Испанию. Влияние Карла де Бурбон–Вандома как ближайшего мужского родственника короля выросло, а соответственно, стал играть важную роль и Гиз — в обороне страны и поисках средств на огромный выкуп за короля. По возвращении Франциска из более чем годового плена Клод был вознаграждён влиятельной придворной должностью великого охотника. Она давала ему доступ к королю и контроль над бюджетом и аппаратом управления. В 1527 г. графство Гиз было повышено до герцогства, и Клод стал пэром королевства. Теперь в иерархии его опережали только герцоги Вандом и Немур.

Главной целью внешней политики Франциска до его смерти в 1547 г. оставалось отвоевание Милана. Рассматривать это с современной точки зрения как геополитическую борьбу Франции с Испанией было бы анахронизмом. Мировоззрение Карла V и Франциска I было аристократическим, их соперничество было личным, а на кону стояла честь дворянина. Гиз в эти годы не находился среди тех, кто определял политику. В 1528–1541 гг. королевством фактически управлял друг детства короля Анн де Монморанси[284]. Однако Гиз сделал себе имя в Париже: когда имперские войска в 1536 г. вторглись в Пикардию и осадили Перонн всего в 60 милях от столицы, он с небольшим отрядом добился снятия осады.

Влияние Клода росло. В 1538 г. его дочь Мария, уже вдова герцога де Лонгвиля, вышла замуж за короля Шотландии Якова V (1513-1542). Руку ей предлагал и король Англии Генрих VIII (1509-1547). Предполагают, что он получил отказ из–за своей веры или подозрений Марии, что она может стать его следующей жертвой[285]. Однако свидетельства говорят против этого: напротив, Гизам льстила идея того, что член их семьи может стать королевой Англии. На деле браку воспротивился Франциск. Уже тогда французского короля встревожила перспектива чрезмерного усиления одного из его подданных, и он настоял на шотландском браке. А в 1542 г. Клод возглавил военный совет при младшем и любимом сыне короля Карле, герцоге Орлеанском, который воевал с имперцами. Тем не менее на Клода легло пятно из–за поддержки его сыновьями дофина[286] Генриха — их близкого друга с детства. Политическое сообщество той поры было поляризовано соперничеством между дофином и его младшим братом, которому король оказывал предпочтение. Соответственно, в 1543 г. Клод был переведён с поста наместника Шампани на такую же должность в Бургундии. Политическая и военная карьера герцога достигла потолка, причём положение не изменилось даже после дворцового переворота 1547 г., который последовал за смертью Франциска I и воцарением дофина под именем Генриха II (1547-1559).

Будучи на четыре года моложе Франциска, Гиз был совсем другим человеком. Он любил охоту и музыку, но страсти любви и ненависти не терзали его так, как короля. Франциск имел образование гуманиста, а герцог почти не интересовался искусствами. Его личность была больше сформирована идеалами благочестия, долга и дисциплины, какие требовались от христианского рыцаря. Из–за влияния жены и матери Клод был благочестив более обычного. Его мать Филиппа Гельдернская (1467-1547) была известна своей набожностью, и к 1620‑м годам иезуиты развивали её культ, рассказывая о видениях и чудесах.

Более серьёзными для Гизов были события в соседней для их владений Германии: разразившаяся там крестьянская война 1525 г. посеяла панику среди правящих слоёв — как католиков, так и лютеран. Важно, что монастырь Филиппы Сент–Клер был францисканским учреждением: братья этого ордена позднее будут более других ассоциироваться с борьбой с кальвинизмом во Франции. Когда Клод и его брат Антуан, ехавшие подавлять выступление крестьян, заехали за благословением к матери, та напутствовала: «Поспешите… и рубите и режьте всех, кто сопротивляется вам с оружием в руках… Не бойтесь быть жестокими» (с. 35). О военной кампании братья опубликовали отчёт, где выставили свои деяния как крестовый поход, а восставших сравнили с филистимлянами. Немецкие протестанты же стали сравнивать герцога Клода с Иродом. К тому же подозревали, что «крестовый поход» имел целью прежде всего расширить его политический контроль над мелкими владениями в Эльзасе.

Много позднее, в ходе религиозных войн, события 1525 г. рассматривали как связующее звено между крестоносным прошлым Лотарингского дома и новым крестовым походом против еретиков, который начался с резни в Васси. Историки подкрепили эту точку зрения, но есть основания подходить к ней осторожно. Несомненно, что Клод, его старший брат и мать были ярыми католиками. Однако Франсуа де Гиз не оправдывал действий в Васси теми же моральными соображениями, что его отец, а позднее объяснил причины резни и даже принёс извинения. Не следует упрощать религиозные чувства Гизов и считать главным императивом их семейной стратегии ультракатолицизм. Так, Мария де Гиз в ходе своего регентства в Шотландии демонстрировала чрезвычайную терпимость к протестантским подданным.

Как и вся Франция, в вопросах ереси и реформы церкви семья Гизов была разделена. Было бы неверно считать их представителями ретроградного сопротивления изменениям. Так, хотя Филиппа вверила образование своих сыновей богослову–консерватору Николя ле Клерку, карьера её третьего сына Жана показывает, что ультраортодоксальное воспитание не обязательно ковало ультраортодоксальные умы. Жан стал основателем церковной империи Гизов, поэтому значил для судеб семьи не меньше, чем его старший брат Клод. Отличаясь довольно свободными нравами, питая интерес к теннису, соколиной охоте и азартным играм, он сделался собутыльником короля Франциска. Вместе с тем Жан был известен щедростью к беднякам: будучи богатейшим прелатом Франции, мог себе это позволить. Кардиналом он стал уже к 20 годам. За свою жизнь Жан обманным путём получил не менее 11 епархий и был аббатом 13 монастырей. Свою главную резиденцию он устроил в величественном дворце аббатства Клюни. Построенный в конце XV в., он является одним из величайших примеров парижской архитектуры Возрождения. Для его подновления Жан нанял итальянцев, включая работавшего тогда в Фонтенбло Челлини[287], и наполнил его предметами искусства, которые его агенты скупали в Риме и Венеции. Жан и Клод были большими любителями музыки, а племянник Жана Карл хорошо играл на лютне. Таким образом, Жан вписывается в модель светского и культурного кардинала эпохи Возрождения. Вместе с тем от других князей церкви и даже от собственной семьи его отличала принадлежность к евангелическому крылу галликанской церкви. Около десятка лет французские протестанты даже считали кардинала Жана своим попутчиком. В 1527 г. деятель Реформации Капито одобрительно писал Цвингли[288] о том, что Жан защищает брошенных в темницу протестантов и поддерживает идею брака священников.

В десятилетия перед Тридентским собором 1564 г. для образованных католиков разделять такие взгляды было не редкостью — лишь позднее их сочтут диссидентскими. Неслучайно именно к кардиналу Лотарингскому обратился за защитой Дезидерий Эразм[289], когда Сорбонна в 1520‑е годы развернула кампанию против тех, кто пытался использовать новое гуманистическое знание для перевода и толкования Библии. Когда в 1546 г. Сорбонна осудила «Третью книгу» Рабле[290], бежал он именно в Мец, зная, что епископом там кардинал Лотарингский, а стало быть, его не тронут.

Интерес Жана к гуманистическому знанию развивался параллельно с дипломатической деятельностью. Его специализация по Италии дополняла его интеллектуальные запросы. Уже в 17 лет Жан был назначен послом Франции при папском дворе. В 1534 г. он возглавил французскую делегацию на конклаве[291] и успешно продвинул кандидатуру Алессандро Фарнезе, который сделался папой Павлом III[292]. В 1538 г., будучи в Риме, кардиналу Лотарингскому удалось через своё влияние добиться кардинальской шапки для одного из своих клиентов вопреки предпочтениям Франциска. В 1549 г. Жану не хватило всего четырёх голосов для своего избрания преемником Павла III. На следующий год он умер от апоплексического удара, находясь вновь по пути в Италию.

Между тем в Жуанвиле Антуанетта де Бурбон в 1515-1536 гт. рожала почти каждый год. Из 12 детей выжили десять. Роль Антуанетты выходила за рамки повседневных расходов на питание и одежду людей Гизов: она следила за счетами мужа и давала ему советы по бюджету. Уже в 1520 г. Клод сделал её своим заместителем по всем делам. Роль финансового советника Антуанетта будет выполнять и для своих сыновей и внуков.

«Фортуна Гизов во многом зависела от королевской щедрости. В эпоху Возрождения короли, воюя, всегда нуждались в деньгах, и от командующих на фронте ждали, что те будут глубоко запускать руку в собственный карман, а уж потом искать компенсацию. Франциск I был вынужден прибегать к ещё более отчаянным средствам для финансирования своих войн с Карлом V. В обществе, где наличных денег обращалось мало, сторонников было легче награждать должностями, землями и титулами… Например, в 1520 г. Гиз получил доходы с королевских соляных складов на своих землях в Майенне, Ферте–Бернаре, Гизе и Жуанвиле» (с. 42). К 1540‑м гт. годовой доход Клода составлял почти 65 тыс. ливров; правда, расходы превышали эту сумму примерно на 10 тыс., а значит, приходилось занимать (с. 42). На жаловании Клода состояли 113 членов его домохозяйства, включая трёх секретарей, двух врачей, четырёх лакеев, девять конюхов и т. д. (с. 42). Однако больше всего средств уходило на строительство. Так, в Жуанвиле был воздвигнут господствовавший над городом верхний замок, снесённый в годы революции.

Антуанетта растила детей во внимании к своим обязанностям, заботилась о бедных и сама шила для них одежду. Её отношение к еретикам было сложнее, чем может показаться. Так, посещавшая Жуанвиль Маргарита Наваррская[293] состояла в хороших отношениях с двоюродной сестрой, хотя была поборницей евангелической партии. Одна из ближайших подруг Антуанетты Франсуаза д’Амбуаз обратилась в протестантизм и переписывалась с Кальвином[294]. Есть много других примеров того, как узы дружбы и родства проходили сквозь религиозные границы. Похоже, Антуанетта и её дети чётко различали частные религиозные убеждения человека и его публичное участие в еретических службах (последнее могло вылиться в бунтарские собрания).

Тем не менее при наличии десяти детей ключевыми для поддержания семейной патримонии были ресурсы католической церкви. В продвижении интересов династии она играла не менее видную роль, чем браки. Бенефиции переходили из поколения в поколение так же, как должности и имения. Два сына Клода и Антуанетты, Карл и Луи, сделались кардиналами; более мелкие бенефиции давали средства к существованию и другим детям.

Первое поколение семьи Гизов подошло к концу в 1550 г., тогда умерли герцог Клод и кардинал Жан. Новым герцогом стал сын Клода Франсуа. Похоронили Клода с королевской пышностью. Гизы знали, что у них есть враги. Так, в 1551 г. был раскрыт заговор с целью отравить королеву шотландцев Марию. «В XVI в. почти всякий раз, когда важная фигура умирала внезапно, подозревали применение оккультных искусств. Однако в этом случае семья для демонстрации своих подозрений предприняла в самом деле немало. В речи на панихиде по Клоду упоминалось о его смерти от руки “Антихриста” и “посланца Сатаны… сведущего в оккультных искусствах”… В XVII в. историки, смотревшие предвзято с конфессиональной точки зрения, обвиняюще указывали на еретиков–предателей. Однако у Гизов были собственные догадки: они считали смерть Клода делом рук своих самых лютых врагов Габсбургов… Неудивительно, что в последующее десятилетие сыновья Клода посвятили себя войне с домом Габсбургов и задаче привести его к падению» (с. 49).

К моменту смерти Франциска I в 1547 г. мечты французов о захвате Италии слабели, так как борьба с Габсбургами перемещалась в новые области. От притязаний на французский трон не отказывался король Англии, и правление Генриха VIII началось с пропаганды возрождения славных дней Генриха V[295]. Генрих VIII пытался, в основном безуспешно, извлечь пользу из конфликта Габсбургов с Валуа, поддерживая то одну, то другую сторону. «Протектор» нового короля Англии Эдуарда VI (1547-1553) герцог Сомерсет продолжал продвигать идею англо–шотландской унии. Преемник Франциска Генрих II был мстителен. Побывав в детстве в трёхлетием плену в Испании заложником за отца, он вырос в ненависти к испанцам. Уже в 1548 г. новый король добился заключения Хаддингтонского договора с Шотландией, по которому Франция брала ответственность за безопасность этой страны. Договор подкрепили династическим союзом: Мария Стюарт была помолвлена с дофином Франсуа, а регент Шотландии граф Арран[296] был принят во французское подданство. Этому предшествовало обращение к Генриху II за помощью Марии де Гиз, королевы–регентши Шотландии после преждевременной смерти Якова V. Король Франции ответил сбором флота в 130 судов, чтобы перевезти большое войско (с. 51). Его вмешательство в Шотландии было первым шагом в строительстве франко–британской империи. Мария де Гиз энергично взялась за установление в Шотландии французской власти. Французы подумывали о большем. Династия Тюдоров в Англии была слабой и нестабильной, и Генрих II был не прочь включить во франко–британскую империю и Англию. Он вырос на классических идеях имперского величия, а притязания Испании на мировое владычество его беспокоили.

Французская дипломатия сохраняла осторожность. Её целью была не открытая конфронтация с Габсбургами, а создание против них союзов. Главным проводником этой политики был коннетабль Монморанси, который по сути заменил Генриху II отца. Главным средством, с помощью которого предполагалось построить франко–британскую империю, служили Гизы благодаря своей безупречной родословной. Тема империи и завоевания хорошо просматривается в величественном празднике, который организовали в 1550 г. в Руане в честь короля. Его въезд в этот город стал самым зрелищным событием в истории Франции XVI в. Руан был символом демографического рывка страны за полстолетия. Население Франции к этому времени подошло к 20 млн. человек, и она была самым населённым государством Европы (с. 53). Руан по численности населения (75 тыс.) уступал в Европе лишь Лондону и Антверпену (с. 53). Экономика города динамично развивалась на основе атлантической торговли; это–то и было ключом к воплощению мечты франко–британской империи. Однако важно, что эта гипотетическая империя была династическим организмом Гизов не в меньшей степени, чем Валуа.

Монморанси добился сближения с Англией. Другой важной фигурой при Генрихе II была его фаворитка Диана де Пуатье. Дела Гизов при новом режиме пошли хорошо. Франсуа был утверждён в должности наместника Дофине, а его младший брат, второй сын Клода Карл (1525-1574), как архиепископ Реймсский, короновал нового короля. Оба были старыми друзьями дофина и теперь были введены в Тайный совет. С самого начала карьеры оба были протеже Дианы. Одним из ключевых политических союзов 1540‑х гг. был брак третьего брата Гиза, Клода II (1526-1573), с младшей дочерью Дианы Луизой. Именно благодаря милостям Дианы Гизы приобрели значительное имущество в Париже и Иль–де–Франс[297].

«Смерть герцога Клода легко могла привести к распрям среди его наследников. Из–за запутанности законов наследования юристы роились как стервятники, готовые поживиться трупом любой рассорившейся семьи. В одном отношении Гизам повезло. У Клода и Антуанетты была всего одна дочь (Луиза), которая не ушла в монастырь и поэтому нуждалась в приданом. Она умерла в течение года после брака в 1541 г. со знатным фламандским дворянином Карлом де Кроем, герцогом Ванарсхотом. В результате у младшего поколения Гизов не было сварливых зятьёв. Контроль над церковным патронажем, значительный уже при кардинале Лотарингском Жане, с воцарением Генриха II был укреплён. В результате из шести выживших детей мужского пола средства к существованию требовалось выделить лишь четырём» (с. 57). Карл в 1538 г. наследовал своему дяде в качестве архиепископа Реймсского, а в 1547 г. стал кардиналом. Четвёртый сын, Луи (1527-1578), в 1545 г. был назначен епископом Труа. Пятый брат, которого, как и первого, звали Франсуа (1534–1563), стал рыцарем ордена иоаннитов; уже в 15 лет он был великим приором Франции. Впрочем, его письмо к старшей сестре, королеве Шотландии, выдаёт не по годам развитого подростка.

Таким образом, земельные владения Гизов были разделены всего между тремя сыновьями. Старший, Франсуа, стал вторым герцогом де Гизом и получил титул маркиза де Майенна и территории в Барруа, Шампани и Провансе. Земли в Нормандии были поделены между двумя остальными сыновьями: третий сын, Клод И, получил только что созданное герцогство Омаль, а шестой, Рене (1536–1566), 14 лет, пока жил в Жуанвиле под опекой матери.

«Таким образом, амбициозные младшие сыновья удачно женились, получили щедрые порции наследства или сделали стремительные карьеры в высших эшелонах церкви. Когда они обзавелись собственными домохозяйствами и династиями, их часть сделки состояла в том, чтобы проявлять послушание во всех публичных делах своему старшему брату как отцу… Результатом была клановая ментальность, склад ума, который в ритуале повседневной жизни воплощался в одной конкретной церемонии – lever[298]. Этот ритуал обычно ассоциировался с подъёмом и одеванием короля и был наиболее развит Людовиком XIV в Версале, где церемониал монархии был разработан полнее всего. У Гизов этот ритуал служил средством для младших братьев выразить своё уважение и покорность старшим… Когда братья находились при дворе, четверо младших вставали раньше и присутствовали при lever кардинала Карла, после чего все они посещали Франсуа и прислуживали ему. Таким образом, когда Гизы отправлялись на встречу к королю, являлись они группой» (с. 58).

У семейного единства есть и ещё одно, более простое, объяснение. Концепция «все за одного» насаждалась не только дисциплиной. Поскольку Гизы выросли в строгой, но любящей атмосфере Жуанвиля, они просто любили друг друга. Семья собиралась вместе так часто, как это позволяли государственные дела. Так, в 1549 г. герцог и герцогиня де Гизы, их шесть сыновей, невестки и маленький герцог де Лонгвиль собрались в Реймсе на Пасху.

Два старших брата дополняли друг друга идеально. Их даже сравнивали с Кастором и Поллуксом[299]. Франсуа был прежде всего солдатом, что ценил в нём Генрих II, который даже по меркам французских королей выделялся своим увлечением воинскими искусствами. При нём двор стал давать турниры в таком масштабе, каких не видели с XIV в. Гиз играл в них одну из первых ролей и часто сражался бок о бок с племянником коннетабля Гаспаром де Колиньи (1519-1572). Доблесть и мужество Гиза уже вошли в легенду. Биться он имел обыкновение с поднятым забралом. В нападении на Булонь в 1545 г. Франсуа был ранен английским копьём, которое воткнулось выше правого глаза и вышло сзади уха. Величайший хирург той эпохи Амбруаз Паре[300] вытащил наконечник, но прогноз оставался неблагоприятным, и в чудесном выздоровлении Франсуа увидели очередное проявление особой божьей милости к Гизам. Он получил прозвище le Balafré «Меченый». Герцог не выражал гнева на людях, а по отношению к врагам демонстрировал умеренность. Любил лагерную жизнь, помнил имена простых воинов и запросто общался с ними. Именно среди них герцог был счастливее всего.

Впрочем, брак Франсуа с Анной д’Эсте (1531-1607) в 1548 г. был блестящим. Жена получила приданого в 150 тыс. ливров (с. 61). По женской линии она была внучкой короля Людовика XII (правил в 1498-1515). Этот брак ввёл Гиза в сеть французских союзов в Италии. Центром сети был двор отца Анны Эрколя II д’Эсте[301] в Ферраре. Будучи одним из самых пышных дворов Европы, он оказывал глубокое влияние на французские вкусы. Воспитание Анны было для итальянской принцессы необычным. Её мать Рене Французская активно поддерживала протестантское дело, что в конце концов заставило её вернуться на родину. Анна была хорошо образованна, прилично знала латынь и немного — греческий. Как её младшие братья и сёстры, воспитана она была протестанткой, но Гизов, похоже, это не пугало. Напротив, учитывая свои политические интересы в Шотландии, Англии и империи, они могли считать это плюсом. Что необычно для женщины, в библиотеке Анны было больше книг по истории, чем по религии, и за Геродотом, Макиавелли и Фруассаром[302] она чувствовала себя комфортнее, чем за часословами. Выйдя замуж, Анна установила хорошие отношения с Дианой де Пуатье, Екатериной де Медичи и многими итальянцами в окружении королевы. Брак был счастливым: в 1549 г. родился первенец Генрих, а впоследствии ещё пятеро детей.

Характер кардинала Лотарингского Карла был сложнее. Он был высокообразован, его память и красноречие вошли в поговорку. Когда в 1550 г. умер его дядя Жан, Карл унаследовал созданную им церковную империю. Она включала некоторые из наиболее богатых и престижных монастырей Европы, такие как Клюни и Мармутье. Кардинал хорошо говорил по–гречески (на языке, который в Сорбонне подозревали в связи с ересью), на латыни, по–испански и по–итальянски. Опираясь на сеть платных информаторов, он был хорошо осведомлён об иностранных делах. Правая рука Кальвина Теодор Беза[303], как говорили, заметил: если бы у него «было столько элегантности, сколько у кардинала Лотарингского, он надеялся бы обратить половину населения Франции» (с. 63). В отличие от большинства коллег–прелатов, Карл регулярно и с удовольствием проповедовал. Вместе с тем он оставался для современников загадкой. В сравнении с братом кардинал терял: если солдат по своей природе должен быть открытым, качества дипломата, придворного и финансиста — совсем иные. В непоследовательности и двусмысленности Карла современники усматривали лицемерие, и основания на то есть. С одной стороны, кардинал был суров, по пятницам и субботам постился, порой носил власяницу, презирал охоту. С другой стороны, было в нём что–то и от эпикурейца. Так, в начале 1550‑х годов он заказал для своего дома 120 изысканных изделий, включая люстры и столовую посуду (с. 64).

С властью пришло высокомерие. К своему высокому положению чувствительно относились все князья церкви, но у Карла осознание своего статуса было столь острым, что отталкивало от него даже равных по сану. Это тщеславие проявлялось в мстительности по отношению к тем, кто осмеливался бросать кардиналу вызов или, по его мнению, предал его. Кардинал не только делил с матерью бремя управления семейными финансами, но и оберегал интересы своей сестры Марии во Франции. Кроме того, он занимался вопросами образования младших братьев, племянниц и племянников.

Несмотря на различия в характере, Франсуа и Карл испытывали чувство долга перед королём и сознавали совместную миссию в продвижении интересов семьи. В 1550‑е гг. у семейной и королевской политики был общий враг — Габсбурги. Однако чувство долга не означало, что у Гизов не было трений с короной или другими семьями. Так, в ходе визита короля в Савойю в 1548 г. Франсуа взял верх над новым главой дома Бурбонов Антуаном[304], добившись права идти рядом с ним, непосредственно за королём.

В 1552 г. холодная война Генриха II с Карлом V переросла в горячую. Гуманисты в Германии и Франции надеялись на возрождение идеалов Священной Римской империи, в которой французский король выступил бы примирителем принцев и защитником немецких свобод. Коннетабль Монморанси продолжал успешную политику скрытых операций против империи. За договором с Англией последовало возобновление дружбы с Османской империей. Также французы отказались принять участие в Тридентском соборе, так как папа Юлий III[305] был настроен проимперски. Генрих II увидел в этом угрозу самостоятельности галликанской церкви и пригрозил созвать национальный собор и даже назначить кардинала де Бурбона[306] патриархом Франции. Он велел прекратить выплачивать папские доходы и отправил армию поддержать герцога Пармского в его споре с папой. Юлий III был вынужден капитулировать: закрыл Тридентский собор и отозвал войска из Пармы.

Новый фронт открывался в Германии. У Карла V вновь затеплилась надежда объединить католиков и протестантов империи и проводить традиционную бургундскую политику контроля над Лотарингией. Валуа же рассчитывали выдвинуть претензии на имперскую корону. К тому же Генриху II импонировала идея франко–немецкой империи на древних меровингских землях Австразии[307]; во французской пропаганде его выставляли новым Карлом Великим. При дворе были две семьи, земли которых в империи захватил Карл V и которые подпитывали мечты Генриха о владениях между Мозелем и Рейном, — де ла Марки и Гизы. Когда имперские войска заняли важную крепость на западном берегу Мозеля, угроза оккупации герцогства Лотарингии стала реальной. Французы ответили подготовкой к захвату имперского свободного города Меца, который был стратегическим ключом к региону.

Кампания 1552 г. стала одной из самых успешных в военной истории Франции, а Гизы сыграли в ней важную роль. Франция собрала 70-тысячную армию — наиболее хорошо подготовленную французскую армию XVI в.; таких армий у страны не будет вплоть до эпохи Ришелье[308] (с. 70). Чтобы помочь оплатить эту армию, Гизы и другие магнаты расплавили своё столовое серебро. Кампания была молниеносной, и уже в апреле Монморанси вступил в Мец, а командиром гарнизона здесь был назначен 33-летний герцог Франсуа. Правда, в октябре Мец осадила 80-тысячная армия Карла V под командованием испанского военачальника герцога Альбы[309]. Франсуа организовал оборону города, мобилизовал жителей на фортификационные работы, но смягчал их недовольство личным примером: в любое время суток появлялся на передовой, сам брал в руки лопату. Хотя его брат Клод, герцог д’Омаль, был ранен и попал в плен, осада затянулась и 1 января 1553 г. Карл был вынужден снять её и, деморализованный, уехал в Брюссель, бросив множество больных и раненых. Отступлением из–под Меца император оставил надежду на воссоздание Бургундской династической империи, подобно тому, как планы его прадеда разрушил дед Гиза в 1477 г.

В Париже король публично поцеловал герцога и назвал братом. Франсуа показал себя крупным лидером и организатором. Хвалили его и за милосердие к имперским солдатам. Однако успех породил зависть со стороны коннетабля. Так были посеяны семена ненависти между домами Гизов и Монморанси, которая будет доминировать во французской политике десяток лет. Не будучи принцем, коннетабль, однако, был коренным французом, тогда как Гизы, чувствуя своё превосходство над человеком, отец которого был лишь бароном, болезненно воспринимали колкости насчёт своего иностранного происхождения. Одной из целей браков Марии Стюарт и герцога Лотарингского с детьми короля было покончить со сплетнями.

Потерпев провал под Мецем, Карл V перенёс боевые действия на французскую территорию: в июне 1553 г. его армия взяла городок Теруанн. Для французов это стало шоком, и король, как говорили, возложил вину на Монморанси. Осторожность коннетабля в военных действиях контрастировала с активностью его соперника. Рушилась и внешняя политика Монморанси. Болезнь Эдуарда VI Английского поставила под угрозу франко–британский проект. Император ставил на свою двоюродную сестру Марию Тюдор[310], а французы — на протестантскую кандидатку леди Джейн Грей[311]. Когда в июле королевой стала Мария, французы были разочарованы. Ещё хуже была весть о помолвке Марии с испанским принцем Филиппом и перспектива того, что их первый сын к бургундским территориям Нидерландов и Франш–Конте добавит Англию. От этой вести Генрих II в беседе с английским послом буквально потерял дар речи.

Между тем весной 1554 г. Монморанси контратаковал имперцев в Артуа, Эно и Люксембурге. Возникла позиционная война, к которой французские аристократы не привыкли; их моральный дух вновь поднял Гиз, одержав с помощью уловки неожиданную победу. Затем они с коннетаблем поспорили о том, кому принадлежит честь победы, и их дружба рухнула.

Другим успехом французов стал захват Корсики, в котором участвовали два младших брата Гиза — великий приор Франсуа и Рене д’Эльбёф. Последний получил в награду пост командующего средиземноморским галерным флотом Франции. Гизы были заинтересованы в продолжении войны, тогда как коннетабль не видел в этом выгоды. Начались переговоры, которые, правда, не привели к определённым результатам. Однако вскоре Карл V отрёкся от престола и его титулы были поделены между его братом Фердинандом и сыном Филиппом. Это ослабило опасения французов, что Филипп намерен стать всемирным императором. Прорыв был осуществлён благодаря деликатной дипломатии Колиньи, который переживал стремительный подъём: в 1551 г. был назначен наместником Парижа и Иль–де–Франс, а год спустя — адмиралом Франции. Эта должность имела мало отношения к военно–морским делам, но по престижу уступала лишь должности коннетабля. Назначенный также наместником пограничной Пикардии в 1555 г., Колиньи добился принятия королём в г. Восель пятилетнего перемирия. Планы Гизов оказались под угрозой. Пока Колиньи вёл на севере переговоры о мире, кардинал Лотарингский был отправлен в Рим договориться о тайном союзе с антииспански настроенным папой Павлом IV[312].

В обмен на французскую поддержку папа согласился передать Неаполь и Милан младшим сыновьям Генриха II. Как только он ввязался в действия против империи, Гизы стали давить на короля, чтобы тот выполнил свою часть обязательств. В 1556 г. король отправил в Италию небольшую, но закалённую в боях армию под командованием герцога Феррары. Однако кардинал не подготовил брата к действиям в лабиринте итальянской политики. Гиз стремился разбить врага в быстром бою, но его опытный противник герцог Альба избрал войну на истощение. 10 августа испанцы наголову разбили французов при Сен–Кантене. Это было поражение хуже Павии, так как последняя хотя бы вошла в анналы рыцарства. Здесь же французская армия потеряла 56 из 57 знамён и не менее 2,5 тыс. убитых (с. 79). Поражение деморализовало Генриха II и стало началом падения Монморанси, который к тому же попал в плен. Герцог де Гиз был спешно отозван из Италии, чтобы защищать Францию.

Чтобы восстановить честь Франции, Генрих задумал напасть на Кале. Эта кампания показала, как братья Гизы работают в команде, не оставив ничего на волю случая. Англичане были застигнуты врасплох, и в январе 1558 г. их командующий лорд Уэнтуорт запросил мира. Падение Кале потрясло Европу дерзостью нападавших и вызовом, который они бросили традиционным способам ведения войны.

За оказанные услуги Гизы ждали от короля награды — выполнения обещания женить дофина Франсуа на Марии Стюарт. Монморанси, находясь в плену, пытался не дать этому хода, но Кале всё изменило. Пятнадцатилетняя Мария получила такое же гуманистическое образование, как её будущий муж. За два года до свадьбы она произнесла речь в защиту права женщин на учёбу. Франсуа, правда, проявлял интеpec лишь к охоте. Его физическое и умственное развитие остановилось в подростковом возрасте. Был сыграна пышная свадьба. Вскоре Генрих издал закон, даровавший французское подданство всем шотландцам. Это был первый шаг к включению Шотландии в «имперскую» монархию по образцу Римской империи.

«Различие между властью короля и Гизов в этот период стало размытым. Тогдашние оценки доходов Гизов примерно в 600 тыс. ливров в год почти наверняка занижены. Этот показатель можно поместить в исторический контекст, сравнив с годовым доходом Елизаветы I: в первое десятилетие её правления он составлял примерно 200 тыс. ф. ст. Поскольку английский фунт, как обычно считалось, по стоимости превышал французский в 10 с небольшим раз, доход Гизов составлял более 25% дохода английской короны. Однако думать так значило бы серьёзно недооценивать охват их власти, поскольку король Франции обладал полномочиями патронажа, которых не было ни у кого, кроме Габсбургов. А в отсутствие Монморанси Гизы подошли к полному контролю над этим патронажем: герцог отвечал за военные посты, а кардинал — за гражданские. Церковные назначения он и так контролировал» (с. 84-85).

На долю кардинала Карла приходилась половина дохода семьи. Унаследовав часть епархий дяди, он преодолел сопротивление коннетабля. За свою карьеру Карл был настоятелем примерно 24 аббатств (с. 85). Главным призом в его коллекции было Сен–Дени — духовный дом французских королей и богатейший монастырь страны. Аббаты и епископы были сами по себе важными господами. Например, в роли аббата городка Фекамп на берегу Ла–Манша кардинал имел право назначать капитана этого порта.

Масштаб домохозяйства демонстрировал величие вельможи. Герцог Франсуа в 1561 г. содержал 164 человека, кардинал Карл — 129 (с. 86). От других патронов Гизов отличало то, что развитая ими клановая ментальность копировалась их слугами. Домохозяйства братьев Гизов дополняли друг друга, и разные члены одних и тех же семей выполняли разные роли. Корпоративная идентичность подкреплялась браками между семьями клиентелы. Пример копирования клановой ментальности Гизов — выгодная женитьба младшего из братьев Рене в 1555 г. на сонаследнице одного из крупнейших наследств XVI в. Луизе де Риё (ок. 1531 — ок. 1570). Чтобы поддержать новый статус Рене, Генрих II повысил его баронство Эльбёф до маркизата, а приданым стало графство Аркур в Нормандии. Это было частью сознательной стратегии Гизов контролировать провинцию, ключевую для функционирования франко–британской империи. Рене получал от Карла пенсию в 2 тыс. ливров в год, а взамен выказывал послушание по отношению к братьям и матери в вопросах политики и назначения людей в домохозяйство и роту жандармов (с. 88). Антуанетта заполняла эти должности клиентами семьи, многие из которых были таковыми в течение нескольких поколений. Непрерывность службы и лояльность семье содействовала выработке чувства групповой солидарности.

В 1550‑е гг. произошли драматичные изменения не только в политическом и религиозном ландшафте Европы. Имел место фундаментальный сдвиг в политике Гизов во Франции. Прежде семья довольствовалась землями на севере и востоке королевства, должностями провинциальных наместников и военачальников. Теперь же щедрость Генриха II и церковные доходы дали Гизам возможность купить земли и замки в окрестностях Парижа. В самой столице они приобрели два особняка, которые объединили в крупный дворец, занимавший 2 га в Марэ — самом фешенебельном районе правого берега Сены.

И всё же, даже несмотря на то, что Монморанси находился в плену, он и его семья продолжали в конце 1550‑х гг. преобладать на постах при дворе и в армии, а Гизы преобладали только в церкви. Их дальнейшее продвижение было маловероятным, так как Монморанси собирался передать свои должности сыновьям.

Едва франко–британская империя была основана, в ней обозначились трещины из–за высоких налоговых требований короля и нарушения торговли. Близ Руана — центра новой империи — крестьяне бежали из домов, будучи не в состоянии платить непрерывно повышаемые налоги. На море французы не могли конкурировать с объединённым испанским флотом. Однако покончила с мечтами о франко–британской империи религия. В последние годы правления Франциска I и первые — Генриха II протестантизм сурово преследовали. Однако к середине 1550‑х гг. охота на еретиков стала стихать. Одной из причин была их растущая численность, организация и уверенность в своих силах. К 1562 г. протестантских конгрегаций во Франции насчитывалось более тысячи, а общее количество их членов составляло 1,5-2 млн. чел. (с. 92). Другой причиной были католики–эразмианцы, особенно в среде гражданского и судебного чиновничества: они ужасались практике сожжения людей за веру и в расколе винили католическую церковь.

Летом 1557 г. двор ошеломила попытка покушения на Генриха II. Её предпринял респектабельный канцелярский клерк Кабош, двух братьев которого судили за оскорбления в адрес церкви. Психология кальвинизма, коренившаяся в библейском фундаментализме, придала новому религиозному движению огромную силу и смелость. Убийство безбожников религиозными фанатиками, как католиками, так и протестантами, станет характерной чертой французских религиозных войн, отличая их от более поздних религиозных конфликтов в Англии и Германии. Традиционная политика во Франции, основанная на борьбе соперничающих фракций, уступит место новой политике, которую сформируют конфликтующие религиозные идеологии.

Покушение на короля не удалось, но численность прихожан протестантской церкви в Париже и её растущую смелость нельзя было игнорировать. Многие католики в катастрофе под Сен–Кантеном видели свидетельство божьего гнева на распространение в стране ереси. В ходе собрания протестантов в доме на улице Сен–Жак 4 сентября 1557 г. были арестованы 130 человек (с. 93). Католическая общественность требовала сурово наказать их. Кальвин просил лютеранина герцога Вюртембергского вступиться за заключённых и жаловался, что вся власть во Франции передана кардиналу Лотарингскому, «который только и требует, чтобы всех их уничтожили» (с. 93). В том году кардинал Карл был назначен инквизитором веры во Франции. Однако Кальвин ошибался: целью создания этой должности было лишь избежать прямого участия короля в репрессиях. Позднее, когда будут написаны первые протестантские истории, роль кардинала будет вплетена в историю сопротивления преследованиям и составит важную часть «чёрной легенды» Гизов.

Провал инквизиции во Франции имел причиной не только отсутствие воли и стремление защитить свободы. Иные католики даже обвиняли Гизов в попустительстве еретикам, и не только в Шотландии. Так, радикальный католический священник Клод Атон[313] писал в дневнике, что в период преобладания Гизов при дворе «они были известны тем, что принадлежали к партии еретиков» (с. 93). В самом деле, многие магистраты смотрели на собрания протестантов сквозь пальцы, а арест на улице Сен–Жак был делом рук заместителя парижского прево Жака Менье. Как многие парижские чиновники, он был креатурой Монморанси и лютым врагом Гизов.

Вообще утверждать, будто Гизы были «за» или «против» ереси, значило бы переоценивать в их соображениях роль религии. В период войны и кризиса она не была так важна. Например, когда сестра кардинала аббатиса Фармутье пожаловалась ему, что их собственные земли в Сомюре так заражены ересью, что стали второй Женевой, кардинал не предпринял ничего.

Проблемой для властей Парижа в случае с улицей Сен–Жак было то, что многие арестованные были знатного происхождения; они не вписывались в стереотип ереси как убежища мятежной черни. Судьи парламента высказались за компромисс, казнив восемь подозреваемых, в том числе всего одного дворянина. К тому же понимали, что массовые казни протестантов навредят репутации Франции за рубежом. После поражения под Сен–Кантеном братья Гизы обхаживали немецких протестантских князей, рассчитывая на их военную помощь. Вот почему герцог Франсуа заверил своего старого товарища герцога Вюртембергского, что казнённые не были лютеранами, а просто отрицали чудо мессы. Показателен контраст между подходом к этой проблеме кардинала Лотарингского и английского кардинала Поула[314] – другого эразмианца, который столкнулся со схизмой и войной. В 1555–1558 гг. Поул отправил на казнь более 300 человек, при том что население Англии значительно уступало населению Франции (с. 95). Умеренность Гизов была мотивирована политически.

В начале 1558 г. движение Реформации во Франции запланировало серию демонстраций силы. В Великий пост к протестантским идеям неожиданно проявил интерес король Наварры Антуан: он опасался установления всеобщего мира, потому что хотел вернуть себе занятое испанцами королевство.

Генрих II был разгневан собраниями протестантов, но Гизы были слишком заняты, чтобы заниматься расследованием непосредственно. Королю не нравилась полная зависимость от них, и он начал уставать от их высокомерия. Королю не хватало Монморанси, и в мае он отправил кардинала на переговоры о его возвращении. Между тем представитель Филиппа II кардинал Гранвель коварно сообщил коллеге, что переписка адмирала Колиньи и его младшего брата Андело[315] доказывает их приверженность протестантизму. Кардинал Карл поспешил обратно в Париж, чтобы забить ещё один гвоздь в политический гроб Монморанси. Генрих бросил Андело в тюрьму, но тот обязался посещать мессу и был освобождён. По иронии, однако, главной надеждой протестантов оставались Гизы, так как в случае мира и Валуа и Габсбурги смогли бы бросить все силы на войну с ересью. Однако ещё до вести о неудаче французов при Гравлине терпение короля в отношении Гизов лопнуло. Важным фактором была потеря ими поддержки Дианы де Пуатье, которой не нравилось, что они вышли из её тени.

В октябре 1558 г. Генрих объявил, что решил заключить мир, а потому готов отказаться от итальянских территорий. Герцог Франсуа был в ярости: за день до того король поклялся, что никогда не уступит Пьемонта. В декабре ко двору вернулся выкупленный из плена Монморанси, и в тот же вечер кардинал по своей инициативе вернул королю кольцо с печатью. Когда король спросил, почему он и его брат больше не посещают совет, кардинал отвечал, что не хочет «сойти за лакея Монморанси» (с. 98). Колесо фортуны вновь завертелось: пожалованные Гизами пенсии и должности были отменены, а племянники Монморанси восстановлены на командных должностях.

«Договор в Като–Камбрези, подписанный 2 апреля (1559 г. — К. Ф.) между Францией и Англией, а на следующий день — между Францией и Испанией, был одним из самых противоречивых в истории Европы. Он создал юридические и политические рамки западноевропейских дел и положил начало почти столетию испанского преобладания на континенте. Французы оставили Италию, но сохранили Кале и три епископства — Мец, Туль и Верден. Особенно возмущены тем, что они считали бесчестным миром, были ветераны итальянских кампаний… Гиз стал выразителем их недовольства. Принцы тоже чувствовали, что их продали. Ни король Наварры, ни герцог де Буйон не получили компенсации за потерю своих земель по договору. Герцог де Лонгвиль не получил финансовой помощи в счёт своего разорительного выкупа, вероятно, потому, что был членом фракции Гизов (23 января он был помолвлен со старшей дочерью герцога де Гиза). Гиз дал понять, что мир оскорбил его честь, и многие при дворе ему сочувствовали. Он стал центром притяжения недовольных олигархическим (partisan) правлением человека, которого чванливо называли “маленьким бароном из Иль–де–Франс”» (с. 98).

Однако по весомым династическим причинам Генрих II не мог допустить слишком глубокой опалы Гизов. Решив компенсировать потери в Италии, король понимал, что поддержка идеи франко–британской империи для его репутации — ключевая. Английский посол был возмущён, узнав, что наследник престола и его жена Мария Стюарт величают себя дофинами Шотландии, Англии и Франции. После того как в мае 1559 г. в Шотландии поднялись иконоборцы, что означало восстание против Марии де Гиз, Генрих писал папе, что намерен послать туда армию.

Мир с Испанией отпраздновали в Париже в июле 1559 г. пышным турниром. В ходе этого турнира король неожиданно погиб от копья графа Монтгомери.

«Смерть Генриха II обычно рассматривают как конец эпохи, когда слава и сильная власть в одночасье сменились сеющим раздор и хаос правлением Гизов. Вступление на трон его сына Франциска II[316] – начальная точка чёрной легенды о его дядьях Гизах. Согласно этой легенде, их подъём на вершину власти был результатом макиавеллистского заговора с целью связать руки принцам крови, в ходе которого Гизы вели себя как кровожадные тираны… Однако… два царствования характеризуются преемственностью. Отец и сын сталкивались с одними и теми же проблемами, и вначале Гизы, вполне понимая свои хрупкие позиции у власти, продолжали политику прежнего короля. Новым был уровень сопротивления: те, кто при Генрихе мог лишь бормотать под нос, теперь были расположены говорить открыто. Многие протестантские лидеры радовались смерти Генриха: на их молитвы ответили, божье правосудие избавило их от короля. Однако не следует смотреть на события исключительно глазами протестантов… целью их отчётов было выставить Гизов козлами отпущения и взвалить на их плечи вину за погружение Франции в гражданскую войну и хаос» (с. 100).

Интриги развернулись уже у смертного одра короля. Екатерина де Медичи, которой муж пренебрегал, не пустила в спальню умиравшего Диану де Пуатье. Когда король лежал без сознания, не пускала она и Монморанси, которого тоже не любила. Если другие при Генрихе игнорировали унижения Екатерины, Гизы всегда выказывали ей уважение. К тому же они во многом разделяли её взгляды, отдавая приоритет завоеванию Италии, а не религиозным преследованиям. Екатерина предложила Гизам поддержку в обмен на изгнание Дианы. К тому же она нуждалась в них как в противовесе претензиям на регентство первого принца крови Антуана Наваррского.

Один из многих мифов о новом режиме — то, что он осуществил нововведения, сделавшие его весьма непопулярным. На деле повторения дворцового переворота, который случился при воцарении Генриха II, не было; напротив, Гизы хотели повернуть время обратно в 1557–1558 гг. Доминирующей фигурой в партнёрстве братьев был 34-летний кардинал. Он взял на себя ответственность за дипломатию, финансы и управление гражданскими и религиозными делами, а Франсуа получил контроль над армией. Монморанси был вынужден удалиться в свой замок в Шантийи и подать в отставку с поста великого магистра, который перешёл к давно домогавшемуся его Франсуа. Вместе с тем Гизы не стали загонять коннетабля в оппозицию, поэтому его сыновья и племянники сохранили свои должности.

Монморанси подбивал главу дома Бурбонов короля Наваррского претендовать на роль в правительстве. В июле представители двух кланов встретились в Вандоме. Гизы строили отношения с принцами крови искусно и деликатно. Антуан завязал дружбу с братьями, а герцог обещал добавить к его наместничеству Гаскони область Пуату. Лояльность его брата принца Конде[317] обеспечили подарком в 70 тыс. ливров и обещанием наместничества Пикардии (с. 102). Ко времени коронации Франциска II 18 сентября 1559 г. в Реймсе кардинал Карл удовлетворённо писал, что большего спокойствия в стране представить невозможно. Однако то было затишье перед бурей.

Мир с Испанией сулил Франции выгоду. У неё не было ресурсов мировой империи, и войну она оплачивала земельным налогом и займами на международном денежном рынке. Корона была банкротом, а мир обошёлся недёшево. Поэтому председатель Счётной палаты и главный финансовый советник кардинала Мишель де л’Опиталь[318] предложил радикальные финансовые реформы с повышением налогов и сокращением расходов. Кстати, сам кардинал платить новые налоги был не должен: его многочисленные бенефиции освобождались от этого королевским указом. В ноябре 1559 г. он провёл фискальные реформы и пересмотрел выплаты по займам прежнего режима. Это ударило по карману королевских чиновников — кредиторов государства. Банкиры потеряли доверие к правительству и отказывались ссужать его деньгами. Другой чувствительной реформой стало возвращение в казну коронных земель. Генрих II щедро раздавал фаворитам территории королевского домена, что вредило его доходам и к тому же было незаконным. Однако методы возвращения этих пожалований отличались пристрастностью. В то время как коннетабля пожалования лишили, собственность герцога де Гиза на королевские земли в Сомюре, Провене и Дурдане была подтверждена. Сокращение расходов и отмена пожалований оттолкнули от правительства заинтересованных лиц.

Была сокращена армия. Однако отмена обещаний военных назначений, сделанных прежним режимом, и неспособность нового режима погасить задолженность по жалованью привела к росту недовольных и здесь. Они бросились ко двору в поисках управы, но их прогнали, пригрозив смертью. Такое обращение с ветеранами неприятно поразило даже сторонников Гизов.

«Сегодня историки пытаются объяснять религиозные изменения социально–экономическими факторами. Современники были менее сдержанны. Они воспринимали проблемы, с которыми сталкивались, — политические, социальные или экономические, — а также их решения сквозь призму морали. Идея благочестивой Реформации, которая возвращала мир к первоначальному состоянию, наделяла все виды недовольства новым значением» (с. 104-105). Когда Гизы обратились к своему родственнику герцогу Феррары за денежной помощью и взамен освободили его земли в Нижней Нормандии от возвращения в домен, местные протестанты в 1560 г. убили сборщика налогов и королевского администратора, а через два года — главного агента феррарцев в регионе. Протестанты были не только хорошо организованы и вооружены; на действия против итальянцев их толкнуло острое чувство моральной правоты.

Религиозное восстание бросило вызов политическому статус–кво и в Шотландии. Гизы оказали Марии военную помощь, но их дальнейшая поддержка зависела от позиции Англии. В 1560 г. в Лондон обеспечить английский нейтралитет был отправлен новый посол Мишель де Сёр[319]. Однако его миссия провалилась из–за высокомерия его господ. Если в большинстве сфер внутренней политики Гизы вели себя осторожно, честь и репутация требовали от них гордо демонстрировать свои династические права. Хотя новой королеве Англии Елизавете не нравилась идея поддержать мятежников, её возмутило, что отправленный в Шотландию маркиз Эльбёф был объявлен наместником французского короля в Шотландии, Англии и Ирландии. В том же году английские корабли блокировали шотландский порт Лит, и с лордами конгрегации[320] был заключён союз. Елизавета была объявлена защитницей свобод Шотландии и протестантской веры от иностранной тирании.

«Самое серьёзное обвинение против Гизов, причём такое, которое стало живучим образом их легенды, состоит в том, что они проводили последовательный курс на кровавые репрессии против протестантизма и осуществили их. Согласно этому прочтению событий, резня Варфоломеевской ночи и в Васси коренилась в политике, выработанной в правление Франциска II, а её генезис можно, в свою очередь, проследить даже к более раннему времени, к избиению крестьян Эльзаса в 1525 г. В десятилетия позднее, когда Гизы хотели позиционировать себя как поборников католицизма, они не были расположены опровергать это обвинение; напротив, они культивировали такой образ. Однако в эпоху до гражданской войны и формирования религиозных партий отношение Гизов к ереси было сложным и более экспериментальным, чем и они и их оппоненты были готовы признать позднее» (с. 107).

Как сказано выше, соглашение Генриха II с Филиппом II сделать борьбу с ересью приоритетом нового европейского порядка не отвечало интересам Гизов. Многие во Франции и за её пределами, включая папу Павла IV, критиковали кардинала Лотарингского за слишком мягкое отношение к ереси. Отчасти причиной были эразмианские взгляды самого кардинала, считавшего, что, если еретики не совершают преступлений, с ними лучше бороться на духовном фронте. Как его дядя Жан, Карл не позволял личному мнению влиять на политические действия. Всё говорит о том, что война с ересью была инициативой Генриха II. Неслучайно кардинал не присутствовал 2 июня 1559 г. в замке Монморанси в Экуане, где был подписан новый, более жёсткий, закон против ереси. Коннетабль не мог не знать, что его племянники по меньшей мере симпатизируют протестантизму. Однако утверждать, что руководители борьбы с ересью были лицемерами, — значит плохо понимать её цель. Никто всерьёз не ожидал, что мишенью этой борьбы будут члены элиты. Пока аристократы соблюдали внешние приличия, то, что они делали в частных часовнях, публики не касалось; таким был урок, извлечённый из реабилитации Андело. Именно это различие между публичным конформизмом и частной верой крылось за хорошими отношениями Гизов с кальвинистскими князьями. Так, в январе 1559 г. герцог де Гиз совершил помолвку своей дочери Екатерины с герцогом де Лонгвилем; если переписка последнего с Кальвином была тайной, то переписка с Кальвином его матери, ревностной протестантки Жаклин де Роган, — нет. Гизы были рады принимать у себя протестантов, и их ещё не считали врагами Реформации. Многие в ту пору всерьёз надеялись, что единство христианского мира вскоре будет восстановлено при помощи Вселенского собора.

Мишенью войны с ересью были «бунтовщики». В XVI в. ересь и бунт были синонимами, а, подобно другим членам элиты, Гизы считали, что бунтовщики по своей природе принадлежат к низшим слоям. Поэтому им было трудно воспринимать князей еретиками. Война с ересью имела отношение к восстановлению социально–политического порядка. Хотя идеологи французского протестантизма призывали к пассивной покорности существующей власти, действия их последователей часто расходились с их призывами. В гражданских войнах 1560‑х гг. гробницы и изображения французских королей стали объектом систематического иконоборческого разрушения. Угроза принятым понятиям родства и иерархии была очевидна в шокирующей практике, согласно которой избранные считали себя равными в глазах бога и называли друг друга «братьями» и «сёстрами». В латинской мартирологии Джона Фокса[321], которую в 1561 г. перевели на французский, подчёркивалось, что бог для своей вящей славы использует самых ничтожных людей. Эти идеи быстро распространились в низших слоях общества. Когда в 1562 г. королевского адвоката сенешальского суда Арманьяка — Жана дю Вердье — призвали сдаться именем короля, тот ответил: «Какого короля? Это мы короли, а тот, о ком вы говорите, — мелкий мерзкий королёк; мы его выпорем и заставим работать, чтобы научить его зарабатывать на жизнь, как другие» (с. 110).

Не все католики считали, что ересь и бунт — одно и то же. Многие магистраты не хотели или не могли следить за выполнением законодательства. Поэтому Экуанский указ предполагал отправку в каждую провинцию специальных комиссаров. Особенно власть заботила вялость высшего суда королевства — парижского парламента. Большинство его членов выступали против проектов инквизиции, опасаясь засилья церкви. Единство суда было нарушено существованием в нём протестантской ячейки и поляризацией мнения между умеренными и крайними католиками. Заседание парламента 10 июня 1559 г. стало одним из самых драматичных в его истории. Генрих II в сопровождении охраны, кардиналов, коннетабля и герцога де Гиза прервал работу суда и выразил неудовольствие ходом преследования ереси и свою решимость искоренить её. Двое советников совершили смелые нападки на короля, причём один из них, Луи дю Фор, бросил ему в лицо слова пророка Илии царю Ахаву: «Не я смущаю Израиля, а ты» (3‑я книга Царств, 18:18). Разгневанный король заточил семь советников в Бастилию и назначил комиссию судить их, но вскоре погиб.

Свидетельством того, что произойдёт, если не вести войну с ересью, служили события в Шотландии. Осенью 1559 г. во Франции были изданы четыре закона, повелевавшие разрушать дома собраний протестантов и преследовать крупных землевладельцев, которые их укрывали. О трудности выполнения законов говорит приказ арестовывать тех, кто запугивает свидетелей, судей и приставов. И всё же в провинциях законы остались мёртвой буквой. Лишь в Париже парламент в июле — декабре 1559 г. вынес 13 смертных приговоров. Однако эти немногочисленные казни не могли остановить движения, которое превращалось в крупнейшую неофициальную протестантскую церковь в Европе.

Габсбурги в Нидерландах подали пример кострами инквизиции. Жизни социально низших стоили намного меньше, чем жизни представителей элиты. Поэтому суд над арестованными в июне 1559 г. судьями и вызвал такой большой резонанс. Париж разделился на тех, кто ужаснулся преследованию судей за неортодоксальные взгляды, и тех, кто считал, что спасти Францию от еретической заразы можно лишь радикальной операцией. Члены суда смотрели на идею казнить коллегу с отвращением, поэтому обвиняемых допрашивали мягко. Но один из них, Анн дю Бург, шокировал всех отрицанием чуда мессы. Протестанты между тем дважды пытались устроить единоверцу побег, а в декабре убийцы в масках застрелили ультракатолика судью Минара. Принципиальность дю Бурга не оставила парламенту выбора, и в декабре его казнили через удушение. Кардинал Лотарингский писал французскому послу в Риме, что эта казнь должна устрашить протестантов. В то же время он, вероятно, надеялся, что Рим и Мадрид не будут призывать к новым казням. На деле история с дю Бургом призвала французских протестантов к оружию: сопротивление тиранам считали не только легитимным, но и необходимым для блага общества. Суд над ним оказался важен ещё в двух отношениях. Во–первых, впервые в арсенале законных средств сопротивления появилось убийство; оно коренилось в протестантской психологии, которая воспринимала человека как инструмент божьей кары. Во–вторых, в последние дни суда в Париже произошла вспышка сектантского насилия: католики схватились с протестантами.

Вскоре был убит один из слуг кардинала Карла, и тогда вышел закон о запрете носить маски и длинные плащи, под которыми можно спрятать пистолеты. В феврале 1560 г. парламентский юрист Пьер Авенель (Pierre des Avenelles) сообщил о заговоре с целью схватить короля в Амбуазе и потребовать от него ввести свободу совести; кардинала и герцога должны были арестовать от имени трёх сословий и при попытке сопротивления убить. Руководителем заговора был назван Жан дю Барри, сеньор де ла Реноди.

Амбуазский заговор был кульминацией общеевропейских событий. Французские протестанты воодушевились, видя, как быстро изгоняют папизм с Британских островов. Во Франции и в среде протестантов–изгнанников в Женеве и Страсбурге бушевали споры о том, законно ли противиться божьему помазаннику. В них родилась теория справедливого сопротивления «иностранцам» и «тиранам», как называли Гизов. Привлекала она и раздражённых католиков. В Шотландии кальвинистское восстание санкционировали аристократы. Сам Кальвин предостерегал: если упадёт хоть капля крови, реки Европы заполнятся ею. Однако другие, менее осторожные протестанты настаивали, что в правителях не нуждаются вовсе.

Поскольку принцы крови не считали нужным защищать «конституцию», эта роль перешла к менее знатным вельможам. Ла Реноди в 1540‑е гг. находился в орбите Гизов, но бежал, обвинённый в мошенничестве, перешёл в Швейцарии в кальвинизм и увидел в заговоре возможность одновременно защитить веру и вернуть себе статус во Франции. К тому же он винил кардинала Лотарингского в казни своего зятя, ведущего деятеля Реформации в Меце. Сторонников ла Реноди набрал из числа провинциального дворянства с хорошими связями; они были разосланы во все провинции возглавить отряды протестантов. В Провансе представители 60 конгрегаций обещали выставить 2 тыс. воинов (с. 116). В феврале заговорщики собрали в Нанте «парламент», чтобы обговорить план до конца.

Действовали ли они в одиночку? В помощи им Гизы подозревали Елизавету Английскую, но это маловероятно. Возможной была финансовая поддержка заговора из Германии и Швейцарии. Кроме того, протестанты вели переговоры с импульсивным принцем Конде. Он дал добро на предприятие, но постарался не оставить следов своего участия.

Путч наметили на середину марта 1560 г. Тогда–то в широкое употребление и вошло слово «гугенот». Это было искажение немецкого слова Eidgenossen, которым обозначали членов Швейцарской конфедерации. Термин отдавал коммунализмом и республиканизмом, которые были чужды традициям французской монархии. Когда отряды протестантов стали занимать позиции в лесах вокруг Амбуаза, они не подозревали, что заговор уже раскрыт и они идут в ловушку. Кардинал стал носить кольчугу, были обнаружены схроны оружия. Большинство повстанческих отрядов были окружены. Говорили, что сдавались они «как овцы». За это 8 марта была объявлена всеобщая амнистия. Один отряд протестантов пытался напасть на братьев Гизов, но был обращён в бегство. Ла Реноди настигли в лесах и убили. Захваченные бумаги и допросы пленников были на руку пропаганде: мятежников выставили цареубийцами. Парижский парламент даровал герцогу де Гизу титул спасителя отечества. Однако современников ошеломило не столько число казней (его сильно преувеличили), сколько их способы и социальное положение казнённых. Десятки были повешены на стенах для всеобщего обозрения, иных утопили в Луаре. Около 20 человек обезглавили, что протестанты быстро использовали в антигизовской пропаганде (с. 118).

Двор Гизы контролировали, но Амбуазский заговор серьёзно ослабил их контроль над многими провинциями. Угроза стабильности была не только внутренней. Проблемами Гизов пыталась воспользоваться Испания. Того же хотела Елизавета, которая издала прокламацию с призывом свергнуть Гизов. Между тем обостряющийся кризис во Франции и Шотландии породил трения между братьями. Франсуа, будучи солдатом, предлагал простое решение: ответить на силу силой. Карл, как дипломат и учёный, сомневался в правильности репрессий и настаивал, что политических целей лучше достичь путём диалога и выжидания. Впрочем, семейные разногласия происходили за закрытыми дверями, и на публике братья сохраняли единый фронт.

Кардинал считал, что, если устранить религиозный предлог для мятежа, порядок восстановится. В разгар заговора правительство решило обращаться с религиозными и политическими диссидентами как с разными категориями мятежников. Всеобщая амнистия была примечательным документом: король смело заявил, что политика репрессий была грубой ошибкой. Гугенотам объявили, что к ним будут относиться терпимо, если они будут совершать богослужения «тайно и без скандала» (с. 119). Различение вопросов веры, которые требовали христианского понимания, спора и даже компромисса, и вопросов бунта, которые требовали наказания, оставались краеугольным камнем политики второй половины правления Франциска II. Тот же курс кардинал советовал своей сестре Марии в Шотландии.

Такой по сути политический взгляд на религию выдавал желаемое за действительное. Различие между религией и бунтом зависело от точки зрения. Кальвинисты, певшие псалмы и слушавшие проповеди, не считали себя мятежниками, а католики воспринимали эти действия как вызов своим понятиям универсальной церкви и единой веры. Мария де Гиз жаловалась на отсутствие последовательности и ясности в политике. Однако о готовности её дочери Марии Стюарт отказаться от притязаний на английскую корону Лондону объявили слишком поздно. Шеститысячное английское войско укрепило лордов конгрегации в своей правоте, и те потребовали вывода французских отрядов. Гизы в ответ снарядили флот. Англичане знали об этих приготовлениях, так как плели на берегу Ла–Манша внушительную сеть информаторов. В течение следующих 30 лет она давала министрам Елизаветы более чёткие сведения о положении в Нормандии, чем те, что получало правительство Франции.

Смерть Марии де Гиз в июне 1560 г. ознаменовала конец французского сопротивления в Шотландии. По Эдинбургскому договору 6 июля Мария Стюарт отказалась от своего герба и французские и английские войска покинули страну. Кардинал был в ярости, и во Франции договор так и не был ратифицирован. Через три года герцог де Гиз опять вынашивал планы вторжения в Англию. Однако вскоре братьев отвлекли внутренние проблемы.

Сокрушение Амбуазского заговора и фактическое окончание преследований протестантов не привели к концу их оппозиции. Отныне кардинал всегда ездил в сопровождении драгун. Недвижимость Гизов под Парижем поджигали. Однажды было совершено нападение на их особняк в самой столице, которое отбили мушкетным огнём, убив двух нападавших. Выходили памфлеты, осуждавшие тираническое правление Гизов. Во многих провинциях, особенно на юго–востоке, порядок рухнул полностью. Многие католики склонялись к мнению Филиппа II, что различий между ересью и бунтом проводить нельзя. Новая политика Франции во многом опиралась на благоразумие и здравый смысл местных чиновников, а те часто находились в замешательстве и не имели достаточных ресурсов. Многие предпочитали смотреть сквозь пальцы, и протестантское движение продолжало набирать силу. Летом 1560 г. со всей Франции доносили, что протестанты открыто проводят богослужения под вооружённой охраной. Нормандия, как говорили, напоминала «мини-Германию». Так, во время летней лошадиной ярмарки близ Фалеза возбуждённая толпа кричала об отмене мессы и выгнала из города священников. Католики, пытавшиеся сбить накал страстей, почти не получали от центра помощи. К протестантам вновь стал склоняться слабохарактерный король Наварры Антуан. По просьбе его и его жены Жанны д’Альбре Кальвин прислал ко двору Бурбонов в пиренейском Нераке двух пропагандистов — Франсуа Отмана[322] и Теодора Безу.

Успех конгрегации в Шотландии воодушевил французских протестантов. Своё положение они видели так же, как их шотландские единоверцы: патриоты, сопротивляющиеся иностранцам, которые узурпировали древние законы и обычаи королевства и мешают вернуться к чистоте религии. Отман напирал на то, что Гизы менее знатны, чем Бурбоны, к тому же вообще не французы.

Узнав о новом заговоре принца Конде, Гизы смогли переиграть оппонентов. В августе 1560 г. они созвали в Фонтенбло съезд 45 представителей знати и чиновничества. Колиньи предложил мирное сосуществование двух конфессиональных общин и представил петицию за 50 тыс. подписей с призывом дать свободу вероисповедания (с. 137). Протестанты впервые осмелились обратиться к королю в такой манере. Герцог де Гиз сразу велел Колиньи не совать нос в дела церкви. Кардинал ответил искуснее: соглашался, что петиционеры — покорные подданные, но заявил, что на 50 тыс. подписей может ответить миллионом своих. Свободу вероисповедания он считал невозможной, так как это было бы одобрением идолопоклонства. Вместе с тем кардинал призвал общины к диалогу.

Колиньи вышел со съезда в Фонтенбло самым красноречивым лидером протестантов. Однако и среди них ситуация не была однозначной. Историки часто забывают о группе протестантов–лоялистов. Это были аристократы, которые, приняв реформированную веру, презирали воинственность городских конгрегаций, напоминавшую коммунализм швейцарского типа. В целом они относились к Гизам лучше, а многие были их родственниками или соседями в Шампани. Резню в Васси они воспримут с классовой точки зрения — как конфликт господина и подданных, а в гражданской войне будут воевать на стороне короны против единоверцев. После Фонтенбло кардинал Карл попытался включить эту группу в «партию среднего пути».

Чтобы ещё больше изолировать дом Бурбонов–Вандомов, внутренние провинции объединили в два супернаместничества. Осенью войска под командованием герцога де Гиза были отправлены в провинции восстановить порядок, и замаячила перспектива гражданской войны. В Ниме и Монпелье протестанты выгнали из города магистратов–католиков. Однако у Бурбонов было всего до 800 всадников и 6 тыс. пехотинцев, тогда как королевские войска насчитывали 40 тыс. (с. 125). В октябре король Наваррский и принц Конде были вынуждены прибыть в Орлеан на открытие Генеральных штатов, которые не собирались с 1484 г. Конде тут же арестовали, судили и сочли виновным, но казнь принца крови была бы политически опасной, и его отпустили.

Между тем Франциск II простудился на охоте и 5 декабря 1560 г. умер от свища в левом ухе. Его младшему брату Карлу[323] было всего 10 лет, и придворные фракции согласились на регентство королевы–матери. Смерть юного короля сделала Гизов уязвимыми для врагов — Монморанси, Габсбургов и Тюдоров. На первом же заседании Тайного совета регентства герцог де Гиз схватился с Колиньи по вопросу протестантских собраний. После этого герцог совершил пешее паломничество к святыне Нотр–Дам де Клери, в котором для демонстрации силы его сопровождал отряд в 500 человек (с. 127). Частые обвинения в том, что Гизы — слишком могущественные подданные короля, получили новый импульс.

Семистраничная диатриба Франсуа Отмана «Тигр» против кардинала Карла установила новые стандарты европейского политического дискурса, превзойдя даже желчного Джона Нокса. Если приветливость и умеренность герцога Франсуа спасли его репутацию, лидера католической церкви во Франции протестанты ненавидели. Лицемером Карла считали не только они, но даже папа Пий IV[324]. На деле теологическая позиция кардинала была в целом последовательной, и вопросы порождала скорее его тактика, продиктованная враждебностью и к ультракатолическим консерваторам, и к кальвинистам.

Своё образование Карл начал в 1535 г., в возрасте десяти лет, в Наваррском коллеже под руководством ведущего проповедника своего времени и главного борца с ересью Франсуа ле Пикара. Однако он отличался от других консервативных богословов Сорбонны, которые считали, что еретиков достаточно осуждать. Наваррский коллеж был главным центром гуманизма в Париже, и Пикар учил Карла, что лучший способ борьбы с ересью — новое знание. Он не боялся читать работы протестантов, чтобы опровергать их отсылками к Писанию. Результатом были скорее дебаты, а не осуждение. К тому же Пикар был готов признать, что в критике церковных злоупотреблений протестанты правы.

Другой ментор Карла в коллеже, Пьер Рамю, был ещё радикальнее. Он критиковал устаревшую программу курсов в Сорбонне, за что в 1544 г. ему запретили читать лекции по Аристотелю и Платону, сожгли его книги и приговорили к году на галерах. После дворцового переворота 1547 г. Карл отменил запрет Рамю преподавать, а позднее выхлопотал ему место профессора в Королевском коллеже.

Неслучайно у себя в Медоне под Парижем кардинал создал либеральную атмосферу, а многие члены его домохозяйства были дворянами, семьи которых больше ассоциируют с протестантским делом. Двумя ведущими мыслителями в окружении кардинала были богослов Клод д’Эспенс[325] и юрист и гуманист Мишель де л’Опиталь. Первый в 1548 г. посетил Женеву для беседы с Кальвином, а второй стал главным полемистом Гизов. Именно он разработал концепцию, согласно которой религию использовали лишь как маску для бунта и веру следовало отличать от политики. В медонском «кружке» восхищались Эразмом, разделяли негодование евангелистов на жадность и абсентеизм духовенства, отвергали нововведения церкви, такие как идею чистилища, которые коммерциализовали путь к спасению. Как альтернативу медонский «кружок» продвигал христоцентричное благочестие. Впрочем, протестантам большинство медонцев были враждебны, а д’Эспенс написал диссертацию с критикой предопределения. Однако группа была согласна в том, что ересь можно победить только реформой церкви и милосердием. Эти люди считали себя ортодоксальными католиками; ни один не отрицал чуда мессы. Вместе с тем, поскольку ультракатолики объясняли быстрое распространение реформы и расстройство порядка сдержанностью умеренных, существовали пределы того, что можно было сказать публично.

Несмотря на крах порядка, гражданская война ещё не казалась неизбежной. Команда гуманистов и прогрессивных католических богословов, которую вырастил кардинал, вошла в Тайный совет. Два года кардинал боролся за созыв свободного и всеобщего Вселенского собора с участием протестантов. Он верно предвидел, что продолжение работы «папистского» Тридентского собора лишь закрепит раскол христианства.

Екатерина между тем поощряла возникновение при дворе всё новых фракций, чтобы выступать их арбитром. С этой целью она устроила возвращение из Рима старого врага Гизов кардинала Турнона[326]. Выражая интересы папы и Филиппа II, он быстро стал лидером ультракатолической фракции. Однако у королевы–матери не было антипатии к протестантам, и в её окружении тоже придерживались разных религиозных воззрений. Екатерина стала блестящим участником опасной придворной игры. Однако её неспособность или нежелание до конца понять расколовшие французов догматические вопросы имели серьёзные последствия. Неслучайно она предпочитала герцога Франсуа кардиналу, который заставлял её чувствовать себя социально и интеллектуально низшей.

В марте 1560 г. кардинал объявил папе план созыва Национального собора галликанской церкви. Рим и Мадрид ужаснулись перспективе религиозного компромисса во Франции, который привёл бы к установлению местного варианта католицизма, независимого от Рима. Однако и кальвинисты отнеслись к проекту с подозрением. Ещё в 1549 г. Кальвин осудил сторонников третьего пути – Moyenneurs. Он и его последователи не были заинтересованы в компромиссе, настаивая, что истина открыта в Писании. Они были правы в том, что не верили кардиналу, так как он по–прежнему вынашивал планы их уничтожить. Однако на этот раз оружием своим он собирался сделать компромисс. Поползли слухи, что кардинал выступает за реформу галликанской церкви по немецкому образцу и примет титул патриарха Франции. Однако Карл сознавал: если задача — сохранить монархию, путь империи с её децентрализованной и неоднородной политической структурой Франции не годится. Более обещающей моделью служила елизаветинская Англия.

В октябре все французские принцы, исключая дом Бурбон–Вандомов, собрались в замке королевы–матери в Сен–Жермен–ан-Ле на вторую свадьбу наместника Шампани герцога Неверского и свадьбу его дочери Катерины. Кардинал вёл разъяснительную работу, обсуждал самый спорный вопрос между протестантами и католиками — евхаристию. Он склонялся к компромиссу по образцу лютеранского Аугсбургского исповедания[327]. Кальвин настаивал, что слова Христа на Тайной вечере «Вот моё тело» следует толковать иносказательно. Поэтому для протестантов католическая месса была сродни языческому жертвоприношению. Для католиков же месса была больше, чем обрядом: она символизировала единство общины, и участие в ней было обязательным. Таким образом, месса была необходима для поддержания социального и политического порядка. Предложения французских Moyenneurs реформировать церковь — отмена экзорцизма при крещении, причащение под обоими видами, запрет частной мессы, пение псалмов на разговорном языке — были в основном идеями Эразма. Вместе с тем сторонники компромисса собирались в целом сохранить мессу. Даже эти умеренные реформы были противоречивыми, и ход событий не дал им осуществиться.

Важным фактором в возникновении при дворе нового короля Карла IX протестантской партии стал английский посол сэр Николас Трокмортон[328]. Вместе с тем Екатерина оторвала от кальвинистов короля Наварры: он был назначен генерал–лейтенантом королевства вместо Гиза. Руководство протестантским движением переходило к Колиньи. Между тем кардинал Карл, ненавидимый и католиками и протестантами, опасался за свою безопасность и удалился к себе в Реймсскую епархию. В его отсутствие протестантская партия при дворе взяла верх. Екатерина продолжала религиозную политику прежнего режима, но закон оставался неясным, и протестанты решили попробовать королеву–мать на прочность. В Вербное воскресенье 1561 г. Колиньи открыл двери своих покоев и позволил участвовать в совершавшемся там богослужении всем желающим. В церемонии участвовали принц Конде и 500 его сторонников (с. 142). Службу посетили даже королева–мать и её сын, что дало протестантам основания надеяться (а католикам — опасаться), что король вот–вот перейдёт в кальвинизм. Обратной стороной самоуверенности протестантов была апатия католиков. Правящие элиты охватили пораженчество и оппортунизм.

И вдруг возникла энергичная католическая реакция. Поскольку правители, казалось, были неспособны или не готовы защищать католицизм, народ взял ответственность на себя. Весной — летом 1561 г. в Провансе, Анжере, Понтуазе и других регионах и городах прошла волна погромов. Заметной в них была роль возникавших по всех Франции новых братств. Для этих организаций было характерно благочестие и приверженность святому причастию. Объединяя представителей разных занятий и слоёв, братства призывали к отпору ереси единым фронтом. Католические издатели показали, что протестантизм — не единственная религия книги: перед 1562 г. по стране ходило не менее 70 тыс. экземпляров антипротестантских проповедей и трактатов (с. 142).

Корона пыталась остановить цикл сектантского насилия. Оскорбления «гугенот» и «папист» были объявлены преступлениями, но толку от этого было мало. В Париже преобладал ультракатолицизм, контрастировавший с либеральной атмосферой Фонтенбло. Первым с консенсусом при дворе порвал Монморанси. Они с женой были консерваторами, и им пришлось выбирать между верой и племянниками. Коннетабль заявил Колиньи, что хочет единства и не потерпит повторения событий Вербного воскресенья. На такое заявление его толкнуло, помимо прочего, то, что любимым проповедником королевы–матери стал Жан де Монлюк[329], призванный своим патроном кардиналом Карлом в Тайный совет, чтобы разбавить его деятелями, настроенными на реформу. Коннетабль больше не хотел слышать проповедей с критикой церкви. Перед пасхальным воскресеньем 6 апреля 1561 г. старые враги Монморанси и герцог де Гиз встретились и договорились не присутствовать на проповеди Монлюка. Затем Гиз пошёл к Екатерине, гулявшей в саду, и заявил, что она должна прекратить «пить из двух источников». Два бывших врага со свитой католической знати отправились в квартал слуг послушать какого–то монаха, сознательно избегая Moyenneurs и присоединившись к простому люду. Кардинал Турнон благословил их примирение, а протестанты заклеймили этот «триумвират» как заговор против государства.

Монморанси, а затем Гиз покинули двор, оставив Екатерину в изоляции. После Пасхи общественный порядок начал рушиться и вновь замаячила перспектива гражданской войны. В конце апреля 2 тыс. католиков напали на протестантский дом собраний на окраине Парижа; занимавшие его сопротивлялись и убили нескольких нападавших. Обе стороны сильно давили на Екатерину. 11 мая парижский парламент осудил политику толерантности, настаивая, что единственный путь остановить бунт — «вырвать корень, которым является религиозный раскол» (с. 144).

Летом 1561 г. умеренный фламандский богослов Георг Кассандер писал, что во Франции существуют три партии: «паписты» во главе с кардиналом Турноном, гугеноты во главе с Колиньи и третья, или средняя, партия, которую составляют королева–мать, канцлер л’Опиталь, Монлюк, король Наваррский и кардинал Лотарингский. Историки не согласны с такой классификацией, поскольку для них все Гизы, как главные архитекторы католической реакции, должны принадлежать к «папистам». Однако в годы перед началом гражданской войны в 1562 г. политика находилась в состоянии текучести и неопределённости. История французской смуты слишком часто сосредоточивается на схватке противостоящих религиозных партий, выпуская из вида тех, кто ещё не определил свою позицию или оказался посередине. Именно раскол средней партии толкнул Францию в пропасть.

В условиях нарастающего хаоса Екатерина позвала Франсуа обратно в Париж. Уже в июне Гизы вернулись в центр власти, и английский посол Трокмортон воздавал герцогу хвалу. Протестантские историки считали, что Франсуа одурачил англичанина, тайно руководя заговором триумвирата. Однако свидетельств такого заговора нет вовсе. Триумвират оставался лишь соглашением с целью предать забвению вражду на время кризиса.

Гиз не собирался использовать свою популярность у католического люда в политических целях. Он проигнорировал призывы Рима и Мадрида и поддержал среднюю партию, присоединившись к диалогу Карла с лютеранами и англиканами. (Последний термин и возник во Франции в это время для обозначения церкви Англии, а в английском языке его первое употребление относится лишь к 1635 г.) Герцог надеялся, что религиозные разногласия разрешит Национальный собор. Хотя курфюрст Пфальцский относился к этой идее скептически, а ландграф Гессенский — осторожно, Франсуа получил поддержку от герцога Вюртембергского. Вообще консервативно настроенные князья, будь то немцы или французы, имели больше общего друг с другом, чем с плебейскими ультракатоликами или кальвинистами, которые дрались на улицах. Примирение с Гизами Антуана Наваррского было больше, чем оппортунизмом; оно зиждилось на сходстве мнений.

Новый импульс, который получили поиски среднего пути, отчасти был вызван решением вернуть в Шотландию Марию Стюарт. Она тоже находилась под влиянием Эразма и была согласна с дядей Карлом, что с протестантами нужно договориться. Активизация Гизов в Шотландии требовала поддержки Англии, поэтому они принялись восстанавливать отношения с Елизаветой. Тогда–то и поменялся тон посланий Трокмортона. Он доносил в Лондон, что все французские католики, с которыми он встречался, стоят за тот или иной вариант Реформации, причём с завистью поглядывают через Ла–Манш, считая английские методы поддержания порядка образцовыми.

На деле Гизы не предлагали терпимость, а стремились сохранить единство церкви — основы социального порядка. Они предлагали провести прагматачное разделение между публичным богослужением и частной свободой совеста. Это решение весьма отличалось от насильственного варианта, какого требовали проповедники и испанский посол. Кардинал Лотарингский предлагал галликанскую версию среднего пути, который в ту пору тестировали в Англии, а позднее примут в Голландской республике. Этот путь примирял социальный порядок с ограниченной степенью свободы совести.

12 июня 1561 г. Екатерина объявила о подготовке созыва Национального собора. Кардинал настаивал, что для решения проблемы необходим «нерушимый закон». Кальвинисты тоже высказались за такой закон, но по–своему: просили предоставить им свободу богослужений. В июне — июле 150 членов знати и магистратов обсуждали эти два предложения. Идеи Гизов встретили сильную оппозицию, и не только со стороны протестантов. Канцлер л’Опиталь был убеждён в необходимости замирить протестантов и спорил со своими бывшими патронами Гизами, считая, что попытки объявить протестантские богослужения вне закона непрактичны. Кардинал Турнон был против собора. Однако старику недоставало харизмы, и большинство присутствующих католиков приняли предложения Гизов. Июльским эдиктом богослужения протестантов были запрещены. Вместе с тем были отменены телесные наказания за ересь и было «запрещено выяснять, что происходит в доме соседа» (с. 148). Прагматики одержали верх над догматиками.

25 июля Екатерина вдруг дала понять, что собор будет состоять не только из прелатов. К возмущению Пия IV власти собрались обеспечить безопасное посещение собора протестантами. Диалог с ними был тем важнее, что Гизы собирались править протестантским королевством: Мария Стюарт уехала в Шотландию.

На конференцию в Пуасси большинство французских епископов не явились. Для них, как для докторов Сорбонны и папы, само присутствие гугенотов было ужасным скандалом, — а предполагалось, что тем позволят подробно изложить свои еретические мнения перед королём. Женевскую делегацию возглавил Теодор Беза, у которого было такое же гуманистическое образование, как у кардинала Карла. Католики жаловались, что протестантскую делегацию приняли при дворе лучше, чем приняли бы папу.

9 сентября Беза изложил кальвинистскую позицию по евхаристии, но допустил грубую тактическую ошибку, заявив, что Христос присутствует при этом обряде, но не телесно. Прелаты–католики сочли это богохульством, а кардинал Турнон не сдержал слёз. 16 сентября кардинал Карл держал ответную речь. Сосредоточившись на реальном присутствии Христа при евхаристии, он показал, что мнения греческой православной, католической и лютеранской конфессий по этому вопросу в целом едины, и в стороне стоят лишь кальвинисты. Сближение с лютеранством оценили Конде и представитель саксонского курфюрста Юбер Ланге. Старая дружба Гизов и Бурбонов была возобновлена. После этого две группы по 12 богословов попытались найти компромисс по вопросу о Тайной вечере. После бесплодных споров кардинал Лотарингский попытался разрубить Гордиев узел, попросив Безу подписать Аугсбургское исповедание. Протестантские историки обвиняли кардинала в попытке сыграть на противоречиях кальвинистов и лютеран, но на деле его целью было склонить Безу признать только реальное присутствие. Тот, следуя инструкциям Кальвина, призвал кардинала подписать исповедание первым.

«Кардинал несёт большую часть ответственности за провал конференции. Безусловно, его ультиматум разрушил последние шансы на поддержание диалога по принципу убеждения. Однако утверждать далее, что его “инъекция” лютеранства была обманным ходом, значит основываться на неведении его целей. Протестанты воспринимали компромисс как уловку, как часть масштабного заговора с целью расколоть и уничтожить их, стратагему, которая неизбежно привела к резне в Васси. Однако все свидетельства указывают в обратном направлении. В стремлении кардинала Лотарингского победить ересь не было ничего от заговора, и лютеранином он не был. Во что он искренне верил, так это в то, что лютеранская позиция по реальному присутствию была первым шагом к созданию галликанского варианта католицизма. Вначале он считал, что кальвинистов можно убедить; если только он мог уговорить их принять лютеранское Аугсбургское исповедание, в конечном счёте он склонил бы их к своей позиции. Теперь он осознал, что соглашение с пасторами невозможно: “Они хотят не слушать, а быть услышанными”. После Пуасси кардинал навсегда отвернулся от них. Вместе с тем порвал он и с ультракатоликами; хотя в то время это, казалось, не имело значения, он не верил в действенность Тридентского собора. Единственным выбором для кардинала оставался галликанский средний путь» (с. 152-153).

Отвернувшись и от Женевы и от Рима, кардинал вступал в диалог с англиканами и лютеранами. Тем самым он рисковал изоляцией. Екатерине Карл обещал победу и теперь разочаровал её, поэтому она стала искать новых советников. Королева–мать подумывала о политике терпимости. Так кардинал оказался между Екатериной и её протестантскими союзниками, с одной стороны, и ультракатоликами — с другой. Гизы решили, что при дворе оставаться не могут. Герцог уехал, расставшись с Екатериной и королём Наваррским по–хорошему. Он ждал неизбежного нового призыва.

Однако положение, которое обнаружили братья по возвращении домой в Жуанвиль, было много хуже ожидаемого. В Васси ересь подобралась к самим воротам их владений. По всей Франции Реформация набирала обороты: протестанты захватывали церкви, очищали их от папистских предметов культа, а монахов и священников запугивали или изгоняли. В ряде южных городов, таких как Монпелье, католические богослужения прекратились вовсе. В Гаскони дело Евангелия усугублялось обидами на крупных землевладельцев. Так, в ноябре 1561 г. 2 тыс. простолюдинов штурмом взяли замок католического барона де Фюмеля и убили его (с. 154). По всему юго–западу возникли местные католические лиги для защиты мессы и церквей от иконоборцев. В Париже проповедники открыто обвиняли корону в соучастии в протестантских бесчинствах, и сектантское насилие обострилось.

Гиз между тем отверг предложения испанцев возглавить католическую фракцию при дворе. Кардинал вернулся к себе в епархию и читал проповеди, лютеранский тон которых заметили многие. Узнав о его восхищении Книгой общих молитв, даже шотландские католики были возмущены флиртом кардинала с англиканством. Гизы вступили в переписку с Елизаветой. Однако наибольшие надежды они возлагали на своего старого друга герцога Вюртембергского. На встрече в Саверне в феврале 1562 г. немецкий князь призвал Франсуа воздержаться от пролития невинной крови. На следующий день кардинал проповедовал против культа святых и высказался за изменения в литургии мессы и церковной иерархии. Гизы обещали не преследовать сторонников «новой доктрины».

Встреча в Саверне не была обманом Гизов с целью нейтрализовать немецких князей в подготовке к надвигающейся гражданской войне, так как вопрос об их обращении в лютеранство не стоял. Напротив, Гизы рассчитывали на обращение самих лютеран. Успех их политики целиком зависел от способности продемонстрировать добрую волю. Однако новый порядок длился всего несколько недель: его в зародыше убил Васси. В ходе этой резни герцог де Гиз совершил худшее зло, какое мог сделать рыцарь, — нарушил слово чести. Позднее это мучило его на смертном одре.

Васси изменил Францию навсегда, но не изменил политики Гизов. В конце февраля 1562 г. пришла весть об Эдикте терпимости, изданию которого они давно противились. Однако назад в Париж Гизов позвали не ультракатолики, а Антуан Наваррский, теперь лидер тайных лютеран при дворе. И всё же отчаянные попытки найти мирное решение продолжались. Гизы вместе с Антуаном искали доктринальный компромисс, а летом кардинал выработал галликанский символ веры. Его содержание было столь взрывоопасным, что текст держали в тайне. Кардинал предложил устранить из мессы элементы жертвоприношения и читать её на разговорном языке, проводить причащение под обоими видами, убрать из церквей идолопоклоннические изображения и ежедневно проповедовать Евангелие. Эти предложения в целом отвечали лютеранским принципам. Однако мирные переговоры кончились ничем, и Франция оказалась на пороге гражданской войны. Васси послужил пропагандистским козырем кальвинистам, а в Англии и Германии Гизам больше не верили. Компромисс кардинала был разрушен.

В довершение всего провалились попытки кардинала подключить протестантов к работе Тридентского собора. В сентябре 1562 г. Карл во главе более 60 епископов и дюжины докторов выехал из Парижа для участия в этом соборе. Многие итальянцы и испанцы опасались, что так много неортодоксальных французов разбавят консервативных участников собора. Опасения были обоснованы: кардинал вёз галликанский символ веры и ему было велено предъявить длинный список злоупотреблений в церкви. У папы и его окружения появление кардинала Карла в Тренто вызвало панику: приехал человек, который вёл диалог с еретиками! На соборе кардинал быстро выдвинулся в лидеры оппозиции папской партии. Он спорил с догматиками, настаивал, что именно реформа морали вернёт еретиков в лоно церкви. Собор зашёл в тупик, а к Рождеству кардинал рвался вернуться во Францию, где вспыхнула гражданская война. Он осудил Рим как источник всех бед и тщетно изучал возможность перевести собор в Германию, подальше от влияния Рима и Мадрида.

Однако летом 1563 г. в отношениях Карла с Пием IV наступила оттепель. Папа вызвал его в Рим на личную аудиенцию и разместил близ своих покоев. Постепенный переход кардинала к поддержке Тридентского проекта имел причиной не лесть и взятку со стороны папы. Карл вообразил, что Пий IV в самом деле желает реформировать церковь, а облегчила его переход от галликанского католицизма к римскому тяга к итальянской культуре. Долгое пребывание кардинала в Италии познакомило его с динамизмом католического возрождения в Южной Европе: он выгодно сравнивал эту духовность с узостью североевропейской евангелической традиции и её упором на Писание. Будучи знатоком музыки, кардинал был заинтригован новыми методами, с помощью которых основанная Филиппо Нери[330] в 1550‑е годы оратория применяла силу музыки для внушения мирянам благочестия. Важнее то, что обращение Карла было политически мотивированным: он находился в изоляции и имел слабые позиции. Гугеноты считали его главным врагом, а если бы он продолжал говорить о Реформации, стал бы не менее одиозной фигурой и для папы. Отказ от галликанского третьего пути был ценой за поддержание католического единства и проведения серьёзной реформы церкви. Превращение кардинала Карла в защитника римского католицизма стало поворотной точкой в истории Гизов и Франции.

19 декабря 1562 г. произошло сражение между армиями роялистов и протестантов при Дрё. Роялистами командовали Монморанси, маршал Сент–Андре и герцог де Гиз, а протестантами — Колиньи и Конде. Последние не искали битвы, а отступали после неудачного нападения на Париж к Нормандии, где собирались объединиться с английскими союзниками под командованием графа Уорика и использовать английские субсидии, чтобы заплатить своим волновавшимся наёмникам, которые составляли более половины 13-тысячной армии (с. 161). Путь к битве занял восемь месяцев. Чтобы подсластить пилюлю для католиков, Екатерина и её министры в Эдикте терпимости потребовали от гугенотов вернуть церковную собственность и запретили им строить церкви и собираться в пределах городов. Парижский парламент всё равно был недоволен, и перспектива терпимости заставила умеренных католиков выбирать: средняя партия сама разделилась посередине.

О резне в Васси 1 марта 1562 г. Париж узнал через два дня после события. Католики ликовали, а протестанты требовали правосудия. Екатерина призвала герцога в свою резиденцию в Монсо, чтобы держать ответ за содеянное. Другие члены триумвирата — коннетабль и маршал — настаивали на том, чтобы Франсуа игнорировал Екатерину и шёл на Париж. 16 марта он вместе с тремя братьями во главе более тысячи всадников вступил в город, приветствуемый знатью, чиновниками и горожанами. Городской совет обещал герцогу 20 тыс. воинов и 2 млн крон, если он примет титул защитника веры (с. 162–163). По мере приближения Пасхи насилие казалось всё более вероятным. По словам одного наблюдателя, в Париже так часто слышались выстрелы, что он создавал впечатление пограничного города. В конце концов обе стороны согласились вывести солдат из столицы, чтобы избежать дальнейшего кровопролития. Триумвиры отправились в Фонтенбло и по сути поместили Екатерину и Карла IX под домашний арест. Принц Конде уехал в Орлеан и 2 апреля поднял там своё знамя. Вместе с 73 другими протестантскими деятелями он подписал декларацию в защиту свободы и королевства.

Скорость, с какой протестанты мобилизовали свою армию и нанесли удар, ошеломила роялистов. В апреле — мае 1562 г. пали многие крупные города. В Тулузе, которую повстанцы не смогли взять, в ходе уличных боёв между ополчениями погибло 500 человек (с. 163). Католики избивали протестантов; после побед при Божанси и Морна те, со своей стороны, перебили защитников этих городов.

Герцог де Гиз не принимал участия в резне. Возможно, ему хватило Васси. Осенью в ходе осады Руана талант и удача вновь выдвинули его на первые роли. Англичане, вступившие в войну в надежде вернуть Кале, не смогли прислать подкрепление, и осаждённый протестантский гарнизон был обречён. Возвращение Екатерины к власти зиждилось на её способности выступать арбитром между фракциями, поэтому она не была заинтересована в немедленной победе любой стороны, а вела дело к сдаче Руана путём переговоров. Между тем 13 октября мушкетным выстрелом был смертельно ранен Антуан Наваррский. Возглавивший осаждающих Гиз предпринял общий штурм, через пять дней стены были пробиты и город пал.

Когда две армии сошлись при Дрё, протестанты сочли позиции роялистов слишком сильными, чтобы атаковать. Два часа войска стояли друг против друга, причём коннетабль стоял прямо против своих племянников. Затем протестанты всё же атаковали и разбили кавалерию коннетабля, захватив его в плен. Однако швейцарцы подтвердили свою репутацию лучших воинов Европы и отразили все атаки протестантской кавалерии. Гиз выждал, пока она окажется в беспорядке, и ударил. Конде был взят в плен, а Колиньи отступил. В битве пали 8 тыс. человек, 2/3 из которых были роялистами (с. 166). Таким образом, битва при Дрё стала катастрофой для всех сторон, кроме Гизов. Гибель такого большого количества дворян (роялисты потеряли более 500) развеяла ещё остававшиеся рыцарские сомнения в верности идеи убивать других французов. Пленение Монморанси поставило королеву–мать в полную зависимость от Гизов, и через три дня герцог был вновь назначен генерал–лейтенантом королевства. Дрё подтвердила, что герцог де Гиз — крупнейший полководец своей эпохи, а уважительное обращение с пленным Конде ещё больше повысило его репутацию.

Монморанси и Конде присоединились к Екатерине в призывах к переговорам, и от продолжения войны выигрывал только Гиз. В феврале 1563 г. он окружил остатки протестантской армии в Орлеане. Колиньи бежал в Нормандию, и 18 февраля Гиз велел на следующий вечер штурмовать город. Однако в тот же день он был смертельно ранен в спину из пистолета дворянином Польтро де Мере, который втёрся к нему в доверие. Через четыре дня 44-летний герцог умер. Умирая, он просил помиловать убийцу, высказался за «хорошую Реформацию церкви» и просил прощения за события в Васси. Польтро под пыткой показал существование заговора с участием Колиньи, но мстил он за убитых в Амбуазе родственников. Колиньи отрицал, что подал идею убийства.

Устранение герцога сняло главное препятствие к установлению мира, и на следующий день после казни Польтро был заключён Амбуазский мир. Первая гражданская война кончилась. Однако надежды на стабильность были иллюзорными. Убийство Гиза радикально изменило политическую ситуацию. Уже порвавшие со средней партией, Гизы разорвали все связи с бывшими союзниками. Политика следующего десятилетия будет определяться их жаждой мести.

По словам современника Гиза историка Жака–Огюста де Ту, герцог даже по признанию своих врагов был величайшим человеком своего столетия. Оплакивали его при всех католических дворах Европы. Его деяния стали мифом и были использованы католической пропагандой, которая представила Франсуа мучеником за католическое дело, а его наследников — поборниками ортодоксии.

Если бы брат герцога Карл, который находился в Тренто, присутствовал в ту пору во Франции, события пошли бы по–другому. Однако вдова герцога Анна д’Эсте и его 12-летний сын Генрих (1550-1588) требовали мщения. «Ястребы» Клод д’Омаль и кардинал Луи позаботились о том, чтобы слухов о неортодоксальности Гиза, которые сопровождали смерть Антуана Наваррского, не было. Перед смертью герцог вернулся в лоно римской ортодоксии, а исповедовал его исповедник Генриха II и Екатерины епископ де Рьез — консервативный полемист и переводчик работ ведущего апологета Рима и главного оппонента кардинала Карла на Тридентском соборе польского кардинала Гозия[331]. Согласно ему, герцог защищал реальное присутствие Христа и слушал послание Иакова, которое Лютер заклеймил за идею, будто одной веры для спасения недостаточно.

Парижские власти устроили герцогу пышные похороны. Шествие похоронного кортежа по стране было уникальным для похорон французского принца XVI в. Все церкви столицы звонили в его память целый день. Сын герцога Генрих был назначен на должности отца — великого магистра двора и наместника Шампани. Однако реальное руководство пока перешло к братьям убитого — герцогу д’Омалю и кардиналу Луи. В марте 1563 г. в Жуанвиле состоялся семейный совет. Со всей католической Европы приходили предложения поддержки, но это были пустые слова, а герцог оставил долгов на сумму около 200 тыс. крон (с. 170). Между тем коннетабль говорил коллегам по Тайному совету, что поддержит своих племянников как собственных детей и употребит против Гизов всю силу родственников, друзей и слуг. Колиньи открыто радовался убийству Франсуа. Протестанты пели песни в честь Польтро и величали его «божьей десницей».

Семейный совет Гизов разработал двойную стратегию. Публичные вооружённые демонстрации были средством давления на корону с целью заставить её предпринять юридические действия против адмирала. В то же время общественное мнение обрабатывали пропагандой с поношением семьи Монморанси. Последняя отвечала тем же, позиционируя себя как защитников монархии и Амбуазского мира. В апреле 1563 г. Гизы подали частный иск против Колиньи, подкрепляя его демонстрациями силы. В ноябре провёл демонстрацию силы и адмирал, прибыв в Париж во главе 8-10-тысячного отряда (с. 171).

«Публичная вражда между партиями и их сторонниками выражалась ежедневно в виде насмешек, вызовов и оскорблений. Группы ливрейных лакеев шатались по улицам, нарываясь на драки. Постепенно протестанты и их союзники Монморанси одолели. Требование к Екатерине сместить сторонников Гизов с ключевых постов они подкрепили силой: в канун Нового года был хладнокровно убит капитан королевской гвардии. Гизы не могли ничего противопоставить засилью своих врагов в регентском совете» (с. 172). В январе 1564 г. король приостановил судебное разбирательство по делу об убийстве герцога на три года, в течение которых стороны согласились воздержаться от взаимных нападений. Когда кардинал Лотарингский вернулся из Тренто, приём ему был оказан весьма холодный. Его требование ввести в действие постановления собора Тайный совет отверг.

Положение Гизов никогда не было столь незавидным, как на Пасху 1564 г. Тогда они приняли новый курс. Кардинал работал над созданием более широкой, неконфессиональной в своей основе, базы поддержки, перетянув на сторону Гизов их двоюродного брата Конде. Из–за смерти жены в июле 1564 г. принц перестал быть свойственником Монморанси. Затем кардинал попытался подорвать позиции Монморанси в Париже и вступил в город с племянником и отрядом в 50 человек. Однако 8 января 1565 г. на улице Сен–Дени произошла стычка и люди Гизов были рассеяны. Поднять парижан Гизы не сумели. Обе стороны начали собирать под столицей войска. Конфликт не был чисто религиозным, так как Монморанси пользовался поддержкой Колиньи, а Гизы — Конде.

Пытались Гизы создать коалицию и в провинциях, пользуясь недовольством католиков Амбуазским миром. Однако, как и в Париже, поддержку они получили скорее моральную. Слабость Гизов проявилась в январе 1566 г. в Мулене, где корона смогла навязать урегулирование: Колиньи поклялся, что не ответственен за убийство герцога Франсуа, и они с кардиналом поцеловались в знак примирения.

Гизы обнаружили, что их влияние упало до уровня начала 1520‑х годов. При дворе оставался лишь кардинал Луи. Карл принял на себя новую роль миссионера, которую отвёл епископам Тридентский собор. В ноябре 1564 г. он созвал в Реймсе провинциальный синод и просил духовенство начать в реформе церкви с себя. Не прошло и трёх лет, как Карл основал в Реймсе семинарию — первую в своём роде во Франции. Он стал ведущим покровителем новых религиозных орденов, таких как иезуиты и капуцины.

«Едва дела семьи достигли низшей точки, внутреннее и международное положение внезапно изменились в её пользу. Католики повсюду стали утверждать свои права, дав Гизам возможность организовать их и выйти на путь политической реабилитации. Религиозные пункты Амбуазского мира были так сложны, что осуществить их оказалось бы чертовски трудно, даже если бы с обеих сторон имелась добрая воля. Дворяне–протестанты воспользовались правами, которые она давала, чтобы увеличить число мест богослужения в своих владениях. Это сильно раздражило католиков, которые формировали местные лиги и ассоциации обороны, чтобы сопротивляться положениям договора. Каждые похороны, молитвенное собрание и процессия были потенциальной “горячей точкой”. При дворе тоже произошёл трудно уловимый сдвиг: атмосфера медленно становилась неблагоприятной для протестантов. В Тайном совете продолжали господствовать умеренные, но Екатерина де Медичи приближала новых людей. Они полностью зависели от её фавора, и от успеха политики терпимости их карьеры не зависели. Многие из этих людей были итальянцами, католические настроения которых были больше римскими, чем галликанскими. По мере того как сдвигался баланс в окружении королевы–матери, толкование статей мирного договора короной и её чиновниками всё больше принимало антипротестантскую направленность» (с. 177-178). Это хорошо видно в поведении Карла IX, а ещё более — его младшего брата Генриха, герцога Анжуйского (1551-1589)[332]. Последний был любимым сыном Екатерины, так как обладал всеми качествами правителя (благочестие, обаяние и ум), которых так не хватало его братьям. Мать смотрела сквозь пальцы на порой возмутительное поведение Генриха. Так, в апреле 1566 г. по его инициативе они с королём играли при всём дворе в игру, в которой передразнивали протестантов, а закончили тем, что порвали книгу Псалмов и протестантский катехизис, осыпав друг друга клочками бумаги. Лидеры протестантов, смотря на это, скрипели зубами.

Сами по себе эти изменения не смогли бы подорвать мира, если бы не революционные события в Нидерландах. Летом 1566 г. власть Габсбургов в этой стране пала, и распространение протестантского богослужения и иконоборчества, казалось, предвещало повторение кальвинистских мятежей в Шотландии 1559 г. и во Франции 1560 г. Филипп II не был готов допустить те же ошибки, что Гизы. Он располагал самой мощной армией в Европе и был готов пустить её в ход. Попытка восстановить гегемонию Габсбургов в Нидерландах руками герцога Альбы была для испанского империализма Рубиконом. Французские протестанты задрожали. Они опасались широкого заговора с целью подавить реформированную веру и чувствовали, что судьба их голландских единоверцев связана с их собственной. Между франкоязычной знатью конфедерации и знатью Северо–Восточной Франции существовали тесные родственные и культурные связи. Дом Монморанси вскоре повёл с конфедератами тайные переговоры о взаимопомощи. Опасения гугенотов, что Амбуазский мир могут отменить, подтвердились в августе 1567 г., когда Екатерина призвала кардинала Карла вернуться в Тайный совет.

В Шотландии события приняли драматичный оборот. Стабильность режима Марии Стюарт основывалась на разрядке в отношениях с Англией. И шотландцы и англичане подразумевали, что незамужней Елизавете придётся назначить преемника, и Гизы стремились обеспечить кандидатуру Марии. Кардинал какое–то время даже рассматривал возможность её обращения в протестантизм или брака с принцем–протестантом, таким как Конде. Всё же кардинал неохотно хлопотал о папском разрешении на брак Марии с её двоюродным братом лордом Дарнли[333]. Этот катастрофический брак запустил цепь событий, которые приведут к выходу Шотландии из–под контроля Гизов. Дарнли был тщеславен, глуп и имел привычку оскорблять людей. В феврале 1567 г. его убили, после чего Марию свергли, заточили и заставили отречься от престола. Позднее она бежала в Англию, где стала пленницей до конца жизни.

До этого времени отношения кардинала Лотарингского с Филиппом II были прохладными. Теперь же династические и религиозные интересы Габсбургов и Гизов совпали. С 1568 г. кардинал поддерживал постоянную переписку с королём Испании и его советниками. Конечно, дружба с Испанией означала приоритет вопросов веры над родословной и требовала от Гизов отказаться (по крайней мере, на время) от анжуйского наследства.

На поражение конфедератов в Нидерландах и возвращение кардинала в совет гугеноты ответили, пойдя ва–банк. Водоразделом стала их попытка 26 сентября схватить короля и его мать в Mo[334]. Она навсегда нарушила хрупкий баланс при дворе. Для протестантов неудача этой попытки была вдвойне катастрофой. Во–первых, Карл IX избежал пленения и уехал в Париж. Во–вторых, постоянные утверждения гугенотов, будто в защиту общего блага они поступают добродетельно, стали пустыми словами. Почти несомненно, что если бы король попал в руки протестантов, его убили бы. Хотя в декабре 1567 г. в сражении при Сен–Дени погиб коннетабль Монморанси, вторая гражданская война почти не разрешила ситуацию. В мае 1568 г. был заключён мирный договор в Лонжюмо, но и он не был решением.

Между тем Филипп II показал, каким может быть альтернативное решение проблемы ереси. В 1567 г. испанцы учредили в Нидерландах особый трибунал — Совет по делам о мятежах. В общей сложности перед ним предстали 12 тыс. человек, из которых более тысячи были казнены, включая родственников Монморанси — графов Эгмонта и Хорна (с. 180-181). В августе 1568 г. Конде, Колиньи и лидер конфедератов Вильгельм Оранский[335] образовали единый фронт, а главной мишенью их пропагандистской кампании стал чёрный образ кардинала Лотарингского. В сентябре протестанты вновь взялись за оружие и обвиняли Карла в заговоре против мира. Они пытались втянуть в конфликт Англию и утверждали, что вслед за тюремным заключением Марии Стюарт в мае 1568 г. Елизавета I тоже стала мишенью заговора. Некоторые историки верят этим утверждениям, но если опасения католического заговора могли быть реальными, это не значит, что он существовал.

У провала мира в Лонжюмо были и другие причины. Во многих местах этот мир вообще не действовал: установилось лишь вооружённое перемирие. К тому же интернационализация протестантско–католического раскола заставила обе стороны нервно наблюдать за событиями за рубежом. Опасения репрессий обострились из–за неудачного вторжения протестантов в Нидерланды. Решение их лидеров вновь взяться за оружие ускорила бесповоротная потеря ими влияния при дворе.

Екатерина призвала кардинала отчасти с целью умиротворить Испанию — но вместе с тем потому, что отчаянно нуждалась в деньгах. Кардинал предоставил в распоряжение короны огромные доходы церкви. 1 августа папа Пий V[336] издал буллу с разрешением королю Франции отчуждать церковную собственность стоимостью до 150 тыс. крон (с. 182). Условием было расходование этих средств на подавление «еретиков». Канцлер л’Опиталь пытался помешать такой политике, но безуспешно и ушёл в отставку. В письмах к Альбе и Филиппу II Карл называл общим врагом Елизавету и склонял Испанию к интервенции в Англию с целью освободить Марию Стюарт.

Третья гражданская война велась ещё ожесточённее. Поначалу королевская армия во главе с герцогом Анжуйским побеждала. В сражении при Жарнаке в 1569 г. Конде вновь был захвачен. На этот раз почётного плена или выкупа не было: капитан гвардии застрелил принца в голову. Превращение кардинала Лотарингского в воина Контрреформации открыло тёмную сторону его личности, и его мстительность росла. Однако королевской армии не хватало тылового обеспечения, чтобы уничтожить очаги сопротивления на юге. Кавалерия гугенотов применяла партизанскую тактику, терроризировала население и подрывала волю католиков к борьбе. Екатерина понимала, что гражданская война подтачивает власть и престиж монархии, поэтому пробовала заключить мир. Карл IX рос и с завистью смотрел на младшего брата, а придворные стали шептать, что единственные, кому выгодна война, — Гизы.

Весной 1570 г. Колиньи, теперь бесспорный лидер протестантов, начал марш к Парижу. В июне его люди разграбили знаменитое аббатство Клюни. Почти весь королевский совет хотел урегулирования, и 8 августа Екатерина заключила с гугенотами мир в Сен–Жермен–ан-Ле. Его условия были для них так благоприятны, что мир назвали «кальвинистской хартией». Правда, при дворе и в Париже протестантизм был по–прежнему запрещён. Однако свобода вероисповедания была объявлена по всему королевству, а свобода богослужений — там, где их вели до войны. К тому же протестанты на два года получили четыре укреплённых города, включая Ла–Рошель. Многих католиков эдикт озадачил: они не считали, что гугеноты настолько сильны, чтобы вырвать у власти столь благоприятные условия. Для кардинала мир стал поражением.

Между тем подрастал сын герцога Франсуа Генрих. Он боготворил отца и тяжело пережил его гибель. Образование Генриха было коротким (едва год в Наваррском коллеже), так как отец призвал его обучаться воинскому искусству. В этом компанию Генриху составил его младший брат Карл (1554–1611), тогда как самый младший из братьев, Луи (1555-1588), должен был унаследовать церковную империю дяди. Генрих не имел тяги к знаниям и, несмотря на усилия дяди и бабушки, богословие знал поверхностно. Подобно отцу и деду, он больше интересовался традиционными занятиями аристократов.

В ту эпоху, когда считалось, что внешний вид и поведение возвещают о величии, красота членов дома Гизов была общеизвестна и контрастировала с уродством большинства их современников из домов Габсбургов, Валуа и Бурбонов. Генрих унаследовал обаяние и чувство локтя, какими отличался отец, но его Ахиллесовой пятой была гордыня. У Франсуа гордость аристократа умерялась сдержанностью и скромностью, но Генрих унаследовал высокомерие дяди.

Ещё не достигнув 15 лет, юный герцог уже отличался на турнирах. Однако триумф его врагов делал ежедневное унижение при дворе невыносимым. В 1566 г. Генрих с братом Карлом во главе отряда в 350 человек отправились в Венгрию воевать с турками под командой своего дяди Альфонсо д’Эсте (с. 187). Однако именно в третьей гражданской войне Генрих, будучи назначен командующим драгунов, начал демонстрировать, что он на голову выше других ультракатоликов из окружения герцога Анжуйского.

После победы роялистов при Жарнаке Генрих наконец встретился на поле боя с Колиньи, осадившим Пуатье. Как его отец в Меце, Генрих не чурался трудностей осадной жизни. Он доблестно защищал пробитую протестантами брешь и был легко ранен. Колиньи пришлось снять осаду. Однако вскоре дело пошло к заключению мира, а средством скрепить его сочли династический брак товарищей детских игр герцога Маргариты де Валуа и Генриха Наваррского, которого его мать Жанна д’Альбре воспитала протестантом.

Когда в августе 1570 г. мир был заключён, кардинал Карл слёг с лихорадкой. Сказались интенсивная работа и опасение быть убитым, но усугубили их огорчения, которые доставлял племянник. Генрих де Гиз был трудным подростком, транжирил деньги и наделал долгов. Он даже поставил под угрозу мирное урегулирование, увлёкшись сестрой короля Маргаритой. Дружба Генриха со своим тёзкой принцем рухнула. Мать и братья оказали на Маргариту давление, а Генрих в октябре 1570 г. женился на другой — Екатерине Клевской[337]. У этого брака были серьёзные причины. Как и Гизы, герцоги Киевские происходили с франко–имперской границы, и семьи давно были союзниками. Екатерина принесла мужу приданое в виде стратегически важного княжества Шато–Реньо и графства Э в Верхней Нормандии, которое закрепило господство Гизов в регионе.

«1560‑е годы увидели драматичные изменения в судьбе семьи Гизов: она отвернулась от компромисса с протестантами и сделалась ведущим поборником Контрреформации. Уроки битвы при Дрё были ясными. Конфликт с Габсбургами принёс Гизам их состояние, тогда как мир в Като–Камбрези был выгоден их врагам. Новая война опять обеспечила их подъём. Однако ассоциирование с гражданской войной было чревато угрозами, так как позволяло обвинять семью в том, что она увековечивает конфессиональный конфликт ради собственных целей. Установилась самоподдерживающаяся модель: поскольку политическая судьба Гизов зависела от продолжения войны с ересью, их начали считать исключительно “военной партией”; вследствие этого главным гарантом мира была их опала. К концу десятилетия Екатерине, её министрам и сыновьям стало совершенно ясно, что протестантов нельзя победить военным путём, а гражданская война лишь уменьшает власть монархии. Это поставило Гизов перед парадоксом. Своим подъёмом они были обязаны Валуа и без королевской милости оставались бы бессильны; их и без того серьёзные финансовые трудности усугубились. Поэтому они смотрели по сторонам» (с. 190-191).

22 августа 1572 г., когда Колиньи пешком возвращался из Лувра с заседания совета, на него совершили неудачное покушение. В 55 лет адмирал был самым опытным политиком и военным Франции. Даже враги уважали его мужество и благочестие. Колиньи часто сравнивали с Франсуа де Гизом, называя их «двумя сверкающими алмазами». В характере Колиньи была бескомпромиссность, отвечавшая кальвинистской дисциплине, а оружием на войне ему служили жестокость и террор. В глазах протестантов это делало его героем.

Однако не прошло и 48 часов после покушения, как адмирал был убит. Последовали несколько дней анархии, в которой были перебиты от 2 тыс. до 6 тыс. протестантов и разграблены более 600 домов (с. 193). Варфоломеевская ночь — самый трудный объект изучения в истории XVI в. Сохранившиеся источники пристрастны больше обычного, а в последующие века на них наслоилось множество подозрений. Прежние толкования исходили из репутации Екатерины как коварной итальянки, искушённой в тёмных политических искусствах Макиавелли. Утверждают, будто убийство Колиньи было запланировано за годы до его совершения и стало сигналом к осуществлению заранее разработанной программы истребления протестантов. Утверждают также, будто королева опасалась, что адмирал станет для её сына авторитетнее её самой. Такая интерпретация опирается скорее на ксенофобию и женоненавистничество, чем на факты. Историк Н. Сазерленд[338] настаивает, что убийство противоречило долгосрочным политическим целям Екатерины. Более десяти лет она пыталась сохранить мир, балансируя между католической и протестантской фракциями. Н. Сазерленд указывает на международный католический заговор с участием Испании, папства и Гизов. Испанская версия правдоподобна, так как летом 1572 г. Колиньи призывал вторгнуться в Нидерланды. И всё же свидетельств мало. Испанцы исходили из Realpolitik: признавали, что адмирал является фактором раскола Франции, а поэтому способствует её слабости. Обвиняют также герцога Анжуйского, итальянских членов Тайного совета или их вместе. Карла IX недавно реабилитировали в том смысле, что, хотя он и мог сыграть в планировании убийства решающую роль, был он королём–философом, который опасался краха своей мечты о согласии в стране. Как бы то ни было, пользой недавних исследований стало то, что заговор против Колиньи перестали связывать с последовавшей за ним резнёй.

Самый удивительный провал в расследовании убийства адмирала — отсутствие серьёзного анализа действий главных подозреваемых, т. е. семьи Гизов. Пересмотр политических событий 1570-1572 гг. с её точки зрения оставляет совсем другое впечатление о событиях в центре. О предшествовавших резне событиях существует не меньше мифов, чем и о самой Варфоломеевской ночи.

Согласно одному из мифов, накануне резни во Франции существовала единая ультракатолическая фракция. Конечно, Сен–Жерменским миром были недовольны многие католики, а Гизы были их главной надеждой. Однако, как мы видели, парижане не были готовы оказать им вооружённую поддержку. Хотя протестанты были меньшинством, внушительной угрозой их делало относительное единство. Католики же были расколоты личными и политическими распрями. Нигде это не проявлялось ярче, чем в королевском совете. Большинство его членов разделяли ультракатолические взгляды Гизов — но не любили самих Гизов. Между тем эти советники сыграли в резне ключевую роль.

Наконец, участником драмы был сам король. Как показано недавно, Карл IX был самостоятельной политической фигурой и, хотя презирал ересь, много поработал над заключением мира. Он не был обделён умом и мог увлечённо говорить о богословии, поэзии, архитектуре и военной стратегии. Карл был одержим охотой и любил работать по металлу. Вместе с тем вырос он в среде, где политические убийства были делом обычным. В 1571 г. он сам дал добро на убийство фаворита своего брата Генриха — Линьероля, который интриговал против королевской политики.

В 1571 г. испанский посол сказал, что о кардинале Лотарингском больше не говорят — как и вообще о Гизах. Это показывает, что отъезд от двора едва ли был подходящим моментом начала сговора Гизов с Филиппом II и Альбой. Испанский король продолжал считать Гизов своими главными союзниками во Франции, но, находясь в опале, они были для него мало полезны. В сентябре король тепло принял при дворе Колиньи, что резко отличалось от приёма, оказанного кардиналу. Молодой Генрих рвался изменить судьбы семьи, но дядя, опытный политик, призывал его к сдержанности. В январе 1572 г. герцог де Гиз прибыл в Париж с обычной свитой в 500 человек (с. 200). В апреле его брат Карл, маркиз де Майенн, покинул Францию, намереваясь отправиться в крестовый поход. Если бы Генрих замышлял возобновить гражданскую войну ударом по Колиньи, едва ли он позволил бы брату уехать с 200 людьми, а двоюродным братьям маркизу Эльбёфу и старшему сыну герцога Омаля — в Рим в свите своего дяди кардинала. В мае 1572 г. Генриху пришлось примириться с Колиньи. Ещё в апреле был заключён брачный контракт Генриха Наваррского с Марго, за которым последовал договор Блуа — англо–французский оборонительный союз. Это было частью сделки Екатерины с Жанной д’Альбре по вопросу о династическом союзе Валуа и Бурбонов.

Однако когда к проекту примирения наносились последние штрихи, в Нидерландах произошло политическое землетрясение, которое навсегда изменило баланс сил в Северной Европе.

Жёсткие меры режима Альбы в Нидерландах привели к резким масштабным изменениям по всей Европе. Морские гёзы были серьёзной угрозой, но они ограничивались рейдами на побережье и нападениями на испанское судоходство из своих баз в Ла–Рошели, Эмдене и портах Ла–Манша. Когда Елизавета, всегда осторожная в отношениях с Филиппом II, изгнала 600 морских гёзов из Англии, те захватили маленький порт Брилл и в Нидерландах началось восстание. Штаты Голландии признали Вильгельма Оранского защитником страны, бросив вызов авторитету Альбы. После окончания третьей гражданской войны во Франции руководство гугенотов пыталось убедить Екатерину и её министров, что интервенция в Нидерланды отвечает интересам Франции, объединив её народ против старого врага.

Главным посланником повстанцев во Франции был младший брат Вильгельма граф Людвиг Нассауский[339]. Он сражался вместе с гугенотами, и Колиньи дал ему слово, что в час нужды он может на них рассчитывать. Когда пал Брилл, Нассау отправил гёзам помощь из Ла–Рошели. В мае 1572 г. он захватил городок Моне, а ещё один отряд изгнанников и французских протестантов перешёл границу и устроил набег на Брюссель в попытке захватить самого Альбу. Последний был убеждён в причастности к этому Карла IX и в том, что Франция вскоре объявит войну. Он бросил силы против Монса, и граф Людвиг просил Колиньи выполнить обещание и вторгнуться в Нидерланды от имени Карла IX. Однако испанцы устроили французам засаду при Сен–Гислене и разбили их. Степень причастности французского короля к вторжению установить трудно. Несомненно, он мечтал вернуть отнятые Габсбургами земли во Фландрии и Артуа. Однако провал английского брака и отказ Елизаветы от чего–то большего, чем оборонительный союз (королева опасалась французской гегемонии не меньше, чем испанской), заставили Екатерину сопротивляться авантюрной внешней политике: она грозила разрушить хрупкий мир внутри страны.

Летом 1572 г. Тайный совет был опасно расколот по вопросу интервенции. В Англии Уолсингэм[340] доносил Елизавете, что Париж находится в состоянии тревожной неопределенности. Колиньи продавливал решение о войне, запугивая альтернативой ещё более опасной войны. Ультракатолики во главе с герцогами Анжуйским и Неверским не хотели, чтобы король поддерживал военную авантюру ради еретиков и мятежников. Решающим оказалось мнение престарелого Жана де Морвилье[341]. Несмотря на близость к семье Монморанси, он высказался против войны, так как Елизавета и немецкие князья не согласились на наступательный союз с Францией. Король, правда, продолжал тайно поощрять голландских повстанцев, но Колиньи больше не хотел ждать. В письме лорду Бёрли[342] он назвал себя божьим воином, который вступает в битву со слугами сатаны. Вильгельму Оранскому он обещал 12 тыс. пехотинцев и 3 тыс. всадников и назначил свой отъезд на 25 августа (с. 206).

Убийство адмирала не имело целью разрушить мир. Целью было помешать начать внешнюю войну и поставить под угрозу внутренний мир. Генрих де Гиз отрицал свою причастность к убийству, и свидетельства в её пользу несущественны. К тому же герцог формально примирился с адмиралом, и нарушить слово всего через три месяца значило бы бросить вызов королевской власти. Трудно обвинять и испанцев: успех восстания в Нидерландах означал, что они могли оказать Гизам лишь моральную поддержку.

Если Гиз и был причастен, вероятнее всего, он действовал в согласии с кем–то при дворе. Испанский посол считал, что это Екатерина: лишь она могла дать Гизу необходимые гарантии. Единственной другой фигурой, которой доверял Гиз, был герцог Анжуйский. В дни вслед за убийством он сыграл ключевую роль. Принц Генрих был законченным интриганом и манипулятором. Он мог быть набожен, но убийства не трогали его совести. Заговорщикам в Тайном совете идея убийства импонировала: корона избавлялась от врага, а вина падала совсем не на того.

«Нынешнее состояние исследований не позволяет нам установить с определённостью, нёс ли Генрих де Гиз в конечном счёте ответственность за приказ убить Колиньи. Его окружение было полно слуг, которые имели на это основания, считали риски приемлемыми и были готовы выполнить грязную работу сами. В прямом приказе они не нуждались. Гражданская война перевернула старые определённости и иерархию, так что мелкие дворяне могли действовать самостоятельно: того требовала их вера… Они выполняли долг по отношению к памяти убитого герцога, но были у них и личные мотивы. Убив Колиньи, они мстили тем, кто их предал и поступил дурно с их семьями» (с. 212).

Неудачное покушение 22 августа укрепило политические позиции адмирала. Карл IX поспешил навестить его в постели и обещал расследовать это дело. Раненый просил арестовать Гиза, но для многих в его окружении устных заверений короля было недостаточно.

23 августа состоялось неформальное собрание фракции Екатерины с участием герцога Анжуйского. Говорили о надвигающейся новой гражданской войне, так как расследование, вероятно, установило бы причастность членов Тайного совета. Была подана мысль, что теперь, когда протестантское руководство собралось вместе, самое время нанести удар. Нанесённый быстро, он повлечёт минимум насилия и позволит избежать войны. Около 11 часов вечера состоялось второе совещание, на этот раз с участием короля. Его убедили сразить гидру гражданской войны, пока не поздно. Около полуночи в Лувре состоялось последнее совещание, на котором присутствовал и Гиз. Это был уже военный совет, на котором герцоги Гиз, Омаль, Ангулем, Анжу и Монпансье составили список около 70 подлежащих устранению человек и поделили своих людей на отряды. Было принято роковое решение, которое приведёт к выходу ситуации из–под контроля: были вызваны нынешний и прежний градоначальники Парижа, и им велели для поддержания порядка мобилизовать городскую милицию численностью 30 тыс. человек (с. 213). Многие ополченцы были обычными горожанами и носили оружие неохотно, что позволило возглавить движение радикальным католикам. Когда им сообщили, что королю угрожают гугеноты, многие увидели в этом возможность, которую нельзя упустить.

Гиз не сознавал надвигающейся катастрофы и считал, что лишь вершит правосудие. Адмирал Колиньи был убит в числе первых. Католики были напуганы слухами о протестантском восстании. Такое уже было в 1567 г., когда гугеноты подожгли ветряные мельницы под Парижем. Произошла резня. В три часа пополудни городские старшины прибыли в Лувр сообщить, что Париж вышел из–под контроля. Король велел прекратить насилие, но джинн был уже выпущен из бутылки. Французским посольствам за рубежом сообщили, что причина Варфоломеевской ночи — частная ссора двух домов. Эта ложь — свидетельство виновности тех, кто хотел выставить Гизов козлами отпущения. Однако вскоре король по настоянию Екатерины и брата объявил, что это он велел убить адмирала. Кроме задачи показать Европе, что король контролирует ситуацию, у этого была ещё одна причина. Объявить резню результатом частной ссоры значило рисковать продолжением кровной мести. Путаница в королевской политике способствовала тому, что в последующие недели резня перекинулась на провинции.

«Сегодня в расследовании убийства необходимо восстановить передвижения и поведение подозреваемого в часы после совершения преступления. Также можно добавить штрихи к психологическому портрету наших подозреваемых и заглянуть в их мотивы. Ни у кого из главных подозреваемых сцены бойни и резни не выявляют одобрения, здравого размышления или раскаяния. В написанных позднее воспоминаниях сделана попытка свалить вину на других» (с. 217). Карл IX не отказал себе в удовольствии съездить к виселице в Монфоконе полюбоваться трупом Колиньи. Английский посол Уолсингэм писал, что герцог де Гиз не столь кровожаден и сам не убивал, хотя и радовался гибели своего врага адмирала. Хотя его мать тоже желала Колиньи смерти, это не противоречило её симпатии к другим протестантам. Неслучайно убежище у неё получил главный советник адмирала Арно де Кавень, которого она прятала два дня.

«История XX века научила нас, что у причастности к массовым убийствам есть много уровней. Вину аристократических “взводов смерти” в том, что они выпустили народное религиозное насилие, невозможно отрицать полностью. У некоторых лидеров, таких как герцоги Анжуйский и Неверский, руки были испачканы кровью больше, чем у других. Оба были исключительно религиозны, будучи представителями нового воинствующего благочестия Контрреформации. Была и другая причина, по которой они презирали герцога де Гиза. Как и его отец, Генрих был несколько ближе к норме: демонстрировал мало интереса к вопросам догмы. Герцог весьма заботился о том, чтобы правосудие в связи с его частной ссорой не смешивали с действиями католической толпы. Для него это был не крестовый поход или мистический опыт, а правосудие. Он повёл себя необычно, чтобы спасти беззащитных протестантов… Его участие в резне имело основой оппортунизм, а не религиозный фанатизм» (с. 219).

Многие протестанты считали законным право герцога отомстить по законам чести. Сознавали они и то, что он дистанцировался от толпы и своих товарищей по заговору. Генрих не хотел выступать козлом отпущения, и в целом это ему удалось: в августовских событиях 1572 г. будут винить корону. Заговор, который начался как попытка обеспечить мир и стабильность, привёл к противоположному результату. Репутация Валуа оказалась подмоченной, Карл IX выглядел тираном, а Екатерина и герцог Анжуйский — интриганами. В самом популярном памфлете о резне, «Будильнике», сожаления герцога Гиза противопоставлялись коварству королевской семьи. Более того, памфлет призывал к свержению монархии Валуа, которые были потомками узурпатора Гуго Капета[343], и замене её на Гизов. Это при том, что памфлет был не католическим, а протестантским. Автор проводил мысль, что Гизы и протестанты пострадали от монархии и пора объединиться — при условии, что Гизы гарантируют свободу совести. В последующие годы герцог де Гиз действительно сформирует союз (правда, не такой), который свергнет один королевский дом и попытается свергнуть другой.

В 1576 г. Гизы праздновали тройную свадьбу — Карла де Майенна с Генриеттой Савойской, Карла, герцога Омальского, со своей двоюродной сестрой Марией, дочерью маркиза д’Эльбёф, а его сестры Дианы — с Франсуа де Люксембургом, герцогом де Пиней. Со времени Варфоломеевской ночи многие привычные лица исчезли. В 1574 г. в возрасте 49 лет умер кардинал Лотарингский, простудившись на церемонии покаяния. Генрих де Гиз по характеру был ближе Генриху Наваррскому, чем другому своему тёзке — Генриху III. До бегства короля Наварры от двора и его нового обращения в 1576 г. они с Гизом ладили. Религия была для них служанкой политики, и ни один не был особо набожен. Будучи воинами, они считали, что занимавшие Генриха III экзистенциальные и богословские проблемы лучше оставить духовенству. Гиз был утончённее Генриха Наваррского: был обходителен, говорил по–итальянски и по–немецки, что важно, так как его свита была такой же космополитичной, как свита отца.

Харизме герцога способствовало обострённое чувство собственного достоинства. Генриха захватила новая мода на дуэли, хотя Тридентский собор их запретил. Так, в 1573 г. он дрался с простым дворянином, чего не позволил бы себе его отец. Вместе с тем, подобно отцу, Гиз заработал репутацию полководца. В 1575 г. он показал храбрость в отпоре немецким наёмникам при Дормансе. Преследуя бегущего врага, герцог был ранен в щёку и левое ухо, оставшись со шрамом, из–за которого его, как отца, прозвали Меченым.

Браки 1576 г. подтвердили превращение Генриха в значительную политическую фигуру. С уходом старшего поколения, которое связывали узы братской любви и уважения к старшему брату, возникла опасность, что семья распадётся. Однако приход следующего поколения был организован таким образом, чтобы предотвратить раздоры и содействовать взаимозависимости членов семьи. Лидерство герцога де Гиза зиждилось на соглашении с братьями и кузенами, по которому соблюдение принципов предшествования вознаграждалось справедливым распределением имений, доходов и церковного патронажа. Так, младший брат Генриха Карл, который тоже был солдатом, получил во владение Майенн, а после смерти своего дяди Клода д’Омаля — наместничество Бургундии. Его женитьба на богатой наследнице Савойского дома принесла Гизам значительное наследство на юго–западе страны. Не менее важно то, что отец невесты Онора Савойский[344] обеспечил Карлу должность адмирала Франции.

Таким образом, Гизы стали контролировать три важных должности королевского аппарата–адмирала Франции, великого магистра двора (которую Генрих унаследовал от отца) и великого охотника (которую Клод д’Омаль передал своему старшему сыну Карлу). Перед смертью кардинал Карл заручился согласием Генриха III на то, что его племянник Луи II наследует ему как кардинал де Гиз. Луи II сам был искусным строителем церковной империи, о чём говорят шесть бенефициев, которые он собрал за период 1574-1588 гг. Правда, хотя Контрреформация требовала от епископов многого, Луи II принадлежал к старой эпохе: любовница подарила ему четырёх незаконнорожденных детей, а его образование, полученное у консервативного бенедиктинца, совсем не походило на гуманистические штудии дяди Карла. Всё же в других отношениях Луи был образцовым епископом эпохи после Тридентского собора. В 1583 г. возраст позволил ему занять должность архиепископа Реймсского, и его епархия стала центром покаянных процессий. Они были масштабной логистической операцией и вовсе не спонтанны. Неслучайно в триумфальном въезде Луи в Реймс участвовала сотня студентов местного Английского коллежа. Кампанию кардинала надо рассматривать в широком контексте: поддержка миссий в Англии служила барометром радикального католического активизма во Франции, тогда как поддержанные им возрождение святынь и культ Марии ассоциировались с иезуитами и были главными символами Контрреформации по всей Европе.

Иезуиты влияли на третье поколение Гизов и в другой области. Карл д’Омаль был одним из первых среди 400 поступивших в Иезуитский университет, который основали герцог Лотарингский Карл III и кардинал Карл в 1572 г. в Лотарингии. Герцог не был воинствующей фигурой Контрреформации, и основание университета показывает, что он рассматривал отвоевание католиками позиций как мирную деятельность. Что касается Антуанетты де Бурбон, то она продолжала управлять семейными делами из Жуанвиля, где воспитывала уже правнуков.

Между тем финансовые дела Гизов шли не слишком хорошо. Генрих имел долгов на сумму от 1 до 3 млн. ливров, что в 4-12 раз превышало его годовой доход (с. 226). Между тем о сокращении расходов речи идти не могло: честь требовала, чтобы принц жил на широкую ногу. Домохозяйство Генриха составляли 98 человек — меньше, чем у отца, но столько, сколько, по его мнению, он мог содержать, не теряя лица (с. 226). Поэтому герцогу пришлось продать графство Нантей, один замок и один фьеф. Генрих нуждался в сохранении королевского патронажа, но появление радикальной католической оппозиции королевской политике стало одновременно вызовом и шансом.

В момент воцарения Генриха III католики смотрели в будущее с большими надеждами, чем за все предыдущие годы гражданских войн. Массовые обращения после Варфоломеевской ночи серьёзно ослабили протестантизм к северу от Луары. Будучи ещё наследным принцем, король показал, что в борьбе за религиозное единство не остановится перед пролитием крови. Гизы разделяли надежды католиков. Четырёх членов семьи новый король призвал в Тайный совет. Более того, через два дня после коронации в феврале 1575 г. он женился на двоюродной сестре Гизов Луизе.

Однако надежды католиков и радость Гизов оборвались катастрофической кампанией 1575 г. и миром в Больё 1576 г., который оказался самым благоприятным для протестантов за всё это время. Генрих III, как прежде его мать, осознал, что не только войну нельзя выиграть, но и она подрывает монаршую власть. По мере того как провинции попадали под контроль аристократов–военачальников, королевские долги росли и превысили 100 млн. ливров, т. е. с 1559 г. увеличились вдесятеро (с. 227). Чтобы обеспечить мир, Генрих сделал ряд политических и финансовых уступок протестантам и их католическим союзникам. Он согласился восстановить их в должностях, какие они занимали до Варфоломеевской ночи, передать им ряд стратегических городов, заплатить их наёмникам, а также созвать Генеральные штаты. Для ярых католиков это было унижением.

Сформированная ими «Католическая лига была радикальным разрывом с прошлым, так как шла намного дальше призыва восстановить католическую церковь. Обращаясь к новой исторической науке, её манифест с восхищением смотрел на мифическое прошлое, в котором первые франкские короли гарантировали права и свободы трёх сословий. Её принципы предполагали фундаментальное перевоображение (re–imagining) государства. Незыблемость королевского католичества не только обеспечила отлучение Генриха Наваррского, но и проложила путь монархии, избираемой Генеральными штатами, которые действовали от имени народа. Основой этого конституционного сдвига была идея, впервые выдвинутая протестантами, согласно которой суверенитет является делимым. После XVII в. историки игнорировали Лигу, поскольку она трудно вписывалась и в либеральное, и в марксистское понятия революции. Однако со времени иранской революции 1979 г. мы вновь познакомились с революционным потенциалом сочетания теократических и демократических идей. Теперь известно, что английская революция была не первой буржуазной революцией, а вариантом религиозной революции, европейских предшественников которой можно найти во Франции в 1576 г. и в Германии в ходе крестьянской войны 1525 г.» (с. 228).

Вместе с тем герцог де Гиз не был предтечей Кромвеля, а Лига исходно не была инструментом воплощения властных амбиций. Зародилась она на местах, и герцогу хотя он и сочувствовал ей, приходилось сохранять дистанцию. Миром в Больё сильнее всего были недовольны в Пикардии и Нормандии, где после королевского эдикта протестантизм вновь поднимал голову. Заговорщики регулярно собирались на тайные совещания, писали шифрованные письма. Организационные способности Лиги впервые были опробованы на собраниях с целью избрать депутатов в Генеральные штаты. Это был первый во французской истории случай проведения чего–то похожего на предвыборную кампанию. Традиционно выборы в штаты не были конкурентными. Это были собрания, где обсуждался список жалоб, и кому–то поручали отвезти его на ассамблею. Характерная для Лиги смесь фанатизма и конституционалистской риторики добавила в выборы идеологический элемент. Генрих III несколько раз вмешивался, чтобы навязать своего кандидата, но на выборах делегата от второго сословия в нормандском городе Ко Лиге удалось настоять на своём.

Король подозревал, что за агитацией стоят Гизы. В самом деле, договор о создании Лиги в Перонне в Пикардии был подписан в доме старого слуги их семьи Жака д’Аппленкура. Это не значит, что Гизы плотно контролировали организацию, так как это было бы слишком опасно. 2 августа 1576 г. король заставил Гизов поклясться сохранять мир. Они и не собирались порывать с королём: просто надеялись, что Лига заставит его переосмыслить политику. Правда, когда открылись Генеральные штаты, герцога обвинили в государственной измене. Был обнаружен памфлет, на деле написанный протестантами, с призывом к папе сделать Гиза командующим Лиги, а короля и Екатерину заточить в монастыри. Гизы не делали секрета из своего происхождения от Карла Великого, но в памфлете говорилось, что эти притязания будут предлогом для свержения Валуа. Генриха III убедили, что пропаганда — ложная, но сомнения в лояльности герцога она посеяла.

Поскольку королю не удалось уничтожить Лигу в зародыше, он попытался перехитрить оппонентов. Накануне созыва Штатов Генрих вдруг объявил, что в Лигу должны записаться все его подданные. Соответственно, он заменил ряд пунктов новыми — о сохранении мира и протестантских богослужений. Руководство Лиги игнорировало эти изменения, но столкнулось с более упрямым оппонентом, чем король. Простые налогоплательщики увидели в инициативе короля циничный манёвр выжать из них больше денег. На съезде в Блуа в декабре 1576 г. штаты отказались проголосовать за новые налоги, что было поражением Лиги. Этому способствовал юрист Жан Боден[345], который хотел не допустить ещё одной гражданской войны. Он только что опубликовал свои «Шесть книг о государстве», где утверждал, что король не делит власть с народом.

Вместе с тем Генеральные штаты 1576 г. выработали несколько базовых конституционных принципов, которые будут иметь огромные последствия для будущего французской монархии, особенно несовместимость представительного правления с религиозной терпимостью. Отныне выбор будет между продвигаемой Лигой идеей ограниченной монархии, представительные институты которой гарантировали теократическое государство, и продвигаемой Боденом идеей монархии, не ограниченной обычаями и традициями, суверенитет которой неделим, а поэтому достаточно силён, чтобы обеспечить мир и религиозную терпимость.

В результате манёвров Бодена кампания 1577 г. началась без необходимых ресурсов, и поэтому её исход оказался неясен. Однако завершилась она миром, который был более приемлемым для католиков и привёл к ослаблению межобщинной напряжённости. Статья 56 эдикта распускала и объявляла вне закона все ассоциации. Поэтому Католическая лига ушла в подполье, а Генрих де Гиз продолжал делать вид, что не знает о её существовании. Лига между тем создала тайное региональное командование: папский нунций был уверен, что Эльбёф возглавляет организацию в Нормандии, а Омаль — в Пикардии.

Генрих III был необычным французским королём, и это делало его противоречивой фигурой собственной эпохи. Для многих подданных он был загадкой. Генрих был выше среднего роста, вёл себя с достоинством, хорошо говорил на публике и, следуя заданной Филиппом II модели, усердно работал. Он считал, что ради реформирования государства французы должны реформировать самих себя, а кто должен подать пример, как не король? Однако его правление было хрупким, так как король был бездетен и слаб здоровьем. Генрих де Гиз не одобрял своего тёзку за то, что тот «живёт как монах, а не как король». Генрих III с презрением отвергал традиционное времяпровождение аристократов, такое как охота, теннис и скачки. Им восхищались, но популярен он не был. Народ обвинял короля в том, что он попустительствует ереси, поэтому и навлёк на страну божий гнев в виде неурожая и чумы. К тому же Генрих III говорил одно, а делал другое. Так, в 1580 г. он отменил многие продаваемые должности, но вскоре изобрёл много новых. Раздражали и миньоны короля — отъявленные дуэлянты. Дуэли опасно переплелись с фракционной политикой. Так, в апреле 1578 г. произошла схватка между тремя миньонами и тремя сторонниками Гизов, в которой трое погибли. В мае все Гизы покинули двор.

Однако Генрих III не хотел, чтобы герцог де Гиз вошёл в число недовольных принцев, куда уже входили младший брат короля[346] и король Наваррский. Гиз, со своей стороны, нуждался в фаворе короля, чтобы держать на расстоянии кредиторов. Поэтому в марте 1579 г. он был рад вернуться ко двору и, располагая свитой в 600 всадников, оставался близок к королю в течение трёх лет (с. 236).

Отношения между герцогом и королём в эти годы были сложными. Генрих III был слишком умён, чтобы провоцировать или унижать Гиза, но стремление короля радикально преобразить королевство неизбежно вело к столкновению с разными группами интересов. Король хотел держать Гиза при дворе, чтобы не выпускать из виду, поэтому был щедр. В то же время неверно традиционное представление о Гизе как о человеке, которым двигали амбиции и который цинично манипулировал оппозицией в ущерб королю.

Уделяя много внимания этикету, Генрих III произвёл изменения в структуре двора с целью лишить Гизов монополии на высшие должности. В 1578 г. пост великого магистра двора был ослаблен путём создания должности великого прево, который отвечал за полицейские функции при дворе. Её занял королевский миньон Франсуа дю Плесси[347], отец будущего кардинала Ришелье. Поскольку король редко охотился, упало значение и должности великого охотника, которую занимал Карл д’Омаль.

Короли Франции традиционно жили публично и были доступны для подданных. Генрих III следовал английской модели и принял меры к тому, чтобы ограничить такой доступ. В 1581 г. он вопреки советам матери учредил секретный внутренний совет, главными министрами в котором стали Жан–Луи де ла Валетг и Анн де Жуаёз[348]. Генрих превратил этих скромных дворян с юга в крупных магнатов, что вело к разрыву его отношений с Гизами. Публично герцог имел мало причин жаловаться: его регулярно видели с королём, его пенсию и жалованье платили исправно. Между тем Жуаёз и Валетт (ставший герцогом д’Эперноном) были назначены первыми дворянами личных покоев: никто не мог входить к королю без их согласия. По сути это был дворцовый переворот. Более того, Майенна вынудили оставить пост адмирала Франции, и его занял Жуаёз, а Эпернон стал укреплять контроль короля над армией.

Страна жила в мире, а королевская власть была восстановлена до уровня накануне гражданских войн. Однако Генриха III мучили приступы депрессии — частично из–за отсутствия наследника, а частично из–за Гизов. Ходили слухи, что в обмен на согласие продвижения соперников по карьерной лестнице герцог ожидал назначения на пост коннетабля, а теперь он в ярости. Король посчитал, что Гизы планируют узурпировать права Генриха Наваррского на престолонаследие. Идея была не новой, но в 1582 г. на глаза королю попался генеалогический компендиум Лотарингского дома. Сама идея прямого происхождения Гизов от Карла Великого не оспаривалась, но автор компендиума архидиакон Туля Франсуа де Розьер утверждал, что Гуго Капет был низкорождённым узурпатором Каролингского дома, Прованс и Анжу были отобраны у Рене II Лотарингского, Елизавета I — незаконнорожденная дочь, а истинный наследник Наварры — Филипп II. Генрих III разгневался, Розьера арестовали и допросили: кто надоумил его такое написать? Тот отвечал, что работа самостоятельная.

Враги Гизов принялись возводить на них дикие обвинения. Так, герцога винили в намерении отравить брата короля. Есть основания думать, что Гизов упомянутый компендиум шокировал не меньше, чем Генриха. Розьер работал не на них, а на герцога Лотарингского Карла III. Тот хотел опровергнуть протестантскую публикацию, где высмеивались претензии его дома на происхождение от Карла Великого, а кроме того, мечтал расширить своё герцогство до Рейна.

История с компендиумом лишила Гиза королевского доверия. «Жизнь при дворе постепенно становилась невыносимой. Это чувствовалось тем острее потому, что, когда король в 1575 г. породнился с Лотарингским домом, перспективы Гизов казались столь радужными. Старшинство было точным показателем власти, и другие принцы, чуя, куда дует политический ветер, сумели внедрить правила, вытолкнувшие Гизов вниз по церемониальной лестнице. Это было унижением для семьи, которая когда–то позиционировала себя защитником принцев от выскочек. Даже католические принцы, с которыми Гизы были в родстве, — Орлеаны–Лонгвили, Неверы и Монпансье — обращались с ними всё презрительнее. Одним из следствий этого было то, что семья сплотилась как никогда прежде. Враждебность среды и браки между двоюродными братьями и сёстрами укрепили клановую ментальность. Разрыв с королём в 1582 г. сделал солидарность императивом. Герцог оставался при дворе по одной причине: он тоже притворялся, приспосабливался и подыгрывал королю. Втайне он намеревался получить королевство: планировал вторжение в Англию» (с. 241).

В Реймсе в Английском коллеже в ту пору преподавал самый яркий представитель английской эмигрантской общины во Франции Уильям Гиффорд[349]. Гиффорды были древним родом с владениями в Стаффордшире и Глостершире, а их широкий семейный круг включал многих сторонников Марии Стюарт. Английские эмигранты–католики составляли воинственную и хорошо организованную общину численностью более тысячи человек с центрами в Реймсе, Париже и Руане (е. 242). Кардинал де Гиз вникал в дела коллежа и рукоположил более сотни священников–англичан, которые вернулись на родину. Это было опасно, так как с 1577 г. 17 таких священников стали мучениками (с. 243). Елизавета знала, что Гизы что–то замышляют, поскольку её секретарь Уолсингэм внедрил в эмигрантскую среду много двойных агентов. Истории этой шпионской деятельности ещё предстоит быть написанной, потому что английские историки не интересовались делами на континенте, а французские мало интересовались английскими изгнанниками. Между тем пропаганда этих изгнанников будет иметь большое значение: она показывала французам ужасную участь католиков в случае воцарения монарха–протестанта и очерняла Генриха III как марионетку Елизаветы. Его ультракатолические критики хотели меньше паломничеств и больше реальной помощи английским единоверцам.

Интерес Гизов к международным делам стимулировало ухудшение отношений с королём. Когда репутация Гиза подверглась нападкам со стороны миньонов, он стал прислушиваться к предложениям помощи от испанцев. В мир международного шпионажа Гиз вошёл под испанским кодовым именем «Геркулес», которое позднее заменили на «Муций».

Покинув двор в мае 1582 г., герцог поехал во владения жены в Нормандии. Возрождался интерес Гизов к франко–британской империи, но на этот раз они имели поддержку не Валуа, а Габсбургов. Сблизившись с иезуитами, Генрих пользовался их услугами в деле разведки. В 1581 г. режим протестанта и англофила графа Мортона[350] в Шотландии пал, и к власти возвратился католик герцог Леннокс[351], что породило у Гизов большие ожидания. Леннокс планировал вернуть Шотландию в лоно католицизма с помощью французских войск. После этого планировалось выдвинуть притязания короля Якова VI[352] на трон Англии. Однако в августе протестантские лорды схватили Якова, а Филипп II отнёсся к плану Гизов прохладно.

Герцога де Гиза обвиняют в том, будто он продался и продал Францию Филиппу II. Это обвинение отражает полное непонимание природы династической политики XVI в. Герцог обращался к королю Испании как равный и надеялся, что католическое дело послужит маскировкой династических претензий Гизов на Британских островах. Однако Филипп не собирался тратить испанские деньги на установление марионеточного режима Гизов в Британии. К тому же герцог был нужен ему во Франции, чтобы отвлекать внимание англичан и французов от Нидерландов, куда в феврале 1583 г. прибыл герцог Анжуйский с одобрения Елизаветы и Генриха Ш. Разные провинции Нидерландов присягнули французскому принцу как своему герцогу, графу и т. д. Впрочем, Филипп нуждался в противовесе англофилии при французском дворе, поэтому положил Гизу пенсию в 40 тыс. крон (с. 247).

Однако Генрих III тоже получал помощь из–за рубежа. Вероятно, с ним делилась информацией английская разведка. В ноябре 1582 г. король отказался от услуг своего исповедника Клода Матьё за то, что тот был «слишком испанским».

В феврале 1583 г. Гиз вернулся в Жуанвиль на похороны бабушки Антуанетты де Бурбон. Доходы с её имения и испанская пенсия впервые сделали герцога платёжеспособным. Он продолжал планировать вторжение в Англию, вёл переговоры с папским нунцием. Армия в 12 тыс. человек в составе испанцев, немцев и итальянцев должна была отплыть с Пиренейского полуострова и из Фландрии. Высадившись, она должна была использовать в качестве очага восстания Ланкашир. Собственную армию и английских изгнанников Гиз собирался высадить в Сассексе и отвлечь внимание Елизаветы от восстания на севере. Английский разведчик к середине августа доносил, что в портах Онфлёра, Гавра и Фекампа снаряжаются 15 кораблей (с. 250). Елизавета пожаловалась Генриху III, и Жуаёз посадил наместниками в порты Ла–Манша верных людей, а в ноябре в Лондоне был арестован Фрэнсис Трокмортон[353]. Однако король Шотландии Яков VI одобрил план и просил поддержки Гизов. Герцог собирался лично плыть на Британские острова, но болезнь герцога Анжуйского нарушила эти планы.

В марте 1584 г. отношения короля с герцогом стали невыносимыми. Для обоих вопрос престолонаследия был не только религиозным принципом; речь шла о выживании династий. Хотя Генрих III был последним Валуа, своим законным наследником он видел короля Наваррского Генриха. Филипп II напоминал Гизу, что после воцарения его тёзки ничего хорошего его не ждёт. Сам герцог признался Мишелю де Монтеню[354], что мятежная католическая партия была сформировала по необходимости, так как, пока жив король Наваррский, дом Гизов не находится в безопасности. Лично герцог склонялся к религиозному компромиссу по лютеранской модели.

В июне 1584 г. умер герцог Анжуйский, и в апреле следующего года Гизы подняли восстание. Майенн упрекал Генриха в том, что тот обнаружил себя и товарищей по заговору раньше, чем они были готовы. Гиз отвечал брату, что сделать это его заставили обстоятельства. По стране уже ходил текст якобы речи герцога перед войсками о своём праве на трон. Документ был фальшивым, так как Гиз хотел делать королей, но не быть королём сам. Авторами документа были его протестантские враги, целью которых было очернить герцога в глазах умеренных католиков. Чтобы обелить себя от обвинений в измене, Генрих велел своему двоюродному брату Эльбёфу привезти в Перонн — место рождения Католической лиги — кардинала де Бурбона, чтобы издать там декларацию. Сторонники Лиги призвали возобновить договорную монархию. Она больше импонировала народу, который не принимал идеи наследования трона протестантом. Кардинал осудил внутреннего врага, т. е. тех католиков, которые ради собственных политических интересов подрывали религию и государство. По его словам, Франция не должна была следовать примеру Англии, которая в пропаганде Лиги стала синонимом тирании.

Последовавшая война за престолонаследие была не просто гражданской войной; то была крупная европейская война. Как только его брат умер, Генрих III послал герцога Эпернона к королю Наваррскому — убедить его обратиться в католицизм. Однако тот не собирался лишаться опоры власти. В декабре 1584 г. он вместе с Елизаветой I, рядом немецких князей и кантонами Швейцарии заключил протестантский союз с целью поддержать переход престола по закону. Король пытался удержать Гизов в Париже, но они под разными предлогами уехали. 31 декабря три брата, главный советник кардинала де Бурбона Роншероль, Эльбёф, Омаль и два посланца Филиппа II подписали договор, собираясь посадить на трон кардинала де Бурбона. Намереваясь изменить правила, католические принцы впервые в истории Франции создали теоретическую возможность выборов короля Генеральными штатами. Филипп II согласился спонсировать армию Лиги в размере 600 тыс. крон в год (с. 259). Братья Гизы разъехались для организации восстания. Особое внимание они уделили Парижу, где сторонники Лиги создали ячейки во всех муниципальных и королевских органах управления. По числу городских округов их тайная организация называлась «Шестнадцать». Хребет её составили юристы — люди, способные снабдить Лигу деньгами. Заместитель столичного прево Никола Пулен устроил новую перевозку в особняк Гизов оружия.

Генрих III знал о заговоре Гизов, но не об их целях. В начале 1585 г. он окружил себя новой охраной — Сорока пятью, которых набрали на родине Эпернона Гаскони, традиционно родине самых крепких солдат Франции. В марте королю повезло: на Марне было обнаружено судно с грузом оружия. Расследование привело к аресту Жана де ла Рошетта — дворянина из окружения кардинала де Гиза со связями среди парижских юристов. Это и заставило Гиза собрать войска в Шалоне. Облегчил его решение карт–бланш от папы Григория XIII[355].

Весной 1585 г. Гиз расширял контроль над Шампанью. Стало ясно, что у короля нет ресурсов победить Лигу, а Гиз не хотел давать сражение и портить свой образ верного слуги короля. 24 апреля после смерти Григория XIII папой был избран Сикст V[356]; он не доверял Испании и перестал поддерживать путч. 7 июля в Немуре был подписал мир, который формально стал капитуляцией короля. Генрих III отменил эдикты в пользу протестантов, обещал объявить войну королю Наваррскому и пожаловал католическим принцам города и охрану. В эти годы Генрих колебался между меланхолическим фатализмом и стремлением уйти от мирской жизни. Несколько дней в году он медитировал в келье францисканской оратории. Вместе с тем собирался выиграть время, перекупить сторонников Гизов и посеять раскол между братьями и двоюродными братьями.

Однако второй раз перехитрить Гизов не удалось. Герцог перестал доверять королю ещё с 1582 г. и имел лазутчика в окружении герцога Эпернона. В частных беседах Гиз сравнивал Генриха III с Людовиком XI[357], который был известен вероломством и двурушничеством. В теориях сопротивления, которые Католическая лига заимствовала у протестантов, Людовик XI был архетипом тирана: при нём был окончательно свергнут суверенитет народа, свободы которого хранились в древней франкской конституции.

Майенн действовал с армией на юге против Генриха Наваррского, но неудачно. Гиз в феврале 1586 г. приехал в Париж, чтобы оказать давление на короля. Тот знал, что, несмотря на популярность, герцогу не хватает денег. Король посчитал, что может повернуть войну в свою пользу: согласился повысить налоги, вновь рассчитывая настроить против Гизов народ.

Между тем Шестнадцать не хотели тянуть время с королём, который не держит обещаний, и намеревались убрать миньонов от власти. Они опасались, что с королём Наваррским и его английскими союзниками вот–вот состоится сделка. Летом столичные адвокаты устроили забастовку, а в ноябре был повешен прокурор Франсуа ле Бретон за то, что назвал короля лицемером (поскольку тот продавал должности, по сути торгуя правосудием). По мере того как Шестнадцать разрабатывали социально–политическую программу, росло их вооружённое крыло. В январе 1587 г., с прибытием в Париж Майенна, заговор был составлен окончательно. Планировалось занять ключевые пункты в городе, устранить ряд роялистов и схватить короля. Рассчитывали применить новое оружие, которое прочно войдёт в историю парижских восстаний, — баррикады (от слова barrique — бочка, в которой в каждом доме хранили съестные припасы). Их должны были построить поперёк узких улиц города, предвосхищая события 1648, 1794, 1848, 1871 и 1968 гг. Однако были среди заговорщиков и разногласия. Никола Пулен пришёл в ужас от перспективы социальной революции и подал властям намёк. В результате несколько зачинщиков были арестованы. Если бы король действовал решительно, он мог бы сломить движение вовсе. Однако он этого не сделал — возможно, из–за самоуверенности, а отчасти из–за казни Марии Стюарт в Англии. Парижскому отделению Лиги эта казнь подарила образ мученицы, причём ходили слухи, что Генрих III к ней причастен. В 1587 г. католическая полемика составила 60% всей вышедшей во Франции печатной продукции, а 22% из них относились к событиям на Британских островах (с. 265).

Стратегия Гиза всё больше диктовалась событиями, ему неподконтрольными. С точки зрения финансов и директив он стал полностью зависим от Филиппа II. Испанцы же не собирались давать Гизам влияние в Англии и сами управляли последним дерзким заговором свергнуть Елизавету (который и побудил её казнить Марию). Впрочем, Филипп всё больше занимался подготовкой Армады, поэтому субсидии Гизу выплачивались по остаточному принципу. Из союзника герцог превратился в клиента. Чтобы гарантировать продолжение субсидий, он согласился предоставить Армаде глубоководный порт во Франции. Однако Пулен узнал об этом плане, передал королю, и попытка герцога Омаля в марте 1587 г. захватить Булонь была сорвана. Тогда Омаль поднял открытый мятеж и начал кампанию по захвату Пикардии, чтобы полностью поставить эту стратегическую провинцию рядом с Испанскими Нидерландами и Ла–Маншем под контроль Лиги. Франция подошла к грани первой гражданской войны между католиками.

Генрих III был не в состоянии воевать с Лигой, так как не чувствовал себя в безопасности в собственной столице. Лидерство Лиги в Париже перешло к сестре герцога Екатерине–Марии Лотарингской, вдове герцога Монпансье. В августе в церкви Сен–Жермен л’Осеруа проповедник подверг нападкам самого короля и увязал низкий уровень морали с высокими ценами на хлеб и продажей должностей. В декабре Сорбонна вынесла решение, что правителей, которые ведут себя неподобающе, позволено свергать. Екатерина ходила с ножницами за поясом, намекая, что короля скоро постригут в монахи.

Неспособность Генриха заставить герцогиню и проповедников замолчать имела причиной крах королевской власти в конце 1587 г. Король не мог открыто выступить против Гиза, поэтому собрался привести его к покорности руками протестантов. В ходе месяцев переговоров при посредничестве матери он вновь пытался убедить короля Наваррского обратиться в католицизм. Однако теперь было неизбежным вторжение во Францию протестантских держав, и у короля не было выбора, кроме как дать им отпор. В июле Гиза убедили встретиться с королём в Mo и обсудить защиту страны. Однако король не выполнил обещаний дать людей и ресурсы, и Гизу пришлось обратиться к друзьям и семье. 20 октября произошло сражение между Жуаёзом и королём Наваррским при Кутра, в которой погибли 2 тыс. католиков и сам Жуаёз (с. 270). Это была первая победа протестантов на поле боя. Однако затем немецкие и швейцарские наёмники отделились от протестантской армии, чтобы пограбить богатую сельскую местность Бос. Гиз воспользовался моментом и нанёс протестантам два ощутимых удара. Генрих постарался подорвать значение этих побед, открыв переговоры об уходе наёмников из Франции. Парижане были возмущены, и проповедники объявили герцога спасителем страны.

В феврале 1588 г. Гизы провели совещание в Нанси, где решили заставить короля уважать договор с Лигой, продолжать войну и удалить Эпернона. Однако Генрих Ш, напротив, назначил фаворита наместником Нормандии и адмиралом Франции, что было беспрецедентной концентрацией власти в руках одного человека.

В апреле Гиз наконец послал инструкции Шестнадцати готовить в Париже восстание. Пулен опять выдал план королю; тот запретил Гизу приезжать в столицу и придвинул к ней 4 тыс. швейцарцев (с. 273). 8 мая Гиз вопреки запрету въехал в Париж, приветствуемый населением. При посредничестве Екатерины он внешне замирился с Эперноном. Однако положение роялистов ухудшалось, и 11 мая начались стычки. Париж традиционно обладал привилегией охранять себя сам, но король ввёл в город войска. Ответом горожан стали баррикады. Король закрылся в Лувре, а Гиз, напротив, вышел из своего дворца показаться сторонникам. Последние атаковали роялистские пикеты на улице Сен–Жак. Роялисты были деморализованы и попали в западню на узких улицах. Король просил Гиза вмешаться и остановить кровопролитие. Тот только и ждал этого. Однако когда люди короля перехватили письмо Гиза с призывом подкреплений, король бежал из столицы.

Власть в Париже перешла к Шестнадцати. «Спустя несколько дней после баррикадных боёв Гиз продемонстрировал приверженность реформам: председательствовал на двух народных собраниях, которые провели чистку городского совета и призвали упразднить муниципальные продажные должности, а также проводить свободные выборы всех городских чиновников раз в два года. Был восстановлен принцип, согласно которому назначения на государственные должности должны осуществляться по принципу меритократии, а не за деньги. Это был первый шаг в восстановлении представительных институтов и гражданской власти по всей Франции; он предполагал повышение роли Генеральных штатов. Свободные и регулярные выборы должны были превратить этот орган из форума подачи жалоб в собрание, которое гарантировало бы религиозное единообразие и следило бы за деятельностью королевского совета.

Цели Гиза, однако, отличались от целей его народных сторонников. Он никогда не намеревался свергнуть короля Франции: хотел лишь добиться должного признания и сменить Эпернона в центре власти. Выпустить из бутылки джинна народного католического радикализма оказалось на удивление легко; вопрос был в том, сможет ли Гиз контролировать его ради собственных целей» (с. 279).

Вскоре радикалы потребовали наказать английского посла. Его резиденция служила символом иностранной интервенции и ереси, подобно посольству США в Тегеране в 1979 г. Гиз окружил посольство охраной, и дипломатического инцидента избежали. Зато парламент вскоре осудил на казнь двух гугеноток — дочерей адвоката. Начались гонения на неортодоксию и аресты.

Первая встреча герцога с королём после революции прошла так, будто ничего не случилось. В августе 1588 г. Гиз в кольчуге под одеждой, в сопровождении королевы–матери, кардинала де Бурбона и 800 всадников прибыл в Шартр, чтобы формально покориться королю. Толпа встретила его криками: «Да здравствует Гиз!»

Герцог, должно быть, упивался успехом. Он в одночасье решил свои финансовые проблемы и больше не зависел от Филиппа II. Вместе с тем успех его озадачил. Узнав о побеге короля, герцог был в ярости: он хотел быть его главным советником. Гиз играл в двойную игру. Несмотря на настойчивость испанского посла Мендосы[358], он отказался идти на короля войной и лишь организовал оборону подступов к Парижу. Он исходил из интересов собственного дома и стремился избежать унижения от любой династии, будь то Габсбурги или Валуа. Сестра герцога Екатерина, а возможно, и его брат Луи советовали ему схватить короля и заточить в монастырь. Однако Гиз проигнорировал их. Королю пришлось передать руководителям Лиги ещё несколько городов, согласиться выполнять декреты Тридентского собора и удалить Эпернона. К раздражению Мендосы он объявил, что отныне хочет «править со своими кузенами Гизами». Герцог был назначен командующим королевской армией, хотя его главной целью был пост коннетабля.

Намерения Генриха III выяснить труднее. Похоже, он вновь выжидал. Состояние финансов было катастрофическим: в 1576–1588 гг. долги выросли со 101 млн. до 133 млн.; от четверти до трети всех доходов тратилось на оплату процентов, причём занимать короне было трудно (с. 284). Кроме того, Генрих рассчитывал, что сможет перехитрить Лигу, как в 1576 г. Новый созыв Генеральных штатов должен был нейтрализовать пропаганду, которая выставляла его тираном. Когда началась предвыборная кампания, король неожиданно заменил половину своего совета, введя в него людей, которых не могли подкупить Гизы. В истории монархии такое резкое изменение происходило впервые. Вину за недостатки прошлого возложили на прежних министров. Когда открылись Штаты, Генрих объявил о начале новой эпохи.

Генеральные штаты 1588 г. не походили на прежние. Предвыборная кампания отличалась небывалым накалом борьбы. Король постарался поломать планы Лиги. Однако на выборах в делегаты от третьего сословия она одержала бесспорную победу. Многие депутаты, прибывшие в октябре в Блуа, приехали не подать жалобы, а установить новые конституционные отношения между королём и подданными. Используя религиозный язык, их требования по сути были последовательной критикой существующего монархического государства. Для искоренения ереси делегаты требовали глубоких реформ. Звучали призывы собирать Штаты регулярно и учредить Государственный совет, который вёл бы дела вместе с королём в перерывах между созывами Штатов.

Речь короля — талантливого оратора — приняли хорошо. Правда, он намекнул на возмездие герцогу в случае измены. Впоследствии кардинал Луи упрекал брата за половинчатость мер. Однако делегаты Лиги потребовали сделать главным законом страны Эдикт о единстве. Составляя его, королю пришлось согласиться на формулировку: «Лишь по совету Штатов король намерен сделать этот закон основополагающим в своём королевстве» (с. 286). Последствия этой капитуляции могли быть значительными. Эдикт лишал престолонаследия еретика, что ставило под угрозу другой основополагающий закон — Салическую правду[359], которая обеспечивала наследование старшему сыну старшей линии. Штаты претендовали на то, чтобы разделить с королём суверенитет. Дебаты по этому вопросу решительно отличались от дебатов предыдущих штатов 1560 и 1576 гг., которые по сути были средневековыми представительными институтами; язык и идеи предвосхищали таковые 1789 года. Делегаты настаивали, что закон выше короля и он не вправе менять его без их согласия.

Новый конституционный порядок вскоре стал очевиден в сфере налогообложения. Одной из главных черт Штатов 1588 г. был рост уверенности третьего сословия в своих силах; оно и задавало тон. Активисты Лиги обеспечивали координацию и сотрудничество трёх палат. Генрих смирился бы с унижением по вопросу о законодательстве, если бы Штаты выполнили ту функцию, ради которой были созваны, т. е. проголосовали бы за новые налоги. Однако налогоплательщики третьего сословия были раздражены. Их депутаты призвали провести аудит королевских счетов. Назначенная для этого комиссия была открыто враждебной королю. Она вскрыла хаотичное состояние финансов, так как их функционирование нарушалось секретностью, непотизмом и взяточничеством. Комиссия пришла к выводу, что средств у короля достаточно и он просто неэффективно их использует. Депутаты потребовали, напротив, снизить налоги и, предвосхищая события XVII в., потребовали учредить чрезвычайную палату юстиции, чтобы расследовать действия тех, кто нажился за счёт государства.

Король склонялся к компромиссу, но третье сословие осмелилось препираться. Оно давно перестало верить королю, правление которого изобиловало нарушенными обещаниями. Как отметил проницательный наблюдатель Этьенн Паскье[360], делегаты больше не вели себя как подданные. Третье сословие требовало права публиковать свои резолюции, что было равносильно праву издавать собственные законы. При этом делегаты ссылались на опыт представительных органов Англии, Швеции и Польши.

Генрих III начал сознавать, что стоит перед полномасштабной конституционной революцией. Он жаловался, что предложения депутатов «свели бы его до роли дожа Венеции и сделали бы моё положение полудемократическим» (с. 288). Гиза ситуация озадачила. Он обещал компромисс короля со Штатами, но не смог его добиться, в то время как его многочасовые консультации с союзниками в третьем сословии стали вызывать подозрения. Чтобы выйти из тупика и помешать конституционным изменениям, королю следовало нанести удар по лидерам третьего сословия. Однако он не мог этого сделать, не вызвав оппозиции Гизов и их клиентов. Герцога неоднократно предупреждали, что его жизнь в опасности, и он несколько раз собирал совет обсудить эти слухи. Архиепископ Лионский убедил его не покидать Блуа, считая это шагом к поражению. Однако то была серьёзная ошибка. По мнению архиепископа, Гиз был почти у цели и следовало лишь чуть сильнее нажать на короля. Сам герцог был уверен, что такой добрый христианин, как Генрих III, не замыслит убийства.

Ежедневное унижение короля в ходе работы Штатов начало сказываться. Генрих видел лишь один способ восстановить свою власть. Его подозрения подтвердились 17 декабря, когда кардинал Луи на семейном обеде поднял тост за своего брата в качестве короля, а их сестра Екатерина пошутила, что вскоре надеется пустить в ход свои ножницы. Самоуверенность Гиза сделала его беспечным. На следующий день на совещании короля с тремя наиболее преданными военачальниками было решено убить герцога. Дело поручили Сорока пяти. Гиз всегда ходил со свитой, поэтому было необходимо отделить его от его людей. Единственным подходящим местом был зал заседаний Тайного совета в королевском замке. Заговор быстро перестал быть секретом, и Гиза настойчиво убеждали покинуть Блуа. «Он не осмелится», — отвечал герцог (с. 290).

Утром 23 декабря 1588 г. Гиз отправился на совет к королю. На террасе замка один дворянин сообщил ему о необычной активности охраны и советовал не идти дальше, но герцог заявил, что давно излечился от таких опасений. Когда с той же вестью к нему приблизился старый слуга Гизов, его герцог оттолкнул, обозвав дураком. Если бы он был менее беспечен, то заметил бы бледность статс–секретаря Револя, который позвал его на королевскую аудиенцию. Король же, отправляя Револя, его состояние заметил и воскликнул: «Почему вы так бледны? Вы всё испортите! Потрите щёки!»

Револь вызвал Гиза с заседания совета. Герцог вышел в королевскую спальню, где его встретил взвод Сорока пяти. Стражники окружили его как бы для сопровождения к королю, группа пересекла комнату, и, когда герцог взялся за ручку двери, стражники осыпали его ударами кинжалов. По приказу короля великий прево Ришелье вынес тело на второй этаж, где его сожгли, а пепел бросили в Луару. И отец герцога, и его двоюродная сестра Мария уже были мучениками, поэтому королю было важно помешать Католической лиге создать могилу или останки, вокруг которых та могла организовать культ.

Смерть Гиза была не просто политическим убийством; то был произведённый королём переворот. В отличие от Людовика XVI в 1789 г. Генрих III быстро распознал угрозы своей власти, если не задавить конституционную революцию в зародыше. Ришелье с лучниками ворвались на заседание Штатов и арестовали восемь депутатов третьего сословия, включая лидеров Шестнадцати — Нейи, ла Шапель–Марто и Луи Дорлеана. Другие части окружили клиентов герцога и других Гизов. Король задумал устранить и кардинала Луи, но даже Сорок пять не решились на святотатство, поэтому утром 24 декабря его убили шесть солдат, каждому из которых заплатили по 200 ливров (с. 292). Началась контрреволюция.

Тем не менее в XVII в. Гизы оставались великим домом, династические интересы которого продолжали охватывать Европу и который по–прежнему стоял в оппозиции к Габсбургам. Честь и славу семьи пытался восстановить герцог Генрих II, внук Генриха I[361]. Его отцу Карлу[362] в 1631 г. пришлось покинуть Францию, и он умер изгнанником. Генрих II исходно был предназначен возглавить церковную империю Гизов, которую после религиозных войн отстроил его дядя кардинал Луи III[363], ставший в 1605 г. четвёртым среди Гизов архиепископом Реймсским. Планы Карла передать церковную империю стоимостью около 400 тыс. ливров своему второму сыну Генриху потерпели в 1630‑е гг. неудачу отчасти из–за личной вражды с кардиналом Ришелье (с. 294). Возможно, важнее то, что Генрих, хотя и был с 15-летнего возраста архиепископом Реймсским, не проявлял интереса к религиозному призванию и в 1639 г., после смерти старшего брата, оставил свои бенефиции. Столетняя церковная империя Гизов пришла к концу.

Генрих II стремился подражать предкам. Он был безрассудным романтиком, и за его широкие жесты и личную храбрость было заплачено ролью семьи в церкви. В 1643 г. Генрих вновь разжёг вражду с семьёй Колиньи и убил на дуэли потомка адмирала — Мориса[364]. Затем герцог возродил вражду с Габсбургами. Когда в 1647 г. Неаполь восстал против испанцев, он прибыл туда с небольшим отрядом, ожидая, что неаполитанцы поддержат его. Несмотря на неудачу и четыре года в испанском плену, герцог в 1654 г. сделал вторую попытку при поддержке кардинала Мазарини[365], но вернулся во Францию уже через несколько недель. Остаток жизни он провёл при дворе Людовика XIV и умер в 1664 г.

И всё же Гизы XVII в. не дотягивали до масштаба своих предков, и уже в начале столетия некоторые ветви семьи начали приходить в упадок: дома Майеннов, Омалей и Меркёров стояли на грани исчезновения из–за отсутствия мужских наследников.

«Хотя после религиозных войн семья Гизов выжила и процветала, ощущение кланового единства сошло на нет. Обострённое чувство собственного достоинства, которое испытывал Генрих II, не могло заменить отсутствия солидарности с двоюродными братьями. Отсутствие сплочённости или любой попытки построить сеть обязательств между братьями и кузенами сильно уменьшило политическую силу ветвей Лотарингского дома в XVII в. Истоки этих изменений можно проследить в более ранний период, в годы после убийств в Блуа, когда у семьи появилась возможность сменить Валуа в качестве следующей королевской династии. Контрреволюция Генриха III потерпела сокрушительный провал; она не восстановила королевскую власть, а обрушила монархию. Причиной было искреннее излияние горя, которым народ встретил вести об этих убийствах. Эмоции были подхлёстнуты проповедниками, которые выставили жертв католическими мучениками и призвали паству сопротивляться тирану» (с. 295). Эти эмоции демонстрируют успех пропагандистской кампании Католической лиги. Актуальности проблеме в глазах французских католиков добавляли вести о страданиях английских единоверцев. Крещение родившегося вскоре сына убитого герцога 8 января 1589 г. превратилось в демонстрацию солидарности Парижа с Гизами. 14 января в парламенте был зарегистрирован декрет Сорбонны о свержении Генриха III. Был учреждён совет из представителей трёх сословий. Главнокомандующим был избран Майенн, а кардинала де Бурбона объявили королём Карлом X. 1 августа Генрих III был убит доминиканским монахом, что Лига представила боговдохновенным деянием.

Однако избавление от Генриха III не решило основного противоречия Лиги. Её демократические идеалы находились в конфликте с требованиями администрации военного времени, которой были нужны не споры, а бюрократическое управление. Нехватку ресурсов восполнило испанское серебро. Для ведения войны всё больше требовались испанские войска. Несмотря на преимущество на поле боя, Генрих Наваррский не смог победить Лигу военным путём, и его конечная победа вовсе не была неизбежной. Если бы Лига нашла серьёзную католическую альтернативу, королевство, скорее всего, разделилось бы, как Нидерланды, на два враждебных государства — католический север, пользующийся поддержкой Испании и организованный (как те же Нидерланды) в соответствии с принципами представительного правления, и бурбонский юг, где абсолютная власть короля гарантировала религиозную терпимость. Кардинал де Бурбон умер в плену в 1590 г., но из–за войны Генеральные штаты собрались в Лувре избрать нового монарха лишь в январе 1593 г. Они не смогли договориться о кандидате по двум причинам — склок внутри Лотарингского дома и высокомерия испанцев. Свои сторонники были и у Генриха, сына герцога Лотарингского, и у Карла, герцога де Гиза. Однако Майенн, который был теперь главой семьи во Франции, не хотел уступить власть более молодому родственнику, и после апрельского совещания в Реймсе семья так и не пришла к соглашению. Посол Филиппа II, который рассчитывал на вознаграждение за оказанную Лиге поддержку, в мае потребовал от Штатов избрать инфанту Изабеллу. Если бы испанцы согласились на её брак с французским принцем, сделка была бы заключена. Однако Филипп переоценил свои силы и настаивал, чтобы Изабелла вышла замуж за Габсбурга — эрцгерцога Эрнеста, брата императора Рудольфа II[366]. Штаты наотрез отказались санкционировать переход короны к королю–иностранцу.

В июле испанцы дали добро на избрание Карла де Гиза и его брак с инфантой, но хотя 22-летний герцог пользовался поддержкой парижан, его не принимали всерьёз собственные родственники. Майенн почувствовал вкус власти и выдвинул неприемлемые условия, которые сводили племянника к роли марионетки. Рассорился Майенн и с герцогами Омалем и Эльбёфом.

Когда 22 июля Генрих Наваррский прибыл в королевское аббатство Сен–Дени с большой свитой, он знал о распрях в Лиге. Дата была выбрана искусно: в седьмое воскресенье после пятидесятницы, которое символизировало возрождённую жизнь, Генрих отрёкся от протестантизма. Католическая лига, уже подорванная войной и доминированием иностранцев, потеряла смысл существования. За следующие несколько лет весь клан Гизов, кроме набожного Омаля, который умер изгнанником в Испании, замирились с королём Наваррским, а теперь королём Франции Генрихом IV. Он мог позволить себе обращаться с прежними врагами щедро (те сгибались под тяжестью огромных долгов), но имел дело с каждым из них по отдельности, способствуя дальнейшему размыванию их клановой солидарности.

Смерть четырёхлетнего Франсуа Жозефа Лотарингского, седьмого герцога, от оспы 16 марта 1675 г. привела к концу мужскую линию дома Гизов, история которой насчитывала более 160 лет. Герцогство было упразднено, а наследство разделено. История не была добра к Гизам. Большинство комментаторов проявляли враждебность, причём материала у них было немало: после правления Франциска I в стране появилось много антигизовской печатной полемики, песен и шуток. Генрих I де Гиз стал синонимом мятежа, амбициозности и интриганства в духе Макиавелли. Впервые «чёрную легенду» Гизов популяризовали в Англии. Пьеса Кристофера Марлоу «Резня в Париже. Со смертью Герцога де Гиза», поставленная в 1593 г., принесла хорошую выручку благодаря десяти постановкам в следующем году. Во Франции полемический интерес к религиозным войнам возродился при Людовике XIV. В 1682 г. вышла официальная версия истории Католической лиги, написанная Луи де Маимбургом (в следующем году её перевёл на английский Драйден)[367].

В XVIII в. образ Гизов исказили ещё больше. Теперь их обвиняли в продаже «нации»; этот термин тогда и был изобретён патриотами. В 1789 г. появился список преступлений лотарингских принцев, которых всегда считали «врагами нации и короля Франции» (с. 300). В нём корни бед страны накануне революции прослеживались к правлению Гизов конца 1550‑х годов. На семью взвалили всю ответственность за гражданские войны XVI в. История Гизов дала большой материал романистам, а позднее режиссёрам; в XIX в. Гизы были романтизированы. Правда, на протяжении большей части XX в. историки избегали заниматься аристократией, считая её недостойным изучения предметом.

«Игнорировать Гизов более нельзя. Хотя правда, что в отличие от своих современников Валуа, Тюдоров, Габсбургов и Бурбонов их наследие зачастую неосязаемо и всегда двусмысленно, они тем не менее оставили в истории значительный отпечаток. Тридентский собор, определивший развитие католицизма на 300 лет, не мог бы иметь успеха без кардинала Лотарингского. Их открытая враждебность к протестантизму возникла позднее, чем считалось, но они весьма содействовали тому, чтобы остановить и обратить вспять волну Реформации во Франции. Сознательно или бессознательно, они содействовали приходу новой формы политики, которая была обращена за пределы круга традиционной элиты к народу и в которой была поставлена под вопрос сама природа монархического государства. С династической точки зрения Гизы были среди главных неудачников XVI в.: их мечты об империи оказались неуловимыми, и они не сумели крепко ухватить корону Франции, когда она уже была в их руках. И тем не менее то, что они в разные периоды стояли в оппозиции к величайшим династиям своей эпохи и ценой больших личных жертв вышли невредимыми из религиозных войн и династических перипетий XVI в., — свидетельство того, что впредь имя Гизов заслуживает более широкого признания» (с. 300-301).

Кэрролл Стюарт — профессор истории в Йоркском университете, Великобритания

Carroll S. Martyrs and Murderers: The Guise Family and the Making of Europe. Oxford etc.: Oxford University Press, 2009. XVI, 345 p. Реферативное изложение К. А. Фурсова