Дебют четырёх волшебников. Книга первая

Глава 13. Потери и находки

Он, Каджи, витал сизоватым облачком над глубоким ущельем, темнеющим далеко-далеко внизу беззубой щелью приоткрытого рта планеты. Продолговатый замок с многочисленными остроконечными башнями сверху вполне можно было принять за кичливо вздернутый нос. Озеро с правой стороны от крепости походило на глаз, вытаращенный от удивления или испуга. А вытекающая из него извилистая ленточка речушки отдаленно напоминала скупую слезинку, скатившуюся по полю-щеке в направлении ущелья-рта. Только планета-смайлик получалась какой-то одноглазой, словно старый прожженный пират. Гоша беззвучно хихикнул, обрадовавшись неожиданному сравнению.

Парить в невесомости оказалось приятным занятием. Но такое времяпрепровождение скоро ему наскучило. Сгруппировав сизую дымку поплотнее, мальчик скользнул малоприметной тенью вниз. Постепенно набирая скорость, он пронесся шаловливым ветром вокруг замка, с упоением впитывая в себя аромат свежего ночного воздуха. Затем Каджи пробрался в щель приоткрытого окна угловой башни, немного поигрался с портьерами, но их застарелый пыльный запах ему не понравился. Тогда он, разогнавшись посильнее, от огорчения со всего маху врезался в рыцарские латы, одиноко возвышавшиеся скульптурой посреди какого-то темного зала, едва освещаемого парой нещадно чадящих факелов у входа. Доспехи, надраенные до зеркального блеска, качнулись назад, потом резко подались вперед и, подломившись в неустойчивых коленях, с невероятным грохотом и противным лязгом рухнули на каменный пол. Парнишка радостно-возбужденно взвился штопором вверх над поверженным противником, просочился сквозь потолок, сдержанно чихнул на усыпанном пылью чердаке, заваленном древним хламом с обвивающими его густыми сетями паутины, и, не задерживаясь, умчался на волю прямиком через черепичную крышу.

Гоша взмывал к звездам, а потом камнем обрушивался вниз, закручиваясь винтом в падении. Но перед непосредственным столкновением с земной твердью, которую наверняка запросто прошел бы насквозь, очутившись на противоположной стороне планеты, он выходил из пике, скользя так низко над травой, что задевал за её кончики. Один раз мальчик даже вокруг взошедшей луны облетел, но она ему не приглянулась, показавшись вблизи темной, скучной, холодной, безжизненной и вовсе не романтичной. Наскоро завершив свой краткий космический вояж, Каджи решил вернуться на землю, хоть и грешную, но зато более пригодную для развлечений.

Просвистев над горами, вволю позавывав в узком ущелье, носясь туда-сюда, и тем самым страшно перепугав сонное стадо овец, жалобно заблеявших, и двух пожилых пастухов, коротавших ночь у костра, довольный своим геройством юноша, шумно ворвался в темную чащу на предгорной равнине. Ему понравилось шуршать зеленой листвой, бездумно летя всё дальше и дальше вперед, не разбирая дороги, вдыхать «полной грудью» густой лесной аромат, насквозь пропитываясь его многогранным запахом, лавировать меж крупных деревьев и продираться сквозь молодую поросль напрямик. Ради забавы он подхватил мощным потоком случайно попавшегося на пути филина, вылетевшего на ночную охоту, и, не давая ему вырваться из цепко-нежных объятий, утащил ошалевшую птицу с собой, отпустив только на окраине нежданно встреченного города.

Вот там-то он поразвлекался на славу! Гоша бегал наперегонки сам с собой по пустынным улицам. И если ему удавалось найти случайного прохожего, то он не отставал от горемычного до тех пор, пока не валил бедолагу с ног особо резким порывом ветра. Мальчишка крутился волчком на площадях, поднимая выше крыш столбы пыли и расшвыривая мусор по закоулкам. Досталось и всем встречным фонарям. Подхватив с земли мелкий камушек, озорник прицельным порывом метал его в столб, метя аккурат в стекло, за которым прятался огонек. Под звон осыпающегося на мостовую стекла, тут же уносимого ветром в темень улицы, он с наслаждением задувал фитиль и спешил к следующему пятну света. Попутно Каджи устрашающе громко хлопал незакрепленными ставнями окон, громыхал, тряся жестяные трубы водостоков, протяжно завывал в черные провалы печных труб, заставляя жителей городка просыпаться посреди ночи с колотящимися от дурных предчувствий сердцами. Седины в волосах у многих значительно прибавилось.

Напоследок Гоша перевернул вверх колесами пустую телегу, оставленную без присмотра невдалеке от постоялого двора на центральной площади города. Из остатков сена, вывалившегося из опрокинутого транспортного средства, парнишка соорудил массивную бесформенную шапку и нахлобучил её по самые глаза на голову памятника, гордо возвышавшегося на высоком постаменте посреди вычурного фонтана. Каджи облетел вокруг, полюбовавшись на творение рук своих. Он остался доволен: неизвестный ему герой — пышноусый мужчина с чванливым выражением скуластого лица, посылающий из вскинутой вверх ладони пучок молний навстречу врагам-оборотням, застывшим злобно-живописной композицией в прыжке к его горлу — теперь выглядел в соломенной шапке-ушанке, похожей на старое воронье гнездо, крайне нелепо.

Вволю побалакавшись в теплых струйках фонтана, с ленцой вытекающих из оскаленных волчьих пастей, символизирующих окружившую героя стаю, Гоша умчался на противоположный край площади. Там он взвился вверх, по спирали закручиваясь вокруг колокольни, высоко взметнувшейся над мрачновато смотревшимся в темноте собором. Мальчик попробовал каждый колокол и колокольчик на качество звука и даже рискнул сыграть на них какую-нибудь веселенькую мелодию. Но музыкальных талантов у него не обнаружилось, и прозвучавшая какофония могла бы понравиться только авангардистам, панкам, любителям эмбиента да капырам в преисподней. У последних, в их адовом мире, она даже наверняка вызвала бы фурор, но не здесь.

Немножко расстроившись, Каджи оседлал один из больших колоколов, особо понравившийся ему басовитой и в то же время звонкой тональностью звучания, и принялся методично его раскачивать. Тягучие протяжные звуки, похожие на набат, словно жидкий мед, потекли с колокольни вниз. Они сначала затопили площадь, а когда им стало тесно там, выплеснулись дребезжащими языкастыми потоками в близлежащие улочки, расползаясь по городу тревожащим сердца предчувствием надвигающейся беды. А Гоша качался и качался на колоколе безустали до тех пор, пока его крепление к балке (и то, и другое основательно изъеденные временем) не лопнуло. Многопудовая махина, находившаяся как раз на пике взлета, легко перемахнула через ограждение, задев вскользь, и, кувыркаясь в полете, будто акробат бродячего цирка, ухнула вниз. Спустя несколько секунд послышался звук солидного удара: колокол раздробил изрядное количество булыжников на мостовой, но и сам треснул от губы почти до пояска.

Удивленный Каджи плавно перетек на перильца, ограждающие колокольню, глянув вниз. Потом он соткал из своей туманной дымки призрачную фигурку, лишь отдаленно напоминающую человека, и оседлал парапет, в задумчивости уткнувшись подбородком в кулак и вяло болтая ногами. Мальчика неожиданно посетила мысль, недвусмысленно сообщившая, что он теперь может почти всё. И ему сразу же стало невероятно скучно. А затем и грустно. Правда, легкомысленная грусть ненадолго задержалась в гостях, быстро сменившись более серьезной печалью. Гоше определенно чего-то не хватало, чего-то очень и очень важного. Он о чем-то напрочь забыл, но это забытое им настолько существенно, что доведись ему вспомнить, то весь мир перевернется вверх тормашками: черное стало бы белым, добро показало б свое истинное лицемерие, а так называемое зло окажется единственно верной жизненной позицией. И лишь только Серые Наблюдатели так и остались бы неизменно нейтральными ко всему происходящему. Каджи попытался сосредоточиться на последней мысли, тщетно стараясь выудить из закоулков сознания хоть какое-нибудь отдаленное воспоминание о том, откуда он мог узнать о неведомых таинственных наблюдателях за ним. Но так ничего и не смог вспомнить. Скорее всего он просто-напросто нафантазировал невесть что.

Обделенный по части воспоминаний, парнишка взамен получил кое-что другое, заставившее его вновь расплыться бесформенным туманным облаком. Он чутко прислушался. И слова вновь возникли ниоткуда, просочившись слабеньким ручейком в его сознание. Хотя вряд ли это были слова, скорее уж чьи-то мысли. Но и такое их определение вернее всего не соответствовало истине. Он услышал тихий шепот ветра. Так правдивее звучит. Не прошло и минуты, как легкий ветерок вновь прошелестел на пределе слышимости:

— Гошка, ну где же ты? Куда ты мог деться? Это я во всём виновата… Но где бы ты ни был, я найду тебя, и мы вместе…

Шепот прервался тихим всхлипом, больно хлестнувшим по сознанию Каджи.

Вот оно! То важное, основополагающее, мироопределяющее, что выветрилось из памяти, но о чем Гоша должен, нет — обязан был помнить. Мальчик узнал голос ветра, несомненно, принадлежавший Янке. Как он вообще умудрился забыть о ней?! А подружке однозначно требуется его помощь. Да и он сам в ней нуждается не меньше. Короче, им не обойтись друг без друга!

Гоша рванул вперед, ориентируясь на постепенно усиливающиеся всхлипывания, перемежаемые сумбурными обрывками мыслей, не поддающимися членораздельной расшифровке, да клочками воспоминаний. Эти клочки хоть и казались парнишке знакомыми по форме, так как в большинстве памятных событий он принимал самое непосредственное участие, но вот по эмоциональной окраске Янкины эпизоды зачастую существенно отличались от его собственных воспоминаний. Но зато было ясно: Каджи летит в нужном направлении. И он не столько знал об этом, сколько чувствовал.

Сонный город остался позади, и мальчик увеличил скорость полета, покрывая за одну минуту такие расстояния, на которые обычный путешественник потратил бы дни. Но не успел он толком разогнаться, как перед ним возник небольшой замок, примостившийся на плоском приземистом холмике посреди поляны. К входу в цитадель вела узкая дорога, над которой Гоша как раз и летел сейчас. А почти сразу за треугольным зданием начинался лес, густо облепивший невысокий гористый кряж, полукругом охватывающий замок с тыла и флангов.

Юноша облетел крепость вокруг, сканируя своим сознанием исходящие изнутри мысли и чувства Янки. В одном месте они показались ему наиболее сильными и интенсивными. Каджи без стеснения залетел внутрь комнаты через распахнутое настежь окно. И не ошибся. Его лучшая подруга находилась именно в этой комнате замка. Правда, видеть Янку в таком состоянии ему еще ни разу не доводилось.

Девчонка нашлась на просторной кровати под изящно-вычурным балдахином, одетая в длинную, доходящую почти до щиколоток цветастую ночную рубашку из полупрозрачного батиста. Скомканное легкое покрывало грудой вздыбилось у неё в ногах. А сама Лекс уткнулась носом в большую подушку, обхватив ее руками, чтоб не сбежала ненароком, и от души ревела, изредка отпуская пленницу на свободу, чтобы иметь возможность размазать обильно катящиеся слезы ладонью по щеке. Правда, стоит отдать должное колдунье — ревела она хоть и самозабвенно, с упоением, но без истерики и достаточно тихо, чтобы звуки плача не вырвались за пределы богато украшенной спальни.

Именно этот едва слышный плач, а вовсе не интимность обстановки, в которой Каджи довелось застать подругу, так сильно смутили мальчика, что он застыл колышущимся ветерком возле занавесок, едва успев просочиться в комнату. За всё время их дружбы, он только один-единственный раз видел Янку плачущей. Это случилось почти два года назад, когда Гордий Чпок, с которым их компания перманентно враждовала в Хилкровсе, разорвал пополам фотографию родителей близняшек. Но тогда из глаз первокурсницы катились всего лишь крупные слезы обиды и досады, и не было в них нынешней горечи, словно от невосполнимой утраты. И то Гоше в тот раз нестерпимо захотелось собственноручно размазать обидчика тонким слоем по стенам Хилкровса. Размазать — не размазал, естественно, но по наглой физии настучал основательно, чтоб совесть у Чпока очнулась от летаргического сна. На короткое время помогло. А вот сейчас, глядя на безутешную подругу, ему самому вдруг захотелось присоединиться к ней, чтоб реветь слаженным дуэтом. И что хуже всего, кулаки почесать не об кого, разве только о себя самого.

Янка еще раз всхлипнула, прерывисто вздохнула и, оттолкнув от себя основательно промокшую подушку, села, привалившись спиной к высокой дубовой спинке кровати, украшенной фигурной резьбой, неброской инкрустацией и прочими финтифлюшками, символизирующими розочки, тюльпаны и еще множество каких-то неведомых цветочков. Колдунья смахнула с глаз остатки слез, печально перевела дыхание, шмыгнув носом, и неожиданно с силой дернула себя за прядь волос, болезненно поморщившись. А потом она тихо произнесла вслух, слегка хрипловатым голосом:

— Хватит нюни разводить! И нефиг всемирный потоп из слез устраивать. Бывало и похуже, прорвемся. Завтра же нужно начать искать Гошу. Рано или поздно отыщется, как миленький. Куда ему с подводной лодки деваться-то? А вместе мы из любой передряги выкарабкаемся. Так что Апокалипсис местного масштаба временно отменяется по техническим причинам, — девушка ударила кулаком по подушке и грозно нахмурилась. — И если кто-то этим недоволен, особенно Вомшулд, то обращайтесь ко мне лично в письменном виде. Так уж и быть, пойду навстречу: обеспечу недовольного персональным Светопреставлением, уютненьким склепом в самом глубоком мрачном подземелье и бессрочной турпутевкой на жаркие курорты Преисподней.

Лекс даже самую малость улыбнулась краешками губ, что после произнесенных слов выглядело несколько зловеще. Правда, спустя секунду, колдунья вновь уткнулась лицом в ладони, а её плечи вздрогнули от очередного всхлипа.

Каджи наконец-то вышел из оцепенения и легким дуновением ветерка прошмыгнул вглубь комнаты. Приблизившись к подруге, он ласково погладил её по волосам мягкими неспешными потоками теплого воздуха и мысленно произнес:

— Не плачь, Янка. Обещаю, я найду тебя, где бы ты ни находилась. А потом мы вместе вернемся домой…

Юная колдунья встрепенулась и резко вскинула голову, затуманенным слезами взором всматриваясь в полумрак комнаты, освещаемой одиноко горящей свечой на прикроватной тумбочке да призрачным лунным отблеском. Спустя пару гулких ударов сердца серо-голубые глаза Лекс залучились радостью, но словно еще не до конца веря своим ощущениям, она тихонечко и вкрадчивого поинтересовалась:

— Гошка? Ты здесь? Или не здесь? — и уже почти в полный голос твердо приказала: — А ну живо отвечай! Где ты сейчас находишься, боец невидимого фронта?!

При всем своем желании, даже если бы мальчик знал, кто он такой и где сейчас находится, ответить Каджи уже ничего не мог. Его туманную дымку самосознания грубо оторвало от Янкиных волос, приятно пахнущих малиной, и стремительно затягивало в жерло бездонной черной дыры, напрочь лишив способности осмысленно думать, не давая даже пошевелиться, крепко стиснув пустотой со всех сторон, и пресекая малейшие попытки к сопротивлению болезненными ментальными подзатыльниками. И лишь только одна удивленная мысль до сих пор продолжала пульсировать внутри Каджи, после того как он прикоснулся к Янке: «Почему её чувства до краев затоплены тревогой за его судьбу, но в них нет даже и капельки страха за свою собственную участь?». Но уже через короткий промежуток времени искорка изумления угасла во тьме, а Гоша полностью отключился, прекратив свое нынешнее существование.

…Сознание вернулось в тело резко, как нанесенный профессиональным садистом удар под дых, и так же болезненно. Голова парнишки просто-напросто раскалывалась от нестерпимой боли в затылке, словно туда вбили длинный раскаленный гвоздь, а теперь еще и усердно вращали его. Если так и дальше дело пойдет, то мозги расплывутся в черепушке-миксере желеобразной массой. Каджи захотелось застонать погромче, скрежетнуть зубами, скалывая эмаль, чтобы спустить пар, но он с трудом сдержался, ощутив чье-то присутствие рядом с собой. Вместо этого Гоша медленно, словно нехотя, раскрыл веки.

Он лежал на кровати в незнакомой комнате, укрытый одеялом и с холодной влажной тряпочкой на лбу. Сквозь неплотно прикрытые шторы внутрь помещения пробивались косые рассветные лучи, робко ощупывающие стену напротив окна. На лезвии светового клинка нового дня лихо выплясывали вездесущие пылинки. Немощный утренний ветерок слабо колыхал тяжелые занавески в попытке проникнуть внутрь, но его сил еле-еле хватало на то, чтоб донести к изголовью кровати квёлый цветочный аромат, едва уловимый намек на свежесть зеленой листвы, крохотную капельку нежности предрассветных волн озера, изысканный привкус дымка из печных труб да далекий радостный вопль петуха. А вот веселое оптимистичное ржание лошади, прозвучавшее следом, показалось мальчику таким близким, будто конюшня располагалась впритык к его окну.

Каджи, лежавший на спине, вытянувшись в струнку, словно по команде «смирно», осторожно и бережно повернул голову набок, чтобы в деталях рассмотреть остальную часть спальни, и тут же встретился взглядом с той, чьё присутствие ощутил сразу после пробуждения. И едва заново не отключился, настолько сильным оказалось ошеломление. Гоша узнал её сразу, мгновенно, окончательно и бесповоротно.

Она сидела в кресле возле черного зёва камина и выглядела немного уставшей, слегка обеспокоенной и однозначно не выспавшейся. Но, тем не менее, всё равно внешне сохраняла величественное спокойствие, аристократическую невозмутимость и доброжелательную улыбчивость. Довольно-таки странное сочетание внутренней тревожной напряженности и внешней безмятежности, базирующихся на гибко-твердом стержне волевого характера. Но именно у нее (а может быть только у неё) такое сочетание выглядело вполне естественным, даже учитывая, по всей видимости, беспокойно проведенную ночь.

Густые темно-каштановые волосы интригующими волнистыми прядями рассыпались вокруг чуть удлиненного благородного овала лица, ниспадая шелковистым водопадом на открытые плечи. Прямой изящный нос. Самую малость пухленькие чувственные губы приоткрыты так, что за ними виднеется узенькая белоснежная полоска зубов. Тонкие брови изогнуты в немом вопросе, вслух пока не озвученном. Взгляд зелёно-карих глаз, обрамленных неброским нежно-сиреневым макияжем, чуть уловимо насмешлив, хотя и показался поначалу юноше только строгим и требовательным.

— Мама? — хрипло, на выдохе, выдавил из себя Каджи через предательски задрожавшие губы. На глаза мальчика навернулись слезы от внутренне ожидаемого отрицательного ответа, ведь этого просто не может быть. Ему снится их встреча. Или он бредит? А возможно уже умер на радость Вомшулду и всем его серым магам? Да, собственно, наверняка гибель Каджи сам Нотби и подстроил, каким-то хитрым заклятием испортив посох и заставив «Звезду странствий» убить своего владельца взамен перемещения. В него Князь Сумрака метил или в Этерника — не понятно, но попал в Гошу, по собственной дурости воспользовавшегося магическим артефактом без спроса.

— Почему ты так удивлен, сынок? — мягко поинтересовалась Софья Каджи, слегка подавшись вперед. — Ты кого-то другого ожидал увидеть возле своей постели после вчерашнего инцидента? Гоша, ты хотя бы помнишь, что произошло?

Её теплое лирическое сопрано сперва прозвучало в ушах парнишки подобно неземной ангельской песне, а потом пролилось светлым оживляющим дождичком на его душу. Она — не призрак! И не плод его больного воображения. И сам Каджи жив, иначе вряд ли бы так страдал от боли в затылке. Он столько лет мечтал о том, что когда-нибудь найдет своих родителей, которые исчезли невесть куда по милости проклятого Вомшулда, и вот его мечты свершились! Почему и как? Да какая, капырам вилы в бок, ему разница?! Просто судьба над ним наконец-то сжалилась и вывела на нужную тропинку жизни. Возможно в благодарность за то, что он спас от безвинной гибели цепохвоста, отправив чудище в родное измерение? Ведь не зря же умные люди говорят, что ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Так вроде бы пословица гласит?

— И что ты скажешь в оправдание своих поступков? Не молчи.

Гоша не знал, как он должен ответить. Да и должен ли? Интересно, чего он уже успел тут такого ужасного натворить, что ему с раннего утра форменный допрос учинили? Но просто промолчать видимо не получится: мама определенно ждала от него каких-то объяснений, чересчур пристально буравя сына взглядом. А ухоженные пальчики её правой руки едва заметно выбивали незамысловатую дробь по подлокотнику кресла.

— Мам, прости, — виновато буркнул Каджи дежурную фразу маленьких мальчиков, идеально подходящую для оправдания своих неблаговидных поступков в подавляющем большинстве случаев. — Я больше не буду…

— Прости, не буду, — женщина язвительно передразнила сына, поднимаясь из кресла. Она медленно приблизилась к окну и распахнула шторы, позволив яркому солнечному свету затопить комнату до самого потолка, украшенного искусной росписью: белоснежные облака с резвящимися промеж них разномастными драконами. — Я так часто слышала от тебя эту простенькую фразу, что она давно уже обесценилась. Ты, Гоша, прибегаешь к ней, словно к могущественному суперзаклинанию, каждый раз, когда хочешь переложить ответственность на чужие плечи за свои собственные промахи, ошибки, непродуманные решения. И ты почти сразу получаешь прощение, а значит, думаешь, что как бы и не очень-то виноват был. Но в любом случае, твоя совесть мгновенно успокаивается, и ты тут же самоустраняешься от исправления ситуации: кто простил — на том теперь и обязанность устранения последствий… Но хватит с меня! Не в этот раз. Рано или поздно у всех в жизни наступает момент, когда беззаботное детство уходит безвозвратно. Тебя оно покинуло вчера, и отныне будь добр вести себя подобающим образом. Теперь существуют не только твои желания. Так же есть еще такие понятия, как «семейные ценности», «долг чести», «моральные обязательства перед обществом» и «Тропа Судьбы». И с этого утра от них не отвертеться при всем желании… если, конечно, мои слова для тебя имеют хоть какое-то значение.

Софья Каджи, произнеся монолог, оказалась уже на пороге двери, наполовину приоткрыв её. А Каджи, пришибленный непониманием происходящего и одновременно пристыженный, хотя и не знал, чем именно он заслужил подобную нотацию, все же возмутился несправедливостью обвинений. Он же не такой, каким его тут расписали!

— Да чего я такого сделал-то?! Я ничего не помню и не понимаю, за что ты меня ругаешь…

— Не помнишь? Или притворяешься, будто память отшибло? — женщина, резко обернулась, прошуршав подолом длинного платья. В её голосе прозвучали строгие нотки, совсем как у бабушки Ники, когда она отчитывала внука на чем свет стоит за редкие с его стороны провинности. — Я конечно допускаю, что ты сильно получил дверью в лоб, когда подслушивал, а потом еще вдобавок основательно затылком приложился к стене, и для твоего разума столкновения не прошли бесследно. Но не всё же ты умудрился забыть?! Вот и постарайся, Гоша, вспомнить, а потом за завтраком объяснить мне, что ты хотел узнать из подслушанного разговора? Зачем тебе вообще приспичило подслушивать, вместо того, чтобы напрямую спросить о том, что хотел выяснить? А так же я хочу знать, почему ты вырядился, словно простолюдин, в какие-то обноски? Предполагаю, в бега собрался? И тогда мне становится любопытно: если ты намеривался сбежать, то куда именно? В каких краях, по твоему разумению, тебя ожидает более завидная участь? Поверь, мне хочется понять логику поступков своего сына, но как-то не получается… Я не верю, будто ты на всерьез думаешь, что вот так запросто можно сбежать от своей судьбы. Она всё равно тебя настигнет, где бы ты ни находился. А вернее всего, просто не даст сойти на обочину жизни с предначертанной тропы. И шишка на твоем затылке — лучшее подтверждение неотвратимости Предназначения. А заодно она и вполне доходчивое назидание на будущее.

Тут мама мягко улыбнулась краешками губ, дав понять сыну, что он свою утреннюю порцию строгости в воспитательных целях сегодня уже съел, и если еще чего-то не натворит, то весь оставшийся день может лакомиться более подходящими для общения эмоциями.

— Оденься в нормальную одежду, — указательный палец Софьи Каджи, украшенный массивным перстнем, ткнул в сторону второго кресла, — спрячь подальше свое неподобающее тряпьё, и примерно через час спускайся к завтраку. Я распоряжусь, чтобы нам сегодня накрыли в Оленьем зале. И не забудь: всё мои вопросы остались в силе. У тебя еще есть время повспоминать и обдумать свою версию вчерашнего. Ну, а если не вспомнишь ничего толкового, — в глазах женщины сверкнули лукавые искорки, — то имеешь шанс придумать что-нибудь достойное.

Мама ушла, оставив призадумавшегося Каджи наедине с буйством солнечных лучей, бьющих прямой наводкой через раскрытое окно в его основательно покрасневшую щеку.

Два года обучения в школе колдовства не прошли бесследно, отложившись в памяти мальчика пластами знаний, похожими на многослойное пирожное. Гоша закинул руки за голову и пустился в размышления.

Итак, что же он имеет в наличии? Его по неведомой причине занесло в один из параллельных миров, это даже самый тупоголовый огр-второгодник без подсказки понял бы. В Хилкровсе на уроках теории магии Монотонус Хлип неоднократно за два года разжевывал ученикам доктрину множественности измерений. И Каджи прекрасно запомнил из пояснений наставника, что существующим мирам нет числа, а значит и нет предела их многообразию. Одни могут отличаться от его собственного всего на лишний волосок на голове у Каджи N2, в других возможны отличия и посерьезнее, а многие вообще кардинально непохожи. Из всего этого так же можно сделать еще один немаловажный вывод: существуют измерения с Гошей-дубликатом, более или менее похожим на него самого. В каких-то мирах он уже когда-то жил, а в каких-то только еще родится. Но в большинстве плоскостей иномирья его никогда не было, нет сейчас, и отродясь он там не появится. Запутанно? Наверное, но не настолько, чтобы не иметь возможности осмыслить.

Так вот на данный момент Каджи со стопроцентной гарантией находится в одном из тех миров, где его дубль жил своей собственной жизнью. И они наверняка очень похожи, хотя бы чисто внешне и по возрасту, раз мама того Гоши не обнаружила подмену в первые же секунды общения.

Кстати, о подмене. Профессор Хлип что-то упоминал вскользь о том, дескать, в одном и том же мире не могут одновременно находиться сразу два одинаковых объекта, то бишь личности. С большой долей вероятности в момент перемещения происходит именно замена одного другим: ты сюда вламываешься, а «отражение» перемещается на твое место. Это даже зеркальным эффектом Гармаля Щекастого обозвали по имени волшебника-первооткрывателя такого свойства материи-пространства-времени. А вот если порог отличий двух объектов ниже критического уровня в сколько-то там процентов — Гоша, к своему стыду, в детали не вдавался, слегка задремав на том уроке — тогда в отдельно взятом измерении этих самых Каджей может одновременно находиться, как селедки в бочке: сколько впихнешь, столько и будет. Но не в данном случае. И хотелось бы надеяться, что у Янки точно такая же ситуация. Остается лишь найти её, а потом вместе переместиться домой. Можно, конечно, попробовать и прямо отсюда, но он не совсем уверен, что в таком случае они вместе вернутся в свой мир. Лучше не экспериментировать.

А если говорить откровенно, то мальчику сейчас не хотелось торопиться с возвращением. К чему гнать лошадей, если пока никаких опасностей вблизи не наблюдается? И в этом мире у него есть мама и, наверное, папа тоже здесь, хотя пока они еще не встретились. А Гоша так давно и сильно мечтал их найти! Разум, правда, ворчливо возмущался, упрямо долдоня Каджи, что эта женщина — не его мама, хотя и очень на неё похожа. И он прекрасно понимал его доводы. Но сердце всё равно едва не выпрыгивало из груди от радости, захлёбываясь в счастливой скороговорке: «Пусть и не твоя мама, но она — мама другого Каджи, настолько на тебя похожего, что вы взаимозаменились. И значит, она тоже должна не сильно отличаться на твоей настоящей. Наслаждайся волей случая по полной программе и не противься судьбе».

А Гоша разве против? Да ни в одном глазу! Естественно, он чуток погостит в этом замечательном измерении, пока Янку ищет. Только нужно постараться держать ухо востро, чтоб не выдать себя по незнанию местных правил, обычаев и прочей мелочи повседневной жизни. А потому придется имитировать частичную, но глубокую потерю памяти от удара головушкой о стену.

Проблемы начались сразу же, едва мальчик стал одеваться, прошлепав босыми пятками до кресла. Одежда сильно отличалась от той, что он носил в Хилкровсе, а уж о магловской и говорить нечего. Наряд, в который ему предстояло облачиться, больше всего походил на средневековое одеяние французского дворянчика. Обтягивающие штаны из добротной мягкой ткани. На поясе они удерживались кожаным ремешком с пряжкой в форме змеи. Если её застегнуть, то получалось, будто она кусает себя за хвост. Сбоку на поясе красиво инкрустированные ножны с небольшим кинжальчиком. Каджи его проверил едва ли не в первую очередь. Оказалось, что настоящий, а не бутафория: палец запросто отхватить можно, если станешь ворон ловить, когда вздумаешь яблочко очистить от кожуры.

Белоснежную рубашку парнишка напялил после долгих пререканий с самим собой. Смущала непривычная пышность, какие-то кружавчики на воротнике, груди и рукавах, и боязнь порвать тонкий, почти невесомый материал. А вот то, что следовало одеть поверх рубахи и вовсе повергло Гошу в шок. Он на вытянутых руках рассматривал камзол, украшенный по краям невероятной вышивкой из тончайших серебристых и золотистых нитей, и с таким обилием пуговок, что полдня потеряешь, пока их все застегнешь. Да ему место в музее на манекене, а не на его плечах!

В приоткрытую дверь просунулась немного лохматая черноволосая головка. Девчушка лет девяти мимолетным взглядом оценила обстановку, задержавшись на Каджи, и расплылась в довольной улыбке:

— Ну ты сегодня и копуша, братик! Наконец-то попался! Догоняй… — донеслось уже из глубин коридора, сопровождаемое звонким радостным смехом. — Кто проиграл, с того три желанья…

«В этом мире у меня есть сестра?!» — мысль взорвалась в голове Гоши праздничным салютом, и он, на ходу натягивая камзол, сорвался вслед за малявкой, на радостях едва не врезавшись в косяк двери.