Дедушка и музыка

18

В счастливом настроении я прилег на мат.

Глаза Норда поблескивали в темноте, зеленые, неподвижные, смотрящие в одну точку.

А Норду что музыка? Все-таки это великая догадка насчет влияния музыки на пробуждение правильной информации, то есть совести…

Кибернетика и музыка! Можно расшифровать ход преступления! Вот так всегда случайная догадка приходит на помощь человечеству.

Мысли заскакали у меня в голове, но я заставил себя отвлечься от них, чтобы перед сном на сеновале поразмышлять обо всем как следует. Я прислушался к музыке.

Мне показалось, что в ней было робкое предчувствие победы.

Потом оркестр совсем притих.

«А правильна ли моя догадка? Вдруг — нет?..» И оркестр загремел: «Да! Да! Правильна».

И мне было радостно и странно, что оркестр так удачно подстроился под мое настроение. Тут Норд весело рявкнул.

«Может, музыка успокоила его и он забыл, как спросонья потерял бдительность? И решил, что больше это никогда не повторится. Но у меня-то не от музыки хорошее настроение. У меня — от догадки. Вот если бы я сломал трактор или пропил огурцы, тогда и у меня на душе было бы противно, как у председателя и у Жукова, и так же мучила бы совесть, пробужденная музыкой. А я даже не слышу ее, когда думаю… Надо разобраться логически. Конечно же, люди, которые ходят в консерваторию на концерты, осознают свои ошибки. Но почему тогда мой отец любит музыку? Ведь совесть у него чиста. Я это точно знаю. Или дедушка? Тут что-то не то.

— Шеф! Будем джаз ставить? — прервал мои размышления Жуков.

— Да, коллега, проблем у нас с вами возникает все больше и больше, — сказал я, не заметив, как кончилась симфония.

— «Пятая» — тоже сила! — сказал Жуков с восхищением. — А всего у него девять.

«Ого!» — подумал я.

Когда мы переносили проигрыватель к джазовым грядкам, Жуков старался спрятаться за меня и с опаской поглядывал на дедушку.

— Записывали что-нибудь? — спросил я.

— Темно. Я думал, — сказал Жуков.

— О чем?

— Так… скучно в деревне… убегу в город. Там машины, заводы, а тут — как до нашей эры. Надо в город мотать. Бетховен уже в тринадцать лет композитором стал. Или взять вас… А я что?

Дедушка, как только заиграл джаз, ушел домой.

— Мы еще проведем такие опыты, которые и не снились в городе, — заверил я Жукова.

Вдруг Норд залаял, подбежав к забору.

— Опять танцуют, — сказал Жуков.

Я залез на забор, но не смог разглядеть лиц танцующих, потому что от белых цветов кустарника темнота казалась еще гуще. В ней только белели рубахи парней и оранжевый огонек папиросы метался в такт музыке и, вспыхивая на секунду, освещал склоненное к плечу парня лицо девчонки.

Эта пара танцевала совсем близко от забора и не замечала меня. Я услышал, как девушка мечтательно шепчет:

— Вон — Медведица… Дракон… Персей… Орион… Андромеда, видишь? Мы танцуем на земном шаре… Понимаешь? А вокруг небо. Голова кружится, кружится… вон Лира… не прожги мне платье.

— Ах ты, моя Андромеда! — басом сказал парень и откинул в сторону сигаретку. Огонек мелькнул в темноте и упал недалеко от меня, зашипев в росе.

«Странно, — подумал я, усмехнувшись, — дрыгают ногами, а сами о звездах думают. Какое тут влияние джаза?»

Было уже поздно. Мне не терпелось поскорей залезть на сеновал и перед сном обдумать как следует факты, противоречащие моей основной догадке о влиянии серьезной и легкой музыки на людей.

Только я не выдержал и рассказал Жукову про снабженца.

— Скорей бы завтра! Неужели он выступит на собрании? — удивился Жуков.

— Только никому ни слова, — попросил я.

Пока играли фокстроты, танго и вальсы и самбы и ребята танцевали, я засмотрелся, склонившись над грядкой, на тонкие, едва заметные на темной земле стебельки гороха и чувствовал ни с чем не сравнимое волнение, как будто стоял на пороге тайны.

Ведь происходит что-то! Происходит! Новые колебания будоражат ДНК и РНК или еще что-нибудь. Темно, а молекулам, наверно, весело от музыки, как от солнца, и клеток становится все больше и больше… Если бы я мог заметить рост стебелька и листьев! Вот! Вот! Они растут прямо на глазах, как в кино!.. Нет. Это только кажется…

— Есть что-то охота, — Жуков вытащил из-за пазухи кусок черного хлеба, два крутых яйца, и у меня первый раз в жизни при виде еды потекли слюнки.

Мы поделились с Нордом, нашли на ощупь лук и укроп, и было здорово, как никогда, есть согревшийся за пазухой хлеб и чувствовать, как терпко щекочет в горле от запаха укропа и сладко сводит скулы от нежного вкуса мокрых стрелок зеленого лука.

— Зря вы, коллега, сердитесь на деревню. Вот Пушкин писал: «Приветствую тебя, пустынный уголок, приют спокойствия, трудов и вдохновенья…» Я это начинаю понимать, — сказал я.

— Какие здесь для меня труды и вдохновенья? Одно спокойствие, — возразил Жуков.

Он ушел, а Норд неслышно бежал за ним.

«У, какой длинный и полезный день!» — подумал я, улегся в свое гнездышко на сеновале и, не успев ни о чем поразмышлять, сразу же уснул.