Дедушка и музыка

31

Потом мы перешли широкую просеку, по которой шла высоковольтная линия. Норд подбегал к железным опорам и лаял на гудящие провода, а просека прямо была белым-бела от звездочек земляники, как будто Млечный Путь тянулся по темному лесу.

— Скоро выйдем к Большим лугам, — сказал Жуков.

Лес незаметно кончился. Перед нами все в цветах — синих, белых, красных — раскинулись Большие луга.

За ними на невысоком пригорке стояла деревянная церковь. Сначала казалось, что до нее рукой подать.

Но мы шли, шли лугами, а видны были только четкие очертания двух маковок на фоне неба.

Наконец мы подошли совсем близко и увидели Риту с археологом. Я присел на лужок, вглядываясь в церковь и стараясь понять, почему она — застывшая музыка.

Церковь слегка покосилась и была серо-серебряной, как елка. Одна большая круглая маковка поднималась над двумя ступенчатыми скатами крыш, а другая, маленькая, венчала четырехгранную башенку с широкими круглыми карнизами. Башенка держалась на восьми столбах, обитых наполовину досками, а в просветах между столбами голубело небо.

— Это — колоколенка, — сказал Жуков.

А мне она казалась головой воина в шлеме и кольчуге до самых голубых глаз, и вместо музыки я почувствовал время — целые века, которых раньше, даже тогда, когда я смотрел на фотографии римских развалин, никак не мог себе представить.

Я бы не мог словами рассказать об этом чувстве ни себе, ни другим. От него просто мурашки побежали по коже, и я, не отрываясь, смотрел на деревянное чудо. И вспомнил, как отец, пытаясь приучить меня слушать музыку, говорил: «Ты слушай, и все. И если побегут мурашки по спине, значит, музыка тебе понравилась».

Но у меня раньше почему-то ни разу по спине не бежали мурашки.

— Пошли! — растолкал меня Жуков. — Ты им скажи, я не знал, что срываю дранку с этой… застывшей музыки… да я и сам скажу…

Подойдя к археологу, я прямо спросил у него:

— Почему архитектура — застывшая музыка?

Археолог развел руками.

— Это, Егор, объяснить невозможно.

— Всегда так говорит, — шепнул я Жукову, — а потом не остановишь.

— Присмотритесь! — сказал археолог. — Чуете, какое совершенство пропорций? Я сказал «чуете» потому, что зодчие не проходили пропорций, как мы, в школе и в институте, а чуяли, чуяли! У них было художественное… высокохудожественное, — он начинал расходиться, — гениальное чутье! Смотрите, какая тонкая, и скромная, и соразмерная игра плоскостей, и сфер, и окружностей, и углов, и горизонталей, и вертикалей! И все это сливается в одну гармонию. А дранка на кровле, словно рябь на озере! А окна? Кроткие, как глаза! — он смотрел то на Риту, то на церковь, а мне было и жалко его, и смешно. — Приглядитесь! И я, и вы знаем в тысячу раз больше, чем наши предки, но чутья у нас не прибавилось. А если в нас вообще нет чутья, то вот такие прекрасные творения рождают его! Да! И учтите, друзья, ученым при проведении опытов тоже необходимо художественное чутье. Как Лебедев взял и взвесил свет? А? Чуете?

— Чуем, раз по спине бегут мурашки, — сказал я, хотя многое из того, что сказал археолог, не понял.

— Между прочим, я вам пришлю почитать книжку. Чуять важно, но и понимать нужно учиться. Я сам, дубина, не сразу все понял. А это… оттуда? — спросил археолог Жукова, заметив наконец связки дранок.

— Угу, — буркнул Жуков. — Я помогу ремонтировать. Не бойтесь.

А дедушка тесал бревно. Тесал так молодо и ловко, словно ему не было семидесяти с лишком лет.

«Вах! Вах!» — щепа отваливалась от бревна большими кусками, а дедушка поплевывал на руки и, играючи топором, обравнивал бревно — только перышками летели мелкие щепки.

— А-а… Жуков? — сказал он, увидев нас. — Ну, я вам, лоботрясам ученым, сейчас найду работу. Ты, Егор, мне тут поможешь, а ты на кровлю полезай. На круги своя. Дел много, сюда, говорят, туристы скоро повалят. Ты, Егор, не сгори. Не жадничай на солнце.

Жуков полез на крышу.

Норд, набегавшись, лежал в тени, высунув язык, и смотрел, как Рита что-то записывала в тетрадку.

— Егор! — позвала она меня. — Подержите, пожалуйста, рулетку. Куда это скрылся мой восторженный шеф?

— Вы на практике? — спросил я.

— Да. Я в архитектурном. Учусь чуять, — сказала Рита.

Тут я и брякнул из любви к опытам и из уважения к археологу, если уж у него не было решительности смоделировать чувство.

— Вот вы сказали, что я большой знаток человеческой души. Так?

— Да. Я это искренно. А что? — удивилась Рита.

— Тогда, что же вы не чуете? — возмутился я. — Из-за вас некоторые не верят, что в будущем можно будет смоделировать чувства в электронной машине. Они говорят: «Какие там к черту машины, если человек не сможет смоделировать свое чувство в другом человеке!» Понимаете, что такое моделировать? Вот скажите, почему у вас нет ответного чувства? Почему?..

Вдруг Рита, не дослушав меня до конца, расхохоталась, присела на завалинку, схватившись за сердце и закрыв глаза. Время от времени она переставала смеяться, но, взглянув на меня, закатывалась снова.

Я бросил рулетку от обиды и хотел сказать: «Только не думайте, что это я вас полюбил», — но тут послышалась музыка и к нам подошел археолог с транзистором на плече. Подумав, что Рита рыдает, а у нее и вправду по щекам уже текли слезы, он испуганно дотронулся до ее плеча и спросил:

— Что с вами, Рита? Сердце? Что с вами? — голос у него дрожал.

Рита встала, взяла его под руку, но не могла сказать ни слова, задохнувшись от смеха, который, наверное, я, сам того не желая, смоделировал в ней.

«Ну, говори! Говори! — думал я про себя. — Она же дала тебе лапу… то есть руку… и будьте друзьями навеки!»

Я с досадой отметил, что мне совершенно непонятно все, происходящее с ними, и был растерян. «Много еще неясного для меня в мире. А я, дурак, думал, что мне все ясно!

А из транзистора летела музыка. И было как-то странно, что я стою вот здесь, у чудесного памятника старины, пережившего века, как будто на машине времени перенесся в прошлое, и тут же и транзистор, и мучающийся археолог, и Рита, радостно смотрящая на него, и музыка, может быть, старая, а может быть, сочиненная живым композитором.

«Наверно, сочинять музыку, от которой у людей и у меня по спине бегут мурашки, тяжелей, чем конструировать роботов разных марок. Потому что роботы устареют, а музыка не умрет в самых далеких веках!» — подумал я и пошел помогать дедушке.