Дело Марины Мнишек

ГЛАВА 5

Полковник считал, что в милицейской форме появляться в типографии не стоит, поэтому сначала они заехали к нему домой, «Волга» остановилась у крайнего подъезда пятиэтажного серого здания на углу улиц Дзержинского и Советской.

Искаков извинился, что не может сейчас пригласить Валентину к себе: он живет вдвоем с сыном, а сын радиолюбитель и как раз собирает новый транзисторный приемник — Искаков не уверен, что квартира имеет надлежащий вид.

Валентина рассмеялась.

— Не переживайте, полковник. Извиняю — и подожду здесь.

— Знаете, о чем я сейчас подумал, Валентина Дмитриевна?

— Нет.

— Вы настоящий джигит, Валентина Дмитриевна.

— У меня отличная память и я настоящий джигит — так недолго и зазнаться!

Полковник ушел, а она опустила стекло и высунула голову из кабины. Она поймала себя на том, что продолжает тихонько смеяться, и забеспокоилась, что водитель заметит. У подъезда росла молоденькая березка, Валентина сделала вид, что загляделась на нее, ветра совсем не было, и глянцевые листочки на деревце не шевелились. Валентина подумала, что вот опять она не нашла верного ключа в разговоре с полковником, но огорчаться ей не хотелось, наоборот, хотелось подурачиться, побузить. На дальнем балконе на третьем этаже увидела она — блеснул ослепительный голубой лучик: это мальчонка в тюбетейке, разложив на перилах локти, наводил на нее карманное зеркальце. Она подождала, когда теплый зайчик коснулся ее щек, и скорчила смешную рожицу. Мальчик засмеялся, а зайчик соскочил на землю, прижался к колесам «Волги».

Из подъезда вышли двое ребят, по виду десятиклассники. Один — широкоплечий, с мускулистыми руками и с ежиком черных волос на круглой голове, второй белобрысенький, в очках в золотистой оправе. Нетерпеливо отбросив косую челку, белобрысенький достал из брюк блокнот и начал что-то быстро рисовать в нем, потом протянул товарищу. «Ежик» — так Валентина назвала про себя первого из ребят — заглянул в блокнот, мотнул круглой головой и тотчас зажмурился — в глаз ему попал солнечный зайчик. Он поднял голову, но мальчонка на балконе уже успел нагнуться, над перилами торчала только его пестрая тюбетейка. Валентина прыснула.

«Ежик» и белобрысенький как по команде оглянулись на нее и поспешно завернули за угол.

— Полковника нашего сынишка, — пояснил водитель «Волги». — Кавалер уже.

— Какой же из них? — с любопытством спросила Валентина, хотя сразу же подумала о «Ежике». Но молодым Искаковым оказался белобрысенький.

— Совсем не похож на отца, — Валентина пожалела, что не разглядела как следует сына полковника.

— Да, на внешность он в мать-покойницу, беленькая она была. — Водитель снял форменную фуражку и вытер ладонью загорелый, в глубоких морщинах лоб. — Голова у парня что надо, головой он в полковника… Ка-ва-лер!

Валентина подумала, что когда она родилась, полковнику было столько лет, сколько его сыну сейчас… Он был уже «кавалером». (Подумала легко, больше по инерции, она не восприняла сына Искакова «уже кавалером» — он был умненький, серьезный, но мальчик).

В подъезде появился Искаков в белой тенниске и легких светлых брюках.

— У-ух! — удивилась Валентина.

— Что «у-ух»? — спросил улыбаясь полковник, влезая в машину.

— Вот вы, оказывается, какой молодой!

— А что, считаете, если седой, — так уж в тираж?

— Теперь не считаю.

— Значит, раньше считали? — полковник засмеялся. — Стрела ваших слов сразила птицу моей самоуверенности! Поехали, Клименко.

— Мы видели сейчас вашего сына, — сказала Валентина.

— А-а!.. Подал документы в радиотехнический. Ему бы сейчас к экзаменам готовиться, а он целый день возится с приемником, еле выгнал на улицу подышать…

«Полковник снял форму и совсем переменился», — подумала Валентина. Может быть, дело в том, что форма все же напоминает окружающим, что человек в ней при исполнении обязанностей?.. (Валентина не знала, что у полковника сегодня просто перестала, наконец болеть печень и чувствовал он себя поэтому молодым и счастливым).

На Тимирязевской Искаков остановил «Волгу» и предложил пройти к типографии пешком. Валентина и полковник свернули в ближайший переулок и вышли к центральным воротам Зеленого рынка.

— Фальшивые деньги, переданные нам Госбанком, были обнаружены в выручке вот этого гастронома, — полковник показал на зеркальные витрины трехэтажного продовольственного магазина рядом со входом на рынок. — И еще в кассах универмага «Колос». Механика, надо полагать, была такая: фальшивомонетчики расплачивались своими деньгами на рынке, покупали что-то у колхозников, а те, ничего не подозревая, отправлялись в магазин за покупками.

Полковник и Валентина пересекли улицу и вошли в новое многоэтажное здание Дома печати: здесь помещались редакции почти всех местных газет и журналов, здесь же находилась и 2-я типография.

Полковник на секунду задержался в вестибюле у доски-указателя и направился к лестнице.

— Сейчас мы узнаем, закаленное ли у вас сердчишко, — сказал он и стал легко подниматься, шагая через несколько ступенек сразу. Уже на третьем этаже Валентина задохнулась и отстала.

— А-а! — полковник засмеялся. — Что вы не сказали сразу? Пойдемте тише.

Типография была на пятом этаже. Стрелки, прибитые к стенке, указывали: «Цех цинкографии», «Наборный цех». Они прошли к наборном цеху. Полковник толкнул дверь и пропустил вперед Валентину.

Цех помещался в трех просторных, следующих друг за другом светлых залах. Вдоль стен в два ряда стояли наборные машины, похожие на поставленные на дыбы гигантские пишущие машинки (сравнение Искакова), за клавиатурой каждой из них сидела женщина, что-то быстро печатала, внимательно вглядываясь в листы бумаги, прикрепленные к машине.

В конце третьего зала была дверь с белой глянцевой картонкой: «Начальник цеха тов. Сиро́та И. И.» Валентина и полковник вошли в эту дверь.

В маленькой комнате с темно-зелеными масляными панелями за старым письменным столом сидел плотный человек с густой, но не длинной черной бородой, аккуратно подстриженной. Когда Валентина и Искаков вошли, он просматривал какие-то бумаги.

— Можно? Если не ошибаюсь, товарищ Сирота? — спросил полковник.

— Он самый.

Полковник представил Валентину и назвал себя:

— Искаков.

— Садитесь, — начальник цеха показал на стулья у окна. — Чем могу?..

Полковник протянул ему свое удостоверение. Сирота внимательно прочитал — на лице его отразилось недоумение, но потом будто что-то понял, невесело усмехнулся.

— Полковник МВД… Зачем же вы пожаловали в нашу контору? — он спрашивал, но удивленная Валентина была почти уверена: Сирота знает, зачем «пожаловал в контору» полковник.

— У вас работает наладчиком Ушаков Павел Васильевич…

Начальник цеха кивнул головой.

— Я так и подумал.

Валентина вся подобралась.

— Почему вы подумали? — спросил полковник.

— Потому что милиции у нас интересоваться больше некем.

— Что вы имеете в виду?

— То, что вы знаете… Не больше того, что парень отсидел в тюрьме пять лет… Или есть еще что-нибудь?..

«Вы знаете…» Валентина перевела взгляд на полковника: он, конечно, сделал вид, что знает (она тоже старалась «делать вид», но в душе была потрясена!).

— Что вы можете рассказать об Ушакове?

— Что вас интересует?

— Например, что он представляет как работник?

— Хороший работник. Аккуратный, знающий, от дела не увиливает, плохого ничего не могу сказать… Рисует, как художник — видели, может быть, в первом зале у нас стенгазета висит, он рисовал.

— А сейчас он где?

— Во вторую смену будет.

Валентина внимательно приглядывалась к начальнику цеха. Ей нравилась его доброжелательность, спокойствие, степенность. Первое, что он сказал об Ушакове, было то, что Ушаков аккуратен. Старик, видно, и сам очень аккуратен: на столе ничего лишнего, только стопочка бумаг, синий халат отглажен, под ним белая рубашка и галстук. Аккуратный старик, а лицо совсем простое и руки со следами въевшейся краски. «Наверное, выдвиженец, из старых наборщиков», — решила Валентина.

— Как к нему относятся люди? — продолжал полковник.

— Нормально относятся. Что сидел — о том, конечно, никто не знает. Начальник отдела кадров просил меня не распространяться об этом. А я что — молчу, тем более работник хороший. Мало ли что могло быть в жизни — по молодости всякое случается, а потом в биографии пятно.

— С кем-нибудь дружит? Особо? Может быть, выпивает?

Сирота весело хихикнул.

— С кем выпивать-то? У нас в цехе все женщины. Нет, не выпивает, не видел… А вот, что в свободную минуту с книжками сидит, это я знаю. В техникум полиграфический готовится.

«Вот и книжкам объяснение», — подумала Валентина. Эх, надо ей было самой позвонить Ушакову, отругать — и на том делу конец. А она…

— Но с кем-нибудь он все-таки дружит, кого-то выделяет?

— Да он только второй месяц работает. Вроде пару раз видел его с Сидоровой Людмилкой… Людмилой Степановной, — поправился начальник цеха. — В столовке за одним столиком сидели, и на остановке троллейбусной видел как-то… наборщицей она у нас, как выйдете, вторая машина слева, молоденькая такая, с косицами… А что он, Ушаков, натворил?

«Это я натворила!» — подумала про себя Валентина.

— Нет, ничего он не натворил, — сказал полковник. — Пусть работает спокойно… Спасибо вам, товарищ Сирота, за беседу.

— Значит, и правда ничего?

— Ничего! — Полковник засмеялся.

— Тогда хорошо. А то бы жалко парня!

Они пожали руки, довольные друг другом.

Когда Валентина и Искаков вышли из кабинета, Валентина украдкой взглянула на вторую машину слева — светленькая девчонка с остреньким подбородком и рыженькими косичками-хвостиками («Лисичка», — подумала Валентина) проворно бегала пальчиками по клавиатуре.

— Я виновата! — сказала Валентина, когда они вышли на лестничную площадку.

— Проверить надо было, — ответил полковник.

— А почему мы не пошли сразу в отдел кадров, тогда бы нас не застало врасплох прошлое Ушакова?

— В отделе кадров никого не было.

— Вы думаете? Откуда вы знали?

— Когда мы поднялись на пятый этаж, какая-то женщина с папкой толкнулась в дверь отдела кадров, а дверь заперта.

Они возвратились на Тимирязевскую, сели в «Волгу». Водитель доложил, что полковника несколько раз спрашивали, — он показал на висевшую в кабине телефонную трубку.

Полковник взял трубку и назвался «пятым». В трубке что-то ответили.

— Сообщите майору Пахомову, сейчас буду. — Полковник повесил трубку. — Плеханова, 134. Пожалуйста, побыстрее. Едем на квартиру пострадавшего, — объяснил он Валентине. — Сейчас там наши производят обыск.

Дом на Плеханова, 134 был из новых крупнопанельных, на лестнице застойно пахло сыростью и плесенью. На площадке третьего этажа стояли несколько человек, как видно, жильцы этого дома. Заслышав шаги, они примолкли, повернули встревоженные и любопытные лица навстречу Искакову и Валентине.

Полковник и Валентина поднялись этажом выше.

У дверей 102-й квартиры дежурил пожилой милиционер, узнав полковника, он пристукнул кирзовыми сапогами и козырнул.

— Не заперта, товарищ полковник, — милиционер толкнул дверь, она открылась.

Квартира, куда они вошли, была однокомнатной, против входной двери, прямо через небольшой коридорчик находилась сама комната; дверь в нее сейчас была распахнута, коридорчик, уходивший налево, заканчивался застекленной дверью в кухню, — Валентина хорошо знала эту планировку. У нее самой была точно такая же квартира.

В комнате находились майор Пахомов, Есенов и Волынский, слева от окна стояли рядом крашенная белой краской табуретка и венский стул — здесь сидели моложавая женщина в пестром ситцевом платье и суровый мужчина средних лет. Как потом она узнала, это были соседка и домоуправ, приглашенные присутствовать при обыске понятыми.

Мебели в комнате почти не было — у одной стены стоял фанерный платяной шкаф, его сейчас осматривал Волынский, у другой — старая никелированная кровать, с четырьмя большими шарами-украшениями. Постель на кровати была скатана, а на матрас сложены пальто, костюм и другая одежда — по мере осмотра Волынский, видимо, переносил сюда содержимое шкафа. Есенов и Пахомов сидели с двух сторон большого, покрытого светлой клеенкой стола, придвинутого к окну; над головой Пахомова висела пустая книжная полка, об нее он с громким стуком ударился, вставая при виде входившего полковника.

— Не везет тебе сегодня со мною, Пахомов, — засмеялся полковник.

— У-у, работа! — майор потирал ушибленную макушку, но улыбался.

— А-а, чувствую, что у тебя не одни невезения — в чем-то и повезло? Ну, показывай.

— Вот, — майор показал на стол, где стояли два чемодана — один выкрашенный в коричневый цвет, фанерный, другой обитый коричневым дерматином, изрядно потертый. — Когда вошли, стояли рядом, посреди комнаты, оба запертые — бери и уноси.

— И что же в этих красавцах?

Майор молча поднял крышку фанерного чемодана — полковник и Валентина заглянули внутрь.

— Та-ак… — протянул полковник.

В чемодане находились, переложенные газеткой, чтобы не стучали при переноске, металлические баночки с яркими этикетками — «гуашь», «парижская зелень»,«умбра», картонки с набором перьев и кисточек, баночка с лаком, пузырек с этикеткой «Растворитель». Кроме перьев и кисточек в картонке лежала еще лупа.

— Все понятно, — сказал полковник.

— А это, чтобы стало еще понятней. — Майор поднял картонку и вытащил из-под нее старую папиросную коробку «Казбек». В ней лежало что-то завернутое в черную тряпицу. Майор осторожно развернул тряпицу.

— Ну что ж, ну что ж, майор… Время раскрыло уста, и крики «поздравляем» донесло до высшей точки созвездия Большой Медведицы.

На ладони у Пахомова лежала форма — та самая форма, с которой печатались фальшивые десятирублевки — серия 001418, номер 161721.

— А во втором чемодане?..

— Картонка с заготовками бумаги, запас папиросной бумаги и еще станок… самодельный, для прессовки бумаги. — Майор открыл второй чемодан. — Видите, даже с манометром.

Полковник попробовал приподнять станок.

— Тяжеленный.

— Да, далеко не утащишь — руки оторвешь.

— А судя по всему, хозяин приготовил чемоданы куда-то уносить, — заметил Есенов.

— Значит, говорите, стояли они посреди комнаты, закрытые и уложенные? — повернулся полковник к старшему лейтенанту.

— Да. Но дело не только в этом. На чемоданах нет никаких следов, по которым можно бы установить личность их владельца, — а ведь всеми этими баночками-скляночками пользовались. Но ни одного отпечатка пальцев, все тщательно протерто! Спрашивается, к чему такая забота об уничтожении следов, если не собираешься чемоданы куда-то уносить?

— Логично. И что же заставило хозяина срочно уносить из дома чемоданы? Когда по городу пошел слух о фальшивомонетчиках, он их не уносил, а вчера решил вдруг унести! Почему?.. Говорите, никаких следов?..

— Если не считать спички — в станке, в щели. Зачиненная с одного конца спичка, в зубах ею ковыряли. — Есенов показал на лежащую на столе на вырванном из блокнота листке спичку — головка ее была цела, не сожжена, зачиненный конец слегка разлохмачен.

— В хозяйстве все пригодится, — одобрил полковник.

Он подошел к висящей на стене у шкафа застекленной фотографии, стал рассматривать.

— Он? — спросил у майора.

— Он самый. В молодости, в годы войны. Лихой сержант.

— Случается.

— Фамилия — Бурак, Александр Павлович. Оказалось, что телефон в записной книжке — его сестры, учреждения ее.

— Молодец Волынский.

— Служу, товарищ полковник.

— Сестра на кухне, Яков Климентьевич с ней беседует, — объяснил Пахомов.

— Валентина Дмитриевна! — окликнул полковник. — Пойдемте познакомимся с сестрой Бурака.

Они прошли на кухню.

Яков Климентьевич — следователь прокуратуры, — наклонив лысую голову, что-то сосредоточенно писал за кухонным столом, сестра Бурака сидела спиной к двери, тоже опустив голову, ссутулившись. Услышав, что вошли, она оглянулась.

— Вы?! — вырвалось у Валентины. Ей было чему удивляться: сестрой Бурака была старушка-библиотекарша, «божья коровка»! Лицо у нее сейчас выглядело осунувшимся и бесконечно усталым. Она тоже узнала Валентину, но не удивилась.

— Здравствуйте, — поздоровалась старушка. «Как ее зовут? — лихорадочно вспоминала Валентина… — Серафима Павловна!»

— Вы знаете Серафиму Павловну? — спросил следователь прокуратуры.

— Знаю, Серафима Павловна работает в городской библиотеке.

— Разумеется… Серафима Павловна, так почему же вы уехали с Западной Украины?

Полковник молча показал Валентине на свободную табуретку, Валентина села.

— Так почему? — повторил следователь.

— Наши родные и, конечно, мы с ними — я и мой брат — перебрались туда перед самой войной. Не успели еще как следует обжиться, друзей-знакомых завести, — война, оккупация…

— Вы это уже рассказывали, меня интересует, почему вы уехали оттуда, причина отъезда?

— Я и рассказываю. Родные наши умерли в годы оккупации. Когда город освободили, брата в армию взяли, я осталась совсем одна…

— Извините, сколько вам было тогда лет?

— Тридцать… Что поделаешь, так сложилось: одна! В этом городе подруга моя жила, подруга детства — Скворцова Полина Авксентьевна, два года назад умерла она… Когда Львов освободили, я ей написала сюда, она ответила. Вот я и переехала. А после войны брат демобилизовался, кроме него у меня никого не было. Тоже сюда переехал. Квартиру потом получил.

Следователь прокуратуры снова наклонил лысину, стал записывать. Серафима Павловна повернулась к Валентине.

— Вот видите, товарищ Архипова… Зря, выходит, вчера я грешила на этого молодого человека, Ушакова… По всему — братец мой страницы вырывал. Э-хе! Говорил: книги товарищу одному беру, а, видно, сам и вырывал. А мне жаловался: ты обрати внимание, кто-то из книг страницы рвет… А кто мог рвать, если книгами только он да Ушаков пользовались?..

Валентина порадовалась, что хоть не выполнила своего намерения: не позвонила Ушакову, не отругала. Впрочем, тогда бы, возможно, эта история прояснилась раньше… Она посмотрела на дверь — полковник уже вышел.

Следователь прокуратуры закончил писать, протянул бумаги старушке.

— Прочтите, пожалуйста, внимательно, если я верно записал, — распишитесь.

Старушка просмотрела бумаги и расписалась.

Следователь собрал бумаги и тоже вышел. Валентина и Серафима Павловна остались вдвоем.

Библиотекарша сидела, опустив седенькую голову, молчала. Валентина не знала, что ей делать. Уйти было неудобно, сидеть и молчать — тоже.

— Может быть, вам принести воды или вскипятить чай?

— Нет-нет, спасибо, милая… Утром пришли из милиции в библиотеку, как раз моя напарница стояла на абонементе, Ольга Васильевна. Она сразу фотографию узнала, меня позвала. Я гляжу и чувствую: ноги подкашиваются. Вижу, на фотографии — брат, но какой-то не такой, нет-нет, не такой… «Брат, говорю, это мой брат!» Оказывается, они уже мертвого фотографировали, потом объяснили — туалет ему сделали. Туалет, понимаете, — а он все равно не такой, я сразу увидела… «Что с ним случилось? — спрашиваю. — Не молчите!»

Из груди ее вырвался стон.

— Боже мой, боже мой, не могу поверить, фальшивые деньги! Он же бухгалтер, понимаете, сам бухгалтер-ревизор, как же это может быть!.. Боже мой, он был такой ласковый, такой благородный. Он был у нас в семье самый младший, общий любимец…

По щекам ее текли слезы.

В этот же день выявились еще два обстоятельства. В три часа позвонил старший лейтенант Митько и сообщил об исчезновении пассажира такси Морозова — на работу он не явился и дома не ночевал. Второе обстоятельство было для следствия не менее важным: Волынский вспомнил — и это подтвердилось, — что точно такие же спички, как обнаруженная в чемодане с прессом (зачиненная лопаточкой, со слегка разлохмаченным концом), он видел в спичечной коробке, изъятой при обыске водителя грузовика Антипова.