Дело Марины Мнишек

ГЛАВА 6

«21 а в г у с т а, поздно вечером.

Вчера слипались глаза от усталости, и я не смогла рассказать о том, как Волынский вспомнил про спички.

Произошло это так: после всех перипетий дня Есенов пошел домой, а Волынский и возвратившийся в Управление Митько пригласили меня в кинотеатр — Волынский сказал, что всем нам нужно отвлечься, рассеяться, а Митько еще и успокоиться (он и вправду был очень расстроен исчезновением Морозова. Немного утешало его то, что Пахомов выписал из паспорта сведения о браке Морозова с некоей Ульяной Тимофеевной, зарегистрированном в городе Камнегорске, да в отделе кадров металлообрабатывающего завода сохранилась заполненная Морозовым анкета — все-таки розыск можно было начинать не с пустыми руками).

Мы отправились в кинотеатр «Луч».

Но посмотреть фильм — показывали новую ленту об Отечественной войне — нам не было суждено. Только пошли первые кадры, как Волынский вдруг вспомнил про спички в коробке, изъятой у Антипова, он отлично помнил, что там были две спички — зубочистки! Мы тотчас возвратились в Управление проверить.

По дороге Волынский позвонил из автомате Есенову, он рассказывал, смеясь, что Есенов чертыхнулся и в ответ заявил ему, что не собирается из-за штучек-фокусов Волынского разводиться с женой.

— Все это литература, — успокоил Волынский. — Никуда он не денется.

И действительно, через четверть часа Есенов тоже приехал в Управление.

Все же нам вчера не удалось провести все полагающиеся исследования: было очень поздно. Но зато сегодня, держа в одной руке спички из коробки Антипова, а в другой — спичку, обнаруженную в чемодане Бурака, Есенов торжественно прочел мне и Волынскому целую лекцию.

(Было это в кабинете научно-технического отдела, среди микроскопов, реторт, мензурок и колбочек, стекол, на которых синим карандашом обведены места с отпечатками чьих-то пальцев).

Лекция Есенова сводилась к следующему: все спички были подвергнуты исследованию — исследован состав серы в головках, состав древесины, исследовали, как они были зачищены. Теперь, утверждал Есенов, определенно доказано, что спичка, найденная в чемодане Бурака, — из коробки, изъятой у шофера Антипова.

— Какие можно сделать выводы? — спросил Есенов. — Выводов можно сделать два. П е р в ы й: спички принадлежали Бураку, Антипов не солгал сегодня, когда на твой вопрос, Волынский, ответил, что коробку со спичками он подобрал на шоссе рядом с потерпевшим, что сделал он это механически, когда увидел, что натворил, — и ему до смерти захотелось закурить. В т о р о й в ы в о д — противоположный: Антипов солгал, спички принадлежали ему, а не Бураку. В этом случае предполагается так же, что Антипов посещал квартиру Бурака и случайно оставил у него спичку.

— В день происшествия Антипов не был у Бурака, — возразил Волынский. — Мы сегодня проверяли, где он был в тот день, шаг за шагом.

— Я не говорю, что он был именно в тот день, — в свою очередь возразил Есенов. — Я говорю о другом: возможны два взаимоисключающих вывода относительно принадлежности спичек — и я считаю, что верен второй, я в этом убежден и сейчас постараюсь убедить вас.

Он достал из ящика письменного стола лист бумаги.

— На спичках-зубочистках имелись следы слюны. Как известно, по составу слюны можно установить группу крови того, чья слюна исследовалась. Так вот, на этом листе — результаты анализа. Оказывается, что группа крови лица, пользовавшегося зубочистками, — не совпадает с группой крови Бурака и, наоборот, совпадает с группой крови Антипова!

Есенов сделал эффектную паузу, он был в хорошем настроении и явно пародировал какого-то ему известного (а может быть, известного и Волынскому) лектора на кафедре.

Но Волынский не улыбнулся.

— Из того, что ты сказал, — ответил он, — можно сделать вывод — спички Бураку не принадлежали. Но из этого не следует, что они о б я з а т е л ь н о принадлежали Антипову — точно такая же группа крови, как у Антипова, и у меня и у тысяч других людей. Завтра мы задержим Морозова — и у него тоже окажется эта группа крови! Кстати, тогда куда обоснованнее предположить, что спички принадлежали именно Морозову, — ведь его связь с Бураком не требуется доказывать! Одну из спичек Морозов мог нечаянно оставить у Бурака, когда посещал его, а коробку со спичками отдать Бураку на шоссе. Бурак, ты помнишь, только собирался закурить…

— Из совпадения групп крови Антипова с группой крови, выявленной при анализе, не следует, конечно, что спички принадлежали Антипову. Но, Волынский, давай возьмем совокупность фактов… Я беру с о в о к у п н о с т ь фактов: коробок со спичками изъят не у кого-нибудь, а у Антипова. Это — раз. Во-вторых, совпадение группы крови. Есть и в-третьих. Ты сейчас вспомнил, что Бурак собирался закурить. Но зачем ему, скажи, нужны были спички, когда у него имелась зажигалка?

Есенов снова открыл ящик письменного стола, достал из него на этот раз плоскую медную зажигалку, щелкнул ею — над фитилем заколыхалось маленькое желтое пламя.

— И работала она у него отлично… Ты изложил свою версию, теперь послушай, как представляю дело я. Антипов вызвал на Северное полукольцо к Новому парку своих дружков — Морозова и Бурака (кстати, понятно, почему вызвал именно к Новому парку: мимо него Антипов должен был ехать на плодоконсервный комбинат). Бурак на встречу прибыл первым, по каким-то причинам Антипов решил Бурака ликвидировать — и когда тот, ничего не подозревая, пошел по шоссе прочь, он сел в машину и сбил его сзади. Морозов появился на месте встречи позже — и все происшествие было для него неожиданностью.

(Сейчас, работая над повестью, я перечитала эту запись в дневнике и поняла, что, восстанавливая по памяти «А н а л и з о с н о в н ы х в а р и а н т о в в е р с и й», я не указала еще одного разбиравшегося тогда варианта — ч е т в е р т о г о: при этом варианте предполагалось, что соучастниками являются потерпевший, Морозов и Антипов; что же касается шофера такси, то он к ним отношения не имеет. В кабинете научно-технического отдела в тот вечер Есенов, опираясь на новые данные, на результаты анализа спичек, как раз и отстаивал этот, четвертый, вариант. — В. А.).

На Волынского доводы Есенова впечатления не произвели. Волынский считал, что его открытие, касающееся спичек, не дает оснований для далеко идущих и категорических выводов, какие делает старший лейтенант. Лично он придерживался мнения, что Антипов — водитель грузовика — не соучастник Морозова, что коробку спичек Антипов действительно подобрал на месте происшествия, а значит эта коробка является тем нужным им следом, который они безуспешно искали и который оставил тот, кто был на месте происшествия вместе с Бураком. Этим «бывшим на месте происшествия» естественнее всего предположить Морозова.

— Антипов — не соучастник? — благодушное настроение теперь покинуло Есенова, он сердился. Он снова стал перечислять: — А коробок со спичками, найденный у Антипова, а группа крови, а зажигалка Бурака, а появление грузовика у Нового парка, а попытка Антипова скрыться?.. Все случайно? Сплошное нагромождение случайностей — неужели ты не чувствуешь?

— Но разве при твоей версии не возникают «почему?» — возразил Волынский. — Ты считаешь, что Антипов и Бурак спокойно вышли на шоссе, — но почему тогда изломан кустарник?.. Или еще: почему: потерпевший лежал на шоссе головой в сторону города…

— Да, так.

— Судя по положению потерпевшего, его позе, по следам на одежде и теле, грузовик ударил его сзади — поэтому ты, конечно, и предположил, что после разговора с Антиповым Бурак пошел по направлению к городу. Но ведь пойти-то он должен был в противоположную сторону, к аэропорту — только там он мог найти такси или сесть на автобус!..

«Лекция» Есенова перешла в спор.

Я не знала, кому отдать предпочтение: версия Есенова казалась мне естественной и убедительной, она многое и без натяжек объясняла, но доводы и возражения Волынского тоже производили впечатление.

Но, говоря откровенно, я тогда не думала об этом. Меня поразило другое: Волынский выступает п р о т и в т о г о, ч т о б ы п р е у в е л и ч и л и з н а ч е н и е е г о о т к р ы т и я, касающегося спичек, а Есенов, напротив, настаивает на версии, которая, если она окажется правильной, п о д ч е р к и в а е т о с о б у ю з а с л у г у В о л ы н с к о г о!.. Я думала о том, что тоже сейчас сделала открытие, и оно для меня куда важнее, чем знание того, кто из них прав в споре…

Я люблю его, я люблю, люблю. Да, я влюбилась — он настолько старше меня, что страшно подумать, — а я влюбилась по уши! Не в Волынского, не в Есенова, не в Митько, — в Него. Я очень рада всегда видеть Волынского, но потому что люблю Его; я рада Есенову и Митько, потому что они работают с Н и м, а я Е г о л ю б л ю! — и тут ничего не добавишь. Такая уж со мной, лейтенант Волынский, случилась литература. «Она его за раны полюбила, а он ее — за состраданье к ним…» Он-то, пожалуй, не полюбил, он добрый, внимательный, он ни о чем не догадывается, ему это и в голову не может прийти. Но он и не должен догадаться!..

Я лежала в одноместном номере гостиницы в Камнегорске, за стеной был номер полковника Искакова. Мы прилетели сегодня утром, и полковник сразу же уехал в Управление внутренних дел. Я думала о том, что он не должен ни о чем догадаться!

В коридоре послышались шаги, потом в соседнем номере щелкнул замок.

Мне показалось, кто-то взял мое сердце в руки и сжал его, как мячик, так, что я задохнулась. Я решила думать о чем-нибудь другом и стала одеваться. Полковника пригласили на консультацию в камнегорское Управление внутренних дел, и он решил сам повидать живущую в Камнегорске жену Морозова (этим выигрывалось время, потому что иначе все равно пришлось бы писать в Камнегорск, просить заняться этим местное Управление внутренних дел).

Мы прилетели в Камнегорск на АН-12, похожем на жирную стрекозу. Он приземлился на летном поле, где-то на самой дальней полосе — к зданию аэропорта нас долго везли на автобусе.

Гостиница, куда нас потом доставили, была пятиэтажная, крупнопанельная. Впрочем, все здания здесь, как я заметила, пятиэтажные, крупнопанельные близнецы, среди них, наверно, легко заблудиться. По дороге в гостиницу мы проехали длинный серый мост через реку, неподалеку от моста река делала крутой поворот, на противоположном берегу посверкивали стеклянными крышами заводские корпуса, дымили кирпичные трубы. Труб было множество, и дым был разных цветов: пепельный с синевой, густой белый, а из одной трубы валил красный дым, как на детских рисунках.

…Мне не просто далась эта поездка в Камнегорск. Редактор не возражал против командировки, но ответственный секретарь — наш Дима Судариков — запротестовал: мы городская газета, сказал он, зачем нам Камнегорск?

— Хорошо, — сказала я. — Дайте творческий отпуск на три дня.

— Это можно, — согласился Дима Судариков. — Но при условии, что за отделом нет задолженности.

— За отделом нет задолженности, мы сдали весь материал на десять дней вперед.

— Такого не бывает, чтобы весь… Проверим по плану.

Когда мы вышли от редактора, Дима сказал, что я не должна на него сердиться, мы городская газета, сказал он, порядок есть порядок!

— Ладно, — сказала я. — Объяснишь это своей теще.

— Ты прекрасно знаешь, что у меня нет тещи, — обиделся Дима Судариков.

Я рассмеялась и махнула рукой — я и правда знала, что у него нет тещи.

…В номер постучали — это пришел полковник Искаков. Я уже была готова.

— Вы обедали? — спросил он.

— Да.

— Тогда поехали. Уже седьмой час.

Внизу ждал «Москвич». Сначала мы ехали вдоль пятиэтажных крупнопанельных зданий, потом миновали мост, но не тот, что утром: труб с разноцветным дымом поблизости не было. Мы как будто попали в другой город. Это и в самом деле был другой — старый город, как пояснил нам водитель, построенный лет двести назад на берегу студеной стремительной Каменки. Дома здесь были кирпичные, одноэтажные, редко двухэтажные, с заборами и крепкими воротами, витрины магазинов на ночь запирались железными ставнями, а под лепным фронтоном одноэтажного ресторана висела желтая мраморная доска с надписью, что здание строили пленные чехи в 1916 году.

Клуб, мимо которого мы ехали, был явно перестроен из купеческого лабаза, а может быть, и не перестроен, потому что перед ним стояла каменная тумба, натуральная дореволюционная театральная тумба для афиш, так что с самого начала, возможно, в этом здании помещалось какое-то зрелищное заведение или купеческое собрание. У клуба толпились люди, а на тумбе висела афиша: в луче прожектора к стене приник человек с пистолетом в руке. «Фильм-детектив, наверно», — подумала я.

После нескольких узких улочек снова пошли пятиэтажные крупнопанельные дома. Они стояли друг от друга далеко, многие из них не были еще достроены и улица, не асфальтированная, была здесь в глубоких разъезженных колеях.

«Москвич» наконец затормозил.

Мы вошли в ближайший подъезд и поднялись на третий этаж. Полковник позвонил в десятую квартиру.

— Кто там? — спросил за дверью женский голос.

— Разрешите.

Звякнула цепочка, дверь открыла женщина лет сорока пяти, полная, высокая, с рубиновыми сережками в ушах. «Пожалуй, она будет выше мужа», — подумала я.

— Вы Морозова Ульяна Тимофеевна?

— Да, Морозова… А что вам надо?

Полковник представился.

— Зайдите, — пригласила женщина, в ее голосе звучало недоумение.

Мы прошли в комнату, довольно просторную и чистую. У окна стоял большой круглый стол под белой скатертью, еще в комнате были орехового дереза шифоньер с зеркалом, диван с вышитыми подушечками-думками, несколько стульев и этажерка. На верхней полке этажерки стояла в рамочке фотография коротко подстриженной девушки, на нижней — третий том «Войны и мира», книги «Дошкольное воспитание» и «Справочник рыболова-любителя». Рядом с дверью в смежную комнату висел репродуктор, сейчас он молчал.

— Присаживайтесь…

— Можно на диван? — спросила я.

— Садитесь, садитесь.

Полковник придвинул стул к столу, женщина села напротив, положила на стол руки. Видно, она только что мыла посуду или стирала: руки у нее были красные. «Интересно, знает она, где ее муж? — подумала я. — Наверно, разошлись, раз живут отдельно».

— Ну что ж… — сказал полковник. — С вашего позволения, Ульяна Тимофеевна, я начну. — Он спросил, давно ли она живет в Камнегорске.

— Я здесь родилась.

— Вы работаете?

— Да. Воспитательницей. В детском саду моторостроительного завода. А что? Что случилось? Я сейчас на больничном. Что-то в детсаду?

— Думаю, что в детсаду все благополучно.

Снова на лице Морозовой отразилось недоумение.

— Это фотография вашей дочери? — полковник показал на этажерку. Морозова оглянулась.

— Да.

— Сколько же ей лет — совсем взрослая?

— Девятнадцать исполнилось. — Женщина побледнела. — Случилось с Леночкой, да? Она учится в Ленинграде на инженера. Что с ней случилось, говорите же!

Морозова в волнении встала.

Полковник тоже встал, поспешил объяснить:

— Извините, Ульяна Тимофеевна, и успокойтесь. К вашей дочери мое поселение не имеет никакого отношения.

Оба снова сели.

— Дочь ваша очень похожа на вас. И ни капельки — на отца… — сказал полковник.

— Почему же, и на отца тоже… — Видно было, что женщина еще не пришла в себя.

— Хорошо, Ульяна Тимофеевна, я вам сейчас скажу, почему мы пришли. Давно вы не живете со своим мужем?

— Не живем? — Морозова испуганно посмотрела на полковника. — Мы с ним не расходились!

— Я спрашиваю не о формальном разводе… Но вы живете в Камнегорске, а он… в другом городе.

— Простите, я забыла вашу фамилию…

— Искаков.

— Товарищ Искаков, здесь какое-то недоразумение. Я Морозова… Ульяна Тимофеевна.

— Я знаю.

— А муж мой — Морозов Антон Мокеевич.

— Да.

— Ничего не понимаю!

В коридоре послышался шум — в замке поворачивался ключ.

— Слава богу, муж пришел.

Морозова сделала движение встать, но полковник предупредил ее, протянул руку: вставать не надо! Он повернулся ко мне и также молча показал, чтобы я пересела на стул у противоположной стены, вероятно, он не хотел, чтобы вошедший из коридора увидел меня.

В комнате наступила тишина.

Слышно было, как открылась дверь, в квартиру вошли, потом дверь захлопнулась, щелкнул английский замок. «Похоже, — с удовлетворением подумала я, — он сам отрезал себе путь к отступлению!»

Полковник неслышно поднялся.

— Уля! Где ты, — позвал громкий мужской голос. — Уля?.. — В дверях появился мужчина… Среднего роста, коренастый… но не Морозов.

Увидев нас, он остановился. В близко поставленных голубых глазах промелькнуло любопытство.

— Извините… Здравствуйте.

— Здравствуйте, — ответил полковник и быстро взглянул на меня, я мотнула головой: не он! Полковник перевел взгляд на Морозову.

— Это мой муж, Антон Мокеевич… Морозов.

Мужчина прошел в комнату и, улыбаясь, подал мне руку.

Было чему удивляться.

— А это товарищи из милиции, — объяснила Ульяна Тимофеевна.

— Из милиции? Что же раы, интересно, натворили?..

— Хотим задать вам несколько вопросов, и только. Разрешите, Антон Мокеевич?

— Пожалуйста.

Но мужчина не успел сесть, в коридоре зазвенел звонок.

— С вашего позволения, Антон Мокеевич, дверь откроет Валентина Дмитриевна, а?

Мужчина растерянно посмотрел на нас.

Я волновалась и не смогла сразу ухватить ручку замка, чтобы крутнуть ее — пальцы скользили. Наконец дверь открылась.

На лестничной площадке стоял маленький худенький старичок в широкой вельветовой куртке, в руках сетка с бутылками молока.

— Здрасте, — сказал он. — А я что-то вас не знаю.

— Я знакомая Ульяны Тимофеевны.

— А я их сосед… Можно?

— Пожалуйста.

— Вот и хорошо.

Старичок прошел в комнату, я вошла за ним. Антон Мокеевич уже сидел рядом с Ульяной Тимофеевной.

— Здрасте, соседи… У вас гости, извините, я на одну минуту. За ключом зашел… Вы сидите, Ульяна Тимофеевна, я знаю где висит. Сегодня, Мокеич, был я в заводоуправлении, все-таки тянет — хоть и на пенсионе. Портрет твой видел в аллее — значит, в передовики вышел!..

Старичок потряс руку поднявшемуся навстречу Морозову.

— А на том — до свидания. Спешу!

— Заходите к нам через часик, Герасим Михайлович, чайку попьем, — пригласил Морозов.

— Зайду. А сейчас поспешу, а то Андрейка вот-вот из школы заявится, надо поесть приготовить.

— Балуете вы его, Герасим Михайлович.

— Внук. Фамилию сохранит!

Старичок, захватив ключ, вышел.

— Смотрю я, правда, недоразумение какое-то… — смущенно сказал полковник (я впервые видела его таким). — И все же… прошу извинить нас, без вопросов нам не обойтись. Теперь тем более… Антон Мокеевич, покажите мне, пожалуйста, свой паспорт.

— Уля, где паспорт?

Ульяна Тимофеевна открыла шифоньер, приподняла на верхней полке стопочку отглаженного белья и достала из-под нее дамскую сумочку.

Она молча положила перед полковником паспорт и снова села.

Полковник взял паспорт. Я не выдержала, подошла сзади, заглянула через плечо — паспорт как паспорт: фотография, фамилия, имя-отчество…

— Вы получили этот паспорт два года назад, Антон Мокеевич? — спросил наконец полковник.

— Два года, кажется… Там написано.

— Написано… Вы обменяли его на старый паспорт? Срок старого паспорта истек, а?

— Ах, вот оно что… Нет, срок старого паспорта не истек, — я его потерял, свой старый паспорт.

— И при каких обстоятельствах потеряли? Это случилось в Камнегорске?

— Здесь, да-да… Не помню уж, для чего он мне был нужен, я таскал его несколько дней в кармане — и потерял.

— Может быть, его у вас украли?

— Не думаю. Я его в бумажнике носил вместе с деньгами, но деньги не пропали. Паспорт я просто, наверно, где-то обронил.

Полковник полез в карман, достал конверт и вынул из него пачку фотографий.

— Антон Мокеевич, я вам сейчас покажу несколько фотографий — если вы найдете среди них кого-нибудь из ваших знакомых, пожалуйста, скажите.

Антон Мокеевич взял фотографии в руки, стал перебирать их.

— Спешить не надо, — попросил полковник.

— Этого человека я знаю, — сказал вдруг Антон Мокеевич и протянул фотографию полковнику.

— Ульяна Тимофеевна его тоже знает?

— Конечно. Это же…

— Секундочку!.. Ульяна Тимофеевна, посмотрите теперь вы.

Искаков забрал у Антона Мокеевича остальные фотографии, приложил к ним ту, что держал в руках, и, как колоду карт, перетасовал.

— Возьмите.

Ульяна Тимофеевна указала на ту же фотографию: человек, изображенный на ней, был ей знаком.

— Положите ее, пожалуйста, на стол.

Я взглянула — на столе лежала фотография пассажира такси, ее пересняли, я знала, с фотокарточки, хранившейся в личном деле на металлообрабатывающем заводе.

— И кто же этот знакомый вам человек? — спросил полковник, он легко, едва касаясь, застучал пальцами по скатерти.

— Токарь один, он работал в цехе с Антоном, — объяснила Ульяна Тимофеевна. — Фамилия его Сибирцев, зовут Семеном.

— А он нам назвал себя Морозовым Антоном Мокеевичем. И предъявил паспорт.

— Ты смотри?!. Значит, паспорт я не потерял, а его украли? Могло быть, могло быть, в раздевалке наши кабинки стояли рядом… Кусай его мухи!

— Зачем это ему понадобилось? — удивилась Ульяна Тимофеевна.

— Теперь я припоминаю… Он как-то быстро, сразу же после моей истории с паспортом, уехал. Уволился и уехал — ни с кем не поговорил, не посоветовался, мы все еще удивились…

— Сибирцев Семен… А как его отчество? — спросил полковник.

— Семен… Семен… Мы его все Сеней звали. Ты не помнишь, Уля?

— Кажется, Геннадьевич.

Сибирцев оказался Семеном Григорьевичем, а не Геннадьевичем. Это мы выяснили на следующий день в отделе кадров моторостроительного завода. Здесь, в архиве, нам отыскали его личное дело, в нем хранилась заполненная собственноручно Сибирцевым анкета, из нее мы узнали также, что Сибирцев уроженец села Березки Тамбовской области.

А вечером мы с полковником гуляли по набережной Каменки. Самолет улетал в час ночи, до отлета оставалось еще уйма времени, все дела были сделаны, машина за нами должна была прийти в двенадцать, и мы вышли погулять по набережной. Ночь, незнакомый город, который мы покинем через несколько часов, пахнущий рекой ветерок — все это настраивало на грустно-лирический лад. Река в этом месте была взята в гранит. В черной воде отражались зарницы, вспыхивающие над заводом на противоположном берегу. Завод находился как раз напротив, правее была уже степь с редкими кустарниками. Сейчас в этой стороне было темно, только где-то далеко светили желтыми окнами два дома — крупнопанельные близнецы начали перебираться и туда.

Полковник держал меня под руку, я чувствовала сквозь рукав его пальцы — чуть повыше локтя, мне было хорошо и спокойно. И было тревожно, потому что я думала о любви. Я думала о многом в эту минуту — о любви, и о том, для чего человек живет, о вечности, я вспомнила, как сосед Морозовых Герасим Михайлович сказал про своего внука, что он «сохранит фамилию». «Самое естественное бессмертие человека — его дети», — думала я. Вспомнила я сына полковника — белобрысенького, в очках, все-таки он был еще совсем мальчик!..

Где-то на реке прогудел пароход — и снова затихло.

Полковник усмехнулся:

— Когда Морозов вошел в комнату, я вначале подумал: похоже, что этот человек только выдает себя за Морозова! Но потом явился сосед, и я понял, что ошибся.

— Булат Искакович, — спросила я, — хотите, я вам признаюсь, что сильнее всего поразило меня тогда на шоссе возле трупа?

— Что же?

— Когда врач-эксперт взял покойника за волосы и стал бесцеремонно устанавливать его голову поудобнее — удобнее для фотографирования… Меня поразило это равнодушие — и не только у врача. Одна деловитость!.. Я понимаю, всем вам приходится встречаться со смертью… Но ведь со Смертью же… со Смертью Человека!

— Наверно, со стороны это так и выглядит, — задумчиво сказал полковник.

Он помолчал.

— Равнодушие и деловитость… — сказал он. — Нет, равнодушие не то слово! Не совсем то… Вы сейчас сами сказали «Смерть Человека» — и оба слова с большой буквы. А ведь в этом ключ! Вы сами, Валентина Дмитриевна, почти ответили на свой вопрос! Великое таинство — Смерть Человеческая, касается каждого из нас, никто к ней не может остаться равнодушным. А теперь… представьте, что вам часто приходится иметь с ней дело. Если каждый раз переживать ее, задумываться над ней, примерять на себя, думать, что и ты умрешь, — да разве вы сможете вести при этом расследование, или если вы врач — продолжать операцию?.. Руки опустятся, с ума сойдешь! Нет, Валентина Дмитриевна, то, что вы назвали равнодушием — не равнодушие! Это самозащита. Человек заставляет себя не думать о смерти, не задумываться над ней — иначе ему не выполнить свой долг живого. Так мне кажется… Возможно, я ошибаюсь, а?

Мы долго молчали.

Потом я рассказывала про Волынского и Есенова, про их спор, в котором каждый из них думал не о себе, а искал истину. Полковник улыбнулся.

— Конечно, они такие и есть, Валентина Дмитриевна, вы в них не ошиблись. Но, судя по тому, что вы сейчас рассказали, спор их тогда был, ну как вам сказать… Вряд ли каждый из них действительно придерживался той крайней точки зрения, которую отстаивал. Мы иногда так делаем, чтобы лучше увидеть все сильные и слабые стороны наших версий…

Снова где-то загудел пароход…

Полковник помолчал, потом заговорил. Он рассказал, как встретился с женой. Это было на турбазе — она должна была назавтра уезжать домой, а он туда только приехал. И они встретились. Он вспомнил, как они лазали с ней на какую-то гору до линии снегов, в потом спустились к подножью, к пшеничному полю — и отдыхали прямо в пшенице. Я слушала, и мне было невообразимо жалко его… и я ревновала к той, умершей.

«Зачем, зачем, зачем мы живем, — снова думала я. — Ради чего мы приходим в этот мир? Не гении — с гениями все ясно, а мы, зачем приходим, зачем пришли?..»

Я стала часто отклоняться от главного. «Дисциплинка!» — как любит говорить Есенов. Да, дорогой товарищ Есенов, не плохо бы тебе напомнить мне о дисциплинке. И я отвечу тебе: — Слушаюсь! Все, что от лукавого — прочь! Надо думать только о главном.

Из сочинения Н. Костомарова «Русская история. В жизнеописаниях ее главнейших деятелей».

(Настало время, — уже пора — начать знакомить читателей с жизнеописанием той, кто дала имя этой повести, — польской шляхеткой, женой Лжедмитрия Первого и женой Лжедмитрия Второго — Тушинского вора — Мариной Мнишек. Я процитирую листки из сочинения известного до революции историка Н. Костомарова — три листка 6-го издания, Санкт-Петербург, 1912 год, — которые хранятся в материалах следствия. Сейчас я процитирую первый листок — в нем описывается свадьба Лжедмитрия Первого с Мариной Мнишек в Москве, а когда позволят обстоятельства, процитирую и оставшиеся листки. Вот оно — это описание):