Дело Нины С.

«Каждая из этих ран могла быть смертельной, – подумал Зацепка, – но решающей стала пуля, поразившая Ежи Барана прямо в сердце».

Если бы Нина С. не взяла вину на себя, комиссар не стал бы с самого начала серьезно рассматривать ее кандидатуру. По его мнению, она не была убийцей. Он бы внимательно присмотрелся к другой женщине, жене убитого, Веронике Баран. Судя по тому, что он о ней уже узнал, она была патологически не способна проявлять чувства, замкнута в себе, черства. Она умела неплохо соображать, что выгоднее всего в данный момент, и, вероятно, ей было на руку убрать с этого света Ежи Барана, поскольку он полгода назад подал на развод. Правда, первое слушание дела пока еще не состоялось, но, зная обоих супругов, можно было утверждать, что шансов, что они помирятся, было мало, потому что коль скоро пан юрисконсульт потратил на что-то деньги, то они должны были вернуться к нему, притом с лихвой. Ну может быть, и он в конце концов просчитался, недооценив своей жены и ее привязанности к материальным ценностям. Несмотря на то что у нее было алиби, комиссар решил не вычеркивать ее из списка подозреваемых. Она ведь могла лично не убивать неверного мужа, а поручить это третьему лицу, необязательно профессионалу. Впрочем, Вероника Баран действовала обычно с исключительной точностью, и комиссар был уверен, что если бы она стреляла, то хватило бы одного патрона.

Она была вызвана на допрос. Комиссар рассматривал ее через стекло, сам оставаясь невидимым. Он подумал, что по ее лицу ничего невозможно прочитать. Это было лицо-маска. Жена погибшего отвечала на вопросы не сразу, поразмыслив какое-то время, короткими фразами. Во время совершения убийства она находилась в Белостоке, это могли подтвердить свидетели. Она была на аэробике, а потом с несколькими знакомыми женщинами отправилась в паб, который покинула около полуночи. Ежи Баран тогда уже был мертв. Однако ей было несвойственно сидеть в таких местах. Обычно после аэробики Вероника спешила домой, где ее ждала младшая дочь. Говорили, что они едва ли не с пеленок были неразлучны, кроме их самих, им никто не был нужен. По-видимому, этот ребенок был зачем-то нужен жене Ежи. Она даже призналась в этом в редкий для нее момент искренности: «Только с Касей я поняла, что такое материнство». Вполне вероятно, ведь тогда, на Сицилии, падая с норовистого коня из бронзы, она не выпустила из объятий своего младшего ребенка.

В конце разговора с комиссаром Вероника спросила, когда можно будет приехать за трупом в морг судебно-медицинской экспертизы.

– Я и мои дочери хотели бы забрать тело и похоронить в семейной могиле, – сказала она тем же тоном, каким давала показания. На ее лице не дрогнул ни один мускул.

Комиссара поразило то, каким образом она выразилась о своем муже. Для нее он уже был лишь телом. Ему в голову неожиданно пришла мысль, что Ежи Баран при жизни тоже был телом, только для другой женщины и совершенно в ином смысле.

В дверях комиссариата появилась дочь Нины С., но не та, которую комиссар Зацепка ожидал.

– Мы вызвали вашу сестру, – сказал он довольно резко. – Что это за игра в кошки-мышки?

– Я и есть та сестра, – улыбнулась молодожавая женщина.

– Паспорт, пожалуйста!

Она порылась в сумочке. Сомнений быть не могло, на фотографии была та же самая женщина, что стояла сейчас перед ним.

– Мы – близнецы, – объяснила она.

– И правда, вылетело у меня из головы, – сказал комиссар, смутившись; настолько по-разному он воспринимал обеих сестер, что подсознательно наделил их разной внешностью.

Но, присмотревшись внимательнее, он убедился, что только на первый взгляд они были идентичны. У женщины, сидевшей с противоположной стороны письменного стола, было что-то такое в лице, что притягивало взгляд. Улыбка? Глаза – умные, внимательные? Ее лицо было живым. Другую дочь Нины С. он не назвал бы красивой или интересной, в этой же, безусловно, было что-то привлекательное, интригующее. Ему вспомнилось ее прозвище – Высокие Каблуки, и он непроизвольно взглянул на ее ноги. Она была на шпильках.

Она как раз положила ногу на ногу и достала из сумочки сигареты.

– Здесь нельзя курить! – бросил он.

– Жаль, мне было бы легче… Начну с того, что это не моя мама должна находиться под арестом, а юрисконсульт Ежи Баран.

– Это уже, пожалуй, невозможно.

– Знаю, и очень об этом сожалею.

– Что он мертв или что нельзя его арестовать?

Она не ответила.

– Я надеялась, что сумею выиграть дело в суде, но, к сожалению, мне это не удалось.

Зацепка не сумел сдержать улыбки:

– Вам не кажется, что лишение жизни – самое плохое из всех возможных наказаний?

«Чувства могут убить. – В голове комиссара включился красный сигнал. – Надо это записать».

– Насколько мне известно, вы с самого начала к нему плохо относились, – сказал он.

(магнитофонная запись) Меня зовут Лилиана Сворович, мне тридцать девять лет, семейное положение: незамужняя, профессия: философ…

– Наверное, все-таки это не ваша профессия, – сказал комиссар, прерывая запись.

– Я окончила факультет философии в Оксфордском университете, я – философ, как и мой дедушка! – настаивала она на своем.

«Тоже мне – философша», – подумал он с некоторой долей ехидства.

А вслух сказал:

– Кажется, вы изучали что-то еще, и ваша работа больше связана с той сферой деятельности.

Женщина бросила на Зацепку разъяренный взгляд.

– Я только проходила переподготовку, а по образованию я – философ.

– Ну ладно, пусть будет так, – смирился он. – Можем продолжать?

(магнитофонная запись) Этот человек, то есть Ежи Баран, источал как будто флюиды спокойствия, вызывал доверие уже одним своим внешним видом. После того как я раскрыла его настоящую сущность, меня часто преследовал один образ, я уже не помню, из фильма или из книги. Там была такая райская птица, которая пела так чудесно, что слушавшие ее люди засыпали в состоянии блаженства. И когда они уже крепко спали, из-за портьеры выходили спрятавшиеся разбойники, перерезали им горло и грабили их. Таким же разбойником был для меня Ежи Баран, и, хотя об умерших следует говорить хорошо или ничего, этот человек – даже мертвый – вызывает во мне самые неприятные чувства. Он разрушает нашу семью даже после смерти. Мама второй раз оказывается в тюрьме, но ее первое заключение было связано с благородной идеей, а это второе…

Комиссар резким движением выключил магнитофон.

– Извините, – сказал он, – это допрос, поэтому прошу вас не произносить здесь речей, а излагать известные вам факты, которые связаны с делом вашей матери.

Молодая жещина была заметно уязвлена:

(магнитофонная запись) Может, начну с начала, с того дня, когда произошла наша первая встреча… Баран приехал с мамой в Лондон. Я немного нервничала, понимая, что мама хочет показать мне своего мужчину, а сестра, явно враждебно к нему настроенная, постоянно пыталась выставить его в невыгодном свете. По ее мнению, мама привезла из Германии картофелину и убеждала всех, что это по крайней мере яйцо Фаберже. Баран яйцом Фаберже точно не был, но не был также и картофелиной. Я получала удовольствие от бесед с ним, он был человеком широких взглядов, прекрасно образованным. Тот вечер, который я с ними обоими провела, запомнился мне как действительно интересный. Кроме того, я видела, как сильно рядом с ним изменилась мама, она будто бы сбросила пятнадцать лет… У нее всегда была какая-то грусть в глазах. С Ежи Бараном эта грусть исчезла. Когда мы на минуту остались одни, она шепнула: «У меня теперь есть то, чего мне не хватало всю жизнь, – чувство защищенности».

Лилиана Сворович машинально достала из сумочки сигареты. – Хорошо, можете закурить, если вам так легче, – разрешил комиссар и подумал: «Надо записать: она всегда делает по-своему! Как тогда, в восьмидесятом году… Если это она… Хотя та девочка была худенькая, выглядела на семь-восемь лет…» Но сейчас тоже никто бы не подумал, что сидящей перед ним женщине под сорок.

(магнитофонная запись)

Ежи Баран опутал нашу семью сетью своих обманов, полуправд и плутовства, и должна признаться, делал он это мастерски! Когда год назад мы пришли к нему с ультиматумом, он сказал мне и моей сестре: «Жду вызова в суд». Мы решили, что именно так и будет, вернее, я так решила. Мама была от этого отстранена, она, как растерянный ребенок, полностью подчинялась моей воле, а сестра живет в каком-то нереальном мире и считает, что все люди хорошие по своей сути, нужно только дать им шанс. Нет, Барану она такого шанса не давала, и это следует расценивать как исключение из правил.

Моя тетка, старшая мамина сестра, всегда утверждала, что мама по натуре борец, но только я знала, насколько она слаба. И какой чувствует себя усталой. Появление рядом с ней мужчины я восприняла с облегчением и искренней радостью. Можно сказать, что я предоставила Ежи Барану кредит доверия. Когда-то я ему, впрочем, об этом сказала – так, как бы в шутку. А он на это:

«А что ты будешь делать, если я обману твои надежды?»

«Только бы ты не обманул маму», – ответила я.

«А если я и ее обману?»

«Тогда я тебя убью».

Он рассмеялся, но мне показалось, как-то неискренне.

Как-то раз пан Б. сказал о себе нечто правдивое. Они были тогда с мамой у меня в Лондоне. Мама на секунду вышла из комнаты, а он взял с блюда сливу: «Посмотри, я как этот фрукт: снаружи мягкий, но внутри у меня твердая косточка… Моя жена в конце концов в этом убедилась».

Да, я живу в Англии, но это не значит, что я удаляюсь от семьи. Мама, сестра и мой сын постоянно присутствуют в моих мыслях и в моей жизни. Я чувствую себя ответственной за них. Знаю, что, поскольку нет мужчины, я должна стать их защитником. Пётр еще очень инфантильный, а кроме того, это творческая натура, которая витает в облаках…

Я решила объявить войну пану Б. Сначала, правда, мне пришлось убедить в этом маму.

«Мы никогда его не обыграем, – сказала она. – Суды – его стихия, не наша. Мы там пропадем».

«Ты хочешь ему отдать все без борьбы? Нажитое за свою жизнь? Дом? Он этого не заслужил», – настаивала я.

Мама посмотрела мне в глаза:

«У тебя есть силы?»

«Да», – ответила я, не колеблясь.

«Ну, будь что будет!»

На следующий день я договорилась с адвокатом. Кто-то его маме порекомендовал. Он выглядел так, как и положено выглядеть настоящему адвокату: высокий, с легкой сединой, в очках. Его звали Ян Еремий Бжеский, принимал он в адвокатской конторе на площади Спасителя.

К сожалению, он нас ничем не порадовал, я говорю «нас», потому что на эту встречу я взяла с собой сестру. Она больше могла рассказать о действиях пана юрисконсульта. Сестра уже давно, впрочем, подавала тревожные сигналы, которыми я, к сожалению, пренебрегала. Я считала, что она настроена против маминого партнера и ей все в нем не нравится, а больше всего то, что он вообще есть.