Дело о непрерывных самоубийствах

1

В этот вечер поезд в девять пятнадцать на Глазго ушел с Юстонского вокзала с получасовым опозданием — через сорок минут после того, как завыли первые сирены воздушной тревоги.

При звуке сирен погасли синие лампы, тускло горевшие вдоль путей. По темному перрону, толкаясь и ругаясь, обдирая друг другу кожу ранцами и чемоданами, почти на ощупь двигались толпы людей, одетых большей частью в мундиры цвета хаки. Голоса не были слышны из-за железного рева локомотивов.

Собственно говоря, особых причин для страха не было. Дело происходило первого сентября, и большие налеты на Лондон еще не начинались. В то время воздушная тревога означала лишь небольшое неудобство, просто где-то гудел одиночный вражеский самолет, а заградительного огня зениток еще не было и в помине.

Молодой профессор истории Алан Кемпбелл, доктор Оксфордского и Гарвардского университетов, работал локтями, с усердием проталкивался сквозь толпу, пытаясь найти свое купе в спальном вагоне поезда. Спальные вагоны первого класса, судя по всему, находились в самом конце длинного состава. Он успел обратить внимание на увешанного багажом носильщика, шагавшего впереди, когда в дверях вагона кто-то зажег спичку, осветив табличку с номерами купе.

Подойдя ближе, он тоже зажег спичку и, убедившись в том, что четвертое купе находится именно здесь, поднялся в вагон. В коридоре едва светились надписи, указывавшие дорогу. Открыв, наконец, дверь своего купе, профессор облегченно вздохнул.

«Неплохая штука — купе первого класса», — подумал он. Это была комнатка из металла с выкрашенными в зеленый цвет стенами, постелью, никелированным Умывальником и высоким зеркалом на двери в соседнее купе. Светомаскировочная штора полностью закрывала окно. Было душновато, но над постелью он заметил прикрытое металлической решеткой вентиляционное отверстие.

Алан сунул чемодан под сиденье и сел, чтобы отдышаться. Он захватил с собой в дорогу какой-то роман и воскресную газету, но едва развернул ее, желчно воскликнул:

— Чтоб ему вечно гореть в аду! Чтоб его… — адресуя свои слова тому, кто был его единственным врагом.

Однако ой тут же успокоился, вспомнив, что у него самого есть все причины для хорошего настроения. В конце концов, ему предстоит недельный отпуск, и хотя с определенной точки зрения его поездку нельзя назвать увеселительной, все же это будут каникулы.

Алан Кемпбелл был из тех шотландцев, которые отродясь не ступали на землю Шотландии. За исключением года, проведенного в американском университете, да короткого визита в Европу, он не выезжал за пределы Англии. Это был 35-летний довольно красивый, хотя чуть полноватый мужчина, любитель книг, серьезный, но не лишенный чувства юмора. Его представления о Шотландии были почерпнуты из романов Вальтера Скотта и книг Джона Бьюкена. К ним надо добавить смутную картину гранитных скал и зарослей вереска да еще несколько легкомысленных шотландских анекдотов, так что шотландцем его можно было считать с большой натяжкой.

Раздался стук, и в дверях показалась голова проводника.

— Мистер Кемпбелл? — осведомился он, бросив взгляд на прикрепленную к двери табличку.

— Доктор Кемпбелл, — не без достоинства поправил Алан. Он был еще достаточно молод, чтобы чувствовать волнение, называя свой титул.

— В котором часу разбудить вас, сэр?

— Когда мы прибываем в Глазго?

— В шесть тридцать, сэр. По расписанию.

— Тогда в шесть часов.

Проводник кашлянул. Правильно поняв намек, Алан уточнил:

— В общем, за полчаса до прибытия.

— Слушаюсь, сэр. Прикажете подать утром чай и сухарики?

— А полный завтрак здесь можно получить?

— Нет, сэр. Только чай и сухарики.

Хорошее настроение Алана начало улетучиваться. Он так спешил упаковать вещи, что не поужинал и сейчас чувствовал, что его внутренности напоминают сжатую гармошку.

— На вашем месте, сэр, я бы сходил в буфет и перекусил, — посоветовал проводник.

— Но ведь поезд уходит через пять минут!

— Не беспокойтесь, сэр. По-моему, так быстро он не отправится.

Решив, что это самое разумное, Алан вышел из вагона. Проталкиваясь в темноте сквозь гудящую толпу на перроне, он попал на огороженную площадку в конце путей. Стоя у буфета с чашкой жидкого чая и парой сендвичей с тонкими, как бумага, ломтиками высохшей ветчины, он вновь бросил взгляд на воскресную газету, и настроение его снова испортилось.

Мы уже сказали, что на всем белом свете у Алана Кемпбелла был один единственный враг. Правду говоря, за исключением одной школьной потасовки, закончившейся синяками и разбитыми носами (тот парень стал впоследствии его лучшим другом), он не мог припомнить случая, когда бы испытывал к кому-либо особую неприязнь.

Врага, о котором идет речь, тоже звали Кемпбелл, хотя, как надеялся Алан, между ними не было никакого родства. Тот, другой Кемпбелл, жил в какой-то глухой дыре — Харпендене, графстве Хертфордшир. Алан никогда не встречался с ним и не знал его, но ненавидел от всего сердца.

Беллок заметил как-то, что нет более жаркого, ожесточенного и забавного для постороннего зрителя спора, чем спор между двумя учеными мужами о каком-нибудь частном вопросе, никого, кроме них самих, не интересующем.

Каждому из нас случалось с улыбкой наблюдать подобные диспуты. Кто-нибудь напишет в почтенной газете или литературном еженедельнике, что Ганнибал, переходя Альпы, проходил мимо деревни, именовавшейся Вигинум. В ответ другой ученый читатель пишет, что деревня эта называлась не Вигинум, а Бигинум. Через неделю первый вежливо, но довольно ядовито выражает сожаление по поводу невежества автора письма и просит разрешения представить доказательства своей правоты. Тогда второй отвечает, что сожалеет о том, что господин NN забыл о хороших манерах, но, несмотря на это, он считает своим долгом добавить… И так далее. Иногда перебранка тянется два-три месяца.

Нечто подобное случилось и с Аланом Кемпбеллом, смутив его покой.

Алан Кемпбелл был доброй душой, никому не желавшей зла, но по временам он писал рецензии на книги по истории в одной уважаемой воскресной газете. В середине июня редакция прислала ему толстый труд под названием «Последние дни Карла Второго», посвященный политическим событиям периода 1680–1685 годов и подписанный К. И. Кемпбелл. Рецензия Алана появилась через неделю и содержала, между прочим, следующие слова:

В пятницу Алан вернул книгу в редакцию и забыл о ней, но ровно через девять дней в газете появилось адресованное ему ответное письмо из Харпендена, Хертфордшир. Оно заканчивалось так:

Это уже вывело Алана из равновесия.

Алан полагал, что ответ ему удался, более того, был просто сокрушительным.

Однако змея из Харпендена нанесла удар ниже пояса. Новое письмо после разбора ряда известных портретов заканчивалось так:

Дочитав письмо, Алан подпрыгнул от ярости. Задело не сомнение в его исторических познаниях, а скрытый намек на то, что он не разбирается в женщинах — как оно и было на самом деле.

«К. И. Кемпбелл неправ, — думал Алан, — и отлично понимает это, а потому, как водится, пытается затуманить главный вопрос второстепенными подробностями».

В довершение всего в диспут ввязались многочисленные читатели. Письма сыпались градом. Какой-то полковник писал, что его семье уже много поколений принадлежит портрет, изображающий якобы герцогиню Кливлендскую, и там у нее волосы шатенки — не то чтобы светлые, но и не слишком темные. Какой-то ученый требовал, чтобы они точно сформулировали, что понимают под словом «полный», и было ли тело герцогини таковым по современным понятиям.

— У нас давно не было такого отличного материала, — сказал редактор газеты. — Только бы они проделали.

Диспут тянулся весь июль и август. Несчастная возлюбленная Карла Второго вновь стала почти такой же известной, как при жизни, и ее анатомия обсуждалась во всех подробностях. В диспут вмешался еще один ученый, доктор Гидеон Фелл, находивший, казалось, удовольствие в том, чтобы окончательно все запутать и сбить с толку обоих Кемпбеллов.

Наконец и сам главный редактор затрубил отбой. Во-первых, потому что увлечение анатомическими деталями стало граничить с пошлостью, во-вторых, стороны настолько запутались в споре, что никто уже толком не знал, кто кого обругал и за что.

К концу диспута Алан чувствовал, что с наслаждением изжарил бы К. И. Кемпбелла в кипящем масле. Дело в том, что каждую неделю К. И. Кемпбелл безжалостно преследовал Алана на страницах газеты, и тот медленно, но верно приобретал репутацию человека, способного нагрубить дамам, оклеветать давно умершую женщину и, вполне возможно, возвести напраслину на любую свою знакомую. В последнем письме К. И. Кемпбелла на это намекалось достаточно прозрачно. Коллеги по кафедре подшучивали над ним, а студенты, надо полагать, уже сочиняли анекдоты. Одно из прозвищ, которое ему приклеили, было «живодер».

Когда диспуту пришел конец, Алан с облегчением прочел молитву, но и сейчас, в дымном вокзальном буфете, прихлебывая бледный чаек с высохшими сендвичами и глядя в воскресную газету, мысль о том, что ему на глаза может попасться имя герцогини Кливлендской и что К. И. Кемпбеллу, возможно, вновь удалось проникнуть на газетные столбцы, приводила его в дрожь.

Нет. Ничего. Хорошее предзнаменование для его поездки.

Часы возле буфета показывали без двадцати десять. Алан вдруг вспомнил о поезде. Он большими глотками допил чай (а когда спешишь, кружка всегда кажется больше и горячее) и пошел назад по темному перрону. Проходя барьер, он потратил несколько минут, чтобы найти билет, — пришлось обшарить все карманы, а в результате билет оказался именно в том, с которого он начал. Протискиваясь между людьми и багажными тележками, Алан не без труда обнаружил свой вагон как раз в тот момент, когда начали захлопываться двери вагонов, и прозвучал гудок. Поезд плавно тронулся.

Быть может, он был на пути к большому приключению. Немного успокоившись, Алан остановился в полутемном коридоре и отдышался. Ему вспомнились слова полученного из Шотландии письма: «Замок Шайра возле Инверари, на берегу Лох Файна». Это звучало, как волшебная музыка. «Замок Шайра возле Инверари, на берегу Лох Фаина», — повторял Алан, подходя к своему купе. Он открыл дверь — и остановился как вкопанный.

На койке лежал открытый чемодан, но это был не его чемодан. Он был полон каких-то предметов женского туалета, и над ним наклонилась темноволосая девушка лет двадцати восьми — двадцати девяти. Распахнувшись, дверь толкнула ее, и теперь она, выпрямившись, с недоумением смотрела на Алана.

— Ну и ну! — подумал Алан.

Его первой мыслью было, что он ошибся вагоном, но быстрый взгляд на дверь убедил его в обратном. На табличке стояло: «Кемпбелл».

— Прошу прощения, — сказал он. — Мне кажется, тут какое-то… э-э-э… недоразумение.

— Не думаю, — холодно ответила девушка, потирая ушибленную руку.

Она показалась Алану очень привлекательной, хотя почти не пользовалась косметикой, а выражение ее круглого лица было весьма решительным. Он отметил отличную фигуру, рост примерно метр шестьдесят, довольно глубоко посаженные синие глаза, красивый высокий лоб, приоткрытые губы, которые она пыталась сейчас плотно сжать. На девушке была твидовая юбка, синий пуловер, а на» ногах коричневые чулки и туфли на низком каблуке.

— Но ведь это четвертое купе, — объяснил Алан.

— Да, я знаю.

— Я хочу сказать, что это мое купе. Меня зовут Кемпбелл. Вот, видите, на двери…

— Меня тоже случайно зовут Кемпбелл, — возразила девушка. — И это мое купе. Будьте добры уйти отсюда. — Она показала на чемодан.

Алан тоже посмотрел на него. Вагон покачивался, поезд, громыхая на стрелках, набирал скорость, «и Алану с трудом удалось ухватить смысл написанных маленькими белыми буквами на стенке чемодана слов: «К. И. Кемпбелл, Харпенден».