День рождения

XIV. Еловая веточка и цикламен

Ютка села в трамвай только на Московской площади — приятно было шагать по твердому, притоптанному снегу. Ей почти никогда не хватало времени на прогулки, и сейчас она по-настоящему наслаждалась представившейся возможностью. Предпраздничная тишина под кронами замерзших в молчании деревьев так располагала к раздумью…

У Ютки всегда было о чем подумать: о жизни, о делах ее пионерского звена. А сегодня она хотела побывать дома у каждой девочки из ее звена. Но сначала нужно поговорить с дядей Карчи — его, скорее всего, можно встретить на конечной остановке троллейбуса на улице Беньямина Эперьеша. Затем, если поторопиться, можно успеть съездить к дедушке на кладбище, прибрать и украсить могилу: бабушка сама вот уже много зим подряд не отваживается на такие дальние путешествия. Это было одним из Юткиных подарков бабушке, которому та, кстати, радовалась больше всего.

Вот уже два дела: дядя Карчи, дедушка. К обеду она, возможно, вернется, хотя кладбище огромное, а дедушкина могила далеко от входа. Затем — посещение девочек из ее звена, обед, подготовка к празднику.

Как ей разумнее истратить деньги, которые бабушка самоотверженно откладывает для нее, Ютки, отрывая от своей скудной вдовьей пенсии? На пальто не хватит. Может быть, купить книг?

Впрочем, какая разница… Ни одно самое раскрасивое пальто в мире, никакая самая богатая библиотека не приблизит Ютку к осуществлению ее заветного желания: чтобы Миклош Варьяш не пошел по кривой дорожке своего папаши. О как трудно ей приходится из-за того, что она так непримирима ко всему дурному! И, видно, не переменится она никогда. Права Бори, когда говорит, что Ютка никогда не выйдет замуж. Ну что ж, проживет и так. Будет работать. Каждой улице нужна своя тетя Гагара. Одного Миклош, правда, сумел добиться: Ютка больше не лезет со своими проповедями ни к нему, ни к его отцу, старому Варьяшу.

Под тяжестью увесистой охапки еловых веток у Ютки занемела рука. Трудно будет сегодня Варьяшу в такой сутолоке разносить заказы «Резеды».

Ютке повезло: она и в самом деле застала Боришкиного отца на конечной остановке троллейбуса. Он стоял у буфетного столика в диспетчерской и пил чай. В помещении было тепло, в воздухе висел тяжелый запах овчины. Карой Иллеш стоял лицом к двери и тотчас узнал выглядывавшую из-за охапки веток Ютку. Глаза его тревожно сузились.

«Боится, — мелькнуло в Юткиной голове, — что я опять с какой-то дурной вестью».

— Ничего страшного! — поспешила выпалить она вместо приветствия. — Просто у меня разговор к вам. Здравствуйте!

Карой Иллеш резко поставил на столик стакан с чаем. Нервы! Нет, конечно, какие могут быть причины для страха? У Штефи все в порядке — сам недавно справлялся по телефону. Боришка тоже звонила всего полчаса назад. Ютка, наверное, пришла извиниться, что не может им помочь.

Ютка опустила на стол свои еловые ветки. Да, конечно, канун рождества, девчушке нужно ехать на кладбище.

— Я пришла вам объяснить, — сказала Ютка, — почему я не взялась помогать вам по дому.

Карой Иллеш ждал.

— Если бы я согласилась, Бори так и не научилась бы сама ни работать, ни думать. А так и несчастье с тетушкой Штефи и заботы, свалившиеся теперь на нее, может быть, все-таки заставят ее… В таких случаях люди сильно меняются…

Иллеш смотрел себе под ноги.

— …сейчас ей впервые в жизни приходится думать, как взрослой. И разгуливать по улицам без дела не придется — дома нужно сидеть. Вы только поверьте в нее и помогите ей — она тотчас же пробудится ото сна и в конце концов станет настоящим человеком.

— Человеком?

— Вот увидите: все будет в порядке. И сегодня, и завтра, и вообще. Бори неплохая девочка, но еще ребенок. А если поначалу у нее что-нибудь не так будет получаться, вы просто не замечайте — она еще научится. Соглашайтесь, дядя Карой! Под мою ответственность! В праздники тут будет Цила с мужем. Да и после праздников одну мы ее не оставим, а ей это только на пользу — уверовать в свои силы… И главное, почаще похваливайте ее, — собирая в охапку свои ветки, добавила Ютка.

Что же ей ответить? Интересно, по летам эта Ютка такая же точно девчонка, как Боришка, а вот с ней можно поговорить как со взрослой, как с товарищем.

— Ты говоришь: все будет в порядке?

— Конечно. Я же знаю Бори!

«Я тоже, — думал Карой Иллеш. — Непослушная, безответственная, небрежная. Но, может быть, ты ее лучше знаешь? Эх, переменись она — и я был бы счастливейшим в мире человеком!»

— Да вы не волнуйтесь, все образуется. Сейчас она наверняка дома сидит, или снег чистит, или на рынок побежала… До свидания, дядя Карой.

И умчалась, только ее и видели.

Карою Иллешу тоже пора было трогаться: подошел его троллейбус. Проезжая по улице Беньямина Эперьеша, он долго, пока дом не остался позади, косился на окна своей квартиры. Что-то там поделывает его Боришка одна-одинешенька? Права ли Ютка, считая, что от множества забот и дел переменится его дочка? Неужели до сих пор все беды были оттого, что Штефи за нее все сама делала? А что ж, вполне возможно.

Ну, два дня — дело небольшое, приедет Цила, да и сам выходной. А тем временем Боришка привыкнет делать самое необходимое. Припомнилась другая Боришка, покойная старшая сестра, которая с девяти лет, после смерти матери, вела все хозяйство в их доме, а было их в семье шестеро — мал мала меньше. А теперь вот его дочка Боришка будет такой же трудолюбивой пчелкой, как та труженица Боришка. Будет ли?

— Какая-то политехника у нее сегодня, — сказала тетя Гагара, когда приехали Цила и Миши.

Миши поставил чемоданы, прислонил к стене привезенные в подарок Боришке лыжи. Вот тебе и сюрпризы: мать в больнице, Бори неизвестно где — на занятиях по политехнике? — в квартире суетится чужая старуха, которую Боришка, помнится, издавна зовет Гагарой… Гагара исписала целую страницу, перечисляя, что нужно купить на праздничный ужин. Но Цила подумала, что едва ли стоит сейчас возиться с покупками и ужином. Пока не повидает мать, ей и кусок в горло не полезет.

«Два кило свинины, два кило живого карпа, три кило капусты…» Цила скользнула глазами по записке и оттолкнула ее в сторону: не сможет она сейчас стоять в очередях, выбирать мясо, обсуждать, что на обед, что на ужин. Скорее к матери — увидеть ее, воочию убедиться, что жива и скоро поправится.

Миши, не раздеваясь, убрал с дороги чемодан, засунул лыжи под кровать, чтобы не мозолили глаза, и принялся свистеть — громко и фальшиво. «У Миши плохое настроение, — подумала Цила, — потому что он насвистывает только тогда, когда чем-то огорчен. Миши очень любит свою тещу».

А вот Боришкино поведение совершенно непонятно! Ведь даже если у нее действительно занятия по политехнике, неужели нельзя было отпроситься, объяснить, что с матерью случилось несчастье, что теперь ей придется быть за хозяйку в доме? Какая-то чепуха!

Миши подошел к кухонному шкафу, где на прибитых к стенке крючках висели продуктовые сумки. Повесил на руку сразу две и сунул в карман Гагарин список.

— Ты ступай к маме, — сказал он жене, — проведай ее, успокой ее и сама успокойся. А я до тех пор закуплю для тетушки Тибаи сырье.

Они отправились вместе: Цила в больницу, Миши на рынок, и оба с огорчением думали о Боришке: «Ох уж эта политехника!»

Мать частенько жаловалась в письмах, что с Бори много хлопот, но ни разу не упоминала, что девочка стала безучастной и черствой. А тетушка Тибаи умиленно смотрела им вслед: она любила смотреть на молодых, потому что и них она видела саму жизнь, — ведь у них была своя цель, работа.

Гагара хотела бы испечь что-нибудь очень вкусное, необыкновенное. Она вытряхнула муку из пакета; поднявшаяся облаком тончайшая белая пыль на миг окутала ее всю пеленой. А за ней стояла помолодевшая тетя Гагара, и взгляд ее был жизнерадостным и полным надежды.

Цилу умчал автобус, а Миши направился к улице Франк — кратчайшему пути на рынок. У входной арки дома сто восемнадцать сидел инвалид. Миши частенько видел его здесь, приезжая с женой в гости к теще. Летом он торговал леденцами, семечками, зимой — печеной тыквой, каштанами, шнурками для ботинок. Сейчас у него на «прилавке» стоял аккуратно завернутый в бумагу цветочный горшочек.

— Цикламен, — сказал инвалид. — Купите красивый цикламен к празднику!

Вот-вот, цикламена им только и не хватало! Миши шел, и вдогонку ему еще долго слышался повторяемый нараспев призыв:

— Купите цикламен, вот красивый цветок цикламен!..

И где этот безногий бедняга смог раздобыть в такую пору этот цветок?

— Ну, кому красивый цветок? Как раз к праздничку! — выкрикивал старый Варьяш, а про себя ругался: «Паршивый щенок! Еще отдавать не хотел, отцу у родного сына воровать пришлось! Когда он на работу ушел… Цветочек не меньше сорока форинтов стоит. Недаром стерег его Миклош, как дракон. А на что он нам? Молиться, что ли, на него по вечерам? Цикламен! На черта он мне сдался? Ладно, теперь ищи ветра в поле!» — Эй, кому красивый цикламен к празднику?! — «Интересно, все скупятся. А пусть-ка попробуют найдут в конце декабря цикламен подешевле. Неужто так никто и не купит?»

На двери домоуправления вывесили призыв — принять участие в соревновании за чистоту и порядок в домах. «Раньше всегда в таких соревнованиях тетушка Иллеш выходила победительницей, — подумала Ютка. — Премию получила бы. А самое главное — радость. Ну ладно, пусть Бори хотя бы с тем справится, что просто по работе положено. А может быть, мы?..» Ее даже в жар кинуло.

Ютка одну за другой навестила всех пионерок своего звена, за исключением Кучеш, которая еще не вернулась из киномузея. Все девочки согласились с ее предложением. Николетта Варкони вызвалась известить Кучеш, и все условились назавтра собраться для обсуждения плана у Ютки. На улице Беньямина Эперьеша до нее донесся заунывный голос дядюшки Варьяша:

— Кому цветок? Вот красивый цикламен к празднику!

«Господи, — подумала Ютка, — бедный старик, сидит на холоде в своей коляске! Ничем не укрыт. И зачем только выбрался на улицу? Нашел время торговать! Тут, того и гляди, у здорового-то человека руки отмерзнут… Цикламен?»

Будь у нее деньги, она сама купила бы цветок, потому что любила цветы, да и чтобы старый Варьяш не сидел и не горланил тут на морозе. Пойти поговорить с тетей Чисар? Эти Варьяши оба такие грубияны, одним взглядом убить человека могут.

— Сорок? — переспросила Ауэр, останавливаясь подле коляски Варьяша. — Вы с ума сошли, Варьяш! За сорок я и в магазине куплю — в целлофане. Мне, конечно, надо бы купить цветок к празднику, но не сорок же! Десять форинтов!

Старый Варьяш смерил презрительным взглядом госпожу Ауэр с ее только что воздвигнутой высокой прической. Ютка прошмыгнула под арку: было очень поздно, и бабушка, наверное, уже беспокоилась. Бори сейчас, наверное, ужин готовит либо двор метет. Хорошо, что на праздники к ним приехала Цила: не придется девчат мобилизовать — они ведь и так все такие усталые.

А Бори в это время стрелой мчалась по Музейному проспекту, крепко прижимая обеими руками к груди корзину чудесно благоухающей белой сирени. Вручив заказ, она забежала на минутку в кафе на Стружечной площади: съесть пару рогаликов и выпить чашку горячего чаю.

«Не на белой скатерти, дома, за столом, — думала она, — но все же обед». Совершенно случайно в кафе оказался Варьяш, у которого был заказ на Ножничную улицу. Удивительно, что и разговор у них, пока они стоя обедали за одним столом, получался совсем не такой, как обычно. Говорили о том, как трудно разносить заказы, о холодной погоде, о наплыве покупателей — словом, как два взрослых, трудящихся человека.

В эту минуту ее и увидел отец, проезжавший на своем троллейбусе по Стружечной плошали: Боришка стояла возле стола с парнем, в котором он и со спины сразу узнал Миклоша Варьяша — прошлогоднего Боришкина «обожателя». Увидел и разволновался. «Нет, плохо еще разбирается в людях эта девчонка-несмышленыш Ютка. И чего это я вдруг поддался ее уговорам? Вот вам и результат: Боришка, вместо того чтобы быть со старшей сестрой и заниматься порученными ей делами, бродит по улице с ребятами и даже обедает с Миклошем в кафе, когда Цила наверняка хлопочет дома на кухне, готовя обед. Наврала наверняка с три короба и испарилась. Как же, будет она горевать по матери! На полдня только и хватило всех ее страданий!»

Но троллейбус должен идти по расписанию: будь остановка даже посреди Стружечной площади, водитель все равно не может выйти из кабины и побежать по своим делам.

«Я должна работать, — думала в этот момент и Боришка Иллеш, — пусть мне тяжело и обидно, а работать нужно».

Только ведь отец-то не знал об этом!