День рождения

V. День Анны

«Сегодня мой день рождения, — думала Анна Фалуш, лежа в тени на траве. — Как странно… Таких именин у меня еще никогда не было… Вот уже третью неделю мы — нас восемь девочек, звено «Сокол» 7-го мужского класса и Варьяш — работаем здесь… Эти чудаки купили мне в складчину капроновый шарф… и церемонно поднесли. Правда, потом норовили потянуть меня за уши, мальчишки конечно. Они противные!.. А дядя Чуха подарил букет цветов… Я еще ни от кого не получала такого красивого букета… И все-таки как странно здесь!..

Теперь, уже гуляя по этому шоссе, я невольно буду вспоминать, что и моим трудом создана эта красота. А когда-нибудь, через много лет, приду сюда с ребенком и скажу: «Здесь, сынок, я полола сорняки, рыхлила землю, таскала камни. Правда, камни за нас возили обычно мальчишки на тачках. Но копали мы сами… А какие руки у нас стали! Бори Иллеш иногда даже ныла, что обломала все ногти на этой каторге, но мы не жалели ее: зачем было приходить на работу с такими длинными ногтями! Конечно, и наши руки после такой работки не приведи господь, но зато как было все хорошо, как было хорошо!»

Короткая передышка кончается, но никто не хочет подняться первым: такая жара, что и пальцем пошевелить трудно. Двадцать шестое июля — день Анны. Еженедельно они получают зарплату, как заправские рабочие. Дядя Чуха говорит, что со временем здесь будет открыто кафе-мороженое. «Я специально сюда как-нибудь приеду, — думает Фалуш, — и всласть наемся мороженого!..»

С мальчишками хорошо работать.

Конечно, они любят говорить гадости, и вообще у них недостатков хоть отбавляй, а все же с ними хорошо! Да и работа спорится… Даже Бори Иллеш, которая терпеть не могла копаться в земле, и то ишь как вкалывает!

А Боришка Иллеш столько пережила здесь, что и в пяти кинофильмах не вместишь. Когда они на сборе решали, браться ли за эту работу, еще и речи не было о том, что и Варьяш будет работать с ними. Варьяш больше не учится в их школе, теперь он ученик при садоводстве, кандидат в подсобные рабочие…

Сейчас он может запросто работать вместе с Боришкой Иллеш… И — вот потеха! — если бы во время отдыха не лежала распластавшись, как лягушка, на земле, и не поленилась добрести до Рыночной площади, она могла бы увидеть там своего «без пяти минут свекра» — старого Варьяша, инвалида, торгующего сладостями под сенью платановых деревьев. У дядюшки Варьяша есть коляска, к которой приспособлен небольшой стеклянный ящик — в нем он держит конфеты. Разъезжая меж палаток на коляске, Варьяш предлагает свой товар.

Фалуш представила себе, как старый Варьяш, узнав Борбалу Иллеш, бросившую его сына, швырнула бы ей в лицо палочку постного сахара. Анна потянулась. За это лето они все и выросли, и окрепли, и даже немного растолстели. Теперь они уже не чувствуют ломоту во всем теле, как в первую неделю. Оказывается, и к этим тяжелым работам можно прекрасно привыкнуть, стоит только втянуться. Зимой, возможно, им будет даже недоставать этой постоянной физической нагрузки. А до чего приятно сознавать, что там, где несколько дней назад были лишь камни да ямы, сейчас проходит шоссе и вдоль него тянутся цветочные клумбы. И это — результат их труда!

«Я и на будущий год пойду работать, — думает Фалуш. — Перед гимназией. И лучше бы всего — снова здесь. Раньше я мечтала стать адвокатом. А не стать ли мне агрономом-садоводом? Надо будет подумать над этим…»

Облака. Плотные, низкие и тяжелые, они, подсвеченные солнцем, становятся желтыми, как накипь; июльское солнце яростно печет, но ленивые облака не желают дать земле дождя, хотя сейчас он так нужен: земля вся пересохла, растрескалась… «Вода… Откуда взять воду? Как разрешить эту проблему? — думает Кучеш. — Мы так измучились, пока вскопали этот участок. Полоть его — просто наказание! Вместе с сорняками вытаскиваются целые куски пересохшего, затвердевшего грунта. Надо будет спросить у учительницы, люди какой профессии по-настоящему занимаются этими вопросами…»

«До чего же я полюбил вас, мои девчушки! — думает Чуха. — Бедняжки, как вы намучились за это ужасное лето! Все обгорели — ишь как кожа лупится! Ваши маленькие ладони покрылись пузырями мозолей. Помню, какие кислые у вас были вначале мордашки, зато сейчас вы весело смеетесь. Когда в будущем им придется бывать здесь, у каждого дерева, у каждого кустика меня будет встречать ваша улыбка. А больше всех мне полюбилась эта худощавая Ютка Микеш!»

«Сказать ему? — терзала себя думами Ютка Микеш. — Нет, наверное, не я, а Боришка должна убедить его сдать переэкзаменовку за восьмой класс… Почему она так легко примирилась с тем, что парень останется, по сути дела, недоучкой? Почему она не заботится о нем?

У нее теперь только Рудольф на уме. Рудольф и Рудольф. А тот, как уехал за границу, так всего одну — единственную открытку прислал, и то всему дому: «С уважением шлю привет издалека всем жильцам нашего дома. Тибор Шош». Этот Рудольф совсем и не думает о ней… А Сильвия Ауэр! И как не стыдно Боришке даже рассказывать, на что подбила ее Сильвия?! Оказывается, они как-то подобрали ключ к ящику его письменного стола и стали там шарить — нет ли писем или каких-либо фотографий…

Разумеется, они ничего в столе не нашли, ничего такого, что свидетельствовало бы, что у него есть девушка-невеста. Впрочем, это еще ни о чем не говорит. Ведь он, например, мог взять с собой за границу памятную фотокарточку или другой сувенир, чтобы не чувствовать себя там одиноким…

Но хороша Сильвия! Взломщица! Я так и сказала Боришке свое мнение. Теперь, конечно, Бори не будет со мною так откровенна, как раньше…

Но что интересно: она работает, как машина, а когда выдают получку, то она с какой-то странной, непонятной жадностью смотрит на деньги. Остальные, получив зарплату, тотчас же бегут на рынок и опустошают запасы дядюшки Варьяша или мороженщика. А Иллеш — нет. Она копит деньги. Что-то хочет купить себе на них. Но что?

Дядюшка Варьяш…

Что будет с вашим сыном?

Что будет со всеми? Ведь Варьяш, как и они все, — дитя улицы Беньямина Эперьеша. Мать Варьяша бросила семью, не пожелала жить с инвалидом. Кто же заботится о Миклоше? Разве отец заботится о нем? Конечно, нет! Он только ругается, пьет и горланит песни…»

«Будущие господа восьмиклассники! — думал Миклош Варьяш. — Будущие барышни восьмиклассницы! Еще год, и вы получите аттестат зрелости. Скорее бы вы уже отчалили отсюда! За несколько недель вы едва научились держать в руках лопаты. А эта Иллеш только и делает, что смотрит на свои лапы. Странная все-таки девица!

Зато работать — отличная штука. Ни о чем ты не думаешь, настроение хорошее, знай себе посвистывай! И зачем только все так стремятся закончить школу? Как приятно, что дядя Чуха любит меня, только бы он не посылал меня каждую субботу в магазин «Резеда» разносчиком цветов! Все мне нравится в работе по садоводству, не по душе только быть на побегушках в «Резеде», разносить заказы — букеты цветов, цветы в корзинах и горшках, — звонить в чужие квартиры — фу, противно! Совсем другое дело готовить почву для посадки, отбирать семена, окапывать и рыхлить…

А тут еще эта Микеш! И чего она пялит все время на меня глаза. Терпеть этого не могу! Стоило мне недавно порезать руку, так она тут как тут — лезет с аптечкой, тоже мне сестра милосердия! Просто психованная! Ну, порезался — ей-то что? Зачем перевязка?! А она еще спрашивает: «Больно, Миклош? Очень?» Пришлось снять повязку: мол, не беспокойся, все прошло, и оставь меня в покое, нечего за мной бегать! Хватит с меня этих девчонок, и Боришки Иллеш, и всех остальных!

Как-нибудь при случае я выскажу этой Иллеш свое мнение о ней, что мне на нее начхать. К тому же я не люблю блондинок; мне всегда нравились смуглые… вроде этой противной Ютки Микеш… А эта Иллеш — как она сначала увивалась за мной! Может, она вообразила, что я оттого переживал в тот день, что она мне торжественно объявила, чтобы я больше не провожал ее. Просто накануне на Рыбной площади я увидел мать; она шла с каким-то мужчиной от кинотеатра «Дерине». Мужчина держал мать под руку, а она весело смеялась, ничего не замечая вокруг. Я спрятался в ближайший подъезд и долго смотрел ей вслед… Какая она у меня все-таки красивая!..

А что касается Боришки Иллеш, так я даже рад, что наконец-то освободился от нее, от школы и вообще от всего!.. Дядюшка Чуха говорит, что садоводство запишет меня в спортклуб. Я снова начну ходить на тренировки, участвовать в соревнованиях…

Куда это направилась Ютка Микеш?! Кажется, в сторону рынка…»

На шоссе, что вело под сенью старых деревьев к рынку, были уже хорошо видны следы работы, которой в течение трех недель прилежно занимались ребята.

Чтобы поливать только что посаженные цветы, они воровали воду. Дядя Чуха сердился и грозил, что отстранит их от работы в садоводстве, если они не перестанут это делать. Его угрозы, разумеется, никто не принимал всерьез, потому что и сам дядя Чуха поступал так же, жалея жаждущую влаги землю.

Ютка бежала вдоль посадок на рынок. Она сама не знала точно, зачем ей понадобилось, и в то же время чувствовала, что должна идти туда.

Рынок был виден издалека; он пестрел своими палатками и киосками, как пригородные цветочные сады, которые даже из-за изгородей и заборов поражают глаз яркостью красок… Что за лето! Как наливаются и как зреют под солнцем фрукты и овощи — пламенеют помидоры, алеет багрянцем паприка, а этот дурманящий медовый запах и неумолчное жужжание… Пчелы, словно опьянев, ошалело мечутся по садам…

Неожиданно на лоток дядюшки Варьяша упала тень. Он вскинул голову и машинально спросил:

— Постного сахару?

Лицо Ютки показалось знакомым — эти девчушки частенько прибегают сюда за постным сахаром.

— Да, — ответила Ютка и протянула один форинт. Ей было очень жалко денег, но даром дядюшка Варьяш едва ли пожелает разговаривать с нею.

— Одну палочку?

— Одну.

Она заплатила. Нет, Миклош совсем не похож на своего отца. Дядюшка Варьяш был круглолицым, толстым, глаза у него были неопределенного цвета, и не серые и не карие.

— Как бежит время… — проговорила Ютка. От волнения голос у нее стал каким-то чужим, резким.

Инвалид внимательно посмотрел на нее. Стеклянная крышка конфетного ящика осталась незакрытой, и на запах конфет устремились пчелы. Они оба — старый Варьяш и Ютка — вместе принялись отгонять их, при этом их руки соприкоснулись. У Ютки были загорелые руки с короткими, обломанными ногтями — рабочие руки. Правая рука у дядюшки Варьяша была белая и ленивая.

— Время бежит, говоришь?

— Да… Вы скажите, пожалуйста, Миклошу, чтобы он готовился к переэкзаменовке. Наша учительница добьется для него разрешения. Пусть только учится и кончает школу… Ведь если не сдаст экзаменов за школу, ему и специальности хорошей не получить.

Инвалид перевел взгляд с Ютки на свои сладости, потом снова на нее; сейчас его глаза уже горели злобой.

— А тебе-то какое до этого дело, скажи, пожалуйста? Тебе-то что, будет он сдавать экзамены или нет? Или, может, ты агитаторша?

Ютка не знала, что ответить. Кто-нибудь другой на ее месте — ну, скажем, поэт какой — сумел бы ответить дядюшке Варьяшу. А как быть Ютке Микеш, где ей найти нужные слова, чтобы убедительно выразить то, что она хочет? Как высказать свои мысли о жизни?

…Все они живут на улице Эперьеша. И все отвечают друг за друга. Это и есть жизнь! Одна — единственная! У каждого — одна.

Но что же сказать дяде Варьяшу? Ведь он уже назвал ее «агитаторшей»?!

Ютка стояла потупив голову, словно разглядывая сандалии. Старый Варьяш, наверное, сейчас думает, что она суется не в свое дело. Может быть, ей и не следовало говорить с ним? А вернее, начинать разговор нужно было издалека: о самом дядюшке Варьяше. Мол, зачем и кому нужна была война, которая сделала стольких людей калеками, что теперь вот и приходится сидеть здесь с этой несчастной коляской? Дядюшка Варьяш, правда, не кончал никакой школы, и ему, разумеется, все равно… Да, но как теперь перейти к главному, к разговору о Миклоше? Что-де Миклош крепок и здоров и что для него совсем не все равно, окончит он школу или нет. Или, может, начать с того, что, дескать, и для самого дяди Варьяша это тоже не все равно? Ведь пока люди живут на земле, эти вопросы никого не могут оставлять равнодушными.

Ютка молчала. Варьяш с неприязнью смотрел на нее. «Проклятая девчонка, — думал он, — и чего только сует свой нос в наши дела? Я, кажется, знаю, чья эта девчонка, — это внучка старой Микешне. Чего она тут вертится, бесстыжая? Наверное, охотится за моим Миклошем. А только он и мне самому нужен. На кой шут ему учиться, попусту тратить время? Пусть деньги зарабатывает — вот о чем он должен заботиться. Пусть зарабатывает как можно скорее и как можно больше. А как моему сыну жить, мы и сами знаем. Каждый живет как умеет».

Момент был критическим, но тут на стеклянный ящик снова легла тень, и над ухом Ютки загремел голос Миклоша:

— Чего тебе надо? Что ты тут позабыла?!

Впервые с тех пор, как они здесь вместе работают, он заговорил с ней, до этого он подчеркнуто не замечал ее, даже не здоровался, хотя все ребята с улицы Беньямина Эперьеша всегда здороваются друг с другом.

Ютка не ответила.

— Вот пришла, говорит, совет тебе дать, чтобы ты кончил школу, сдал экзамены, она, мол, все устроит. Ишь какая добрая девушка, — криво усмехнулся дядюшка Варьяш и полез в карман за сигаретой. — Может, она за тебя хочет выйти замуж?

Миклош шумно дышал. В первое мгновение его так и подмывало ударить Ютку или обругать ее последними словами, но что-то удержало его от этого. Разве можно ударить эту худенькую и невзрачную, как хилый птенец, девчонку? Не больно-то она раздобрела на скудных харчах бабки-пенсионерки… Нет, он слабых не бьет!

— А ну убирайся отсюда!

Впрочем, Ютки уже и след простыл. Отец с сыном посмотрели друг на друга. Старый Варьяш подмигнул сыну. «Учиться, как бы не так! — подумал он. — Делай что хочешь, только приноси денежки!» — «Понятно, — ответил старику ясный взгляд серых глаз Миклоша. — Как-нибудь я оттаскаю ее за волосы, словом, проучу ее!» Однако Миклош наперед уже знал, что не посмеет даже пальцем тронуть Ютку. Даже накричать на нее.

Хмурый и подавленный, он медленно брел обратно. Вдали виднелась бегущая по шоссе фигурка Ютки с развевающимися на бегу черными волосами. И ему подумалось, что это от него улетает красивая, огромная — в рост человека — бабочка, словно вспугнутая кем-то и уносящая с собой что-то хорошее и доброе. «Все, — вздохнул Миклош с огорчением, — убежала… Но зачем она приходила сюда? Что ей от нас нужно? Как все это глупо!»

Теперь уже и он бежал, сам не зная, зачем и почему. Может, он хотел все-таки стукнуть ее разок — другой, чтобы впредь знала, как соваться в чужие дела? Или схватить ее, повернуть к себе и, заглянув ей в глаза, прочесть в них, что она все же за девчонка?..

— Подъем! — закричала Николлет Ковач.

Оба звена уже стояли, построенные в две шеренги, когда вернулся Миклош Варьяш. Ютка, как самая малорослая в звене, стояла на левом фланге. Тимар раздавала рабочий инструмент девочкам, Тикеш — мальчикам. Еще два часа работы, и можно будет идти домой. Впрочем, никто идти домой не хотел. С тех пор как они трудятся здесь вместе, все как-то больше и крепче сдружились, чем за время учебы в школе…

— А ну, веселее! Давай, давай!

Учитель Бицо, отдыхавший в тени, встрепенулся и раскрыл книгу там, где была закладка. Потом осмотрелся. Оба звена восьмиклассников — теперь они уже восьмиклассники! — снова работали. Им опять достался тяжелый участок: девочки выбирали камни из грунта, а мальчики увозили их на тачках. Солнце палило нещадно. «До чего же хорошая была идея послать ребят на эти летние работы! — подумал учитель Бицо. — Наверное, самое лучшее предложение из всех, что когда-либо вносили наши шефы…»

«Наверное, уже почтальон заходил в дом, — подумала Бори и вдруг чуть не взвизгнула от боли, оцарапав руку о камень. — Счастливая Сильвия: она может следить за своими руками, и, разумеется, к рождеству они у нее будут как бархатные. Она ведь камни не ворочает… А для меня, кажется, еще не было более ужасного лета, чем это…» Обычно Боришка проводила лето у Цилы — у них всегда было очень весело и интересно. В прошлом году, например, они втроем ездили в Герембейтапольцу, по дороге обедали в «Анне» — маленькой корчме с высокой шатровой крышей, напоминающей модную женскую прическу… До чего было приятно! А тут вкалывай до седьмого пота…

«Но что делать? Иначе никак не осуществить мечту, тем более что родители меня ни во что не ставят… А так к приезду Рудольфа сумею купить себе платье. Может, сегодня как раз пришло от него письмо, пусть даже не мне одной, а всему дому… Почтальон, наверное, уже приходил…»

Как они все сильно загорели! Только Ютка устала, наверное, или нездоровится ей: какое-то у нее странное лицо и вся она точно струна натянутая… А учитель Бицо! Вот уж кто «выдает»! Говорит: давайте отложим из общего заработка какую-то часть на групповую экскурсию… Как, говорит, прекрасно после окончания работ поехать всем вместе хотя бы на денек на озеро Балатон! Проездные билеты можно взять по льготному тарифу. Экскурсия на Балатон! Только этого ей и недоставало!!

«Пусть едет кто хочет, — словно возражала кому-то в мыслях Бори, — а я ни форинта не дам. Деньги мои, я найду, на что их истратить: на платье да на туфли!.. Интересно, что сейчас поделывает Сильвия?..»

У нее тоже неудачное вышло лето: Ауэр и в этом году мало заработала, так что никуда не могла отправить дочь на отдых. Бедняжке удалось лишь изредка выбираться за город с розовощеким студентом — медиком. Галамбош все еще в деревне, так что некому даже вытащить Сильвию на лоно природы. А Ауэр — де, между прочим, ругает Сильвию: нечего, говорит, расхаживать со студентом на прогулки, гляди, как бы не узнал Пишта, что тогда?! А что в этом особенного? Не сидеть же ей, бедненькой, все дни напролет в душной квартире, словно затворнице?! Лучше бы тетя Ауэр заработала побольше денег да устроила своей дочери нормальный летний отдых!..

«Нет, во всем виноваты только родители! Вот и у меня: будь отец другим, мне бы не пришлось сейчас ворочать эти проклятые камни…»