Когда Боришка убежала к тетушке Тибаи, мать встала и снова повязалась платком.
— Этот проклятый снег! — проговорил отец. — Тоже забота на твою голову. Давай я пойду. — Он взял из рук матери метлу и провел ладонью вдоль по палке. — Нужно будет чем-нибудь обмотать ее здесь, наверху, а то натрешь себе мозоли на руках, — озабоченно сказал он.
Мать посмотрела на ладони. В своей жизни она столько работала, что у нее уже не могло быть красивых рук, — узловатые, широкопалые, с обломанными ногтями. Отец, как часто это бывало, и сейчас отгадал, о чем она подумала: «Для моих рук теперь это уже не страшно».
— Для меня, Штефи, твои руки всегда красивы, — проговорил он громче обычного, и глаза его блеснули. — А другому, думаю, ты не собираешься нравиться… Словом, садись и отдыхай! Ты сегодня вдосталь наработалась.
«Если говорить об этом, то и ты тоже», — подумала мать и снова уселась рядом с плитой.
Внимательность и заботливость Карчи всегда доставляли ей радость, а ведь жизнь их началась далеко не безмятежно. Когда они поженились, у них гроша ломаного не было за душой. И все же Карчи всегда был добр и нежен к ней, несказанно добр…
Карой Иллеш быстро зашагал по холодному вестибюлю. «Ну и погодка! — подумал он, выйдя на улицу. — Ни черта не видно. Запросто можно заплутаться. Ишь какая пурга!»
Троллейбус пробирается словно на ощупь. Не позавидуешь в такой час водителю. Сейчас где-то на его маршруте продирается сквозь снег Янчи Келемен. Бедняга! Какая огромная ответственность — вести в такую погоду машину! Да еще пешеходы то и дело перебегают через дорогу. Водителю трамвая все же легче. Как-никак вагон гремит, звенит. А «тролли» катится неслышно, так, что, если зазевается пешеход, быть беде.
«Тролли» бегает в тапочках», — сказала как-то Ютка Микеш, когда была еще маленькой. Он как сейчас помнит, как девочка, сказав эту фразу, подняла вверх свое маленькое умное личико. Ему всегда нравилась Ютка Микеш, и он всегда был рад, когда она заходила к ним. Интересно, что бы пожелала для себя в подарок Ютка? «Наверное, попросила бы для своей бабушки шубу или путевку в санаторий», — думал он, сметая с тротуара снег. И вдруг — легка на помине! — откуда ни возьмись, и впрямь появилась Ютка. Карой Иллеш помахал ей рукой и окликнул ее, но ветер заглушил его слова. Ютка забежала в их парадное, и он решил, что она сейчас больше уже не появится, но через минуту, не более, Ютка вернулась, сложив, в уголке парадного покупки, сделанные ею. Она потянулась к метле:
— Дайте мне, дядя Иллеш. Вместо физкультуры. Это же совсем не трудно. А вы идите домой. Метлу я поставлю на место, как кончу.
Иллеш посмотрел на улицу — мимо них снова неслышно проехал троллейбус. Потом взглянул на Юткины руки — она была в варежках, вполне пригодных для работы.
— Нет, серьезно, — повторила Ютка. — Это же легкая работа.
Она была ростом ниже Боришки, наверное, на целые полголовы. Со своими по-детски короткими кудряшками она казалась не старше двенадцатилетней. И, однако, Ютка понимает, что он устал и только потому вышел на улицу, чтобы избавить жену от необходимости работать на таком холоде. Да, вот Ютка понимает, а Бори — нет. А Штефи щадит ее, оберегает от всякой работы, все ссылается: достаточно, мол, того, что она сама с детства только трудилась и трудилась… Но имеет ли он право принять от ребенка такую помощь? Ведь она и физически слабее Боришки, и питается не так, как его дочь, хотя сама ведет хозяйство… Ютка почти силой отняла у него метлу и, пританцовывая на тротуаре, начала сметать на мостовую снег. А Бори наверняка постеснялась бы подметать улицу — посчитала бы это зазорным для образованной девушки. «Что-то все же творится с Боришкой, — с горечью подумал отец, — а Штефи легко к этому относится. Самое главное для нее, чтобы доченька, не дай бог, не заплакала. В чем-то мы с матерью ошибаемся, в чем-то очень важном… Как красиво надают снежинки! И сколько людей сейчас на улице! Морозит! На проезжей части уже скользко. И как бесшумно движется этот троллейбус, просто страшно».
Ютка вернула метлу, да еще «спасибо» сказала, и, не дожидаясь ответа, прошмыгнула мимо него. Иллеш взглянул на освещенное окно четвертого этажа: у Ауэров горел яркий свет, за оконными занавесками нового жильца ярко светила большая люстра; у тетушки Тибаи мерцал розовый свет — там сейчас Бори.
По-настоящему Боришке не к Тибаи надо было бы проситься в гости, а предложить отцу свою помощь — убирать снег. Снова защемило ему сердце от горечи и разочарования.
Когда Карой вернулся домой, Штефи уже стояла одетая в пальто и доставала из шкафа платок на голову.
— Пробегусь по магазинам, — проговорила мать. — Я вспомнила: ведь сегодня все открыто до девяти вечера.
— Сходи, — мрачно ответил Иллеш, все еще думавший о Боришке и Ютке Микеш.
— Хочу, Карчи, купить что-нибудь и себе, побаловать и себя немного. Имею же я право?
Разумеется, Штефи так много работает. И что за странный вопрос? Отец улыбнулся, подумав, что порою Штефи бывает таким же ребенком, что и Боришка. А вообще это что-то новое. До сих пор она никогда не покупала подарков самой себе.
— Ну что? Уговорились? Что бы я ни купила, тебе должно понравиться?
— Конечно!
Иллеш полез было в карман за кошельком, чтобы дать ей денег, но мать остановила его:
— Я же сказала: сама куплю и сама расплачусь. А ты если что захочешь сам купить — пожалуйста, это будет твой подарок.
Мать рассмеялась. А Карой Иллеш подумал о том, какое у нее будет лицо, когда она распакует стиральную машину. Больше не придется ей гнуться над корытом, бегать греть воду и обливаться потом. Такого сюрприза Штефи от него, конечно, не ждет. Машина пока стоит преспокойненько у соседей. В квартире Годы.
— Ну ладно, я побежала, — проговорила мать. В дверях она еще раз переспросила, не рассердится ли он, если она купит что-нибудь себе.
— Что за странный вопрос? — рассмеялся отец. — Ведь ты же знаешь, что я буду только счастлив, если ты наконец купишь что-нибудь и для себя. Нельзя же все деньги тратить на одну Боришку. Купили ей две ночных сорочки, и достаточно. Так нет же, ей нужно дарить еще и третью, голубую, только потому, что она, видите ли, очень идет к ее светлым волосам.
В квартире было тепло, тихо и уютно. Отец читал и курил, порою отщипывая кусочки от кренделя.
Но на душе у него было что-то не очень спокойно. Карой Иллеш любил, вернувшись домой, сидеть в кругу семьи. Цила вот уже три года замужем, но и до сих пор он не мог забыть, как, бывало, она бросалась навстречу ему, когда он приходил домой. Сейчас же он с грустью подумал о Боришке, вспомнив ее опухшее от слез лицо, опечаленный взгляд. Штефи, конечно, сумеет ее развеселить и утешить, даже и не заговорив с ней, одним только видом. Отец любил семью и бывал всегда в хорошем настроении, когда все были в сборе.
Если Цила с Миши приедут завтра, то вся квартира наполнится раскатистым смехом зятя. Насколько тиха Цила, настолько шумлив и весел Миши. Хорошо он вошел в их семью!..
За окном было черно, ни зги не видать, свистит ветер. «Скорей бы уж она вернулась домой, — подумал отец, внезапно охваченный каким-то недобрым предчувствием. — В такую непогоду самое лучшее, когда все дома…
Штефи по привычке каждый год покупает и наряжает елку, но Бори, с тех пор как заявила себя взрослой, потеряла к этому всякий вкус и интересуется только подарками. А я так очень люблю елку, особенно когда свечи горят, и Штефи тоже любит. В детстве ни у нее, ни у меня никогда не было праздников. Мы, бывало, только заглядывали в чужие окна и видели, как веселятся возле елки другие. Вот мы, наверно, когда наряжаем сейчас елку, как бы отдаем дань своему безрадостному детству… Да, совсем забыл про подставку для елки: кажется, она сломана. Она в чуланчике. Исправлю-ка я ее сейчас, пока нет Штефи. Интересно, захочет ли в этом году Бори украшать елку? В прошлом году она не пожелала…
А ведь это непорядок, — продолжал рассуждать про себя Иллеш, обвязывая вокруг шеи шарф, — полнейший беспорядок! От всего стараемся ее уберечь. И что же будет дальше? Еще год-два — наша девочка станет такой же, как ее кумир, эта девица Ауэр. Нужно будет зайти к Боришкиной учительнице Еве Балог, поговорить с ней о Бори, попросить совета. Штефи как-то уже была у нее, но все кончилось тем, что она вернулась от учительницы расстроенной, потому что Штефи знает, конечно, недостатки Боришки, но ей не нравится, когда о них узнают и другие. Штефи-то не нужно объяснять, что Бори плохая пионерка, что в ней нет ни старания, ни усердия, ни любви к труду. Но если скажет об этом кто-то другой в глаза Штефи, то она разъярится, как львица, у которой обидели детенышей. В детстве Штефи чуть ли не нищенствовала, да и я жил, наверное, не лучше; когда у нас родилась Цила, мы тоже еле-еле сводили концы с концами. С Боришкой дело обстоит по-другому. Боришка получила все, мы старались дать ей то, чего сами были лишены в детстве. И вот, к сожалению, результат… Пожалуй, я сам поговорю с Евой Балог…»
В магазине после морозной, снежной улицы было тепло и шумно от гула человеческих голосов; слепило море света, дурманили приятные запахи. Штефи раскраснелась и сразу стала веселой, улыбающейся и молодой. Казалось, будто за ее спиной по универмагу незримо ходит маленькая девочка Штефи и показывает, шепчет на ухо, что бы она хотела получить в подарок. А большая Штефи, у которой были деньги, делала покупки, радостно улыбаясь. Она купила себе лишь то, чему могла действительно радоваться. Она ведь уже купила всем подарки: мужу, зятю, дочерям, но того, ради чего она побежала в универмаг, чтобы праздник стал действительно праздником, еще не было у нее в руках. Стоя в отделе выдачи покупок и ожидая, пока ее коробки перевяжут серебряным шнурком, она была счастливее, чем когда-либо. «Сейчас побегу домой, — подумала мать, — побегу со всех ног, ведь скоро уже ужин, а может, тем временем и почтальон телеграмму принесет. В Мишкольце тоже, наверное, снегопад… А вдруг что-то случилось с телеграфными линиями? Нет, не может быть такого, чтобы Цила не дала нам о себе знать». А ветер свистел, гудел, вздыбливал свежий снег, но мать ничего этого не слышала.
В доме Беньямина Эперьеша только три квартиры, расположенные над подъездом, имели балконы с видом на улицу; остальные жильцы дома пользовались общими балконами-галереями, опоясывавшими этажи и выходившими во двор. На лестничной клетке каждого этажа имелось круглое окошечко и узенькая застекленная дверь, ведущая в галерею. Боришка стояла в галерее четвертого этажа, около самой двери, но так, чтобы ее не могли увидеть ни снизу, со двора, ни изнутри, с лестничной клетки. Бори смотрела, как кружатся в бешеном танце снежинки. Она увидела, как во двор вышел отец (узнала даже его шаги, его откашливание), как зажег лампочку и зашел в сарай; слышала, как он стучит по чему-то молотком. Боришка плотнее прижалась к стене и задумалась. Ветер нещадно свистел.
Мысли спотыкались у нее в голове, порою вдруг обрываясь, как плохо соединенная цепь. То всплывали слова Сильвии, то обрывки каких-то давно слышанных фраз, то вкрадчивый шепот ее подруги: «Малышка! Малышка!»
Все как-то теряло смысл. Казалось расплывчатым, более того — неосязаемым, как падающий снег.
Свет во дворе погас — отец, наверное, закончил работу. Она слышала, как он пересекал двор, как споткнулся обо что-то. Но и это воспринималось ею как нечто, происходящее где-то вдалеке, а может, и во сне. Вот отец зашел в дом, и снова все затихло, а они остались здесь вдвоем: она и падающий снег. Никто их не потревожит. Только ветер воет.
Отец не зашел в квартиру, а стал подниматься вверх по лестнице; он что-то нес с собой металлическое и нет-нет да задевал своей ношей за перила. «Отец идет собирать мусор, — сообразила Бори. — Какое счастье, что Гагара уже выставила ведро с мусором и отец не станет звонить к ней, а следовательно, и не узнает, что меня нет у Гагары. Хотя сейчас мне это уже все равно. Решительно все равно».
Шаги отца раздаются совсем близко. «Уборку мусора нужно начинать всегда с верхних этажей», — поучала их мать. Впрочем, она, Бори, не ходила убирать мусор, ей не разрешали. «Еще надорвется, — говорила мать, — она у нас еще маленькая».
Боришка из своего укрытия посмотрела на отца. Только сейчас она заметила, как они оба похожи. В эту минуту ей показалось, что она видит саму себя, поднимающуюся по лестнице с вместительным бачком для мусора. Только волосы у отца были с проседью да лицо в морщинах. Отец поднял ведро Гагары и быстро опорожнил его. Потом отец позвонил в дверь сначала к Рудольфу, затем к Ауэрам.
Сильвия и инженер открыли дверь одновременно.
— Пожалуйста, мусор, — сказал отец.
— Сию минуту, — с улыбкой ответила Сильвия. Лицо ее сияло.
Бори впервые видела Рудольфа так близко после того, как он вернулся.
— Сейчас! — проговорил Рудольф и добавил: — Добрый вечер.
Его голос вывел Боришку из ее состояния. Денег у нее нет, но есть Рудольф. Он уцелел для нее даже в этой страшной катастрофе.
Двери снова открылись. Рудольф вытряс обрывки бумаги из своего пластмассового ведра, потом взял ведро из рук Сильвии и опорожнил и его. Отец поблагодарил. Сильвия звонким голосом пожелала ему доброго вечера, и отец стал спускаться на третий этаж со своим бачком. Сильвия и Рудольф остались вдвоем.
— Так вы вернулись? — спросила Сильвия. — Какой сюрприз!
Бори слушала с напряженным вниманием. «Какой сюрприз»?.. Но ведь Сильвия уже в час дня знала, что Рудольф приехал, — она же сама сказала ей.
— Всего несколько часов назад. И сегодня же поеду дальше.
— О!.. В такую погоду?
«Куда поедет?» — испуганно спросила сама себя Боришка, все потеряно — платья, туфли, деньги. Родителям она не сможет купить подарков, сестре и Миши тоже, а свои небольшие карманные деньги она растратила, зная, что у нее есть несколько сот форинтов, которые Сильвия… И теперь, в довершение ко всему, еще и Рудольф уезжает. Но куда же?
— Еду к себе в деревню, — ответил Рудольф. — У меня ведь тоже есть семья. Поеду домой на праздники.
— Семья? — спросила Сильвия. Голос ее звучал мягко и вкрадчиво.
— Меня там ждут невеста и младший брат.
У Боришки подкосились ноги, и она схватилась за решетку галереи. Тут она увидела, как в полуулыбке сверкнули зубы Сильвии. Что-то странное, непонятное ни для Рудольфа, ни для Боришки, отразилось на ее лице: в тусклом свете лампочки оно казалось каким-то болезненным.
Рудольф пожелал Сильвии хороших праздников и уже собрался войти к себе в квартиру, но Сильвия неожиданно подошла к нему вплотную и положила руку ему на плечо. Ее красивые глаза так и сверкали.
— Только вы никому не говорите о том, что у вас есть невеста.
— Почему?
— Потому что вы убьете этим одно маленькое сердечко. Вы, наверное, не знаете, что в доме есть одно существо, мечтающее о вас. Эта милая девочка в мыслях своих уже свила ваше общее гнездышко и всем на улице Эперьеша раструбила, каким оно будет, когда вы на ней женитесь.
— Я?
— Конечно.
Сильвия была всегда красива, но сейчас, в эту минуту, особенно. Она напоминала смеющуюся фею.
— Да, бедняжка. Это — Бори, дочка дворничихи. Да вы знаете ее! Такая беленькая девчушка. Славная девочка. Она так в вас влюблена… Если узнает, что вы не женитесь на ней, то бросится в Дунай. Это точно.
— Полноте…
Веселое выражение исчезло с лица Рудольфа. Он был заметно смущен услышанным. Ничего не ответив, он простился и закрыл за собой дверь. Сильвия еще минуту постояла на пороге; с ее лица тоже внезапно исчезла игривость, глаза потускнели. На мгновение она прислонилась к стене, будто не в силах удержаться на ногах, потом вошла в свою квартиру.
Боришка не плакала, даже не шевелилась, только медленно перевела взгляд с площадки на двор. Застекленная дверь вдруг скрипнула позади нее. Боришка обернулась.
Сзади стояла тетушка Гагара — она подошла так тихо, что не было слышно ее шагов.
— Я знала, что ты здесь, — улыбнулась Гагара.
Боришка пошла ей навстречу и замерзшими пальцами стала расстегивать бекешу.
— Ты плохо закрыла дверь, — проговорила старуха. — Я уже хотела спуститься посмотреть, куда ты исчезла, не унес ли тебя ветер. Какао готово. Пойдем?
Боришка покорно шла за ней, как во сне. В двери Ауэров был приоткрыт смотровой глазок; медная крышечка его обломалась, и наружу проникал свет. За дверью квартиры Рудольфа слышались шаги — видимо, он упаковывал вещи. Впрочем, почему Рудольф? Никакого Рудольфа больше нет. Есть инженер Тибор Шош.
— Далеко ходила? — спросила Гагара.
— Далеко, — сказала Боришка. — Очень далеко.
Боришка полностью покорилась тетушке Гагаре, которая сняла с нее бекешу и стала отогревать дыханием пальцы рук, как это делают малышам.
— Да ты вся заледенела! — проговорила Гагара. — Садись к печке. Выпей какао, а потом мы поиграем.
— Хорошо.
В маленькой печке тетушки Тибаи бушевал огонь.
— У тебя все лицо блестит. Тебя что, обсыпало снегом и сейчас снежинки тают?
— Да, — машинально ответила Боришка. — Сейчас тают… — Она откинулась на спинку кресла и стала размазывать рукой по лицу обильные слезы.