День свершений

1. ТРОИЦА

Эти ребята вынырнули со стороны пустыря и двигали точнехонько к проему. Резво двигали. Если бы не Джуро, мой напарник, я бы их наверняка проморгал, ну и схлопотал бы от Ялмара. Не впервой, конечно, но радости, сами понимаете, мало — рука у гада тяжелая. В общем, спасибо Джуро, он хоть и дрыхнул все утро, пригревшись тут же, на железной кровле, но вдруг его будто укололо. Глаза продрал, морда в ржавчине, башкой туда-сюда: «А это что за типы?..»

Крыша старого цеха — самое высокое место в округе, весь Комбинат как на ладони: развалина на развалине, глядеть тошно. От зданий одни скелеты; кругом кирпич битый, бетон, скрученная арматура, мусор, дрянь всякая — попробуй там что отрой! А вот старьевщики как-то ухитряются.

Сразу за оградой — бетонные чаши отстойников, залитые какой-то окаменевшей гадостью, за ними — сизая гниль золоотвала до самых гор, вся в мелких трещинах, будто сеть черная сверху. Негде здесь укрыться, хоть ты лопни. Как я их проморгал — ума не приложу! Сгоряча я даже на мнимонов погрешил: может, думаю, ранние пташки? Глянул вверх — оранжевый час идет, какие, к чертям, мнимоны?!

Потом-то я допер. Не иначе как по каналу они пробрались, что к отстойникам подходит. А это, я вам скажу, суметь надо — там в два счета костыли обломаешь! В общем, шустрые ребята. Но какого дьявола они сюда поперлись? На старьевщиков не похожи — ни повозки, ни тачки, да и одежонка не та, чистая больно. А главное — оружия не видно. Может, у них что и есть, только не то здесь место, чтобы пушки свои прятать. Это вам не столица! Тут как родился — сразу палец на спусковой крючок и гляди в оба. Одно слово — Зенит! Катакомбы, шахты, городишки брошенные… Опять же горы в двух шагах. Ну а население известно какое: вся рвань сюда стекается.

Раньше, говорят, в наши края кругачи наведывались — порядок, значит, наводить. Вроде считается, что все Призенитье запретно для поселений: фон, мол, какой-то. Смех и грех. Чуть что, весь сброд — в катакомбы, как крысы, и никакими силами их оттуда не достать: там целый подземный город. Теперь не суются. Я тут полгода, ни одного кругача в глаза не видел — не до нас им теперь. Правда, Пузырь божился, что вчера их конный патруль встретил, но Пузырь и есть Пузырь, ему и не такое мерещится, который месяц не просыхает…

А эти трое шпарят себе открыто средь бела дня, словно по проспекту, и прямиком к нам. Это, значит, к Ялмару в лапы, ну а кто он такой — всем известно.

— Психи, что ли? — ворчит тут Джуро и бинокль достает. Единственный на всю ватагу, его только дозорным и доверяют. Долго крутил, настраивался: биноклик-то дрянненький. Вдруг, смотрю, замер, в окуляры вдавился.

— Постой-постой, — сипит. — А ведь там девка! Чтоб мне сдохнуть — девка! Ну-ка, Стэн, глянь…

И бинокль бесценный мне сует. Я, конечно, не поверил. Джуро у нас малость того, чокнутый он на этой почве, всюду ему бабы мерещатся. Откуда им здесь взяться? Старухи древние, всякие там колдуньи, знахарки, гадалки — эти да, встречаются. А женщин молодых сроду не бывало, а если какая и заводится, то спаси и помилуй, не было и не надо!

Навел я фокус. Эти трое вот-вот к пролому подойдут. Гуськом топают, торопятся. Первый — здоровенный дядя, аж квадратный весь, в бинокль не влезает. Грудь колесом, за плечами рюкзачок — нас с Джуро запихать можно, еще место останется. Одет чудно, не по-здешнему. Куртка широченная, шаровары, высокие ботинки — армейские, что ли? На башке красная шапчонка, вроде петушиного гребня. Где только выкопал?..

Следом паренек топает вразвалочку, башкой белобрысой все крутит — любопытный, значит. Тоже с рюкзаком, но поменьше. Раз в пять. Молодой — может, чуть постарше меня, чистенький такой, упитанный — явно не из наших.

Двинул я бинокль правее. — чуть не выронил, даже окуляры вспотели. Святая сфера, Джуре-то, оказывается, не привиделось! Третьей действительно шла девица — и какая!.. Даже в мутные стекла видать: эта из настоящих! Что надо девица, ничего подобного здесь не было и быть не может. Сразу видно: или из столицы, или из горных ферм, что за Седловиной, — там, по слухам, еще сохранились семейные кланы… Высокая, прямая, русые волосы до плеч. На голове ничего нет, так и идет, простоволосая. И — хотите верьте, хотите нет — в штанах! Натурально, в мужских штанах, я потому и не разглядел сразу. Да еще куртка балахоном до пояса, поди различи!

Тут Джуро у меня бинокль выхватывает и по шее — это чтоб не зевал больше.

— Дуй к Ялмару, — рычит. — Чтоб одна нога здесь, другая там!

Шагнул я к люку, деваться-то некуда. По правде говоря, меня это не касалось. Если этим остолопам жить надоело, черт с ними, туда и дорога. Но девицу-то зачем с собой таскать?

— Стой! — шипит Джуро в спину. — Тут останешься. Глаз с них не спускай! И смотри у меня, сучья кость!..

Сверкнул глазищами бешеными и вниз. Ружьишко и бинокль, конечно, с собой прихватил — не доверяет, гнида. Все старики в ватаге мне не доверяют: чувствуют, конечно. Как волка ни корми… Ну, вернулся я на пост у трубы — что оставалось делать? Эти чокнутые уже пролом миновали, по территории двигают. Ну, чего, спрашивается, они тут потеряли? Ведь каждому идиоту известно: Комбинат за ватагой Ялмара, а у него полсотни вольников, и по каждому давным-давно перекладина плачет.

Тут внизу, на площадке, зашевелились. Смотрю, сам Ялмар, Джуро, Шакал с братанами, Пузырь со своей псиной рыжей — видать, уж хватанул где-то… И все рванули к водокачке — только пыль столбом. Ясное дело, там и перехватят. Еще группа — человек семь — почесала в обход к дыре, перекрыть выход. Короче, все, кто оставался на Комбинате.

Посмотрел я вокруг. За оградой — пусто до самого болота; на тропе, что к Станции ведет, — ни души. Наши сегодня на фермах промышляют, раньше утра никак не появятся. Тут меня и осенило: ведь всей этой братии сейчас не до меня будет, а когда вспомнят — меня и след простыл!

Как только я это сообразил, сразу и ходу — некогда раздумывать. Ялмар, змеюга плешивая, все окрестные ватаги насчет меня предупредил. Успею катакомбы миновать — считай, дело сделано: там горы, ищи-свищи…

Перед цехом никого. Ну я и сиганул напрямик через завалы, по грудам кирпича, через стены… Как шею не свернул, сам не знаю. Ободрался весь, как чушка грязный стал — зато успел. Теперь с водокачки меня не засекут.

Только я с кирпичной кучи съехал — последние штаны к чертям собачьим! — эта тройка как раз внизу появилась, шагах в трехстах. Идут, как на прогулке, рты разинув. Увидел я это дело, и что-то на меня накатило. Эх, думаю, будь что будет, подпорчу этому подонку праздничек в последний раз! Встал во весь рост, замахал руками, а когда все три башки ко мне повернулись, сложил руки крестом над головой — знак опасности, известный каждому дураку. И ведь понимал, что глупость делаю, себе во вред, — а поделать с собой ничего не мог.

Только, похоже, зря я старался. Увидеть-то увидели, но даже не затормозили, прутся дальше, словно бараны. То ли не поняли, то ли начхать им… Меня аж затрясло: остолопы блаженные, ну и подыхайте на здоровье! Плюнул я и рванул дальше: своих забот хватает. Мне ведь попадаться никак нельзя! Первый раз чуть не угробили, неделю пластом лежал, еле оклемался, теперь — точно прибьют!

Только я успел к ограде выскочить, сзади выстрел: вроде у водокачки. Крики, вопли… Значит, не вышло у Ялмара втихую, шлепнули кого-то. Уж лучше бы всех сразу, для них же лучше!

Сунулся я с ходу в коллектор, чтоб не лезть через стену, а там — Аско Кривой!..

2. ИНТЕР ФЕРЕНЦИЯ

В общем, нарвался, будь оно все трижды проклято! Кто ж знал, что они перекроют не только проем, но и запасную нору, о которой только свои знали. Аско, конечно, слышал шум — я топал, как слон, — ну и приготовился. Дуло двустволки смотрело мне точно в лоб, а стрелял он без промаха, даром что одноглазый. В ватаге было два-три человека, которых я мог о чем-то попросить, но только не Кривого.

Ну, выбрались мы на свет, Аско стволом показывает: пошел! По правде говоря, он мог запросто шлепнуть меня тут же, на месте: второй побег и все такое. Но он погнал меня назад, к старому цеху, — выслуживался, жлоб! Ноги у меня как студень сделались, еле переставляю. И такая обида жуткая — хоть волком вой! Ведь все, допрыгался, крышка теперь!

Аско — длинный как жердь, сутулый — шагах в десяти, пушку на изготовку, не достать! Ухмыляется: «А ну, сучи ногами, щенок!..» Потом на тропу свернули, тут до меня дошло, почему Кривой не спустил курок сразу. Повод ему был нужен, чтоб с поста смыться: к водокачке торопился, хмырь!

Дорога еще та, а мы бегом. Я всех богов молю, чтоб он себе шею свернул или хотя бы оступился. Но Аско — стреляный воробей — не подловишь!

Тут и водокачка показалась, от нее и осталось-то — кусок стены да несколько пролетов лестницы. Я все на Аско косился и не сразу заметил, что там кто-то лежит, свесив руки. Помню, у меня еще мелькнуло: больно уж тихо вокруг — ушли, что ли?!

Выскакиваю на пятачок, что перед водокачкой. Великие боги, вот это да! На бетоне, на кучах битого кирпича — вся ялмаровская гвардия вповалку! Все, кто в засаде был. И можете мне поверить — мертвее мертвых, уж я-то знаю. В общем, чистая бойня, отродясь такого не видел! Аско чуть приотстал и не сразу увидал, а как узрел, тут у него челюсть и отвалилась, даже ружьишко опустил. Не ожидал, конечно. Ну, а мне, сами понимаете, терять нечего: пан или пропал! Прыгнул я, чуть хребет не сломал, но достал-таки его ногой. Пуля в небо, ружье в сторону, но Аско, стервец, устоял. Мне бы, дураку, сразу отрываться и деру, а я сцепился зачем-то.

Кривой, хоть и тощий, как червь, но жилистый, и хватка у него бульдожья. Короче, подмял он меня, и за ножом, а я рукой-ногой шевельнуть не могу. Как вывернулся, не помню, успел нож перехватить. Но чувствую — не удержать, сильней он, сверху навис и гнет, гнет… Пиши пропало.

И тут — рывок! Кривой вверх взмывает: морда перекошена, ногами дрыгает. Тень какая-то мелькнула — никак подмог кто? Откатился я, вскакиваю. Смотрю, Аско уже на кирпичах лежит, глаз свой последний закатил. Ну дела! А передо мной стоит этот здоровенный дядя, тот, что с петушиным гребнем, ухмыляется и кулачище свой потирает: знай, мол, наших!

Ну и долбак, скажу я вам, не иначе как из храмовников, туда только таких и подбирают. Выше меня головы на две, и что вдоль, что поперек — чистый шкаф. Я перед ним — шавка карманная, щелчком перешибет. А рожа-а… Наш Ялмар перед ним — ну чистый херувим, право слово! Весь в шрамах, нос перебит, об лоб разве что кирпичи ломать. В общем, видал виды, это уж точно. Глядит на меня набычившись и молчит.

Не знаю, что и делать: драпать вроде неудобно, как-никак выручил он меня. Но и оставаться нельзя: вот-вот остальные ватажники припрутся, кто выходы перекрывал. Покосился я осторожно. Да-а, Аско было от чего обалдеть! Вот тебе и психи безоружные, — полватаги запросто уложили вместе с главарем! Как же это они, голыми руками?

Только подумал, куча щебня сбоку зашевелилась: съезжают к нам в туче пыли парень и девица. С виду целехонькие, ни одной царапины на них, и, опять же, оружия не видно. Стою не дышу. Парнишка первым подкатился, и сразу рот до ушей.

Спасибо, — говорит, — ведь это ты нас предупредил?

Странно так выговаривает: вроде и чисто, а будто не по-нашему. Лицо круглое, в веснушках, как бы сонное слегка.

Я плечами пожал, сам как струна натянутая. Никак в толк не возьму, кто такие? Может, из жрецов? Молодые больно!.. Тут и девица рядом встала и тоже улыбается. Мне улыбается.

Да-а, что там ни говори, щенок я еще, жизни совсем не видел. Кроме гор своих да Призенитья, и не был-то нигде. Может, и есть где-нибудь такие девушки — не знаю! Не встречал. Дед, правда, рассказывал, что мать моя редкой красоты была женщина, только я ее не помню — с пяти лет сирота. А портретов с моих родителей, сами понимаете, никто не писал. Да и не в красоте дело, не больно-то я в этом разбираюсь! То, что у этой в лице было, словами не выразить — это видеть надо. И сравнить-то не с кем, разве что со всеми семью богинями, если взять от каждой самое прекрасное и в один лик запечатлеть. И уж яснее ясного: непростая это штучка, из благородных, и как здесь очутилась, да еще в такой компании, — вот вам вопрос.

Правда, я быстренько сообразил: не моего ума это дело, и чем скорее мы разойдемся, тем лучше. Тут, как на заказ, пуля над головой — вз-зык! — и в стену, крошка в лицо. Очухались, значит, те, у пролома. Ну, тут уж не до разговоров. Прыгнул я к Ялмару — он в сторонке «прилег», за кучей кирпича, рядом винтовка его знаменитая лежит. Ее-то я и прихватил — не пропадать же добру! — и ходу к бывшим складам.

Глянул через плечо: тройка за мной рысью чешет. Ладно, думаю, пусть в пакгаузах я от них в два счета отвяжусь — ну их к дьяволу!

Пальнули нам вдогонку раз-другой, затихли — наверное, остальные ватажники к водокачке вышли. Ну пусть поразмыслят!

Когда пошли склады, я скатился с насыпи — и в первую же щель. Места знакомые, троица мигом отстала. Но с ватагой шутки плохи, Комбинат как свои пять знают. С полчаса я петлял, как заяц, взмок весь, потом дал хорошего крюка и вышел к болотам со стороны сферозапада. Местность дикая, глухая, кругом заросли непролазные, топь, лучше не придумаешь.

Присел на кочку, дыхалку восстановил — вроде пронесло. Винтовочку ялмаровскую осмотрел — ох и вещь, ребята, всей ватаге на зависть! Ведь у большинства какое оружие?.. Дробовики, берданы, самопалы — в общем, бухалки допотопные, с этим делом у нас туго. А у Ялмара настоящий армейский семизарядный карабин, какими кругачи вооружены. Красота! И магазин полный, не успел он, значит, никого угробить перед смертью, да у меня с десяточек патронов заначено, так что жить можно.

Поднялся я, глянул последний раз на Комбинат — будь он семь раз проклят! — и двинул через заросли прямиком на сфероюг. Сейчас важно от ватаги оторваться, а там посмотрим!

Собственно, я уже давно решил, еще когда Дед умер: к столице двигать надо. В горах невмоготу стало: холода, голодуха, банды. Поселки вымерли, народ в долины подался, поближе к городам. Там все же полегче. Кругачи последнее время нашего брата не трогают: своих дел по горло. Черт те что творится: древневеры народ мутят, хилиасты уже открыто бунтуют; сект всяких новых — пропасть, я уж совсем запутался: кто, что, за кого, кому молятся?! Плюс ко всему отвёрги — эти вообще ребята крутые, на всех богов чихают. Народ шепчется: новый Крестовый идет! Впрочем, наше дело — сторона. Мы народ покладистый, богов почитаем, жертвы приносим, никуда не суемся, в кого скажут, в того и верим, — чего нас трогать!..

Иду я таким образом, размышляю, через колючки продираюсь, планы строю. В общем, развесил уши, ну и напоролся.

Откуда ни возьмись змееголов — и на меня! Здоровенный — с бревно, наверное, и пасть — как ворота. Шарахнулся я в заросли, пальнул оттуда с перепугу, вроде даже мимо. И, уже спустив курок, соображаю: мнимон это, будь он неладен! Ни к черту у меня нервишки стали, пугаюсь, как баба. Да и не сразу сообразишь: ведь совершенно непрозрачный, сволочь, как живой! Здесь, вблизи Зенита, мнимоны на кого хочешь страх наведут. Иной раз такое выскочит — хоть стой, хоть падай! И даже знаешь, что обман это, призрак бестелесный, а все равно жутко.

Глянул вверх — так и есть, небо уже желтое, в пузырях, ложносолнце на сфере кляксой черной набухло. Полдень, самая пора всякой призрачной нечисти. Народ-то здесь дремучий, страсть как мнимонов боятся, говорят — ведьмины выродки. Имечко у них еще, язык сломаешь: Интер Ференция! Чепуха, конечно. Дедуля у меня был образованный, все объяснил. Миражи это, сфера их плодит! Хотя, кто его знает, может, и не обошлось здесь без чертовщины? Ведь чего только в Зените не бывает! Вчера, среди ночи, вообще черт те что началось! Гул — на всю округу, будто лавина, и земля ходуном; еле успели наружу выскочить. На Комбинате последние строения порушились — настоящее землетрясение! А потом Ось вдруг вспыхнула и как пошла огненными пузырями сыпать — жуть одна. Хорошо, их в горы отнесло, на ледники, а то сгорели бы тут все за здорово живешь. Никогда такого не было, старожилы поговаривают: знамение, мол, это и должно быть накануне Второго свершения.

Вот такие здесь дела, в Зените. А уж мнимонов разных — не счесть! Каких только не встретишь: и под гадов, и под птиц, и под насекомых всяких… Даже под людей. Порой смотришь: человек человеком, даже морда знакомая, гнусная, так и чешутся руки шарахнуть из ствола, а ткнешь — пустой внутри. Призрак, стало быть. Вот, пожалуйста, как на заказ!..

Я как раз на полянку продрался, там посередине стоит дуб засохший. Травка бордовая под ним каким-то чудом сохранилась. И на этой травке — троица знакомая! Ну как живые! А мордатый, в петушиной шапчонке, мне этак ручкой: мол, давай, парень, не стесняйся.

Вгляделся я получше — и чуть не сел. Мать всех богов, какие, к лешему, мнимоны! Это ж самая что ни на есть натура!..

3. ПРОВОДНИК

Поначалу меня даже пот холодный прошиб — как же это они, по воздуху, что ли?.. Потом вроде сообразил — обвели! Обвели, как последнего придурка! Пока я по складам, как псих, метался, они в открытую пересекли Комбинат, вышли через Могильный проем и преспокойно поджидали меня здесь, на поляне.

Тут этот квадратный — он у них, видно, за старшего — пасть свою разевает:

— Эй, парень, двигай ближе! Разговор есть…

Голос — под стать остальному: труба иерихонская. И выговор у него какой-то не наш. Может, в столице так говорят?..

— Садись! — говорит старшой и рюкзак свой пододвигает.

Это дело я, конечно, проигнорировал, сел на корточки, спиной к дереву, — вся поляна передо мной. Винтовку между колен держу — палец на крючке.

— Да ты не бойся! — усмехается вдруг молодой. — Эти там остались!.. — И рукой в сторону Комбината. — Не придут!..

— А чего мне бояться! — говорю. — Не я же их ухлопал!..

Твердо так сказал, чтоб сразу все ясно стало: мое дело сторона! Вижу, молодые переглянулись — вроде недоуменно. Старшой ничего не сказал, полез в карман куртки. Хорошая куртка, вроде даже кожаная. За такую можно на Станции неплохое ружьишко выменять, да еще пороха подсыплют. Полез он, значит, в нагрудный карман и достает… — что бы вы думали? — трубку курительную и натурально ее раскуривает! От спички!

У меня глаза на лоб полезли — табак уже лет сто как извели, про спички я уж не говорю! Черная сфера, вот, значит, какие дела, все у них в городах припрятано — для себя!

Затянулся пару раз, трубку изо рта вынул.

— Как тебя зовут, парень? — спрашивает.

— Стэн, — отвечаю. — А что?

— Ничего, — усмехается. — Понравился ты мне.

Шутит, значит. А я как на иголках, предчувствия у меня паршивые.

— Вот что, — говорю решительно. — Дело есть — выкладывайте! А то досидимся тут!..

Старшой и глазом не моргнул. Оборачивается, мундштуком тычет:

— Познакомься: Лота и Ян!.. Ты им тоже понравился. А меня зовут Бруно. Мы тебя в деле видели, хотим кое-что предложить.

Так, это уже разговор, я тотчас насторожился. Старшой выколотил трубку об каблук, наклонился ко мне.

— Проводник нам нужен, — говорит негромко. — Пойдешь?

Я быстренько прикинул: куда ж это они собрались?.. Если в катакомбы, так их у первой же шахты пристукнут. Да и зачем им туда? В горы — так там и нет никого, кроме горстки стариков-древневеров… Но в главном я только укрепился: что бы там ни было, нам не по пути! Это я буквально нутром чуял.

— Нет, ребята, — трясу головой, — ничего не выйдет! Я в столицу — дела у меня там…

— В столицу? — вскинулся мордатый. — Туда?… — И пальцем в сферу тычет.

Я машинально киваю.

— Вот и хорошо, — говорит невозмутимо. — Туда и проводишь!

Остальные на меня уставились: кивают, улыбаются.

Нет, что хотите со мной делайте, — что-то здесь нечисто!

— Ты не думай, парень, — опять говорит старшой, — мы заплатим! Называй цену, не стесняйся!

— Зачем я вам? — говорю через силу. — Я здешний, сам впервые туда иду…

— Видишь ли, Стэн, — осторожно говорит мордатый, — мы дорогу плохо знаем. Издалека идем, понимаешь?.. Порядков ваших не знаем — вот напоролись сегодня, ты же видел? Так что выручай!

Я только головой кручу: ничего себе, дороги не знают! Темнят ребята!

— А что, — говорю, — дороги?…Все дороги туда ведут, тут не заблудишься!.. А вы сами-то откуда будете?

Спросил и замер. Понимаю прекрасно: к стенке их припер.

Переглянулись они, старшой и говорит твердо:

— Ты, парень, нас не пытай — для тебя же лучше! Проводи в столицу — не пожалеешь. Это я тебе твердо обещаю.

Тут у меня в башке забрезжило: неспроста эти типы здесь очутились, вот что! Подосланные они! Скорей всего — разведка храмовников, ведь мордатый наверняка из них — там только таких амбалов и держат. И коли я им понадобился, то уж не отвяжутся. И как ни крути, дело дрянь. Упрусь — шлепнут за милую душу, ребята крутые, соглашусь — все одно живым не выпустят. В общем, влип! Вот и не верь предчувствиям после этого!

Как я все это сообразил, меня даже в жар бросило. Нет, думаю, шалишь, мне еще мил свет не надоел, еще попрыгать охота! Взял себя в руки и говорю вроде как безразлично:

— Да я что… Если надо — пожалуйста. В столицу, так в столицу!

Поглядел вокруг. Мнимоны вовсю разыгрались, корчатся в кустах один страшнее другого; небо уже позеленело, в зените Черное солнце пульсирует, красочными пузырями исходит — в глазах рябит. Самый пик!

— Ну ладно, — подаю голос. — Чего зря сидеть?.. Пошли, что ли?!

4. СТАНЦИЯ

Первым делом следовало от Комбинатасмотаться, Я своих знал: Ялмара нам не простят. Я ведь нынче вроде как в сообщниках у этих — вместе улепетывали, да еще винтовочку прихватил, а на нее многие зарились. Поэтому прямо с поляны двинул я не на тропу, что к тракту вела, а в болото, к Станции. Грязновато, конечно, да и по кочкам прыгать радости мало, зато самый короткий путь. Вряд ли нас в этом гнезде змеином искать будут. А заодно пусть-ка мои знакомцы новые в болоте побарахтаются — глядишь, прыти-то поубавится.

Так и потопали: я первым, потом девица с парнем, а мордатый Бруно, или как там его, — замыкающим. Ничего шли, ходко, не отставали. Правда, молодые первое время от каждого мнимона шарахались, будто в жизни не видали. Ну, ясно, городские, там какие мнимоны — одно название! «Кто в Зените не бывал, тот мнимонов не видал!» Пришлось остановиться, объяснить, что к чему. Здесь всякой мелкой живности — море, — а сфера в полдень — как зеркало увеличительное: из любой пичужки такую образину сотворит — в страшном сне не увидишь! Правда, в наших болотах не только мнимоны водятся, здесь и настоящих гадов пруд пруди. После Свершения они объявились. Дед втолковывал, что в Зените фон какой-то повышенный, вот они и расплодились. Он их даже как-то называл, тоже на букву «м», только я забыл. Бог с ним, с названием, важно, что любой мнимон всегда бесшумный — призрак он и есть призрак! — а настоящий гад без шума не может, так что-здесь не столько глаза нужны, сколько уши.

Выслушали они меня и рты раскрыли — даром что образованные. Этот, молодой, и говорит:

— А ведь верно! Молодец, Стэн!

Мне, конечно, его похвалы ни к чему, но все же приятно: не такие уж мы тут дикари, кое-что кумекаем!

Пошагали дальше. Троица освоилась, попривыкла, даже болтать начали. Но недолго, до первого змееголова — настоящего, не призрачного, — два патрона на него, гада, потратил. Тут они вмиг попритихли, к старшому стали жаться. Этот, чувствуется, видал виды, нервишки что надо.

Пока шли, я хорошенько раскинул мозгами и решил, что до темноты рыпаться не стоит. Опасно. Молодой парнишка и девица, конечно, не в счет, а вот мордатый — другое дело! Шутки с ним плохи, здесь надо наверняка — второго раза не будет!

Территория Станции издавна считалась нейтральной. Когда-то здесь был целый городок, обслуживал шахты и рабочие поселки. Раньше здесь уголек добывали, а когда все выбрали, народ-то и разбежался. Железная дорога еще раньше накрылась, только насыпь и осталась, да еще бетонные шпалы кое-где. Сейчас через Станцию проходил единственный приличный тракт в Сферополис, поэтому там вечно всякий люд околачивался: бродяги, ватажники, беглые рабы, хизмачи, нищие. Там же было торжище, барахло шло со всей округи — вместе с новостями. Может, удастся что и про моих знакомцев разнюхать?

Прошли мы болото, на сухое место выбрались. Удачно прошли. Впереди, за рощицей, показалась вокзальная крыша — вся в дырах. Собственно, от Станции только и осталось что обгоревший вокзал да платформа. На ней обычно и выставляли основной товар: оружие, боеприпасы, снаряжение. Всем прочим торговали вдоль насыпи и внутри вокзала. Там же можно было перекусить на скорую руку.

Подходим к вокзалу — тихо, никого не видать. Мне это сразу не понравилось: ведь самая пора! Должно все кишеть…

Вообще-то на Станции довольно безопасно, крупные ватаги здесь не промышляли и даже счеты друг с другом сводили обычно в стороне. Неписаный закон — толкучка всем нужна.

Обошли вокзальчик справа, вот и платформа: с одного края разбитые ступеньки, другой — в заросли упирается. Гляжу — что-то не то: товар есть, а людей нет, будто сгинули. А барахла кругом — пропасть! Одежка, посуда, инструменты, тряпки — чего только нет! Все брошено впопыхах, втоптано в грязь. И повсюду лошадиные следы — и вроде свежие. Ясно как божий день: пошуровал кто-то недавно! Вот тебе и нейтралитет!

Тут меня Бруно тихонько подзывает. Подхожу, вместе с ним в окно вокзала заглядываю. Святая сфера, вот где они все! Вповалку на полу, уже, наверное, холодные! И мух там — гудит аж все! Кровищи — море.

Ну и ну! Что ж это получается? Кто-то их всех порубал ни за что ни про что и запрятал в здание. Может, какая-нибудь лесная ватага сюда сунулась? Народ там дикий, никаких законов не признаёт. Но почему тогда барахло не тронуто — любая ватага шмотки первым делом приберет! Да и зачем им такую бойню устраивать? Разогнали бы всех, ну шлепнули сгоряча одного-двух, а тут?.. Весь пол штабелями! Молодые тем временем тоже в здание сунулись — выходят, лица на них нет. Да-а, это вам не столица! А Бруно, смотрю, хоть бы хны: трубка в зубах, попыхивает себе в небо, небось не такое еще видал!

Стою у платформы, соображаю: куда ж теперь?.. По насыпи, к тракту? Опасно, каждая собака тебя издалека видит… К шахтам с моими приятелями нечего и соваться… Черт его знает, хоть назад возвращайся…

— Топот! — вдруг заявляет мордатый. — Кто-то скачет…

Не слышал я никакого топота, но рассуждать не стал.

— А ну давай сюда! — командую. — Быстро!

Сиганули мы в щель под платформу, затаились среди всяческой рухляди. Грязь, вонища — хоть святых выноси! Я приложился ухом к земле: действительно, скачут! Похоже — много. Хороший у мордатого слух, позавидуешь!

А через пару минут влетает на Станцию здоровенный конный отряд — сотня, не меньше. Я как форму их увидел — синие мундиры с белыми кругами на рукавах — похолодел весь. Черное небо — кругачи! Этого только не хватало! Вот, значит, кто здесь орудовал, выходит, и Пузырю-покойничку не померещилось вчера с перепою: сфероносцы в Призенитье!

Большая часть отряда с ходу рванула вдоль насыпи, к тракту, — слава богам, мы туда не сунулись! — остальные быстро спешились и давай вокруг шнырять.

Пихнул я Бруно в бок, и ужом к тому краю платформы, где заросли. А над головой уже сапожищи бухают, труха сыплется, пыль. Ну и денек! Не знаю, за кем охотятся, может, и не за мной, но от этого не легче: найдут — и в штабеля, как тех…

Ползу что есть силы, не оглядываюсь, платформа длинная, низкая — не встать. Сзади вроде мордатый пыхтит, не отстает. До края уже рукой подать, тут кто-то из солдатни в щель сунулся: «Стой, стой!..»

И сразу выстрел, как из пушки, — в ушах заложило. Прыгнул я тигром, затылок о плиту рассадил, вывалился на свет — и в кусты, вслепую: только глаза от колючек прикрыл. Крики, пальба, ветки вокруг от пуль секутся… Счастье мое, что заросли здесь сплошной стеной, а то бы все, каюк!

Ох и бежал я, мама родная, все свои рекорды побил! Бог знает сколько отмахал — весь выложился, без остатка. Как ноги подкосились, плюхнулся брюхом вниз — в глазах темно, сердце где-то у глотки, вот-вот выскочит. Одна только мысль в башке: ушел, забери меня черти — ушел!

Минут десять в себя приходил, потом огляделся. Лежу в густой траве, на светлом пригорке; где-то сбоку ручей журчит; вокруг, уступами, лес, а между здоровенных сосен — скалы. Все в порядке — впереди горы!

Ну, тут я совсем повеселел: не подвело чутьё, правильный курс избрал. Кавалерия кругачей в горы не попрется — кишка тонка, а приятели мои новые бродят сейчас где-нибудь в зарослях, а может, уже в штабелях лежат на вокзале. Девушку, конечно, жалко, но что поделаешь!

Повернулся я на спину, лицом к сфере. Она еще голубая, яркая, глаза режет, но уже к синему часу дело идет. Ложносолнце давно скисло, от него лишь серая клякса осталась. Люблю я это время сферодня: самый приятный для глаза свет. Утром уж слишком много красноты вокруг, все бордовое, будто пожар вселенский. И рожи у всех мерзкие, как у Пузыря при запое. В желтый полдень начинается вся эта чехарда с Черным солнцем — и в глазах рябит, и нечисть всякая безобразит. А сейчас самое то, как и должно быть в натуре: трава — синяя, горы — зеленые, в сизой дымке. Красота! От сферы — мягкое тепло; пригревает, тихо, спокойно… Отдохну, думаю, малость и в горы — места, слава богам, знакомые, можно сказать, родные.

Одним словом, размечтался, сучья кость, раскис. Тут они и выскочили из кустов — как призраки! Все трое — целые, невредимые, даже поклажу сохранили. Я к земле как прирос — не шевельнуться! Ведь хоть бы ветка где хрустнула!..

Тормозят рядом, и этот белобрысый мне этак ручкой: мол, вот и мы! Рюкзак спихнул, присел рядом, рукавом пот с лица вытирает, а сам почти сухой, ну, может, слегка запыхался.

Лота головой тряхнула, улыбнулась — мне! — и к ручью, грязь смывать. А мордатый даже не присел, сразу за трубку. И, разрази меня гром, такой у них вид, будто и не бежали они только что сломя голову, а так, размялись слегка. Ну и ну!..

Сел я, братцы, и морда у меня, наверное, до колен вытянулась — Ян даже заржал. Святая сфера, как же это? А Бруно трубку раскурил, спрашивает, словно ничего не случилось:

— Ну, Стэн, куда теперь?

А я сижу столб столбом, язык проглотил. Я валюсь, как конь загнанный, язык на плече, а этим хоть бы что, чуть вспотели. А главное: как они на меня вышли, ищейка у них припрятана, что ли?.. Ох, хотелось бы мне знать, где их так натаскали? Одним словом, недооценил я их, вот что, матерые это ребята. Сопляк я перед ними, и вот это отныне надо зарубить себе на носу! Ну ладно, пришел я чуть в себя, рот захлопнул. Гляжу, Лота поднимается, лицо в брызгах, волосы мокрые поправляет. Казалось бы, что особенного — а глаз не оторвать, прямо завораживает! Потом руку на сфероюг вскинула.

— Там что, — спрашивает, — горы?

— Угу, — говорю, — они самые… — Подумал и добавляю осторожно: — Вот туда и пойдем!

Смотрю, все на меня уставились. Лота глаза прищурила — меня будто ледяной водой окатило.

— А как же столица? — спрашивает тихо.

— Да ты никак струсил, парень? — подает голос Бруно.

Встал я — ноги как бревна дубовые — и говорю:

— Вы, конечно, как знаете, а мне через Станцию путь заказан. А в Сферополис можно и через горы — один черт!

Вежливо сказал, спокойно, Бруно головой качает:

— Далековато через горы-то… Время потеряем.

— Ну и оставались бы на Станции, — не выдержал я. — Кругачи бы вас в два счета куда надо доставили!

Старшой и глазом не моргнул, стоит, покуривает. Молодые переглянулись.

— А что, — говорит Ян, — это мысль!

Поглядел я на его физиономию конопатую — не поймешь, всерьез или придуривается. А Лота головой качает:

— Нет уж, — говорит серьезно, — лучше со Стэном!

Черт знает, чего несут! И этот, мордатый… Далековато, видите ли… Будто не все равно, в какую сторону идти, — Зенит же! Другое дело, что в горах трактов нет, там попотеть придется. Но тут уж надо выбирать! Ну ладно, присел я к воде, стал свои ссадины исследовать… В основном чепуха, царапины. А вот к затылку не притронуться, шишка там с кулак, кровь вокруг запеклась. Это о платформу, когда нас там застукали.

Тут Лота подходит — дай, говорит, посмотрю. Буркнул я что-то — мол, пустяки, заживет, — не слушает. Запустила пальцы в шевелюру, ощупала рану легонько. Застыл я, как пень.

Дед мой мастак был всякие старинные байки рассказывать про королей там, рыцарей, принцесс… Сказки, одним словом. Так вот Лота будто оттуда и появилась — в жизни такой красоты не видел. Не то чтобы красоты — совершенства! Так у нее все ладно создано — каждая черточка, каждый волосок, — что даже холод пробирает: да возможно ли?.. Нет, не передать это. На Лоту только смотреть можно, как на лик богородицы милостивой, да богов славить, что такое чудо сотворили. Забыл я про все: и про боль, и про кругачей, и что дело мое дрянь. Вот ведь как… Я даже не сразу сообразил, что Бруно меня давно за плечо трясет: «Очнись, парень!..»

— Что такое? — включаюсь.

— Уходить надо, — говорит спокойно. — Идут сюда.

Тут до меня наконец дошло, вскочил как ужаленный.

— Как идут?.. Кто?..

— Не знаю, — пожимает плечами Бруно. — Наверное, со Станции. Близко уже… У меня слух, парень, как у филина…

5. ОБИТЕЛЬ

Откуда у него такой слух взялся, я додумывал уже на ходу, как, впрочем, и все остальное. Дунули мы в горы — откуда только прыть взялась — и вовремя!

Только через первый гребень перевалили — от леса ярдов триста, — как вываливается оттуда видимо-невидимо кругачей, с роту, если не больше. У меня в глазах зарябило: откуда их столько? Пешие, с короткими карабинами, за плечами ранцы. Короче, совсем другая часть, не со Станции. На плечах круглые погончики серебром отливают.

Ох и не понравилось мне все это! Вчера патрули, сегодня кавалерия, теперь еще эти. Переглянулся я с троицей, головой покачал.

— Плохо, — говорю. — Отсюда один путь — на Седловину. Свернуть некуда.

Ян вниз глянул, потом на меня.

— Ерунда, — говорит презрительно. — Обгоним!

Я ничего не сказал, подъем скомандовал. И хоть устал как собака и живот подвело — с утра ни крошки во рту! — а рванул в полную силу, без дураков. Вспомнил я, что за погончики у них на плечах; «серебристые духи» это, вот кто, самые отборные части сфероносцев, личная гвардия экзарха.

По счастью, я эти места как свои пять знаю — вырос здесь. Дорога к Седловине действительно одна, но не всем известно, где срезать можно. Есть тут одна дикая тропочка, по самой кромке провала. Очень хорошая тропочка. Слева стенка отвесная, гладкая — не зацепиться; справа ущелье без дна, только сизый туман клубится, да рокот слабый — где-то там речка в камнях бьется. А тропка сама — в ширину ступни.

Вот по ней я и двинул. Дело для меня привычно — к скале животом прижался и пошел семенить бочком. Тем более налегке я, одна винтовочка. И то озноб по коже. Перебрался я через самый вредный выступ, жду, сердце стучит. Минуты не прошло — ползут все трое! И у каждого рюкзак, а у мордатого в зубах трубочка! Я дышать перестал: все, сейчас гробанутся! Поздно уже рюкзаки сбрасывать… Был тут уже случай, когда мы с дедом от банды хизмачей удирали. Тогда их двое сорвалось, мы потом специально вниз лазали за оружием. Какое там — даже костей не нашли!

В общем, если бы я это своими глазами не видел, ни за что бы не поверил. Прошли ребята, уж не знаю каким чудом — прошли! Даже не задержались, проскочили играючи, догоняют — и мне: «Давай, давай, парень, не задерживай!..»

Двинул я, как во сне, и до самой Обители в себя прийти не мог. Что ни говори, а не было у нас в горах человека, который бы с поклажей здесь прошел. Не слышал о таком и сам бы никогда не решился. Я даже зауважал их, честное слово…

Вот так и добрались до монахов — еще засветло. Я прикинул, и получилось, что три-четыре сферочаса мы у серебристых выиграли. Не бог весть что, но хоть передохнуть можно.

Обитель древневеров — единственное живое место по эту сторону перевала. Тропа на Седловину как раз здесь проходит. Вокруг скалы отвесные — голо, дико. Вершин не видно — всё в сизой дымке; внизу черным зеркалом — озеро, Мертвая Голова называется. По форме — череп, даже глазницы есть: два круглых каменных островка. Сам монастырь прилепился на уступе: башня из неотесанных глыб с остроконечной крышей; во дворе — пристройки, тоже из камня. Все старое-престарое, еще до Свершения возвели, крыша рыжим мхом обросла, даже черепицы не видно. Раньше там древневерский крест красовался, пока его кругачи не сбили, теперь — сфера бронзовая, хотя монахи ее не больно жалуют. Все, кто через Седловину идут, обычно здесь отдыхают: У монахов обет такой: путников принимать и кормить.

Подходим, Ян меня нагоняет. Веселый, зубы скалит.

— Это что, — спрашивает, — приют альпинистов?

Черт их поймет, городских.

— Не слыхал о таком, — отвечаю. — Секта, что ли, — какая?

Гляжу, челюсть у него отвалилась, промямлил что-то, отстал. И со своими: бу-бу-бу… Тихонько, чтоб я не слышал.

В общем, словно с луны свалились! Это раньше так говорили, еще до Свершения: с луны, мол, свалился! И сейчас говорят, хотя что это такое, поди, никто и не помнит. Мне дед рассказывал: раньше по ночам в сфере такая хреновина круглая висела, вроде фонаря. Светила немножко. Полезная штука, ведь сейчас ночью хоть глаз коли!

В воротах сам отец Тибор встречает, все такой же тощий, маленький, головастый. Поседел, правда, и бороденка совсем козлиной стала, но ничего, крепенький еще. Он меня помнил, мы здесь с дедом не раз бывали.

Кланяюсь, говорю что положено. Вижу, отец Тибор глазенки свои вытаращил — ну ясно, Лоту увидел. Здесь, наверное, лет двести женщин не было. Остальные монахи тоже повылазили, бородами трясут, пялятся, хрычи старые. Дернул я старика за рясу: мол, торопимся, отче, не откажи бедным путникам и так далее. Обычай-то, спасибо деду, знаю.

Повели в трапезную. Здесь ничего не изменилось: каменные закопченные стены, очаг, длинный выскобленный стол; по углам гермы с ликами древневерских богов — вернее, святых: бог у них, у древневеров, один.

А вот с едой у монахов совсем худо стало. Вынесли нам по миске ячменной каши да по кружке кипятка. И все, а каши-то всего на донышке. Видать, совсем обнищали монахи.

В один миг очистил я свою миску, за кипяток принялся: что ел, что не ел… С такой жратвой нас серебристые в два счета сцапают. А друзья мои в мисках лениво поковырялись, отодвигают — не нравится! Лота какой-то мешочек раскрывает — там разноцветные горошинки, — протягивает мне парочку:

— Съешь, это вкусно! — И сама грызет, как леденец.

Ну разжевал я, съел. Сладкие, вроде сахара, но что толку? Пару бы мисок таких! Лучше бы хлеба предложили, вон у мордатого рюкзачище какой, неужто жратвой не запаслись?!

Отец Тибор напротив сидит, руки к груди впалой прижал, глазки так и бегают. Видать, чешется у него язык, но молчит, крепится. Это у них строго: ни о чем гостей не спрашивать.

Допил я кипяток, и такое у меня ощущение, что сыт. Вот хоть режь — сыт! Будто до отвала наелся, и не какой-нибудь там пресной каши, а мяса сочного, со сковороды. Даже привкус во рту соответствующий, как в праздники, когда жертвенного мяса нажрешься. Минуту назад быка бы съел, ей-богу, — и на тебе, сыт! Неужто в горошинах этих дело?

Лота, смотрю, улыбается. Ну, чудеса! Совсем мы тут в горах одичали: в столице вон какие штуковины в ходу, а мы и слыхом не слыхивали. И вот что интересно: усталости словно не бывало. Это после всего, что сегодня было!.. Мда…

Тут отец Тибор не выдержал, рот свой беззубый раскрыл, глазенки круглые, любопытные.

— Удивляюшь я на ваш, — шамкает. — Одеты вы больно легко. Нынче на тропе шнега по пояс, уш не жнаю, пройдете ли?..

Насчет одежды — это он точно: жидковато мы одеты.

— Круглый год шнега не тают, — продолжает старик, — раньше такого не было! Прогневили гошпода…

— А скажите, папаша, — вдруг встревает Ян, — когда у вас начались похолодания?.. Вы не могли бы точно припомнить?

Отец Тибор аж поперхнулся, глаза вытаращил. Еще бы: кто ж к монахам так обращается? Ну дает белобрысый!

— Отчего ж не припомнить, — продолжает старец смиренно. — У наш хроники, почитай, шо Дця швершения. Вше там запишано… Ешли юноша интере-шуется…

В общем, не успел я и слова вымолвить, как монахи — рады стараться — тащат на стол свои хроники: стопку здоровенных книжищ, обшитых кожей. А самые старые еще в пластиковых переплетах, я таких и не видел никогда.

Только этого и не хватало! Сматываться давно пора, кругачи на хвосте, а эти друзья, как волки голодные, на книги набросились. Листают, глазами впились, ничего кругом не видят. Ну чисто дети, будто книжек в жизни не читали! Старикашка что-то бубнит, тычет пальцем в страницы, глазки горят. Чувствуется — довольный! Может, это первые дураки за двести лет сыскались, которые в ихние хроники заглянули.

Я уж Бруно знаки делаю: мол, время! — не реагирует! Листает как бешеный, страницы так и мелькают. Тот еще читатель, — картинки, что ли, ищет? Я тоже заглянул — в ту, что Лота держала. Ох и древность! Бумага желтая, ветхая, и буквы печатные. Дед рассказывал, что раньше специальные машинки для письма были — пишущие, сами книги строчили. Это уж потом рукописные пошли, после Свершения. Читать я умел — спасибо деду, но до Лоты мне, прямо скажем, далеко. Впрочем, ничего особо интересного там не было. Все давно известно: День свершения, семь сфер, ложно-солнце, пузыри, мнимоны… Это тогда все было в диковинку — многие, говорят, даже свихнулись. Теперь-то что об этом читать?.. Как истинная вера возникла, как боролись за нее — опять же каждый ребенок знает!

Плюнул я мысленно, вышел во двор — неспокойно у меня на душе. Кругачам, конечно, еще топать и топать — здорово мы срезали! — но лучше бы нам еще дальше от них быть. Темнеть уже начало, сфера фиолетом подернулась — глядишь, через час-другой совсем погаснет. Но если наддать как следует, пожалуй, до пещеры можно успеть.

Я уж, грешным делом, подумал, не махнуть ли одному, пока они там развлекаются книжечками, но сдержался. Нет, с ними этот номер не пройдет — шутя догонят. Тут хитро надо…

Вдруг — топот, мордатый на крыльцо выбежал.

— Стэн, — орет, — ты где?

Подхожу. Бруно в небо пялится, глаза поблескивают как-то странно, будто у него там стеклышки вставлены.

— Слышишь? — спрашивает. — Гудит!

— Где гудит? — говорю. — Лавина, что ли?

Спокойно спрашиваю — знаю, не время еще лавинам.

— Нет, парень, не лавина… — качает башкой. — Туда смотри! — И пальцем в сферу тычет.

Пригляделся я, вижу: в просвете между двумя вершинами блеснула темная точка — словно металлическая. И вроде — к нам летит, будто птица. Тут и гул с неба донесся, вернее — стрекот. А штука эта летающая все ближе, буквально на глазах растет. Что за наваждение, думаю, сроду таких птиц не видал! Лота с Яном уже рядом, тоже в небо уставились.

А стрекот все громче, как бы накрывает сверху. Монахи услыхали — и во двор, руками машут, галдят.

Опешил я, по правде говоря, растерялся. Какая там птица!.. Чешет к нам прямо по воздуху невиданная машина величиной с сарай! Рыло тупое, стеклом сверкает — что-то на стрекозу смахивает. А сверху круг прозрачный, словно нимб. И прет точно на монастырь со снижением. Тут меня будто ожгло.

— А ну — в дом! — ору. — Быстро!

И только мы успели в помещение заскочить, как замолотит с неба: ду-ду-ду-ду!.. Я на пол брякнулся, вижу — по двору очередь прошла, искры снопами. Потом по крыше словно молотом — весь монастырь затрясся. Грохот, рев, вопли!.. Понял я, что это за штуковина к нам пожаловала. Геликоптер это, боевая летательная машина! Раньше, говорят, они часто летали.

Подполз я к окошку — по счастью, они здесь узкие, как бойницы! — выглядываю. Висит, гадина, совсем рядом, как привязанная, на боку белый круг — знак сферы. А в брюхе — черная дырка, откуда пулемет и шпарит. А монахи мечутся по двору, как бараны, хоть бы за камни спрятались, дурни: в упор их косит! Эх, думаю, была не была…

Просунул я винтовку ялмаровскую, поймал в прицел того типа в люке, пальнул. Попал не попал — не знаю, но пулемет сразу заглох, а машина вверх шарахнулась, чуть скалу винтом не зацепила! Ага, не нравится!.. Выстрелил я еще разок вдогонку — это уж точно мимо — и во двор. Геликоптер уже высоко усвистал, никакой пулей не достанешь, У крыльца отец Тибор лежит скрючившись — переломало очередью беднягу. Еще трое или четверо — у ограды, кто-то стонет. Троица моя уже над ними хлопочет. А у меня ноги дрожат, в ушах звон колокольный…

Ведь это что выходит?.. На Станции — рейтары, в горах — гвардейцы экзарха, теперь еще и геликоптер! В общем, и снизу и сверху обложили, как волков! Не случайно же это, не бывает таких случайностей! Даже идиоту ясно: это за нами! Вернее — за ними! Сотни солдат, отборнейшие части, гоняются по всему Призенитью за какими-то тремя типами, из которых один — щенок желторотый, вторая девица, а третий… третий, конечно, боец серьезный, но ведь один!

И еще я понял, что кругачи им давно на хвост сели, еще до Комбината. То-то они так вперед рвались, даже не свернули, когда я им знак подавал! Великие боги, что же делать?!

Вернулся я в дом. Раненых уже сюда перетащили. Бруно с Лотой что-то с отцом Тибором делают, хотя там, по-моему, делай не делай, ничем не поможешь! Мир, как говорится, праху его, добрый был старикан…

Подходит Ян — насупленный, бледный, глаза как две колючки. И что-то шепчет сквозь зубы — ругается, что ли?

— Ладно, — говорю, — идти надо… Монахи без нас своих отпоют…

Смотрит он на меня глазами круглыми, будто не слышит. Потом вроде что-то в них блеснуло — дошло до него.

— Послушай, — говорит тихо, — отсюда есть другой путь?

Я только головой потряс.

— Понимаешь, какое дело, — продолжает морщась, — геликоптер-то на перевале сел… Я проследил.

Все у меня внутри обмякло. Вот и добегались — тёперь всё! На Седловине один человек с пулеметом армию удержит.

Понял я, что хана нам, — и вроде полегчало. Конец, так конец, от воли богов, как говорится, не уйдешь…

6. СЕДЛОВИНА

Ночь была на Исходе, оставался час темноты, может, чуть больше. Стэн всегда хорошо чувствовал время — никаких часов не надо. Перед рассветом в горах всегда так: тьма будто сгущается, давит на грудь — даже дышать трудно. Впрочем, здесь, на перевале, всегда не хватает воздуха.

Стэн нацепил очки и невольно зажмурился. Мир вспыхнул призрачным сиреневым светом, будто в горах, на всех вершинах одновременно, зажглись миллионы гигантских факелов. И опять он затаил дыхание: чудо есть чудо!

Он лежал в пушистом снегу, зарывшись в сугроб чуть не по самые брови. Вокруг было светло как днем. Просматривалась буквально каждая трещина в скалах, каждый камешек.

Слева, за близким перевалом, плавной дугой нависал заснеженный массив Армагеддона. Вершина, обычно скрытая туманной дымкой сферы, блистала лиловым действенным снегом. Оттуда, пронзая Зенит, бил тонкий, с волосок, световой луч — Священная ось мира. Правее вздыбилась зубчатая цепь дальних вершин; за ними лежала Проклятая долина — страшное место, откуда никто не возвращался. А впереди, всего в сотне шагов, в неглубокой заснеженной ложбине, горбился темный силуэт геликоптера — провисшие винты почти касались снега. Даже пулемет виден в приоткрытом люке — дулом на тропу.

Да, они все-таки пошли наверх. Расчет прост: сзади сотня гвардейцев при полном вооружении — верная Смерть; впереди — экипаж воздушной машины, человек пять-шесть. Правда, у них пулемет и отличная позиция — тоже верная смерть. Но все же: сто или пять?! Конечно, днем здесь не пройти, тропа из ущелья просматривается, их перестреляли бы еще на дальних подступах. А вот ночью — ночью совсем другое дело. Ночью их здесь не ждут.

Стэн осторожно потрогал очки — надежно ли сидят? — не дай бог потерять! Бруно выудил их из своего рюкзака на тропе, когда их тьма накрыла. С виду очки как очки, легкие, в металлической оправе, неказистые. А нацепишь — всесильные боги! — ночи как не бывало!.. Очки ночного видения, вот как они называются. И одежонка подходящая у тройки нашлась — вроде чехлов с капюшонами. Материя на ощупь совсем тонкая, на рыбьем меху, а влезешь туда, молнию взык, капюшон на голову — и как в печке! Красота. Комб называется.

Стэн погладил рукав, вздохнул. Странный материал, скользкий, будто жиром смазан, а не пачкает. Лежишь в снегу и хоть бы что, словно на травке летом. Да-а, экипировочка у них что надо, любой позавидует. Вот бы такую заиметь!

Чуть скрипнув снегом, подполз Бруно, залег рядом.

— Ну? — негромко спросил Стэн.

— Спят, — сказал Бруно. — В палатке, вон за тем выступом! Трое. Четвертый — в машине. Зацепил ты его тогда…

Стэн непроизвольно погладил винтовку: ага, зацепил!..

— Так чего ждем? — возбужденно воскликнул Ян, всматриваясь вдаль. — Вперед!

Они с Лотой залегли слева от Стэна и все время шептались. Стэн досадливо отмахнулся, повернулся к Бруно.

— Ты не знаешь, где у него горючка? — спросил, кивая на машину.

— Внутри, в баках, — ответил Бруно. — Зачем тебе?

— А затем, — назидательно сказал Стэн, — что прорваться, может, прорвемся, а утром они нас в минуту догонят — и сверху, как баранов… Ясно?! Сжечь ее надо к чертям собачьим!

— Зачем сжигать?! — вскинулся Ян. — Не надо сжигать! Хорошая машина, летает… Самим пригодится!

Глянул на Стэна весело, подмигнул. «Дурак зеленый, — выругался Стэн про себя, — нашел время шутки шутить!»

— Так, может, сам и поведешь?

Ян пожал плечами:

— А что, могу и я!

— Нет уж! — вдруг подала голос Лота. — Пусть лучше Бруно!.. Я с тобой налеталась — хватит!

— Тоже вспомнила! — рассмеялся Ян. — Это ж когда было?..

У Стэна спёрло дыхание: чокнулись они, что ли?

— Вы что, ребята, серьезно?

Тройка переглянулась, Ян подался ближе к Стэну.

— Ты, главное, не дрейфь! — заговорил убежденно. — Мы эти машины наизусть знаем. Чего по снегу-то топать?..

Стэн почувствовал, что у него ум за разум заходит. Черная сфера, ведь они это серьезно! Это ж сколько учиться надо, чтоб такие машины водить?! Темно, скалы кругом, пропасти — костей не соберешь! Обалдели, совсем обалдели!

— Значит, так, — решительно произнес Бруно. — Я беру на себя машину, а вы — палатку! Подержите их там, пока я не запущу двигатель… Понятно?..

И, не дав Стэну опомниться, скользнул вниз, в ложбину.

— И-эх! — вполголоса воскликнул Ян, вскакивая. — Где наша не пропадала! Айда!

Кубарем покатился вниз по склону, увлекая за собой рыхлый снег, — будто на игрищах. Следом заскользила Лота, обернулась, призывно махнула рукой. «Мать всех богов, — прошептал Стэн, вставая, — спаси и помилуй!..»

Брезентовые бока палатки облепил иней; было тихо. На утоптанном снегу — пустые консервные банки, окурки. «Ничего живут пилоты», — невольно отметил Стэн. Бруно уже скрылся в люке, оттуда не доносилось ни звука.

Стэн замер напротив палаточной щели, у растяжек. С другой стороны застыла невысокая плотная фигура Яна. Он помахал рукой — мол, все в порядке, приготовься. Лота тихо шагнула к машине. Вдруг там что-то звякнуло, донесся сдавленный вопль — короткий, задушенный. Стэн напрягся, покрепче перехватил приклад. В палатке завозились, кто-то закашлял.

В машине опять звякнуло — на всю Седловину, потом зажужжало — резко, визгливо.

— Эй, эй!.. — сразу заорали в несколько глоток. Палатка заходила ходуном. Стэн рванул растяжки, завалил верх. Ян вдруг дико гикнул и прыгнул плашмя на матерчатую крышу. Внутри взвыли дурными голосами. В щель высунулась голова в круглом шлеме, Стэн с размаху хватанул по ней прикладом.

— Не двигаться! — заорал что есть мочи. — Кто вылезет — пуля в лоб!

Оглушительно кашлянув, застучал промерзший мотор. Дрогнули винты, пошли вкруговую, разгоняя снег, — все быстрее. Рядом возник Ян:

— В машину!..

Стэн бросился к люку. Винт вовсю молотил воздух, в лицо полоснул снежный вихрь, оттолкнул. Согнувшись, Стэн с трудом ввалился внутрь.

На дребезжащем железном полу, скорчившись, лежал офицер с обморочным лицом. Ян с Лотой взяли его за руки, подтащили к люку. Стэн посторонился. Офицер мягко нырнул в снег и вдруг быстро-быстро, ужом, пополз прочь. Ян захлопнул дверцу. Бешено взревел двигатель, машина задергалась, как в трясучке. «Сейчас развалится!» — ужаснулся Стэн, глянул в маленькое круглое окошечко. Земля стремительно падала вниз. «Святая сфера, летим!»

Он изо всех сил вцепился в какую-то скобу, ноги обмякли, желудок рванулся к горлу. Геликоптер круто завалился набок, обходя близкий склон. Внизу на снегу мелькнула распластанная скатертью палатка, несколько суетящихся темных фигурок — совсем игрушечных. Миг — и под машиной пропасть с отвесными стенами. Стэн зажмурился: «Летим, летим!..»

Кто-то встряхнул за плечо: Ян! Смеется, зубы блестят.

— Айда в кабину! — прокричал в ухо.

Держась за его плечо, Стэн ввалился в какую-то дверь, ухватился за спинку сиденья. Кругом белый пластик, стекло, какие-то приборы, рычаги, кнопки — сам дьявол не разберется! В переднем кресле застыл Бруно, руки на штурвале. Лота — чуть сзади — прижалась лицом к окошку. Под машиной стремительно проносилась черно-белая горная гряда, похожая отсюда на полузасыпанный снегом хребет дракона.

Ян подтолкнул Стэна к креслу, усадил рядом с Лотой: «Не робей, парень!» Стэн сжал зубы, унимая дрожь: «Вот черт их дери!..» Машина забиралась все выше; сбоку проплывал гребень Армагеддона — плоский, словно срезанный ножом. В центре — ровная черная впадина, как чаша. Оттуда и бил луч Оси. «Вот она, Обитель богов», — похолодел Стэн.

Луч вонзался в черное небо, быстро увязая в темноте. Там, куда он указывал, за чернильным гигантским сводом, угадывалось слабое светящееся пятнышко. «Сферополис», — догадался Стэн. Внизу толстой извилистой змеей проплывало Ущелье семи ведьм. «Куда это они?» — вдруг опомнился Стэн, подался к Бруно.

— Куда ты правишь?! — заорал в ухо. — В долину давай!..

Бруно дернул плечом, не обернулся. Привстала Лота, притянула Стэна за шею.

— Не мешай ему! — крикнула. — В столицу полетим! Все будет хорошо…

У Стэна опять, в который раз за сегодня, сперло дыхание. Во дают — в столицу! Это ж на другом конце света! Да и где они там приземлятся? На площади, перед храмом?..

В небе зажглась белая звездочка, пошла набухать — первый свет! Стэн снял очки, бережно спрятал в нагрудный карман комба. Быстро светало. Стремительно, словно взрываясь, расширялась дыра в Зените, наливалась багровым, жадно поглощала тьму. Запылали горные хребты, вспыхнул воздух — утро!

Машина, казалось, зависла в розовой пустоте. Со всех сторон дыбилась земля, грозно нависала исполинской чашей без краев. Здесь, с высоты нескольких миль, вся сфера была как на ладони. Над головой, сквозь розовую фосфоресцирующую дымку, смутно пробивались темные зеркальные пятна — Озерный край. Горы уже уползли назад и вверх и теперь прицеливались горящими остроконечными пиками в хвост геликоптеру. Точно по курсу мохнатым оранжевым ковром вставал лес.

У Стэна невольно закружилась голова: дикое зрелище! Неба нет — одна пестрая вздыбившаяся земля, готовая вот-вот рухнуть вместе с горами, озерами, реками, — и спрятаться негде!

Он откинулся на мягкую спинку кресла, перевел дух. Даже ему, горцу, не по себе, каково же должно быть этим?

Ровно стучал мотор. Ян и Лота прилипли к стеклам кабины — не оторвать. Возбужденные, друг друга локтями толкают, щеки горят, пальцами куда-то тычут. Довольные — страшно! Впереди — широкая спина Бруно, мощный загривок откинут назад. Этот головой не крутит, этому чудеса не в диковинку: и не такое видал! Прямой, невозмутимый, уверенный…

Стэн прикрыл глаза. А ведь, пожалуй, долетим, мелькнула мысль. Ребята свое дело знают твердо — это не отнимешь! Вот только ему, Стэну, от этого не легче. Ну, сядут они где-нибудь на укромной полянке близ города — зачем им там проводник? Зачем он им вообще понадобился? Если пешком топать — еще куда ни шло, может, какая польза от него и была бы. Ну, а с геликоптером этим он вообще — балласт. Вот то-то и оно!

Стэн незаметно потрогал винтовку, подтянул ближе — здесь надо в оба глядеть!..

Он очнулся от сильного рывка. Тряхнул головой, плохо соображая: «Заснул, что ли?..»

Машину швыряло. Захлебываясь, ревел мотор. Бруно как бешеный крутил штурвал, стараясь выровнять геликоптер. Что-то, надсаживаясь, кричал Ян, указывая вниз. Стэн прижался к стеклу. Черное небо, падают! Под самым днищем с бешеной скоростью проносились какие-то полуразрушенные постройки, столбы, деревья. Винт вздымал вихри пыли, за машиной тянулся широкий дымный шлейф. Боги, куда их занесло?

Рядом вжалась в кресло Лота, поблескивала оттуда неподвижными побелевшими глазами. Ян вдруг подскочил, рывком натянул на нее капюшон комба. Обернул бледное лицо к Стэну, знаками потребовал: делай! Стэн мертво вцепился в подлокотники, чувствуя, как покрывается испариной: падаем!.. Что-то пробарабанило по корпусу — будто крупный град. В борту, сбоку, появились маленькие круглые дырочки. «Пули», — похолодел Стэн, инстинктивно втягивая голову в плечи. И сейчас же что-то сильно ударило в бок, тупо и больно. «Всё», — обмер Стэн, схватился ладонью. Пальцы обожгло — пуля! Крупная, пулеметная. Застряла в чехле этом, почему-то не пробила. На излете, что ли?..

Стэн не успел удивиться. Геликоптер круто завалило набок. Обо что-то бешено замолотил винт, машину затрясло. Взвизгнул раздираемый металл, блеснуло пламя. Кабина мгновенно наполнилась удушливым дымом. Захлебнулся двигатель — машина ухнула вниз. Тотчас тело вдруг сдавило со всех сторон — не шевельнуться. Стэн рванулся, задыхаясь. С ужасом увидел, как быстро и страшно начали распухать Ян с Лотой. Что-то бесформенное заполнило кабину. И взорвалось!

7. ОТВЕРГИ

В общем, как чувствовал — гробанулись мы, прямо в эти самые развалины! Само собой, это я потом сообразил, когда в глазах прояснилось. Сижу на куче песка, за спиной стенка. В голове как ветром все выдуло, ничего не понимаю: что, где, как?.. Перед глазами туман, в горле саднит, где ни тронь — больно. Какие-то люди кругом. Впереди то ли пустырь, то ли площадь, вся в дыму. А в центре, задрав хвост к небу, догорает наш геликоптер — дым черный, жирными клубами.

Вот тут я мигом все вспомнил. Всесильные боги, значит, выкинуло меня или вытащил кто! А троице — капут! Сгорели ребята почем зря… Что-то с ними такое случилось там, в кабине, в последний момент — страшное…

Вцепился я в стенку, поднимаюсь кое-как: ничего, стою, и вроде все цело. Сразу несколько типов ко мне обернулись, дула в живот. Так, думаю, можно не рыпаться, тут обо мне позаботятся. Оглядываюсь тихонько. Винтовочки моей не видать: или в машине осталась, или прибрал кто. Жаль! Публика вокруг еще та! Кто в чем: пиджаки, куртки, мундиры… Непонятная братия, разношерстная. А вооружены неплохо, дробовиков да самопалов не видно — всё винтовочки, автоматы, а у одного на плече крупнокалиберный пулемет. Видать, этой хреновиной они нас и срубили. Тут мне наподдали пониже спины — двигай! Только за угол заворотили, смотрю — тройка моя стоит в полном составе, спинами к стене. С виду целы, в комбах этих своих, морды в саже, только белки светятся — чистые арапы! Ян подмигивает: не дрейфь, мол! Вот чертово семя!

И вот — хотите верьте, хотите нет, а на душе у меня вроде даже полегчало, словно груз свалился. Слава богам, живы! Хорошо ли, плохо ли — живы! Только что же такое с ними произошло там, в кабине, перед тем как грохнулись мы? Ведь точно помню: раздуло их, как мехи кожаные!

Хотел спросить потихоньку — куда там! Поворотили нас — и марш-марш вперед, через площадь аллюром.

Шибко погнали, будто гнался за ними кто, — не до расспросов! А я никак не соображу, с кем это нас судьба свела? Для ватажников уж больно вооружены, справно, да и какая ватага решится в геликоптер сфероносцев пулять?!

Главным у них был один бледный хиляк в кургузом пиджачке. Маленький, в чем только душа держится, а крикливый — жуть! Пистолетом все размахивал — нервный, видать. Орет что-то, надрывается, а я не слышу: уши у меня заложило…

Долго нас гнали по улочкам захламлённым, через пустые дворы, потом подвалами. Похоже на брошенный городок: в районе Больших руин их много. Если так, то отсюда до столицы — рукой подать. Хорошо же я в машине дрыханул, язви его в душу!

В конце концов загнали нас куда-то под землю: подвал не подвал, окон нет, а светло. Под низким бетонным потолком странные светильники, вроде стеклянных колб, на шнурах висят. Свет от них яркий, глаза режет. Помещение большое, и народу — не продохнуть. Разный народ, одет чисто, даже женщины есть; кругом столы, стулья, шкафы железные, пирамиды с оружием. Вдоль стен — здоровенные стеллажи с книгами.

Как увидел я это дело, сразу прозрел. Никакие это не ватажники, куда там! Отверги это, самые опасные типы под Семью сферами, — как говорится, черт им не брат!

Хиляк наш сразу куда-то в угол юркнул, там за столом сидел очкарик один, весь книгами обложен, только лысина сверкает. Главарь, что ли? Ну, все физиономии, натурально, на нас — глазеют, как на привидения. И то верно: вид у нас, прямо скажем, диковатый. Морды черные, в копоти, и чехлы эти блестящие. Они от огня, видно, усохли, обтягивают. Ну и сразу видно, кто есть кто: у Лоты фигура — дай боже! Покосился я на своих: хоть понимают, как мы влипли? Ни чёрта они, по-моему, не поняли, озираются с интересом, будто в гостях. А тут яснее ясного: попали мы в штаб-квартиру отвергов, и черта с два мы отсюда живыми выйдем! Народ отчаянный, никого не признает, не боится. А мы с голыми руками: поклажа тройки в геликоптере распроклятом сгорела, и винтовка моя — тю-тю!..

Гляжу, вылезает из-за стола очкарик этот лысый, к нам шлепает брюхом вперед — толстый как боров.

Плешь, сверкает, словно воском натёртая. Остановился возле нас, руки на животе сцепил, оглядывает. Молча. Глазки маленькие, цепкие. Долго глядел, все на троицу, — меня, видать, сразу раскусил.

— Кто такие? — восклицает наконец. — Откуда?

Голос тонкий, бабий. Открыл я рот было, да тут же и захлопнул: ну что тут скажешь! Моя личность вряд ли кого, заинтересует, а троица пусть сама выкручивается, мое дело маленькое. Тут не потемнишь, отверги — народ дотошный!

— А вы кто? — нахально рычит Бруно в ответ. — Какого дьявола вы в нас палили?.. Мы вас не трогали!

У лысого чуть очки не свалились, глазки выпучил, глядит как завороженный.

— Вы что, — говорит изумленно, — не поняли, кто мы?!

Вижу, Ян на меня зыркнул: мол, выручай. Ладно!

— Нет, отчего ж, — говорю. — Отверги вы!.. То есть эти, — спохватываюсь, — атеисты!

Отвергами их в народе прозвали, поскольку они всех богов отвергают — и старых, и новых. А себя они атеистами кличут — все одно, безбожники!

Переглянулись мои ребята — дошло наконец! Лота вперед выступает, капюшон, с головы долой, волосы по, плечам.

— Мы бы хотели поговорить с вами наедине!

Тихо вокруг стало, народ рты пораскрывал. Я ведь это сразу почувствовал: было в ней что-то такое, от чего руки сами собой по швам вытягиваются. То ли власть какая, то ли сила внутренняя — не поймешь!

Глянул на нее толстяк снизу вверх, очки поправил.

— Идите, — говорит, — за мной!..

Прошли через весь подвал, в стене — железная дверка. Открывает ее лысый, тройку пропустил, только я следом: «Стоп, — говорит, — парень! Ты пока здесь побудь — вызову!..» И хиляку этому кивает: «Присмотри!»

Вот так и получилось: они там, а я — у двери закрытой. Вот черт плешивый, ведь это он затем, чтобы нас порознь допросить, чтобы мы сговориться не сумели.

Хиляк со своим воинством рядом стоит, поглядывает на меня хмуро. И по морде видно: будь его воля, шлепнул бы он меня тут же, без разговоров. Он во мне ватажника признал, не будешь же тут объяснять!.. А с ватажниками отверги не церемонятся. Известно: где отверги, там ватаг нет. С безбожниками вообще никто не связывается — крутой народ. Дисциплинка у них как в армии, и оружие что надо. С кругачами у них война кровная: первые враги экзарха и Святого храма. Раньше отвергов на крестах вдоль трактов выставляли — дед еще застал, рассказывал — теперь, если кого заловят, направляют в Храм, на спасительные люстрации. Очищают, значит, от ереси и скверны. Встречал я кой-кого после этих самых дел. Самые лютые фанатики, за богов сферы — в огонь и в воду! А глянешь им в глаза — жуть берет! Пусто там, будто все у них под черепом выскоблено до блеска! Кукла куклой!

Короче, с какого края ни глянь, — плохо наше дело. Нельзя нас отсюда выпускать: а ну как кругачей приведем?..

Тут как раз дверь приоткрывается, лысый меня требует. Захожу. Тесная каморка с голыми бетонными стенами без окон, с потолка светильник этот чудной свешивается — как раз над лысиной толстяка. Он за маленьким столиком примостился, а напротив, на скамье, рядком — троица. Не знаю, что эта компания наплела лысому, но физиономия у него прямо дыней вытянулась, честное слово! Только я вошел, он как гаркнет:

— Имя?..

Я ответил — чего скрывать-то?.. И пошло-поехало! Как начал он меня потрошить, я даже взмок весь! И сколько лет, и где родился, и где жил, и кто родители, и как их звали… Всю подноготную вызнал, в жизни мною никто так не интересовался. Форменный допрос, — видать, толстяк на этом собаку съел.

Выжал он меня всего как лимон, губами толстыми пожевал.

— Что ж, — говорит, — с этим все ясно… А теперь, парень, расскажи-ка мне, как ты в геликоптере оказался? — Прищурился и добавляет строго: — Только не врать, понял?..

Ну, что тут будешь делать? Ясное дело, для него главное не моя биография, а о троице все разузнать, небось они ему такого насочиняли — чертям тошно! Ну, а мне-то что прикажете делать? Ведь если скажу все, отверги их как пить дать шлепнут: со шпионами храмовников тут разговор короткий! А темнить начну, — мигом расколет, и тогда уж, точно, ногами вперед!

Гляжу, Ян мне подмигивает ободряюще: давай, не бойся! Ну, ладно, думаю, была-не была! Взял и выдал все, как было: про Комбинат, Станцию, рейтеров и серебристых, про Обитель, и что там случилось, и как мы в темноте на Седловину топали, и как захватили машину кругачей. В целом правду рассказал, вот только подозрения свои пока при себе оставил: это, извините, никого не касается, пусть толстяк сам выводы делает.

Выдал и чувствую: если он нам поверит, последний дурак будет, — я бы ни в жизнь не поверил, и никто, по-моему, такому не поверит, кроме самых распоследних идиотов!

Долго лысый молчал, два раза очки снимал и все тер, тер, до дыр, наверное, протер, потом нацепил на нос и говорит:

— Ну что ж, давайте знакомиться!.. Меня зовут Раден!

Встал и руку протягивает — в знак уважения. Вот и пойми после этого, что у него на уме, у дьявола лысого!

Смотрю, ребятки мои враз повеселели, Бруно первым вскочил, руку пожал, представил всех по именам, даже меня не забыл. «Наш, — говорит, — проводник и товарищ — Стэн!..» Мда… Молодые просияли, улыбаются — наверное, думают, что толстяк сейчас извинится, что ихний геликоптер срубили, напоит-накормит и отпустит с миром!.. Как бы не так! Уж я-то чувствую: задумал он что-то, неспроста вдруг таким вежливым стал…

Уселся он поудобнее, руки на животе сцепил, зенки в потолок, и ни с того ни с сего повел речь о том, как трудно им, бедным отвергам, живется, что никто их не понимает, никто не любит, а ведь они жизни свои за нас, идиотов, кладут, и о том, как кругачи о них всяческие мерзости распускают, а народ уши развесил — верит, привык он верить, приучен к этому сызмальства, а вот чтобы собственными мозгами раскинуть — это ни-ни, это они не могут, не умеют, да и не хотят: верить-то проще, а ведь им, отвергам, на самом деле ничего для себя не надо, нет у них никаких особенных сокровищ, сами с хлеба на воду перебиваются, единственное, чем они действительно владеют — знаниями! — вот за это их кругачи и ненавидят и, между прочим, боятся, потому что известно отвергам кое-что такое, что кругачи уже два столетия от народа скрывают, — тайна Свершения! Ведь они, отверги, народ образованный, и верят они только в одно божество: Ее Величество Науку, а она говорит точно, что вовсе не боги людей под сферу запрятали, как твердят жрецы, а люди, сами себя; своими собственными руками, вот ведь какие, дела… — Снял лысый очки, опять тереть начал — глазки блестят, на меня смотрит. Само собой; я догадался, что распинался он вовсе не для меня. Эту ересь он моим приятелям предназначал, прощупывал, значит: чем дышат, как отнесутся? Ибо есть это самая жуткая крамола под Семью сферами, и пахнет это, скажу я вам, люстрациями! Было б куда — сбежал, ей-богу! А блаженные мои, гляжу, прямо с восхищением на него взирают, не понимают, психи, что мы теперь с отвергами одной веревочкой повязаны — ересь она и есть ересь!

Тут этот Раден достает какую-то бумажку и нам сует.

— Вот в этих, — говорит, — уравнениях весь секрет нашей сферы! Это и есть главная тайна, которую скрывает от народа вся эта сволочная банда во главе с экзархом!..

Вижу, разволновался старикан малость, очки прыгают. Я, конечно, никакого секрета там не узрел: дьявол их разберет, я в этой математике — ни бельмеса! А вот компания моя в этот самый листочек прямо впилась глазами — неужто соображают чего? Ян вдруг поднимается, руку тянет: «Разрешите?..»

Взял он эту бумажку, достал из кармана карандашик, что-то там приписал, значки какие-то, Радену показывает.

— Вот, — говорит, — так понятно будет?

Толстяк долго глядел. Потом вижу — губы затряслись, физиономия красными пятнами пошла.

— Так это же… это же… — сипит и за ворот хватается.

Ян кивает, улыбается — довольный; на меня глянул — подмигнул. Ну, дает, белобрысый!

Не знаю, чем бы дело кончилось, только дверь вдруг распахивается и в комнату пулей влетает хиляк этот нервный — морда как мел, глаза бешеные.

— Кругачи!!! — орете порога. — В тоннель прорвались!..

Ну, думаю, началось! Раден подскочил — стул в сторону — и за сердце.

— Как в тоннеле? — хрипит. — А где же твои люди были?!

— Да они как с неба свалились! — кричит хиляк. — Целый полк! Взорвали завал — и по канализации сюда!..

Переглянулся я со своими — без слов все ясно! Если с неба — значит, за нами!

8. ЯН

Когда они выбрались на поверхность, день клонился к вечеру. Черное солнце пустило длинные волнистые отростки — гигантский спрут на светлой зелени сферы — и теперь медленно пульсировало, испуская прозрачные радужные сфероиды.

Труба, по которой они ползли, выходила в русло давно высохшего канала. Дно и крутые склоны буйно заросли чертовым кустом; сверху нависали разлапистые кроны елей. В тени деревьев набухали и беззвучно лопались бледно-розовые поганки; кое-где копошились прозрачные, чуть видимые мнимоны.

Стэн сидел на корточках, жадно вдыхая теплый пахучий воздух. Грудь распирало, до сих пор чувствовалось удушье. В стороне, на валунах, сидела тройка. Бруно курил, вперив неподвижный взгляд в сферу; Ян с Лотой негромко переговаривались. Временами Стэну казалось, что они спорят, даже ругаются, — у обоих были возбужденные, недобрые лица.

Раден пластом лежал на склоне, по-рыбьи хватая воздух широко открытым ртом. С него текло в три ручья. Стэн взглянул на него с жалостью. Да-а, пожалуй, старику досталось больше всех. И ведь если бы не он — все бы там легли!

Разгром был полный. Сфероносцы обложили развалины со всех сторон, перебили охрану — ничего нельзя было сделать.

Уходили крысиным лазом: узкая, как кишка, труба с гнилым воздухом, проложенная через весь городок. Отряд хиляка остался прикрывать, это дало возможность остальным рассеяться по старой канализационной сети города. Возможно, кто-то и уцелел, но сюда, на поверхность, вышли только они и Раден. Старик отлично ориентировался под землей — это их спасло.

С тех пор как Ян написал что-то на той бумажке с формулами, Раден не отходил от него ни на шаг. Стэн чувствовал: толстяк что-то понял. Что-то такое, о чем никак не может догадаться Стэн. Ведь теперь ясно: никакие они не шпионы храмовников, с ними бы отверги иначе говорили. Тут что-то другое, ведь старик на этого молокососа конопатого, как древневер на икону, чуть не молится!

На дне канала было тихо; слабо шелестели ели над головой, мирно звенели мухи, привлеченные запахом пота. Рядом журчал хилый ручеек с мутной водой — все, что осталось от когда-то полноводного канала.

Тяжело кряхтя, приподнялся Раден, оперся сзади на руки.

— Пора!.. — сказал задушенно. — Я отведу вас в леса… к хилиастам!.. Они нас примут… Передохнем — и в Большие руины! Там наши…

Бруно вынул трубку, хмуро покачал головой.

— Нет! — сказал твердо. — Нам в столицу надо!

Молодые сразу обернулись, выжидающе уставились на Радена. Какая столица, ужаснулся Стэн. Ведь кругачи не идиоты — ясно, куда тройка метит! Туда сейчас и муха не проскочит!

Раден глядел на них красными воспаленными глазами.

— Хорошо, — вдруг сказал хрипло, — я пойду с вами!.. Одним вам не пройти…

Стэн чуть не вскрикнул: да он чокнулся! Сам, добровольно, в этот змеюшник!.. Бруно с сомнением покачал головой, но ничего не сказал. Вскочил Ян, помог старику подняться.

— Будет трудно, Раден, — сказал негромко. — Но… мы все понимаем!.. Спасибо!..

Они пошли прямо по руслу канала, продираясь сквозь заросли. Стэн тащился последним, автоматически переставляя ноги и прикрывая лицо от колючих веток. Где-то в груди застыл холодок обреченности: куда, зачем, неужели им всем жить надоело?.. Что ж они такое задумали, в конце концов, ради чего такой сумасшедший риск?.. Старик, конечно, догадывается, и он с ними! Это надо как следует обдумать. Почему тройка так быстро снюхалась с отвергами? Что у них общего?.. Ну, в богов не верят, ну, образованные — что еще?!

Стэн потряс головой — тупо ломило в висках, мысли расползались. Проклятая труба, ведь чуть не задохнулись!..

Канал вел к столице. Раден сказал, что раньше по нему спускались сточные воды из города. Теперь его перекрыли — Сферополис имел два ряда мощных крепостных стен, которые возвели сразу после Второго крестового, когда объединенные отряды Хизмы взяли столицу штурмом и удерживали ее почти неделю. Страшная, рассказывают, была резня, весь этот канал был завален трупами. Только в ночь на седьмые сутки кругачи отбили город, выбросив воздушный десант прямо на крыши домов. Древневерские кресты с распятыми хизмачами потом протянулись по всем главным трактам Семисферья.

По словам Радена, где-то недалеко в канал выходила сточная труба, которая соединялась с подземными коммуникациями столицы. Раньше, лет пять назад, этим путем отверги тайно проникали в город. Потом кругачи заделали выход, но все-таки это был шанс: может, удастся пробиться в другом месте?

Перед Стэном маячила обтянутая блестящим комбом спина Яна. Рядом, тяжело дыша, топал Раден. Все время о чем-то переговаривался с Яном. Сначала Стэн прислушивался. Речь шла о каких-то уравнениях, константах и прочих чуждых Стэну вещах. Это злило, к тому же мешало слушать, что делается вокруг. Они прошли около трех сферомиль, когда Бруно неожиданно остановился, поджидая остальных.

— Да, это где-то здесь, — сказал Раден, оглядывая правый склон. — Только заросло сильно…

Канал в этом месте расширялся, видимо, размытый весенними паводками. Дно было завалено рухнувшими деревьями, колючий кустарник стоял сплошной стеной.

— Не нравится мне здесь, — процедил Бруно, подозрительно крутя головой. — Ну-ка, Стэн, разведай, что там наверху?

Прислушиваясь, Стэн осторожно полез по склону: Бруно зря не скажет! В траве звонко пели цикады, в листьях акаций гулял ветер. Снизу доносилось астматическое дыхание Радена.

Стэн вылез наверх, опасливо раздвинул кусты. Перед ним расстилалась гладкая равнинная чаша без краев, с редкими низкорослыми рощицами. Правее лежали развалины брошенного городка, откуда они только что чудом унесли ноги. Слева, совсем недалеко, коричневой пеной вспучился лес. А за ним, где-то в конце канала, размытая сизой дымкой, вздымалась громада Сферополиса. Стэн видел столицу первый раз и не мог отвести глаз: вот это колосс! Сколько ж там народу живет, жуть!..

Он уже хотел спускаться, когда краем глаза уловил какое-то движение справа. Оглянулся — обмер!.. Из-за кустов акации торчало автоматное дуло. Выглянул солдат в пятнистой форме, быстро приложил палец к губам: «Молчать!..»

«Засада! — молнией пронеслось в мозгу у Стэна. — Напоролись!..»

Солдат качнул автоматом: «Вылезай!..», на мгновение скосил глаза вниз, в канал. И тогда Стэн, коротко оттолкнувшись, упал спиной назад.

— Кругачи-и!!! — взвизгнул на лету не своим голосом, покатился кубарем. И тут же застучало, загрохотало со всех сторон. Что-то больно садануло в спину: раз, другой! Почувствовал: не пробило! Выдержал комб!

Ломая кусты, слетел на дно, юркнул куда-то за поваленный ствол дерева, затаился. Палили сразу, с обоих склонов. Сбоку, за глиняным пригорком, вжимались в землю Ян и Лота. Автоматные очереди прошивали воздух над их головами, секли кусты. Бруно куда-то исчез. К молодым по открытому пространству полз Радей, неумело загребая локтями.

— Куда-а?! — надсаживаясь, закричал Стэн. — Назад, назад!

Старик словно не слышал, упрямо лез к пригорку. Стэн увидел, как тенью метнулся вперед Ян, упал на Радена, прикрыл. «Сумасшедший!..» — мелькнуло у Стэна.

Откуда-то выскочил Бруно, коротко взмахнул рукой. Слева и справа беззвучно полыхнули молнии, ослепили. И сразу стрельба захлебнулась. Все смолкло. Из кустов на склоне медленно, головой вперед, вывалился солдат, покатился вниз. Рядом скользила винтовка. «Лихо!» — мелькнуло у Стэна.

Он осторожно выполз из-за ствола, встал — ноги подрагивали. Тишина оглушила, болезненным пульсом отдавалась в затылке. Сильно болело под лопаткой. Он осторожно потрогал в том месте — ткань была целой. Ай да комб!

Бруно застыл в напряженной позе, прислушиваясь. Ян с Раденом тяжело возились в траве. Старик задушенно хрипел — никак не мог встать. К ним спешила Лота. «А ведь еще легко отделались!» — подумал Стэн.

— Стэн! — Бруно поймал его за плечо. — Осмотри заросли! Надо найти вход!

Стэн молча подошел к убитому солдату, подобрал винтовку. Мордатый прав: сматываться надо отсюда, да побыстрей!

Осмотрев винтовку — ничего вещица, не хуже ялмаровской! — Стэн быстро прочесал заросли на обоих склонах. Засада была организована грамотно. Всего он обнаружил шестерых солдат в странной пятнистой форме — бог знает, что за часть? Они лежали навзничь в тех позах, в которых их застигла внезапная смерть. Удивительная смерть ни ран, ни крови, словно громом убиты. И ведь на Комбинате было то же самое — все мертвые, а крови нет. Чем же это их Бруно?..

Вход в трубу оказался за густой порослью чертового куста: круглая черная пасть с тяжелым запахом ржавчины и тления. От одной мысли о том, что туда придется лезть, по спине Стэна поползли мурашки. Он вернулся к завалу. Раден уже сидел, привалившись к поваленному дереву, держался за сердце. Лицо — будто пеплом присыпано.

Ян почему-то все еще лежал, и над ним низко склонились Бруно с Лотой. У Стэна кольнуло сердце: неужели?!. Да нет, он же в комбе, а его никакая пуля не берет! Подошел ближе, заглянул. Весь правый висок Яна был разворочен, лицо залито красным. В голову, похолодел Стэн. Как же это?

Он добрел до Радена, опустился рядом. Стэн видел рану всего миг — этого было достаточно. Ян умер мгновенно, не мучаясь, уж в этом Стэн разбирался. «Вот тебе и легко отделались!..» Он смахнул пот с лица — губы были соленые; кожа на лбу и щеках горела, как обожженная. Рядом мелко и часто дышал Раден — будто собака на жаре. Мутно глядел на тело в траве.

Несколько минут Стэн просидел, не шевелясь. Мыслей не было, какие-то обрывки — пустые, глупые, идиотские… Что-то надо было делать, куда-то идти, где-то прятаться. Соображалось туго. На Радена надежды нет — сам на ладан дышит. Эти зачем-то с мертвецом возятся, кругачи вот-вот здесь будут — стрельбу небось чуть не в столице слышали!..

Стэн заставил себя подняться. Лота сидела на корточках, будто оцепенев. Длинные волосы скрывали лицо. Мордатый деловито копался в ране — прямо толстыми, удивительно проворными пальцами. Стэна передернуло: они сошли с ума! Схватил Бруно за руку:

— Брось!.. Его похоронить надо!

Не оборачиваясь, Бруно оттолкнул его — словно щенка. Не устояв, Стэн упал на траву. Лота даже не шелохнулась.

Стэн вскочил, тяжело дыша, — перехватило горло.

— Оставь их!.. — прохрипел Раден сзади. Он держался за сердце, серое лицо перекошено.

«Ладно, — подумал Стэн, — значит — всё!.. Вот и хорошо!»

Он закусил губу, в горле почему-то стоял тугой комок. Вернулся к старику — на того было жалко смотреть. Со стороны развалин гулко раскатилась пулеметная очередь. Близко. Вздрогнув, Стэн схватил винтовку: надо сматываться. Куда?.. Бруно и Лота по-прежнему сидели в траве у тела.

«Ну, как хотят! — подумал Стэн. — Бог с ними!..»

Он наклонился, кое-как поднял Радена на ноги.

— Пойдем-ка… — сказал, подсовывая плечо. — Чего здесь сидеть?!

С трудом потащил вверх по склону — старик висел на нем мешком, таращился через плечо назад, что-то пытался сказать…

Стэн сам не знал, зачем прихватил с собой Радена. Не хотелось оставлять его кругачам — ведь это значит: люстрации! Еще больше не хотелось уходить одному. Если старик оклемается, можно будет уйти к хилиастам, о которых он говорил. Сейчас самое время найти какую-нибудь нору поглубже, выждать, затаиться, пока все затихнет.

9. РАДЕН

Ночь застала их в лесу, в небольшой ложбине, куда Стэн свалился, споткнувшись о бурелом, да так и остался, не в силах шевельнуться. Было тихо, только где-то в чащобе, откуда тянуло болотной сыростью, утробно ухала ночная птица выпь. Пахло смолой, прелью, грибами. Раден лежал на влажном мху, вытянув руки вдоль тела; толстые щеки сильно отвисли, глаза полуприкрыты; дышал редко, со стоном.

Стэн уже сообразил, что все зря: старик не отлежится. Похоже, слишком много на него сегодня свалилось: разгром, труба, засада, Ян… Это при больном-то сердце! В общем, пора молитвы читать. Хотя не нужны ему молитвы — еретик ведь!

Где-то далеко сухо треснули винтовочные выстрелы, раскатились эхом на весь лес. «У канала!» — определил Стэн. Неужто их еще не взяли?! Ладно; не его это дело, с ней мордатый — пусть думает, ежели он такой умный. Удирать надо, а он какую-то возню с телом затеял. Может, они из какой-нибудь тайной секты, у них там, говорят, покойников вообще не хоронят: какие-то свои ритуалы…

Стэн поправил ночные очки, наклонился к старику: Раден беззвучно шевелил губами, уставя неподвижный взгляд в ночную сферу. Вздохнув, Стэн обхватил себя руками, съежился. Да, очки эти чудесные он все-таки сохранил. Выходит — на память! И еще — чехол этот. Так и протаскал весь день, не снимая. Между прочим, потому и жив до сих пор. Там, в геликоптере, в него попало, и в канале — дважды; да еще грохнулись в развалины эти — машина вдребезги, а им всем хоть бы что, даже не поранились! В общем, не простые это чехлы, с секретом. И от пуль предохраняют, и разбиться не дают… Кому скажешь — ни в жизнь не поверит! Как они тогда в кабине раздулись, — будто мячи резиновые! Это, значит, чтоб падать не больно. Мда… А вот Яну не повезло, прямо в висок, как на заказ, и комб не спас. Надо было ему соваться под пули, идиоту, старик вон все одно богам душу отдает. Смерть Яна его скорей всего и доконала, уж очень он прикипел к белобрысому после этих самых формул. Выходит, судьба у них такая, столько, значит, боги им отмерили…

— Стэн?! — вдруг отчетливо позвал Раден. — Ты где?

Старик незряче шарил перед собой руками, хватал воздух.

— Здесь я, здесь! — Стэн сжал старику ладонь, почувствовал — в руке что-то есть. Вроде маленькой книжки.

— Возьми! — прохрипел Раден. — Там расчеты… Формулы сферы… Отдашь им… Ты понял?

— Да, да! — ответил Стэн. — Я все понял. Ты лежи, лежи…

— Стэн, мальчик, — с натугой продолжал Раден, — слушай меня внимательно… Мы считали — сфера это навечно! Как проклятье, за грехи наши, Там, за сферой, была война. Давно… Атомные мины! Мы были обложены со всех сторон — минный пояс! Они взорвались одновременно… резонансная волна… Пространство выродилось, думали — навсегда!..

В горле у него захрипело, забулькало.

— Чепуха! — вдруг выдохнул громко. — Процесс обратим, слышишь?.. — Мы вернемся — обязательно!

Руки обессиленно упали на мох, широко открытые глаза уставились в пустоту ночи.

— Я, старый осел, не догадался, — продолжал совсем тихо. — А он — смог!.. Так просто: обратная связь… Мы никогда не порывали полностью, это — псевдоколлапс! Энергия проникает, сфера проницаема… Иначе — тепловая смерть, смерть…

Раден говорил все тише, Стэн еле улавливал, ничего не понимал: может, бредит?

— Держись их, Стэн, — вдруг услышал явственно, — они из тебя… человека сделают!.. Иначе — пропадешь!..

Старик всхрипнул, дернулся — затих. Стэн, выждав с минуту, наклонился: Раден больше не дышал.

Обхватив колени руками, Стэн долго сидел на поваленном стволе, глядя на заострившееся лицо старика, Как странно, думал он, всего-то полдня прошло, а кажется — родного потерял! Вот ведь сволочной закон! Почему вдруг прикипаешь сердцем неизвестно к кому?.. Ну кто он мне?.. Умный — да, спору нет, на деда моего чем-то похож, но ведь еретик! Мне бы от него подальше, отмучился — и ладно, примите, боги, душу его грешную и будьте милостивы! Так нет же: ведь теперь до смерти его не забуду! Как и Яна… Вот тоже — что мне до него? Не друг, не брат, вообще неизвестно кто и откуда! И может, для меня это как раз лучший выход; черт знает, как бы еще все повернулось, если бы он жив остался, они ж и впрямь психованные: как пить дать в город бы поперлись и меня бы с собой прихватили… Всё понимаю — а жалко. Не знаю, чем он меня взял — всего-то день вместе! — а вот засело у меня где-то внутри, что, может, это лучший из парней, кого я в жизни встречал. Это надо же: собой прикрыть! И не родного кого-нибудь — старика чужого! Что ни говори, а у нас здесь таких не сыскать… И как они сразу друг с другом сблизились — будто чувствовали, какая им судьба уготована! Одержимые они — вот что! Вот что в них общее, и у Радена, и у тройки!

Потом Стэну вспомнилось, как отпихнулся от него Бруно, — молча, между делом. Не в себе они были — это понятно, но все же нельзя так, не собачка он им. Эх, да что говорить! Вон Лота хоть и смотрит ласково, и ссадины его лечит, а ведь еще дальше от него, чем Пресветлая богиня сфер, — на ту хоть молиться можно, лик ее мраморный целовать в храме…

Стэн просидел очень долго, думая о разных вещах, прикидывал. Идти никуда не хотелось, да и куда идти?! Столица — отпадает; обратно, к ватажникам?.. Нет уж, сыт по горло! В общем, некуда податься, хоть здесь живи, в лесу, со зверями дикими!.. Прав Раден: так и в самом деле пропасть недолго! Решаться надо… Он встал через силу, наломал лапника, плотно прикрыл тело Радена — могилу вырыть было нечем, одна винтовка с собой. Постоял перед темным холмиком, вдыхая резкий запах свежей хвои. Что-то сосало под сердцем, неприятное, смутное… Как там Лота с мордатым?! Живы? Или лежат там, в канале, и прикрыть-то тела некому!..

Больше не раздумывая, Стэн двинулся сквозь густой подлесок туда, откуда раздавались давешние выстрелы, с каждым шагом убеждаясь все сильнее, какого маху он дал, оставив их одних. Перед глазами против воли всплывали дикие картины, одна страшней другой.

Лес спал, угомонились даже ночные птицы, потрескивала хвоя под ногами. Узкая звериная тропа причудливо петляла.

Стэн успел отойти всего сотню-другую шагов, когда впереди что-то слабо клацнуло. «Затвор!» — мелькнуло в мозгу.

Нырнув в сторону, Стэн затаился, сжимая в руках винтовку.

— Эй, вылезай! — раздалось с тропы. — Стэн!..

«Бруно! — Стэн перевел дыхание. — Значит, живы!»

Мордатый стоял поперек тропы, держа на руках Лоту — легко, играючи. Она обхватила его шею руками. Бледное лицо обращено на Стэна; громадные белки глаз будто светились.

— Что с ней? — вырвалось у Стэна. — Ранена?

— Тихо! — шикнул Бруно. — Не ори!.. — Он разжал руки, Лота соскользнула на землю, встала, поджав ногу. Придерживая ее за талию, Бруно достал трубку, сунул в рот.

— Ногу она малость того… — сказал, раскуривая. — Видать, переломчик! — Он выпустил дым, оглянулся. — Но это ерунда, — добавил рассеянно. — Завтра пройдет…

Точно, чокнутый, пронеслось у Стэна.

Лота вдруг легко прыгнула вперед, вцепилась ему в плечи. Лихорадочно блеснули глаза — совсем близко.

— Где Раден? — прошептала торопливо.

Стэн молча качнул головой назад.

— Умер???

— Да! — почему-то было страшно смотреть ей в глаза.

— Когда?.. — Стэн почувствовал, как судорожно сжались ее пальцы. — Ну же?..

— Час… нет, два назад! — с трудом выдавил Стэн. В горле стоял спазм.

— Поздно!!! — вырвалось у Лоты.

Она круто обернулась. Бруно тут же подхватил ее на руки.

— Вот что… — бросил отрывисто. — Отведи-ка нас к нему! Только, быстро…

Плохо соображая, Стэн пошел назад. Не без труда отыскал ту самую ложбину в чащобе, невысокий холм из лапника. Бруно тут же разворошил лапник, оба низко склонились над телом.

«Да что они, не верят, что ли?! — подумал Стэн. — Совсем обалдели!..»

Через минуту оба выпрямились. Бруно покачал головой.

— Да, поздно… — мертвым голосом повторила Лота, глядя в землю. — На полчаса бы пораньше!..

Стэн промолчал. Понял: не в себе она. Ян, да еще Раден — небось к смертям-то не привыкла!

— А ведь я могла спасти его, — вдруг сказала отчетливо. — Надо было только увидеть!.. Никогда себе этого не прощу!

Что-то такое у нее в голосе было, что Стэн сразу поверил: да, могла! И не простит, конечно… Белые неподвижные глаза Лоты теперь смотрели на него. Стэн невольно поежился: странный взгляд, непонятный. Вроде добрый — и в то же время гневные искорки в глубине.

— Я понимаю, ты хотел как лучше, — сказала негромко. — Только… только зря ты его увел!..

Стэн потряс головой — почему зря?! Ведь кругачи же! Чего всем-то погибать!..

— Ладно! — подал голос Бруно. — Чего уж там…

Он подхватил Лоту, усадил на пригорок. Сел рядом.

— Передохнем малость…

Вообще-то, конечно, зря, подумал Стэн. Останься он, может, и нога у Лоты была бы цела.

Лота сидела сгорбившись, спрятав лицо в ладони, чуть раскачивалась туловищем — взад-вперед. «Плачет!» — понял Стэн. Что ж, пусть, авось полегчает. Кто знает, может, Ян для нее был самым родным человеком — может, любила его? Что он о них знает? По сути — ничего, ведь до сих пор темнят, скрывают, хотя чего там скрывать, все равно дело их не выгорело.

— Стэн, — вдруг негромко позвал Бруно. — Давай-ка сюда!

Стэн приблизился. Лота отняла ладони — громадные глаза были сухи. Отвердевшее осунувшееся лицо будто враз постарело. Стэн невольно поджался — такой он ее еще не видел. Перед ним сидела не потерявшая голову от горя девица, а собранный, готовый на все человек, который твердо знает, что и как…

— Вот что, парень, — сказал Бруно, выковыривая прутиком пепел из трубки, — давай-ка начистоту!.. Положение тебе известно… Яна с нами больше нет, у Лоты — нога… В общем, хреновое положение. А дело делать надо! Соображаешь?

Стэн облизнул пересохшие губы: неужели им мало?..

А Бруно неторопливо раскурил трубку и негромко, будто для себя, заговорил о том, что есть на свете дела, которые, хоть умри, а сделай, и вот у них как раз такое дело, к тому же не все так безнадежно, как он, Стэн, наверное, себе представляет: умелого человека ничто не остановит. Короче, есть тут у них одна мыслишка — на крайний случай приберегали! — в два счета можно в столице оказаться, доставят, как говорится, с музыкой, вопрос только в том, что с ним, Стэном, делать, ведь, если честно, проводник им не больно-то был нужен, просто жалко его стало — парнишка-то он неплохой, о засаде предупредил и вообще, — вот и взяли с собой, чтоб не пропал. Ну, а теперь, когда нет с ними Яна и Лота покалечилась, он, Стэн, очень даже может пригодиться, так что пусть он сам и решает: или дальше с ними, или — вольному воля, удерживать его они не станут, опасное дело затеяли… Правда, и здесь скоро жарко станет: кругачи весь лес обложили, не прорваться одному, они сами-то еле-еле вырвались, вон Лота чуть ногу не угробила, черт знает сколько времени потеряли, пока по лесу петляли, чтоб не навести солдат на них с Раденом, а он, бедолага, и помер, и теперь уж, как говорится, даже боги бессильны… Вот Лота и убивается, клянет себя, потому что всего-то и делов было: сунуть старику пилюльку от сердца, и был бы он сейчас жив-здоров, а вот прошляпили: сначала с Яном возились, не заметили, как он, Стэн, Радена уволок, а потом — кругачи, ну и понеслось…

Бруно еще что-то говорил, но Стэн уже не слушал. Так вот в чем дело, вот почему Лота на него так смотрела!!! Выходит, он сам, на собственном горбу, Радена на смерть уволок! Стиснув зубы, Стэн затряс головой: тупица, болван, пень безмозглый — сунулся, просили его! Ведь угробил старика, как есть угробил!

— Кончай башкой трясти! — бросил Бруно. — Решать надо, парень: с нами или как?..

Стэн вскочил на ноги, закусил губу. А его, значит, пожалели, прихватили с собой, как приблудную собачонку. Он-то, придурок, черт те что вообразил, а они — из жалости!..

Он поднял голову, сразу наткнулся на взгляд Лоты: строгий, будто оценивающий. Что-то еще там было — такое, от чего у Стэна бешено стукнуло в груди, перехватило дыхание.

— Да! — глухо сказал он. — С вами!..

Заметил, как сразу потеплели глаза Лоты, смягчились черты лица, и Стэн почувствовал восторженный холодок: вместе!.. Что бы ни случилось — вместе! Он нужен ей…

— Ну, ладно, — сказал Бруно, пряча трубку в нагрудный карман. — Тогда — готовься!.. Сейчас кругачи здесь будут.

Стэн стиснул винтовку, прислушался. Где-то недалеко отрывисто и зло лаяли собаки.

— А потом? — вырвалось у него. — Что потом?

— Потом? — переспросил Бруно, поднимаясь, — А потом — мы сдадимся! Если они нас того… не шлепнут сдуру!.. Ясно?..

10. БРУНО

Вот уж не думал, что цел останусь!.. Очухался в каком-то фургоне трясучем. Лежу пластом, морда на грязных досках, а перед носом — сапожищи солдатские. Дух от них — не передать! Видимо, от этой вони я и очнулся. Между сапог приклады винтовочные приплясывают, мотор надрывается — везут нас куда-то!..

Чувствую — не шевельнуться, спеленали по рукам-ногам, как колоду. Голова трещит, во рту горечь соленая, губ не разлепить. В общем, чисто разделали, чертово семя…

Ну, кое-как приподнял башку, оглядываюсь. Крытый брезентом фургон; вдоль бортов — солдатня на скамьях. Десятка два, все в пятнистых робах, на плечах — черные кружки, знак ночной сферы. Черносферцы! Морды чугунные, на меня — ноль внимания. Дальше, ближе к кабине, Бруно с Лотой вповалку.

Скрипнул я зубами — такая злость взяла! Решился, называется! Послушался этого долбака психованного. Вот, значит, в чем их великий план заключался: чтобы кругачи их сами в столицу доставили! С музыкой!.. Это уж точно — даже с плясками. До упаду! Живого места не оставили, сволочи! Это же надо догадаться: добровольно кругачам в плен?! Но я-то хорош, поддался, не остановил… Тут швырять-трясти перестало, на ровную дорогу выбрались, шофер газу наддал. В фургоне посветлело. Пригляделся я к солдатам, что ближе сидели, — ох и рожи, под стать Бруно! Черт знает, где таких выращивают, — амбал на амбале, от таких не уйдешь. Сидят истуканами, пялятся куда-то в брезент — зенки стеклянные. Пьяные, что ли?..

Через некоторое время — тормозим. Снаружи голоса, крики. Брезент сзади откинулся, какой-то тип в офицерской фуражке в кузов заглядывает. Глянул, рукой машет: «Пропустить!..» В столицу въезжаем — значит, скоро уже.

Ну, едем дальше. Вдруг чувствую, кто-то меня со спины за веревки дергает. Изворачиваюсь: Бруно! Мать честная, сидит на полу и ножом мне веревки режет. Глянул я на солдат — хоть бы один бровью повел! А из глубины мне Лота рукой машет, она уже у окошка стоит, больную ногу поджав. Вроде даже подмигнула — ну совсем как Ян: мол, не дрейфь, парень!

У меня малость ум за разум зашел.

— Чего это они? — бормочу и на солдат кошусь.

— Спят! — говорит Бруно. — Не обращай внимания!..

Спрятал он лезвие, к окошку подался. Пригляделся я к солдатам — а ведь и на самом деле спят! Все до единого, с открытыми глазами, словно лунатики. Колдовство, не иначе!..

Хочу встать — ноги подламываются, совсем скис. Тут Бруно сует мне несколько горошинок и фляжку маленькую — запить. В одно мгновение башка прояснилась, прямо звенит, а в теле — ни боли, ни вялости; силы — горы бы своротил! Вот это напиточек! Хотел еще хлебнуть, не дал мордатый: нельзя, говорит, больше — вредно! Вскочил я — и к окошку. А там… Матерь божья, грузовик-то уже по главной столичной площади шпарит, вон и купол уже близко: белый-пребелый, будто яйцо, полсферы закрывает, над ним шпиль золотой в небо вонзается, конца аж не видно! Все вокруг оранжевым светом залито: крыши домов, окна, асфальт площади — прямо пожар. Народищу — чисто Вавилон! Толкотня, давка, гул, все куда-то прут, друг друга пихают… И военных тьма: конные, пешие, в разной форме, все вооружены, кое-где даже панцири храмовников сверкают.

Фургон наш сквозь толпу эту едва ползет, шофер сигнал оборвал. И едем мы прямиком к куполу, то есть к Храму Святой оси, и, между прочим, народ туда же стремится, только солдаты их сдерживают. Тут у меня, как говорится, прорезалось. Ну да, ведь сегодня же праздник, День Первого свершения — самый что ни на есть великий праздник Семисферья! Скоро Чудо оси, Большие жертвоприношения, пророчества…

Оторвался я от окошка, гляжу — Лота ко мне ковыляет, за солдат придерживается. Те — как колоды бесчувственные: хоть ты их режь, хоть жги!

— Подъезжаем, — говорит Лота спокойно и в окно кивает.

Вот оно, ожгло меня, вот они куда все время метили — в Храм оси!

— Ничего не бойся, ничему не удивляйся, — продолжает Лота. — Все сделает Бруно. А ты мне поможешь, договорились?

Кивнул я молча, сам дрожу весь, только не от страха — нет во мне страха! — от напряжения. В Храм, в святая святых, будто приглашали их! А ведь там охраны — как деревьев в лесу, не могут они этого не знать, а вот поди ж ты!.. Черт их знает, что они еще могут! В общем, ничего я про них не знаю, ничего не понимаю, одно чувствую: не из наших они! Больно отличаются от нас, будто вообще не сейчас родились, а где-нибудь в Золотом веке. Жрецы говорят — будет такой после Второго свершения, чистый Эдем, молочные реки, кисельные берега, вино в фонтанах, все сплошь праведники и святые. Только когда это еще будет, а они вот, уже есть, из плоти и крови, на богов похожи, а не боги, да и не верю я жрецам насчет этого царства, мало ли, что через тысячу сферолет будет, нам-то здесь жить и сейчас, и не с праведниками, и сами мы не праведники, вот ведь дела какие…

Тут фургон дернулся последний раз, встал.

— Всё! — командует Бруно. — Пошли!!!

Смотрю, солдатня встрепенулась, повскакивала — и через борт, горохом: четко, слаженно, любо-дорого посмотреть! И на нас, само собой, ноль внимания! Чертовщина!

— Не отставать! — рявкает Бруно, и за ними. Лота меня в спину нетерпеливо подталкивает: «Давай, Стэн, не бойся!..»

Сиганул я на асфальт — там черт знает что творится. Народ стеной прет, черносферцы полукругом выстроились, штыки наружу: охраняют нас от толпы. Рядом — белая стена Храма, как ледяная гора. В ней стальные ворота — вход.

Лота меня окликнула — помог я ей из кузова выбраться, придерживаю. Бруно к воротам подскочил, в руке — вроде игрушечного пистолета. Приставил вплотную — как полыхнет оттуда, будто из гаубицы: пламя, искры, дым!.. Глаза сами собой зажмурились. Открываю — в воротах черная дырища, в мой рост, наверное, по краям багровым огнем светится. Жуть! Тут народ ахнул — и врассыпную, вмиг вокруг чисто стало.

— Прикрой лицо! — командует Лота. — Быстро!..

Натянул я капюшон поглубже, Лоту на руки — и туда! Дыхнуло жаром, гарью, опалило кожу. Продираю глаза: над головой купол белый вздымается, громадный, как небо; пол мраморный сияет зеркалом, будто застывшее озеро. А где-то далеко, в центре, стоит здоровенная, окруженная решеткой, каменная чаша, и из нее бьет вверх ослепительный луч — узкий, как копье, смотреть на него больно. Ось мира!

Лота дернулась, выскользнула из рук. И сразу завопил кто-то рядом — на весь Храм. Оборачиваюсь — боги мои, стоит рядом машина сатанинская, подковой изогнулась: тысячи глаз, все разноцветные, и мигают, как живые! Что-то в ней крутится, стрекочет, попискивает. В кресле перед ней какой-то храмовник в белом мундире — орет как резаный. Над ним Бруно навис: весь черный от гари, шапчонка на голове дымится, страшный, как дьявол. Лота к нему на одной ноге прыгает.

Бросился я, подхватил ее за плечи. «Скорей!.. — кричит. — Туда!» Этот в белом, смотрю, уже на полу, на четвереньках, — только зад мелькает. А Бруно склонился — и по клавишам, двумя руками. Сразу вой со всех сторон: дико, с надрывом, даже кровь стынет, — сирены! Бруно уже присел, какую-то крышку внизу отдирает, прямо с мясом. Проводов там внутри — миллион, в глазах рябит. Он туда руки, по самые плечи: треск, шипение, искры веером… Сирены враз захлебнулись, а огоньки на машине еще быстрей заплясали — словно взбесились. Лота в кресло плюхнулась и давай какие-то кнопки разноцветные давить. Боги, думаю, как же они во всем этом разбираются?!

Слышу, крики под куполом, топот. Откуда ни возьмись, прет к нам куча народа — сплошь храмовники, вооружены до зубов. Только я рот раскрыл — предупредить! — воздух вокруг нас всколыхнулся, рокот пошел волнами: низкий, грозный. И такой вдруг страх на меня навалился — сроду не бывало! Вот еще секунда, кажется, и всем нам здесь крышка! Даже волосы зашевелились. Дернулся я куда-то, уж не соображаю ничего, одно в башке: бежать, бежать… Не успел — перехватил меня Бруно, ручищей за ногу поймал и — как клещами. А под куполом визг, вопли, стоны, охрана сломя голову — к выходам! Я дергаюсь, бьюсь как рыба на крючке, волком вою… Жуть!

Вдруг — кончилось все, стих рокот, и мигом страх куда-то пропал. Вокруг — ни одного человека, все сгинули. Ох, думаю, опять страсти эти дьявольские!

Лота в кресле оборачивается, глазищи так и сияют.

— Стэн, — говорит, — милый! Ведь успели мы!.. Бруно перехватил управление— никто сюда не войдет!

Я пот вытер — мокрый я после всей этой чертовщины, хоть выжимай. Ну ладно, успели, а дальше-то что?.. Все равно нас храмовники отсюда выкурят. Что тогда?

Бруно с пола встает, весь черный, в подпалинах, глаза горят — сущий демон.

— Готово! — хрипит. — Можно вводить в Ось!

Лота вздрогнула, глянула на него как-то странно: то ли с восторгом, то ли с жалостью — не поймешь. Ее вообще трудно понять, такой уж человек…

— Давай! — говорит тихо.

Бруно развернулся и потопал куда-то.

— Стой! — кричит Лота. — Вернись!

Подходит — морда невозмутимая, ни один мускул не дрогнет. Лота вдруг привстала в кресле, обхватила его за могучую шею, поцеловала в лоб:

— Иди!..

И пошел он куда-то к центру, в сторону Чаши, на которой Ось мира покоится. Быстро идет, чуть не строевым шагом: от сапог гул на весь Храм. Не по себе мне почему-то стало.

— За ним! — командует тут Лота. — Помоги мне…

Оперлась на меня, заковыляли мы следом. Он уже у решетки. Разбежался, перемахнул играючи — а там в два моих роста! — и давай вокруг Чаши кружить, вроде как по спирали.

Подходим к ограде.

— Все! — шепчет Лота. — Нельзя дальше!..

Стоим, к прутьям прижались. У Лоты глаза темные, расширенные, в зрачках — Священная ось белой нитью.

А Бруно все кружит — ближе, ближе — и вдруг прыг, к Чаше, обхватил ручищами, словно поднять собрался. Слышу, Лота шепчет: прощай, мол, Бруно!.. А Бруно вдруг распирать начало во все стороны: спина горбом, руки из рукавов повылазили и давай расти… Уже и не руки — щупальца нечеловеческие, черные, скользкие — всю Чашу кольцом обхватили. Треснула тут куртка его кожаная, в прорехах металл блеснул; провода откуда-то повыскакивали, зазмеились к Чаше.

Вцепился я в прутья, стою как оглушенный, даже молитву не могу прочесть: память отшибло начисто! Лота мне плечо сжала: не бойся, мол!.. Куда там!..

А у Чаши — сущая чертовщина! Уж и тела Бруно нет — одни провода, спирали, шары какие-то… Где-то среди этой мешанины голова крутится — лицо мелькает темной маской. Минута прошла — нет Бруно, исчез начисто! Вместо него нависло над Чашей дикое сооружение, все в шипах, как еж, сверху огонек зеленый подмигивает — прямо в воздухе. А от Бруно — только кучка рваных тряпок на зеркальном полу.

— Вот и все, — говорит Лота со вздохом. — Нет больше Бруно, он свое дело сделал!

Что-то у меня в мозгах вроде сдвинулось.

— Так это… — бормочу, — это…

— Да, — подхватывает с улыбкой. — Бруно — это машина! Хорошая машина. Мы любили его. Ведь он — это как бы мы!

11. ЛОТА

Чуть не сел я, ей-богу! Подумать только, машина! Машина, которая в тысячу раз умнее любого человека здесь!

А Лота засмеялась, а потом говорит, что, мол, не удивляйся, все поступки Бруно — это их с Яном приказы, или заложенная программа, у них с Бруно была дистанционная связь, ну, как бы мысленная, и когда он говорил, то это в основном были слова Яна и Лоты, хотя сам Бруно многое умел: он и телохранитель, и следопыт, и носильщик, и водитель, и бог знает что он еще умел, одно только ему было не дано: мыслить по-человечески, все ж таки это машина из железа да пластика, и главное его назначение — здесь!..

Тут Лота кивает на то, что раньше было Бруно, и говорит:

— БРУНО — это значит: Биороботальная Установка Нейтрализации Оси! Теперь ясно?.. Ради этого его и сделали, ради этого и мы здесь! Видишь этот огонек над Чашей?.. Это значит, что установка, которую он нес в себе, заработала! И ничто уже ей помешать не сможет! Скоро ты не узнаешь своего маленького мирка. Переждем здесь, а потом… потом ты кое-что увидишь!..

Говорит она эти слова, и чувствую я, что вот эти минуты — самые главные во всей моей жизни, и в прошлой, и в будущей, даже если мне еще сто сферолет жить придется! Набрался я храбрости, взглянул ей прямо в лицо.

— Кто вы? — спрашиваю. — Откуда к нам пришли?..

Тряхнула она волосами, прищурилась лукаво. В глазах — самых светлых под Семью сферами — веселые огоньки вспыхнули.

— А ты все еще не понял?

Неужели, думаю, оттуда?.. Но ведь не может этого быть, нет там ничего! Да и как же, сквозь сферы-то, невозможно это!.. Чувствую, еще секунда — и лопнет у меня сердце, как мнимон проколотый.

— Ну что ты сам себя пугаешься?! — продолжает Лота, улыбаясь. — Ведь догадался же, вижу!..

Я только губами шевелю беззвучно — значит, оттуда!

— Присядем, — говорит Лота.

Опустилась прямо на пол, спиной к решетке, больную ногу вперед вытянула. И что интересно: уже вовсю ею шевелит, словно и взаправду подзажила. Присел я на корточки рядышком, понимаю: главное — впереди! А она молчит, вроде задумалась о чем-то; может, Яна вспомнила…

— Боже мой, — вдруг головой качает, — как же вы только выжили?! Двести лет без солнца, без неба, без правды… Это же тюрьма!..

Я плечами пожал: насчет тюрьмы — это она зря, просто настоящей не видела. А жить и здесь можно — живем ведь!

Нет, я, конечно, знаю, что до Свершения мир другой был. Над головой ничего не висело — пустота! — а вся земля — внизу. Я на картинках видал: чудно, будто кто разогнул всё. Может, тогда и лучше было, но кто ж виноват, что так вышло? Если бы не война — и Свершения б не было! Не мы ж ее развязали! Жрецы что говорят: как рванули первые бомбы — земля и замкнулась. Спасли, значит, боги наш народ, заключили в Священную непроницаемую сферу! Ну, а кто снаружи остался, — в пепел, в прах!

Тогда и Ось засияла — Сфера-то вокруг нее и вращается, — и ложносолнце объявилось, и мнимоны, и нечисть всякая — вспомнил, мутантами их называют! — и небо по семь раз за день цвет меняло, и пузыри радужные пошли… В общем — все, как сейчас. Древневерская церковь тогда сдуру Апокалипсис объявила — мол, вот он, Конец света, покайтесь, грешники! Кое-кто и вправду поверил — свихнулись! — но остальные ничего, выжили. А что?.. Сфера дает тепло и свет, земля родит, запасы немалые нашлись — на случай войны подготовили. В общем, получается, что у нас своя маленькая планетка, только жизнь не снаружи, а внутри…

Древневеров убрали — чтоб не каркали! — жрецы на их место сели. Они-то поумней оказались, и вера у них правильней. Не Конец света, а наоборот — Спасение! Мол, подойдет срок, будет и Второе свершение: раскроется сфера, достойные вернутся в большой мир — обновленный, очищенный атомным огнем новый Эдем! Вот и получается — избранники мы божьи.

А выходит, что правы-то отверги, а не жрецы: какие ж мы избранники, если есть Лота и остальные?! Скорей уж они избранники, ведь они — оттуда!

Только я хотел ее об этом спросить, как опять сирены взвыли — и эхом на весь купол: меня даже передернуло. Лота вздрогнула и сразу на Чашу взглянула. А там, над этой самой установкой, вместо зеленого — красный огонек мигает. И вижу, Лота моя в мгновение ока белей купола стала — ясно, дрянь дело! Потом прямо в воздухе замелькали какие-то знаки светящиеся, и чувствую, что-то меня начало отпихивать от ограды, будто невидимая рука. Тут и я, наверное, белей муки стал.

Лота обернулась, взглянула на меня пристально, как тогда, в лесу, — словно оценивала. На мраморном лице — блики красные, брови нахмурены. Вздохнула коротко и говорит:

— Пошли отсюда, Стэн!.. Нельзя тебе здесь оставаться!

И голос уже совсем не тот — усталый, глухой, — в общем, крепко она духом упала. Вскочил я, хотел ее на руки взять — не позволила. Поковыляли обратно, к той машине диковинной, у ворот. Лота уже на больную ногу ступает, не морщится. Молчит, лицо застыло, руки — как ледышки. Одним словом, ясно: что-то у нее не вышло, то ли авария, то ли другое что?

Вернулись к воротам. Глянул я — что такое?! Вроде те же самые, через которые мы под купол попали, а дыры нет! Вместо нее какая-то блямба блестящая с неровными краями — будто нарост. Так вот почему за нами не сунулись — заросла дыра, затянулась, как на живом! И хоть чудо это немыслимое, а я не особенно удивился, — видно, вконец отупел от чудес этих, ничем уж меня не поразить: эти, которые оттуда, все могут!

Стоим у свода, он вроде из полупрозрачного стекла сделан. Снаружи тени какие-то мечутся, ворота гудят — лупят по ним чем-то… Сзади сирены надрываются, багровые вспышки купол озаряют. Лота опять на меня смотрит, а глаза — черные-пречерные, как сфера ночная.

— Понимаешь, Стэн, — говорит будто с усилием, — придется отсюда выйти… Не отсидеться нам здесь! Они замкнули энергию Оси — здесь растет излучение. Это — смертельно!

Ничего я про это самое излучение не понял, зато сразу сообразил, что нас отсюда просто-напросто выкуривают каким-то дьявольским способом — храмовники ведь тоже не болваны, кой-чего соображают! Ну что ж, думаю, выходить, так выходить, Лота что-нибудь придумает! А она головой покачала и говорит, будто мысли мои прочла:

— Нет, Стэн, чудес больше не будет!.. Бруно нет, рассчитывать придется только на себя, понимаешь?..

— Та-а-ак!.. — говорю. — Ясно!

Выходит, вся их сила в Бруно была, в машине этой. Она умела и молнии метать, и убивать бесшумно, и солдат усыплять, и ужас на людей наводить, как только что было в Храме. А Лота с Яном — такие же, как мы, ничего божественного в них нет. Вот только лучше они, чище, правильнее, что ли…

А Лота назад смотрит, на установку, над которой красный огонь мигает: все ярче, тревожнее. Прощается, что ли?! И тут мне вспомнилось, как она сначала проговорилась: мол, тебе нельзя оставаться! Не случайно у нее это вырвалось! Получается, что ей это чертово излучение не страшно, а все дело во мне, из-за меня она собирается к врагам выйти, собой пожертвовать. Э-э, нет, думаю, этому не бывать!

Наклонился я, подобрал с полу автомат — кто-то из охраны, удирая, бросил, — затвор передернул.

— Значит, — говорю, — туда? — И на ворота киваю.

— Туда, — отзывается эхом.

Что ж, все ясно, живым к этим гадам лучше не попадаться. И ведь что интересно: сразу я все решил, и нет во мне страха! Вытравил я его из себя напрочь — спасибо тройке! И вот от этого радостно стало на душе, хоть напоследок себя человеком ощутить — и то хорошо: не каждому такое дается в жизни. К тому же, если уж по правде, за нее, за богиню мою земную, семь жизней бы положил не задумываясь!

— Вот что, Лота!.. — говорю. — Я все понял! Сейчас ты откроешь дверь, и я выйду! Один! И не вздумай за мной идти — все равно не позволю!..

Смотрю, глаза у нее потеплели, черноты поубавилось.

— Эх ты, — говорит, — мальчик!.. Разве между настоящими людьми так дела делаются?! А ты подумал, каково мне будет?..

Сказала, и дрогнул я. Понимаю, что глупость она сделать собирается, что смешно даже сравнивать нас — да кто я перед ней?! — а вот сердце подсказывает: ее правда, у них, у настоящих, и в самом деле так не водится — бросать друг друга. Тут Лота автомат у меня отбирает — в сторону отбрасывает.

— Не надо этого! — говорит. — Больше у вас никто никого убивать не будет. Я же обещала: все теперь станет иначе! И не бойся ничего — не посмеют они, увидишь…

То ли успокоить меня хотела, то ли действительно надеялась — у меня на сей счет свое мнение было. И если бы решился, своими руками бы ее жизни лишил — все лучше, чем к жрецам!

И вдруг Лота обняла меня, в губы поцеловала, шепчет:

— Ты только выдержи, милый, прошу тебя — выдержи! Ведь самая малость осталась!..

12. ЭКЗАРХ

Экзарх был в белом мундире без знаков различия — невысокий, сутулый, густые волосы с проседью, добрый прищур карих глаз. Ничего особенного Стэн в нем не нашел, обыкновенный человек. На портретах, которые висели в каждом храме, Верховный жрец выглядел иначе: старше, величественнее, суровей — как на иконах древневеров.

Он стоял за массивным письменным столом, у окна. Полуденный свет сферы заливал громадный кабинет. По углам, в нишах, прятались мраморные лики богов; у стены стоял раскрытый алтарь со сценой Первого свершения: вздыбившаяся чашей земля, солнце в черных отростках, обезумевшие люди…

Стэна с Лотой усадили в глубокие мягкие кресла, обтянутые белым шелком, хотя они все еще были в комбах, черных от грязи. Стэн долго не мог сообразить, почему он здесь, и вообще — жив?.. Ведь его даже не били, только в самом начале, когда ворота купола с глухим стуком захлопнулись за их спинами, ему пару раз перепало прикладами. Но это так, пустяки, солдаты просто срывали злобу. Потом с ним разговаривали какие-то высшие жреческие чины с золотыми нашивками на рукавах — опять же спокойно, без мордобоя, — и вот он здесь, в покоях Верховного… Уму непостижимо. И только потом до него дошло, что всё дело в Лоте! Мягко ступая, Верховный вышел из-за стола, остановился напротив девушки.

— Как я понял, у нас мало времени, — сказал отрывисто. — Ваши условия?

Лота устало покачала головой.

— Никаких условий, — сказала негромко. — От вас требуется только одно — сообщить обо всем населению!

Экзарх резко сел в кресло напротив — будто прыгнул, — достал золотой портсигар, закурил.

— Почему нельзя войти в купол? — спросил, разгоняя ладонью дым. — Мои люди взрезали двери и до сих пор топчутся там, как бараны…

Легкая улыбка тронула губы Лоты.

— Ну, это просто… Есть такой приборчик… Назовем его для простоты «генератором ужаса». Это понятно?

Экзарх слегка приподнял бровь, задумался.

— В принципе, — произнес негромко, — нам ничто не мешает расстрелять вашу установку прямо из дверей.

— Мешает! — сразу сказала Лота. Глаза ее уже откровенно улыбались. — Установка защищена… И потом… — она чуть качнулась вперед, — поймите, вы имеете дело не с дилетантами!

Экзарх пристально, с каким-то болезненным любопытством разглядывал Лоту, курил, щурился сквозь дым.

— Ну а если бы не дошли? — спросил неожиданно. — Ведь вы, кажется, не бессмертны?!

Лота пожала плечами.

— Пошли бы другие… Просто это бы случилось чуть позже.

— И ни тени сомнений?

— Нет, почему же… — Лота взглянула на него внимательней. — Все было: и сомнения, и решения! Мы ведь кое-что видели… И с этим надо кончать!

Экзарх порывисто встал, шагнул к столу, бросил окурок в пепельницу.

— Все не так просто, как вы представляете, — сказал, возвращаясь. — Здесь сотни тысяч людей. В основном полудикари. Сфера для них — единственно возможный мир. Они скорее умрут, чем откажутся от него!

Остановившись перед креслом Лоты, он сцепил руки за спиной. Лота устало вздохнула, откинулась назад.

— Зачем умирать? — сказала глуховатым голосом. — Когда люди узнают истину, никто не захочет умирать…

Экзарх быстро курил, глядя на нее сверху вниз, и Стэн вдруг понял, каких усилий стоило ему это внешнее спокойствие.

— Позвольте все-таки узнать, кто вас уполномочил принимать решение? — спросил он. — Кто вы?

Лота выпрямилась в кресле, глаза ее блеснули. Стэн непроизвольно напрягся: «Вот сейчас!..»

— В данный момент я представляю здесь семь миллиардов объединенных граждан Земли, — сказала просто. — Решение приняли вдвоем с Яном: полномочия у нас есть! Официально предлагаю вам немедленно оповестить население о скором переходе…

Экзарх недоверчиво покачал головой:

— Быстро же вы оправились… Мы считали, что там, за сферой, ничего не осталось. Ядерная зима и прочее — ну, вы понимаете!..

Лота вскинула голову, лицо порозовело.

— Да поймите вы, наконец, — не было никакой войны! Хватило разума и сил… А был мир, двести лет мира — впервые в истории Земли. Вы даже не представляете себе, что это такое — два столетия мира!

Стэн потряс головой. Боги, о чем они?! Семь миллиардов… не было войны… Как это — не было?! Зачем же они тут?.. Нет, не может быть! И Раден говорил — была! Ядерная…

— Но если так, — криво улыбнулся экзарх, — откуда сфера? Значит, все-таки боги?!

Лота пристально взглянула ему в лицо.

— Вы хотите меня уверить, что действительно не знаете, как это случилось?

Лицо экзарха оставалось бесстрастным.

— Ну, хорошо, — устало продолжала Лота, — допустим, вы хотите услышать это от меня…

Откинувшись назад, она полуприкрыла глаза.

— Примерно двести лет назад была доказана возможность эффекта ЛСП — локального свертывания пространства, — заговорила ровным, монотонным голосом. — За это ухватились тогдашние правители вашей страны. Возник секретный проект: заключить часть страны в непроницаемый кокон, переждать термоядерную войну — тогда она казалась неизбежной. Потом вернуться — разумеется, уже единственными хозяевами…

Стэн сидел, забившись в кресло, затаив дыхание слушал.

— Начались опасные эксперименты, — продолжала Лота. — Ваших лидеров предупреждали, но… — Лота невесело усмехнулась, — что может быть страшнее атомной войны?! В общем, все закончилось катастрофой! Неуправляемая реакция, взрыв, локальный коллапс… Страну накрыла сферическая волна. Пространство свернулось внутри многомильной сферы…

Она замолчала, глядя в окно. Ветер парусил светлые занавески. В просвете мелькал белый, сверкающий купол Храма.

— Дальше?! — вдруг нетерпеливо бросил экзарх.

Стэн вздрогнул, облизнул пересохшие губы — в висках гулко стучали молотки.

— Дальше… — задумчиво произнесла Лота, — дальше мы ничего не знали о вас! Исчезла целая страна, пусть и небольшая. Тысячи квадратных миль пространства стянулись в бесконечно малую точку. Это трудно представить — мир в элементарной частице… Много лет искали возможность пробиться к вам так, чтобы не вызвать катастрофы и у вас, и у нас… Наконец — удалось. И вот мы здесь…

Она взглянула на Стэна, ободряюще улыбнулась. Стэн перевел дыхание: так вот, значит, как…

— Почему только трое? — резко спросил экзарх, отбрасывая окурок прямо на ковер. — Почему не триста?

— Ну зачем так много? — пожала плечами Лота. — К тому же это не безопасно для вас: чем больше забрасывается внутрь масса, тем сильнее возмущение…

Она выпрямилась, взглянула экзарху в глаза.

— Мы же не собирались воевать с вами. Наша задача: знакомство с местными условиями и принятие решения на месте! Мы никак не предполагали, что вы сразу начнете охотиться за нами. Значит, вы боялись вторжения и приготовились заранее!.. — Лота решительно тряхнула волосами. — Ваши методы… «охоты» и помогли нам принять решение. Без вашего участия!.. — сказала твердо.

У Стэна щипало глаза от пота. Машинально обтеревшись рукавом, он посмотрел на экзарха. Неужели это правда?! Значит, не было никакого божественного Свершения! Никто их не спасал… Катастрофа, взрыв… А религия сферы, боги, храмы, жрецы, жертвы — чтобы они не свихнулись и верили…

Экзарх долго молчал, хмуря брови. Лицо его затвердело.

— А если даже и так? — вдруг произнес глухим голосом. — Что это меняет? Мы не в ответе за предков!..

Он круто обернулся, подошел к столу, уселся, сцепив руки перед собой.

— Я обязан думать о своем народе — здесь и сейчас! — продолжил он из-за стола отрывисто. — Вера в Свершение — основа нашего мира. Вы хотите разрушить ее. Но это вам не мост взорвать! Вы представляете, что будет с населением?.. Шок, безумие! Те, кто выживет, никогда не приспособятся к вашему образу жизни — это же питекантропы! Как вы поступите с ними?.. Резервации, туземные поселки за колючей проволокой?..

— Перестаньте! — выкрикнула Лота. — Уж о них-то позаботятся… Если вы действительно думаете о народе — сообщите ему правду! Еще есть время…

— Ну хватит! — в голосе экзарха звякнул металл. — Я не могу допустить эту авантюру!.. Мы действительно подготовились. У нас отличная армия: танки, артиллерия, авиация! Как бы вам не вспомнить, что такое война!..

Верховный жрец откинулся назад, крылья крупного носа раздувались. Стэн напрягся, ему не хватало воздуха. «Что же будет теперь? — тупо стучало в мозгу. — Что же теперь будет?..»

— И еще… — продолжал экзарх. — Я напомню вам о тех ядерных реакторах, которые действовали в стране накануне Свершения. Они работают до сих пор! Мы накопили тонны плутония. Прикиньте-ка, сколько бомб можно сделать?! Предупреждаю: мы пойдем на все!..

Лота покачала головой.

— Семь миллиардов, — раздельно произнесла она. — Семь миллиардов свободных людей!.. Какие бомбы, какие танки — опомнитесь! Сейчас не время для детских игр! Займитесь срочными делами… Иначе я всерьез поверю, что вы нездоровы.

Экзарх качнулся вперед, лицо его побледнело.

— Так вы отказываетесь выключить установку? — стеклянным голосом произнес он.

«Вот оно», — пронзило Стэна. Он невольно встал с кресла и теперь стоял, сжимая кулаки. Он чувствовал, что сейчас произойдет. Это повисло в душном, жарком воздухе кабинета, это застыло в побелевших немигающих глазах экзарха, плотно сжатых тонких губах — неотвратимое, как страшный сон. «Боги, — взмолился Стэн, — если вы есть — сделайте что-нибудь!!!»

— Отказываюсь! — спокойно сказала Лота. — Впрочем, это уже невозможно…

Экзарх медленно поднялся во весь рост, лицо его неузнаваемо изменилось. Стэн с ужасом увидел, как буквально на глазах сползла с него маска терпения и доброжелательства. Теперь перед ними стоял он, владыка Семисферья, каждое слово, каждый жест которого — закон!

— Дрянь!.. — процедил он, раздувая ноздри. — В героини захотела?.. Не выйдет!!! Я отдам тебя солдатам… толпе! Народ сам накажет осквернителей Храма и веры!..

Не помня себя, Стэн рванулся вперед: «Нет! Только не это!!!» Лота удержала его за руку, на бледном лице вдруг сверкнули белоснежные зубы: она смеялась!

— Вы просто больны! — бросила звонко. — Ваше место в клинике для душевнобольных!..

Сквозь влажную пелену в глазах Стэн видел, как экзарх, стиснув зубы, шарил вслепую по столу. Со стуком распахнулись двери, кабинет наполнился людьми в форме.

— Не сме-еть!!! — закричал Стэн, прыгая им навстречу.

13. СТЭН

Дальше — туго помню. Врезали мне чем-то по черепу, все поплыло. Вроде куда-то тащили, куда-то везли…

Врубаюсь — степь травянистая ровной чащей; над головой — лесистые холмы; сзади — канал, весь чертовым кустом оброс. Тот самый канал, где мы вчера на засаду напоролись.

Невдалеке — грузовик крытый, храмовники рядом разминаются, дым в небо пускают. А дело уже вроде к вечеру, хотя и светло еще. И на какой черт, думаю, они меня сюда притащили? Не велика птица, могли бы там же, на месте…

Тут еще два грузовика крытых подъехали. Брезент откинулся, солдаты вниз попрыгали. Потом народ повалил разный.

Присмотрелся — себе не поверил! Вот те на: знакомые все лица! Джуро, Аско Кривой, Пузырь, Шакал с братьями, Ялмар… В общем, вся банда во главе с вожаком, все бывшие покойнички!.. А я-то их уже похоронил давно!.. Выходит, никого тройка не убивала, просто нейтрализировала, чтоб под ногами не путались, — и дальше, своей дорогой!

Вслед за ватажниками, смотрю, монахи-древневеры полезли, из горной обители, а когда я среди них отца Тибора разглядел, даже не удивился: значит, воскресила его тройка, они и не такое могут! Дальше — отверги появились, грязные, как черти, даже их хиляк-командир уцелел — аж весь синий от побоев. Одним словом, все, кто хоть как-то с тройкой дело имел, — здесь.

Так вот зачем нас к каналу притащили — чтоб, значит, концы в воду! И хотя я давно уж готов был к этому, все равно мороз по коже: неужто решатся, ведь столько народу!

Кругачи согнали всех в кучу — торопятся, нервничают, затворами щелкают. Вдруг вижу, народ расступился, и выходит из толпы она, Лота, целая, невредимая, походка царственная, будто плывет по траве, — и ко мне! Солдаты ее не задержали, вроде даже отпрянули — как от ведьмы.

Вскочил я ей навстречу, не устоял — бухнулся на колени, совсем ноги не держат. Наклонилась она, в лицо заглядывает.

— Стэн, мальчик, — шепчет, — как же тебя так?!

Видать, красиво меня разукрасили. Кругачи поодаль стоят, на нас искоса поглядывают, курят. А я ничего видеть не хочу, кроме лица ее родного, — и ведь ни тени страха в нем!

Руку мне на голову положила, шепчет:

— Потерпи, милый!.. Сейчас легче будет…

И такая нежность в голосе, что горло у меня намертво перехватило: хочу сказать что-нибудь напоследок — слова не вымолвить! А она все гладит по голове и смотрит, а в глазах блеск странный, завораживающий… И снова, как тогда в лесу, после Станции, боль куда-то ушла, силенка вдруг появилась, в мозгу мысли зашевелились. Ясно мне стало, что это ее сила в меня вливается — последнее отдает! Извернулся, прижался губами к ладони ее, мычу что-то…

— Ничего они мне не сделали, — шепчет в ухо. — Не посмели!.. Я же говорила… Держись — скоро уже!..

И на небо посмотрела. А небо действительно странное. Вроде фиолетовый час настал — вечерний, а не темнеет. Наоборот, по всей сфере какой-то тревожный свет: розовыми сполохами, будто пожары повсюду.

Тут солдаты зашевелились, офицер объявился — что-то каркает, рукой машет. Морда красная, бешеная…

Кругачи цепью выстроились, погнали народ к берегу. В общем, все ясно. Здесь нас и порешат! Засыплют, заровняют — поди найди! Мол, знать не знаем, ведать не ведаем… Лота привстала, побледнела: тоже поняла.

Подогнали народ, выстроили у кромки канала. Все молчат, хоть бы крикнул кто, — глаза остекленевшие, мертвые. Заранее с жизнью распрощались. Ватажников Ялмара пока не тронули — отдельной кучкой стоят, в стороне. А я на заросли кошусь, что левее начинались. Если рвануть туда и вниз, по склону, — может, и удастся удрать, а?..

Подался я к Лоте, киваю на кусты — мол, давай! Не реагирует, уставилась на солдат, взгляд дикий, страшноватый, зрачки во все глаза — и вся будто одеревенела!

Солдаты тем временем выгнали вперед ватажников, у тех уже откуда-то винтовки в руках. Сфероносцы сзади, автоматы им в спину: чужими руками, значит! Взяли ватажники на прицел — морды хмурые, испуганные. На небо косятся — пожар там все сильнее, так и полыхает!

Дернул я Лоту за рукав: если попытаться, то сейчас, пока они с первой партией расправляются. Ноль внимания!

Тут офицер что-то крикнул, рукой взмахнул. Винтовки вверх дернулись — залп! Рвануло уши, из канала воронье тучей… А народ стоит! Мимо!!! Поверх голов саданули…

Офицер заорал, выхватил пистолет, забегал перед ватажниками, Ялмару врезал наотмашь…

Снова винтовки поднялись, дула ходуном ходят, и чувствую — опять вверх целят. Пальнули — точно, мимо! Народ, правда, не выдержал, многие попадали вниз — со страху. Ни черта я не понимаю: что происходит?! Кругачи совсем взбесились — орут, прикладами машут, кто-то уже к машинам побежал…

Оборачиваюсь — Лота белая, в глазах — огонь холодный, колдовской, до костей прошибает. И понял я, почему ватажники мимо палили! Она это!!! Великое небо, кто ж еще на такое чудо способен!

Вдруг — гул раздался мощный, грозный. Враз крики прекратились, все морды вверх задрали. А там — страшное дело! Горит небо, пылает лютым пламенем. В зените — дырка белая, бьет оттуда ослепительный огонь. Все вокруг замерло: воздух, деревья, кусты, люди. Лота вдруг голову запрокинула, вскрикнула что-то — и в траву, как подкошенная.

Дернулась тут страшно земля, ушла из-под ног. Лечу я куда-то и вижу: треснула сфера, раскололась! Что-то черное за ней, страшное, и — точки яркие, ледяным огнем горят.

Потом грохнулся я на спину — искры из глаз. Лежу — гудит со всех сторон, словно со всех гор лавины. А трещина уже во все небо. Тут дрогнули горы, леса — и вниз, на меня! Вот он, Конец света! Мир — падает!!!

Заорал я что-то, сам себя не слышу, зажмурился: что-то у меня в мозгу отключилось, выпал кусок из памяти… То ли минута, то ли час… Пришел в себя — тихо, только в башке шумит на все лады. Поднимаю голову — великие боги, нет больше сферы!!! Совсем нет! Над головой — что-то голубое, прозрачное, с белыми клубами. А под этой голубизной — совершенно немыслимая, бесконечная равнина — плоская, как стол! Весь мир — нормальный, единственно возможный мир замкнутой сферы — распрямился! Нет больше вогнутых равнин, ничего не висит, все распахнуто, раскрыто… Куда ни глянь. — плоскость, плоскость, плоскость… Только где-то далеко, в прозрачной синеве, виднелись сиреневые горы.

Значит, свершилось, думаю, все-таки свершилось!!! Вот он каков, мир по ту сторону сферы!

Встал я на четвереньки — голова кругом, все плывет, качается, но все же сообразил, что меня к самому каналу отбросило. Как же, думаю, здесь жить-то, ведь невозможное дело!

Слышу, кусты рядом зашуршали, внизу чье-то лицо замаячило. Хоть и туман перед глазами, узнал: отец Тибор! Грязный, побитый, исцарапанный, но живой — глазами хлопает!

Сразу я о Лоте вспомнил. Собрался с силенками, на ноги встал. Шагнул вперед — раз, другой. Качает, к горлу дурнота подкатывается, но ничего, иду, не падаю. По плоскости иду, и ничего надо мной не висит, не давит. Ох и странное чувство, скажу я вам!.. Стало быть, можно жить, ведь не умер же, дышу, и остальные вроде шевелятся…

Оглядываюсь, Лоту ищу. Солдатня вперемешку с ватажниками в землю вжимаются, мычат с перепугу. Лоты нигде не видать. Может, в канал ее забросило?..

Только двинул туда — полыхнуло что-то сверху, словно взрыв! Гляжу, сияет над головой бело-желтый шар — страшный, косматый! Рухнул я, под кустик какой-то заполз, замер. Вмиг сообразил: атомный взрыв это, вот что!.. С детства наслышаны о войне этой самой — знаем!.. Значит, решился все-таки экзарх, на все пошел, будь он проклят!!!

Спрятал лицо в ладони, жду: сейчас ударит! В мозгу одно вертится: жаль, не успел!.. Чего не успел — сам не знаю!

Потом, чувствую, кто-то меня за плечо трясет. Дернулся я, поднимаю голову — Лота! Сидит на корточках, лицо вверх, под этот чудовищный, испепеляющий свет, — и смеется!

— Ну, что ты, глупышка!.. Это же просто солнце проглянуло! Это же наше с тобой солнце…

Что-то у меня в мозгах перевернулось со скрежетом сумасшедшим и лопнуло. Не помню, как на ногах очутился, — слезы градом, коленки трясутся. Вокруг — черт знает какие цвета, все изменилось: трава, листья, камни, сама земля! Ветер подул — теплый, ласковый, запахи какие-то одуряющие, в траве — зеленой!!! — живность степная надрывается. Вокруг солдаты зашевелились, кое-кто уже на четвереньки встал. Из канала народ недорасстрелянный потихоньку выползает — морды очумелые, к земле жмутся. И свет, целый океан света…

Потом прямо с неба свалилась какая-то громадная штуковина, вроде шара белоснежного. Шлепнулась рядом, в сотне шагов, лопнула, как зрелая тыква, люди оттуда посыпались — много. И к нам: орут, руками машут — чисто психи.

А среди них, широко раскинув руки, бежит вприпрыжку невысокий крепыш с белобрысыми волосами. Екнуло у меня тут сердце: неужто Ян?! А что, у них все возможно!..