Десант Тайсё

Глава XVII

Просторный ресторан «Золотой Рог» олицетворял рог изобилия прошлой России. По сравнению с ним царские апартаменты на «Полярной Звезде» казались обычной прихожей. Высокие гости, конечно, были калибром помельче. Всё равно Костя с Петром жадно рассматривали адмиралов Найта, Като и остальных представителей местного Верховного Совета Антанты.

Костя воочию убедился, что Кикучи надул его, поскольку совершенно не походил на прежних. Ленлоп чинно представил всем красного губернатора, по-отечески пожурив за детскую болезнь левизны, жертвой которой стал сам Ленин. Другие консулы выступили ещё деликатней, уверяя друг друга в благожелательном отношении к России. Все единодушно желали ей мира и благополучия. Колдуэлл оказался по-американски более откровенным:

— Военное вмешательство скорее принесёт России вред, нежели помощь в её тяжёлом положении. Вмешательство в русские дела для нанесения удара по Германии может скорей всего явиться способом использования России, нежели оказания ей помощи. Тогда благосостояние русского народа будет использовано для содержания иностранных армий, а не на реконструкцию её собственной армии и прокорм населения. Твёрдо решив направить всю энергию на западный фронт и выиграть войну там, Северо-Американские Соединённые Штаты поставили себе в отношении России лишь задачу поддержки истинной демократии.

Вероятно, чуткий Кикучи уловил в дружных спичах коллег тайный упрёк и решительно отверг воинственность намерений Императорской Японии, доказав, что её идеал заложен ещё Аматераомиками. С тех пор вся политика Императорской Японии покоится на справедливости и милосердии. У неё абсолютно нет никаких других намерений, как всеми силами воплощать основной идеал — сохранение мира. Применительно к Приморью это значило, что ему совершенно не угрожает захват, поскольку Япония вполне довольна результатом Портсмутского мира, по которому получила Курилы и половину Сахалина.

Сплошную идиллию нарушил Агарев. То ли его возмутило общее фарисейство, то ли особенно беспардонное — Кикучи. Хотя вполне возможны другие мотивы. Но с жандармской прямолинейностью он заявил:

— Результаты большевизма в России говорят об опасности не только для богатых. Высокочтимые господа, ради спасения всего человечества эта зараза должна быть уничтожена. Власть, образованная после свержения большевиков, должна удовлетворять самые широкие демократические круги. Это — несомненная аксиома. Так следует...

Рядом сидел Медведев, который наверняка знал продолжение фразы. Скользнув по гранёному носу, его пенсне звякнуло о тарелку и прервало Агарева. Конфузную тишину нарушил находчивый Ленлоп, назидательно проскрипев:

— Здесь только я пью виски своего возраста. Как оно к вам попало?

— Не знаю... Выпил что было налито, — оправдался Агарев. — Да это, кажется, и не виски.

— Значит, вам положена лишь вода. Ваше превосходительство, что вы пили?

— Виски своего возраста, — и не задумался Костя.

— Тогда, мы готовы послушать вас...

Непривычно вёл себя дуайен консульского корпуса, наконец-то расставшийся с френчем, который мешал проявиться натуре. Солидный смокинг позволил это, а солидный возраст виски завершил превращение супер-майора в нормального и даже слегка забавного человека. Признательно кивнув ему, Костя степенно сказал:

— Благодарю вас, сэр. Я чрезвычайно рад услышать здесь добрые слова о России, стряхнувшей царское иго. Я беспредельно счастлив, что у нас нет разногласий по главной проблеме, поскольку мы тоже всеми силами стремимся к благословенному миру. Это убедительно доказано Брестом. Ведь рытье окопов — земледелие такого рода, когда не возмещаются даже семена. Все эскадры — кандалы, в которые закована свобода морей. Тяжёлые орудия постоянно являются выражением политического легкомыслия. Всё сие — такая же аксиома, как ваше единодушное стремление к миру. Кто же мешает нам избавиться от ржавчины подобных аргументов? Не вижу противников. Так почему бы нам, используя счастливый момент, столь же единодушно не подписать священный договор о мире на Дальнем Востоке?

— Блестящая идея... Она стоит моего виски... Стюард, прошу...

Наполненную рюмку Ленлоп поднял, точно факел, осветивший путь к истине. Консулы охотно поддержали своего дуайена. Потом окружили Костю, одарив благосклонными взглядами, осыпали признаниями, что приятно удивлены знакомством с таким остроумным красным губернатором. Однако любезней всех оказался Кикучи, на хорошем русском уверяя, что его задача — содействовать максимально тесному сотрудничеству русского и японского народов, поскольку в их психологии, несмотря на расовые различия, много общего. Несмотря на расовое сходство, им гораздо сложней сблизиться с китайцами, ибо сходство психики не зависит от расовых особенностей. Что касается агрессивных планов, то они в основном разработаны союзниками, которые из корыстных интересов стремятся опорочить миролюбивую Японию.

— Да, Россия — очаровательная страна. Да, нам по душе её изумительно добрый, отзывчивый народ. Вот с кем, для полного возрождения, нам следовало бы слиться воедино! Но — как? Пытаясь сблизить народы прежним варварским способом, — приблизишь их только на расстояние выстрела. Что же в итоге получится? — вдохновенно рассуждал Кикучи, абсолютно непохожий на прежних двойников. — Мы потеряем лучшую среди союзников армию, а приобретём непримиримого врага. И это во время величайшего всемирного напряжения?.. Нет, ваше превосходительство, наши сокровенные мечты о слиянии с прекрасной Россией такие же платонические, как мои грёзы о солнцеликой дочери Микадо. Вот почему Императорской Японии очень желательно иметь в могучей России верную союзницу.

Убедительно? Логично? Вполне! Костя тотчас поймал Кикучи на слове:

— Давайте оформим это как договор!

— Завтра, ваше превосходительство, завтра продолжим этот чрезвычайно полезный разговор, — твёрдо пообещал Кикучи, видимо, для гарантии взяв у Кости салфетку и проворно заправив поверх своей. Однако любезность его была беспредельной — в чёрном «Форде» доставил их прямо к Исполкому.

Лишь там друзья спохватились, что опоздали в Пушкинский театр сдать великолепные шляпы, костюмы, сорочки, штиблеты. Костю это огорчило. Ведь столько вещей взял в костюмерной под честное слово отдать до полуночи. Нехорошо подводить знакомую женщину. Неприлично, Вдруг она до сих пор ждёт, переживая... Давай звонить в театр. Конечно, зря. Если милая женщина, какая-то из его родственниц, и костерила болтуна, то наверняка уже дома. Костя одержимо пытался вспомнить её телефон. Эта безутешность была значительно сильней впечатлений от банкета, Пётр постарался вразумить:

— Ваше превосходительство, мы же договорились продолжить беседу с Кикучи. Вдруг даже соблазним его подписать мирный договор. Так роскошные костюмы окажутся очень кстати.

— Чепуха-с... Хотя в общем-то было занятно слушать свист соловья-разбойника. Подобного Кикучи я видел впервые.

Костя рассказал о предыдущих встречах. Невольно заговорили о других консулах, адмиралах, Ленлопе. Так и пробалясничали до рассвета, когда обнаружили в бухте белую махину броненосца «Хизен», который возник без единого всплеска и притаился за эскадрой. Лучшего примера искреннего стремления Японии к миру с Россией пока не существовало. Особая значимость появления «Хизена» состояла в том, что раньше это был русский броненосец «Ретвизан», который всплыл из морской пучины явно для компании крейсеру «Орел», ныне — «Ивами». Флагману четвёртой ударной эскадры. Осталось дождаться появления «Суворова» и «Петропавловска».

— Хана всем переговорам! — отрезал Костя.

Друзья отправились в театр и с благодарностью получили у сторожа свою ветошь. Затем серыми мышками облегчённо выскользнули с чёрного хода.

Костин триумф лишил Агарева с Медведевым слова. Про них на банкете забыли. Но это вовсе не значило, что поставили крест. Куда без них тому же Ленлопу? Хоть пропадай в расцвете карьеры. Следовательно, позволит с удвоенным рвением исправить нечаянную осечку. Значит, неизбежна следующая провокация. Вот и получилось: прежде стремились избежать одних неприятностей, — взамен обрели ещё худшие. Пора избавиться от всяких неожиданностей.

Чрезвычайно деликатную миссию по роспуску городской Думы Исполком поручил чрезвычайному комиссару Владивостока Никифорову. Предвидя естественное сопротивление, Пётр попросил Драгошевского дать несколько красногвардейцев и позвонил Агареву:

— Надеюсь, вы уже получили постановление?

— С кем имею честь говорить?

— Будем знакомы: Никифоров Пётр Михайлович. Может, займёмся делами?

— Нынче — суббота, неприсутственный день. Я тут случайно. Присутственные дни начнутся со среды». Я принимаю с десяти до двух часов пополудни. Если имеете какое-либо дело, то благоволите пожаловать в указанное время.

Пройдоха норовил выгадать лишние дни, чтобы затеять канитель переговоров, поторговаться, а тем временем организовать протесты и таким образом поднять целый политический шум. Но Пётр предупредил:

— Я иду к вам. Благоволите подождать меня.

Солидный, в серой тройке, словно биржевик, около Думы уже томился Кузьмич с красной ленточкой на картузе и с древней берданкой на плече. Молодецки выпятив сивую бороду, он радостно гаркнул:

— Здравствуй, Петро! Прибыл в твоё распоряжение! Услыхал от Драгошевского, что тебе нужна подмога, и вот он я!

— Привет, батя, — обнял его Пётр. — Молодец, не забываешь друзей. Как поживаешь?

— На ять! Перешёл с редьки на квас!

— А почему один?

— Так все наши записались в отряд громить Семёнова. Собираются щас... Потому Генрих поручил мне разделаться с думцами.

— Только оружие-то у тебя больно того... Вдруг не испугаются господа.

— Генрих сказал, что она в аккурат к моей бороде... — Кузьмич озадаченно повертел бердану, зачем-то дунул в ствол и пустился в размышления: — Ежели там сидят меньшевики, всё обойдётся. Ведь они люди конторские, не разбираются в ружьях. А вот ежели там эсеры... Ну, те петрят в оружии, могут потому заартачиться. Но всё одно, ку-уда им против рабочего класса с винтом!

— Тогда — полный вперёд! — улыбнулся Пётр.

По широкой мраморной лестнице, устланной мягкой ковровой дорожкой, прямо льнущей к ногам, они поднялись на второй этаж. Просторную приёмную сплошь украшали самые забористые лозунги февральской революции. Большой письменный стол секретаря пустовал. Неприсутственный день. Пётр был уверен, что Агарев после телефонного разговора тоже исчез, не желая встречаться. Для верности потянул массивную дверь с изысканной бронзовой ручкой. Из кабинета донёсся глуховатый голос городского головы, который злорадствовал:

— Пусть напоследок позабавятся, пусть... Надо же им показать своё всемогущество! Но для нас, господа гласные, сей грозный указ — тьфу... Не пригоден, извините, даже для сортира. Потому что за нами — сила всей союзной эскадры. Они прекрасно это знают и не посмеют нас тронуть. А ежели сдуру всё-таки решатся на очередную авантюру... Что ж, тем быстрей подпишут свой приговор, ибо отныне уже не пешки, а пушки решают судьбу короля. Карфаген должен быть разрушен, а его пепел — развеян по ветру!

Раздался гул восхищения, усиленный рукоплесканиями. Для полного ажура не хватало лишь криков «Бис!» и «Браво!» Грех прерывать ликование. Вдобавок опасно: кто-то не выдержит резкой перемены обстановки. Обождав, когда думцы деловито зашумели о способах сопротивления, если наглец вдруг объявится, Пётр переступил порог. Всех перекосило, передёрнуло. Возникла какая-то стеклянная тишь, в которой немо косоротился оцепеневший Агарев да слышалось сопение, кряхтенье обмерших господ, испускающих дух... Кажется, даже засмердило. Слабы и смешны оказались борцы за собственное благополучие. Чтобы случайно не добить их, Пётр миролюбиво поклонился:

— Добрый день, господа гласные. Рад видеть вас в полном сборе.

— Здесь идёт заседание... Ты кто таков? Почему вломился без позволения? — прохрипел Агарев, придерживая рукой дергающуюся голову.

— Как вы уже прекрасно знаете. Исполком считает Думу со второго сего мая распущенной. Мне поручено принять соответствующие дела. Я назначен комиссаром городского самоуправления. В Совет войдут сорок человек от профсоюзов, десять — от Владивостокского Совета и ещё десять — от квартиронанимателей. Профсоюзы должны выдвинуть лучших товарищей, на честность которых можно положиться. Я знаю: есть творческая сила в носителях физического и умственного труда. Вместе мы создадим орган, способный обеспечить нормальную жизнь города. Всё ясно-понятно? Тогда, господин городской голова, прошу сдать мне дела.

— Ничего я сдавать не буду! Ты разгоняешь орган, единогласно избранный народом прямым, равным и тайным голосованием! Это вопиющий произвол! Я протестую!

— Да, избранный почти единогласно... Неужели для того, чтобы полчища интервентов затоптали народ просто сапогами?

— Это насилие — контрреволюция чистой воды! Мы тебя знать не желаем! Вон отсюда!

— Ну, хватит бузить. Всё это уже набило оскомину. И так тянули свою лямку дольше всех в России. Аж умаялись... Теперь отдохните. Так что будьте любезны подчиниться решению Исполкома.

— Я подчинюсь лишь вооружённой силе!

Вспомнив недавнее изречение Медведева, Пётр так же скорбно произнёс:

— Гм, вот она, печально знаменитая расейская натура... В цивилизованных странах принято, что банкроты сами благоразумно уходят со сцены. А у нас принято ждать, когда подымут на штыки! Дорогой Алексей Фёдорыч, ваше желание для меня свято.

В приоткрытую дверь Пётр кивнул Кузьмичу. Тот важно вошёл, сурово оглядев господ, грозно пристукнул о пол берданкой. Какой-то смельчак наконец возмутился:

— Узурпатор! Ты направляешь свои штыки на избранников! Мы всё равно не сдадим своих полномочий!

— Пожалуйста, оставьте их при себе, только освободите помещение. Ну, прошу, господа, прошу...

Заложив руки за спину, Пётр отошёл в сторонку, чтобы не помешать им. Однако думцы не торопились воспользоваться этим. Они всё дружней поносили проклятого каторжника и самозванную советскую власть, которая держится лишь благодаря самодержавному насилию. Кузьмич послушал, послушал господскую ахинею и, решив, что пора действовать, по-настоящему долбанул прикладом в паркет.

Жахнул выстрел. Пуля продырявила потолок рядом с люстрой. Потряхивая головой, Агарев уставился туда. Затем пригрозил Петру:

— Ты скоро за это поплатишься! Господа, мы вынуждены подчиниться вооружённой силе! Считаю экстренное заседание городской Думы и Управы отложенными до следующего заседания!

Он резко надел чёрный котелок, нервно одёрнул чёрный же сюртук и с гордо поднятой головой направился к двери. За ним потянулись остальные. Кузьмич довольно пропустил мимо себя процессию, насмешливо приговаривая:

— Ишь, расшеперились, индюки... Хватит нам очки надевать... Брешите на улице...

Озорно присвистнув вслед последнему думцу и, помахав картузом, развеял оставшийся дух. Пётр облегчённо подмигнул:

— Понял, батя, что мы сотворили с тобой?

— Как, сынок, не понять... Редкое, доложу тебе, удовольствие шугануть этих шершней... Ведь моя жизнь уже на излёте... Вдруг на тебе: угодил в цель! Прямо радёхонек, что так подфартило. Ей-бо! — усердно перекрестился Кузьмич и предложил: — Ну, ты делай что надо, а я у двери постою. Ну, они надумают явиться с подмогой...

— Всё может быть.

Пётр обошёл кабинет, рассматривая громоздкие шкафы с книгами, какими-то фолиантами. Открыл ящик письменного стола, где лежало несколько галстуков и грязных воротничков Агарева. Перелистал папки, набитые копиями протестов на самоуправство Исполкома и почти ежедневными слёзными призывами к союзникам о помощи, ибо мощные демократические государства не могут, не имеют морального права в такой драматический момент оставлять на произвол судьбы ещё слабую российскую демократию. Это — великий грех! Вот, оказывается, и всё, чем в основном занимался ретивый городской голова. Зазвонил телефон. Какой-то иностранец вальяжно пробасил:

— Добрый день, мистер Агарев...

— Его здесь уже нет. Вас слушает городской комиссар Никифоров. С кем имею честь?..

— Как? Почему? Откуда взялся какой-то комиссар?

— Дума вместе с Агаревым канула в Лету. Отныне вместо неё существует городской Совет. Я — комиссар...

— Опять Совет, комиссар... Тьфу!

Так завершился первый дипломатический разговор. Пётр хотел позвонить Косте, доложить о победе. Заодно следовало узнать, как дела с эшелоном, который Гирса клятвенно обещал дать красногвардейцам. Но за приоткрытой дверью возник гул голосов. Неужели впрямь нагрянуло собранное думцами подкрепление? Кузьмич возразил:

— Да поймите вы, черти, нельзя к нему! Комиссар важным делом занят!

— А мы разве лясы точить пришли? Не замай, а то живо останешься без винта с бородой!

В кабинет ввалилось несколько красногвардейцев с ленточками на шапках и картузах. Знакомый слесарь Василий укоризненно гаркнул:

— Здорово, Петро! Ты чего это часовым закрылся? Комиссар называется... Неужто мы должны воевать и со своими?

— Зачем? Пожалуйста... Здравствуйте. Какое у вас ко мне дело?

— А вот какое... Раз ты теперь сделался городским головой, так венчай нас!

— Братцы, помилуйте, разве я поп?.. Да и с кем вас венчать?

— Ну, это по старинке так говорится. Аты нас вот что... Ты по-граждански оформи нас. Бабы у входа остались, робеют тебя.

— Чего это вам взбрело венчаться, когда уже столько прожито?

— Хм, взбрело... Идём бить Семёнова. Так с жёнками оформиться надо, чтоб на ребятню пособие получали. Да на случай, коли того... Всё пенсия какая-нито будет. Вот и оформи нас чин-чинарём.

— Верно рассудили... Грех обделять семьи вдвойне. Зовите невест. Да это... Всё же торжественный момент... Авось гармошка у кого есть?

— Как не быть? На фронт идём! Там без музыки нельзя! Эй, Кирюшка, давай-ка!

Вихрастый детина исчез. А Пётр смущённо пробормотал:

— Как же вас это самое... Ведь я не знаю, ещё не доводилось оформлять подобное... А паспорта или профбилеты есть?

— Как же! Держи, обновишь!

В кабинет робко вошли жёны красногвардейцев. С ними вернулся гармонист и неуверенно стал затевать то «Интернационал», то «Варшавянку». Пётр спросил:

— Кто ж твоя жена, Васёк? Как её звать-величать?

— Вот она самая, Софья Андревна, — представил Василий бордовую от смущения женщину. — Иди-иди, он не кусается. Это свой парень: свет у нас в цехе ладил. Ну-ну, веселей...

Всё старательно записав в профсоюзный билет, Пётр пристукнул печатью и пожал молодожёнам руки:

— Поздравляю вас, товарищи счастливчики. Желаю вам победного свидания и долгих лет жизни уже в коммунизме. А на золотую свадьбу покличите?

— Непременно! Душевное тебе спасибо, Петро, за добрые слова! Дай Бог сбыться им! — громыхал счастливый Василий.

Пряча заплывшие слезами глаза, Софья Андреевна низко поклонилась:

— Благодарствую, товарищ Никифоров, благодарствую...

Тем временем гармонист, решив, что сейчас гораздо уместней привычная музыка, лихо развернул меха и с притопом запел:

— Э-эх, я за Ваську выходила Без попа и без кадила! Помогла нас обвенчать, Э-эх, комиссарская печать!

— Ну и шустёр... — поразился Пётр его способностям. Польщённый Кирилл ещё разухабистей оторвал:

Когда стал затихать общий смех, Кузьмич с упрёком протянул:

— Во-о, архаровец... Вы ж всё-таки на фронт идёте. Лучше спой што-нито такое... боевое!

— Пжалста! — мотнул Кирилл вихрастой головой, выплеснул целый каскад ликующих звуков и, сурово сомкнув чёрные бровищи, протрубил:

Чтобы кто-нибудь случайно не перепутал заветное место, он лихо шлёпнул себя по заду и пустился в пляс. Пётр впервые видел такого виртуоза. Любуясь им, невольно стал прихлопывать, притопывать. Его с удовольствием поддержали. Отчаянно ухнув, неповоротливый с виду Васек легко пустился вприсядку. Через круг залихватски расшаркался перед женой, которая вдруг этакой павой поплыла впереди и бесшабашно заголосила:

Пока здесь на прощанье от души веселились, оформляли других и по традиции спрыскивали молодожёнов, — оппозиция торжествовала. Ещё бы, глупцы сами дали отличный предлог для решительной меры союзников. По согласованному плану в Исполком на следующий день прибыла солидная делегация самой уважаемой общественности города во главе с Циммерманом и потребовала восстановить неприкосновенный оплот народовластия. Терпеливо выслушав грозные ультиматумы, заряженные шрапнелью грядущих кар, Костя печально сказал:

— Совет постановил распустить Думу ещё в январе. Сегодня уже май. Видите, сколько мы ждали, чтоб она образумилась и перестала разбрасывать всюду горящие спички. Увы, не дождались. Значит, пора и власть употребить для защиты города от пожара. Хотя на деле всё выглядело зело комично. Единственный старик древней пищалью разогнал сотню ражих господ. Машкерада... Посему я не вижу смысла воскрешать давно почившее. Ваши гневные протесты лучше обобщить в письменном виде и вручить консулам. Например, мистер Ленлоп коллекционирует их для истории. Кстати, ради приличия не повторяйте всю брань и оскорбления, которые сейчас ушатами выплеснули на меня. До свидания. Мне пора провожать красногвардейцев.

Проминский всё-таки где-то добыл обшарпанный лимузин с парусиновым верхом, чтобы скорей успевать на места преступлений. С естественной гордостью собственника он предложил подвезти к вокзалу и почтительно распахнул дверцу:

— Пожалуйте, ваше превосходительство. Нельзя же томить отважных добровольцев.

Кургузый лимузин по-стариковски больше кряхтел, чем двигался по брусчатке Светланской. На первом же пригорке он с одышкой замер. Скрипнув ручным тормозом, Гагаскин философски пояснил:

— Перегруз.

Костя охотно давнул дверцу вонючего катафалка, но Леонид проворчал:

— Сиди-сиди. Я — третий лишний. Сейчас он передохнет и тронется. Ну, родимый, шевелись!

To ли от хорошего пинка по колесу, то ли от неожиданно сильного толчка в зад лимузин впрямь тронулся. Для надёжности Леонид вкатил его на пригорок. Дальше колёса крутились уже сами.

Духовой оркестр моряков созвал на площадь уйму людей. Всем хотелось видеть героев, готовых защитить Родину от японского наймита. Отряд выстроился монолитным квадратом. Алые ленточки на картузах, бескозырках, кепках, фуражках сливались в полотнище, над которым жаляще искрилась под солнцем ровно тысяча штыков. Что-то жутковатое было в этом грозном сочетании... Впрочем, Костю больше волновало иное — впервые видел реальную Красную гвардию, способную отстоять советскую власть. Где-то на краешке души даже мелькнуло сожаление о потере такой силы... Но к грузовику чеканным шагом подошёл Бородавкин и доложил, что отряд к отправке готов. Затем легко махнул через борт в кузов. Тысячи людей затаили дыхание, чтобы получше слышать напутственную речь. И Костя во весь дух крикнул:

— Слава отважным добровольцам! Теперь вас ждёт боевое крещение! Все мы вместе с вами надеемся: оно станет победным! Тогда мы, вместе с вашими родными, осыпем вас благодарными цветами родной тайги! Владивосток всегда стоял впереди в защите революции! Теперь мы тоже первыми посылаем свой красный отряд для борьбы с контрреволюцией! Держите же крепко вручённое вам красное знамя! В добрый путь, дорогие товарищи! Да здравствует Советская власть! Да здравствуют её верные защитники!

Могучее «ура» всколыхнуло окрестных чаек и ещё долго взмывало над площадью после страстных речей всех желающих. Промолчал только обиженный Ман. Как же, почти оттеснив неповоротливого Драгошевского, всю душу вложил в создание отряда. Но тщательно отобранные им красногвардейцы, сплошь пышущие революционным энтузиазмом, почему-то избрали своим командиром какого-то Бородавкина. Так невольно пожалеешь собственное горло. Наконец наступили святые минуты прощания с родными. Заглушая рыдания жён и детей, оркестр грянул «Интернационал». Теплушки медленно поплыли. Пётр проводил взглядом хвостовые платформы с пушками и снова порадовался:

— Как всё-таки вовремя появились чехословаки... Впрямь, не было бы счастья, да несчастье пособило...

— Да-а, пока нам здорово повезло... — согласился Костя, радуясь быстрой помощи Лазо.

Эшелон исчез в тоннеле под Светланской. Оркестр умолк. Но люди были слишком возбуждены происшедшим, встревожены общими заботами. Они окружили, засыпав Костю вопросами. Новая должность не позволяла Петру столько времени прохлаждаться. Рядовые служащие Думы и Управы сейчас решали, как относиться к перемене. Без них, по-своему опытных специалистов, нормально работать нельзя. Толковать с ними о революционном энтузиазме не стоило. Пётр предложил просто подумать, смогут ли выполнять служебные обязанности — точно для себя, пообещав за честный труд приличную оплату. Ведь обеспеченный человек значительно лучше относится к работе.

Приёмная гудела от скопища солидных господ, которые вымещали свой гнев на Кузьмиче с мокрой бородой. Бердану он держал уже наизготовку. Это оказались послы «Русско-американского общества», «Союза домовладельцев», «Союза корововладельцев» и прочих общественных организаций общим числом сорок семь. От их грозного гласа аж выгнулся потолок. Затем громадный пузач с тёмным лицом и тяжёлым взглядом чёрных глаз по-пароходному загудел:

— Мы, граждане Владивостока, заявляем решительный протест против насилия над нашей волей избирателей, кои на основе всех демократических принципов, равным, прямым и тайным голосованием...

— По неопытности избрали в Думу не тех, — завершил Пётр его тягомотину. — Я поставлен сюда властью Совета. Скоро места здесь займут лишь представители пролетариата. И никакие протесты уже ничего не изменят. Всё. Точка.

Однако возмущённая общественность рассудила иначе, одарив историю доселе невиданной демонстрацией тройных подбородков, шикарных нарядов, циклопических животов, увешанных толстыми золотыми цепями. Над колонной полыхали роскошные шёлковые знамёна с пышными золотыми кистями. Столь же роскошные транспаранты были красными от натужных призывов воскресить Учредительное собрание, городскую Думу и разогнать Совет вместе с Исполкомом. При этом демонстранты вдохновенно пели «Интернационал» и «Марсельезу», наверняка разученные специально для шествия. Невозможно представить, как и где это происходило, но явно — конспиративно. Весь консульский корпус благосклонно взирал с балконов на демонстрацию и даже солидарно помахивал предусмотрительно надушенными платочками. Агарев с Медведевым вознеслись на театральный балкон дома Чурина, откуда неустанно взывали:

— Да здравствует священное народоправство! Долой поганую советскую власть!

Лучшего фарса невозможно придумать. Все тротуары Светланской были запружены рабочими, которые просто не могли пропустить редчайшее зрелище коровьей демонстрации и от восторга свистели, мяукали, блеяли. Костя с Петром хохотали до слёз и сбились со счёта шествующих мимо организаций. Проминский тоже ехидно усмехнулся над маскарадом, но оценил его по-своему:

— Это явный трюк для отвода глаз наших. Посмотрите, что начинается. Японские патрули наглеют всё больше. Дня не проходит, чтоб не задержали невинных прохожих, не обыскали их, либо не спровоцировали стычки с нашими патрулями. Японские десантники втихаря уже окапываются на вершинах сопок. Недавно пожаловал броненосец «Хизен» с двадцатидюймовыми пушками. Японцы открыто формируют в Маньчжурии отряды генерала Плешкова, полковника Орлова, атамана Калмыкова. На границе вот-вот вспыхнет заваруха. А тут на Светланку вываливается толпа клоунов, которых субсидировал Кикучи.

— Полно тебе. Голомбик, Бриннер или Циммерман сами способны купить половину Японии, — возразил Костя, уже послав Кикучи соответствующий протест. — Хотя ты где-то прав, что Америка всё-таки решилась орудовать у нас японскими руками.

— Своим отрядом Шевченко границу не удержит. Значит, пора готовить подкрепление.

Так всё и произошло. В начале июня возник Гродековский фронт, на который Драгошевский увёл из города почти всю Красную гвардию, оставив лишь роту для охраны банков и государственных учреждений. Тем временем в город прибыла вся дивизия имени Яна Гуса. Французские транспорты, видимо, уже приближались. Чтобы достойно войти в родную Прагу, солдаты вынули из карманов руки, застегнули гимнастёрки, подстриглись, побрились и с песнями начали маршировать по улицам, отрабатывая чеканный шаг. За длинную дорогу кто-то из них сочинил дивизионный гимн, каждая строчка которого начиналась гордым утверждением:

Мы — гуситы!

Хоть запасные пути были забиты опустевшими составами, — Кушнарёв оказался без вагонов. Прибежал в Исполком, вытирая рукой потное лицо, выдохнул:

— Где Гирса? В штабе сказали, поехал сюда.

— Разве тебя на машине обгонишь... — хмыкнул Костя. — И к чему тебе Гирса? Ведь он приказал отдавать составы. Значит, бери.

— Х-ха, возьми-ка... Чехи психоватыми стали: не тронь! Оно и понятно: столько лет не видеть родные дома и споткнуться почти у порога... Я утра дождаться не мог. Ну её к лешему, распрекрасную Австралию! Скорей бы отвалить домой! А тут канителят чёрт знает сколько...

— С таким бы сочувствием они отдавали тебе эшелоны, — вмешался Пётр.

— Дайте чехоштаб, — сказал Иосиф телефонистке. — Как не знаете номер? Уже должны запомнить. Ага... Добрый день, товарищ Гоуска. Вас беспокоит Кушнарёв, комиссар железной дороги. Товарищ Гирса обещал мне состав. Ага... Понимаю... Беру. Большое спасибо! Лечу!

Он с такой скоростью развернулся к двери, что со стола взмыли бумаги.

— Ну, метеор... — улыбнулся Пётр подбирая их. — Где уж за ним поспеть на машине...

Позвонил Мельников, прочитав телеграмму председателя Центросибири Яковлева. Костя поблагодарил Дмитрия и растерянно признался:

— Что-то братья-чехословаки начинают вести себя со-овсем не по-братски... Расстреляли в Нижнеудинске Совет, а сейчас штурмуют Иркутск... Н-невероятно... Просто непостижимо...

— Надо проверить и наших постояльцев. Может, они тоже вовсю натачивают штыки. Ведь не зря же маршируют по всему городу, — приуныл Пётр.

— Сейчас будет Гирса. Вместе с ним и проверим.

Узнав о прискорбных событиях, Гирса потупил глаза:

— Меня тоже это очень тревожит... Что делать? Нас везде провоцируют ваши эсеры с меньшевиками, а мадьяры и австрияки обстреливают наши составы. Никак не могут простить, что мы отказались воевать вместе с ними против России. Как тут быть?

— Давайте создадим комиссию из ваших и наших представителей. Пусть едут в Иркутск и всё миром уладят на месте, — предложил Пётр.

— О-о, товарищ Никифоров, это очень правильно. Нельзя допустить, когда всякие недоразумения портят наши братские отношения. Это никак нельзя допустить. И я постоянно забочусь о том, чтобы дивизия имени легендарного Яна Гуса оставила у вас только самые прекрасные чувства. Парадокс... Однако лучше всего мы можем это сделать при помощи штыков. Чтобы вы по-прежнему верили в нашу искреннюю дружбу, я рад сообщить: вам на помощь из наших солдат сформирован батальон под командой капитана Мировского. Это надёжный социал-демократ, настоящий борец за революцию.

— Большущее вам спасибо, товарищ Гирса! — воспрянул Костя. — Так поступают лишь истинные братья по крови и духу. Россия этого никогда не забудет.

— Пожалуйста, Константин Александрович... Да, мы — братья. Братья по крови и духу. Что может быть приятней? Ведь у нас одна цель — революция. У нас общий враг — контрреволюция. И победа над ней — наша общая победа и радость. Так можем ли мы, имеем ли мы право не помочь вам в трудный час? Это наш святой долг. Да, святой. Ведь мы одновременно помогаем рождению своей республики. Конечно, это не всем по духу... Как старый социал-демократ я весь на вашей стороне и, проводив на Гродековский фронт батальон капитана Мировского, соберу в «Версале» ваших противников — моих офицеров. Пусть послушают вас... Более доказательного примера я не могу найти. Уж если на стороне революции борется даже сын губернатора... Думаю, после этого они перестанут мешать добровольцам, а то и сами поедут бить всех атаманов.

— Великолепно придумано. Благодарю вас. Действительно, зря пропадает столько силы... Да ещё какой! Не зря же дивизия носит имя легендарного Яна Гуса. В лепёшку расшибусь, но докажу им, что революция — кровное дело не только простого люда. Стыдно европейски образованному офицерству не понимать азбучных истин. Когда я должен быть?

— Я сообщу, пришлю машину. Приезжайте с товарищем Никифоровым, ещё кем-то. Хорошо?

— Слушаюсь! Да, чуть от радости не забыл... Простите, товарищ Гирса, что известно насчёт пароходов?

— Увы, ничего приятного... Мы оказались в положении персидских родственников. Уже неловко напоминать, что нас дома ждёт наша республика. Одним словом, знали бы вы, как всё это уже надоело... Эти высокомерные, тусклые лица... Эти казённые речи союзников лишь на словах, которые считают войну Франции против Германии просто войной вина против пива... Противно всё это, тошно... А главное, в бойцах остывает наступательный революционный дух. Вот почему я всемерно содействую вам. Ведь в конечном счёте неважно, где прежде всего победит революция. Только бы она победила, только бы переросла в благодетельную для всех народов мировую революцию.

— Правильно, товарищ Гирса. Скажите, пожалуйста, сейчас в Чите есть ваши эшелоны? — спросил Пётр.

— О, конечно... Они есть на всей железной дороге от самой Волги. Скоро все будут здесь.

— Так нельзя ли читинским эшелонам преградить дорогу атаману Семёнову, который может остановить ваше движение.

— Почему нельзя? Пожалуйста. Ведь нашим эшелонам совершенно нет охоты где-то стоять из-за какого-то атамана.

Костя моментально позвонил Мельникову:

— Дим, передай в Читу приказ товарища Гирсы. Слушай.

— Командирам всех эшелонов в Чите и вокруг. Срочно помогите Лазо против Семёнова. Нельзя допустить захват им Читы. Результаты доложите. Гирса, — продиктовал он уже генеральским тоном и как-то небрежно повесил трубку.

— Товарищ Гирса... — взволнованно протянул Пётр, обеими руками благодарно тряся его руку. — Вы — настоящий товарищ!

— Пусть наша дружба будет такой же крепкой, как ваше пожатие.

— Ох, извините, — отдёрнул Пётр руки.

Морщась, Гирса пошевелил затёкшими пальцами:

— Ничего... Ведь это от всего сердца. Теперь я навек запомню вашу пролетарскую мощь.

— Ну, разве что...

— Товарищ Гирса, я... У меня... — бормотал Костя, от волнения не находя нужных слов. — Низкий поклон вам за это!

— Что вы, Константин Александрович... У нас одна цель — революция. У нас общий враг — контрреволюция. И победа над ним — наша общая победа и радость. Так ждите машину. Хорошо?

Кивнув, Костя с досадой хлопнул себя по лбу:

— Чёрт возьми, от радости совсем вылетело из головы... Вам не кажется, что союзники решили устроить вам западню?

— Что это такое? — насторожился Гирса.

— Ну, в общем решили выманить вас из России, привезти на германский фронт и специально бросить в такие бои, в которых погибнет весь корпус. Кому нужна в Европе революционная армия? Зачем нужна ещё одна республика? А то и не одна. Ведь Румыния с Венгрией тоже захотят быть независимыми. Нужно ли это союзникам по реакции? Да ни в коем случае.

Гирса в раздумье потеребил жидкие бакенбарды и согласился:

— Действительно, получается западня... Как мы её не заметили?.. Спасибо вам, дорогой Константин Александрович, за очень ценное размышление. Ваша разумная голова стоит всех наших вместе. Хоть бери вас к нам в штаб вместо генерала Дитерихса... Да-а, теперь мы ещё подумаем, стоит ли плыть навстречу глупой смерти. Может, лучше остаться с вами?

— Не мешало бы... А то вон какая свора готова сорваться с цепи, — покосился Пётр на окно, за которым чадила эскадра, своей тяжестью прогнувшая бухту.

— Надо подумать... Надо очень сильно подумать... — озабоченно поморщился Гирса и нервно потёр впалые щёки. Потом с надеждой добавил: — Завтра всё будет ясно. До свидания, дорогие товарищи. Наздар!

— Ещё минутку. Насчёт комиссии. Зачем откладывать срочное дело? Давайте решим его, — предложил Пётр.

— Почему нет? Пожалуйста. Кто будет от вас?

— Минуточку... — взмолился Костя и сбегал за Антоновым. — Вот Василий Григорьевич, самый авторитетный у нас человек — председатель краевого комитета партии большевиков, редактор «Красного знамени». Он согласен возглавить комиссию.

— При условии, что Пётр Михалыч в такое чрезвычайное время, когда все партийные организации Приморья переведены на военное положение, согласится заменить меня здесь и возьмёт бразды «Красного знамени», — уточнил Антонов с мягкой улыбкой, удивительной для его возраста и каторжных должностей. — Тогда я действительно готов съездить в Иркутск. Нельзя допустить, чтоб началась война между славянами. Ещё нелепей она между пролетариями. Предлагаю создать пролетарско-славянский союз, который способен противостоять Антанте.

— Превосходная мысль... Где вы берёте такие? Просто голова идёт кругом... Если осуществить предложение Константина Александровича, можно спасти весь наш корпус. Если осуществить эту, можно создать новую Европу. Да здравствует нерушимое братство трудящихся славян! Я согласен за это двумя руками. Да, я очень рад, что такую важную миссию возглавит такой выдающийся человек. Теперь я уверен: вам удастся ликвидировать опасный инцидент и установить между нами самые лучшие отношения. Пожалуйста, извините за нескромность, я даже готов рекомендовать вас комиссаром нашего корпуса. Хоть у нас этой должности нет, я постоянно чувствовал её необходимость. Уважаемый Василий Григорьевич, своей властью председателя Чехословацкого Национального Совета в России я даю вам дополнительные полномочия комиссара. Пожалуйста, используйте их для общего блага. Мандат сейчас будет готов. Нашу сторону представит Гоуска, мой заместитель и председатель военной комиссии Совета. Чрезвычайная по важности комиссия должна немедленно ехать в Иркутск, чтоб искра недоразумения не разгорелась в костёр вражды и ненависти. Я доставлю вас на вокзал.

От подобного предложения поневоле оторопеешь, забыв нужные слова. И когда Гирса торжественно обнял Антонова, Костя с Петром лишь захлопали. Затем почтительно проводили к машине двух председателей, которые благодаря интеллекту сразу прониклись взаимным доверием. После этого Пётр запально припал к графину с водой, а Костя вовсю отдувался:

— Ф-фу-у-уф, прямо не знаю... Такое чудо вряд ли приснится... Гирса осыпал нас подарками чище любого деда Мороза... Хоть кричи «ура»! Слу-уша-а-аю... — пропел он в телефонную трубку и подмигнул Петру: — Что доносит наша разведка... Будто доблестные воины славной дивизии имени легендарного Яна Гуса получили приказ отставить штурм особенно смачных японских борделей и взяли курс на Исполком. Лень, признайся, ты сам отдал чехам этот приказ? В самом деле... Так слушаю... Неужели всё настолько секретно, что секретно аж от меня? Тогда принеси, покажи. Что-то ты, братец, мудришь... Выманиваешь нас отсюда? Нет, срочно прийти к тебе не могу. Может, покаюсь, но не могу. Почему? Жду с повинной весь консульский корпус. Так же всерьёз, как и ты. На, потолкуй с Петром.

— Да, я тоже чую неладное. Сейчас пойду искать в казармах оружие. Давай присоединяйся. Но я только чую, а ты всё точно должен знать. Ну-ну, ошараш... Кто нас к чёрту подслушивает... Брось ерунду. Ладно, попробую... — Пётр опустил трубку. — Видно, Леонид впрямь добыл что-то сногсшибательное. Пошли глянем.

Косте хотелось наедине разобраться в сумбуре мыслей и чувств. После сказочной щедрости Гирсы намёк Леонида был невероятным. Но как сразу поверить в коварство обаятельного и предельно обязательного человека с европейскими понятиями о священной миссии социал-демократов, перед которыми порой чувствовал себя заурядным псаломщиком... Покачав головой, он подошёл к распахнутому окну. Всего в двадцати шагах о песчаный берег ласково приплёскивала серебристая рябь волн. Сейчас бы в лодку и под парусом вырваться в Амурский залив... Нет более счастливых ощущений, чем этот захватывающий полёт...

И случилось непостижимое: счастливые воспоминания взбудоражили мысль о предстоящей встрече в «Версале». Неужели офицерский интеллект ничего не стоит, если они предпочтут удобрять собой германские поля? Не должны. Значит, обязаны сохранить и солдатские жизни. Притом — без особых усилий, поскольку здесь угроза для них минимальна. Вот реальная перспектива помочь себе и другим. Целая дивизия в шестнадцать тысяч отборных солдат... А если ещё Василий Григорьевич по-комиссарски применит свои полномочия в корпусе... Тогда наверняка удастся выстоять до мировой революции. В азарте Костя взял под козырёк перед портретом Ленина:

— Многоуважаемый Владимир Ильич, пожалуйста, извините, что нарушили ваш приказ отступить. Мы прочно держимся тут, защищая Россию с тыла. А вскоре с помощью братьев-чехословаков мы вышвырнем в океан...

Дверь отворилась внезапным рывком. Стремительно вошли офицер и отборные солдаты в русской форме, которую сам недавно распорядился выдать с гарнизонного склада обносившимся за дорогу братам. Вспышками выстрелов блеснули штыки японских карабинов. Офицер гортанно спросил:

— Председатель Исполкома Суханов?

— Д-да-а-а...

— Ты арестован!

— Ка-ак... Это недоразумение... — смутился Костя. — Товарищ Гирса недавно...

— Руки назад! Марш!

— Вы можете тут же убить меня, но сначала я должен позвонить председателю Национального совета Гирсе, — Костя метнулся к телефону, торопливо попросив: — Чехоштаб! Товарищ Гирса, вас беспокоит Суханов. Разве мы дали хоть какой-нибудь повод к вооружённому выступлению?

— Я очень сожалею, но ничего не могу сделать. Сейчас дивизией распоряжаюсь уже не я, а союзное командование. Вот всё, — незнакомо промямлил ещё недавно всемогущий Гирса.

— Неужели вас тоже свергли?

В ответ — ни звука. Европейски воспитанный доктор медицины предпочёл не расслышать бестактный вопрос. Это предательство оглушило настолько, что Костя даже забыл о маузере, лежащем почти рядом. Здоровенные гуситы сгребли его и, не дав коснуться ногами пола, вынесли к чёрному «Форду» с откинутым верхом. Тут офицер спохватился, что в азарте не выполнил главное и вернул Костю в кабинет, где в прежнем состоянии подвешенности с ухмылкой объявил:

— Союзное командование даёт вам половину часа ликвидировать советскую власть и Красную гвардию!

— Никогда... — выдохнул он.

Гуситы снова легко пронесли его под руки между плотными шеренгами собратьев в русской форме и с японскими карабинами в руках. Затем стиснули между собой на заднем сиденье. Оглушённый всем этим, Костя машинально смотрел по сторонам. Бесчисленные прохожие на Светланской улице были по-прежнему спокойны, так как ничего не подозревали. Дальше тоже по-своему шумела обычная городская жизнь. Лишь на Китайской машину остановили чехословаки с выставленными штыками. Офицер назвал пароль. Козырнув, их пропустили.

Наконец «Форд» покатил среди кирпичных казарм, расположенных на Первой Речке. Именно сюда предложил Костя переселиться из теплушек усталым гуситам. Здесь же находился штаб дивизии.

Его даже залихорадило от мысли, что сейчас встретится с Гирсой. Как в такой обстановке вести себя, что говорить? Или просто плюнуть в мерзкую рожу оборотня с более верным названием Гюрза? Решить не успел. Машина остановилась у казармы, уже обнесённой колючей проволокой. В двух небольших комнатах с зарешеченными окнами были приготовлены голые двухъярусные нары на двадцать четыре человека. Всё предусмотрели заботливые браты, пока он по-мальчишески грезил чёрт знает о чём... Сколько невинных, сколько прекрасных людей обрёк он своей куриной слепотой на смерть и страдания... Гнёт вины придавил плечи, перехватил дыхание. Слёзы ослепили глаза...

Постепенно прибывало пополнение. Мерзко радоваться, что Ковальчук или Уткин тоже очутились тут, но Костя всё равно срывался навстречу каждому и после объятий выпытывал, где Пётр, Дмитрий и остальные, что происходит в городе? Чисто сработали чехословаки, приучив любого мальчишку к своим якобы учебным маршам по улицам. Поэтому целый отряд в русской форме с пением «Марсельезы» подошёл к Исполкому и арестовал всех, кто там находился. Многих захватили дома или на работе в других местах. Охранную роту разоружили прямо на службе, лишь красногвардейцы штаба крепости вовремя разглядели карабины у мирных чехословаков и сопротивлялись даже из пламени, которое превратило в костёр весь четырёхэтажный особняк. Многие храбрецы сгорели живьём, задохнулись в дыму. Те, кто защищал первый, второй этажи, стали факелами вываливаться из окон. Их браты садистски добивали прикладами. За то, что гордо отказались поднять руки. Откуда-то выскочила чумазая девчонка в опалённой косынке, с повязкой красного креста на руке и навзрыд заголосила:

— Ироды, что вы творите?! Будьте все прокляты, палачи!

Так зверьё дружно вскинуло её на штыки, швырнув через окно в огонь. Всё это побоище внимательно созерцали американские и японские наблюдатели, готовые в нужный момент подтянуть свои силы, расположенные вокруг.

Тем временем буржуазно-демократическая общественность собралась на Светланской. Все обнимались, осыпали друг друга цветами, пели, целовались, приплясывали. Шипучее «Клико» омывало улицу. Пальба шампанского заглушила стрельбу у полыхающего штаба крепости. Пожалуй, весь триумф завершился бы только хмельным ощущением прежней свободы и безмятежным обсуждением шикарных туалетов столь же великолепных дам, усыпанных драгоценностями, сплошь благоухающими густым ароматом самых дорогих духов. Но чехословаки обнаружили на телеграфе Дмитрия Мельникова, который извещал все города о захвате Владивостока. Разве можно скрыть подобный трофей? Ни в коем случае! Иначе счастье будет неполным. И они гордо вступили на Светланскую. Шествующий впереди офицер по-ярмарочному объявил:

— Почтенные дамы и господа! Перед вами — комиссар милиции и телеграфа Мельников! Последний свободный комиссар! Все другие уже арестованы!

Общественность сразу посуровела, заклокотала отборной бранью, которая с каждым шагом ненавистного комиссара превращалась в сплошной мат. Светские дамы не умели так выражаться, зато плевались — отменно, стараясь попасть прямо в глаза. Дмитрия осыпали затрещинами, рвали пышный чуб, стремились расквасить нос, выбить зубы или глаза, щипали, толкали, пинали, дёргали каждый к себе. А он — улыбался. Коль вся эта мразь так бесновалась, значит, действовал правильно. Лишь удивился, как много затаилось в городе отборного дерьма, которое сейчас превратило дивную Светланскую в сточную канаву. И пожалел, что не хватило времени очистить славный Владивосток. Ещё посочувствовал конвойным, тоже изрядно оплёванным и помятым давкой. Бедные солдаты шли с закрытыми глазами, но, судя по судорожным выражениям потных лиц, уже ощутили горечь своей победы. Опыт явственно говорил: достаточно необходимого клича — браты пустят в дело штыки. Это снова подтверждало его правоту, дополнительно ободряло улыбку и удерживало от легкомыслия. Страх перед смертью Дмитрий пережил ещё до того, как стал боевиком. Сейчас даже поддержка солдат всё равно несла смерть. В общем — отрадную, поскольку сразу избавляла от беснующегося маразма. Однако неподходящую в принципе: нельзя пасть и невольно позволить втоптать себя в мостовую. Нельзя доставлять врагам столько садистского наслаждения. Он должен пройти до конца, чтобы презрительной улыбкой доказать, насколько ему безразлична эта кишащая клоака, мерзкая своей вонью. Офицер уже еле кричал, наверняка уразумев, что больше не выдержит и, заметив у тротуара дивизионный «Форд», предпочёл дальше ехать. Дмитрий облегчённо вытерся рукавом, пригладил растерзанные волосы. Потом сочувственно сказал:

— Эх, браты-братишки, вас втянули в такую мясорубку, что едва ли выкрутитесь... Не видать вам ни прекрасного Парижа, ни златой Праги. Аминь.

В ответ конвоиры не стиснули его бока, офицер промолчал. Значит, можно спросить:

— Что меня ждёт?

— Заточение.

— Спасибо.

В тесной, душной комнате с пыльными стенами больше не осталось пустых нар.

Отныне исчезла необходимость маскироваться. Председатель Национального совета перенёс в Исполком свой штаб и занял уютный Костин кабинет. Красный флаг с крыши переместили к порогу, чтобы входящие вытирали ноги. Врач Гирса любил чистоту. На фронтоне впечатляюще расположились флаги стран-победительниц. В полном соответствии с ролью, американский занял центральное место и являлся самым большим. На тротуаре по ранжиру выстроилось командование с консульским корпусом. Под небесное пение фанфар и звон литавр перед ними чеканным шагом прошли войска. Парад завершился оглушительным салютом эскадры. Пышность торжеств вполне соответствовала штурму Берлина.

Триумф испортил Григорий Раев, сумевший остаться на свободе. По телефону он заявил Гирсе, что красногвардейцев нужно похоронить как положено — с воинскими почестями, а на траурном митинге должен выступить Константин Суханов. Иначе порт и железная дорога замрут в общей стачке. Гирсу изумило появление какого-то Раева, шокировал его ультиматум. Без мёртвых спокойней живым. Гирса приказал убрать останки вместе с хамом Раевым. Не удалось. Даже найти. Неуязвимый Григорий снова предупредил, что похороны всё равно состоятся, порт же замрёт прямо нынче в полночь. Конфуз... Пришлось доложить об этом союзному командованию. От подобной неожиданности адмирал Найт стушевался:

— Что за вздор... Кто такой Райф?

— Профсоюзный босс, ваше высокопревосходительство, которому подчиняются все, — виновато признался Гирса.

— Ликвидировать.

— Невозможно, ваше высокопревосходительство, он глубоко под полом.

— И оттуда диктует вам ультиматумы?.. Хм, странно... Оч-чень странно получается... Чья же, простите, сегодня победа? — Сердито перекосив щётку седых усов, Найт обвёл суровым взглядом онемевших генералов и укоризненно заключил: — Это называется вырвать поражение из зубов победы. Стыдно, господа, стыдно...

Избавиться от конфуза можно было только полной заменой портовых нахалов, вместо которых всё разгрузят безропотные корейцы или китайцы. Правда, побоище совпадало с Днём независимости Америки. Что ж, тоже вполне подходящий момент показать свою независимость от предрассудков. Решив это, все чинно заняли места в банкетном зале ресторана «Золотой Рог». Божественное «Клико» вдохновляло на соответствующие тосты. И Медведев упоённо произнёс:

— Ныне дивный день... дивный сам по себе... Но стократ потому, что является историческим в жизни Владивостока.

Многоуважаемые господа, позвольте мне от имени русского народа и возрождённой демократии в столь знаменательный день поднять бокал во славу наших доблестных союзников, кои сумели в критический миг сплотить для победы над большевизмом все лучшие силы цивилизации. Благодарная Россия будет чтить это вечно!

— Помогать братьям в восстановлении попранной демократии — наш святой долг, — скромно признался Гирса. — Нет ничего прекраснее людей, ликующих в день победы. И я счастлив, что в этом торжестве есть скромная доля наших доблестных воинов.

Адмирал Найт поморщился от бестактности, простительной лишь для штатского доктора, и весомо добавил:

— Ведь подлинное предназначение воина отнюдь не в том, чтоб нести смерть и разрушения. Нет... Он призван сохранять мир, охранять незыблемость демократии. Именно эти гуманные побуждения повелевают нашим мудрым президентом Вильсоном при подготовке экспедиционного корпуса, который вскоре прибудет сюда и с честью выполнит свою священную миссию. Я глубоко уверен: к осени в Петрограде или Москве будет создано правительство, достойное великой России!

Что оставалось опытному Ленлопу в такой задушевной атмосфере? Лишь на равных с полным адмиралом провозгласить закрепляющий спич:

— Великолепно сказано, господа, просто изумительно... Подобные тосты способны украсить любой международный форум даже в нашей Великой Британии, которая является колыбелью демократии, бережно развивая идеи народовластия уже много веков. И если Всевышний поможет нам здесь — на бескрайних просторах России воцарится священный дух мира и согласия!

Ну, как тут не чокнуться? И бокалы звенели, точно цепи сброшенных оков. Шампанского в «Золотом Роге» было достаточно. Речей постепенно становилось всё больше. Ведь каждый хотел поделиться своими впечатлениями, переживаниями, сокровенными мыслями, вызванными долгожданной победой... Посему возникло триумфальное состязание: что иссякнет быстрее — «Клико» или речи?..

Между тем приближалось четвёртое июля — чрезвычайно важный день проверки людей. Как на них подействовал переворот? Испугав насмерть, смял до прежнего состояния, когда основным правилом жизни была хата с краю? Или всё-таки лишь согнул плечи, заставил волю сжаться пружиной в затворе? Ответить на это мог только митинг.

И вновь, как после высадки десантов, случилось чудо. Преодолев растерянность, люди ещё зримей увидели, ещё отчётливей поняли, что потеряли, на какие унижения, беспросветные муки обрекают их разномастные интервенты, которые ржущими табунами вольготно бродили по городу. Покорно всё это терпеть они уже не могли. Плотные колонны рабочих двинулись утром на вокзальную площадь. Бывшие красногвардейцы охранной роты и милиции, безработные, женщины и ребятишки шли сами по себе. Больше тридцати тысяч отчаянных душ заполнили площадь, все окрестные улицы, склоны и крыши. Все пришли проводить павших в бою, но флаги и транспаранты взывали к сопротивлению.

Согласно плану союзного командования во дворах и на чердаках засели пулемётные засады уже из белогвардейцев. Обугленный штаб крепости превратился в настоящую цитадель. Однако могла случиться неожиданность вроде ультиматума Раева. Типы с рожами прежних шпиков начали провоцировать людей. Дошло даже до того, что японский офицер вкатил на мотоцикле в центр площади, где оставили круг для гробов, и застрелил из револьвера подвернувшуюся дворнягу. Поворачиваясь из стороны в сторону, он дико хохотал. Несколько женщин заплакало от самурайского изуверства. Мужчины стиснули зубы и кулаки. Как это им удалось в таком взвинченном состоянии, но люди не ответили сторицей. С ненавистью глядя на провокатора, который продолжал палить в собаку, они угрюмо запели:

Грозен и страшен был этот неравный поединок, заставивший самурая исчезнуть. Затем появился отряд моряков, которые пришли без винтовок, зато — с духовым оркестром. По трое в ряд они выстроились до круга, куда рабочие принесли на плечах кумачовые гробы, опустив их на белые полотенца. Сверху легли зелёные венки с лентами. Все обнажили головы. Оркестр заиграл «Интернационал». Потом на трамвайную вышку поднялся Григорий Раев и открыл траурный митинг. Под конец его скорбной речи к Светланской подкатили два чёрных «Форда», набитых офицерами.

Стоило появиться Косте — раздался радостный гул, рукоплескания, грянуло дружное «ура». Мощные грузчики легко отстранили конвойцев и на вытянутых руках поднесли Костю к трамвайной вышке. Он медленно поднялся на площадку, внимательно оглядел замершую в трауре тысячеликую опору советской власти. Люди напряжённо ждали, что скажет на прощание председатель павшего Исполкома. Увидев прикрытые венками гробы и между ними — женщину с грудным ребёнком, которая то ли согнулась от горя, то ли склонилась в поклоне, Костя заслонился руками и всхлипнул. Площадь отозвалась содрогающим эхом, в котором звучала саднящая боль простреленных душ, полыхающих яростью мщения. Это заставило перемочь себя, но не хватало дыхания. И он еле слышно сказал:

— Простите... родные... товарищи... если можно... Это наша вина... Наша беда... Мы верили... Так хотелось верить в поддержку друзей... Но жизнь... Взгляните туда... Видите, «Бруклин» расцвечен флагами. Сегодня Америка отмечает День своей независимости. Но только — своей. Поэтому разгромлен Исполком. Поэтому расстреляны наши товарищи. А нас даже в такой момент держат под пушками крейсеров. Почему? Да знают: мы задавлены, но — не разбиты, мы сплотимся и победим! Здесь, перед обугленным штабом крепости, где были убиты наши товарищи, — клянёмся перед ними, что мы, несмотря на предательство меньшевиков, эсеров и чехословаков, несмотря на иностранные десанты и крейсера, — мы не прекратим борьбу до тех пор, пока не восторжествует Советская власть!

Да здравствует Совет!

Да здравствует Советская Россия!

Да здравствует лучезарная мировая революция — настоящее братство трудящихся!

И все грозно ответили:

— Клянёмся! Клянёмся! Клянёмся!

Чтобы выполнить это, люди нуждались в Косте. Ему принесли другую одежду, парик. В таком виде Костя мог исчезнуть, словно в океане. Однако он печально улыбнулся:

— Я дал честное слово вернуться.

— Куда?.. За колючую проволоку, на верную смерть?!

— Да ты никак сбрендил? Окстись хотя бы ради нас!

— Коли не жалко себя, то подумай о жене и сынишке!

— Хм, неужели я не хочу остаться с вами? Обнять жену, подержать на руках Георгия?.. Ещё как!..

— Ты же призвал всех бороться! Так возглавь нас, веди!

— Прямо под пушки и пулемёты?.. Да они ждут мой побег, чтобы накрыть тут всех вместе. Нет, не гоже дарить им такой подарок даже в честь Дня независимости. А бороться — боритесь! В подполье, в партизанских отрядах! Всеми способами! Благословляю вас! Однако сам, увы, не могу сражаться вместе с вами: дал честное слово большевика, что вернусь. Гриша, пожалуйста, успокой их... До свидания, родные товарищи! До скорого свидания!

Костя страстно пожал руки ближайших товарищей, помахал всем, кто стоял поодаль. Провожали его возврат за колючую проволоку вдохновляющим гимном:

Сопровождали Костю особо доверенные офицеры, которые собственными жизнями отвечали за бывшего председателя Исполкома. От самой казармы они держали руки на расстёгнутых кобурах. Невиданное множество народа заставило конвой понять, кого понесли на руках к трамвайной вышке. Что говорил этот костлявый, невзрачный человек в чёрной косоворотке, опоясанной простым шнурком с разноцветными кисточками, они не слышали, но напряжение слившихся воедино людей и неистовство, с каким те в чём-то клялись перед юным вождём, — озадачило их...

Что значило в такой обстановке честное слово, когда можно исчезнуть в море людей, готовых защитить кумира от любого войска. Однако он вернулся по-прежнему на руках, которые никак не хотели проститься... Всё это ошеломило офицеров. И когда «Форд» замер перед колючей проволокой, они вскинули руки под козырёк. Офицеры второй машины сделали то же самое. Капитан Вылк по натуре точно отвечал своей фамилии. Так он от удивления долго не мог найти в карманах френча ключ от калитки. Всё равно конвой не шелохнулся до тех пор, пока растерянный Костя сказал:

— От всего сердца благодарю вас, дорогие товарищи. Наздар!