Глава VIII


Щедрый октябрь всё ярче насыщал пламенеющую листву. Многие деревья уже рдели как флаги, превратив склон Орлиной сопки в недавнюю демонстрацию против корниловщины. Вот насколько проняла его постоянная революционность... Пётр усмехнулся и окинул взглядом нежно-синее небо, озарённое мягкой солнечностью, которая высвечивала бирюзовый простор океана. Ещё раз для запаса хлебнул родниковую свежесть утра. Всё, хватит блаженствовать. Пора в прокуренную комнату. Теперь «Красное знамя» благодаря поддержке объединённого профсоюза выходило каждую неделю. Это заставило его расстаться с мастерскими.

У запертой двери особняка уже маялся бородач в косматом малахае, буром зипуне и смазанных дёгтем унтах. Он оказался малоземельным крестьянином из последних новосёлов. Робко присев боком на стуле, признался, что решил посмотреть новую власть, выведать её намерения.

— Слухи к нам разные достигают... Булгачат людей... А мы в тайге за хребтом живём, потому и не знаем, што на белом свете деется... — глуховато бубнил он, внимательно озираясь. — Всякие сполохи в народе пошли, когда царя скинули... Скажите, ради траста, ево насовсем свели али как?..

— А сами как думаете?

— Х-хэх, да вот и не знаем... Слухи всякие бродят... Душу смущают своей безалаберью... А как оно есть на самом деле... — Бородач озадаченно развёл клешневатыми руками, привыкшими к тяжкому труду.

— Совсем, совсем ссадили его с трона, — охотно успокоил его Пётр. — Пускай отдыхает от бремени, коль не по Сеньке шапка.

— Ай-яй-яй... Подумать тока: свести самого царя?.. — Крестьянин горестно покачал тщательно причёсанной головой. Потом торжественно выдохнул: — Император! Властитель! Самодержец! И такое хозяйство просвистал!.. Ай-яй-яй... Знать, не по росту царство ему пришлось... Так ай нет?

— Да-a, не по Сеньке шапка Мономаха...

— А верно, будто нащёт собственности будет запрет? — вдруг бухнул он заветное и вытянул загорелую шею в ожидании ответа.

— Хм, сразу видно эсеровскую брехню. Чепуха, всё это. Самая натуральная гиль.

— Дай бог, дай бог! — облегчённо перекрестился крестьянин и, помолчав, с трудом выдохнул: — Ну, а как вам-то верить? Уж было две революции... А проку?..

— Поверьте Владимиру Ильичу Ленину. Слышали про такого?

— Да ить он, бают, тово... Германский шпион...

— Ну, и чушь несут к вам за хребет эсеровские сороки. Хоть бы для разнообразия подкинули вот это, — показал Пётр взятую из шкафа брошюру. — Слушайте, что сказал германский шпион в мае нынешнего года на Всероссийском съезде: «Помещичья земля должна сейчас же перейти в руки крестьянства. Пусть крестьянин платит за неё в крестьянские, уездные кассы, пусть он знает, что эти деньги пойдут на улучшение сельского хозяйства, на мосты, дороги и тому подобное». Всё понятно?

— Так-так... Вот и я смекаю: враки всё это, гиль. Как можно мужику без хозяйства? Это всё одно, што крыша без хаты — подхватило ветром и понесло... Лёгкость одна... Не-е, незя так... Незя отбирать у смерча нажитое горбом... Как тогда натощак растить ребятню? И кем она станет при такой постылой жизни? Тока отпетыми варнаками. Всю свою жись обернёт в каторгу... Не-е, деревья сильны крепкими корнями, а мужики — крепкими дворами. И коль Керенский али кто там ишо замахнётся на это... Народ тоже скинет ево... Ей-бо! Вот возьми хоть царя... Лишился всего добра, так он теперя кто? Свистун вроде нашего суслика. Ей-бо, свистун!..

— Всё так. Потому держите выступление Ленина, читайте от корки до корки и ничего не бойтесь. Ведь Советская власть тоже должна быть сильна крепкими корнями таких мужиков. Растолкуйте это в своей деревне. Пусть все готовятся после веков рабства жать первый урожай вольной земли. Вольной! Думаю, вы гораздо лучше меня понимаете, что это значит.

— Как же, как же, вестимо... Благодарствую вас... — поклонился довольный крестьянин, осторожно держа брошюру. — Дай бог вам удачи. С такой дельной книжкой нам будет ку-уда веселей жить!

Затрезвонил телефон. Пожав бородачу руку, Пётр взял трубку.

— A-а, Яша... Здравия желаю. Ты навестил Союз георгиевских кавалеров? Жалко, потерял очень много... Да, я вчера заглянул туда и докладываю: глава Союза граф де ля Кур оказался прапором Карповым. Ага, самым обычным прапором. Боевым лётчиком тоже не был. И наверняка прицепил себе чужого Георгия. Во-о, паря, какие вожди всплывают на пенных волнах революции.

В комнату медленно вошёл Гольдбрейх в отменном костюме с жилеткой и, отдуваясь, притулился на стуле поближе к двери, будто вновь стал простым бухгалтером керосиновой фирмы «Метеор». Странно вёл себя председатель Исполкома, обычно сразу везде привычно занимая центральное место. Вдобавок именитый меньшевик с завидным чувством собственного достоинства почему-то снизошёл из кабинета сюда. С какой вдруг стати? Пётр приветственно кивнул ему и сказал:

— Пока у нас, Яша, одна забота: как обойти эсеров с меньшевиками на выборах в Исполком. Список уже в типографии. Ты?.. Председатель самого боевого полкового комитета Яков Карпович Кокушкин стоит правофланговым. Завтра гляди себя в газете. Я? Э-э, паря, я мечу прямо в Учредительное собрание. Да, снова охота побывать в Питере. Ага, не видел его с тех самых пор, как покинул императорскую яхту. Обязательно её проведаю. Ну, до встречи, Яша.

Повесив трубку, Пётр уставился на неожиданного гостя:

— Сразу видно бывалого солдата — на таком расстоянии взрыв уже не страшен, можно увернуться от осколков.

— Какой взрыв? Каких, м-м, осколков? — удивился Гольдбрейх.

— От гранаты. Ну-ну, доставайте её.

— Э-э, что с вами, Пётр Михалыч? Разве я анархист или эсер ходить с бомбой? — оскорбился Гольдбрейх и укоризненно добавил: — Позвольте напомнить вам, что я всегда был, э-эм, истинным социал-демократом и никогда, а-а, не принадлежал к бомбистам, которых неизменно осуждал.

— Да я шкурой чую...

Снисходительно усмехаясь, Гольдбрейх распахнул пиджак, доказывая, что ничего нет за пазухой. Даже вывернул пустые карманы, встряхнул носовой платок и вытер потное лицо, поскольку во внутреннем кармане пиджака лежала телеграмма: «Всем! Всем! Всем! Керенский вовсю расстреливает большевиков! Петросовет».

Но Пётр неумолимо хлопнул рукой по сердцу:

— Вещун всё равно сигналит опасность.

— Господь с вами... A-а, я ж всё-таки, э-эм, председатель Исполкома Совета рабочих и солдатских депутатов. М-м, где Нейбут?

— Ничего не могу поделать. Это осталось ещё с подпольных времён, когда любой неверный шаг вёл за решётку. Я затылком чувствовал «фараона» или филёра.

— A-а, когда всё это было... С тех пор вы, м-м, столько просидели в тюрьме... Кстати, почему вам заменили смертную казнь? Вы разве, э-эм, подавали на высочайшее помилование? — опять увильнул Гольдбрейх, заставляя оправдываться уже Петра.

— Вы должны бы знать, что большевики унижению предпочитали смерть. Поэтому никто из павших не опозорил своё имя прошением, — отрезал Пётр, прикидывая, с чем всё-таки пожаловал Янус. — Вот язви её, никак не допетрю, что за бомба у вас... Неужели опять вынырнул Корнилов?

— Гм, с чего это вдруг? Разве, а-а, мало того позора? Ведь его разбили в пух и прах.

— Неужто он арестовал царя только ради Львова или Керенского? Не-е, лично для себя освободил престол. Так почему бы не сесть на него с новой попытки?

— Боже, а-а, избавь, боже избавь... — небрежно отмахнулся Гольдбрейх.

— Доброе утро, товарищи, — приветливо пропел Нейбут в распахнутую дверь. — Прошу ко мне.

С больным сердцем да ещё при соответствующей грузности Гольдбрейх словно вспорхнул со стула и так несолидно припустил через прихожую, что обогнал даже Арнольда. Дивясь этому, Пётр вошёл в комитет, где увидел новый сюрприз — Агарева с Медведевым, которые сидели за овальным столом из драгоценного дерева и внимательно разглядывали бывшую губернаторскую гостиную с лепным потолком и шикарной хрустальной люстрой, озаряющей бирюзовые обои, осыпанные серебристыми бликами. Явно впервые попали сюда местные старожилы. Впрочем, их больше занимало иное: знают ли противники о настоящих событиях в Петрограде? От этого зависело всё остальное. Плотно прикрыв за Петром дверь, Арнольд остановился напротив триумвирата, пристально всмотрелся в непроницаемые лица и ускользающие глаза. Наконец признался:

— Никак не могу догадаться, что значит ваш удивительный визит. Кажется, ничего плохого ночью не стряслось. Я даже видел парочку хороших снов.

— Думаю, вы хотя бы вместе читали сказку о премудром пескаре? — нехотя пробубнил Агарев.

— Ещё в гимназии. А что?

— Да то, что не следовало ему видеть столь приятные сны. Тем паче, когда у нас они в отличие от Америки толкуются наоборот.

— Значит, э-э, прямо в руку. Держите!

Гольдбрейх выхватил из кармана обжигавшую телеграмму. Арнольд скользнул по ней взглядом. Для верности прочитал снова и озадаченно закусил губу. Потом вздрагивающей рукой протянул бланк Петру. Тот удручённо поиграл желваками. Но уже сказалась привычка жить независимо от столичных событий. Вдобавок подкатило злорадство, что не обмануло предчувствие. Укорил:

— А ещё уверяли, будто нет греха за душой... Хотя как его почуешь, коли нет самой души... А без неё какая к чертям революция... Тогда уж снимайте маскировку и надевайте... Старый, да, самый старый средь нас марксист — в новеньких генеральских погонах диктатора. Шик!

— Э-эм, к вашему сведению, ничего зазорного в этом нет. Напротив, ещё с незапамятных времён диктатура считалась, а-а, почётной миссией, ибо в критические для государства минуты, э-э, сенат Древнего Рима назначал диктатором самого, э-эм, выдающегося человека!

Бывший бухгалтер керосиновой фирмы «Метеор» приосанился, грозно свёл чёрные брови, антрацитовые глаза высокомерно остекленели. Ну, натуральный чин императорской свиты, лишь без раззолоченных эполет и в заурядной жилетке приказчика. Оставалось завершить комизм ситуации, Пётр привычно щёлкнул ботинками, взяв под козырёк:

— Ваше высокосиятельство, что нам теперь делать?

— Сдайте власть! — отчеканил Гольдбрейх уже диктаторским тоном.

— Ого, как прытко! Не слишком ли? Лучше для начала скажите, что стряслось в Питере? Не мог же Керенский с бухты-барахты превратиться в палача.

— Э-эм, разве не читали в газетах про очередные беспорядки? Ваши собратья и спровоцировали ответные кары. Других подробностей мы, к сожалению, а-а, не знаем. Я сам запросил о них Петросовет и ЦИК.

— Уж не с помощью ли немцев орудует Херенский? Вдруг уже сдал им столицу? — задумался Пётр.

— Господь, э-эм, с вами! — возмутился Гольдбрейх, сверкнув глазами, в кромешной тьме которых отражалась только люстра. — Это просто, а-а, немыслимо! Кто пойдёт на такое кощунство?!

— Хм, ради спасения собственной шкуры... Кстати, Бисмарк за усмирение революционного Парижа получил полмиллиарда франков. Интересно, какую же гору золота посулили Вильгельму за штурм Петрограда?

— Наверняка с Исаакиевский собор! — наконец рыкнул возмущённый Арнольд с такой силой, что заиграла вся люстра, жалобно зазвенев. Чтобы она случайно не осыпалась на стол, Арнольд потише спросил: — И этот абсурд говорит глава революционной власти? Просто невероятно! Вы хорошо знаете нас... Пожалуйста, объясните, как вы могли решить, что мы от страха тут же поднимем руки? Впрочем, теперь дело даже не в нас... Вы отлично знаете, сколько мы потрудилась для сплочения людей, чтобы они почувствовали свою силу, свою способность стать властью. И вот предлагаете всё изменить... Как такое возможно? Это всё равно, что заставить поезд на полном ходу повернуть назад. Кто способен совершить подобное чудо? А если решится, так рабочие, солдаты, матросы и крестьяне уже не дозволят сделать это. А кто стоит за вами, господа присяжные его величества капитала? Кто? Где они? Что-то не вижу.

Медведеву стало понятно: товарищи большевики ещё ничего не знали о петроградских событиях. Значит, телеграфисты надёжно перекрыли всю информацию из России. Это окрылило, мигом растопив досаду на колебания, погубившие столько бесценного времени. С искренним сочувствием к невольным жертвам он вздохнул:

— Да, ситуация чрезвычайно сложна. Ведь результат упорной революционной борьбы оказывается противоположным заветным чаяниям... Катастрофа! Далее... Тёмный народ сперва должен привыкнуть к новому положению раскрепощённого раба, должен умственно и психологически созреть для более высокого этапа, каковой вы ему предложили, наивно полагая, что питекантроп может прямо из пещеры шагнуть в коммунизм. Право слово, сие столь же нелепо, как если б в наших мастерских под руководством Петра Михалыча впервые соорудили Эйфелеву башню. Но вам благодаря повальному энтузиазму всё-таки удалось осуществить восьмое чудо света. Ныне возникла проблема, как перелиться в прежнее состояние. Конечно, прежде всего проблема для вас. Уже столько времени гарцевать на белом коне и вдруг сменить его на белый флаг... Посему ваше возмущение вполне логично и понятно. Однако как бы мы с вами ни стремились к заоблачному идеалу, то бишь, как бы ни горели желанием осуществить заветную мечту человечества о земном рае, — окружающая нас непотребная жизнь обязывает крепко помнить мудрое завещание прозревшего перед смертью Огюста Бланки: «Хоть в наших сердцах горит огонь революционного энтузиазма, в наших головах должен царствовать холод политического расчёта». Я вразумительно говорю?

— Вообще-то похоже на водоросли после шторма... — признался Арнольд, уяснив обоснованность затеянной авантюры, и нетерпеливо спросил: — Ну-ну, в чём же он заключается? Ведь вы уже наверняка всё точно рассчитали.

— Гм, неужто поступили бы по-вашему... Пардон, по-расейски: сперва дёрнули на всю округу, а уж после оглянулись, нет ли рядом какой дамы? — съязвил насупленный Агарев. — Кстати, ещё мудрый Сократ сказал: «Коль не можешь изменить скверную действительность, измени отношение к ней...» Мы полагаем, что он и давление всех обстоятельств значительно ускорят психологический процесс и помогут вам осознать, что преступно ради собственных амбиций обрекать на страдания неповинный народ. Посему давайте спокойно, без лишних глаз и ушей, по-дружески договоримся: вы устраняетесь от политической деятельности, а своих ретивых сторонников обяжете сдать оружие, дабы избежать кровопролития гражданской войны. В противном случае народ вскоре сам поставит на вас крест. Кстати, ничего ужасного с пролетариатом, о коем вы так печётесь, не случится, ибо никакой древнеримский диктатор из «Метеора» не получит усмиряющую нагайку. Ни в каком случае! Вся власть по-прежнему останется в надёжных руках революционной демократии, к счастью, не заражённой политическим триппером.

Хмурый Арнольд то нервно барабанил пальцами до золотистой полировки стола, то ерошил русые волосы. Губы подёргивались от рвущегося из груди бешенства. Уже привыкнув целых три месяца жить хозяевами положения, трудно сразу признать себя побеждёнными. Да ещё как: просто словами. Гордость и разум упорно сопротивлялись этому. Петру тоже нестерпимо хотелось исполосовать обнаглевших жандармов. А нельзя. Нужно выпытать у провокаторов всё до конца. Озарённо протянул:

— То-то вы занялись ремонтом тюрьмы... Господин городской голова, пожалуйста, развейте моё подозрение...

— Извольте. Её не подновляли со дня творения. Страшно глядеть: стёкла выбиты, штукатурка обваливается, стены камер сплошь разукрашены клопиными пятнами, печи разваливаются, — проворчал в усы Агарев.

— Всё верно... Хотя детский приют или та же земская больница выглядят не лучше. Так ремонтируйте их! Нет, управа срочно занялась единственным в городе зданием — тюрьмой. Почему? Развейте моё подозрение, господа, — настаивал Пётр.

— Э-эм, отстаньте... Городская управа впервые за всё, а-а, время занялась добрым делом. Нет, чтобы этому по-человечески обрадоваться... Надо обязательно учинять, м-м, полицейский допрос. Отстаньте от него, ради бога! — приказал Гольдбрейх.

— С радостью бы, да слишком хорошо помню, как победители уничтожали парижских коммунаров, как захлебнулись в крови участники нашей первой революции, а участники июльской демонстрации переполнили все петроградские тюрьмы, — прогудел Арнольд и, помедлив, добавил: — Наконец, разве не ваше архиреволюционное и архидемок-ратическое правительство до сих пор держит в Абалакском монастыре царскую семью? Ну, ладно бы арестовали бывшего самодержца за преступления против собственного народа, а то ещё и жену с детьми! Если вы поступили так даже с невинными, то уж абсолютно ясно, что ждёт нас, если уступим власть.

Диктаторским тоном Гольдбрейх заявил:

— Никакого кровопролития не будет! Ни в коем, а-а, случае! Ибо там, где пролита братская кровь, там уже не растёт, э-э, даже трава. Там появляется лишь выжженная пустыня лютой вражды. А это нам, э-э, совершенно не нужно. Совершенно! Если вы сейчас, м-м, мирно устранитесь от власти, я всем, а-а, гарантирую полную безопасность. Слово чести! Будьте ж благоразумны и оцените наше великодушие. Это вам зачтётся, э-эм, стократ. Отрицать здравый смысл имеет право лишь, а-а, гений или пошлый невежда.

— Слово чести, гарантирую, великодушие... Как всё это потешно в устах новоявленного диктатора... — скривился от мерзости Пётр. — И ни малейшего звука о том, что есть понятия, которые на-амного дороже собственной шкуры. Тьфу!

— Лично ваша популярность в городе, а-а, высока, организаторские способности, э-эм, общеизвестны. Это даёт основания утверждать, что при нашей поддержке членство в Учредительном собрании, а-а, вам, уважаемый Арнольд Яковлевич, обеспечено, — гнул своё Гольдбрейх. — Словом, поезжайте спокойно в Питер и проявите себя уже на общероссийском поприще. Это позволит вам, э-эм, убедиться, что поражение иной раз очень полезно!

— Великолепная перспектива... Интересно, кто наворожит удачу ему? — покосился Арнольд на Петра.

Медведев холодно блеснул стёклами пенсне. Такой пустяк его уже не занимал. Зато великодушно улыбнулся томящийся от безделья Агарев, снисходительно процедя:

— У меня лёгкая рука... Дорогой Пётр Михалыч, вы тоже можете спокойно работать электромонтёром в мастерских. Наконец всё-таки женитесь...

— Вы мне уж и невесту припасли?

— Знаю, знаю, что вы ещё на «Полярной Звезде» поклялись игнорировать всех женщин до той священной поры, когда восторжествует социалистическая революция! Но жизнь у вас одна. И ради обычного, а по сути — бесценного человеческого счастья есть резон пойти на компромисс, каковой разрешил сам Ленин. Полагаю, вы знаете его знаменитую статью «О компромиссах». Так вот, революция всё же свершилась. Всем очевидна её грандиозность для России. Стало быть, вы, считая свою клятву выполненной, вполне можете с чистой совестью свататься к любой из местных красавиц!

— Покорно благодарю... Чрезвычайно признателен вам, дорогой Алексей Фёдорыч, за необыкновенно мудрый совет, — Пётр слегка наклонил уже лысеющую голову и приложил руку к сердцу. — Обязательно им воспользуюсь. Тем более, что попутно передохну от партийной работы, а то уж замаялся... Некогда выспаться.

— Тут вы, дорогой Пётр Михалыч, слегка ошибаетесь. Таким авторитетом в массах нельзя пренебрегать. Право слово, тут мы оч-чень рассчитываем на вашу помощь, ибо вы способны не только поднимать людей на забастовки, но и удерживать от них, по-свойски растолковывая собратьям, что в такое кризисное время сокращать рабочий день и при этом повышать заработную плату — крайне легкомысленно.

— Вот это честь! Даже не знаю, как и благодарить вас, мудрейший!..

— Не стоит... Ведь мы — свои люди. Придёт время — сочтёмся. Кратко говоря, у каждого из вас есть прекрасная возможность жить вполне счастливо, с максимальной пользой для общества. И грешно упускать столь редкостный шанс. Так давайте же мирно пожмём друг другу руки и наполним бокалы, — торжественно предложил Медведев, считая дело решённым. — Так уж и быть, мы нальём себе самого белого, а вы — красного. И дружно провозгласим тост во славу лучезарной революции, коя вырвала Россию из кошмара многовекового рабства и дала ей воскреснуть, дабы наша необъятная Отчизна раскрасавицею стала солнцеликой!

— Сплошная идиллия... И как я чуть не прозевал её? Браво, господа! Бис и браво! Да здравствует прозорливость священного триумвирата! Однако вы по рассеянности упустили из виду свой излюбленный древнеримский девиз: «Благо народа — есть высший закон!» Как быть с этим? — уточнил Арнольд.

— Ну, к чему бесконечно лукавить? Зело привлекательная для простолюдья идея народоправства — химера, сменившая обветшалые. Тем паче, что плебс всё равно не оценит наш труд. Ведь ещё Борис Годунов с горечью констатировал:


Безумны мы, когда народный плеск

Иль ярый вопль тревожит сердце наше!

Бог насылал на землю нашу глад,

Народ завыл, в мученьях погибая;

Я отворил им житницы, я злато

Рассыпал им, я им сыскал работы —

Они ж меня, беснуясь, проклинали!

Вот черни суд: ищи ж её любви.


— Благодарю за откровенность. Вы мастерски распяли мои последние надежды. Но, как сказал обожаемый вами Плеханов, никакие софизмы не спасут социалиста, которой переметнулся к врагам. Никакие!

— Как изрёк ещё многомудрый Екклезиаст, ваши надежды основывались на томлении духа и вьюношеских иллюзиях...

— Рождённый ползать — летать не может!

— Уважаемый Арнольд Яковлевич, пожалуйста, назовите мне хоть одну пичугу, коя постоянно живёт в таком прекрасном небе!.. Увы, все мы, грешные принуждены дорожить имеющимся благом, дабы хоть не ползать за ним по земле...

— Это страшно оскорбительно для земгусара. Пожалуйста, примите наше общее сочувствие. Теперь пора выяснить, кто из нас поступил по-расейски, — напомнил о деле Пётр. — Сидел в нашей камере знаменитый Лагунов. Как-то он сказал, что единственным критерием абстрактной истины является конкретный результат. Согласны со своим кумиром?

— Гм, ещё бы! — оживился Медведев.

— Так вот, он уже есть. У каждого — свой. Пусть мы пристрастны. Пусть мы, противники Временного правительства, постоянно кроем его за идиотизм. Но как должны воспринимать сплошной маразм его сторонники или просто нормальные люди? Сколько ещё они могут терпеть позорище похлеще царского?

— К величайшему сожалению, наша юная власть по неопытности сделала много ошибок. Однако грех отрицать, что она буквально для всех явилась благодатной весной после тысячелетней зимы, — страдальчески промолвил Медведев, принуждённый повторять банальные истины. — Следовательно, грех утверждать, будто демократическая форма правления хуже минувшей, а тем паче — грядущей, когда всеблагая христианская заповедь: «Всё моё — твоё», будет заменена большевистской: «Всё твоё — моё!»

— Я — про Ерёму, а он — всё про Фому... И сколько же они будут ещё вынуждены рассчитываться хотя бы за дикие долги?

— Позвольте напомнить, что все долги, столь цепенящие вашу душу, будут покрыты в счёт контрибуции с поверженной Германии, — вместе с папиросным дымом снисходительно выдохнул Агарев.

— Хм, действительно... Как я про это не знал?.. Вот же сияющая вершина, ради которой должны сложить головы ещё миллионы наших солдат! И наши проворные банкиры уже наверняка разделили между собой эту золотую гору, оставив народу всё ту же канальную возможность расплачиваться до конца века. Ну, как тут не вспомнить мудрый наказ Екатерины Великой: «Власть должна соблюдать положенные себе пределы». Мы донимаем вас, местную власть, что за минувшие восемь месяцев сподобились взяться лишь за ремонт тюрьмы.

— Хотел бы я знать, много ль вы сможете с пустым карманом? Между прочим. Дума сидит на мели ещё с того исторического времени, когда все свои деньги на век вперёд ухлопала на строительство Триумфальной арки, под которой торжественно прошествовал побитый в Японии Николай II. А возвёл сие помпезное и с тех пор абсолютно бесполезное сооружение вице-губернатор Суханов!

— Ложь. Он тогда занимался прокладкой дорог. Но не стоит отвлекаться. Жирный минус вашей деятельности очевиден. Согласны?

Гневно сверкая стёклами пенсне и брезгливо кривя расплющенные губы, Медведев счёл ниже собственного достоинства отвечать на вздор. Агарев по давней привычке, когда был ещё кучерявым, невозмутимо пригладил рукой загорелую плешь. Только сомлевший Гольдбрейх, почему-то забыв о диктаторской роли, хрипло промычал:

— М-м-эм-а-а-а...

— Прекрасный ответ. Просто — великолепный! Поэтому я только добавлю, что любая истина, коя исходит не от нас, — есть ложь. Поехали дальше. Вы тоже обвиняете нас во всех смертных грехах. Но что именно мы, такие-раз-зэтакие большевики, сотворили в столицах или тут? Какие конкретные преступления? Может, по нашей команде патрульные солдаты или рабочие разбили чей-то горшок? Назовите, где и когда, — попросил Пётр, но не дождался ответа. — Молчание — знак согласия, что подобного варварства нет. Вы прекрасно знаете: именно под руководством Исполкома благодаря патрулям в городе существует революционный порядок. Сейчас даже грабители притаились. И ночью можно спокойно ходить по любым улицам. Так за что же вы готовы пустить нас в политический расход? Получается, только за кровожадные намерения учинить мировой пожар. Только за намерения! Пардон, даже отпетого уголовника судят за конкретное преступление. Вновь результат очевиден: жирный плюс. Пожалуйста, докажите обратное...

Всё было задумано совершенно иначе. Психологически точно обоснованный план пошло срывался. Это обескуражило триумвират. Чем ещё ошеломить строптивцев, — не приходило в голову. Агарев судорожно зевнул, встопорщив прокуренные усы, похожие на ежа. Замерший Гольдбрейх обливался потом, который сочился сквозь шевелящиеся брови. Петру показалось, что Агарев тоже странно передёрнул усами. Наблюдать это дальше помешал Медведев, заведенно крутивший на пальце сверкающий перстень. Он раздражённо выдавил:

— Ещё лорд Дюфферен констатировал: «Революция — это когда всюду убийцы, а наверху — самоубийцы». Хватит кобениться. Судьба поставила вас пред роковым выбором. Решайте ж его!

— Извольте. Если Керенский стал таким всемогущим, пускай оставит в покое мужественных петроградцев и пожалует сюда, — Арнольд весело подмигнул зеленоватым глазом Петру, обещая тоже вздуть фанфаронов. — Или давайте спокойно прикинем, ради чего мы должны превращаться не просто в предателей, а в каких-то сопливых слизняков, чтоб по вашей указивке прилипать к подошвам восставшего народа и снова его валить на колени? Кто нам здесь угрожает? Не вижу.

— Наденьте очки. Дабы осуществить свои навязчивые идеи, наш политический старовер готов сжечь в ските себя и других. Под маркой диктатуры пролетариата вы стремитесь установить диктатуру над пролетариатом. Но Бог шельму метит. Обманутая вами масса, прозрев, хлынет проторёнными путями Разина и Пугачёва, непременно приведя в итоге к триумфу очередного Николая Кровавого или Лавра. — Медведев скорбно склонил голову перед грядущими жертвами. Затем медленно воздел указующий перст с отполированным ногтем и под звон люстры по-иерихонски, вострубил: — Вот почему в сей чрезвычайно ответственный час я призываю вас внять гласу здравого смысла, вспомнить о естественном даже для зверья чувстве самосохранения и миром немедленно уступить нам власть! Именно миром, ибо сейчас вопросы права и справедливости нельзя разрешать силой оружия или революционным нахрапом. Эти священные идеалы ныне осуществимы лишь в полном, абсолютном единении народоправства!

Как не восхититься подобной виртуозностью фарисея... Трудно удержать естественный порыв смеха. Только под укоризненным взглядом Арнольда Пётр уже спокойней протянул:

— Ну-у, натуральный Иоанн Креститель в пустыне... Всё же зря вы так вопияете, обвиняя нас в собственных грехах. Мы вовсе не жаждем крови. Мы охотно помогли народу получить доступные сейчас блага. Скажите на милость, у кого теперь хватит духу от них отказаться? Дудки. Нас просто сметут, если вздумаем на них покуситься. Попутно учтите душевный настрой... Вспомните август, когда Совет взял власть. Взял её наверняка первым в России. А что было потом? Не сдрейфили грозного приказа Керенского ликвидироваться. Так неужели сейчас депутаты поступятся своей силой, гордостью, славой? Неужели мигом забудут главную цель своей жизни и борьбы за власть: чтоб Россией управлял сам народ, а не презренная кучка честолюбивых или корыстных проходимцев. Не верю!

— Э-эм, коли вы не хотите всё решить по-хорошему, тогда я сам, э-э, прочитаю телеграмму Исполкому или даже Совету! — решительно объявил Гольдбрейх, запугивая.

— Сделайте одолжение. Но тогда поступите именно по-расейски. Прежде чем сеять панику или возмущать людей, лучше сначала разобраться с Питером. Что там на самом деле произошло? Давайте вместе по пунктам сделаем чёткий запрос в Петросовет и ЦИК, а когда получим такие же чёткие ответы... Ну, пускай народ и решит свою судьбу. Договорились? — улыбнулся Арнольд, сияя глазами.

Он предложил вроде бы самый разумный вариант. Кажется, этому надо только радоваться. Однако триумвират в раздумье нахмуренно молчал под затихающий звон чуткой люстры, в которой клубился рокот Арнольда. Тяжко глядеть на разжалованных диктаторов. Полагая, что нужную телеграмму сочинят уже без него, Пётр откланялся. С надеждой встретить драгоценную информацию, почему-то пропущенную раньше, в своей комнате начал сразу листать оппозиционные подшивки. Однако все газеты по-прежнему лишь сетовали на очередные столичные беспорядки, возникшие из-за нехватки хлеба или стачек. Больше не имелось ничего ценного для анализа. Но если Петросовет разослал также телеграммы, следовательно, явно произошла серьёзная схватка, в которой пока неведомо кто победил. Начать расстрел большевиков — совсем не значит — уничтожить их. Результат зависел от конечного перевеса боевых сил. Страсть хотелось кончины давно смердящего правительства. Однако долго потешить душу столичными переживаниями не пришлось — отвлёк телефон, появились люди... А стоило подумать про обед, Костя привёл корреспондента Ассошиэйтед Пресс Кинга — массивного шатена с тропическим загаром.

В белых туфлях на толстой подошве, в белом костюме, прозрачной сорочке, высокий, плечистый, он буквально осветил тёмную комнату. При этом улыбался так искренне-радостно, точно пришёл к давнему другу. Оказалось, Костя уже рассказал ему очень многое, восхитив камерой смертников, Александровским централом и сенсационной идеей, превратившей Владивосток в новый центр пролетарской революции. Кого не воспламенит столь сказочный материал? И Фрэнк неутомимо выспрашивал все подробности, дотошно выясняя всё, что рождало сомнения. Ничего не записывал, гордо погладив лобастую голову. Наконец призадумался над парадоксом: там Пётр Михайлович ретиво служил самому императору, но поднял восстание на его яхте и также охотно стал охранять самого Ленина. Тут сын преданного парю вице-губернатора, награждённого золотыми часами, превратился в страстного большевика.

— Мне такое не очень понятно. Как это может быть?

Костя смутился от непосильной задачи кратко поведать, что прежде всего честный отец, посвящённый в тайны местной политики, воспитал в нём ненависть к власти, которая позволяла любому иностранцу безбожно грабить Приморье и в благодарность за это проиграть японскую войну, уничтожить на Дальнем Востоке боевой флот, а затем втянуть Россию в новую войну. Решив посвятить Фрэнку вечер, он сказал:

— Такая парадоксальная традиция возникла в России ещё с времён князя Курбского. Продолжил её Радищев. Почему столь сиятельному вельможе не жилось под сенью просвещённой Екатерины Великой? Чего ещё не хватало восставшим декабристам, обитающим в холе и неге? Какие муки заставили молодых князей Кропоткиных при великодушнейшем Александре II превратиться в анархистов? С какой стати прославленный генерал Скобелев предложил самому Лорис-Меликову арестовать Александра III и потребовать от него подписать манифест о даровании Конституции? Почему князь Святополк-Мирский, министр внутренних дел, убедил Николая II пойти на реформы, чтобы абсолютно демократическое правительство возглавил граф Витте? Почему председатель правительства Витте, готовый возглавить новое правительство, тотчас попал в опалу и оказался под домашним арестом? Отчего Лев Толстой закричал на весь мир: «Не могу молчать!»? Почему великий князь Дмитрий Павлович сам участвовал в убийстве Распутина? А кто всё-таки убедил императора отречься от престола? Преданнейшие монархисты Шульгин и Родзянко. Почему великий князь Кирилл Владимирович сам водрузил на своём дворце красный флаг и привёл матросов к Таврическому дворцу, а великий князь Михаил Александрович отказался стать регентом? Что же фатальное мешало безмятежно блаженствовать даже такой знати? Если вы сумеете разобраться в причинах столь уникальной традиции, — легко поймёте закономерность и нашего превращения в противников деспотии.

— Значит, всё дело в ней?.. — удручённо спросил Фрэнк и с укором добавил: — Тогда почему же в такой огромной империи не нашёлся всего один смельчак, чтобы давно избавить Россию от деспота? Ведь тогда она могла получить совсем другую судьбу!

— Воистину!.. И такой человек перед вами. Пётр Михайлович вполне мог посадить на один штык сразу двух императоров!

— Действительно! Почему же не сделали это?

— Э-эх, ещё молод был, по темноте не допетрил, что мне выпала историческая миссия, — виновато промолвил Пётр. — Хотя, честно говоря, после не раз каялся... Вдруг мог не допустить мировую войну? Ради этого стоило пожертвовать своей жизнью. Да разве я, деревенщина, тогда предвидел грядущее?..

Роковой промах впрямь угнетал Петра долгое время. Особенно — за решёткой, где жизнь равнялась клопиной. Зато какие подарки принёс бы миллионам людей... Было невыразимо жаль упущенный шанс повлиять хотя бы на судьбу России. Впервые признался Пётр в незамолимом грехе, стыдясь поднять глаза.

Кинг тоже впервые ощутил громадную разницу между обычным упрёком и лавиной мировых последствий её воплощения худощавым человеком в самом дешёвом костюме, несвежей рубахе, с поникшей головой, с которой уже осыпалась половина седеющих волос. Растерянным лилипутом почувствовал он себя рядом и лишь догадался угостить героя сигарой. Потом выручил догадливый Костя, предложив познакомиться с Нейбутом.

Медовый аромат шоколадной сигарч с золотым ободком щекотал ноздри. После централа Пётр почти не курил. Внезапные сюрпризы разбередили душу. Подмывало сбить накопившуюся охотку. Заморская крепость пьянящим туманом окутала голову. Но поблаженствовать не удалось. Вошёл чем-то расстроенный Ман. Забыв поздороваться, буркнул:

— Что там за гость?

— У-у, паря, аж из Америки! Прослышал о наших подвигах и решил поведать миру всю правду.

— Чёрт бы его побрал! Тут срочное дело: китайцы закрыли границу! Зерна в городе сам знаешь сколько. Всё прямо из вагонов шло на мельницы. Нужны экстренные меры. Иначе — каюк! Через неделю город превратится в ад!

— Хм, чего это они вдруг? Сколько гребли каждый день, продавая нам зерно?

— Миллион с гаком! А теперь будут его терять!

Расстроенный Ман залпом осушил стакан воды и бессильно плюхнулся на стул. Пётр глубоко затянулся, пытаясь найти объяснение нелепости, которая обрекала всё Приморье, уже полвека живущее дешёвым маньчжурским хлебом. Поневоле возникало подозрение о связи с питерской телеграммой. Хоть ещё непривычно почувствовать на своей шее петлю международной солидарности капитала, недавно собственной рукой пригвождённого в «Декларации», но куда деться от явного давления на них, чтобы уже брюхом ощутили, кто тут настоящий хозяин и немедленно сдали триумвирату власть. А будут медлить в ожидании столичного ответа,— голодные люди пойдут штурмовать Исполком. Что это за власть, которая никого не способна обеспечить даже хлебом насущным?! Выходит, всё точно прощёлкал на своих счётах бывший бухгалтер керосиновой фирмы: шевелиться — нельзя, дышать — тоже. То-то сразу объявил себя диктатором!

— Ну, ты что онемел? — вздыбился Мал. — Или для тебя важней всего смаковать заморскую подачку?

— Давай, паря, вместе погорюем... Тут, похоже, запахло ба-альшой политикой. Мол, к чему под самым боком Нью-Петроград? Вдруг простые китайцы возьмут с нас пример да тоже восстанут? Нельзя этого допустить. Лучше загодя придушить нас вместе с питерцами.

— А что там опять?

— Видно, уже схлестнулись... Прямо с утра три бравых богатыря предъявили Арнольду телеграмму Петросовета: «Керенский вовсю расстреливает большевиков» — и потребовали устраниться от власти.

Ман обмяк. Показалось, будто хрустнул не стул, а его позвоночник. Странно зашипел, словно испуская дух. Окладистая борода оттянула обвисшую челюсть. Пришлось окатывать его прямо из графина, развязывать чёрный бархатный галстук, смахивающий на обрывок удавки. Расстёгивать рубашку. Это помогло. Закатившиеся глаза понемногу ожили. С кряхтением подняв дрожащую руку, Ман судорожно затеребил мокрую бороду и опять еле слышно прошипел:

— Скверно... Очень скверно... Значит, революция опять не удалась... Пролетариат России снова обречён взойти на свою историческую Голгофу... А тут... Я ж говорил, что вокруг никакой революции... Тем паче, что в Харбине железной рукой правит генерал Хорват. Нет, доигрались... И завтра он будет здесь... Хотя зачем... Всё сделают голод и генерал Сагатовский...

Мудрец оказался прав. Им осталось только покорнейше благодарить Агарева за подновлённую тюрьму или лучше сразу кинуться в бухту. Впрочем, это ещё успеется. Пётр пошёл к Арнольду, который бесшабашно болтал с Кингом прямо на английском. Как они походили друг на друга, напоминая воскресших викингов. Низкорослый Костя, утонувший в кресле, рядом с ними походил на дремлющего кота. Страшно неловко портить задушевный разговор. Всё же Пётр подмигнул, вызвав Арнольда в коридор.

— Телеграммы отправили?

— Давно. Уже должен быть ответ.

— Он есть. Китайцы закрыли границу, оставив нас без хлеба.

— Знаю. Мне уже звонили.

— Что делать?

— Сначала, как положено, простимся с Фрэнком. Чу-удесный парень! Зачем огорчать его? А ты пока тряси Гольдбрейха или Медведева. Пусть несут ответы.

На службе господа уже отсутствовали, домой пока не явились. Пётр отвёл до трамвая полуживого Мана. Попутно заглянул в булочную, купив горячие бублики. Вполне вероятно, последние. На улицу выходить не хотелось: ливанул хлёсткий от ветра дождь. Всё, миновали сказочные деньки. Пётр съел у окна один бублик и, опасаясь упустить Арнольда, припустил в особняк. В широкополой шляпе и добротном осеннем пальто из американского драпа, друг уже маялся в прихожей. Прикидывая необходимые действия, вместе доели с водой бублики. Опять позвонили всему триумвирату. Напрасные хлопоты. Значит, пора отправляться на телеграф.

Океанский ветер льдисто сёк дождём лица и кренил, норовя повалить. За воротник потекло. Плащ моментально промок вместе с пиджаком. Ботинки захлюпали. До телеграфа Пётр изрядно окоченел. Воспитанность не позволила Арнольду прямо с улицы переться к нужному окну. Задержался в тамбуре, чтобы стекла вода. Следя мокрыми ботинками, Пётр нетерпеливо направился прямо к цели. За стеклом солнечно светились пушистые локоны пригожей молодой женщины с очень строгим взглядом тёмных глаз. Пётр невольно улыбнулся теплу, какое излучала эта красота, и неожиданно для себя по-стариковски прошамкал:

— Шдаште, шудашиня...

Она рассмеялась. Звонко и переливчиво... Как эхо далёкой юности. Пётр слушал, удивлённо страшась: вот-вот всё стихнет. И женщина умолкла, спохватясь. Восстановила дежурное лицо. Даже сурово свела к переносью золотистые мазки бровей. Но также быстро выключить свет карих глаз не сумела. Зато смогла выдержать его взгляд, виновато прошелестев:

— Извините, пожалуйста. Слушаю вас.

Пётр уже отогрел губы языком и вполне нормально сказал:

— Для Исполкома Совета из Петрограда сегодня должна прийти пара очень важных телеграмм.

— Такие курьером доставляются адресату незамедлительно.

— Ещё нет.

— Значит, не поступили. Минуточку. — Она внимательно проверила последние листы книги регистрации, виновато промолвив: — К сожалению, пока не поступали.

— Тогда, может... Я редактор большевистской газеты «Красное знамя». Читали её?

— Увы, недосуг...

— Жалко. Стоящая газета. Ладно, авось что-нибудь пришло для партийного комитета или меня? Что случилось в столице? Какая там власть? Нам это очень важно знать. Чрезвычайно! Сами понимаете, весь город ждёт эту весть.

Женщина стремительно перебрала в ящике последние телеграммы, посмотрела сходящие с аппаратов, боязливо озираясь, прошептала:

— Нет, про власть ничего нет.

— Ну, какая новость? — прогудел над ухом Арнольд.

— Никакой.

— Может, не пропускают?

— Айда к старшему.

Верный правительству и эсерам, чиновник строжайше хранил государственную тайну, поэтому с казённой улыбкой развёл руками. Арнольд набросал телеграммы в партийные комитеты Хабаровска, Иркутска, Читы и Харбина. Потом без особой надежды прибавил ещё в Петроградский совет. Кареглазая не смотрела в окно. Взяв бланки, тут же застрекотала клавишами аппарата.

Пётр невольно посетовал, как страх меняет человека. Поблагодарив и пообещав до полночи ещё раз навестить её, друзья разошлись. Арнольд направился в казарму надёжного батальона капитана Кистера проверить настроение солдат, подготовив их к вероятным событиям. По сплошным потокам Пётр тоже поплыл в мастерские. Хлюпая ботинками, завидовал Арнольду, который сейчас преспокойно посвистывал новыми галошами. До чего предусмотрительный человек — теперь никакая простуда ему не страшна.

Балуев строго запрещал во время работы отрываться на митинговщину. Занимайтесь этим сколько угодно лишь после работы. И лишь за пределами территории мастерских. Чтобы ни одна революционная искра не упала на штабеля отменного тёса, доставленного с недалёкой лесопилки Циммермана. Однако эсеров этот запрет не касался. Заместитель Медведева Выхристов собрал в столярном цехе около тысячи сторонников и, рубяще взмахивая рукой, вопил с платформы:

— Аг-га, довосставались! Донатравливали рать на рать! Доуглубляли революцию до саженной глуби! Накануне того исторического дня, когда в Учредительном собрании должен был прозвучать голос народа, безумные ленинцы подняли очередной мятеж для захвата Петрограда! Что ж, они там сами выбрали-таки свой позорный жребий! Но почему из-за них должны тут страдать вы и ваши дети? Ведь именно из-за этого гадючьего гнезда сегодня закрыта китайская граница! Город остался без хлеба! Через неделю вас ждут неизбежный голод и мор! Нельзя допустить этого садизма! Пока не поздно, необходимо смести местную тиранию, которая будет в сто крат страшней царской!

На подмогу ему взбирались другие ораторы и тоже вовсю запугивали собравшихся, вдохновляя смело идти на разгром узурпаторов! Смешно было слушать оголтелую белиберду. Хоть бы кто-то из оглашённых кликух на секунду задумался, кого призывают свергать.

Сквозь монолит мускулистых тел Пётр начал протискиваться к платформе, которая неожиданно поехала из цеха. Ораторы суматошно размахивали руками, припадочно извивались, дико приплясывали. Но никто из них не решился прыгнуть с платформы, которую с весёлыми гудками уволок прочь маневровый паровоз, оказывается, подогнанный находчивым Иосифом. Это натуральное обезьянье представление развеселило очень многих. Понятно, стольких же взбеленило. По толпе заходили штормовые волны, готовые превратиться в рукопашные схватки. Горячий монолит потрескался, легче пропуская. Куда?.. Ведь прежняя трибуна исчезла. Пётр чертыхнулся оплошке и вскарабкался на ближний штабель досок.

— Товарищи! Ваши ретивые ораторы постоянно обвиняют нас, что хотим развязать гражданскую войну. А как называется этот шабаш? Провокационным подстрекательством к такой схватке. Понимаете?.. Вы должны знать, что уже два месяца власть в городе принадлежит Совету, состоящему из таких же рабочих, солдатских и крестьянских депутатов. Именно при их поддержке вам удалось добиться сокращения до восьми часов рабочего дня и сохранения прежнего заработка. Вот кто тот самый тиран, которого вас призывают немедленно свергнуть. Готовы? Валяйте! А кто возглавляет Исполком Совета? Может, окаянный большевик? Нет. Самый именитый в городе меньшевик Гольдбрейх. И он практически всегда поддерживает решения большинства депутатов. Может, вы слышали, что сегодня он объявил себя диктатором, и готовы скинуть нового Лавра Корнилова? Тогда — другое дело. Бог в помощь. Но сначала заставьте его, Медведева с Агаровым открыть границу. Это полностью их затея, разительная для китайцев и губительная для нас. А тогда уже вместе гоните в шею. Теперь о столице. Коль там возникли беспорядки, то наверняка потому, что Херенский опять совершил какую-то мерзость. Может, после Риги решил сдать немцам и Питер, чтобы тоже навели в нём образцовый порядок. Ну, кого это не возмутит? Всё понятно вам? У кого есть вопросы? Пожалуйста!

Говорить пришлось обо всем на свете. Многие знали Петра или вспомнили. Всем было лестно, что простой монтёр стал аж редактором большевистской газеты! Поэтому его слова принимали с особым доверием. Успех выступления был очевиден. Чтобы закрепить его, Пётр поведал о службе на яхте, о встречах с Лениным, о тюрьме и каторге. Люди слушали с раскрытыми ртами, горящими взорами. Прервал Петра лишь полуночный рёв гудка, всех оглушившего тем, что пролетело несколько часов. Захлопали ему только стоящие с краю. Остальные просто не могли поднять руки, стиснутые соседскими плечами. Кто-то шутки ради уракнул. Клич подхватила вся тысяча бывших эсеров.

Пока люди растекались из цеха вулканической лавой, готовой испепелить триумвират, Пётр совершенно осипшим голосом предложил окружающим завтра оформить резолюцию этого собрания и вручить Исполкому, городской Думе и земской Управе. Пусть немедленно открывают границу! Потом запоздало вспомнил о телеграфе. Но утешился тем, что в последнем трамвае поехал домой. По крыше и стёклам по-прежнему хлестала дождь, удары ветра встряхивали битком набитый вагон. А в гомонящей лаве тел, которая восхищённо обсуждала его выступление, было жарко и непривычно хорошо... Пожалуй, как в первый час после каторги...

Старая матросская казарма чернела на самом берегу бухты. Ветер с разгона таранил её, волчьей стаей рыл во всех щелях и, полоща, вздымал к потолку оконные занавески.

В комнате была карцерная стужа. Постель показалась Петру натуральным сугробом. Лишь ощущение прежнего тепла помогло ему согреться и кануть в омут сна.

Загрузка...