Десятая муза

Читатель мой, мои стихи

столь далеки от идеала...

Одно достоинство у них —

что я сама ценю их мало.

Я не хочу их ни бранить,

ни проявлять к ним снисхожденья,

дабы никто не возомнил,

что я им придаю значенье.

Не почитателя я тщусь

найти в тебе, мой добрый гений,

но беспристрастного судью

моих бесхитростных творений.

В сужденьях независим ты,

судью честней найду едва ли, —

суди ж меня — мои стихи

меня навек с тобой связали.

Суди. На свете ничего

нет выше разума от века.

Не посягает даже бог

на разуменье человека.

Любой твой приговор приму,

суди меня как можно строже:

коль нелицеприятен суд —

чем он суровей, тем дороже.

Придворной Музе угодить

ты сможешь при одном условье:

злословьем в меру поперчив,

ей кушанье из славословья.

А я равно́ твоя слуга,

придусь иль нет тебе по нраву:

придусь — так не жалей похвал,

а нет — брани меня по праву.

Могла бы про свои стихи

сказать себе я в оправданье,

что переписывают их

подчас без должного вниманья,

что неразборчива рука

у переписчика иного, —

а если буква неверна,

то сразу умирает слово,

что я сама порой спешу,

жалея на отделку время,

что слишком краток мой досуг,

обязанностей тяжко бремя,

что нездоровье подвело,

что я в заботах с головою,

что и сейчас мое перо

спешит, пришпоренное мною.

В моих словах, надеюсь я,

ты не усмотришь доказательств

того, что я в своих грехах

виню стеченье обстоятельств.

Своим стихам, читатель мой,

поверь, сама я знаю цену;

но твой мне важен приговор, —

стихи выходят на арену...

Тебе на суд их отдаю:

хвали, брани их с миной строгой,

и пусть стихи мои идут

им предназначенной дорогой.

Но помни, что в твоих руках

всего лишь проба, и покуда

ты не распробуешь куска,

не торопись порочить блюдо.