Десятое Блаженство

Глава 15

Суббота, 3 мая. День

«Бета»

Кемеровская область, Шерегеш, улица Гагарина

Красно-белый «Икарус», пофыркивая да покачиваясь на ухабах, развернулся на пятачке у маленькой автостанции — одноэтажного «кубика» из силикатного кирпича, с плоской крышей и обширным тамбуром, выложенным стеклянными блоками, зеленоватыми и синими, вразнобой, так, что выходил корявый узор.

Крохотную площадь обрамляли несколько киосков и скверик с лавочками, а если шире глянуть…

В поселке всего три главных улицы, застроенных пятиэтажками в окруженьи частного сектора. Кое-где поднялись панельные дома…

И вся эта тихая провинциальная жизнь течет на роскошном фоне горы Зеленой, с ее горнолыжным курортом.

Едва выпадет снег, как тут же масса людей нагрянет в Шерегеш. Из Новокузнецка, Кемерова, Новосибирска, отовсюду — лыжные трассы тут знатные.

Водитель «Икаруса», толстый лысый усач, заглушил двигатель и убрел к ларьку, где бойко торговали пирожками. А нам навстречу, мелкими шажками, подходил странно знакомый человек в старомодном синем костюме.

Редкие прохожие не заморачивались особо своим внешним видом — тетки в платках, в простеньких платьях из ситца, ковыляли мимо с набитыми авоськами, а несколько парней в синих спецовках, вероятно с обогатительной фабрики, дымившей неподалеку, закупали беляши на всю смену.

Но человек в костюме даже строгий галстук нацепил и «модельные» туфли начистил до блеска…

— Папа… — вытолкнула Талия, и сделала шаг навстречу.

Я с изумлением глянул на нее, и лишь после в голове сложилось запоздалое узнавание. Мне-то был памятен иной Ивернев — парень двадцати с небольшим, с горделивым задором смотрящий с пожелтелого фото, а пожилому мужчине, встретившему нас, шел седьмой десяток!

Мстислав Максимилианович охнул, лицо его, все еще мужественного очерка, сморщилось, из глаз покатились слезы.

— Доченька! Боже, боже мой… Это ты! — он говорил сумбурно и быстро, словно боясь, что ему не дадут сказать всего. — Прости, прости меня! Какими хочешь, словами назови — всё верно будет! И маму твою мучал, и себя… Я любил ее, очень любил… И как же я был наказан! В те самые дни… Там, в этой клятой «Шейтан-Кале»! Всё же понял про себя, про Тату… И надежды такие! Всё, думаю, сворачиваюсь — и в Шерегеш! Не простит меня Тата — ладно, заслужил. Да хоть главное скажу ей, чтобы знала! А простит если… Это ж какое счастье будет! И тут этот толчок… Тряхнуло, я упал. Встаю — никакого завала! Я наружу, а там все такое же — и другое…

Наташа замедленно, словно преодолевая себя, положила руки на плечи отцу, и легонько приобняла его.

— Главное, ты жив, — стесняясь, пробормотала она.

— Мама твоя… Тата… умерла? — выдавил Ивернев.

— В семьдесят пятом, — обронила Наташа.

Увидав, как и по ее щеке скользнула слезинка, я решительно сказал:

— Пойдемте в тенек, на лавочку!

— Да, да… — послушно закивал Мстислав Максимилианович, немного растерянно глянув на Талию.

— Это Миша, мой муж, — «златовласка» ласково прижалась ко мне.

— Просто Миша, этого достаточно, — протянул я руку «тестю».

Ивернев с чувством, хоть и слабо пожал ее.

— Ну, хоть находки мои тогдашние не пропали? — его взгляд стал просительно-тревожным. — Что-то оставалось у Тахира Мурадовича, военврача с заставы, я у него комнату снимал…

— Не пропали, всё нашлось!

Мое скупое утешение отозвалось слабой улыбкой, но тут же в глазах старого геолога вновь блеснуло беспокойство:

— А ребятишкам Семичастного я ничего не сказал! Не выдал тайну о… — задохнувшись, он выпалил: — О пришельцах!

— Мы в курсе, — понизила голос Наташа.

— Ох… — выдохнул Мстислав Максимилианович, сникая. — Ну, и слава богу… Я ведь тогда, в шестьдесят девятом, нарыл в архивах ВСЕГЕИ журналы с анализами проб «серых кристаллов», и сразу спросил Дэ Пэ… э-э… Дмитрия Палыча Григорьева, почему, несмотря на почтенный возраст камней в семьдесят миллионов лет, он так уверен, что они синтетические? Нет, конечно, аргумент с аналитической чистотой сильный, но это, теоретически, мог быть каприз природы. Я ему так и сказал тогда — мол, алмазы ведь тоже бывают очень чистые! А Дэ… Дмитрий Палыч завелся сразу. Я, шипит, собственными глазами видел в кристаллах микропузырьки газа, идентифицированного, как чистый аргон! Мол, не слишком ли много капризов природы за один раз?

— Дэ Пэ назвал «серые кристаллы» ивернитом, — мягко сказал я.

— Даже так? — изумился геолог, краснея, и нервно оглянулся. — И правда, — забормотал он, — пойдемте в скверик…

Мы втроем заняли всю скамью в тени крепкотелой березы.

— Расскажи о себе, — попросила Ната, теребя носовой платок.

Я отметил, что ласковое «папа», вырвавшееся в момент волнения, больше не звучало в ее речи.

— Да что я… — вздохнул Мстислав Максимилианович. — Ты-то как?

— Отучилась, — пожала плечами Талия, — работаю…

— Не слушайте вы эту скромницу, — вступил я. — Наташа — выдающийся программист, кандидат физико-математических наук, а сейчас пишет докторскую!

— Да там наброски одни… — смутилась моя «жена», но и порозовела от удовольствия.

— Здорово! — неумеренно восхитился Ивернев. — А дети есть?

— Дочь, — нежно улыбнулась Талия.

— Лея Михайловна! — уточнил я с выражением, и поймал благодарный Наташин взгляд.

— Здорово… — приуныл Мстислав Максимилианович. — Выходит, я дед…

— Лея всегда мечтала, чтобы у нее было два деда, как у всех, — сказал я негромко, и наш визави как будто приосанился, выходя из образа страдальца, униженного судьбой.

— Ну, а я… — он развел руками. — Орлы Семичастного меня сразу захомутали, но в резервацию не переселили. Ну, тут как бы договор, что ли, вышел… Мне очень не хотелось в Спецблок, а чекистам позарез нужен был сексот в «Сибцветметпроекте», вот меня и пристроили туда старшим научным. Справили документы на мое собственное имя, и такая «подмена личности» ни у кого не вызвала подозрений, ведь здешний Слава Ивернев вместе с мамой пропал без вести в марте сорок второго года, когда колонна машин пыталась вывезти детей из блокадного Ленинграда… Потому, кстати, здешний Ефремов и не написал «Лезвие бритвы»… А мне-то как быть? Шансы вернуться в родной мир стремились к нулю, надо было как-то устраиваться здесь, начинать новую жизнь. В общем… Еле я дождался первого отпуска — и поехал, как и задумывал в «Альфе», искать свою Тату… Разумеется, нашел я не ее, а двойника твоей мамы… Таисию Абрамову, красивую женщину под сорок, учительницу русского, разведенную и бездетную… М-м… — он заерзал. — Скажи, Наташ… А ты знала, что твоя мама… как бы это сказать…

— Паранорм? — понятливо улыбнулась Ната. — Знала. И мама у меня такая, и ты, и я. И Миша! Мы все — паранормы!

— Ну, тогда ты поймешь, — облегченно заговорил Ивернев, — почему я на других женщин и смотреть-то не хотел! Мы с твоей мамой… Ах, да ты всё знаешь и так! Мне было трудно… Очень. Я видел перед собою Тату, а ведь это была совсем иная личность, в жизни не видавшая ни Вильфрида Дерагази, ни Славы Ивернева. Но она влюбилась в меня с первого взгляда… Я понимал, что Таисия всего лишь генетическая копия моей Таты, но слишком уж эта копия была совершенной! Поразмышляв, я женился на Тасе, а в семьдесят первом у нас родилась девочка. Мы назвали ее Наташей…

— Так у меня есть сестра? — вздрогнула «златовласка». — Формально, как бы единокровная… А генетически — родная?

— Ну-у… да, — Мстислав Максимилианович неловко развел руками, и помрачнел. — А четыре года спустя я неожиданно ощутил, что настоящей Таты больше нет. Это было… Это было жутким потрясением… До сих пор успокоиться не могу! Раньше хоть какая-то надежда оставалась, а теперь… Всё. И… Ты извини, Тата… Ох, Наточка! Тасе я ничего не рассказывал о себе, о твоей маме. Пусть всё так и останется, ладно?

— Согласна, — серьезно кивнула Талия, — нам с нею видеться… Лучше не надо.

Мы еще долго сидели, прячась от солнца и людей, делились подробностями параллельных жизней, которые так и не сошлись. «Златовласка» отдала отцу три фотографии — свою, Леи и последнюю мамину, где «наша» Таисия Абрамова снялась за год до гибели.

А Ивернев отдарился двумя снимками. На одном он, на удивление бритый геолог в сапогах и энцефалитке, сидел на берегу бурной реки. С обветренного, загорелого лица еще не сошла усталость, в пальцах расслабленно обвисшей руки тлеет сигарета…

А с другой фотографии на нас смотрела молодая девушка странной и необычной красоты.

«Распустила чёрны волосы, — вспомнилось мне, — да по белы́м плечам…»

— Это она, моя сестра? — негромко спросила Наташа.

Мстислав Максимилианович замедленно кивнул.

— Тате двадцать семь уже, — выговорил он. — Она работает математиком, в госплане Северо-Уральского округа… — помолчал, и добавил вполголоса: — Спасибо вам, что заехали, хоть повидались. Всё не так пусто на душе… О-хо-хо… Я сам, своими руками изломал свою жизнь. И неча на судьбу пенять! Гордыня, ревность, обида детская, да слабоволие — вот они, грехи мои. Не простил я Тату, а то, что свыше, Бог или Мировой Разум, лишили прощенья меня самого. Каюсь да маюсь, и никакого избавленья…

…Наш автобус отъехал через час. Не стали мы задерживаться, тяжко было. Тоска и безысходность словно окутали нас серой пеленою, мешая дышать и жить.

«Икарус» сыто заворчал, тронулся, выруливая на улицу Гагарина, и всё это время нам виден был согбенный силуэт человека в костюме. Ивернев по-прежнему сидел на лавочке, безучастный к обоим мирам, обреченный на вечную муку.

«Lasciate ogne speranza, voi ch’entrate…»

Пятница, 16 мая. День

«Дельта»

Дальний Север, Петсамо

Ледник подмял под себя всю Скандинавию, Балтика промерзла до дна, а вот Баренцево море упорно сопротивлялось холоду — спасало теплое течение. Льдины постоянно колыхались на темной, стылой воде, и шуга, мелкое ледяное крошево, бывало, смерзалась, цементируя плавучие глыбы. Но, стоило подняться волнению, как непрочный панцирь трещал и лопался, разлезаясь по швам. А бури в этих гиблых местах куда обычней тихих дней.

Браилов сам в этом убедился — ржавый ледокол «Полар Стар» с сотней «завербованных» на борту качало всю дорогу от Исландии, погребенной под толщей льда, до Петсамо. Мятая, облупленная посудина держала курс весьма относительно, виляя среди мелких айсбергов.

Норвежские берега выглядели однообразно — к северу тянулся обрывистый ледник, отвесная стена, отливавшая сапфирно-синим в те недолгие минуты, когда серые тучи разрывались, пропуская лучи вечного заката.

А вот Кольский полуостров не поддавался владыке Арктики — здесь море, как союзник суши, билось о черные скалы, суровые и угрюмые. Впрочем, эта эпичная картина не представилась глазам «завербованных» — глухая полярная ночь покрывала весь Дальний Север.

Браилов усмехнулся, вспоминая. Чтобы «подсобные рабочие» (еще один политкорректный синоним, сокращенно «подраб») могли сойти на бетонный пирс, им снова выдали теплую одежду.

Было такое дурацкое правило у вербовщиков — держать под замком меховые штаны и куртки с капюшонами, а то еще сбегут подрабы… Куда, спрашивается? На попутную льдину?

Правда, во время плавания запрет однажды нарушили. Разыгралась тогда Атлантика, волны захлестывали палубу, намерзая гигантскими сосульками. И дюжие вербовщики живо раздали и меховую одежду, и унты, и шерстяное белье, и свитера, и толстые вязаные носки.

Озябшие подрабы живо согрелись, а после, когда ломами крушили мутный лед, даже вспотели…

— Ч-черт! — ругнулся Михаил, поспешно сплевывая самокрутку, едва не обжегшую губы. Задумался, придурок. Ностальгия, что ли, разыгралась? Так, вроде, рано еще тосковать по былому!

…На берегу «завербованных» встретил сам бригадир, огромный румяный кабан, занявший весь немалый объем дохи.

— Добро пожаловать на курорт «Печенга»! — глумливо заорал он, трясясь от смеха в бегающем свете прожекторов. — Чего морды кривите? Правда-правда! Сегодня минус шестьдесят всего, теплынь! Га-га-га! Стройся в колонну по одному, и марш за мной…

Старые здания рудника давно скрылись под снегами, наметенными буранами, а новые опирались на сваи, пропуская метели под собой.

Новую «смену» сытно накормили, дали часок отлежаться в протопленном бараке, и повели вниз, на подземные горизонты, где днем и ночью добывали никелевую руду. Почти всем «завербованным» торжественно вручили тяжеленные перфораторы, «посвящая» в проходчики.

Фредди Косой заделался взрывником, Карло — крепильщиком, а Браилову, Вальдесу и Анри Молчуну доверили горную технику.

Постажировались неделю — и на смену! Коста с Молчуном загребали ковшами руду и с грохотом валили ее в кузов подземного самосвала, а Михаил рулил грузовиком, вывозя горную массу к дробилкам.

Сама атмосфера рудника живо напоминала подрабам покинутые городские купола — вой и вонь моторов, лучи фар, что шарахались по искристым стенам темных штолен. Отъедет многоковшовая машина по транспортному уклону — мигом сгущается мрак, одолеть который маломощным нашлемным фонарикам не под силу. Чем не нижние ярусы?

Кормили «завербованных» хорошо — рыба каждый день, а по воскресеньям в меню — русская оленина. Вопрос: зачем же тогда так стараются вербовщики, хватая и свозя сюда всё новых и новых подрабов?

«А потому что понимать надо! — разговорился однажды Молчун. — Приставка „под“… Она принижающая. Есть мастера, а есть подмастерья. Есть рабы, а мы и вовсе подрабы! Мрут тут люди. Надышатся пылюки с никелем, да с серой, да с мышьяком, и — ага! На носилки мертвяка — и в отработанный штрек, хоронить. Ковш пустой породы опрокинут на покойничка — вот ему и могилка!»

…Многоковшовая взревела, и с грохотом ссыпала руду в кузов. Грузовик зашатался.

— Всё, полный! — донесся крик Коста.

Свет фар мазнул по кабине, и Браилов кивнул Вальдесу — тот скалился из кабины, прикрытой лишь сверху, толстым навесом на мощных стойках.

Дизель взревел, и Михаил выкрутил руль, разворачивая рудовоз в тесной выработке. Засверкали стены, искря мириадами мелких кристалликов, отползала по туннелю тьма, словно пугаясь фар, блестели лужи.

Пропуская самосвал, жался к стене хмурый охранник в белой каске. Обычно сторожить подрабов ссылали проштрафившихся вербовщиков — на месяц, а то и на полгода, если уж сильно согрешил…

Браилов вздрогнул — давнее желание продрало мозги морозящим сквозняком. Охранник небрежно повесил автомат на ржавый анкер крепежа, торчавший из скальной породы, и менял батарейку в рации…

«Ну, что, тварь дрожащая?..»

Михаил резко взял влево — капот грузовика, сваренный из стали в палец толщиной, буквально размазал человеческое тело. Не вставая с сиденья, «попаданец» схватил автомат — и дал задний ход.

— Коста!

Вальдес недовольно поднялся с разложенного сиденья — видать, решил подремать.

— Ну, чего еще?

Браилов молча показал оружие — черное лицо Коста посерело. Так бледнеют негры.

— Ты… что?

— Садись, давай!

— Наверх все равно не подняться! — заблажил черный. — Там всё на запорах, и стража!

— А у меня ключик есть… — мрачно улыбнулся белый. — На тридцать патронов! Ты едешь или нет⁈

— Еду, еду!

Вальдес метнулся, усаживаясь на капот самосвала. Натеки крови ужаснули его, но мусорщик сдержался, лишь облизал пересохшие губы.

— Заметем следы, хе-хе…

Браилов притормозил на месте преступления, перебросил рычажок. Дизель поднатужился, задирая кузов, и тонн десять руды, гремя и скрежеща, скрыли улики.

— Наверх!

Облегчившись, грузовик резво поднялся по уклону, до самого дробильно-сортировочного узла. Михаил остановил тяжелую машину, но мотор не глушил. Спрыгнул и вооружился, заплюхал по мелким лужам до поста охраны. Дверь — настежь…

Охранников было трое — парочка громил сидела, развалясь, на импровизированном диванчике, а третий стоя разливал самогон. Длинная очередь сняла разом всех. Браилов, чуя, как колотится сердце, отбросил свой автомат и повесил на плечо два чужих, с полными «рожками».

— «Еще немножко, еще чуть-чуть…», — пропел он шепотом.

Снял трубку телефона, мимоходом глянув на растопыренные пальцы. Не дрожат.

— Алло, подъем?

— Машинист подъемной машины Хорст!

— Алло, Хорст… — Михаил придал своему тону развязность. — Тут двое из охраны сменяются. Горизонт минус четыреста тридцать.

— Понял! Клеть готова к подъему.

— О’кей…

И завертелась, закрутилась жизнь, подчиняясь злой, но справедливой воле. На пути к свободе иногда приходится и через трупы перешагивать…

Браилов с Вальдесом напялили на себя меховые наряды охранников, еще и дохи прихватили. Выйдя наверху, оба сразу ломанулись в ангар, и вывели наружу, в темноту и холод, снегоход «Сноу кэт» — его просторная кабину вполне годилась для краткого сна. Тепла, идущего от двигателя, хватало, а морозный ветер не выстудит сквозь тройные рамы…

И никого!

«Сноу кэт», прогревшись, залопотал легкими гусеницами… И десяти секунд не оттикало, а он уже пропал в круговерти ветра и снега. В стекла шеберстела ледяная крупка, бившая со звоном, будто дробь на излете.

— А куда мы? — крикнул Вальдес, радуясь и пугаясь одновременно.

— В Финляндию! — оскалился Браилов, крепко сжимая рычаги.

— Куда⁈

— Тьфу, ты! Ну, где у вас тут хром добывают!

— А-а! — повеселел Коста. — Аномальный кратер!

— Во-во! Туда…

Изрядный обломок Луны грянулся лет триста назад в тех местах, где в «Альфе» разливались финские озера. Планетоид пробил толщу ледника и разворошил землю на километры вокруг. И с тех самых пор дно кратера не покрывалось льдом. Лишь снег укутывал вечную мерзлоту.

— Доберемся до «Аномалии», а дальше будет видно!

— Терять нам все равно нечего! — поддакнул Вальдес.

— Вот и я о том же!

Снегоход бодро катил по плоской снежной равнине, изредка вздрагивая на трещинах. А ветер старательно заметал следы…

Светящийся циферблат часов показывал полночь, когда убаюкивающий ход «Сноу кэта» вдруг оборвался резким срывом. Машина, продавив пласт снега над трещиной, сотряслась и ухнула вниз, фарами высвечивая жуткий разлом — две ледяные стены сходились клином. Упадешь — и втешешься, ломая ребра. Повиснешь, болтая ногами от боли, а ни вдохнуть, ни опереться! Минуту или две протянешь, содрогаясь от удушья, хрипя дырявыми легкими, пока сердце не разорвется…

Провизжав бампером, сыпанув ледяной стружкой, снегоход застрял.

— Медленно! — выдохнул Браилов. — Не дыша!

А тело будто само спасалось — руки в варежках вышибли верхний люк. Выпрямиться… Упор коленом в закраину люка… Вторую ногу… Толчок!

Тюком свалившись на край трещины, Михаил резво отполз на четвереньках, браня длинные полы дохи.

— Держи! — Вальдес, раскорячившись на скользком капоте, вытравил пару метров троса лебедки-самовытаскивателя, и бросил другу крюк с прикрученным проволокой анкером.

Вскочив на колени, Браилов поймал крюк и живо заработал локтями, подтаскивая канат.

— Прыгай!

Коста неуклюже оттолкнулся, но, поскользнувшись, упал, судорожно цепляясь за край ледяного обрыва.

— Руку! — сдавленно крикнул он. — Руку дай!

Михаил, слабо качая головой, отступил. Руку ему…

Нет, он прекрасно помнил, как Вальдес спас его… Вот именно, как! Слез со своего мусоровоза, да подобрал тушку «попаданца»! Вот и весь подвиг. А тут… На ледяном краю… Ему же не удержаться! Коста, идиот, потянет за собой вниз — и последняя минута жизни… Одна на двоих?

— Падаю-ю-ю-у-у… — крик оборвался ужасным шлепком.

Браилов задержал дыхание и крепко зажмурил глаза — иней уколол веки. Тяжело поднявшись, он тщательно обмотал лицо шарфом, сунул руки в карманы и побрел, шатаясь, в сторону Аномального кратера. Судя по приборам, до него какие-то километры остались. Несколько часов пути — и он в тепле… Жаль, что автомат остался в «Сноу кэте»… Ну, и ладно. Тогда надо будет угнать вездеход с «Аномалии»… Незаметно! Вернуться к трещине… Поднять «Снежного кота» — там оружие, там аптечка, сухпай…

Михаил остановился, покачиваясь под порывами ветра.

«Задубел… — проползла сонная мысль. — Устал… Отдохну — и в дорогу…»

Тяжело осев в рыхлый сугроб, что намело в ветровой тени заструга, твердого, как камень, Браилов укрылся от шквалистых порывов. Подобрал благословенные полы дохи, и согрелся. Глаза слипались…

…Его разбудила совесть. Со стоном перевалившись на колени, Михаил встал — и зашагал назад.

«И ничего Коста не втесался! — упрямо долбилось в голове. — Там же дно, сам же видел! Этот дурак на снег упал, и еще даже не замерз… Значит, что? Значит, надо вытащить! Как бегемота из болота…»

Идти против ветра было куда тяжелее. Браилов исчерпал все свои силы, пока доплелся до злополучной трещины. А крюк? Где крюк?

«Да вот же он, балда!»

Непослушными руками отвязав анкер, Михаил воткнул приспособу в лед, и дернул за веревочку, отворачивая голову. Бабахнуло до звона в ушах, зато шипастый якорь надежно вонзился в лед!

Зацепив крюк, Браилов, почти не труся, перебрался на снегоход. Протиснулся в люк, завел движок… Мотор взвыл — и зарокотал, успокоенно накаляя фары. Словно «Сноу кэт» глаза открыл. Михаил возбужденно хихикнул.

Заворчала лебедка, натягивая трос. Газку… И поможем «гусянками»…

Трос зазвенел, пропиливая ледяную кручу. Гусеницы заскрежетали, уцепились шипами — и вытянули снегоход.

— Фу-у-у! — весело выдохнул «попаданец». — Полдела сделано!

Отогнав машину до анкера, он надежно заякорил ее, и потянул трос к трещине. Ухватясь покрепче, шагнул с обрыва — канат, сплетенный из сталистых жилок, легко выдержал его вес.

— Ты вернулся… — всхлипнули в темноте.

— А как же, амиго! — бодро отозвался Браилов. — «Мы — спина к спине у мачты»! Руки-ноги целы?

— Да целы, вроде…

— Вроде… — добродушно проворчал Михаил, затягивая трос на груди Вальдеса. — Держи его, вот так, чтобы петля не распускалась, а я наверх!

Цепляться за тонкий трос в рукавицах было нелегко, но тут и до края-то… Каких-то десять метров!

«Одолею…»

Хрипя, елозя валенками по льду, Браилов перевалился-таки за край. Отпыхиваясь, поднялся на дрожащих ногах.

«Пустяки… — колотилось в голове под стук сердца. — Это совершеннейшие пустяки…»

Повизгивая, закрутилась лебедка. Едва в свете фар заморгало черное испуганное лицо, Михаил выскочил из кабины, и помог другу выбраться.

— Бегом в кабину! Грейся!

— А ты?

— А я пока трос смотаю…

Двумя минутами позже два товарища ехали рядом, в теплом снегоходе, и горланили старую пиратскую песню:

— «Мы спина к спине у мачты, против тысячи — вдвоем!»

Снегоход подпевал, суча шатунами и вызванивая поршнями…

Там же, позже

Патрульный вездеход с «Аномалии» остановился у странного сугроба — словно снеговик залег в позе эмбриона.

— Свен, лопату! — буркнул бригадир Райво. — И фары на «ближний»!

Убрав снег с головы замерзшего насмерть человека, он размотал заиндевевший шарф, и откинул капюшон.

— Ох, ты! — подивился он. — Кожа белая, как у рыбы!

— Особая примета! — потер ладоши Свен, механик-водитель. — Так с Петсамо и передали: у бежавшего… э-э… Мигеля Браилло генетический дефект — вся кожа желтовато-белого цвета…

— Я в курсе, — буркнул бригадир. — А чего второго не достали?

— А зачем? — удивился мехвод. — Мы его и так опознали, по фото — вербовщики передали из Ричмонда. Коста Вальдес, мусорщик из гильдии Лос-Анджелеса… Что нам, изо льда его вырубать? Он там завяз, как гвоздь, вбитый в доску! А снегоход мы вытащили…

— Ладно, ладно! — забрюзжал Райво, ногой пиная труп Браилло. — До чего же у него шкура мерзкая… Еще и лыбится!

Застывшая улыбка бледно-розовых губ пугала.

— Наверное, девки снились… — хихикнул Свен

Бригадир покосился на него, и резко скомандовал:

— Заводи!

Возвращаясь на базу, он поневоле вспоминал белого мертвеца с его жуткой улыбкой, и всякий раз ежился.