Десятое Блаженство

Глава 9

Суббота, 5 апреля. Утро

Туркменская АССР, Тахта-Базар

Здешняя весна походила на лето в средней полосе — всё зеленело и цвело. Порой бывало жарковато, но до истинного, изнуряющего зноя, когда горячий воздух дрожит над усохшей травой, еще далеко.

А в просторных галереях «Шейтан-Кала», вырубленных древними «рудокопами», и вовсе держалась прохлада. От удивительно прозрачного потока, журчавшего в левой выработке, накатывала влажная свежесть — сквозняк уносил ее, не позволяя оседать сыростью.

Все условия.

— Шурши, салабон, шурши! — кряхтя, подначивал Кетов. Тщательно разгребая куски песчаника, он хрипло выдыхал в напоре.

— Есть шуршать, товарищ старший сержант… — бубнил призванный, ожесточенно ковыряя завал.

Задрожал, заскакал еще один луч — шаркая, показался военврач, отлученный от земляных работ.

— Арма! — покивал он, желая погранцам не уставать.

— Барма! — почтительно ответил сержант Таганов.

Задыхаясь, я воткнул лопатку в слежавшуюся осыпь, и выпрямился. Прямо над моею головой уходили вверх волглые стены восстающей шахты — оттуда дуло.

— Етто все из-за него! — в свете фонарика блеснула серебром аккуратная бородка Вайткуса. — Из-за колодца! Монахи, видать, были не в курсе, что внизу — рудник… Как бы рудник! Ну, и выдолбили. Колодец две тыщи лет отсыревал…

— Пока не обрушился! — заключил Дворский, торопливо подходя сзади. — Глядите, что я нашел…

Мы с Ромуальдычем оба наклонились, стукаясь касками. В руках профессора подрагивала смятая полусфера величиной с чашку, скорей даже гиперболоид из увесистого металла. Причем внутренняя поверхность отсвечивала как будто осколками чистого зеркальца.

— Етта… Ну, вообще…

— Федор Дмитриевич, — шутливо фыркнул я, — вы, когда звездолет откопаете, без нас не улетайте, ладно?

— Ладно! — рассмеялся Дворский, бережно заворачивая находку в тряпицу.

— Прошли, вроде! — выкрикнул Глебский, оборачиваясь ко мне, и тыча лопаткой. — Вона!

Мой пульс участился — между завалом и потолком темнела широкая щель.

— Разгребаем, разгребаем! — заволновался Тахир Мурадович. — Осторожно только!

Дружно заширкали лопаты, а я, злоупотребляя положением «начальника экспедиции», перелез на ту сторону. В душе сразу ёкнуло — мне показалось, что на неровном каменном низу лежит мумия… Но нет.

Это была всего лишь куртка, утратившая прежнюю мягкость — хорошо выделанная кожа задубела, став жесткой, как дерево.

— Что? — глухо донеслось из-за осыпи. — Что там?

Оглядываясь, я зашарил фонарем по грубо обтесанным стенам, по раковистой поверхности скалы-целика.

— Ага…

— Ну, что, что там? — изнывали по ту сторону завала. — Миша!

— Тут никого нет! — отозвался я, продолжая осматриваться. — Куртку нашел… Планшет… А самого Ивернева нету!

— Как етто — нету? — озадаченно прогудел Ромуальдыч.

— А вот так! Нету, и всё!

— Может, под завалом? — со странной надеждой замямлил военврач.

— А чего ж? — рассудил Кетов. — Вон еще какая куча!

— Копаем! — решительно вытолкнул Дворский.

Дольше часа гребли лопаты, расшвыривая остатки завала, но мы так ничего и не нашли.

Мстислав Максимилианович Ивернев бесследно исчез.

Там же, позже

До самого вечера мы «шкрябались», по выражению Вайткуса, в галерее с протокой. Набрали целый ком намыва — от иридиевых проволочек до рениевых бляшек неизвестного назначения — но говорили только об Иверневе.

Тахир Мурадович охотно делился местными историями. Оказалось, что обитатели кишлака не зря сторонились «Шейтан- Калы» — тут издавна пропадали люди.

Замечали ли потерю бойцов древние монахи, поклонявшиеся Будде, науке не известно, зато любой житель Тахта-Базара мог вам рассказать, как однажды басмачи не досчитались своего вожака. Вышел отлить курбаши — и не вернулся. А вход-то один, и выход там же…

Исчезали дерзкие караванщики, таскавшие товар в обход таможни. Та же участь настигала уклонистов или погранцов, сдуру подавшихся в самоволку. А однажды, через пару лет после Ивернева, в той самой галерее решил заночевать старый змеелов Ашир-ата с внуком.

Их долго искали. Нашли кострище и кожаный мешок с полудохлой коброй.

— И куда делись? — зацокал языком военврач. — Никто не знает…

Мы с Ромуальдычем переглянулись. Видимо, нам одновременно явилась мысль о «Бете».

Шелепин нас не обманывал. Обещал отпустить всех попаданцев — и сдержал слово. Всё по-честному. Вот только…

Кому ведомо число тех, кто пропал здесь, но не ощутил цепкой хватки товарища Семичастного, а прижился в Сопределье? Возможно, заняв места своих «двойников»…

Взять того же Ивернева. Великая Отечественная в бета-пространстве шла с не меньшим ожесточением, чем в «Альфе». Стоит только допустить, что тамошний малолетний Слава не пережил блокаду, и вот тутошний… Я нахмурился.

Не стоит фантазировать зря, если на руках ничего, кроме смутных догадок! Наташу радовать нечем, так хоть обнадежить…

— Етта… — негромко спросил Вайткус, пришатнувшись ко мне. — Расплатился с погранцами?

— Коньяком, — ухмыльнулся я.

— Балуешь ты пограничные войска! — хихикнул Умар, опуская пульт и укладываясь на подушки.

— … Заявила, что Соединенные Штаты не намерены расходовать силы и средства за пределами своих границ, пока не будут решены внутренние проблемы страны, — бодро тараторила хорошенькая Миткова. — Премьер-министр Великобритании Тони Блэр, канцлер ФРГ Гельмут Коль и президент Франции Жак Ширак на совместном брифинге в Рамбуйе осторожно посетовали на «неполиткорректное отношение администрации США к союзникам». Синтия Даунинг в тот же день заявила, что Америка была и будет готова оказать помощь любому народу в его борьбе за свободу и демократию, но не станет поддаваться на провокации…

Я поневоле заулыбался — Всеобщее Вещание транслировало наш с Наташей видеоролик.

Гористая местность, лесистый склон… За деревьями виднеется мелкий городишко, белеет мечеть с единственным минаретом…

Ругаясь по-английски, по-итальянски, по-сербски, мужики в белых касках снимают самодеятельных актеров в роли офицеров ЮНА. «Почали са сниманьем!» — кричит бородатый режиссер. Похохатывая, «артисты погорелого театра» бросают недокуренные сигареты — и корчат зверские рожи, выкрикивая: «Ватра! Смрт муслиманима!». Целая батарея минометов, плюясь дымками, шлёт и шлёт болванки, якобы начиненные боевой химией…

— А в ночь на пятое апреля НАТО решилась на «гуманитарную интервенцию» — начала бомбардировки Югославии…

Темный экран озарялся вспышками — рвались фугасы, горели самолеты. С палуб кораблей, напуская облака подсвеченного дыма, возносились ракеты.

— В натовской операции «Союзная сила» участвует более двухсот самолетов, два авианосца и десятки кораблей рангом пониже. Цели ставятся благородные с виду — пресечь этнические чистки и предотвратить дестабилизацию региона. А чтобы достигнуть этих целей, Белграду выставили унизительный ультиматум, требуя признать независимость Словении, Хорватии, Боснии и Косова, то есть попросту развалить Социалистическую Федеративную Республику Югославия! Интересно, что Москва сдержанно отнеслась к заявлениям, прозвучавшим в Рамбуйе. Субботним утром в Кремле состоялась короткая пресс-конференция. Президент СССР, отвечая на вопрос корреспондента «Нью-Йорк таймс» о том, когда, по его мнению, «битва НАТО с Организацией Варшавского Договора перерастет в Третью Мировую войну», ответил спокойно и твердо: «Войны не будет». Западные журналисты по-всякому комментировали это заявление товарища Романова, но лишь к вечеру субботы стал понятен тот смысл, который Григорий Васильевич вкладывал в свои слова. Уже в первые часы вторжения были сбиты десятки натовских самолетов — шестнадцать истребителей-бомбардировщиков «Торнадо», более двадцати «Миражей», десять или одиннадцать палубных истребителей «Супер-Этандар», два самолета АВАКС «Нимрод», пятнадцать F-16, восемь «Си Харриер»… Очень хорошо себя показали комплексы С-300, переданные югославским ПВО буквально накануне конфликта. В боях также участвовали истребители-перехватчики «МиГ-31» из состава Южной группы войск СССР. Но самыми первыми встретили врага зенитчики советских эсминцев «Московский комсомолец» и «Симферополь», а также югославского фрегата «Ядран»…

— Молодцы! — экспрессивно воскликнул Рустам. — Врезали империалистам! Намяли по организму!

Поглядывая на экран, где остроносые корабли рассекали голубые воды Адриатики, я прислушался. На улице зафырчал мотор «уазика», а затем хлопнула дверца.

«Кого-то принесло с неофициальным визитом…»

В дом незваный гость постучался — и тут же вошел. Это был начальник погранзаставы, майор Шадрин.

— Разрешите ворваться! — громогласно испросив позволения, он со смешком выудил из портфеля тот самый коньячок, презентованный мною пограничникам. — Товарищи ученые, не хмурьтесь — не отнял, а обменял! Вы что? Десятилетняя выдержка! А его Кетов с Глебским на пару выдуют!

— А… Почему вдвоем? — нахмурился Дворский.

— Самойлов — «салабон», ему не положено, — военврач, снисходительно улыбаясь, озвучил армейские законы, — Таганов, вообще, в рот не берет…

— А товарищам сержантам и «Московская» сгодится! — посмеиваясь, заключил майор. — Тахир Мурадович, а посуда где?

— Сейчас, сейчас… — засуетился хозяин. — Несу!

Члены экспедиции переглянулись, и стали подтягиваться…

* * *

— Да-а… — затянул Шадрин после третьей. — Екедешик — странное место… Я сюда еще старлеем попал. Не верил местным басням, а пото-ом… Тахир Мурадович, ты им про старого Ашира рассказывал?

— Так точно! — пьяненьким голоском ответил военврач.

— Во-от! А в прошлом году еще одна неприятная история случилась. Моему бойцу невеста пишет: «Прощай! Выхожу замуж за Костика!» А тот — бац! — и с катушек слетел! Хватает «Калашников», и ходу. «Да я этого Костика… Да я эту сучку… Одной очередью!» Ну, мы-то сразу дорогу перекрыли — и на Кушку, и на север. Всей заставой прочесываем местность, а тут аксакал на ишаке: «Видал, говорит, вашего! К „Шейтан-Кала“ подался!» И что вы думаете? Автомат нашли, подсумки нашли, «сидор» с сухпаем… Главное, спальник камуфляжный лежит, рядышком сапоги стоят с портянками, а бойца нет! Даже собака след не взяла, да и куда бы он босиком убежал? Вот и думай… — майор посмурнел, но тут же оживился. — Слышь, Михаил Петрович! Тебе ж обратно в Израиль, правильно я понимаю?

— Правильно, — мой кивок вышел излишне резким, аж в шее отдалось.

— А чего тебе крюк такой делать? Из Ашхабада — в Москву, из Москвы — до Земли Обетованной?

— А что, — ухмыльнулся я, малость захмелев, — прямой рейс есть? Ашхабад — Тель-Авив?

— Не! — мотнул головой Шадрин, и хихикнул. — Мары — Дамаск! Я, конечно, не генерал, — поскромничал он, — но… Если надо, договорюсь, позвоню, кому надо! Короче. Завтра утром «стратега» перегоняют в Сирию, на новую базу Хмеймим. Сирийский-то президент, Базилио… Тьфу, ты! Басиль Хафезович… Ик! Он же и сам летчик! Ну, вот… Там у них международный аэропорт, а заодно и нашим «птичкам» гнездышко, хе-хе… Короче, «эмэс» с Семипалатинска-2 сначала у нас сядет, в Мары. Ему там «противокорабелок» навесят — и счастливого полета! Через Иран, через Ирак — нашим небо свободное… Ик! Ну, и тебя в Хмеймиме высадят. А там до Израиля… Всё ж рядом! Мне рассказывали, от Дамаска автобус ходит через Кунейтру — и хоть в Иерусалим, хоть в Эйлат! Ну, что? Ик! Бу-м звонить?

— Бу-м!

И высокие договаривающиеся стороны торжественно пожали руки.

Воскресенье, 6 апреля. Утро

Туркменская АССР, аэропорт «Мары-2»

Все-таки, совместное распитие спиртных напитков у русских сродни ритуалу. Собутыльники чуть ли не сродняются!

Уж не знаю, до чьих кабинетов дозвонился Шадрин, но тех, с кем пил, он не подвел — с утра за нашей экспедицией заехала знакомая «шишига», и отвезла на вертолетную площадку. «Ми-8» уже раскручивал винты, глухо свистя турбинами.

Подбежал пилот — пригибаясь, удерживая фуражку на голове — и крикнул:

— Залезайте! Почту я уже погрузил!

И мы рысцой двинулись к «вертушке», расселись в гулкой ребристой утробе. Мне было чуток неприятно — одолевала память о моей польской одиссее. Но, с другой-то стороны, хорошего в тогдашних эскападах тоже хватало. Как я тому резиденту по челюсти съездил! До сих пор приятно вспомнить…

Винтокрылая машина наклонилась — и оторвалась от земли, поднялась, закручивая пыльные вихри…

А час спустя садилась на военном аэродроме. Истребители-перехватчики почтительно выстроились с краю, словно освобождая место для серебристого «Ту-95МС», с гулом запускавшего двигуны, ворочавшего огромными винтами — лопасти скрещивались, набирая обороты. А техники заряжали барабан — цепляли шесть противокорабельных ракет Х-65СЭ. Четыре их товарки уже висели под крыльями.

К нам вразвалочку подошел пилот в комбезе, с гермошлемом под мышкой.

— Кто из вас — Михаил Петрович Гарин? — спокойно спросил он.

— Я!

Летчик улыбнулся моей армейской лихости, и представился:

— Павлыш, Юрий Алексеевич, командир «девяносто пятого». Прошу на борт!

Кивнув членам «экспедиции», он развернулся и пошагал к самолету.

— Ну, давайте! — я крепко пожал руки «провожающим».

— Етта… Увидимся, хе-хе…

— Ох, ты! — спохватился Дворский, движением плеча освобождаясь от рюкзака. Порывшись, он достал картонную коробку с артефактами, и протянул ее мне. — Держите, Миша! Вы уже и так директор НИИВ… Пора учреждать Институт Внеземных Культур!

— Спасибо…

Пряча коробку в свой рюкзак, я краснел, вспоминая «хватательный рефлекс», но Федор Дмитриевич по-своему объяснил мой румянец, пробившийся сквозь загар.

— Потянете, Миша, потянете! — засмеялся он. — А мы с Бур Бурычем еще что-нибудь с Луны вам подкинем! Ну, пока! Инночке привет!

— Обязательно, Федор Дмитриевич! Всем пока!

Я догнал Павлыша, и зашагал рядом.

— И куда мне, Юрий Алексеевич? — спросил со смирением.

— Ну, по всему «эмэсу» не слишком-то и разбежишься, — улыбнулся командир. — Там у нас две гермокабины — носовая и задняя. Заселитесь в корму. Ну, давайте! Мне сюда, вам — туда.

Командир пошагал к носу «стратега», а я — к хвосту. Под самым килем блестела остеклением кабина и торчали стволы спаренного орудия. Туда мне и дорога.

В тесном объеме задней гермокабины гостя встречал сам КОУ — командир огневых установок. Артиллерии в его хозяйстве я насчитал три спарки ГШ-23 — кормовая, верхняя задняя и нижняя задняя. Все полусферы под прицелом! Уж не знаю, как были устроены «эмэсы» в моем родимом гамма-пространстве, но здесь — так.

— Добро пожаловать! — театрально воскликнул КОУ, кругленький, лысенький и румяненький. — Занимаете место оператора. А сейча-ас… Музыка, туш! — он вручил мне металлический сосуд с герметичной крышкой.

— А… это что?

— Это? — засветился КОУ. — Это как бы писсуар! Заполняется вручную, путем поднесения к соответствующему органу. Объем — один литр, поэтому хлебайте жидкости поменьше, а то не влезет!

— Большое вам человеческое… — пробормотал я, усаживаясь. Спинка сиденья и чашка с парашютом стыковались под углом девяносто градусов — не особо развалишься. Военщина…

Борта и потолок кабины покрывала зеленая ткань вроде лавсана, прятавшая войлок. Ну, это в тех местах, где не переплетались шланги, трубы и кабеля. Я сидел пониже, рядом с люком в днище, а выше выпирала чашка сиденья КОУ — чуток виднелся его попенгаген и парашют.

— О, разбегаемся… — пробормотал лысый. — Слышь? Ты бы уперся нижней конечностью в порожек шпангоута, а верхними хватайся за трубы подачи воздуха!

Я послушался совета, и спросил:

— Трясет?

— О! — радостно донеслось сверху. — Скачешь, как мячик!

«Девяносто пятый» с ревом пронесся по взлетной, и я перестал чувствовать себя ковбоем на родео. Лишь вибрация гуляла по фюзеляжу — турбовинтовые скручивали воздух, вытягивая «эмэс» на высоту. В двух круглых блистерах по бортам невинно голубело небо.

«Пять минут, — облегченно улыбнулся я. — Полет нормальный!»

Тот же день, позже

Белград, Дединье

Сирены воздушной тревоги выли, не переставая, но их тоскливый надрыв странно успокаивал Гирина, даруя надежду.

На улицах стало безлюдно — опасность и страх, да сноровистые волонтеры увели толпы народа в убежища. Движение тоже замерло, лишь изредка шмыгали лихие такси или взревывали бронетранспортеры, качая рептильными передками.

— Вот и хорошо… — ронял Иван в напряге, выруливая. — Вот и славно…

Черная «Волга» гнала под сто тридцать, машину с визгом заносило на перекрестках, но атташе упрямо стискивал зубы. Он должен успеть! Должен! Иначе…

Гирин зарычал, отмахиваясь от гнусных мыслей. Милиционер в стального цвета пилотке да в смешных белых нарукавниках попытался было затормозить нарушителя, но вовремя разглядел дипломатические номера. И отдал честь промчавшемуся авто.

Выехав на широкий проспект, Иван рискнул глянуть в небо. В синеве шел бой — набрякшие бомбами «Торнадо» вяло увертывались от злющих «МиГов». С грохотом, по-над самыми крышами, пронесся редкий зверь — «Ягуар». Пара сброшенных бомб пролетела по дуге и вломилась в витрину трехэтажного дома. Что там за магазин был, Гирин не разглядел, выжимая акселератор.

Успел! Сдвоенным взрывом толкнуло твердь земную — первый этаж дома вспучился, выбрасывая клокочущий огонь, и стены, балконы, крыша с трубами — всё осело, размолачиваясь в прах. Пыль всклубилась, мешаясь с дымом.

Давешний «Ягуар» вернулся, перелетая улицу в обратном направлении, но что-то драной кошке поплохело — за истребителем-бомбардировщиком тянулся белесый шлейф парящего керосина. Полыхнуло…

— Ч-че-ерт… — заскулил Гирин, вжимая голову в плечи.

Чудилось, подбитый «Ягуар», кутавшийся в копотные полотнища огня, падает прямо на «Волгу»! И какой же он здоровенный…

Пронесло! Самолет грянулся сзади, закувыркался по проспекту, швыряясь скрученным металлом, полыхая и клубясь жирной гарью.

В открытое окно доносилось тяжкое буханье взрывов, надсадный стон форсажа. Мельком Иван приметил тоненькую фигурку на крутом изгибе крыши — парень или девушка мостили трубу ПЗРК на узком плече. Выхлоп! Ракетка, расправив стабилизаторы, скользнула к цели, факелом выписывая белесый прочерк.

«Близко уже… — успокаивал себя атташе. — Совсем близко…»

Под колеса лег асфальт престижного района Дединье, тихого местечка, застроенного виллами, да коттеджами. Нашествие и сюда дотянулось — пылала резиденция испанского посла. Пожар бушевал за останцами стен, сжирая все, что могло гореть.

Задыхаясь, Гирин высматривал «свой» особнячок. Как же Настенька радовалась этому, пусть временному, но дому! Как носилась, наводя уют — стелила ковры, вешала шторы… А Макс гордо заводил газонокосилку, и стриг густую траву за решетчатой оградой…

Сердце сжалось в томительном ужасе — крыши нет, и валит дым… Да нет же, нет! Это у соседей! А их самих вторую неделю нет дома — свалили, как только запахло боевыми действиями…

«Волга» резко затормозила у кованых ворот, и Гирин буквально катапультировался с места водителя. Толкнув вычурную калитку, пробежал меж пышных розовых кустов — и ворвался в холл.

— Настя! — заорал Иван. — Настенька! Макс!

А в ответ — тишина…

— Да что же это…

«Молчать! Не скулить!»

Глубоко дыша, успокаивая бухающее сердце, что гоняло горячую кровь, пенившуюся адреналином, атташе вытолкнул:

— Вот же ж дурак…

Сорвавшись с места, он кинулся во двор. С неба слетал треугольный «Мираж», у кромок его крыльев строчили авиапушки, но выстрелы гасли в турбореактивном реве. Зато часто лопались тридцатимиллиметровые снарядики, вскручивая вихорьки из песка и злаков.

— Вре-ешь… Не возьме-ешь…

Гирин ссыпался по ступенькам в подвал, рванул на себя тяжелую стальную дверь, пупырчатую из-за рядов заклепок, и юркнул внутрь, чуть дыша. Горячие осколки продолбили по створке, но это уже не имело значения.

Они были здесь.

— Ваня! — Настя бросилась навстречу капразу, почти касаясь растрепанными волосами низкого потолка. Обняла, запричитала: — Ванечка… Ванечка…

— Все нормально… — слабо выговорил Иван, чувствуя, как с души сливается жгучий свинец тревог.

— Папка! — заныл «Иваныч», цепляясь за отца сбоку.

— Всё хорошо…

Гирин даже не стал выговаривать Максиму, чтобы тот не хныкал, а просто притиснул сына за плечи.

— Ваня…

— Настенька…

— Папка…

Тот же день, позже

Над Ионическим морем

Сиденье оператора сдвигалось по рельсикам от борта к борту. Я подложил спасжилет, и кое-как устроился. Мы пересекли Иран, миновали невидимую границу Ирака. Внизу блеснула ленточка Евфрата. Скоро сходить…

И тут запищал интерком, или как эта штука у летунов называется… СПУ.

— Да, товарищ командир… Слушаюсь… Эй, оператор!

— Чего вам, мистер Коу? — отозвался я.

— Хех! Командир передал — посадка в Хмеймиме отменяется! Приказано облегчиться над Адриатикой!

— Авианосец потопить?

— Соображаешь! — поерзав, лысый поинтересовался: — А это правда, что у тебя… Ну, что ты «Б-52» завалил?

— Мы их вдвоем завалили, — проворчал я. — Проявили массовый героизм…

— Их? Там что, два бомбовоза было?

— Три, но один — это не мы.

— Здо-орово… Меня, кстати, Гошей кличут.

— А меня — Мишей.

«Пять часов — полет нормальный…»

* * *

Понятия не имею, что творилось в передней кабине, где и командир с помощником, и штурманы, и бортинженер. Это они связывались с «советским АВАКСом» — «Ильюшиным» А-100. Они наводили и запускали ракеты. Я только спиной ощущал легкие содрогания корпуса, когда Х-65 покидала барабан, как револьверная пуля убойного калибра.

«Эмэс» летел на высоте в двенадцать километров, и вся ракетная стая потихоньку обгоняла самолет, снижаясь. Противокорабелки понесутся над самой водой, прячась от радаров. Потом они снова наберут высоту, выискивая «заказанный» корабль. И найдут.

Не помню уже, что я спросил у Гоши, но только он меня поправил со сдержанным превосходством военного:

— Не «икс», и не «экс», а «ха»! По-русски, а не по-ихнему. «Ха-шестьдесят пять»! Долбанет так, что мало не покажется…

Мы выпустили ракеты над Ионическим морем, и развернулись на север. Пролетев над Албанией, получили приятную весточку: четыре «шестьдесят пятых», которые «ха», вошли в борт авианосцу «Фош», вздыбив палубу и снеся «остров». Пятую ракетку французы доконали-таки, зато шестая пробила по эсминцу «Курбэ».

— Нормально! — заценил я.

— Не совсем… — буркнул Гоша, и забубнил, чуть ли не глодая усик микрофона: — Товарищ командир! Вижу четыре штурмовика «Супер-Этандар»! Предполагаю, с «Фоша». Заходят нам в хвост! Да… Да… Есть!

КОУ возбужденно защелкал тумблерами.

— Тяжело в учении, легко в бою… — бормотал он, ворочая кормовую турель, и пробуждая к жизни еще две задних спарки — верхнюю и нижнюю.

— А мне что делать? — поинтересовался я.

— Наблюдай, — буркнул Гоша. — Потом опишешь мои подвиги в газете «Красная звезда»… Может, и мне медаль дадут… Посмертно! Хо-хо…

«Супер-Этандары» подлетали издалека, и напали первыми — выпустили ракеты «воздух-воздух».

— «Мажики»! — рявкнул КОУ. — Вот же ж, гадство…

Один «Мажик» угодил в правый двигатель, второй — в левый. «Стратег» вздрогнул, кренясь то в одну, то в другую сторону.

Загрохотала кормовая спарка, развернулась нижняя — я четко видел трассеры, выпущенные из-под фюзеляжа. Крайний французский штурмовик вспух огненным облачком, и рассеялся запчастями.

— Есть!

По корпусу прошел резкий стук — заработала верхняя турель. Еще один «Супер-Этандар» закувыркался вниз. А потом с грохотом вышибло лист остекления гермокабины, расколотый мелкокалиберными снарядами, и воздух с ревом улетучился.

— Маску… — прохрипел Гоша. — Кислородную… Миша!

— Да! — ответил я невпопад, натягивая «намордник». Живительный газ омыл легкие, мигом проясняя сознание.

— Смени… меня… — КОУ застонал, и выматерился шепотом. — Задели… Руку задело… Я покажу, как и что…

— Давай, перевяжу!

— Я сам… Да лезь ты скорее! Там еще два гада!

Мы с трудом поменялись, и я уселся на место стрелка. Воздух, обтекавший самолет, густо ревел, свистя в осколках бронестекла, глаза слезились, а французские штурмовики будто покачивались в прицеле. Я выпустил две очереди, крест-накрест. «Супер-Этандар» вильнул, уходя с линии огня — и попался. Сначала ему сорвало обтекатель воздухозаборника, а затем раскрошило фонарь кабины.

— Есть!

Пилот успел покинуть самолет, вот только я не разделял принципов гуманизма — расстрелял катапультное кресло, ошметки так и брызнули.

Оставшийся штурмовик выпустил ракету, и свалился на крыло, пытаясь уйти. Ага, щаз-з! Боезапаса мне хватало…

Две очереди прошли мимо, зато третья полоснула по всему фюзеляжу «Супер-Этандара», от киля к острому носу.

— Готов! — выдохнул я.

— Ответь, — хрипло выдавил Гоша. — Слышь?

А до меня только сейчас дошло, откуда доносится настойчивый голос — из переговорного устройства.

— Да! — вытолкнул я.

— Гош? — озадачился незнакомый голос.

— Гоша ранен, перевязывается.

— Понятно… Тогда слушай внимательно, товарищ пассажир! — тон говорящего звучал расстроенно и жестко. — Командир тоже ранен. Приказано немедленно покинуть самолет! Исполнять!

— Есть, — буркнул я. — Гош!

— Я всё слышал… Это помощник командира. Бери мой парашют, я твой надену…

— А им как выпрыгивать? — повесив рюкзак спереди, я тулил парашют за спину.

— Кверху каком… Пересядут на транспортер…

— Да я серьезно!

— А я чё? Там транспортер между седушек! Сели, да поехали, прям к носовой стойке шасси… Люк откроют — и прыг, прыг, прыг…

— Готовы? — скрипнуло СПУ.

— Так точно! — ответил я.

— Покидаете самолет первыми! Ровно… через три минуты. Высота — четыре километра! Внизу — Черногория! Если нас разнесет далеко, пробирайтесь к Которской бухте! Все ясно?

— Так точно!

— Исполнять!

— Есть!

Оттикало три минуты. Гоша, кряхтя и ругаясь, здоровой рукой открыл нижний люк.

— Я пошел… И ты, чтоб сразу!

— Да понял, понял…

КОУ исчез в люке, его отнесло воздушным потоком, а следом подхватило и меня. Огромный самолет удалялся, два двигателя горели, вытягивая траурные шлейфы… А вот и экипаж посыпался… Один… Двое… Трое… Четверо…

Воздух бил в лицо, пугая не высотой даже, а своей ощутимой плотностью. Ниже распух Гошин парашют. Моя очередь…

Купол рванул меня вверх — и все сразу стихло. Бессильно обвисая в ремнях, я плавно опускался к земле, похожей на интерактивную карту, а серебристый «девяносто пятый» еле виднелся, удаляясь. Крошечный самолетик заворачивал к морю — грязные черные шлейфы выгибались широкой дугой.

Тот же день, позже

Над Адриатическим морем

Павлыш сгрыз сразу три таблетки болеутоляющего. Много нельзя, конечно, побочка очень вредная, но ему бояться больше нечего. Отбоялся. Отжил…

«Еще нет… — всплыла мысль в потоке сознания. Не утешая, отмечая лишь грустную истину. — Колька-дурачок чуть на руках не утащил… — почти с нежностью подумал он. — А я что? Я будто против, или капризничаю… Просто… С такими ранами долго не живут. Сбросить мою тушку с парашютом? Да легко! Истеку кровью еще в воздухе. Пришлось бы могилу копать… А так… Хоть смысл есть».

Он то ли оправдывался, то ли убеждал себя.

Юрий Алексеевич осторожно вдохнул. Рваная плоть отозвалась резью. Забавно… Колян спускался вниз последним, глядел, выворачивая шею, а глаза как у брошенной собаки… А ему каково? Ох, и тошно было, тошнее некуда! Не хотелось даже думать о близящейся смерти, а сейчас…

Павлыш прислушался к израненному телу.

Как будто одолел себя, вылупился заново из куколки. Лекарство притупило боль, ну и ладно… Можно сказать, что за свою скорую гибель он отомстил заранее, потопив «Фош»! О, кстати…

Сжав зубы, постанывая, Павлыш утопил пару клавиш, неприязненно посматривая на пробоины — набегающий воздух пронзительно зудел.

— «Халзан» вызывает «Сокола», — как мог громче выговорил он, чувствуя испарину на лбу.

«О, живой еще… Мертвые не потеют…»

— Юр… — глухо донесся голос командира А-100. — Может…

— Не может, Тимур, — мягко ответил Юрий Алексеевич. — Печенка — в фарш, ног не чую, третье полотенце кровь впитало! Боюсь, не успею. А тогда точно — зря… Курс как?

— Не меняется, Юр. Дрейфует помаленьку.

— Понятно… Ракеты, которые в подвесах были, я сбросил. Самому не нацелить, а лишний груз — зачем? И так еле-еле удерживаю машину, высоту теряю… Ты вот что… Сообщи нашим, чтобы моих нашли. Они должны быть где-то к востоку от Скадарского озера… Да, и пусть бы югославы всех наградили! О, кстати… Там у меня пассажир был, в задней гермокабине. Михаил Гарин. Запиши! Михаил Петрович, кажется… Он вместе с Гошей отбил атаку штурмовиков. Чернов два «Супер-Этандара» опустил, и Гарин — два… Записал?

— Да, Юр.

— Ну, и ладно. А то говорить больновато… Ты… это… выпей за меня сегодня, хе-хе…

— Юр!

Павлыш молча отключил связь. Больше она ему не нужна — силуэт авианосца четко обрисовался на горизонте. «Куин Элизабет» шел малым ходом, держа курс на юго-запад.

— Ну, вот… — шевельнул пилот бескровными губами. — Дотерпел…

«Эмэс» охотно свалился в пике.

С палубы авианосца взлетел «Харриер», пошел набирать высоту, но это уже не страшно — с неба падает больше ста тонн, а если еще и горючее прибавить, то все сто двадцать! Чем ты их затормозишь? Пушечками? Ракеточками? Ну-ну…

Утратив страхи, Юрий Алексеевич сипло, клекочуще рассмеялся. Крикнул громко и ясно:

— Иду на таран!

В голове бились последние мысли — о Галочке, о даче — кто сейчас теще огород вскопает?.. Мелькнули сравнения — ироничное, с Азраилом, ангелом смерти, и немного пафосное — с Гастелло. Павлыш заспорил с собой, не желая примазываться к славе героя, но вышел срок…

Левое крыло отвалилось в падении, и самолет врезался в палубу британского авианосца, с чудовищным грохотом руша ангары, отсеки и ярусы, опрокидывая надстройку, распарывая днище! Сталь свивалась с дюралем, авиационный керосин сгорал с корабельной соляркой — и возносилась к небесам душа, отданная за други своя.