Детектив Замка Хэльдиборн (Сказки про домовых)

Сказки Старой Липы

Теплый августовский вечер, когда жара уже спала, но Солнце еще стоит над горизонтом и ласкает мир теплыми лучами, едва начался. Наступает блаженное время, когда дневные обязанности, возложенные на домовых Замка Хэльдиборн, уже закончены, а ночные заботы еще далеко впереди. Коровы и другой скот вернулись с пастбища, напоены и размещены в хлевах и стойлах, лошадям задан корм, ужин для Хозяев готов и вот-вот будет подан к столу, а дети, весь день игравшие у воды приусадебного пруда, в целости и сохранности (и почти без синяков) возвращены в свои комнаты, где сданы под наблюдение книжкам, куклам, солдатикам и другим игрушкам.

Есть теперь пара часов, чтобы собраться всем вместе, отдохнуть и поболтать «обо всем», не отвлекаясь на шишку, возникшую в результате схватки не деревянных мечах между задиристым Воиком и флегматичным Думриком, или на визг юной леди Идеалики, которая, соблазненная заманчивым видом плодов жгучего красного перца и поддавшись на уговоры старшей сестры — леди Игралики («Попробуй, Делика! Посмотри — какой красный! Наверняка — очень сладкий! Как земляника!») откусила сразу большущий кусок…

И вот, на отполированных до блеска корнях Старой Липы, благосклонно шуршащей на теплом ветерке густой листвой, словно на лавочках, расселись: домовой-хранитель Кром-Кубош со своей супругой — берегиней Флорентикой (на коленках у которой примостилась совсем крохотная дочка — Милика-Тилика), младшие домовые — Кыр-Кыш, Пыр-Пыш и Топ-Тош. А чуть выше — на широкой ветке под Старым Скворечником (из отверстия в котором подозрительно-настороженно косит черным глазом Отец-Скворец) вальяжно разлегся, свесив вниз пушистый полосатый хвост, Барсбик — Любимый Хозяйский Кот.

По древней традиции, о делах в этот предвечерний час говорить не положено — он предназначен для развлечений и легкой беседы. Вот и сейчас, сладко потянувшись и ласково улыбнувшись дочке, Флорентика фон Ист-Лимес де Роз, на правах любимицы, спросила Старую Липу:

— «Тетушка! Как Вы полагаете — о чем стоит поговорить нам сегодня?»

— «Милая! Ну что ты спрашиваешь?» — добродушно проворчала Липа: «Ты же прекрасно знаешь… Сегодня пятничный вечер — время сказок! У меня их накопилось уже немало за 500 лет, но коллекция еще далеко не полна… Порадуйте старую тетку! Я знаю — у вас у всех в запасе еще много удивительных и поучительных историй!»

— «Да! Да! Флорентика, расскажи нам какую-нибудь новую сказку! Из Колледжа «Волшебников-за-Печкой»! — дружно поддержали младшие домовые, просительно заглядывая в глаза супруге своего старшего брата.

— «Хорошо! Но, чур, с условием!» — вновь улыбнулась берегиня: «Каждый из вас тоже расскажет сегодня тете-Липе по одной сказке!»

— «Мы новых сказок не знаем!» — переглянувшись с братьями-близнецами, насупил бровки Кыр-Кыш: «Мы молодые еще! Всё что знали — уже пересказали!»

— «Мурр! А я согласен!» — отозвался сверху Барсбик: «Я как раз вспомнил одну замечательную и поучительную историю!»

— «Ну и я, пожалуй, что-нибудь расскажу сегодня, дорогая!» — Кром-Кубош, сидящий у ног своей жены, нежно взял ее руку и приложил к своим губам тонкие пальчики: «Ты начинай, а мы — продолжим!»

— «Ну-с, хорошо, милые мои…» — бархатный голосок Флорентики заставил слушателей замереть в сладостном ожидании: «Первая сказка сегодня будет про Бесполезные Волшебные Вещи»…

Может быть давно, а может — и не очень, учились в нашем колледже «Волшебников-за-Печкой» три юные подруги — берегини… Все они были из древних волшебных родов и имена у каждой были длинные и пышные, да такие, что полностью выговорить их меньше чем за минуту не получалось даже скороговоркой. Поэтому учителя называли их по первым слогам имен. И, надо сказать, берегини не обижались — им самим нравилась простота и краткость. Итак, звали их Мин, Лин и Тин.

Учились девочки прилежно, уроки не прогуливали, над старыми профессорами не подшучивали и, поэтому, учителя их тоже любили и отличали перед другими. Одно только не нравилось преподавателям: все три подруги были страшно недоверчивы и упрямы, ничего не хотели принимать на веру — и требовали заново доказывать любую волшебную теорему и аксиому, хоть уже всем тысячу лет как известную.

Вот, как-то раз, старый и мудрый профессор кафедры Полезного Волшебства, достопочтенный Мегахмырь Фисташский (из гномов он был, кстати), стоя перед напряженно скрипящими перьями колибри ученицами, почесывая длинный нос волшебной палочкой, хорошо поставленным голосом и очень гордо провозгласил древнюю аксиому, которую ввел в волшебный оборот еще классик древней магии — Плафон Айфонский:

«Нет на свете ни одной волшебной вещи, которую хороший человек не мог бы использовать во благо себе и без вреда для окружающих».

Едва он успел изречь последний слог аксиомы, как руки всех трех отличниц (Мин, Лин и Тин, конечно же, прилежно сидели в самом первом ряду аудитории, располагавшейся за Большой Главной Печью императорской дворцовой пекарни), дрожа от нетерпения, взлетели вверх, а губы еле сдерживали стремившиеся сорваться с языка вопросы.

Взглянув на девочек поверх сдвинутых на самый кончик носа очков, мессир Мегахмырь заколебался было: давать слово этим трем спорщицам, или, может, сделать вид, что не заметил их порыва? Но, посмотрев пару мгновений на то, как отчаянно вертятся ученицы на своих местах — словно жужелицу проглотили, сжалился и махнул палочкой в их сторону:

«Что Вы опять хотите спросить, Мин-Лин-Тин?? Опять будете спорить и требовать доказательств, конечно же? Но классическое доказательство аксиомы очень долгое… Изучается во втором семестре адъюнктуры и мне пришлось бы потратить много часов, чтобы воспроизвести его перед вами, девочки! Но тогда я не смогу прочитать вам свои сегодняшние лекции! Давайте сделаем так: после уроков втроем приходите в мою лабораторию и я предложу вам некое задание, выполнив которое, вы сможете убедиться в правоте мудреца Плафона! Хорошо?!»

Так и сделали. Едва закончились обычные ночные уроки (занятия в Колледже конечно же, велись по ночам) к зевающему во весь огромный гномий рот Мегахмырю постучались все три подружки. Старый волшебник указал им на три табуретки перед заставленным всякой всячиной лабораторным столом, за которым восседал сам в высоком кожаном кресле и кивнул — «Говорите!»

— «Достопочтенный профессор!» — первой начала бойкая и хозяйственная Мин: «Я не сомневаюсь в глубокой мудрости Плафона, но ведь он вывел свою аксиому очень-очень давно, еще до создания первой Доменной печи. С тех пор ведь все изменилось — и в магии тоже…»

— «Да-да!» — перебила ее всезнайка Лин: «В мире появилось множество вредных волшебных вещей, прямо-таки ужасных, например — летающие повозки с огненными бомбами…»

— «И разве можно эти вещи использовать во благо себе и без вреда для других?» — добавила, с сомнением покачивая головкой самая красивая из девочек — Тин.

«Юные берегини!» — мудрый гном лукаво улыбнулся в ответ: «Ну, подумайте сами — как может волшебная вещь быть однозначно вредной? Или однозначно полезной? Ведь если ее создает любое существо — человек ли, гном ли, домовой, или эльф какой-нибудь… да пусть даже демон из Нижних Миров (тут профессор суеверно-опасливо швырнул за спину через левое плечо щепотку соли), то в ней обязательно окажутся свойственные им противоположные начала — Добро и Зло. Где-то будет больше одного, где-то — другого. Но другая составляющая тоже будет присутствовать непременно! А, значит, при определенном подходе, каждую вещь можно использовать как во зло, так и во благо… Вот возьмите ту же летающую повозку — с нее можно кидать огненные шары, а можно перелететь бурное море, чтобы спасти терпящих бедствие путешественников… Или вот меч-кладенец — вещь, предназначенная для войны и боя… Если он окажется в руках у разбойника — то с его помощью будет твориться гнусное насилие. А если меч достанется благородному рыцарю — то под защитой того же самого клинка процветут справедливость и порядок… А теперь возьмем полезную вещь — Рог Изобилия: ну да, из него, стоит только пожелать, посыплется вкусная пища и сладкие напитки. Но достанься Рог Изобилия человеку, склонному к лени и безделью — и ничего хорошего от Рога не будет — его хозяин превратится в ленивую свинью в человеческом облике и, скорее всего, в конце концов, умрет от пьянства или обжорства».

— «Но, мессир» — нахмурила лобик Лин: «Пусть так! Но, разве нет просто бесполезных вещей? Таких, с помощью которых невозможно сделать ничего полезного?»

— «Ага! Вот для этого я вас к себе, мои юные леди, и позвал!» — удовлетворенно усмехнулся Мегахмырь: «Ваш старый профессор хорошо подготовился к визиту и заранее придумал любопытную задачку, которую и предлагает вам решить! Вам будет интересно! Пусть каждая из вас проведет опыт — попытается лично опровергнуть аксиому Плафона Айфонского! И, как в каждой задачке, я выдвину определенные условия, которые вы должны строго соблюдать! Согласны?»

— «Согласны!» — хором ответили заинтересованные берегини.

— «Ну, тогда слушайте и запоминайте! Каждой из вас, тайком от подружек, надлежит придумать и создать волшебный предмет, который, на ваш взгляд, никому не сможет принести пользы. Ни-ко-му! Ни владельцу, ни окружающим! А потом мы вместе полетим на открывшуюся на днях Волшебную Тютинграфскую Ярмарку, которую, как вы, конечно же, знаете, посещает множество волшебников всех племен и народов — от гномов и домовиков до людей и, даже, иной раз, небесных ангелов. Там они обмениваются знаниями и умениями, покупают приглянувшиеся волшебные артефакты. Так вот: вы должны выставить изготовленные вами Бесполезные Волшебные Вещи на продажу. Но продать их вы сможете только при том условии, что покупатель использует их именно так, как указано в аксиоме великого Плафона: себе на пользу, окружающим — не во вред! Если за одну торговую ночь — с раннего вечера до позднего утра — на изготовленный вами предмет так и не найдется покупателя, я признаю себя побежденным и объявлю об этом на весь колледж! Если же покупатель объявится…. (тут профессор лукаво подмигнул девочкам), то вы поклянетесь мне до самого конца обучения не ставить под сомнение аксиомы наших великих древних учителей!»

Некоторое время все помолчали. Мегахмырь пристально рассматривал своих учениц, надеясь угадать — решатся ли они принять вызов? Впрочем, если у него и были какие-нибудь сомнения, то они быстро развеялись.

«Мессир!» — первой опомнилась практичная Мин: «Но ведь создать серьезный волшебный артефакт совсем не просто! А у нас еще маловато опыта и навыков! Вы нам чем-нибудь поможете?»

— «Конечно же, помогу! Я помогу изготовить то, что вы придумаете! И моя лаборатория, и оборудование, что в ней находится, и я сам — всё будет в вашем распоряжении! Но, еще раз повторю, ПРИДУМАТЬ Бесполезную Волшебную Вещь каждая из вас должна лично. И хранить свой замысел в тайне до того самого часа, пока предмет не будет выложен на прилавок моей лавки в Тютинграфе! Иначе задача будет считаться проваленной».

Луна вставала над трубой Главной Печки императорских пекарен неделю за неделей, а артефакты, над изготовлением которых трудились подруги, все еще не были готовы. Все остальные ученики, конечно же, сразу узнали про условие, которое поставил сестричкам Мегахмырь. Как? Никто из администрации колледжа не мог этого понять! Но я намекну Вам, мои милые слушатели, что в стене лаборатории старика-профессора была ма-а-аленькая щелка, через которую студенты и студентки перед экзаменами запускали внутрь специально обученную муху — чтобы та, покружившись над столом маститого ученого, подсмотрела и запомнила — как выглядят подготовленные им волшебные экзаменационные билеты. И потом, допросив муху, нерадивые домовые, предпочитавшие вместо скучных лекций и семинарских занятий скакать по ночам на метлах и в чугунках по крышам столичных домов, заучивали те самые билеты, на которых муха оставляла крохотные, чуть заметные глазу черные точки, разглядеть которые подслеповатый Мегахмырь был не в состоянии.

Старик страшно удивлялся каждый раз, когда, совершенно для него неожиданно, злостные прогульщики и недотёпы без запинки отвечали на самые сложные экзаменационные вопросы… Что он только не придумывал! Кого только не заподозрил! Сначала выгнал свою любимую сову, потом — ручную мышь, за тем опутал всю комнату невидимыми нитями волшебной сигнализации! Все — без толку! Под конец специально нанял какое-то городское привидение, чтобы охраняло его сны, так как подумал, что хитрецы-студенты ловят его дух в сновидениях и выпытывают нужные им сведения… Понятное дело — без толку…

Вот и теперь, крохотная мушка, почти беззвучно покружившись над лабораторным столом, все подслушала, записала задними лапками на полупрозрачных крылышках и улетела на доклад…

Ну ладно, муха-мухой, а вернемся к МинЛинТин! Подружек как подменили! Они почти не разговаривали друг с другом (и с остальными студентами и студентками — тоже). Днями и ночами пропадали в лабораториях и библиотеках, и в общей столовой, случалось, засыпали прямо за столом, уронив в тарелку прелестные головки. Но всякий труд, рано или поздно, вознаграждается! Одним прекрасным весенним вечером все три берегини одновременно выбежали из-за Учительской Печки с радостными лицами — и каждая сжимала в руках загадочный пакетик, завернутый в плотную волшебную ткань, сотканную из паутины шелкопряда и опечатанную Магической Печатью Колледжа. А за девочками вышел, на ходу отдавая указание запрягать в воздушную коляску тройку Эфирных Духов, серьезный и задумчивый Мегахмырь Фисташский.

Едва начало смеркаться, как весь Колледж, собравшись на дворцовой площади (ради такого случая надежно усыпили всю прислугу и работников пекарен), провожал улетавших на Волшебную Ярмарку путников! Студенты и студентки, преподаватели и классные дамы — все бились об заклад: кто победит? Старики, конечно же, горой стояли за Мегахмыря, лукаво ухмыляясь: «Ну, как способны крошечные девочки-берегини придумать что-нибудь, чего не знал бы великий волшебник?» Но их ученики не сдавались, отвечая: «Разве может старый, замшелый гном тягаться с юными талантливыми домовихами?» Проводив коляску, все разошлись по своим делам, с нетерпением ожидая утра… Полетим же и мы вслед за Профессором и его ученицами на Великую Волшебную Ярмарку!

На ярмарке, как всегда, в ту ночь было людно, гномно, эльфно, домовитно — в общем — волшебно! Лавка Мегахмыря — волшебника известного и уважаемого (еще бы! ведь у него некогда учился едва ли не каждый третий гном или домовой!) располагалась прямо на центральной торговой площади и в ней всегда толпились посетители. Каким то образом и тут уже всем было известно, что именно сегодня прибудут давно ожидаемые Бесполезные Волшебные Вещи и их хозяйки! Так что смущенным девочкам пришлось презентовать свои изобретения при большом стечении народа — на глазах у всех выкладывая их на прилавок.

Первой выступила спокойная и уравновешенная Мин: подавив волнение, она скромно поправила прическу, одернула платьице и, разворачивая волшебную ткань, громко объявила:

— «Уважаемые зрители и покупатели! Я представляю вашему вниманию моё Совершенно Бесполезное Волшебное Изобретение — Вечно Пустой Кошелёк! (Девочка продемонстрировала зрителям довольно объемистый мягкий кошель, затейливо вышитый мелким бисером и с серебряной застежкой сверху). Этот кошель замечателен тем, что сколько бы в него не клали денег (любых: медных, серебряных, золотых, или даже каменных, бумажных или костяных), они сразу исчезнут навсегда! Никто и никогда не сможет их извлечь из этого кошеля никаким способом! Каждый может убедиться в этом! Если кто-то сомневается — испытывайте! Пожалуйста! Все убедились?

А теперь, пусть тот из вас, кто сможет доказать, что этот кошелек ему нужен и с его помощью он сможет принести себе пользу, не повредив при этом никому из окружающих — пусть купит его у меня! Один золотой — и кошель ваш!»

— «Вот это задачка!» — шептались посетители: «Кому нужен такой бесполезный кошель? Вот если бы этот кошелек можно было подсунуть кому-нибудь, чтобы потом посмеяться над простофилей, засунувшим в него свои деньги — другое дело! Но ведь это навредит несчастному и поставленное условие не будет выполнено!»

Глядя на гордо улыбавшуюся Мин, решилась выставить свой товар и вторая берегиня — умница Лин:

— «Мудрейшие волшебники и волшебницы! Я приготовила для вас другой товар: Шляпу Глупости и Легкомыслия! Она обладает необычными свойствами: тот человек, который ее наденет, станет глупей и легкомысленней ровно настолько, насколько он до того был умен и серьезен! То есть, если шляпу напялит заведомый глупец и ветреник, то она ему нисколько не повредит (хуже ему не будет!), но и пользы никакой не принесет! Но мудрец в этой шляпе мгновенно превратится в полного болвана, а серьезный человек — в чрезвычайно легкомысленного и безответственного разгильдяя!

Кому из вас нужна такая шляпа для себя? Кому она пригодится так, чтобы принесла пользу и не повредила окружающим? Дарить эту шляпу с целью посмеяться над каким-нибудь несчастным нельзя — это принесет ему вред! Итак, я жду — всего один золотой и подробное обоснование — и шляпа ваша!»

«Еще сложнее условие!» — снова зашумели гости: «Как найти среди волшебников (и не только) того, кто согласился бы сам надеть такую шляпу?».

А тут и романтичная красавица Тин выступила вперед:

— «Досточтимые дамы и господа!» — тихим голоском проворковала она: «Мой товар, как мне кажется, вы тоже оцените по достоинству. Я сама, как ни думала, не могла найти ему такого применения, чтобы он не повредил владельцу… Ибо это — Амулет Несчастной Любви! (Тин на вытянутой руке выставила на всеобщее обозрение толстую стальную цепочку с крупным камнем-кулоном идеально черного цвета). Тот, кто оденет его на свою шею, будет несчастен в любви всегда — каким бы красивым, умным, добрым или богатым он ни был! Кто из вас готов надеть мой амулет всего за один золотой? Кто докажет, что амулет не принесет вреда ни ему, ни кому бы то ни было, а, наоборот, станет полезен?»

Полная тишина повисла в лавке… Даже муха (ну да, та самая муха! Неужели вы думаете, что нам — остальным студентам «Колледжа Волшебников-за-Печкой» — не хотелось следить за событиями?) и та побоялась жужжать и в недоумении присела на лысину профессора Мегахмыря… Тут мы ее и потеряли — учитель прихлопнул нашу верную разведчицу, даже не думая, каково нам всем придется на ближайшем экзамене (ведь новую муху обучить до весенней сессии времени уже не оставалось!)…

Ярмарочная ночь длинна, но время летит незаметно… Много-много посетителей, привлеченных разнесшимися по рынку слухами, приходило в лавку и пыталось найти применение Бесполезным Волшебным Вещам, выставленным нашими подругами-берегинями. Сначала девочки очень волновались и боялись: вот-вот придет какой-нибудь Мастер и сумеет найти полезное применение их творениям! Но часы на каминной полке отбивали час за часом, а нужный покупатель все не находился. Постепенно девочки успокоились и все чаще со скрытым торжеством поглядывали на профессора Мегахмыря, с невинно-безмятежной улыбкой дремавшего в старом кресле у огонька, сложив на животике коротенькие полные ручки.

Посетителей становилось все меньше — все, кто хотел полюбоваться выставленными диковинками, уже побывали у прилавка… Но вот, перед самым рассветом, колокольчик над дверью в лавку вновь зазвенел. Мегахмырь открыл глаза и, резво привстав с креслица, согнулся в учтивом поклоне и, поскольку далеко не каждому посетителю их учитель оказывал подобную честь, МинЛинТин во все глаза уставились на гостя.

Это был глубокий старик-человек, который, благодаря магии, тем не менее, без труда помещался в крохотной (размером едва ли больше нашего Старого Скворечника) гномьей лавочке. Длиннобородый, одетый в старый серый плащ с капюшоном, из под которого выглядывали столь же серые длинные одежды, наподобие монашеских, гость более всего напоминал старца-отшельника, какими пугал особенно нерадивых домовых Ректор Колледжа, обещая, в случае столь же упорной неуспеваемости, распределить их в пещеры к таким вот одиноким нищебродам, у которых не то что печки с кашей, но, иной раз, сухой хлебной корки в пещере не сыщется.

— «Доброй ночи, многомудрый профессор Мегахмырь Фисташский!» — неожиданно зычным голосом приветствовал хозяина старик: «Я слышал, тут выставили редкостный товар твои новые талантливые ученицы?»

— «И Вам доброй ночи, превосходнейший и наимудрейший Великий Волшебник Всеохват Нестяжатель!» — с повторным поясным поклоном ответствовал учитель: «Да, Вы не ошиблись! Вот взгляните! Мои юные девочки сумели создать редкостные артефакты! Вот, например, Вечно Пустой Кошелек…»

— «Как-как? Вечно пустой? То есть все деньги, которые в него будут положены — исчезают? Очень интересно… очень…» — Всеохват приблизился к прилавку и начал внимательно осматривать работу взволнованной Мин (еще бы! Всеохватова «Начальная магия» была настольной книгой любого первокурсника): «Пожалуй, это то, что мне нужно! Я беру этот кошель!»

— «Но, господин Всеохват…» — голосок Мин дрожал и запинался, но как ни робела она перед именитым магом, все же решилась до конца выполнить поставленное условие: «Я смиренно прошу Вас объяснить — как вы используете этот кошель исключительно себе во благо и не во вред другим?»

— «Ну, что ж…» — Всеохват Нестяжатель степенно огладил рукой седую бороду: «Вопрос обоснованный и я, конечно же, подробно на него отвечу!» — волшебник поискал взглядом табурет, поманил его пальцем, и когда тот прискакал к нему на своих четырех толстых ножках, словно молоденький барашек, не торопясь присел и продолжил:

«Понимаете ли, юные леди, я очень-очень стар. Я прожил долгую-предолгую и очень интересную жизнь и повидал едва ли не весь белый свет. Мне давно прискучил этот мир, но с помощью волшебства я некогда так укрепил свое бренное тело, что еще несколько столетий буду вынужден прожить в нем под этой чудесной Ночной Луной и щедрым Дневным Солнцем. Я стал так могуч, что могу двигать горы и заставлять реки течь вспять. Но не вижу в этом никакого смысла. А мое могущество по сей день не дает покоя другим людям и многие из них хотят воспользоваться хоть частичкой его для своих нужд. Не всегда они полезны и добры, но мне очень сложно отказывать… ибо я, хоть и стал могучим волшебником, но в душе остался очень добрым человеком.

Страшно не люблю огорчать людей и других разумных созданий! Поэтому я удалился на Край Света, на Самую Высокую Гору, где и живу уединенно, предаваясь размышлениям и магическим экспериментам. Но даже там меня, иногда, находят особенно упорные просители. Да, я сделал так, что люди, разыскивающие меня с низменными и недобрыми целями, никогда не найдут моего убежища, так что к пещере, где я живу, добираются только добрые, смелые и благородные. Но они идут… И я, если это в моих силах, оказываю им помощь…

Так вот… (Всеохват глубоко вздохнул), получив поддержку или какой-нибудь амулет, многие из просителей стремятся меня отблагодарить… Один вот, давеча, предлагал дров наколоть (волшебник широко улыбнулся, отчего его лицо вдруг стало похоже на сморщенное печёное яблоко), другой — пытался пристроиться ко мне в слуги… А большинство, собираясь назад, пытается всунуть мне деньги… А я их терпеть не могу! Из-за этих желтых и белых металлических кружочков, на которых, чаще всего, выбиты профили злых и жестоких (а, нередко, — еще и жалких и невежественных) повелителей, в мире происходит столько дурного! Да и к чему мне деньги? Все, что мне необходимо, я или делаю с помощью волшебства, или, для собственного развлечения — вот этими вот руками» — старый маг показал девочкам, с затаенным дыханием слушавшим его рассказ, свои большие мозолистые ладони, а потом продолжил: «Да и вообще, не пристало такому волшебнику, как я, хотя бы на время брать плату за свою помощь… Мне неприятно даже думать о том, что мне платят за то, что делаю от чистого сердца! У меня ухудшается настроение, мне становится грустно за несовершенную человеческую природу! Но ведь люди искренне хотят меня отблагодарить… и мне очень неприятно отказывать… Кроме того, они ведь могут подумать, что я пренебрегаю их скромными дарами из гордости…

Минниолесса-Виртуалина-Викториана-Фабиана! Ваша работа просто неподражаема!» — великий маг вежливо поклонился смущенной Мин: «Этот великолепный кошель принесет мне несомненную пользу: как только кто-нибудь опять будет уговаривать меня взять его деньги как плату за помощь, я буду показывать на открытое горлышко сего артефакта… И получится, с одной стороны, что опущенные в него монеты ко мне не попадут и, таким образом, никакой платы я как бы не получаю, а люди уйдут полностью удовлетворенными — без ощущения, что остались должны мне…. Разве это не полезно? И разве это кому-нибудь повредит? Если Вам, миленькая Мин, нечего мне возразить — то давайте сюда кошель и вот Вам мой золотой — я его честно заработал, когда целую неделю трудился для собственного развлечения, не применяя магии, на лесопилке в соседнем лесу…»

Волшебник Всеохват покинул лавку уже примерно с час… Небо над Ярмаркой начало понемногу светлеть, а покупатели на две другие Бесполезные Вещи пока не объявились. Скоро конец торговой ночи… Мин, немножко расстроенная, но все же чрезвычайно гордая тем, что ее изделие приобрел такой знаменитый маг, сидит в креслице рядом с по-прежнему дремлющим Мегахмырем, а Лин и Тин дежурят за прилавком, поминутно поглядывая на часы (ночь тянется так медленно, что они даже начинают подозревать своего профессора — не растягивает ли хитрый гном время?).

Стук копыт и колес за окном заставляет девочек вздрогнуть, они прислушиваются к звукам, доносящимся из-за дверей и, немножко поколдовав, разбирают речь следующего гостя, сухую и лаконичную:

«Так! Поезжай пока в трактир — накорми лошадей! Рыжей задай ровно пол-гарнца овса и не зернышком больше или меньше! Я проверю! Вороному дай ровно четверть гарнца, но распарь как следует! Я проверю! Ровно через 4 часа 20 минут — ни минутой раньше или позже — жди меня на углу Кривобашенной площади и Улицы Сумасшедших Звезд, строго под вывеской лавки Пальчика-с-Мальчика! Ни с кем не болтай! По сторонам не глазей! Веди себя прилично! Я проверю!» — шаги и стук трости по мостовой прервались звоном входного колокольчика.

Посетитель — желчного вида седой старичок в блестящем высоком цилиндре, безупречно-черном строгом фраке, высоком крахмальном воротничке, туго стянутом темным галстуком, идеально отглаженных брюках и блестящих штиблетах — вежливо поклонился дружелюбно поднявшемуся ему на встречу Мегахмырю, столь же вежливо, каждый раз слегка приподнимая цилиндр, раскланялся с юными леди (с каждой — строго в отдельности), после чего важно прошествовал к прилавку и принялся придирчиво рассматривать разложенные товары, близко поднося к глазам старомодный двойной лорнет. (Лин отметила про себя, что новый гость чем-то неуловимо похож на их профессора Волшебной Этики — вечно чопорного Строгочина Порядского).

Некоторое время все молчали, а потом, оторвавшись от созерцания, старичок задал вопрос:

«Многуважаемый достославный и многомудрый профессор Мегахмырь Фисташский! В сегодняшнем волшебном каталоге товаров, выставленных на Тютинграфской Ярмарке, я совершенно случайно увидел предмет под названием Шляпа Глупости и Легкомыслия. С Вашего разрешения, позвольте осведомиться: это она и есть?» — старик величавым движением указал сверкнувшим линзами лорнетом на высокий розовый цилиндр, расшитый голубенькими цветочками, выложенный прямо перед Лин.

«О да, уважаемый и почтенный действительный член Императорской Академии Естественных Наук, почетный член-корреспондент Гномьей Академии Инженерных искусств, а также профессор Высшей Математики, доктор Химии и бакалавр Прикладной Физики Триумфирус Меланхотонус! Она!» — с поклоном, скрывая улыбку, ответил ему гном-коллега.

«Коллега Мегахмырь! Я 6 часов 14 минут и 10 секунд размышлял о предназначении данного предмета, его свойствах и возможном применении!» — отчеканил Триумфирус: «И решил, что данная шляпа, если ее параметры отвечают изложенным в каталоге, мне совершенно необходима! Впрочем, учитывая Вашу репутацию, в достоверности информации практически не сомневаюсь! Также осведомлен об условиях, какими должна сопровождаться покупка указанного Волшебного Бесполезного Предмета и готов изложить Вам математически обоснованное доказательство того, что мне лично он принесет пользу, а вред — никому. Прошу Вас подать сюда грифельную доску, мел, а также ряд справочных таблиц, список которых я подготовил и передаю Вам (профессор-математик с безупречным поклоном протянул профессору-волшебнику исписанный мелким аккуратным почерком почти до нижнего среза листок)… Доказательство займет примерно 4 часа 15 минут и 6 секунд по волшебному времени… если, конечно, меня не будут отвлекать…»

— «Коллега Триумфирус! А не позволите ли мне сделать Вам встречное предложение? Как Вы смотрите на то, чтобы я, немного поколдовав, позволил Вам выразить свои глубокие выводы несколькими короткими фразами? Без обстоятельных доказательств, которые Вы мне, естественно, направите потом почтой, чтобы я смог в спокойной обстановке насладиться их точностью, изяществом и совершенством?»

— «Пожалуй, коллега, я соглашусь с Вами…» — немного подумав, произнес математик: «Время — вещь очень ценная! Его нельзя расходовать впустую, если есть возможность сэкономить! Делайте, как сочтете нужным — я Вам полностью доверяю!»

Долго ждать себя гном-волшебник не заставил. Пара мгновений — и он уже протянул своему коллеге стаканчик с ярко-красной газированной жидкостью, жестом показав, что его следует выпить незамедлительно, что Триумфирус, не колеблясь, и проделал. Примерно с минуту он молча стоял, пожевывая губами — видимо — прислушиваясь к ощущениям внутри… потом как-то расслабленно улыбнулся, придвинул ногой табурет, плюхнулся на него и заговорил скороговоркой:

«Любезный коллега и вы — милые леди! Совершенно согласен с вами: зачем усложнять то, что можно сказать совсем просто? Сейчас я все объясню! Вы ведь обратили внимание, какой я в обычном своем виде «сухарь» и «всезнайка»? Да-да… я очень много знаю, сделал кучу научных открытий, написал десятки трудов, стал основоположником трех наук… на моих лекциях — что в Академии людей, что в Академии Гномов, что в столичном Университете, где постоянно преподаю, места свободного не сыщется — как говорится — «яблоку некуда упасть»! Студенты и аспиранты смотрят мне в рот, конспекты моих лабораторных занятий передают из рук в руки… Но… потом, как только уроки заканчиваются… я остаюсь совершенно один… Других профессоров и преподавателей приглашают на студенческие пирушки, они и сами устраивают посиделки и вечера, но меня туда даже не зовут! А стоит мне заглянуть на них самому, как все замолкают и начинают разбегаться. Ведь кому приятно сидеть рядом с человеком, который в разгар веселья начнет вдруг выговаривать соседу за несданную еще 7 лет назад курсовую работу? Или, поймав за рукав молодого доцента в момент, когда тот ухаживает за юной студенткой, во всеуслышание начнет объяснять тому — какую непростительную бестактность он допустил, заснув давеча на защите докторской диссертации своего коллеги? А кому может понравиться, если, вместо поздравительного тоста на свадьбе двух хорошо известных мне возлюбленных, я начинаю с мелом в руках демонстрировать ошибки, допущенные женихом при расчете орбиты какой-нибудь из лун Ипютера? Разве приятен человек, который один пьет только воду в компании, где все остальные отдают должное доброму вину?

Собственные родственники мною хоть и гордятся, но избегают общения. Друзей у меня нет. Слуги не держатся дольше нескольких месяцев, сколько бы много я им не платил. Даже кошки бегут от меня сломя голову, когда я спускаюсь вниз по лестнице…

Я долго размышлял над причинами подобных происшествий. Раньше мне казалось, что мне просто завидуют, но с годами стал мудрее и понял причину: я слишком серьезен, пунктуален и, прямо скажем, скучен… невыносимо скучен! Тогда я стал искать способы перестать быть столь неприятным для обычных людей… Попробовал заставить себя пить… но от насильно вливаемого внутрь вина меня только рвет и потом голова разламывается от похмелья, а улучшения не происходит — в нетрезвом виде становлюсь только еще более ехидным, желчным и раздражительным…

Так что эта шляпа — для меня натуральное спасение! Только представьте себе: наступает веселый праздник осеннего пива Октоберфёст и наши студенты вместе с преподавателями идут праздновать его по ближайшим старинным кабачкам, стены и домовые которых помнят желторотыми студентами еще профессоров моих профессоров! И я, вместо того чтобы хмуро запереться в своем кабинете и брюзжать по поводу «несносных неучей и бездельников, мешающих работать» (а в доме, где расположена моя квартира, в подвале находится как раз один из таких кабачков) иду в прихожую, надеваю на голову вот эту вот замечательную шляпу и, мгновенно, без всяких усилий, становлюсь глупым и легкомысленным старикашкой. Я наматываю на шею какой-нибудь немыслимый цветастый шарф, прихватываю древнюю дядину мандолину, на которой совершенно не умею играть и бегом бегу вниз… Там я пью, веселюсь, рассказываю глупейшие анекдоты, хохочу по любому поводу, потом напиваюсь, танцую на столе и засыпаю головой в салате… Короче, я так счастлив, как никогда не бывал в жизни, даже больше, чем когда получал Академические Лавры… Студенты, которых я еще вчера отправил на пересдачу экзаменов, потешаются надо мной — рисуют мне на спине мелом какие-нибудь смешные надписи, потом будят меня, вливают в меня «штрафную кружку» и волокут с собой — показывать своего глупца-профессора в соседний кабак…

И даже потом, спустя недели и месяцы, в течение которых на моей голове станет красоваться вполне обычный классический цилиндр, а эта вот шляпа будет надежно спрятана в коробку на дальнюю полку (я вовсе не собираюсь одевать ее на голову слишком часто!), я не останусь так одинок, как сейчас: вспоминая проделанные мною колоссальные по глупости и легкомыслию кульбиты и ожидая их повторения в будущем, мои ученики и коллеги начнут видеть во мне не просто «математическую машину», а живого человека, такого же, как они сами… Мне будут сочувствовать, заботиться обо мне! Я стану в глазах окружающих не только Ученым с Большой буквы, но и добрым чудаком! Эдакой университетской легендой! На меня будут показывать пальцем: «Вот, смотрите! Это тот самый сумасшедший математик, который 5 лет назад рассчитал орбиту кометы Лаггея, а на прошлой неделе пытался в цирке забраться на канат вместо акробата и пройти по нему без страховки, утверждая, что ходит точно также по бельевой веревке каждое утро в расположенную напротив через улицу булочную!»

«… Я еще подумал» — продолжил чуть спустя Триумфирус: «А вдруг, став крайне легкомысленным, я совершу какой-нибудь нехороший поступок? Или попаду в ситуацию, в которой причиню себе вред? Но я уже старик… и, друзья мои, поверьте, в глубине души я очень добрый… В общем, я хочу эту шляпу… Уверен, что она принесет пользу и мне, и окружающим. А, на всякий случай, прошу Вас, милая берегиня Лин, совсем чуть-чуть присматривать за мной, когда я соберусь надеть изготовленный вашими ручками артефакт, ведь Вы — настоящая мастерица по этой части — я знаю!».

— «Ну что, Лин, ученица моя?» — обратился к берегине Мегахмырь: «Поверишь старому профессору на слово, или будешь дожидаться обещанного математического доказательства?»

— «Что ж… мессир! И на этот раз ваша взяла!» — почему-то совсем не печально ответила Лин, протягивая шляпу старому математику и принимая от него поданный немного дрожащей рукой золотой: «А Вы, уважаемый академик Триумфирус, не беспокойтесь! Можете рассчитывать на меня! Я не позволю такому хорошему человеку попасть в совсем уж неприятные истории из-за моей шляпы!»

«Ну, уж на мой-то товар покупателя точно не найдется!» — уверенно заявила Тин, едва счастливый Триумфирус, прижимая к груди картонную коробку с упакованной в нее Шляпой, захлопнул за собой дверь: «Несчастная любовь не нужна абсолютно никому!»

— «Ты так уверена?» — Обернулся к ней ворочающий поленья в камине невидимой кочергой Мегахмырь: «Что ж, посмотрим… уже утро, но до закрытия лавки осталось полчаса… Кто знает, кого занесет к нам за это время…»

И словно подтверждая слова волшебника, снаружи послышался торопливый стук каблуков: человек (опять человек!) не идет — он бежит со всех ног… Без слов переглянувшись с профессором, Тин вернулась на свое место за прилавком и во все глаза уставилась на дверь — ей не терпелось увидеть — кто же тот покупатель, который так торопится воспользоваться ее «ужасным» (как она сама называла его мысленно) амулетом…

Звенит колокольчик и в двери влетает промокший с ног до головы (наверное, в мире людей льет натуральный ливень) бледный очень тощий юноша со спутанными длинными волосами… Сначала он делает движение кинуться прямо к прилавку, но потом смотрит на себя (струи не слишком чистой воды стекают с его мятой шляпы и старого плаща прямо на хорошо отполированный паркетный пол и лужа быстро расползается во все стороны от потертых башмаков)… Молодой человек неловко переминается с ноги на ногу и застенчиво произносит:

— «Простите! Там, у нас, натуральный потоп! Странно, что у вас так сухо… Вы позволите мне постоять здесь немного? Я надеюсь, ваша лавка еще не закрылась?? Я не опоздал?»

— «Последний покупатель — это как раз Вы, молодой человек!» — радушно разводя руками, профессор-гном поднялся навстречу: «Проходите к огню, снимайте плащ! Мин! Лин! — позаботьтесь об одежде гостя!»

— «Ну-с! И так?» — вопросительно смотрит на юношу, все еще протягивающего руки к огню, Мегахмырь: «Давайте к делу! У этих юных леди была трудная бессонная ночь… Давайте не будем их задерживать!»

— «Ну… я… я… собственно!» — смущенно забормотал юноша.

— «Вы пришли (вернее — даже прибежали!) покупать Амулет Несчастной Любви? Не так ли?! Как Вы о нем узнали? Вы ведь не волшебник!» — напористая Мин опередила своего профессора, но тот, не став делать заслуженного замечания, только утвердительно кивнул.

— «Да… я примчался за ним… И я не волшебник! Я — поэт и писатель! Начинающий, правда…» — гость вновь смущенно замялся, но, чуть помолчав, заговорил увереннее: «Я сидел в своей комнате и до поздней ночи пытался написать хоть пару хороших строчек, но у меня ничего не получалось… Сначала за стеной дрались соседи… потом мальчишки шумели под окном… потом мне стало душно — я открыл окно, потом — холодно… пришлось закрывать… Вдохновение все не приходило и не приходило… Тогда я лег спать и мне приснился сон… Собственно, мне кажется, что я и сейчас сплю! Мне приснилось, что из-за печной трубы (она проходит снизу через мою комнату на чердак) вышел крохотный человечек. Он залез на стол, посмотрел испачканные и перечеркнутые листы, помотал головой — как будто досадовал, потом повернулся ко мне, сел на край стола, свесив ноги, и заговорил. Он спросил меня: «Как долго ты будешь сочинять такую бездарную галиматью? Ведь у тебя есть талант! Почему ты не пишешь хороших стихов и рассказов?» А я не знал, что ему ответить… Нес что-то про настроение, про погоду… Он слушал меня насупившись, а потом сказал: «Разве ты не знаешь, что настоящие стихи и рассказы — то есть те, которые будут читать с удовольствием другие люди, — такой неопытный юноша, как ты, может написать только для любимой женщины? Тебе обязательно надо влюбиться! Разве мало вокруг милых и хороших девушек! Влюбишься — и все наладится!»

— «Ну…, правильно, в общем…» — одобрительно откликнулась из-за прилавка Тин: «Твой домовой о тебе заботится — он все верно сказал!»

— «Я тоже сначала так подумал… Но потом вдруг меня как осенило: если я влюблюсь в хорошую девушку, то вдруг она мне ответит взаимностью? Тогда я, конечно, буду счастлив… Но я отдам ей все свое время, все заботы! Мне будет не до стихов и прозы! Все время быть рядом с НЕЙ — вот к чему я буду стремиться всякую минуту! А потом — семья… а я ведь беден и, чтобы обеспечить крышу над головой моей любимой и детям, мне придется много работать. А труд настоящего поэта и писателя, как вы, надеюсь, не хуже меня знаете, получает признание только под старость, да и то — в лучшем случае… Так что мне придется учить грамоте детей лавочников, добиваться места преподавателя в гимназии, а по вечерам — разгружать угольные баржи или заниматься каким-нибудь ремеслом… Когда же я буду писать? А ведь я тоже чувствую, что очень талантлив! Я могу создать шедевры! Вот если бы любить можно было как-нибудь «без последствий»… Например, чтобы я сам любил, а меня — не любили! Я много раз читал, что так бывало у многих великих поэтов и писателей и именно несчастная любовь помогла им создавать гениальные вещи, прославившие их на весь мир! Вот все это я человечку, которого вы называете домовым, и высказал! "

— «И что он тебе ответил?» — заинтересовалась Лин.

— «Он надулся…, сказал, что я — полный дурак и сам не понимаю, для чего человеку дается жизнь! Но потом, посмотрев на меня с огорчением, пробормотал, что попробует все же мне помочь, потому что, возможно, я не так уж и не прав… Мол, счастье мое будет, как всегда у людей, не слишком долговечно, а вот зарытый в землю талант обязательно даст потом о себе знать в виде запойного пьянства или других нехороших последствий… А вот если дать мне то, что я хочу, то никому вреда это не принесет, а будет даже польза — я смогу написать действительно прекрасные и талантливые книги!»

— «И направил тебя сюда?!?»

— «Да! Он открыл дверцу прямо в глухой стене и сказал, что если уж я действительно хочу именно такой любви, то надо бежать по открывшейся за ней дорожке как можно быстрее, пока дорожка сама не приведет меня к вашей лавке… Здесь мне должны продать Амулет Несчастной Любви за один золотой… Совершенно случайно, у меня такой имеется — вот он! (юный поэт разжал ладонь) Я нашел его вчера около пристани, где вместе с другими студентами копал какую-то канаву — мы подрабатываем иногда в порту на земляных работах… И я подумал — а почему нет? Встал, оделся и побежал! Какой удивительный сон, правда?!?»

— «Ну что, Тин? Как думаешь поступить, моя безрассудная романтичная ученица?» — впервые голос профессора-гнома прозвучал весьма строго: «Ты создала очень опасный артефакт, надев который, этот прекрасный юноша будет несчастлив в любви всегда и везде! Но условие выполнено! Сейчас в молодого поэта никто не влюблен и никому его несчастная любовь не принесет горя… Кроме него самого… Но он сам того хочет и прямо считает, что так будет для него полезно… Более того, для него и многих, очень многих людей, в определенном смысле, так и будет на самом деле! Домовик Университетского Приюта совершенно прав: побуждаемый волнениями души, парень создаст шедевры, которые останутся в веках! Он проживет очень долго и до глубокой старости будет радовать читателей все новыми замечательными творениями! А если он не наденет амулета — то так и останется никому неизвестным рифмоплетом, заштатным учителем словесности в провинциальной гимназии, где сопьется и уйдет в могилу, не дожив до полувека… А его жена и дети также будут страдать вместе с ним».

— «Профессор! Простите меня! Простите нас! И я, и мои подруги — мы еще так молоды и неопытны! Мы вовсе не думали о возможных последствиях нашего спора! Но я решила!» — красавица Тин повернулась к юноше и протянула ему черный камень на цепочке: «Давай свой золотой и возьми мой Амулет! Наденешь его, как только вернешься в свою комнату — перед тем, как ляжешь спать! Так будет, действительно, наиболее полезно для тебя и безвредно для других!.. Взял? Беги скорее!! И пусть про то, что здесь произошло, ты будешь иногда вспоминать только во сне!!!»

Проводив взглядом мелькнувший в проеме дверей серый плащ, берегиня Тин плавно обернулась к своему учителю и как-то очень спокойно и радостно заявила: «Профессор! Я только что выбрала тему своей дипломной работы, которую, вероятно, продолжу в адъюнктуре! Называться она будет «Любовь сильнее амулетов»! Придет время, и я сумею снять с бедного юноши своё безрассудное творение… а его уже расцветший талант останется при нем навсегда!»

++++++++

— «Ну? Как вам понравилась моя сказка?» — Флорентика, спокойно улыбаясь, окинула взглядом замерших слушателей.

— «Она замечательна, дорогая! Я как будто снова вернулся в наш старый добрый Колледж!» — Кром-Кубош не сводил с жены влюбленных глаз.

— «Да! Да! Просто чудесно! Флорентика, расскажи еще что-нибудь!» — дружно поддержали младшие домовые.

— «Нет, мальчики! Только не сегодня! Я немного устала, а впереди еще целая ночь работы: надо будет так расчесать волосы юным леди Игралике и Идеалике, чтобы они весь завтрашний день оставались сияющими и воздушно-легкими; проводить по снам леди Фиесту и леди Милозлату — их сновидения должны быть радостными; осмотреть зимний гардероб всей женской половины дома — не попыталась ли проникнуть туда зловредная моль; потолковать с коровой Милкой — она сегодня дала мало молока — в чем причина, не заболела ли? Ой, сколько дел!» — Флорентика всплеснула руками: «Мне надо немножко расслабиться! К тому же, помнится, наш добрый Барсбик хотел что-то рассказать?»

— «Мяу-м-да!» — откликнулся сверху полосатый зверюга: «Я в восторге от твоей сказки, Флорентика! Я тоже хотел бы послушать еще что-нибудь про ваш забавный Колледж, но раз ты устала, то, так и быть, кое-что расскажу сам!

У нас, у кошек, есть множество своих легенд, сказок и баллад. Очень много! Но мы редко делимся ими с посторонними. Даже с домовыми или волшебниками! А все почему? А потому, что каждый кот или кошка прежде всего ценит свою свободу! Но какая же свобода может быть без тайны? Нам приходится, иногда, открывать свои секреты, что поделать… блюдце теплого молочка или кусочек индейки с праздничного стола иной раз стоят того, чтобы немножко приоткрыть завесу над Кошачьими Тайнами. Но люди, как правило, и так дают нам всё, что мы только пожелаем — достаточно найти к ним соответствующий подход!» — Барсбик довольно прищурился. — «Поэтому из всех кошачьих сказок людям по сей день известна только самая короткая история про Кота в Сапогах, которую подслушал один волшебник, и которую он понял совершенно извращенно! В нашем кошачьем представлении, этот Кот (он существовал на самом деле) — образец неправильного, я бы даже сказал — общественно-порицаемого поведения! Подумать только! Он, словно какая-нибудь жалкая собака (тут Барсбик презрительно фыркнул), сам будучи голодным, сначала ловил и таскал дичь королю, а потом, рискуя своей мягкой шкуркой, бился с Людоедом… а все ради кого?!? Ради своего хозяина, который собирался сделать из него перчатки! Уф-ф-ф-ш-ш-ш!!! Впрочем, о чём это я, мяу?!? У меня для вас совсем другая история! Называется она «Как Домовой с Котом ссорился». Слушайте!

++++++

Случилось эта история очень-очень давно, когда людей на земле было совсем еще немного и они только-только научились строить себе дома с настоящими теплыми печками, на которых все мы — и коты, и домовые, так любим греться…

Жил на свете один крестьянин по имени Решикрут, молодой и трудолюбивый. Как подрос, решил он сразу поставить себе большой красивый дом, чтобы в нем жить — не тужить, добра наживать. А, поскольку мужчина он был с хорошим характером, силушкой не обделенный, да и родичей, готовых помочь в постройке, нашлось немало, то строительство Дома продвигалось на диво быстро! Недели не прошло, как ладный сруб подвели под крышу и младший брат Решикрута — ловкий Решидел, уже выкладывал над ней печную трубу.

Как водится, раз печь готова, так пора в Доме и Коту появиться! Уж в ком-ком, а в нашем брате что сейчас, что тогда, недостатка не наблюдалось! Много было претендентов на место под крышей, но всех опередил молодой Серый Кот. Едва плотник вбил последний деревянный гвоздь в крылечко, как дожидавшийся в засаде под ближайшим кустом мой пращур в два прыжка, изогнув пушистый полосатый хвост, перелетел двор и исчез под порогом!

— «Вот те на! Еще и дом не достроили, а жильцы тут как тут!» — только и хлопнул себя ладонями по бедрам Решикрут, но под крыльцо за Серым не полез, справедливо рассудив, что раз Дом кота принял, то, значит, так тому и быть.

Но совсем иначе предполагал молодой домовой Дай-Каш, который, никем не замеченный, шмыгнул под крыльцо в тот же самый момент, что и Серый Кот — только с другой стороны. Домовенок тоже неделю как дожидался заветного мига, страшно опасаясь — не опередил бы кто?

Надо вам сказать, друзья мои, что в те далекие времена домовые еще не были такими искусными волшебниками, как нынче… Кое-как колдовать они, конечно, умели, но средний домовой не слишком превосходил в волшебстве гордых носителей усов и хвоста! Кроме того, коты и домовые друг-друга тогда сильно не жаловали. Еще бы! Охотников до молока и сметаны среди тех и других хватает! Так что, увидев друг-друга, Серый и Дай-Каш едва не кинулись сразу в драку:

— «Ты что это сюда, серый котяра, забрался?» — прикрикнул домовенок тонким голоском: «А ну-ка, быстро убирайся из моего Дома! Нечего тебе делать здесь!»

— «У-ш-ш-ш-ш!» — зашипел Серый, распушив хвост и сверкая зелеными дикими глазами: «Я тебя, мяу, порву-уш-ш-ш-ш! Это мой Дом! Я первый сюда прыгнул!»

Ругались кот и домовой довольно долго, но сразиться не решились — опасались: а ну как не сладят? Спорили — спорили — кто первый под порог заскочил, пока не догадались спросить у него самого. А тот и ответил: «Не знаю, говорит, не разглядел! По-моему, одновременно!»

Делать нечего. Уходить из теплого дома (пока суд да дело, хозяин уже и печь первый раз растопил) никому не захотелось. Решили жить пока вместе. Тут бы им и помириться, ан нет! Не умели тогда домовые с кошками в мире жить! Ночи не проходило, чтобы Серый с Дай-Кашем не поссорились! Ругались по любому поводу! То кот с улицы с грязными лапками забежит и домовой ему выговор сделает, то Дай-Каш проспит (большой, надо сказать любитель поспать был!) и печь дымить начнет…

Но больше всего скандалов между жильцами вокруг этой самой печки происходило. Оба были отчаянные лежебоки, и оба терпеть не могли, чтобы на их месте кто-нибудь другой спал! А спать, конечно же, оба предпочитали в самом теплом закутке — между трубой и стенкой Дома.

Бывало, вернется Серый из холодного погреба с ночной охоты за мышами, замерз весь, бедняжка, и только соберется прилечь на печи отдохнуть, а там — глядь — чумазый домовенок калачиком свернулся! Мало того, что на его, кошачьем месте пристроился, так и все вокруг сажей перемазал! Изловчится Серый, подойдет бесшумно на мягких лапах, да и цап соперника за пятку, а то и за вымазанный сажей нос! То-то потехи! Домовой вскакивает, глаза желтые горят — что твои плошки, и начинает за котом по стенам и потолку бегать с криком и топотом — только мох из щелей между досками сыплется!

Дай-Каш тоже, впрочем, в долгу не оставался: ему, видите ли, шерсть кошачья не нравилась! Аллергия у него была на нее, якобы! Иной раз подстережет, когда котик усталый крепко задремлет в тепле, подкрадется, и давай в ноздри соломинку засовывать! Серый вскакивает, чихает, головой трясет, а домовенок — давай хохотать да приплясывать от радости! Или, того хуже, подставит под печку лохань с водой, а сам вытащит из печки горящую головню — и коту на хвост! Вскакивает Серый, да и прыгает с размаху прямо в лохань. Запах паленой шерсти, брызги во все стороны, кот орет, домовой от смеха по полу катается…, а потом — опять беготня по всему Дому: теперь уже рассвирепевший котище за домовым гоняется…

Между тем, хозяину Решикруту все эти ночные скачки быстро надоели. Что ни ночь — то драка, стук, вопли, труха на голову сыплется. Спать невозможно! Что за безобразие!?! Пробовал он кота ругать, а тому что? — Смотрит на хозяина невинными большими глазами, да нежно так «мяу-мяу!» Какой с него спрос? А домового и не увидеть никак — вы уже тогда умели под людским взглядом чем угодно прикидываться — поленом, рукавицей, валенком каким старым…

Собственно, такая вот маскировка и послужила причиной того, что и кот, и домовой в итоге очутились на улице. Дело было так:

Как то раз, когда хозяин неожиданно вернулся со двора (забыл чего-то, выходя из Дома), Дай-Каш как раз залез на стол, чтобы проверить качество сметаны, принесенной бабушкой-соседкой в подарок Решикруту (хитрая бабка приваживала молодого трудолюбивого крестьянина, рассчитывая выдать за него замуж одну из своих дочерей). Домовик, залезший с головой в крынку и с неприлично громким чавканьем проверявший хранившийся в ней продукт на предмет ворожбы, прозевал шаги хозяина — скрип открывающейся двери застал его врасплох. Но соображал Дай-Каш быстро. Осознав, что варежка или меховая шапка, на половину утонувшая в наполненном сметаной горшке будет смотреться совсем уж неестественно, он, успев даже злорадно усмехнуться, преспокойно продолжил лакать сметану, но… уже в облике своего злейшего врага-кота (благо, его самого в Доме в тот момент не было — ходил по важным делам на соседский чердак).

От запущенной рукой осерчавшего хозяина тяжелой палки, Дай-Каш, конечно же, легко уклонился, но, войдя во вкус, он, словно очумелый, опрокинул крынку и принялся метаться по горнице, будто в ужасе… А Решикрут, гоняясь за ним, споткнулся о кочергу и, растянувшись со всего маху на полу, крепко разбил нос… Пользуясь тем, что хозяину не до него, Дай-Каш нырнул в печную трубу и был таков…

Понятное дело: едва Серый Кот вечерком вернулся к себе домой, встретили его, мягко говоря, неласково… Проще сказать — помелом угостили. Едва ноги унес. Глядя вслед удирающему по огороду коту, хозяин Решикрут в ярости орал:

— «Только посмей еще раз вернуться, негодный зверь! Хвост оторву! Утоплю в кадушке! Собакам скормлю!»

Домовик торжествовал! Никто не помешает ему теперь в своё удовольствие спать на печи! Но, как всегда бывает, любой по-настоящему нехороший поступок неизбежно «аукнется» тому, кто его совершил. Это сейчас у людей, как они сами говорят, «Справедливость идет кривыми путями». А тогда, в старые добрые времена, Справедливость была еще очень молода, легка на подъем, всюду вовремя поспевала и тщательно заботилась о собственной репутации.

Не успел еще Дай-Каш как следует примоститься на лежанке за печной трубой, а в Дом уже, воспользовавшись образовавшейся в результате его подлого поступка лазейкой, проник мутный противный Злыдень. Тихонечко так пролез, незаметно… Мелкий он был еще, не отъелся… Но будь то днем раньше, домовой его заметил бы непременно, а тут — проглядел, потому как плохие дела — они что людям, что домовым, что даже нам — котам, глаза застят и нюх ослабляют. Шмыгнул Злыдень в дальний угол и затаился до времени…

И начались в Доме нестроения. Что ни день — то новая беда. То мыши всю крупу погрызут, то, ни с того, ни с сего, крыша протекать начинает, то печка задымит, то лошадь захромает… А потом и хозяин хворать начал — кашель, ломота в костях, глаза слезятся…

Сначала Дай-Каш ничего не замечал — ведь Злыдень, пока силы не набрал, прятался очень ловко. Но, по мере того, как хозяйство все больше разваливалось, заподозрил Домовик недоброе. Стал беду выслеживать. Ну и выследил, конечно. Как-то, сделав вид, что крепко спит за печкой, выждал момента и ровно в полночь незаметно наколдовал себе «острый глаз», да и выскочил из-за трубы, как только хозяин во сне кашлять начал. Смотрит Дай-Каш — а на груди у Решикрута сидит Злыдень и жизнь понемногу вытягивает… Спрыгнул Дай-Каш с печки — и на врага!

— «Ах, вот ты где?! Не спрячешься теперь! Ну, сейчас задам я тебе трепку! Убирайся из Дома немедленно!»

— «А-а-а-а…, это ты, коллега?!?» — Злыдень спокойно обернулся к домовику: «Чего кричишь-шумишь? Залезай сюда, садись рядом! Я не жадный — вместе жизнь из хозяина высасывать будем!»

Дай-Каш опешил… Как застыл на месте. А потом возмутился:

— «Какой я тебе коллега, Злыдень проклятый!!! Я — домовой! Я сейчас тебя прогоню!»

А Злыдень ему и отвечает с усмешкой, противной-препротивной:

— «Это ты раньше домовым был! А теперь в такого же злыдня, как и я, превратился уже наполовину! Подлый поступок сделал? — Сделал! Пользу для себя и удовольствие от него получил? — Получил! Совесть тебя не мучает? — Нисколько! Что, думаешь, не знаю? Да не стесняйся — залезай хозяину на шею… Сильный у тебя мужик, надолго его нам обоим хватит!»

— «Это какой же я подлый поступок совершил?» — изумился Дай-Каш (по простоте своей и молодости он искренне полагал, что по настоящему хорошо всё, что приносит ему пользу).

— «А кота домашнего кто глубокой осенью на улицу выгнал? Кто его перед хозяином опозорил? Живет теперь котик ваш в дупле в дремучем лесу, питается чем попало и с тоской ждет зимы. Чтобы, быть может, замерзнуть насмерть… Я бы на твоем месте сходил бы к нему — порадовался, горем его насладился… Ну, да успеешь еще!» — Злыдень хищно оскалил тонкие длинные зубы и облизнулся прозрачным языком.

— «Так он же меня донимал все время! Царапал! На печке спать мешал! Грязь от него в доме была!» — начал оправдываться ошеломленный Дай-Каш.

И Злыдень тут же радостно откликнулся:

— «Вот-вот! Правильно! Не жалей его! И хозяина своего не жалей! Тоже никуда не годится! Тарелку с кашей, небось, забывает для тебя ставить? Жмот он! Давай скорее ко мне, кровь у него сладкая-пресладкая… молодая, еще пока здоровая!»

Но, хоть и юн был Дай-Каш, хоть и плохо, видать, воспитывали его наставники (тогда ведь о современных «Колледжах-за-Печкой» слыхом еще не слыхивали), а на увещевания Злыдня не поддался:

— «Ах ты, мерзость какая! Нет! Не бывать тому! Я тебя прогоню!»

Легко сказать, да трудно сделать. От нехорошего поступка силенок у домового поубавилось, а Злыдень отъелся уже, заматерел. Согнать его с груди хозяина у Дай-Каша еще худо-бедно получилось, а вот вытурить из Дома — ну никак! Забился Злыдень в самый холодный угол и шипит оттуда, дразнится:

— «Не прогонишь — не прогонишь! Кишка тонка! Все равно своего хозяина не убережешь! И Дом твой я весь выстужу, добро расточу, стены червями источу, бурьяном от Света Белого скрою, а хозяина упокою! И сам таким же злыднем как я станешь!»

Так и стал жить Дай-Каш со Злыднем в одном Доме. Туго пришлось домовому! Дни и ночи, глаз не смыкая, следит он за врагом, но все — напрасно. Нет-нет, да и удается тому сделать какую-нибудь очередную гадость. Выронит ли хозяин чугунок с вареной картошкой, сядет ли на лукошко с яйцами, прищемит дверью палец, или в самый неудобный момент почувствует острый камешек в уже надетом валенке — тут Злыдню и пища! Ругань, злость и огорчение — ему слаще мёда! С каждым днем становится вражина чуточку сильнее, а домовой слабеет…

Наконец, и сам хозяин почувствовал недоброе. Ранним осенним вечером, когда холодный ветер гонит по уже подмерзшей земле последние осыпающиеся листья, зашла в Дом деревенская старушка-ведунья. Встала у порога, внимательно оглядела избу пронзительными глазами, ярко блестевшими из-под низко повязанного серого платка, пожевала губами… Заметив нахохлившегося в своем углу растолстевшего Злыдня, изумленно подняла брови, а потом, переведя взор на печку, где прятался измотанный и исхудавший домовик, осуждающе покачала головой, после чего обратилась к нетерпеливо ожидающему её вердикта Решикруту:

— «Ну что тебе сказать, батенька мой?! Нечисть в Доме завелась! Сидит в дальнем углу Злыдень, пьет по ночам твою кровь, а Домовой твой негодный за печкой бока пролеживает!»

— «Мудрая Доброведа! Помоги, прошу тебя! Будь добра!» — тихо и с поклоном произнес Решикрут.

— «Помочь я тебе смогу, конечно, парень… Да вот беда: домового твоего тоже гнать придется… Он своими поступками беду в твой дом накликал! Связан он теперь со Злыднем невидимыми крепкими нитями. Нельзя прогнать беду безвозвратно, оставив в Доме первопричину ее появления!» — категорично предупредила старушка и, не ожидая ответа, принялась расстилать на полу пеструю шаль с множеством хитро завязанных по краям узелков…

Что и как наворожила ведунья, мне не ведомо. Мы, коты, в человеческом волшебстве неважно разбираемся! Но Слово было сказано и, как не упирался Злыдень, как не цеплялся липкими холодными лапками за стены и за все, за что можно ухватиться, вылетел он со двора, словно камушек, пущенный мальчишкой из рогатки… А Дай-Каш и упираться особо не стал: услышав речь волшебницы, сам понуро побрел за порог, перед дверью остановился, с тоскливым вздохом обернулся последний раз на свою славную теплую печку, еще раз вздохнул и прошел сквозь дверь наружу…

Деревеньку, на окраине которой стоял Дом Решикрута, с трех сторон окружал Огромный Дремучий Лес. Всего пара десятков дворов, а вокруг — на тридцать верст — ни жилья, ни дорог… И в каждой усадьбе уже есть свой домовой… Можно, конечно погостить у кого-нибудь денек-другой… Хотя не всякий Маленький Хозяин впустит к себе соседа, но пара добрых приятелей у Дай-Каша в селении имелась… Ну, хорошо, а дальше что? Сколько ни шляйся меж двор, а кончится все одним — придется под забором ночевать… Ну, на месяц-другой сил еще хватит, а потом, если не найти пристанища, то маленький дух просто исчезнет… растворится в огромном враждебном мире… Но где же его найти, пристанище это! В лесу нет даже заброшенной сторожки, в которой не жил бы свой собственный домовой!

С такими вот невыразимо грустными мыслями брел Дай-Каш по лесной тропинке куда глаза глядят… Зябкий осенний ветер раскачивал огромные сосны и ели над его головой, рвал с крохотных плеч вытертый шерстяной плед, пронизывал ледяным дыханием до косточек… Безмерное, непредставимо глубокое отчаяние овладело домовиком! Низко склонив головку, плача мелкими угольками и тонкими струйками сажи (они в те далекие времена у домовых вместо слез из глаз текли), шел он, спотыкаясь, все глубже и глубже в чащу…

— «Мияу-у! Старый знакомый, уф-ф-фпш-ш-ш! Куда это ты, мяу, направляешься?!» — прямо перед Дай-Кашем, загораживая дорогу, воинственно выгнув спину, прижав ушки и злобно хлеща хвостом по тощим ободранным бокам, вырос Серый Кот.

— «И какую это гадость ты за собой на хвосте в наш лес тащиш-ш-шь?!?» — кот вдруг перевел взгляд за спину Дай-Каша и вздыбил шерсть на спине и загривке.

Домовик удивленно обернулся. И впрямь! Примерно в пяти человеческих шагах сзади по тропке полз на всех шести своих тонких прозрачных лапках проклятый Злыдень! «Вот напасть!» — всплеснул руками несчастный изгнанник, осознав, что ситуация еще хуже, чем он думал за минуту до того. Конечно же, остальные домовики свои владения охраняли бдительно и ни в какой другой дом чудище противное проникнуть не смогло — даже к жадному и злому, вечно пьяному бродяге Ушловреду — в его развалюхе тамошний бывший домовой давно сам злыднем стал и конкурентов не терпел! Вот и тащится теперь за своим хозяином порождение тьмы, потому как привязано невидимыми нитями дурного поступка… А, значит, если от него не избавиться, то хоть тридевять земель обойди — никто не приютит! А если, каким то чудом, попадется на пути незанятый Дом, то вместе с ним, с домовым, туда сразу же залезет и беда!

— «Уходи! Убирайся! Отстань от меня!» — в отчаянии замахал ручками Дай-Каш, хотя понимал, что всё бесполезно — никуда чудище не денется… так и будет за ним ползать, выпивая последние силы. Злыдень, конечно же, это тоже понимал — присел на свой рыбий хвост, мерзко ощерился зубастым ртом и, не обращая внимания на кота, ответил издевательски:

— «Вот говорил я тебе — давай вместе из твоего хозяина кровь пить?! — Говорил! Сейчас бы припеваючи в избе жили — нас обоих та ведунья прогнать бы не смогла — силенок у нее не хватило бы! А теперь, кричи — не кричи, а выбор у тебя не велик. Или я тебя доем недели за две — так, что от тебя одно привидение останется, или одумаешься, наконец!»

— «То есть как, одумаюсь?» — опешил домовенок.

— «Как-как!?! Согласишься таким же злыднем стать!» — прошипел Злыдень: «Посадишь меня на закорки и отвезешь к Большой Дороге — сам я так быстро до нее не доберусь, как ты сумеешь… Там, по осеннему времени, частенько кареты и всякие повозки господские катаются. Люди в каретах нередко сидят злые, жадные, да нехорошие. Ты, как домовой, их хранителям и берегиням, если таковые у них еще водятся, на минутку глаза отведешь, а потом мы оба в коляску прыг! И всё у нас получится! Жить будем в большом красивом доме (а то и во дворце), крови пить вдосталь, расти и размножаться!»

— «Не бывать тому! Я честный домовой! Пусть и сделал гадость, но лучше пусть ты мои косточки обгложешь, чем сам злыднем стану! Заведу тебя сейчас в самую чащобу и там останусь, чтобы ты выбраться никогда из лесу не смог!» — таких благородных слов Дай-Каш еще в жизни не говорил, и (поскольку Справедливость была тут как тут) был немедленно за них вознагражден.

— «Вот, значит, дело-то как обернулось?» — раздался из-за спины домового голос Серого Кота: «И ты тоже в переделку попал, печной сиделец! Выгнали тебя из дома, как и меня? Да еще и с этим Злыднем в придачу?»

— «Слушай, а как ты-то его сразу увидел?» — удивился Дай-Каш: «Я вот долго колдовал, чтобы разглядеть гадость эту, а ты с первого взгляда определил!»

— «А что удивительного?» — пробурчал кот, не сводя зеленых глаз со Злыдня, незаметно подползавшего поближе к домовику: «Мы, коты, от природы наделены способностью нечистую силу видеть! Любую сразу чуем! Самого хитрого демона разглядеть для нас — пара пустяков!»

— «А избавиться от него ты мне можешь помочь?» — с внезапной надеждой спросил Дай-Каш.

— «Еще чего! Ищи дурака!» — злорадно отозвался вместо Серого потихоньку приближающийся Злыдень: «Именно ты ведь устроил так, чтобы Хозяин кота из дому на мороз выгнал? — Ты! Ты ведь нисколько об этом не жалел, а только радовался? — Ты! А с чего кот теперь тебе помогать станет? Да ни в жисть! Говорю тебе — сажай меня скорее на закорки и беги к Большой Дороге! Чую я — скоро там целая кавалькада проедет — господа на охоту в поместье за лесом съезжаются!»

— «Не слушай его! Прошу тебя! Прости меня котик, пожалуйста! Умоляю! Я никогда больше так не стану поступать ни с кем! А тебя за старшего брата почитать стану!» — домовой в горе упал на коленки и протянул к Серому Коту свои крохотные ручки.

— «М-р-р-р, да у меня своих младших братьев пруд-пруди! Еще одного не хватало!» — явно смущенный, кот отвел глаза в сторону, о чем-то раздумывая, но потом промяукал: «Да всё уже! Вставай, а то коленки к земле примерзнут! Простил я тебя! И избавляться тебе теперь от нечистого не надо — он ведь на моей обиде к тебе прирос, а теперь нет ее больше — и Злыдень тебе уже не страшен! Теперь ты можешь просто бросить его!»

— «Одумайся!» — истошно завопил Нечистый Дух: «А как же удары помелом!?! А как же холодные осенние ночи в трухлявом дупле? Ты на ребра свои посмотри торчащие, на шерсть драную, да свалявшуюся! Ведь всё — из-за домового!»

Но Серый Кот, не обращая на Злыдня никакого внимания, важно повернулся и пошел обратно по тропинке, совсем тихонечко, почти неслышно буркнув Дай-Кашу: «Не говори с ним! Уходи вслед за мной! Нить обиды, на которой тащился за тобой Злыдень, лопнула! А сам он, без посторонней помощи, передвигаться почти не умеет! Так тут и останется, если никто его, конечно, случайно не подберёт!»

Поздней осенью рано темнеет… А в лесу сумерки начинаются задолго до того, как день начинает уступать права ночи на равнинах. Едва запыхавшийся домовой (со всех ног бросившийся бежать за Серым Котом по тропинке — подальше от истошно вопящего вслед Злыдня) остановился перевести дух, как понял, что уже пришло время искать себе ночлег и снова пригорюнился… Да, конечно, можно было бы идти по тропе всю ночь (домовые ведь и тогда были существами ночными). Но в темноте в лесу проснутся его собственные волшебные хозяева и обитатели — лешии, кикиморы болотные, всякие неприкаянные духи, которых по ночному лесу шляется не меньше, чем обычных зверей… С ними домовику на их собственной территории не стоит встречаться! В лучшем случае, начнут дразнить да играться, водить кругами, а потом — затащат в непроходимую глушь, откуда за несколько дней не выберешься. В худшем — загонят в болото и утопят, а то и просто сожрут. Дикий лес…, что поделать! Тут свои законы! Нет, надо спрятаться где-нибудь, переждать ночь… Но где?

— «Что приуныл, Дай-Каш?» — окликнул его кот, присевший на хвост чуть впереди: «Что, где переночевать, думаешь? Правильно — тебе укрыться надо! Это мне ночью в лесу нестрашно — все вижу, все слышу, никого не боюсь! А тебе нужно убежище сыскать, а то точно съедят! В нашем лесу всякой нечисти, почище твоего Злыдня, по ночам толпы шатаются… Жалко мне тебя, мяу! Так и быть, раз простил, то пущу в свое дупло, рядом мы уже — почти пришли!»

Так и зажили Серый Кот и домовой Дай-Каш в лесной чащобе вместе — в дупле Старого Дуба. Кот мышей да птичек всяких по ночам ловит, домовой днем ягоды осенние на болоте собирает и, пока снег и лед землю и воду не накрыли, коренья съедобные разыскивает, рыбу мелкую в лесных озерцах сачком самодельным ловит… Как вместе соберутся — спать ложатся, — вдвоём оно куда как теплее… Домовой еще мха натаскал, сеном сухим стенки дупла обложил, сплел из тонких веток дверцу, чтобы ветер внутрь сильно не задувал. Зароется домовой лицом в зимнюю кошачью шерсть — и посапывает! Куда вся аллергия делась — сам не поймет!

Но вот, как-то ранним утром, еще затемно, в Лес пришла Зима. Принесла густой снег, ледяной ветер, жестокий мороз… Шла по лесу — только деревья вокруг от холода трещали. Прошла и мимо Старого Дуба — давнего своего знакомца, заглянула в дупло — а там кот с домовым в обнимку спят — тепло им, Зиму еще не почуяли. Удивилась Зима: «Что это домовой с котом в дремучем лесу делают? Ведь не место им здесь!» и спрашивает у Дуба: «Старичок! Откуда у тебя постояльцы такие взялись? Если незваными явились — только скажи! Обоих прямо сейчас заморожу!»

— «Ты, Матушка-Зима, не трогала бы их!» — ответил сквозь зимнюю дрёму Старый Дуб: «Это Серый Кот и домовой Дай-Каш из Дома крестьянина Решикрута, что в ближайшей деревушке живёт. Выгнали их обоих, вот у меня теперь вдвоем и бедуют! А постояльцы они невредные! Меня, старика, не обижают…»

— «Всё равно им не место в лесу под моей властью!» — сурово промолвила Зима: «Я никому скидки делать не намерена! Коли не с холоду, так с голоду до весны не доживут! Домовому без дома вообще нельзя… вон — он уже и так просвечивать начал — скоро совсем растворится. Да и коту нечего в лесу делать! Ишь, дрыхнут, бездельники! Была я только что в той деревушке, заходила на двор Решикрута — разорение там сплошное! Хозяин тощий, грязный, да пьяный, в одной драной рубахе и в лаптях на босу ногу на завалинке сидит, а на шее у него — жирный-прежирный злыдень! Сейчас я этим тунеядцам покажу, как от своих обязанностей отлынивать!»

Сказала так Зима, да и подула ледяным сквозняком прямо в дупло! Да так, что все тепло, друзьями накопленное, мгновенно ледяными сосульками обратилось, а сами они, до самых костей продрогшие, от стука собственных зубов проснулись…

— «У-ф-ф-ф-мяу! Как же холл-л-л-л-лодно!!» — еле вымолвил Кот, пытаясь лапой сбить лед, намерзший на усах и мордочке.

— «И не гов-в-ввори! Уж-жас!» — стуча зубками, ответил ему домовой, зябко обхватив руками собственные плечи: «И сон мне т-такой ужасный п-п-приснился!»

— «К-какой еще сон?» — поинтересовался Кот, не переставая дрожать от холода.

— «К-как б-будто н-наш х-хозяин Р-решикрут З-злыдня т-того самого на т-тропинке лесной п-подобрал с-случайно!» — в тон ему ответил Дай-Каш: «П-печка наша и не т-то-топится совсем! В избе т-теп-перь также, как у нас в д-д-дупле, х-х-хол-л-лодно!»

Кот, встрепенувшись, внимательно посмотрел на соседа зелёными глазами и заговорил уже нормально:

— «Так, мяу, получается, что нового домового у Решикрута в Доме нет? Иначе печка бы топилась! Всё ясно — Злыдень теперь там вместо тебя распоряжается! Но как же он попал обратно? Значит, так, мяу! Я пока сбегаю к знакомой Сороке: узнаю — может, видела или слышала чего! А ты — о Доме нашем думай! Раз тебе Дом снится, значит — не забыл он тебя еще! Значит — можем мы вернуться туда!» — сказав так, кот сиганул из дупла наружу, с головой (по самые ушки!) погрузился в еще не слежавшийся сугроб, но, выбравшись и отряхнувшись, бодро засеменил по хорошо знакомой нам тропинке.

Не стану утомлять вас, друзья мои, подробным разговором Серого Кота с Сорокой (там было столько бестолковой трескотни!), но выяснить, как проклятый Злыдень сумел сесть на шею Хозяину, все же удалось. Когда кот передал историю домовому, тот и рад бы был разрыдаться, да нечем оказалось — весь запас печного пепла он уже выплакал… Ведь и в этой беде он, почитай, кругом виноват оказался!

Пошел Решикрут по лесной тропинке силки, на зайцев расставленные, проверить, да и наткнулся на Злыдня… А тот, не будь дурак, пользуясь остатками связывавших их с Дай-Кашем отношений, сумел домовиком обернуться. Выкатился навстречу крестьянину, проявился перед ним, да и начал умолять: «Хозяин-Решикрут! Это я — твой домовой бывший! Пожалей меня — пропадаю в лесу, погибаю! Поверь мне: больше никогда никакой нечистой силы в дом не пущу! Буду за всем следить так, что горя не узнаешь!» — да всё жалобно… с надрывом, со слезой!

Почесал затылок Решикрут, да и подумал: «Печка дымит, коровы доятся плохо, куры несутся — того хуже, лошадь грустная какая-то в стойле стоит, грива у нее свалялась… топоры-косы тупятся — точить не успеваю… и все как-то без домового разладилось! А возьму как я его назад! Авось, хуже не будет!» — и протянул Злыдню свою руку в варежке… А тот, не будь дурак, два раза просить себя не заставил — сразу прыг на рукав и оттуда — прямо на шею… Так домой врага своего сам хозяин на загривке и привез.

Недели не прошло — начал опять Решикрут болеть. Да еще сильнее, чем прежде! И в избе только хуже всё стало: лошадь заболела, коровы доиться вообще перестали, куры передохли, печка дымит пуще прежнего и совсем не греет… Снова дошло дело до старушки-ведуньи. Пришла Доброведа в Дом, да аж руками всплеснула, как на шее хозяина увидала отъевшееся злобное чудище: «Что же ты наделал, бестолковый мужик? Кого в дом из лесу на своей шее по доброй воле привез?!?»

— «Как кого?» — удивился крестьянин: «Домового! Своего… чтобы за хозяйством присматривал! Беда то ведь какая — ничего без него в избе не ладится!»

— «Да не домового ты взял, а Злыдня нечистого, домовым прикинувшегося!» — вконец огорчилась бабка: «И не выгнать мне его второй раз уже никак! Сам ты его взял, по собственной воле! Не знаю я, старая, как теперь тебя от напасти избавить!» — махнула рукой и ушла…

А Злыдень Решикруту нашептывает: «Да ты не огорчайся, Хозяин! Бабка полоумная просто тебе завидует! На самом деле мы, Злыдни, куда лучше всяких домовых! В дом приносим сначала веселье, а потом — счастье и богатство! Вот прямо сейчас я тебя веселить начну, только мне надо, чтобы ты ту бутылку самогона, что на праздник приготовил, из погреба достал!»

То ли впрямь поверил Решикрут Злыдню, то ли просто рукой на себя махнул, а пошла у него с того дня гульба да веселье… Пропил сначала коров, потом — лошадь, потом — полушубок и валенки… в одной рубахе и портах драных остался! Хотел даже Дом пропить, да кто ж его возьмёт — с нечистой силой то?

Едва Кот закончил рассказывать историю сию жуткую, как Дай-Каш его спросил: «Не знаешь, где здесь ближайший осинник?»

— «Знаю, конечно… там мышей полно. А зачем тебе?» — заинтересовался Серый.

— «Надо в дорогу собираться: Хозяина и Дом спасать!» — Каш решительно одернул свой плед и воинственно сверкнул глазками.

— «А осины то тебе зачем?» — удивился кот.

— «Как зачем? Не знаешь разве, что нечистую силу лучше всего бить либо серебряной стрелой, либо осиновым колом? Серебра у нас нет в помине, значит — надо осиновый колышек сделать!»

— «А как мы его сделаем? Ты даже ветки осиновой сломать не сможешь — твое волшебство только в домах действует! И даже не надейся, что я осину зубками грызть буду!»

— «Совсем ты меня, друг-кот, за волшебника уже не считаешь!» — с грустью покачал головкой Каш: «Но, хоть и сполна заслужил я такое мнение твоё, но все же кое-что еще умею и придумал одну штуку! Ты говоришь — лесных мышей там много в осиннике?»

— «Ну да! Раньше так вообще полно было! Сейчас уже сильно поменьше, конечно… переловил я их немало!»

— «А как думаешь — хотят мыши тамошние навсегда от тебя избавиться?»

— «Вестимо, хотят! Когда же грызуны не хотели от нашего брата избавиться? Небось, сам видел, сколько их в Доме нашем после моего изгнания сразу нарисовалось! Со всех соседних домов сбежались!»

— «Ну, так вот: я хоть и ослаб совсем, но с мышами говорить еще не разучился! Пойду сейчас в осинник и предложу им договор! Если они выгрызут для меня осиновый колышек, то ты больше в их угодьях никогда в жизни не появишься! Ты ведь со мной в деревню пойдешь, правильно?»

— «Голова!» — с уважением посмотрел Серый Кот на товарища по несчастью.

Когда холод и голод висят за плечами, словно стая голодных волков, а впереди маячит надежда добраться до теплой печки и свежего каравая, то в путь быстро собираются даже люди. Что уж говорить про кота с домовым, у которых всего имущества — пара сушеных пескарей, да связка грибов!

Холодные зимние звезды еще только принялись рассматривать свысока занесённую снегом землю, а друзья уже стояли на краю деревни, при чем домовой опирался, словно на посох, на тонкий и острый осиновый колышек…

А в Доме хозяйском, между тем, было тоже холодно. Ветер свободно задувал в полуоткрытую дверь и в сенях уже нанесло приличный сугроб… Впрочем, существ, находившихся внутри, это никак не волновало. Решикрут, пьяный и грязный, сам на себя былого не похожий, сидит за столом пригорюнившись, тупо пялясь на огонек лучины сквозь мутную жидкость в стоящей перед ним здоровенной бутыли. Рядом с ним, на лавке, такой же пьяный (хозяйская то кровушка тоже с самогоном теперь!) развалился совсем уже крупный (с шестилетнего ребенка ростом) наш старый знакомец Злыдень… Парой лапок обнимает, гад, Решикрута за похудевшее плечо и за шею, щучий хвост свой свесил до самого пола, пасть разинул и гнусаво поёт:

Смотрят на это дело сквозь щелку в приоткрытой двери из холодных сеней Дай-Каш и Серый Кот, и думают — как бы сделать так, чтобы хозяина от Злыдня оторвать, а самого нечистого на кол насадить? Иначе не получится ничего — сразу видно — Решикрут друга своего (единственного теперь) в обиду не даст! Да и не будь его самого — как на нечистого открыто напасть? Дом им пока не помощник — когда ведунья выгоняла Дай-Каша, она его силы волшебной лишила и, чтобы ее вернуть, надо сначала Дом от напасти освободить… Злыдень, глядь — во какой вымахал! Куда домовику крохотному против такого великана!?!

— «Что же делать? Что же делать!?!» — шепчет Каш, сжимая в кулачках свое оружие…

Но тут мой прапращур — Серый Кот — взял командование на себя:

— «Дай-Каш! Они оба хоть и сильные, но пьяные сейчас — соображают плохо! Воспользуемся этим! Заберись-ка ты на притолоку над дверью и затаись. А оружие свое наготове держи! Я сейчас вскочу в горницу и кое-что сделаю — ты увидишь! А потом выскочу снова в сени. Решикрут за мной наверняка погонится, а уже за ним бросится и Злыдень. Ты, как он за двери на улицу начнет выскакивать — кол свой ему куда сумеешь — туда и воткни! Сам же говорил, что вытащить его он не сможет, а через дырку из него силы будут, как вода из дырявого мешка вытекать! А дальше уже — моя забота!»

— «Хорошо, Серый! Но, может быть, лучше дождаться, когда они заснут?» — начал осторожничать домовенок. А кот возразил ему:

— «Нет! Как хозяин заснет, так Злыдень опять к нему присосется и даже с колом в голове ты его от человека не оторвешь! Давай делать по-моему!»

На том и порешили. Забрался Дай-Каш на притолоку, приготовил кол, а сам осторожно в горницу заглядывает — как там кот действовать будет. А предок мой, отчаянная голова, не сплоховал! По сей день мы им все страшно гордимся! Ну, да расскажу поподробнее:

Сидят, значит, два собутыльника, за столом, пьют и песни тянут… Как вдруг, смотрят — откуда не возьмись, на стол запрыгивает Серый Кот и говорит человеческим голосом (Да-да! А вы, небось, до сих пор и не знали даже, что каждой кошке раз в жизни разрешено заговорить по-человечески? Но только с условием, что человек, с которым она это сделает, не сможет потом об этом вспомнить!). Итак, кот наш заговорил:

— «Фу, ну и воняет тут у вас! (кошачья морда сморщилась от вполне искреннего отвращения) Что за гадость пьете? Картофельный самогон? Ффф-фу-у-у!!!»

— «Кыш! Пш-шёл прочь! (ик!) Не мешай взрослым дядям пить, негодное животное!» — Злыдень попытался сосредоточить на коте взгляд своих мутных белесых глаз, но получалось плохо — вместо одного, на столе сидело то два, то сразу три недруга.

— «Опа-а-а-а!!! Чудеса-а-а!!! Коты заговорили!! Откуда вас столько? И все — на моего бедненького Серого похожи!» — изумленно промычал Решикрут.

— «Ка-акой он тебе бедненький? (ик!)» — полез спорить Злыдень: «Наглая, прожорливая, совершенно бесполезная скотина был твой Серый! А это — его клоны! А-а-а-а… ты и слов то таких не знаешь! (ик!) То ли дело я! Я! Я — твой бедненький, вечно голодный друг! Дай, еще разок в шейку укушу!»

— «Да ну тебя, вот пристал!» — пьяный Решикрут даже попытался отмахнуться от липких лапок нечистого, но тут его внимание резко переключилось на кота: воспользовавшись перебранкой между собутыльниками, Серый неожиданно прыгнул, свалил передними лапами бутыль с самогоном на бок и покатил ее к краю стола. Провожаемая непонимающим взглядом Решикрута, бутылка, последний раз блеснув в огне лучины тусклым стеклянным боком, совершила свой финальный полет… Звонкий «Буль-бзыннннь!» — и осколки стекла, вперемешку с каплями самогона, полетели во все стороны…

«А-А-А-А-А-А!!! У-У-Убью-у-у-у-у-у!!!!» — хозяин рванулся вперед из-за стола так резко, что расслабленные лапки совершенно окосевшего Злыдня не успели к нему надежно присосаться и бессильно упали на лавку… Опрокинув стол, спотыкаясь и пошатываясь, Решикрут, тем не менее, в пару мгновений добрался до печки, схватил почерневший, давно не чищенный ухват и кинулся на застывшего у дверного проема кота с явным намерением покончить с ним раз и навсегда. Но наш Серый, естественно, дожидаться богатырского удара железным ухватом не стал: хозяин еще только заносил оружие, а в приоткрытой двери уже мелькнул, исчезая, кончик полосатого хвоста!

Пока несчастный крестьянин пытался попасть в дверной проем (два или даже три раза с силой тараня головой и всем остальным телом бревенчатые стены справа и слева), Злыдень, сначала совсем оцепеневший, начал приходить в себя:

— «Эй! К-куда, ты!? (ик!) Х-хозяин! Постой! Подожди м-меня!!!» — протянул свои непослушные щупальца вражина, а потом, поняв, что Решикрут его не слышит, попытался сползти с лавки, но вместо этого полубесформенной студенистой массой шлепнулся в обширную самогонную лужу… Как раз в этот момент бедняга Решикрут сумел попасть в нужное отверстие и с ревом ненависти вылетел сквозь сени прямо на двор, где, усевшись на плетень, спокойно ждал его пращур.

— «Круу-у-ти-ик, подожди!! Неразлучный мой! Где ты?!?» — вопил нечистый, гусеницей-землемеркой переползая к двери (лапки отказались служить пропитанному алкоголем Злыдню). Наконец, добравшись до стенки, гадина с трудом поднялась по ней во весь рост и, медленно перебирая лапками, добралась до дверного косяка… также по стенке, причитая и жалобным голоском зовя «своего милого Крутика», прошла сени, а потом, едва переступив порог, ВЗВЫЛА, словно сто кошек, которым в один миг наступили на хвост тяжелым кавалерийским ботфортом! Это отважный Дай-Каш, выгадав момент, вонзил своё страшное для всей нечисти оружие прямо в мутный рачий глаз проклятого Злыдня! Воя и на глазах уменьшаясь в размерах, тщетно пытаясь вырвать четырьмя своим лапками воткнутую в глаз смертельную занозу, метнулась тварь на двух остальных ножках по четко видимым на свежем снегу следам своего хозяина — чтобы догнать, присосаться и выжить… Но не тут-то было! Крики разъяренного Решикрута, азартно преследующего Серого Кота (с риском для собственной жизни ни на секунду не выходившего из зоны досягаемости ухвата), раздавались уже за противоположной от Дома околицей деревни! А Злыдень, все мельчая и мельчая, смог добежать едва ли до ее середины… Из последних сил, таща на себе ставший больше его самого кол, прополз он еще несколько вершков, упал и затих. Прошла минута и с острия оружия легким дымком взлетела грязно-серая бесформенная тень, повисела недолго в морозном воздухе, а потом, подхваченная холодным ветром, унеслась за тридевять земель…

Как сумели домовой Дай-Каш и мой пращур Серый Кот вернуть Решикрута домой, как вылечили они его от пьянства и болезней, как поправили расстроенное Злыднем хозяйство — сказка умалчивает. Знаю только, что дальнейшая жизнь у бедняги сложилась хорошо, ведь Справедливость, столь долго обходившая Дом Решикрута стороной, наконец, заглянула и за его порог… Потомки доброго крестьянина до сих пор живут, во множестве, по всей земле. И в окрестностях нашего Замка их тоже немало! Как и потомков Серого Кота, а также его друга-домового! И именно в благодарность за самоотверженность, проявленную в той битве со Злыднем, а также помня о некогда нанесенной обиде, по сей день все домовые, сколько их есть, как бы не спешили они скорее попасть в новые людские дома, скромно и терпеливо ждут, пока первыми в нее не вступят, гордо подняв пушистые хвосты, кот или кошка!

— «Какая неожиданная Сказка! Век живи — век учись! — До сих пор не подозревала даже, что кошки умеют так здорово сочинять и рассказывать волшебные истории! Барсбик! С сегодняшнего дня твое блюдце сметаны будет полнее вдвое! И я, отныне, лично стану следить, чтобы никто тебя не беспокоил холодной зимой, когда ты будешь спать на печке в кухне или у камина в Оружейной Зале! Тётя-Липа! Вы слышали что-нибудь подобное?»

— «Ты еще очень молода, Флорентика и многого не знаешь… Я помню целую коллекцию кошачьих сказок, которые даже наш Барсбик не знает, наверное» — проскрипело старое дерево: «Но, ты права, — эту историю я услышала впервые и мне она тоже понравилась! Но уже скоро начнет темнеть! Если мы хотим успеть услышать сказку нашего Кубика (ой, извини!) мессира Кром-Кубоша, то надо поторопиться! Он вечно в делах и так редко что-то рассказывает… Мне не терпится послушать его историю!»

— «Что ж, тетя-Липа, я готов!» — Кубош оценивающе глянул на закат, в раздумье приподнял брови и уселся поудобнее у ног Флорентики: «Действительно, не будем терять время! Начну прямо сейчас. Моя история совсем свежая и пока не имеет названия, но вы, мои дорогие родственники и друзья, если она вам понравится, сможете сами придумать ей имя… Пока я ее назвал «Сказкой о про Домового и Пустую Книгу». Я начинаю!»

+++

«Жил да был на Белом Свете один не очень умный, но весьма богатый домовой по имени Пуф-Продуф. С Домом ему повезло — по наследству, от четвероюродного прапрадедушки, совершенно неожиданно досталось богатое городское поместье — почти дворец, только немного поменьше. Все было при Доме: вместительный внутренний двор, погреба и подвалы, чердаки и голубятни, отдельная конюшня, каретный сарай, пристройка для прислуги и целых три этажа господских покоев.

Пуф-Продуфу новость о том, что ему следует срочно вступить в права наследования, пришла как раз в тот момент, когда он готовился к пересдаче экзамена по Начальной Магии, чтобы не остаться на второй год на первом курсе Колледжа Волшебников-за-Печкой. Сообщил ее сам Милорд-Ректор Брош-Мудрош (мой дальний родственник, кстати, но это к делу не относится!). Вызвал он в свои покои нерадивого первокурсника, сперва поругал за лень и неуспеваемость, а потом прочитал письмо, в котором родственники сообщали о нежданно привалившем Продуфу счастье. Зачитал, посмотрел на ученика внимательно, да и говорит:

— «Пуф-Продуф! Я тебя поздравляю с наследством — ведь получить такой Дом — огромная удача! Но, послушай доброго совета, — не торопись лично принимать имущество! Ты еще совсем молод, ветрен и очень мало знаешь! Поучись еще, хотя бы, годика три в Колледже, наберись полезных умений, а Домом твоим пусть пока управляет, как временный опекун, кто-нибудь из опытных домовых-по-найму. Ты же знаешь — есть такие конторы специальные, служат в них домовики достойные и опытные, с хорошей репутацией. Заключишь с кем-нибудь из них договор, честь по чести заверим его у нотариуса нашего Колледжа и будет наследство твое тебя под надежной опекой дожидаться!»

Некоторое время школяр только молча губами шлепал, новость услыхав. Повертел в руках письмо, два раза перечитал, а потом ответил Ректору:

— «Нет, Милорд! Никому я свой Дом новый не доверю! Сегодня же отправлюсь принимать наследство! Я знаю множество других домовых, которые успешно свою работу делают, нигде дня не проучившись! Слышал я и о всяких ваших хитреньких «опекунах»! Сначала подсунут бумагу, понаобещают с три короба, а потом в собственный дом даже с гномьей ратью через подземный ход не ворвешься! И историю про гильдию злых колдунов Ри-Элторов тоже знаю! А Вашему поручительству я не верю! Вы меня с самого начала невзлюбили — двойку по Волшебным Ремеслам в первом семестре поставили! Мой дом?!? — Мой! Значит, я им и буду управлять! И не хуже некоторых сильно умных да ученых, у которых собственной печки даже нет!» — вот так нахамил Пуф-Продуф мудрому учителю, да и был таков! Поймал на площади за пекарнями галку-перевозчика, зафрахтовал отвезти его до нового местожительства (в соседнем городе) и, даже своим однокурсникам бочонка сидра на прощание не выкатив (хоть похвастаться неожиданным богатством никому не забыл!), улетел за наследством.

И зажил Продуф наш, словно в сыр в масле! Владение было большое, недавно отремонтированное, Хозяева в деньгах особенно не нуждались, прислуга людская старая, честная и опытная, так что сильно по хозяйству напрягаться нужды не было. Живи — не тужи! К тому же, поместье было одним из самых больших в городе и домовой сразу сильно «продвинулся» в местной волшебной иерархии, попав, что называется, «из грязи в князи». Из студента-недоучки враз стал важным да спесивым вельможей! Нанял для черной работы сразу трех младших домовят из безместных бедняков, а сам только важно ходил по Дому, пальцы в жилетные карманчики засунув, да командовал…

Впрочем, хоть и не часто такое поведение у нас встречается, но все-таки Пуф был не один такой и, если бы не собственное чванство да невежество, прожил бы спокойно, как положено, свои 3–4 века (а то и больше) а потом отправился на покой — спать в каком-нибудь семейном портрете или гравюре.

Собственно, началось всё с того, что как-то поздним вечером, обходя свои владения, забрел Пуф-Продуф в библиотеку. Надо сказать, за год с лишним владения Домом, заходил сюда домовой едва пару-тройку раз. Пофыркал на количество книг (лучше бы четвертый этаж на те деньги, что на эту рухлядь истрачены, Хозяева построили!), да и назначил следить за помещением и его содержимым самого никчемного (на его взгляд) домовенка — щуплого, смирного и молчаливого Ага-Огоша, названного так потому, что чаще всего (подтверждая что-то, или чему-нибудь удивляясь) говорил только «ага!» и «ого!». В общем, идет мессир Продуф по лестнице, да и видит — свет в библиотечном зале заполночь горит.

— «Кто это там из людей свечи почем зря жжёт?!» — недовольно проворчал домовой: «Кому не спится? Пойду, погляжу!» — он просочился сквозь обшитые наборными деревянными панелями каменные стены, забрался в настенную картину, изображающую зимнюю псовую охоту и (поеживаясь от холода — на картине все в снегу было) глазами какой-то гончей внимательно оглядел помещение.

— «Вот те на! Этого еще не хватало!» — огорчился мессир: «Неужели Молодой Господин Гросс-Гром чтением да науками увлекается? Вот незадача! Такая приличная семья! Все мужчины — сплошь охотники, лошадники да конногвардейцы! Старый Господин — так вообще отставной Придворный Обер-Егермейстер! А тут — не успел приехать (молодой человек только вчера прибыл из Столицы на побывку — он служил в Гвардии) — как тут же пыльные страницы перебирать! Ба-а-а! А кто это там вокруг него вертится и помогает?! Ага-Огош! Вот нахал! Разве он забыл, что прислуживать Господам — это моя привилегия? Ох, и задам я ему сейчас! По первое число! Хотя… чьи шаги с лестницы слышны? Старый Хозяин поднимается! Небось, тоже выговор наследничку отвесит! Подождем, послушаем пока!»

— «Почему не спишь, сынок? Что нашел такого интересного в нашем книгохранилище?» — пожилой седой мужчина, не смотря на почтенный возраст все еще сохраняющий молодецкую осанку образцового наездника и спортсмена, тихо и незаметно прошел по мягким половикам в залу сквозь открытые двери и встал за спиной у сына, склонившегося над раскрытым посередине фолиантом.

— «А… это Вы, отец?» — молодой офицер живо повернулся и, спокойно улыбнувшись, принялся увлеченно объяснять, указывая на стопки выложенных перед ним книг: «Оказывается, у нас столько интереснейших и редчайших старопечатных изданий и рукописных манускриптов! Я нашел «Записки» нашего пращура Марина-Мореплавателя, дневник дедушки, который он вел в бытность Губернатором Заморья и, самое главное, редчайшие издания по архитектуре и древней фортификации! Некоторые книги просто уникальны! Им цены нет! Вот за этот рукописный «Исторический очерк-описание Крепостей Кедрового Королевства» знаменитого полковника Роуленса Аварийского можно было бы смело просить в столице 1000 золотых червонцев, а то и больше!»

— «Тысяча золотых червонцев! Надо же! Это четверка отличных запряжных лошадей! Ого-го!» — удивленно поднял брови Отец: «Я смотрю, ты неплохо в книгах начал разбираться… Признаться, я удивлен! Раньше ты не особенно увлекался подобными вещами, разве что романами… А что, теперь в столице среди гвардейских офицеров стало модно серьезные вещи читать?»

— «О, да, Отец!» — сын торопливо кивнул: «Молодой Император ценит и всячески отличает образованных людей! Особенно — инженеров и архитекторов. Теперь на скачках и на соколиной охоте карьеру не сделаешь! Я даже подумываю перевестись из кавалерии в Гвардейский сапёрный полк! А книги нынче при дворе покупают даже самые безмозглые фрейлины!»

— «Да ну! С чего бы это?» — скептически скривил рот старик-Хозяин.

— «Да с того, что Государь теперь, посещая чей-нибудь дом, первым делом идет смотреть библиотеку! Чем она богаче и обширней, тем благосклоннее он к хозяевам, усадьбу которых почтил своим присутствием!»

«Во-о-о-он оно ка-а-ак!!!» — прошептал сам себе внимательно прислушивавшийся к хозяйской беседе Пуф-Продуф: «Сам Император ценит богатые и обширные библиотеки! Это новая столичная мода! Просто в нашем захолустье о ней никто еще не знает! Значит и Главный Императорский Домовой-Хранитель, Его Превосходительство Врум-Брум-Брумбуш Великолепный, который, по слухам, всегда сопровождает Августейшую Особу в поездках, обязательно оценит нашу библиотеку, если Император посетит наш город! И домового, который ее сохраняет, он тоже отметит! Надо будет лично навести здесь порядок!»

Надо отдать Пуфу должное — решив что-нибудь, он крайне редко переменял или откладывал реализацию оного решения. Уже на следующий вечер, предварительно как следует отругав несчастного Ага-Огоша, он самолично, взяв младшего домовенка в качестве консультанта, отправился инспектировать библиотеку.

Важно расположившись на обширном письменном столе мореного дуба, домохранитель устроил своему помощнику нечто среднее между экзаменом и допросом.

— «Огош! Сколько всего книг в нашей библиотеке?»

— «Мессир! Книг 35 402, но есть еще много других вещей!»

— «Каких еще других? В библиотеке должны храниться только книги! Что ты сюда еще натащил?!?»

— «Мой господин, но это не так! Все уважающие себя библиотеки хранят не только книги в твердых или мягких переплетах!!!» — в отчаянии воскликнул Ага-Огош: «Они содержат в себе тетради, свитки, альбомы и конверты! Иногда даже отдельные листы или пергамены в папках!»

— «Мда? Уважающие себя библиотеки, говоришь? А ну ка, ты!» — волшебный посох Пуф-Продуфа, выполненный в виде миниатюрной булавы, какую использовал господский мажордом, нацелился на здоровенный, упакованный в золоченый роскошный переплет фолиант на ближайшей книжной полке (его богатый вид свидетельствовал о ценности предмета и позволил домохранителю снизойти до общения с книгой): «Кто ты и о чем?»

— «Я — юбилейный сборник, изданный к 400-летию Правящей Династии!» — с пафосом ответила Книга: «Я содержу в себе тысячу богато украшенных и напечатанных особым шрифтом листов, в которых описаны славные подвиги Императоров и Императриц, Принцев и Принцесс, а также их вельмож и генералов! Во мне двести богатых иллюстраций, для которых использовались краски с содержанием настоящих золота и серебра! У меня золотой обрез и сшита я нитями из натурального шелка! Таких книг, как я, выпущено всего 500! Покойный Император дарил их только самым приближенным придворным, в том числе — нашему Старому Хозяину, поставившему меня на самое видное и почетное место!»

— «Вот как?!» — с невольным уважением отозвался Пуф-Продуф: «Ты действительно ценная вещь! Хочешь стать моим советником в деле превращения этого книгособрания в образцовую и достойную всяческой зависти библиотеку?»

— «О, да, Мессир! Почту за честь!»

— «Тогда подожди, пока я к тебе обращусь. Огош! Продолжай! Что то ты там говорил про всякие другие предметы?»

— «Ага!» — домовенок немного успокоился и продолжил отчет: «В собрании имеется 507 старинных рукописных свитков и 92 обмотанных вокруг кипарисовых палочек папируса. И свитки, и папирусы упакованы в специальные кожаные короба-тубусы. Стоят в отдельном шкафу. Также в наличии 21 тетрадь рукописных дневников, которые вели прежние Хозяева…»

— «Ну, да, знаю! Слышал вчера! Дальше!» — махнул рукой мессир.

— «Ага! 97 папок с гравюрами и рисунками. Некоторые очень ценные — принадлежат перу или кисти известных художников, другие — исполнены самими Хозяевами. 18 папок с гербариями, 25 папок и конвертов с разными фамильными документами, 9 коробок с письмами. Ещё: коллекция перьев экзотических птиц, ящик с минералами, 27 потерянных в разное время золотых, серебряных и медных монет в щелях пола и на полках, 8 разных ключей, три носовых платка, трость прадеда бывшего хозяина…» — домовенок еще долго бы перечислял предметы, хранящиеся в подведомственном ему помещении, но Пуф-Продуф его прервал на полуслове (А зря! — Ведь он столько всего мог бы интересного узнать! Например, о двух опечатанных магическими печатями шкатулках с неизвестным содержимым, о волшебной дверце в самом старом из шкафов, ход за которой ведет непонятно куда, о древней королевской короне, спрятанной в тайнике под потолком… ну и ладно! И хорошо, что не узнал!)

— «Хватит! Я все понял! А теперь скажи: почему все книги стоят в таком беспорядке? Почему богато украшенные тома, как вот этот уважаемый Юбилейный Сборник (Пуф кивнул на недавнего собеседника) стоят по соседству с какими-то невзрачными и потрепанными книжонками?»

— «Понимаете ли, мессир: нынешний Владелец Дома, его супруга и родственники, и их друзья ничего почти не читали и очень редко сюда заходили! А вот до них, как мне рассказали книги, библиотекой очень активно пользовались — дед и бабушка нынешнего Молодого Господина обожали читать. И их братья и сестры, жившие в этом Доме, а также приезжавшие гости — тоже! А когда люди много читают, они редко следят за тем, как и в каком порядке у них стоят книги — им интересно содержимое, а не внешний вид!»

— «А ты что скажешь?» — обратился домохранитель к своему новому фавориту — Юбилейному Сборнику.

— «Это совершенно неправильно, мессир!» — надменно заявила книга: «Только по-настоящему интересные и ценные книги люди богато украшают! Как меня, например! Бывает, конечно, что они не успевают облагородить даже ценную вещь, но это не свидетельствует в их пользу! Если бы Вы побывали в библиотеке Императора, где я лежала до вручения своему будущему владельцу, Вы бы увидели образцовый порядок! Десятки тысяч томов, подобранных «один — к одному» по высоте и размеру, выстроились, сияя золочеными корешками, на отполированных дубовых полках! Все книги снабжены аккуратно выведенными номерками. Красота!»

— «Решено! С завтрашнего дня мы начнем все здесь приводить в вид, достойный нашего Благородного Дома!»

Не теряя времени даром, Пуф-Продуф приступил к делу немедленно. Под утро Старому Хозяину — отставному обер-егермейстеру, приснился вещий сон: будто бы в их город приезжает сам Молодой Император, посещает с визитом его дом, первым делом — поднимается в библиотеку и, окинув взглядом шкафы и полки, говорит: «Да! Богатое собрание! Но Вы, любезный, явно уделяете ему мало внимания! Посмотрите — какой у Вас беспорядок! Книги стоят неровно, ценные фолианты — рядом со всякой рухлядью! Если Ваш сын, что служит в моей Гвардии, так же безалаберно относится к своей библиотеке, как Вы, то ему не место при Дворе!»

Пораженный и уязвленный до глубины души вельможа не нашёлся что ответить, но тут со спины к нему приблизился какой-то придворный в темном костюме и начал нашептывать на ухо: «Не огорчайтесь, мой Благородный Господин! Всё поправимо! Надо просто навести порядок в библиотеке, пока Император обедает!»

— «Но как?!? Как это сделать?!» — воскликнул в отчаянии старый охотник: «Я ничего не понимаю в книгах! Я егермейстер, а не библиотекарь!»

— «Не волнуйтесь! Все проще простого! Пошлите слуг в книжные лавки — пусть подберут самые красивые и богато украшенные книги одинакового размера! Желательно — с золотыми обрезами и теснением по корешкам. Поставьте их во всех шкафах спереди других, а часть старья всякого, для которого не найдется места, продайте букинистам или антикварам! А что не купят — то прикажите отнести в кухню — там всегда для растопки бумага пригодится!»

«Я так и сделаю!» — пробормотал старик, уже почти просыпаясь и оборачиваясь к невидимому собеседнику, который, однако, куда то исчез.

— «Постойте минуточку, Ваша Милость!» — послышался молодой и тонкий голос с другой стороны (уже готовый покинуть сон, Хозяин задержался в нем еще на минуту, прислушиваясь): «Ничего выбрасывать или продавать не следует! Ваш сын может этого не одобрить! Он лучше разбирается в книгах! Вы же помните, что он сказал про стоимость мемуаров полковника Роуленса, переплет которых из простого ветхого картона? Сделайте так, как Вам сейчас предложили, но купите еще пару-тройку шкафов и сложите в них то, что покажется ненужным!!! Поверьте мне, умоляю Вас!!!» — голос смолк.

— «Да, это тоже верно! Оставлю всё! А сын пусть потом сам разбирается — что нужно, а что — нет!» — решил почтенный егермейстер и проснулся.

Вот уже несколько дней кипела в библиотеке кропотливая работа, какой она не видела если не с момента основания, то уж точно целые десятилетия! Под личным надзором Пуф-Продуфа и неусыпным наблюдением несчастного, всюду поспевающего, но выбивающегося из сил Ага-Огоша, слуги принялись разбирать и собирать, двигать и переставлять шкафы и полки, вынимать, складывать в стопки, а потом расставлять по новым местам тысячи книг, по новому развешивать картины и гравюры на стенах, двигать тяжеленные старинные столы и стулья.

По совету Юбилейного Сборника, Пуф нашептал Хозяину, что разбором книгохранилища должен руководить опытный профессионал. И теперь, весь обсыпанный библиотечной пылью, в стопках книг неутомимо копался, поминутно восторженно хмыкая и что-то откладывая в сторону, самый известный городской антиквар-букинист Протожулис Старинкус. За ним то и наблюдал особенно старательно Ага-Огош. — Очень уж настораживали младшего домового некоторые высказывания, которые почтенный библиофил бормотал себе под нос еле-еле слышно:

— «Какое изумительное собрание! Ну, почему я о нем не знал раньше? Впрочем, всё — к лучшему! Ни одного каталога или описи! Если что-то пропадет, так никто и не заметит! Натуральное «золотое дно», клянусь своим париком! Да и хозяин — полный неуч! Такого вокруг пальца обвести — проще простого!»

— «Что это Вы там бубните, Протожулис?» — поинтересовался зашедший в помещение егермейстер: «И почему Вы отложили в сторону такие высокие стопки книг?»

— «Я отбираю совсем ненужный для Вас хлам, Ваша Милость!» — антиквар низко и подобострастно поклонился: «Всякие малоценные издания, которым не место в образцовой библиотеке! Я готов их приобрести у Вас за небольшую цену в счет гонорара, который Вы мне определили. Речь идет, примерно, о четырехстах-пятистах книгах, для которых, с учетом объема уже закупленных Вами (у меня же) изданий, в этом помещении просто не хватит места».

— «Нет-нет, благодарю Вас! Я очень ценю Ваши усилия, но вынужден сообщить, что принял решение ни одного листка из этого собрания не продавать и не уничтожать! Все книги и альбомы — что старые, что только что приобретенные — перейдут по наследству моему сыну. Вот он пусть и распоряжается ими, как заблагорассудится!» — При этих словах, никому из людей не видимый, Пуф-Продуф изумленно и возмущенно выпучил глаза, а Ага-Огош, наоборот, облегченно-радостно вздохнул и улыбнулся.

— «К тому же, почему Вы решили, что вот эта книга — «Исторический очерк-описание Крепостей Кедрового Королевства» — малоценная?» — продолжил, между тем, Хозяин: «Сын лично сообщал мне, что это издание стоит не меньше 1000 золотых червонцев!»

— «Ой! Вы не так поняли, Ваша Светлость!» — крайне разочарованный Протожулис, тем не менее, нашел в себе силы льстиво улыбнуться: «Как раз в этой стопке, с которой Вы взяли юношеское сочинение полковника Роуленса, мною отложены САМЫЕ ЦЕННЫЕ книги! Я просто очень занят и, потому, немного перепутал! Я страшно огорчен, поверьте!»

— «Ну, я Вам верю, конечно! Не расстраивайтесь и продолжайте! Вы ведь сделаете опись всех наших книг, как мы договаривались, не так ли?»

— «О, да! Скоро я приступлю к данной работе! Вы не останетесь недовольны мною, Ваша Светлость!» — вновь поклонился старый жулик и, дождавшись, когда господин выйдет из залы, разочарованно и озабоченно добавил вполголоса: «М-да! Жаль! Не получилось… Что ж, придется теперь самому выносить…, понемногу…»

До самого позднего вечера шли в тот день работы в библиотеке. Понукаемые Старинкусом и (незаметно) обоими домовыми, слуги и специально нанятые работники, потея и тихо поругиваясь, перетаскивали тяжеленные стопки книг и архивные коробки. Но вот, закончив дневные труды, все спустились к ужину в столовую. Один только хитрый букинист оставался на своем месте, старательно изображая беззаветное трудолюбие.

— «Идите-идите!» — махнул он служанке, пришедшей звать его к господскому столу: «Передайте Господину слова благодарности за приглашение, но скажите ему, что я не могу ужинать по предписанию врача! И, вообще, соблюдаю диету и, потому, питаюсь только у себя дома!»

Прислушиваясь к удаляющемуся стуку каблучков горничной, Протожулис торопливо начал засовывать под просторные одежды и затыкать за широкий ремень несколько особенно приглянувшихся ему старинных фолиантов. Упрятав, таким образом, четыре книги, он, со вздохом сожаления, отложил пятую (которая под ремень никак уже не влезала) и заспешил наружу. Вышел на заднюю лестницу и, воровато оглядываясь, неуклюже (книги то за поясом ох как мешали!) засеменил вниз. Рассчитал старый прохиндей все очень верно: господа и слуги — все ужинают. У дверей с «черного хода» — никого. Он тихонечко спустится — и никто не заметит, что худощавый антиквар, вдруг, ни с того, ни с сего, уродливо растолстел!

Так бы оно и случилось, если бы не Ага-Огош, с ненавистью наблюдавший за вороватым экспертом, осторожно спускавшимся по громко и жалобно скрипящим (по ним сегодня весь день туда-сюда тяжести таскали!) деревянным ступенькам старинной винтовой лестницы.

— «Послушай, почтенная!» — обратился Огош к одной из ступенек, особенно старой и потрескавшейся: «Я вижу, что тебе уже недолго осталось до того, чтобы сломаться под чьим-нибудь тяжелым башмаком. Пожалуйста — сделай это сейчас! Провались под ногой вора, пытающегося утащить вещи из нашего Дома!»

— «Ой-й-й, маленький господинчик, ты прав — я давно изнемогаю! Держусь из последних сил, которых все меньше и меньше… Трещина всё длиннее и шире… Но, ведь меня, как только я сломаюсь, отправят в печку! А я ещё могу выполнять свое предназначение несколько дней, а может быть, если по мне не будут ходить слишком часто, то и пару недель!»

— «Ты боишься сгореть в печи? Ну что ж, услуга — за услугу! Сломайся сейчас, а я сделаю так, что нашему плотнику Крепкоруку, глядя на твои обломки, вдруг придет в голову соорудить из твоих обломков деревянного конька для своего сынишки. Ты ведь, хоть и треснувшая, но не трухлявая! Из прекрасного дубового дерева! Только постарайся сломаться пофигуристее! Вор вот-вот наступит на тебя! Решайся!! Давай!!!»

Звонкий треск, грохот упавшего тела и жалобный крик услышали и наверху — в господских покоях, и в людской столовой, и во дворовых пристройках. Отовсюду к черному ходу сбежались люди и их крики сочувствия заставили спуститься самого Хозяина, распорядившегося перенести без чувств растянувшегося под лестницей Старинкуса в свою гостиную. Но, едва слуги не без усилия подняли неожиданно тяжелого антиквара, как туго натянутый старый ремень под его одеждами неожиданно (надо думать — здесь тоже не обошлось без домового) лопнул и похищенные книги с глухим стуком посыпались на пол. А вместе с ними — серебряный подсвечник, старинный бронзовый чернильный прибор тонкой работы, маленькая походная шахматная доска из слоновой кости с отверстиями, в которые были воткнуты затейливо вырезанные фигурки, и еще куча мелочей, пропажу которых в библиотеке никто (включая даже домовых!) пока не заметил.

— «Вот это да!» — произнес старик-егермейстер посреди общего молчания: «А наш почтенный букинист Протожулис, оказывается, банальный воришка! Надо думать, впрочем, что он попытался украсть самые ценные книги? Вот и прекрасно! Отнесите их прямо в мои покои и, вообще, не откладывая на завтра, снесите ко мне все тома, которые этот негодяй сегодня сложил отдельно! А его самого — выкиньте на улицу! Врача можете не вызывать — ведь все воры — страшно живучие! Ничего с ним от такого пустяка, как падение с лестницы, не станется! Эй, Крепкорук! А ты — почини до завтра лестницу!»

— «Слушаюсь, хозяин!» — Крепкорук, бывший военный плотник, уже с интересом разглядывавший причудливо сломанную ступеньку, встал по стойке смирно и вскинул кисть правой руки к рабочему берету: «Будет сделано! И… разрешите взять обломки этой ступени к себе? Взгляните — какой интересный сучок! Словно глаз, прямо!»

— «Конечно! Сделай из нее что-нибудь полезное! Она хорошо нам послужила сегодня!» — весело подмигнул ему Хозяин.

Прошло три дня и три ночи. Работы в библиотеке были почти завершены. Довольный результатом Пуф-Продуф расхаживал посреди выстроенных по кругу новых и старых шкафов, любуясь идеально ровными рядами золоченых корешков, матово поблескивающих вычурными буквами надписей. Что содержалось в новых книгах — его совершенно не интересовало. Главное — библиотека стала теперь еще больше, полнее и выглядела гораздо солиднее! Теперь Император, если он соизволит появиться здесь, наверняка останется доволен, а значит — будет благосклонен и его Главный Домовой-Хранитель! Продуф аж ручки потирал от предвкушения тех милостей, которые будут ему оказаны и еще более поднимут авторитет «обер-егерместерского домового» среди всех остальных домохранителей города!

Вдруг, скользя взглядом по самому дальнему из шкафов — тринадцатому по номеру, Пуф вздрогнул — на самой верхней полке, с левого края, в стене совершенно одинаковых затейливо разрисованных корешков полного собрания сочинений некогда модной, (а ныне — заслуженно забытой) писательницы Сорж Жанд, зияло темным провалом СВОБОДНОЕ МЕСТО.

— «Огош! Сюда! Ну-ка, отвечай — что это?!?!» — палец старшего домового обвиняющее уперся в найденный недостаток.

— «Ого! Но Вы ведь, мессир, сами приказали, что все вновь купленные тома должны стоять только отдельно, по порядку!» — принялся виноватым голосом оправдываться домовёнок: «А в этом издании 79 томов. На шкафную полку влезает ровно по 40. Вот на второй полке одного тома не хватает для полного ряда! Ставить на это место книгу с другим корешком я, следуя Вашему указанию, не решился!»

Некоторое время Пуф, грозно шевеля бровками, обдумывал ответ подчиненного, пытаясь к чему-нибудь придраться. Но, как ни досадно, придираться было не к чему. Указание такое он давал, 80-й книги в издании, действительно, нет, и как ни переставляй тома с полки на полку, все равно лучше не получится… Выход, впрочем, наш домохранитель нашел довольно быстро:

— «Ну, раз так, то сделаем по-другому! Завтра утром Хозяин тоже обратит внимание на непорядок — я об этом позабочусь! И закажет в переплетной мастерской изготовить еще один том точно такого же размера и с точно таким же корешком! Поставим его в общий ряд и все дела!»

— «Ого! Но… мессир!» — захлопал глазами Огош: «Ведь мадам Жанд давно нет на свете! Как она может написать еще один том?»

— «Какой же ты бестолковый, все-таки, Огош!» — снисходительно промолвил Пуф (явная глупость подчиненного привела его в хорошее настроение): «Зачем кому-то что-то писать? Нарежут чистой мелованной бумаги высшего качества, переплетут — и книга готова!»

— «Ого?!? Мессир! Так нельзя!» — на этот раз глазки домовенка расширились от ужаса: «Вы не знаете просто, наверное! Книги без содержимого очень опасны!»

— «Чем это они опасны? Хватит болтать всякую чушь! Сделаем, как я сказал!»

Как рассчитывал Продуф, так и получилось. Обер-егермейстеру тоже «щербина» в идеально-красивом построении книг совершенно не понравилась: «Это словно в гвардейском эскадроне, вышедшем на императорский парад, в последней шеренге левофланговый всадник отсутствует!» — недовольно отрубил старик-кавалерист. В результате, не прошло и пары суток, как слуга, под благосклонным наблюдением Пуф-Продуфа, впихнул восьмидесятый том на предназначенное для него место… Домохранитель торжествовал — вот теперь всё — совершенно идеально! Не библиотека — а прямо заглядение! Не стыдно и Императору показать!

Каково же было его изумление, когда, спустя несколько ночей, он, зайдя проверить порядок в книгохранилище (теперь инспектировать свое «детище» стало для него любимым занятием) с изумлением обнаружил упомянутый шкаф распахнутым, а книги — из него — разбросанными. На всей верхней полке криво стоял один-единственный том, в котором домовой без труда узнал недавно изготовленный «пустой» экземпляр.

— «Огош! Что происходит?!» — повелительно выкрикнул Пуф и в ответ услышал неожиданное: «Ого! Прячьтесь скорее, мессир! Прыгайте на картину с охотой! Спасайтесь!»

Но не таков был домохранитель Пуф-Продуф, чтобы слушать предупреждение какого-то младшего домовёнка: вместо того, чтобы искать опасность (кто может ему угрожать в собственном доме?!), наш мессир спокойно повернулся к картине, разыскал на ней Огоша (тот, подбрасываемый скачкой, отчаянно трясся на крупе коня одного из охотников, держась обеими ручками за высокую заднюю луку богато украшенного седла):

— «Ах, вот ты где, бездельник!?! Почему такой беспорядок!?!»

— «Мессир Пуф-Продуф! Осторожнее! Новая Пустая Книга может проглотить Вас!»

— «С чего бы это?» — надменно поинтересовался Продуф (вот глупости опять болтает мальчишка!): «Как может книга проглотить домового? А ну, рассказывай подробно! А то прямо сейчас из Дома выгоню!»

— «Очень просто, мессир! Вам ведь недосуг поинтересоваться: о чем говорят книги между собой? А я, признаться, люблю, иной раз, посидеть часик-другой на полке и подслушать их беседы. Они, иногда, очень умные. Правда, я не всегда понимаю, о чем они говорят. Особенно, если это труды по химии, физике, геометрии или математике! Они, когда спорят, начинают такими формулами изъясняться, что в моей голове интеграл за косинус заходит! Если в книгах стихи — они стихами говорят, а если это романы или другая художественная проза — то на том языке, каким написаны.

А еще я давно заметил, что у книг характер примерно такой же, как у их авторов. Вот, например, прямо у Вас за спиной любимые нашим Молодым Хозяином книги по фортификации — целая полка. Все военные инженеры, их писавшие — люди выдержанные, методичные, аккуратные. Вот и книги эти между собой общаются также — с уважением, негромко, спокойно. Говорят — будто каменные блоки в стены укладывают или линии бастионов крепостных на ватмане вычерчивают!

Другое дело — если автор характер имел вздорный да заносчивый. Талантливых людей среди всяких драчунов и задир тоже в избытке хватало, смею Вас заверить! И их произведения чуть не в драку лезут, как поспорят с кем-нибудь. Но до реальной схватки дело доходит редко — на моей памяти — в нашей библиотеке такого и не случалось!»

— «Погоди-погоди!» — начал что-то соображать Пуф: «А какой характер может быть у книги, в которой вообще ничего не написано? Она же пустая!»

«Вот-вот! Как хорошо, мессир, что Вы меня слушаете! Может быть, все-таки прыгните ко мне на картину? Я Вам тут все и расскажу подробно! Пока Пустая Книга стоит на полке спокойно, но я не знаю — что ей придет в переплет через минуту-другую! Она и на меня уже бросалась!»

— «Вот еще! Бывал я на этой картине — зима там у тебя, холодно! Рассказывай дальше! Мне — хранителю этого Дома, нечего бояться каких-то скверных книг!»

— «Ого! Хорошо, мессир! Но я Вас предупредил!» — крикнул с крупа мчащейся по заснеженному редколесью скаковой охотничьей лошади Огош и продолжил свой рассказ: «Ну, Пустую Книгу мы поставили на полку с творениями мадам Жанд. А дама эта, как я слышал от других книг не раз и не два, при жизни была злющая и отчаянная интриганка. Баронесса — одним словом! И книги у нее не шибко умные, но очень сентиментальные и занудные! Характер у всех — как на подбор скверный!

Я, естественно, в первую же ночь пристроился послушать — о чем они будут между собой говорить. Жаль, что Вас со мной рядом не было! Какой крик тут начался! Начали все эти тома (все 79) женскими голосами визжать да возмущаться: «Как это Пустая Книга смеет имя их великой писательницы на себе носить!» А бедняжка им и ответить ничего не может — в ней ни одного слова не написано, кроме как имя автора на корешке! И, потому, говорить она вообще не умеет! А те — рады-радёхоньки, что безответный объект для насмешек нашли! Каждую ночь, как 12 пробьет, начинают издеваться по-всякому! Как только ее не обзывали… Как будто она сама виновата, что ее такой люди сделали! Мне даже ее жаль было, по началу…

Но вот вчера, одно из творений мадам Жанд («Ноксуэло» называется), возьми, да и придумай «пожалеть» свою несчастную товарку: начала ей советы давать — как себя вести: «Ты, говорит, если хочешь ума набраться, должна хоть каким-нибудь содержимым обзавестись! Нельзя, мол, чтобы книга под именем такой великой писательницы совсем пустая была. А что надо сделать для этого? Заставить людей что-нибудь в тебя написать!»

Вместо нашей «Пустышки» (так ее другие книги презрительно прозвали) соседка ей отвечает: «Рехнулась, что ли? Как же она заставит?»

«Ну, тогда пусть кого-нибудь проглотит и не отпускает, пока он полностью — до последнего листика, не испишет или, на худой конец, не изрисует ее чем-нибудь дельным, великим и талантливым!» — тут «Ноксуэло» увидала, что я стою перед шкафом и их болтовню слушаю (эти Сорж Жандовы книжки, как и их авторша, весь мужской пол смертельно ненавидят — даже домовых), да как закричит: «Вон — видишь — домовой Огош на нас глазеет?!!! Он умный и писать умеет! Не упускай возможность! Хватай!»

Тут, не успел я опомниться, как на меня, раскрыв пасть бездонную (ведь при отсутствии содержимого, в книге, благодаря собственной книжной магии, черная воронка хаоса образуется!) Пустая Книга летит! Ого! Еле успел увернуться, да сюда запрыгнуть. Теперь даже вылезти боюсь! Смотрю — а Пустышка, со злости, сама собой, обратно на полку вскочила и всех соседок на пол перекидала!»

— «Какую глупую и смешную историю ты придумал, Огош, чтобы свои безделье и халатность оправдать!» — скорчил презрительную гримасу Пуф-Продуф: «Вот сейчас я сам пойду и наведу порядок на полках, и, если эта твоя «хищная книга» на меня не попробует кинуться — то сегодня же окажешься на улице!» — сказав эти злые слова, повернулся домохозяин и пошел к тринадцатому шкафу, помахивая волшебным посохом.

— «Мессир! Будьте осмотрительнее, умоляю!» — отчаянно прокричал с картины добрый и незлопамятный Ага-Огош, а потом, поколебавшись немного, все же выпрыгнул наружу и метнулся на помощь.

Но опоздал… Видать, прав был младший помощник в отношении скверного характера всех книг мадам Жанд: едва поднял домохозяин властным движением посоха с пола рассыпанные тома ее творений, чтобы вернуть на предназначенное им место, как одна из книг, взлетая, будто нечаянно, задела краем переплета этот самый посох и выбила из рук. И тут (ошеломленный Пуф даже глазом моргнуть не успел), хищной птицей спикировала на него сверху Пустышка, накрыла развернутой пастью, потом захлопнулась и легла на бок. Последнее, что осталось от Продуфа — торчащие между листами, словно закладка, отчаянно дрыгающиеся толстенькие ножки в полосатых чулках и крошечных башмачках с золотыми пряжками. Но книга, как крокодил какой-то, вдруг раскрыла пасть (на секунду между листами вновь мелькнуло изумленное лицо домового — он, кажется, еще не понял, что с ним случилось), втянула в себя недостающую часть тела жертвы и снова захлопнулась, проглотив Пуф-Продуфа теперь уже окончательно и бесповоротно!

Вы, наверное, хотите спросить меня — что же было дальше, дорогие мои слушатели? Вам, вероятно, все же жалко немного этого глупого и тщеславного Пуфа? И мне тоже… Ведь он, все же, как и я, был домовым-хранителем… Может быть, исправился бы со временем, повзрослев и став мудрее!

Что вам сказать? Ага-Огош, верный своему долгу вассала, немедленно оповестил о чрезвычайном происшествии Милорда Ректора «Колледжа Волшебников-за-Печкой», который, в свою очередь, собрав самых маститых и талантливых волшебников-преподавателей, а также их учеников (среди которых был и я — ваш преданный друг и слуга) примчался в Дом Егермейстера спустя всего полчаса каких-нибудь после того, как был проглочен домохозяин. Но все попытки извлечь Пуфа из книги были напрасны. Власть домовых, как вы все знаете, распространяется только на обложку книги, а не на ее внутреннее содержание. Будь та книга обычной, можно было бы уговорить какого-нибудь специалиста (или специалистку — такую, как ты, Флорентика) — совершить подвиг — попытаться проникнуть на страницы и найти там жертву, а потом, обучив специальным волшебным навыкам, сбежать вместе с ним. Но кто решится полезть в омут без дна и без опоры, каким является содержимое Пустой Книги? Там же чистый хаос, из которого только Всевышний Творец может что-то создать! Короче говоря, таких героев не нашлось…

На всякий случай, книгу, чтобы не случилось какой беды, убрали подальше, а вместо нее, чтобы Хозяин не заметил пропажи, подобрали и поставили еще один вполне обычный 79-й том. Несколько лет пролежала Пустышка в нашей лаборатории. Если бы ее в это время могли раскрыть и увидеть люди, то очень удивились бы: под переплетом романа Сорж Жанд, на первом листе (на котором обычно размещается гравюра с портретом автора) красуется изумительно выполненная неизвестной техникой объемная фигура домового с глупым, безмерно удивленным и обиженным лицом. А остальные страницы, по-прежнему, оставались пустыми.

Но, в конце-концов, Милорд Ректор Брош-Мудрош совершил почти чудо! Он сумел, потратив бездну времени, найти решение. Как он умудрился сделать так, чтобы сидящий в Пустышке Пуф-Продуф заговорил от ее имени, моих знаний объяснить не хватает. Но, тем не менее, это случилось. Добившись успеха, Брош-Мудрош спросил книгу:

— «Что тебе надо, чтобы ты отпустила пленника?»

— «Я не отпущу его, пока он не напишет меня с первой до последней страницы, при чем — более талантливо и интересно, чем написаны произведения моих «названых сестер» в переплете которых я живу! И еще — чтобы он нарисовал к ней красивые иллюстрации!» — заявила Пустышка голосом Пуф-Продуфа.

— «Но он ведь не может такого сделать!» — всплеснул руками мудрый Брош: «Я его хорошо знаю! Он ленивый бездельник! Может, у него и есть таланты, но он их никогда не развивал, даже учиться ничему не хотел!»

— «Мне наплевать!» — отрезала книга (не будем ее осуждать за грубость — ведь единственным ее содержимым был Пуф-Продуф — а он, как вы заметили, особой вежливостью не отличался): «С домовым внутри все равно лучше, чем быть совсем пустой! Если он не захочет или не сможет меня написать, я его не выпущу никогда!»

Но не таков был мой родственник-ректор, чтобы отступить перед, казалось бы, неразрешимой проблемой! Много ночей шли его переговоры с Пустышкой и закончились успехом. Но, если вы подумали, что книга отпустила жертву, то вы ошиблись! Вовсе нет! Но теперь дело выглядит вовсе не так безнадежно, как раньше!

Каждую ночь, как только пробьет 12, в бывшем Доме Старого Егермейстера (впрочем, сейчас это уже Дом его сына — генерал-инженера) в неузнаваемо изменившейся библиотеке (генерал значительно расширил и пополнил ее, мало обращая внимание на отделку переплетов, но, за то, охотно пуская читать книги студентов и других посетителей) начинаются необычные уроки. В потайной волшебной комнате (той самой, которая находится за магической дверцей в шкафу № 13) на столе, на нижнем крае корешка, стоит раскрытая на первой странице Пустая Книга. На ней, сидя за партой, старательно, боясь хоть мгновение потерять, учится предметам Волшебная Литература и Волшебная Живопись, изучая, попутно, Вспомогательные Волшебные Дисциплины и иные необходимые ему предметы, домовой Пуф-Продуф. Преподают ему, посменно, лучшие профессора и адъюнкты нашего Колледжа. И так происходит уже 20 лет!

Говорят, что в последние годы стал наш герой делать значительные успехи: защитил, не выходя из книги, магистерские диссертации по обеим дисциплинам, победил в конкурсе «Лучший волшебный рисунок» прошлого года и, кажется, даже приступил к написанию своей Книги! Дописал, правда, пока только до трети. Ведь в чем беда? По условиям Нерушимого Договора, заключенного с Пустой Книгой и заверенного Большой Магической Печатью Колледжа, каждое утро возвращается Пустышка на свое место в шкаф, рядом с товарками. И там любая написанная Пуф-Продуфом фраза подвергается убийственной критике со стороны соседок, которые, как вы понимаете, ни за что не хотят признавать, что кто-то может писать лучше и талантливее, чем писала зануда Жанд! Так что работа продвигается очень-очень медленно. Но надежда есть! Буквально неделю назад мне по реке почтовой бутылкой пришло письмо от моего старого друга Ага-Огоша! И в нем сообщается, что золотом тесненные буквы имени Сорж Жанд на переплете Пустышки вдруг расплылись и на месте прежней надписи все явственнее проступает новое название: «Собрание сочинений Домового Пуф-Профа, том первый».