Дети Кремля

Сад Детства и детский сад

Осень тысяча девятьсот сорок седьмого года. Праздник 800-летия Москвы. Нарядные толпы на улицах. Из парков доносятся звуки бравурных маршей и навсегда запечатлевающиеся в памяти слова песен:

Алые полотнища флагов. Вечерняя иллюминация. В небе на аэростатах покачиваются под ветерком портреты самого человечного человека. Когда темнеет, в пересечениях прожекторов изображения вождя зачаровывают: торжественное парение. Всеобщий восторженный настрой.

Моя семья недавно вернулась в Москву из эвакуации. Я поступила в пятый класс 609-й московской школы. Она находилась в Безбожном — бывшем Протопоповском — переулке. После революции ряд улиц и переулков Москвы, да и других городов, переименовывались назло проклятому прошлому. Теперь он снова Протопоповский. Тоже назло прошлому, но другому.

После маленького уральского заводского поселка столица ошеломила меня. Я училась во второй смене — утром часто одна гуляла по городу.

Однажды в уютном переулке центра Москвы заметила я красивое четырехэтажное здание. Было около половины девятого — время, когда в школах начинаются уроки первой смены. К зданию стекались черные автомобили. Один за другим. Из них выпархивали девочки в школьных формах с белыми фартучками — тогда мальчики и девочки учились раздельно, — исчезали в широко распахнутых дверях. Автомобили медленно отъезжали.

Я подошла к зданию, поднялась на крыльцо. Как раз в эту минуту очередной лимузин остановился у подъезда, из него выбежала девочка, окинула меня неприязненным взглядом, обернулась, помахала ручкой мужчине, высунувшемуся из машины. На крыльцо вышла нянечка.

— Это какая школа? — сгорала я от любопытства.

— Школа как школа, — и добавила, понизив голос: — Для счастливчиков школа. Ступай!

«Наверно, тут учатся музыке или живописи. Правда счастливчики», — подумала я.

— Нет, — позднее объяснила мама, — это школа для кремлевских детей. Там учатся также дети знаменитых артистов и писателей. Кажется, и простые есть. Ты хотела бы учиться там? Но отец не может отправлять тебя в школу на машине. Придется ездить на троллейбусе с двумя пересадками. Каждый день. Согласна?

Я задумалась. После любимой школы в уральском поселке, где все дружили, разыгрывали спектакли и участвовали в конкурсах художественного чтения — у меня даже грамота осталась: «За лучшее исполнение стихотворений М.Ю.Лермонтова», школа в Безбожном переулке казалась мне сборищем хулиганок, злючек и канючек, но надменная, равнодушная девочка, выбежавшая из машины, была еще противнее их.

Счастливчики? Кремлевские дети?

Нет, не хочу!

Как сейчас жалею я о том, что не ездила добрых пять лет на троллейбусе с двумя пересадками: была бы уникальная возможность самой воссоздавать атмосферу кремлевской школы, не опираясь на чужие воспоминания.

Впрочем, «лицом к лицу — лица не увидать». Собственные воспоминания всегда влекут к необъективности, чувствительности, они, как ни странно, значительно обманчивее для писателя, чем воспоминания тех, кого он слушает не как свидетель событий, а как летописец.

Кремлевский холм в веках был огромным семейным домом. Там рождались, росли, восходили на царство и умирали правители России. За его стенами процветали особые устои и традиции — охрана, слуги, интриги, сговоры, вражда.

Над золотыми главами соборов плыли колокольные звоны, возвещая то беду, то победу.

Несколько веков назад дитя кремлевского дома, десятилетний мальчик Петр Романов, невзлюбил Кремль во дни стрелецкого бунта, грозившего ему смертью, а когда вырос, стал Петром Великим, то построил себе другую столицу, Санкт-Петербург. Кремль захирел.

Большевики возродили традицию — с 1918 года Кремль опять стал огромным семейным домом, с новыми, казалось бы, невиданными прежде традициями, но как и прежде: охрана, слуги, интриги, сговоры, вражда.

Над все более тускнеющим золотом соборных куполов уже не плыли колокольные звоны — звуки празднично-победных радиомаршей заменили их.

В прошлые века дети Кремля становились царевнами, царевичами. Некоторые царевичи становились царями.

Двадцатый век изменил все.

Кем же стали дети нашего века, выросшие в Кремле и около него?

Какой опыт оставили они миллионам простых детей, которым предстояло и предстоит исправлять ошибки прошлого, делая собственные ошибки?

На эти и многие другие вопросы отвечают судьбы тех, кому кремлевские куранты отбивали время не по радио, а прямо в ушки. Но без прошлого нет и настоящего: судьбы русских царевичей и царевен незримо витали над новой жизнью, и, может быть, заслоны в исторической памяти поколений легли в основу новых трагедий, так похожих на старые, аукаясь и переплетясь с ними.

Династия Рюриковичей на Руси начиналась распадом одной семьи: киевского князя Игоря убили соседи. Жена его, Ольга, желая обеспечить княжескую власть малолетнему сыну, жестоко отомстила убийцам и навела порядки в стране.

Эта династия через несколько веков прервалась распадом семьи многоженца Ивана Грозного и убийством его последнего сына, царевича Дмитрия.

Ни в чем не повинное дитя…

К гибели этого ребенка Романовы не были причастны, но в самом начале их царствования в Москве, у Серпуховской заставы при большом стечении народа был повешен четырехлетний Иван, сын польской шляхтанки Марины Мнишек и Лжедмитрия II, человека неизвестного происхождения. Мальчика убили, чтобы, вырастая, не стал игрушкой в руках авантюристов и не смел претендовать на российский престол.

Ни в чем не повинное дитя…

И начались генетические странности рода Романовых.

Первому царю, Михаилу Федоровичу, молодая жена Евдокия Стрешнева принесла десятерых детей: семь дочерей, три сына. Девочки были, в большинстве, сильные, живучие, мальчики — слабые, нежизнеспособные. Один сын выжил и взошел на престол — Алексей Михайлович.

Царю Алексею первая жена, Мария Милославская, подарила тринадцать детей: пять сыновей, восемь дочерей — сильные девочки и слабые мальчики; вторая жена, Наталья Нарышкина, родила троих: две дочери, один сын. И в этой семье тоже — сильные девочки, слабые мальчики. Один выдался богатырь — Петр. Воцарился.

Однако рок рода Романовых не обошел и его: от первой жены, Евдокии Лопухиной, у Петра I было трое, от второй, Екатерины, — одиннадцать детей. Сильные девочки и слабые мальчики.

Мужская линия рода Романовых оборвалась на Петре Великом: его внук Петр II не процарствовал и трех лет — умер.

Пришлось не слишком законно править женщинам рода Романовых: жене Петра Великого, племяннице Петра Анне, потом его дочери Елизавете.

Отсутствие прямых наследников и дворцовые интриги возвели на престол немецкую принцессу, ставшую в России императрицей Екатериной II, Великой. Ее сын Павел, предположительно родившийся от мужа, Петра III, внука Петра I, весьма спорная фигура: то ли плод любви Екатерины II и графа Салтыкова, то ли чухонское дитя, положенное в царскую колыбель вместо мертвого ребенка, рожденного Екатериной.

Дети Павла I и немецкой принцессы, принявшей в России имя Мария, оказались крепкой породой: они без особых проблем сформировали романовскую династию XIX века: Александр I, его брат Николай I, сын Николая Александр II, сын Александра II Александр III и его сын Николай II.

У Николая II с царицей Александрой родились четыре здоровенькие дочери и один слабый здоровьем сын Алексей, гемофилик. Большевики расстреляли всю царскую семью, вместе с мальчиком Алексеем, дабы не было у него притязаний на рухнувший престол и не стал он игрушкой в руках людей, жаждавших реванша.

Ни в чем не повинное дитя…

Такова краткая генетическая история рода Романовых.

«Кровь — загадочный сок, она проливается на пролившего ее».

Неужели эти слова, неизвестно кем сказанные много веков назад, могут быть исторической истиной?

Неужели они могут служить предостережением потомкам?

Большевики, придя во власть, не задумывались над мистическими пустяками.

Счастливое детство. Несчастливое детство. Сирота, выросший без матери.

Один мой друг считает, что несчастливого детства не бывает. Многое можно возразить ему на это — о холоде, голоде военных лет и революций, но он стоит на своем: «Как много счастья, когда из холода и голода попадаешь в тепло к хлебу и сахару, как много радости в играх, где найденная на помойке сучковатая палка становится волшебным конем, а черепок тарелки с чудом уцелевшим рисунком представляется роскошной вазой из воображаемого дворца. Дети быстро забывают тяготы и невзгоды, долго помня радости бытия». С ним трудно спорить — он сам дитя детского дома.

Сыну известного в России изобретателя Шуре Полякову было восемь лет, когда он из окна своей детской увидел главное событие XX века: Октябрьскую революцию. Шура жил с родителями в богатом доходном доме, прямо напротив Московского Кремля.

У мальчика был прелестный Сад Детства с деревянным, раскрашенным волшебным конем, на котором он катался по просторным комнатам отлично обставленной квартиры.

«В тот день, двадцать пятого октября 1917 года, — вспоминал он много лет спустя, — я лежал в кровати с простудой. Вдруг на площади что-то зашумело. Я бросился к окну. Из здания Манежа выскочил весьма упитанный офицер с двумя юнкерами. Они тащили за собой пушку. Остановившись посреди площади, развернули пушку в сторону Троицких ворот и выдали громкий залп. В окнах нашей квартиры задрожали стекла. Ко мне вбежали родители, гувернантка. Кровать, вместе со мной, перенесли в столовую, выходившую окнами во двор. Стрельба нарастала.

Через несколько дней все стихло, и родители решили, что я могу прогуляться. Мы с гувернанткой вышли на Манежную площадь. Никогда еще не было там столько народу, такого, которого я никогда раньше в этой части города не встречал: крестьяне в тулупах, рабочие с заводов, какие-то непонятные бородатые типы. Хорошо одетых людей вообще не было. Вдруг я увидел дымящиеся руины двух красивых домов. Мне стало грустно, и я заплакал. Все, что я считал постоянным, незыблемым, вечным, оказалось на самом деле таким хрупким«.

Сквозь эти толпы простого народа, которому отныне не возбранялось ходить в самых элегантных местах Москвы, и прошли большевики внутрь кремлевских стен, вместе с семьями, женами, детьми, охраной, обслугой.

Кремль снова стал жильем, не только семейным домом, как прежде, а одновременно и центром управления полетом страны к светлому будущему коммунизма, и коммунальной квартирой, где рядом жили главы правительства, партии, военачальники, отцы города: Калинин, Троцкий, Сталин, Молотов, Ворошилов, Каменев и другие.

Пока новые кремлевские мужчины заканчивали Первую мировую и Гражданскую войны, устанавливая революционный порядок, законы и нормы жизни, новые женщины Кремля, их жены, не покладая рук помогали им в мирном создании общественных институтов призрения детства.

По всей стране возникали детские дома для сирот и беспризорных, детские сады для ребятишек, чьи матери заняты на производстве. Государство брало на себя все материальные заботы, а Надежда Константиновна, жена Ленина, вместе с помощниками и помощницами трудилась над созданием нового человека. Октябрята, пионеры, комсомольцы, коммунисты. Поэтапно.

Сады Детства царских, дворянских, буржуазных детей исчезли. Нежные матери, осчастливливавшие детей нечастым общением с собой, солидно-внушительные отцы, а также притворно-ласковые гувернантки и гувернеры, подобострастные слуги канули кто в Лету, кто в эмиграцию. Дореволюционные книжки Лидии Чарской, Анастасии Вербицкой, нотные тетради, украшенные рисунками ползучих растений стиля модерн, растворились в новых временах. Вместо них явился конструктивный, конструктивистский стиль революции, остроугольный, стремительный, где начала и концы изображений сошлись воедино. Вместо индивидуальных Садов Детства явились, во множестве, детские сады, где материнские и отцовские фигуры на целые дни и недели подменялись воспитательницами, должными формировать человека нового типа: с коллективным мировоззрением. Если дитя легко приспосабливалось к условиям коллектива, оно потом легко входило и в новую коллективную жизнь, а если приспосабливалось трудно, то его следовало приспособить общими усилиями правильных детей и воспитателей.

Все это было бы прекрасно, сумей взрослые соблюсти меру в своих воззрениях, будь они более терпимы и внимательны к другим воззрениям.

Но расцветал лозунг: «Кто не с нами, тот против нас!»

Первый детский сад Кремля назывался «Красная звездочка». Он располагался рядом с Кремлем. В нем обитали вместе и дети вождей, и дети охраны, и обслуги, что было никогда прежде не виданным проявлением демократизма новой власти, провозгласившей равенство всех перед всеми — необходимое условие советского общества. Но, провозгласив равенство, большевистское начальство не разработало принципов его действия и понимания, а народ, веками живший в условиях неравенства, не мог в одночасье изменить себя. Он умел лишь приспосабливаться к обстоятельствам. Или не умел. Кто как.

Кремлевские дети, ходившие в «Красную звездочку», хором вспоминают об отсутствии различий между детьми вождей и обслуги, но дети обслуги говорят, что все понимали, кто чей сын, а кто чья дочь.

Появление «Красной звездочки» стало одной из первых ласточек будущих привилегий. Туда свозили мебель и игрушки из дворцов знати и купеческих домов. Новые детские книжки с революционной романтикой и символикой поступали в «Красную звездочку» в первую очередь. Гувернантки, служанки и горничные срочно переквалифицировались в обслуживающий персонал, с удивлением отмечая про себя, что новым правителям не чужды стремления старых: воспитать детей широко и глубоко образованными людьми. Следовало усвоить лишь одно правило социалистического общежития: прошлое — плохо, настоящее — хорошо, будущее — прекрасно, если большевики у власти.

Кремль не настолько мал, чтобы не вместить в себя главных вождей Октябрьской революции, но и не настолько велик, чтобы просторно разместить в себе их семьи с чадами и домочадцами. Кельи бывших монастырей становились жильем.

Здесь работали и жили в тесных коммунальных квартирах семьи Сталина и родственников его жены Аллилуевой, семьи Молотова, Калинина, Троцкого, Ворошилова. Каждая семья вначале, независимо от количества детей, занимала по одной комнате в бывшем здании Сената. Лишь у Ленина с Крупской и сестрой вождя Марией Ульяновой была скромная отдельная квартира в Кремле. Может возникнуть вопрос: почему вождям сразу не пришло в голову заселиться в лучших квартирах доходных домов Москвы или еще великолепнее — в особняках сбежавших богачей царского времени?

На то были причины.

Первая: жить кучно не так опасно в случае контрреволюционного мятежа — стены крепости надежны.

Вторая: быть на виду и иметь на виду других очень важно в накаленных ситуациях политической борьбы.

Третья: само проживание в Кремле — как бы символ прочности положения того или иного вождя.

Четвертая: скромность в быту была провозглашена нормой жизни.

В первые годы советской власти жизнь внутри Кремля имела вид сущего ада с райскими по тому времени возможностями: между дворцами и недействующими храмами туда-сюда, гудя и пофыркивая, сновали трофейные заграничные автомобили, в них запрыгивали, из них выскакивали крупные и мелкие вожди в пенсне, кожанках, галифе и сапогах, похожие на черных муравьев. То встречаясь, то разбегаясь, суетились такие же муравьи без автомобилей, но со сверхважными бумажками.

Иногда по брусчатке, пересекая площади там, где не было автодвижения, стеснительно прогуливался или, напротив, стремительно проходил загадочно-простой Ленин.

Подметая мостовые полами шинели, держась поближе к стенам, тигриной походкой двигался Сталин, в отличие от многих, никуда не спеша.

Троцкий со взбесившейся шапкой волос жестикулировал перед шеренгами молодых бойцов.

Легендарные командармы в краснозвездных шлемах на виду колокольни Ивана Великого драли уши своим непослушным сынкам, выхватывая у них изо ртов пахучие «козьи ножки», а те, вырвавшись из цепких отцовских рук, с хохотом скатывались по крутым склонам холма над Москвой-рекой. Сновали женщины с сумками; прогуливались с колясками молодые матери; на паперти перед Успенским, Архангельским и Благовещенским соборами девочки прыгали через веревочку и рисовали «классы». Смешивались деловые, смеющиеся, плачущие голоса и сочетались несочетаемые запахи кухни, учреждения, отхожего места и заграничных духов.

Молчали соборные колокола с вырванными языками, а купола, лишенные крестов, словно искренне удивлялись: зачем эти люди, так ненавидящие Бога, поселились среди нас, посвященных Богу, и только Ему?

Приходил ли подобный вопрос в разгоряченные головы советских вождей того времени? Их раздражал вид немых великанов-храмов, этих «хранилищ опиума для народа», хотелось скорее снести все и воздвигнуть светлые храмы новой веры в будущее коммунизма.

Вместо хищных двуглавых орлов — символов самодержавия — на башнях Кремля загорались яркие рубиновые звезды. Но каждой весной пьянила сирень и бодрил запах снега в первый день зимы — это единственное, что было неизменно внутри древних стен, имеющих цвет быстро свертывающейся крови.

В семьях кремлевских вождей с самого начала их власти появилась традиция удочерять и усыновлять сирот: детей из детского дома от неизвестных родителей, или детей умерших родственников, или детей погибших товарищей по партии, братьев по оружию и просто друзей.

Началось с бездетных Ленина и Крупской, которые взяли мальчика Гору, Георгия.

Сталин и Аллилуева, кроме Якова, сына Сталина от первой жены, и двоих своих, Василия и Светланы, воспитывали сына большевика Артема.

Ворошиловы растили мальчика Петра как родного сына, взяли в семью двоих детей Фрунзе, Тимура и Таню, а также племянника Ворошилова Николая и племянницу его жены Труду.

Бездетный Буденный во втором браке принял в дом двоих племянников, и лишь третья жена родила ему троих детей: Сергея, Нину, Михаила.

Молотовы растили чужую девочку Соню вместе со своей Светланой. Ходили слухи, что эта девочка — дочь жены Молотова, но они скрывают это. Жил в семье и племянник Молотова, Вячеслав.

Кагановичи ввели в дом, где была взрослая дочь Майя, мальчика Юру.

Хрущевы имели троих детей: Раду, Сергея, Елену, было в семье и двое детей Никиты Сергеевича от первого брака — Леонид и Юлия. Позднее они удочерили внучку Юлию, дочь погибшего Леонида, сына Никиты Сергеевича.

Брежневы вырастили своих — Юрия и Галину.

Черненко тоже. Троих.

Горбачевы — одну дочь, Ирину.

Как видно из этого перечня, традиция усыновления и удочерения с годами угасала, пока не угасла совсем, но во времена ее расцвета кремлевские семьи жили, твердо придерживаясь правила: не делать различий между родными детьми и приемными.

— Когда в 1969 году Климент Ефремович Ворошилов умер и встал вопрос о наследстве, вопрос о том, что Петр приемный сын, не вставал — он был родной, — вспоминает сноха Ворошилова.

— Юра так и умер, не узнав, что он не родной сын, — говорит сноха Кагановича.

Весьма неоднородные по классовому, этническому и культурному составу, жены кремлевских вождей представляли собой пестрый букет индивидуальностей: на вид суровая, но, по существу, добрая, всегда занятая, одержимая революцией, стремительно стареющая, больная жена Ленина Надежда Крупская — дворянка по происхождению; деловая и упрямая, тоже благородного происхождения — Наталья Седова, жена Троцкого; рабочая косточка, эстонка, жена Калинина Екатерина Лорберг; еврейки из местечек: Перл Карповская, переделавшая себя в Полину Жемчужину, жена Молотова, и Голда Горбман, ставшая Екатериной Ворошиловой, — такие разные, они были объединены общим делом, общей судьбой, общей кремлевской стеной.

Разными получились и дети, их судьбы и профессии, но общая принадлежность Кремлю накладывала печать, определяя многое в судьбе и характере.

Разорвав с идеалами прошлого, большевики намеревались создать свои идеалы, образцы, примеры. И, опираясь на них, формировать новое общество.

Владимир Ильич Ленин и его семья: мать, отец, сестры, братья стали своего рода иконами нового времени и выглядели неправдоподобно благообразно. Мне всегда не хватало в этой семье изюминки, живости, жизненности, коллизий…