Дева и плут

Глава 19

Слушая слабое дыхание сестры за скрипом телеги, Доминика не сразу заметила, как впереди показалась громада замка Рестормел, издалека похожего на ржавую корону. Он стоял, возвышаясь над рвом, а вокруг простирались охотничьи леса, где водились олени. Как только они пересекли подъемный мост, Гаррен подхватил сестру на руки — так легко, словно она весила не больше перьев Ларины. Доминика тревожно смотрела, как он уносит ее через двор в сопровождении управляющего и Лекаря.

Она поспешила было за ним, но не успела сделать и шага, как ее поймали за запястье костлявые пальцы лорда Ричарда. Пытаясь вывернуться, она увидела, что Гаррен занес сестру во внутренние покои замка.

— Не волнуйся, Доминика, — сказал лорд Ричард, ухмыляясь с набожным видом. — Если сестра умрет во время паломничества, то вознесется прямиком в рай.

Эти слова испугали ее сильнее, чем прикосновение его ледяных пальцев. Она до сих пор отказывалась верить в то, что сестра может умереть.

— Я уверена, лорд Ричард, — ответила она, повышая голос, чтобы перекрыть рычание Иннокентия, — что сестра попадет в рай вне зависимости от того, когда ее призовет Господь.

Высвободившись, она подхватила свою котомку и начала протискиваться через паломников, которые толпились у сторожки привратника, к арочному входу в комнату, где скрылся Гаррен. По пути Джиллиан вручила ей домотканое покрывало из колючей рыжеватой шерсти.

— Держи. Вдруг сестре пригодится.

Они отдавали свое собственное, единственное покрывало, и Доминика приняла его, смаргивая слезы.

— Спасибо. Вы с Джекином очень добры. Я уверена, завтра ей станет лучше. И простите, что мы вас задерживаем.

Вдова прижала Доминику к своей необъятной груди.

— Один день Блаженная Ларина может и подождать. А теперь иди. Ты нужна ей.

Иннокентий следовал за ней по пятам, пока она шла через двор, стараясь не вслушиваться в шепотки за спиной. Вдруг они шепчут те же слова, которые только лорду Ричарду хватило нахальства произнести вслух.

Когда она приблизилась ко входу, из комнаты вышли, повесив головы, Лекарь и управляющий. Доминика задержалась на пороге.

Ни Гаррен, ни сестра ее не заметили. Монахиня лежала на узком ложе, прикрыв глаза, такая маленькая и хрупкая, что ее черная ряса казалась пустой оболочкой. Широкая спина Гаррена была обращена к двери. Он неуклюже подкладывал под голову сестры, обрамленную белым платком, вторую подушку.

Он был так заботлив и ласков с ней, что у Доминики защемило сердце.

Сестра положила на его сильную руку свои бескровные пальцы, и голос, знакомый Доминике лучше ее собственного, дрогнул.

— Помни, дитя мое, Бог не ждет от нас первого шага. Он знает наши секреты, но все равно принимает и любит нас такими, какие мы есть.

— Ах, сестра, — пожурил он ее шутливо. — Я не стал выпытывать ваши секреты, так позвольте мне сохранить и свои.

Доминика задержала дыхание, вся обратившись в слух. У сестры никаких секретов не было и быть не могло, но она отчаянно желала узнать, что же скрывает Гаррен.

Выдавая ее присутствие, в комнату ворвался Иннокентий и запрыгнул на кровать, отчего сестра снова закашлялась. Дрожащими руками она обняла его лохматое черное тельце и слабым жестом позвала Доминику в комнату.

Когда Гаррен обернулся, глаза его были печальны. В них не было и тени той наигранной веселости, которая звучала в голосе.

Он тоже уверен, что она скоро умрет.

— Спасибо вам, — только и смогла промолвить она.

— Она заслуживает большего.

Она кивнула и уткнулась лицом в подаренное Джиллиан покрывало, чтобы сестра не видела, как она плачет. Большая и теплая ладонь Гаррена гладила ее по голове. Когда он дотронулся до нее, ее заполонило глубокое, всеобъемлющее чувство покоя — покоя, которого она ждала с тех самых пор, как вечность назад встала перед ним на колени на пыльном дворе замка и попросила благословить.

Потом он убрал руку, и это чувство ушло.

Доминика подняла голову. Он сразу потянулся к ее котомке, и она спрятала ее за спину.

— Все в порядке. Оно у меня, — шепнула она и переложила послание за вырез платья, поближе к сердцу. — Просто не подпускайте его к нам, вот и все.

Гаррен насупился, приготовившись спорить, но она покачала головой и взглядом указала на сестру.

— Мне нужно сходить к остальным. — Он говорил достаточно громко, чтобы слышала сестра, а сам неотрывно смотрел Доминике в глаза. — Управляющий скоро принесет вам поесть и разожжет огонь, а я позабочусь, чтобы никто — ни один человек — вас не тревожил. Если что, зовите. Я буду рядом.

Позвать его захотелось в ту же секунду, как он вышел из комнаты.

Примостившись на тюфяке у кровати сестры, Доминика всю ночь спала урывками, в промежутках, когда ее кашель, затихая, сменялся хриплым молчанием. На заре сестра наконец-то заснула, и вскоре в комнату заглянула Вдова.

— Джеймс готовит новый отвар, — прошептала она.

Зевая, Доминика улыбнулась. И когда Лекарь успел стать для Вдовы Джеймсом?

— Она только что заснула.

— А ночью, верно, не спала ни минуты. Иди, — сказала она, махнув за дверь. — Возьми собаку и прогуляйся. Вам обоим нужно побыть на свежем воздухе. Я посижу с нею. Все-таки я вырастила пятерых детей и ни одного не потеряла.

Шагая по мосту, перекинутому через крепостной ров, Доминика честно пыталась дышать этим самым свежим воздухом, но тяжесть, которая давила на грудь, мешала вздохнуть в полную силу. Послание жгло ее кожу. Солнце насмешничало в вышине, распуская лучи сквозь листву деревьев, которые отбрасывали на траву длинные ползучие тени. Господь хранил и оберегал каждую изумрудно-зеленую травинку, которая цеплялась к земле. Но почему не сестру?

Упав на колени, она начала выдергивать с корнем пучки травы и швырять их, не глядя, в равнодушное дерево. Иннокентий подпрыгивал за каждым распадающимся в воздухе комом земли. Грудь ее разрывали хриплые, как кашель сестры, рыдания, и когда ярость иссякла, она сгорбилась и уткнулась лицом в перепачканные землей ладони.

Боже, прошу тебя, не дай ей умереть.

— Это что, какой-то новый способ молиться?

Отряхнув руки о юбку, она подняла глаза и увидела, что под деревом стоит, прислонившись к стволу, Гаррен. Укрытый рваными пятнами тени, он сливался с лесом, пестревшим красными, зелеными и бурыми красками, и казался таким же темным, таинственным, полным секретов.

— Он не заберет ее, — сказала она упрямо. — Он просто не должен.

— Бог впервые задумал отнять у вас близкого человека. — Это был не вопрос.

— Я умоляла Его пощадить ее.

— Умоляли? Или требовали?

Кое-как справившись с подступившими слезами, она покачала головой. Иногда Бога нужно чуть-чуть подтолкнуть. Какими самонадеянными казались теперь эти слова. Какой далекой стала та спокойная жизнь в монастыре, когда она пребывала в полной уверенности, что Господь сделает именно так, как она попросит. Ее никчемные руки безвольно лежали на коленях. Услышит ли Господь, если сложить их ладонями вместе и поднять к небесам?

— Я готова умолять, если это заставит Его передумать.

Он сел на траву рядом с нею.

— А если ваши молитвы останутся без ответа? Что тогда?

Она опустила голову.

— Не знаю. — За всю свою жизнь Доминика не разлучалась с сестрой ни на день. Она представила, как возвращается без нее в монастырь, как принимает постриг, как трудится в одиночестве в скриптории… Одна только мысль об этом была невыносима. — Он еще никогда не подводил меня.

Он сплел руки на груди и сказал, скрывая за горечью тона свои секреты:

— Ничего. Когда подведет, вы научитесь с этим жить.

Доминика просунула ладонь ему под локоть. Просто из сострадания — оправдалась она перед собой.

— Отчего вы так на Него обижены? Что Он вам сделал?

Он долго смотрел на нее, потом расправил руки и отрывисто заговорил:

— Когда мне было семнадцать лет, — в его речи появился легкий северный акцент, — я жил в монастыре. Все мои мысли в ту пору были сосредоточены только на Боге и на предстоящих вечных обетах.

Она улыбнулась, представив его в возрасте Саймона — плечи еще не развернулись во всю ширь, губы еще не привыкли сжиматься в узкую линию, лицо светится верой. Сердцу стало горько при мысли о том безвозвратно потерянном мальчике.

— Где был ваш дом?

— Неподалеку от Бервика. На чьей территории — англичан или шотландцев — зависело от того, кому сегодня в набеге сопутствовала удача. Мой отец был предан только себе и своей земле и хотел одного: чтобы его оставили в покое. Этим он восстановил против себя и тех, и других.

— Вы второй сын? — Юноше разрешалось посвятить свою жизнь Богу только в том случае, если в семье имелся наследник фамильных земель.

Он кивнул.

— У меня был старший брат. Его звали Джеймс.

Повисло молчание. Каждое слово из его уст было для нее подарком.

— Сколько ему было лет?

— Он был ровесник Уильяму. — Он опустил взгляд на ее кисть, лежавшую на его колене. — Когда мы боролись на руках, он всегда меня побеждал.

— Вы были в монастыре, — напомнила она. — А что случилось потом?

— Потом пришла Смерть. — Воспоминания, судя по голосу, причиняли ему сильную боль. — Переживая за своих, я поехал домой, но Смерть оказалась быстрее. Пока я пересекал мост, чума успела подкосить Джеймса. Потом заболела его жена. Потом их ребенок.

Она содрогнулась, вспомнив как девочкой слышала доносившиеся из-за монастырских стен страшные предсмертные стоны.

— Я отправил своему аббату записку с просьбой помолиться за нашу семью. Приехать и поддержать нас лично он бы не смог или не захотел. — Под тяжестью воспоминаний он заговорил сквозь зубы. — Время как будто остановилось. В любой момент их могла забрать смерть. Внезапно, как в бою. Но я знал, что монахи молятся за нас по восемь раз в день. Я был уверен, что Бог услышит их молитвы. — Он перевел взгляд на деревья. — На следующий день заболела моя мать. Отец не отходил от ее кровати.

И дед его, и отец оба молились у смертного одра своих жен. Неудивительно, что Гаррен предпочел одиночество. Она задумалась, каково это — когда тебя так любят.

— К тому времени, когда слег отец, пришел, наконец, ответ от аббата. Там говорилось, что отец должен отписать свои владения Церкви, и тогда Бог якобы спасет нашу семью.

Ее плечи придавил ужас. Даже аббаты были не вправе раздавать обещания от Его имени.

— И как поступил ваш отец?

— Подписал дарственную. Я сам помог ему поставить крестик. Потом я отвез дарственную в монастырь, а перед тем надел на шею дедову ракушку и поклялся сходить по его пути в Компостелу — если Господь сжалится над нами. Не знаю, сколько часов я пролежал на полу перед алтарем, умоляя: «Забери вместо них меня». — Он тихо пробормотал, будто вновь обращаясь к небу: — Забери вместо них меня.

Господь не всегда отвечает на наши молитвы так, как нам хочется. Эти пустые слова костью застряли у нее поперек горла, и она не смогла заставить себя произнести их.

Вернувшись из мира воспоминаний, он посмотрел на нее гнетущим, как лик смерти, взглядом.

— Господь убил всю мою семью. Моего брата, его жену и сына, наших отца и мать. Но оставил в живых меня.

Она накрыла его руки своими ладонями, порываясь обнять его и прижать к себе, но понимала, что такую боль успокоить невозможно. Ни оправдать Бога, ни объяснить, в чем состоял Его план, она не могла. Праведники умирали вслед за грешниками, а Церковь отговаривалась тем, что человеческий род должен платить за грехи сообща.

— Что сталось с вашим домом?

— Лживый аббат, развалившись в кресле отца, сообщил, что смерть нашла их по воле Всевышнего, но — вот радость-то — наш щедрый дар сократит их пребывание в чистилище. — В его смехе она услышала пронесенное через годы страдание. — Теперь на наших землях пасутся жирные овцы монахов.

— Но почему не вмешался король? Как он позволил?

Гаррен пожал плечами.

— Быть может, решил, что Бог защитит границу лучше меня. — Его руки под ее ладонями свернулись в кулаки. — А аббат предложил мне подкопить денег и выкупить дом обратно.

— А если бы вы привезли с войны заложников вместо… — Уместно ли задавать такие вопросы? — … вместо графа, то выкупа за них было бы достаточно?

— Чтобы вернуть дом? — Перед нею снова предстал Гаррен, которого знала. Тот, который вечно враждовал с Богом. — Ну нет, я бы не позволил Богу забрать еще и Уильяма.

Он принял удар на себя вместо друга. Обменял свое будущее на жизнь графа, пытаясь в очередной раз исправить допущенную Богом ошибку. Она понимала его. Лорд Уильям и ей самой почему-то казался родным. Она часто задумывалась, почему.

— Ради него вы готовы на все?

Он посмотрел на нее долгим, тяжелым, пристальным взглядом, потом заправил за ее ухо непослушную прядку волос. Пробежался пальцами по щеке. Прикосновение было легким, как шепот.

— Когда-то мне казалось, что да.

Задержав дыхание, она ждала. Мечтала. Надеялась.

Его пальцы сорвались с ее щеки, оставив вместо себя дыхание ветра.

— Вы скучаете по своему дому? — спросила она.

Взгляд его стал далеким и несколько озадаченным.

— Я почти не помню его. Скорее я скучаю по самому ощущению дома.

Вы знаете, каково это — не иметь своего дома?Она сгоряча швырнула этот вопрос ему в лицо, еще не зная, что оба они — бездомные дети. Впервые за все это время она увидела его таким, как есть — не святым и не дьяволом, а человеком. Который надел на шею священную реликвию и оберег-ракушку несмотря на отсутствие веры. Который, как и она сама, был не в силах ничем повлиять на Господа.

— Значит, теперь вы совсем ни во что не верите? — еле слышно выдохнула она.

— В паломничества и обеты я не верю точно. Проку от них никакого. — Он встал и отошел в сторону, будто дистанция могла уберечь от соблазна еще раз до нее дотронуться. — Вы верите в них, потому что еще мало знаете. Когда вам откроется, на что способен Господь, вы поймете, что одной верой не проживешь. Лично я верю только в то, что можно увидеть.

Одной верой не проживешь. Перед нею точно разверзлась бездна.

— Но как у вас получается жить без веры?

Он улыбнулся, грустно и понимающе.

— А как у вас получается жить одной только верой?

— Но что у нас есть кроме нее?

Вопрос вывел его из оцепенения. Опустившись на колени, он взял ее за руки и порывисто, точно речь шла о жизни и смерти, стиснул ее пальцы.

— Мы сами, Ника. И еще настоящее. Цените сегодняшний день. Ибо может случиться так, что завтра тех, кого мы любим, не станет.

Что, если завтра не станет сестры? Ценила ли она каждый прожитый день?

А она сама? Ценила ли она драгоценные дни, проведенные рядом с Гарреном?

Не задумываясь, что делает, она подалась к нему, и воздух меж ними затрепетал. Отчаяние в его взгляде столкнулось с надеждой. Тронув его за рукав, она пробежала ладонями вверх по его плечам к спине, надеясь, что боль можно исцелить ласковым прикосновением.

Он взял ее лицо в свои сильные ладони и приник к ее губам.

Поцелуй окутал ее теплом, будто они юркнули вместе под уютное одеяло и перенеслись в уединенный мир, где их души встретились и соприкоснулись. Солнце грело ее макушку, ветерок ласкал лицо, вторя его пальцам, а сам Гаррен, казалось, заполонил собою весь ее мир — такой же сильный, горячий, надежный, как земная твердь.

Холодный, мокрый и очень ревнивый нос уткнулся в ее пальцы, которые цеплялись за спину Гаррена, а потом Иннокентий протиснулся между ними и требовательно тявкнул.

Гаррен расхохотался, падая на траву, покрытую опавшими листьями, и потрепал пса за его единственным ухом. Потом подобрал палку и, лихо присвистнув, зашвырнул ее в заросли леса. Иннокентий умчался прочь, веселым лаем приглашая их присоединиться к игре.

Гаррен вскочил и рывком поднял Доминику на ноги. Подавленное настроение прошло, и теперь он выглядел так, словно снова стал семнадцатилетним подростком.

— Побежали?

Его сильные руки тянули ее за собой, и ей ничего не оставалось, как побежать. Часто дыша, она понеслась вперед, легкая точно птица, так быстро, словно хотела оторваться от земли. Словно за ее спиной вдруг выросли крылья.

Из ее горла вместе с дыханием рвался счастливый смех. Когда Гаррен отпустил ее, она рухнула на колени. В боку кольнуло, и она прижала это место ладонью.

— Все в порядке?

Она открыла рот, чтобы ответить, и громко икнула.

Приподняв брови, Гаррен склонил голову набок.

Она смущенно прыснула. Потом икнула еще и еще раз, и наконец обмякла на траве, хохоча во весь голос и непрестанно икая. Иннокентий, готовый к новой игре, выронил палку и принялся вылизывать ей уши и шею. Она взвизгнула от смеха. А вверху, над ними, искрились в зеленой листве солнечные лучи, сияя ярче, чем церковные витражи.

Гаррен вытянулся рядом с ней на траве, одной рукой подперев голову, а второй удерживая пса на расстоянии.

— Иннокентий — идеальное средство от икоты. — Он наклонился и остановил ее дыхание поцелуем.

Она опять икнула, и он поймал этот звук губами, заглушая его. Ярко-синее небо, зеленая трава, жесткие кудри Гаррена под ее жадными пальцами — от всего этого кружилась голова, и когда холодный нос вновь попытался им помешать, они не обратили на него никакого внимания.

Наконец он прервал долгий поцелуй. Взглянул на нее сверху вниз и усмехнулся.

— Лучше?

Она села, прислушалась к себе и услышала только свое сердцебиение. Воздух входил и выходил из ее легких свободно, как сама жизнь. Она кивнула.

Его нежные ладони прошлись по ее шее вниз, лаская ее плечи, спустились к талии, а потом он поцеловал ее снова, и на сей раз не только губами, но будто всем своим телом.

А может, думала она, прильнув к нему на траве, может, это всепоглощающее чувство никакой не грех. Может быть, это любовь. Carpe diem . Завтрашний день может не наступить…

Над спиной Гаррена просвистела стрела и с глухим дребезжанием вонзилась в дерево.

Настоящий воин, он мгновенно подобрался, накрывая ее своим телом как щитом.

— Что за идиот стреляет?

— Кто там? Гаррен, это ты? — послышался из-за деревьев невинный голос Ричарда, а затем показался и он сам. На веревке за его лошадью волочилась туша убитой косули. — И Доминика с тобой? Странно. Мне показалось, я увидел оленя.

Доминика посмотрела в карие глаза косули, еще недавно живые, а теперь остекленевшие. Пролети стрела на несколько дюймов ниже, и они с Гарреном были бы тоже мертвы.

Похоже, обмануть Ричарда все же не удалось.