Дэви

12

Мы провели в том месте часть дня, обсыхая и знакомясь друг с другом. Я снова заговорил насчет Леваннона и больших кораблей, тридцатитонников, которые осмеливаются ходить в порты Нуина по северному пути. И Джед Север снова забеспокоился, но на этот раз уже не по поводу религии.

— Это дьявольская жизнь, мальчик Дэви. Я знаю — пробовал. Нанялся на работу в рыболовный флот, в семнадцать лет, в Кингстоне. Я был тогда такой же большой, как и сейчас — слишком большой, чтобы послушать па, вот в чем был мой грех, — но когда я по милости Божьей и Авраама вернулся назад, я весил не больше ста двадцати фунтов. Мы ходили на юг за острова Блэк-Рок, где Гудзоново море превращается в большую воду… Ох, смилуйся, Мать Кара, это такое пустынное место, эти Блэк-Рок! Говорят, в Былые Времена там стоял огромный город, и в это нелегко поверить. Что же до большой воды, которая дальше… Ох, это сто тысяч миль пустоты, мальчик Дэви, абсолютной пустоты. Нас не было семь месяцев, мы выходили из маленького лагеря, где коптили рыбу, — жалкий пустой клочок земли, песчаные дюны, пара невысоких холмов и никакого укрытия, ecли сильный ветер. Место называется Лонг-Айленд, часть Леваннона, там еще есть несколько маленьких деревушек на западной конце, их видно с Блэк-Рок. Никто не сможет использовать eго восточный конец — там один песок, и почти не встретишь ничего живого, только чайки летают. Люди начинают ненавидеть друг друга. Вначале нас было двадцать пять, по большей части грешников. Пятеро умерло, одного убили в драке, и хочу тебе сказать, что компания заранее предполагает такие потери. Мы видели новые лица, только когда грузовое судно компании привозило дрова и забирало копченую треску и отходы. А насчет наших плаваний… Иногда нам приходилось пару-тройку часов идти так, что земли было совершенно не видно! Это ужасно. Ты всегда находишься в руках Божьих, и все же это ужасное испытание твоей веры. Без компаса вообще нечего делать, некоторые называют его магнитом. У компании имелся один, изготовленный в Былые Времена, и у нас в команде было три человека, которые умели обращаться с ним и следили, чтобы Бог, в своем непрекращающемся милосердии, не устал держать маленькую железяку концом на север. Вайлет вздохнула:

— Эй, держу пари, что та троица была настоящими шишками в фирме, верно?

— Ты ничего не понимаешь в таких вещах, женщина! Человек умеет обращаться со священным предметом, а твоя собственная жизнь зависит от этого… Разумеется, будешь относиться к человеку с уважением. Ах, Дэви-мальчик, когда не видишь земли, это самое страшное. Ты сидишь в ялике, шесть-семь часов работаешь с сетями, и нельзя потерять из виду большой корабль, на котором компас… опустится внезапный туман или начнется сильный ветер, и что тогда? Нечего и спрашивать!.. А когда вытягиваешь сеть в последний раз, еще нужно преодолеть обратный путь, разбить лагерь и закоптить рыбу, прежде чем класть ее в бочки. До сих пор не переношу запаха рыбы, любой рыбы, в рот бы ее не взял, даже умирай я с голоду. Это кара за мою грешную юность. Море не для людей, Дэви. Я скажу тебе… Когда я наконец вернулся домой, хотя и больной и заморенный, я так изголодался по женщинам, что чуть не сошел с ума, и… ладно, не буду рассказывать в подробностях, но в первую ночь в Кингстоне я поддался побуждению лукавого, и меня ограбили, забрали все, что я заработал за семь месяцев, до последнего пенни. Это была кара. Сэм сказал, обращаясь к костру:

— Ты полагаешь, Бог стал бы сердиться на мужчину за то, что он кинул палку?

— Следи за своим языком! Почему тогда меня ограбили, если это не было воздаяние за грех? Отвечай!.. Ах, Сэм, я молюсь о том времени, когда ты перестанешь насмешничать! Слушай меня, Дэви-мальчик: в море ты будешь рабом, у меня нет другого слова. Это дьявольская жизнь. Работа, работа, работа — пока не свалишься с ног. А свалишься, главный саданет тебя сапогом под ребра, и морской закон заявит, что у него есть на это все права. Как бы я хотел, чтобы все суда оказались на дне! Правда. Послушай меня… Ведь само собой разумеется: если бы Бог хотел, чтобы люди плавали, он бы дал нам плавники.

Вскоре мы тронулись в путь с намерением отыскать местечко для безопасной ночевки. Сэм рассказал мне кое-что, когда мы оказались с ним вне пределов слышимости Джеда и Вайлет. Джед был подслеповат, все предметы, находящиеся от него в двадцати футах и дальше, казались ему лишь размытым пятном, и он очень щепетильно относился к своей близорукости, считая ее еще одним наказанием, которое наложил на него Господь. Я вообще не считал Джеда грешником, но сам он был твердо уверен в том, что Господь специально испытывает его, чтобы убедиться в его вере, пусть с дружелюбием в сердце, но все равно жестоко, не давая ему и дня без того, чтобы не отобрать очередную дань или не напомнить о Судном Дне. Бедный мужик не мог повернуть головы, чтобы сплюнуть, или отойти за дерево, чтобы отлить, — без того, чтобы Господь не поведал ему о греховном поведении десять дней или даже десять лет назад. Несправедливо, я думаю, и неразумно — но если Джед с Богом хотели именно таких отношении, мы с Сэмом не собирались лезть к ним со своими замечаниями, которые не стоили и десяти центов в базарный день.

В Былые Времена людям с плохим зрением помогали, шлифуя стекла в линзы, которые позволяли им видеть нормально.

Вот еще одно утраченное искусство, утекшее по канаве невежества в Годы Хаоса; впрочем, восстановленное и взятое с собой на остров.

В Олд-Сити в подземных цехах, примыкавших к тайной библиотеке Еретиков, был человек, который около тридцати лет работал над проблемой производства линз; он и сейчас занимается этим, если жив и если его не обнаружили победоносные легионы Господа. От рождения его имя было Арн Бронштейн, но он решил принять имя Барух, прочитав о жизни философа[15] Былых Времен, построившего любопытный мостик рассуждений, позволивших ему вознестись над невразумительным Христианством и Иудаизмом тех дней. И, кстати, вдохновившего Арна Бронштейна на изготовление линз… Наш Барух мог бы плыть с нами; он сам принял другое решение. Ему было за пятьдесят, когда началось восстание…

Дион пытался убедить его присоединиться к группе, которая, в случае, если мы проиграем битву за Олд-Сити, собиралась уплыть на «Утренней Звезде», но Барух сказал: «Нет, я останусь там, где достаточно цивилизации, какой бы она ни была. Главное, что можно достичь незаметности». — «Незаметность, конечно, дело хорошее, — сказал Дион. — Ты хочешь незаметности делать очки для людей, которые не смогут пользоваться ими, потому что их сожгут за колдовство». Не ответив и, вполне вероятно, даже не слушая, Барух спросил: «А что за благоприятные условия предусмотрены для достижения цели на вашей… да, на вашей прекрасной «Утренней Звезде»?» Он спросил это, стоя в двери своей старенькой мастерской, скрючившийся, мигающий красными сердитыми глазами, — как будто ненавидел Диона. Крича и бранясь, Дион обозвал Баруха дураком, что, по всей видимости, только доставило тому удовольствие. Потом Барух сказал, что его рукописи и оптическое оборудование слишком тяжелы, чтобы тащить их на корабль, и он, пожалуй, не станет никого утруждать этим…

Я запомнил его именно таким, в дверном проеме, сутулого, сморщенного, мигающего слезящимися измученными глазами, одетого как попало, хотя у него были деньги на хорошую одежду, говорящего о тяжести оборудования, хотя наверняка имеющего в виду совсем другое: что он не доверит небрежным неуклюжим растяпам нести столь драгоценный груз. А потом, готовый мгновенно отвергнуть любые проявления симпатии, он отдал Диону маленькую книгу в самодельном переплете, которую сам и написал — труд чистой любви. Она содержит все, что Барух знал об изготовлении линз, так что были бы мозги и терпение (а у нас они есть), и мы в любое время сможем воспроизвести практическую часть его работы.

Много раз со дня нашего поражения меня беспокоила мысль о линзоделе, пораженном чем-то вроде слепоты; о человеке, любящем человечество, но не способном выносить вид, шум, прикосновение человеческих существ. Я не могу вообразить ничего более смешного или оскорбительного, чем «жалеть» Баруха; его отказ просто причиняет мне боль.

В то утро мы убили оленя. Я заметил его в березняке и выпустил стрелу, поразившую его прямо в шею. Олень рухнул наземь, и Сэм мигом очутился возле, милосердно перерезав ему глотку. Джед щедро рассыпал возгласы восхищения. Вайлет смотрела на нас — меня, самоуверенного и гордого, и спокойного Сэма с окровавленным ножом, дожидающегося, пока из туши вытечет кровь, — и я видел, как в ней пробуждается желание, как расширяются ее глаза и немного припухают губы. Если бы не присутствие Джеда, я мог бы представить, как она соблазняет Сэма распластать ее на земле прямо сейчас. Это жило в ее горящем взгляде на него — и на меня, который, в конце концов, выпустил стрелу. Но Джед присутствовал, и через несколько минут мы занялись срезанием мяса, которое могли унести с собой, и опасный момент прошел.

На ночь мы остановились в овраге, который находился в добрых десяти милях от Скоара. Пару раз мы видели всадников. Костер развели у скал, ниже края оврага, где пламя не было видно с дороги. Когда Джед с Вайлет ушли за дровами, Сэм ответил на мой вопрос прежде, чем я задал его:

— Их называют обозницами, Джексон. Это значит, что она зарабатывала на жизнь проституцией, давала всем парням в полку, у кого был хотя бы доллар. И она знает в своем деле толк — я пользовался ею несколько раз, с ней не заскучаешь. У нее все было в порядке — солдаты хорошо с нею обращались, бесплатно кормили, на шее у нее не сидели сутенер или мадам — неплохой шанс поднакопить деньжат на черный день. У каждого полка есть своя — не знаю, так ли это в моганской армии. Наши мальчики делают из полковой шлюхи настоящую куколку. Это естественно — единственная женщина, которую они должны любить, и все такое… Ну, а старый Джед… он несколько помешался на религии… или всегда был таким… я имею в виду, что у него слетела крыша… в общем, он решил, что Бог не хочет, чтобы он оставался в армии, когда началась настоящая война и у Джеда появилась реальная возможность нанести кому-то вред. И, кажется, Бог велел ему взять Вайлет с собой. Он говорит, что это был Бог.

— А кому еще могла прийти в голову такая идея?

Сэм кинул на меня один из своих долгих холодных взглядов, проверил, не приблизились ли Джед и Вайлет, и продолжил рассказ:

— Это было вчера, уже после той дурацкой затеи, когда мы поджидали моганцев. Я наткнулся на них с Джедом в кустах, думал, они просто решили перепихнуться по быстрому, но все оказалось совсем не так. Джеда посетил святой дух или еще что-то в этом роде, и он попросил меня подтвердить то, что он говорил. Он объяснял Вайлет, как желает Бог, чтобы она прекратила грешную жизнь и полюбила Господа, вместе с ним, Джедом, собирающимся впредь вести жизнь, исполненную милосердия и чистоты. Черт, он уже стал таким вежливым, добросердечным и тупоголовым, даже не подумаешь, что в нем может оказаться достаточно греховности, чтобы обоссать ореховый куст. Впрочем, сам он так не думает. У него совесть, как у бизона, у этого парня, меня все время воротит с него. И сдается мне, что с Вайлет случилось внезапное превращение, и когда старина Джед съехал с катушек со своим покайся-оставь-все-и-следуй-за-мной, черт меня подери, она так и поступила… Джед хотел, чтобы я пошел с ними вместе. Я идти не хотел. Он решил, что они останутся поблизости на несколько дней и будут молиться за меня, и если я передумаю, то смогу улизнуть из части и трижды подряд кричать совой до тех пор, пока они не найдут меня. Ладно, сказал я, и они убрались. Не знаю уж, как они прошли мимо наших часовых, он ведь такой неуклюжий, со своим плохим зрением, но Вайлет — специалист по лесам, она его как-то провела. Я не собирался идти с ними, Джексон, я ведь одиночка по натуре, но потом меня ранили в голову в той заварушке, и часть ушла без меня. Я действительно потерялся. Подошел чертовски близко к моганцам, я говорил тебе. Прошел мимо и потопал дальше по дороге — тоже не в ту сторону, не соображал, что еще до рассвета окажусь в Скоаре. А потом трижды прокричал совой, не ожидая ответа, но Вайлет услышала и ответила, и мы встретились. Знаешь, что замечательно? Они договорились, что дойдут до Вейрманта, вырубят в лесной глуши деревья и устроят ферму, которая, послушай только, будет храмом в безлюдной пустоши и все в таком духе. Я сам не собираюсь туда, но, благослови их Бог, если у них получится.

— Я заметил, вы называете их Джед и Вайлет, а не Джексон.

— Так ведь я не прямо с ними говорю.

— Ясно! Яснее некуда…

Сэм положил руку мне на голову и нажал — не сильно, но в следующий миг я уже сидел на земле. Он потрепал меня по космам; и все, чем я мог ему ответить, — лишь засмеяться да почувствовать себя на седьмом небе.

— Джексон, — сказал он, — не будь у тебя такой же большой головы, как и у меня, я бы не стал заморачиваться и объяснять. Понимаешь, в этом мире человек должен навести шороху, иначе никто не узнает, что он живет на свете. И если бы я, жалкий и обычный, точно засохшее бычье дерьмо, не делал что-то, хоть чуточку необычное… Ну-ка, скажи мне, засохшему бычьему дерьму, что оно делает?

— Просто лежит в траве.

— Точно! Именно это оно и делает. Ты никогда не видел бычьего дерьма, по крайне мере засохшего, которое бы встало на задние лапки и называло людей Джексонами, как будто не знает их правильные имена. И никогда не увидишь. Теперь я честно и полностью ответил на твой вопрос, поэтому скажи: что за хренятина у тебя в котомке? Я весь день голову ломаю.

Я мог бы рассказать ему о золотом горне — и я сделал это спустя многие месяцы, — но Джед и Вайлет уже возвращались. Мне показалось, что вся эта история не для них — я замучился бы объяснять, почему не убил мутанта, и тому подобное. Однако Джед услышал вопрос Сэма, а потом увидел мой несчастный и принужденный вид. И он преподнес мне маленькую проповедь о том, что, поскольку Господь собрал нас в одном месте, мы должны быть все за одного и один за всех, а это означает все делить друг с другом и не иметь друг от друга секретов. Так что, с духовной точки зрения, было бы хорошо рассказать о том, что у меня в котомке, нет, не то чтобы он предположил хоть на минуту, будто у меня там то, что мне не полагается иметь, но…

А тем временем старый Сэм стоял в сторонке, не предпринимая ни малейшей попытки вызволить меня из ловушки. Он просто следил за костром, нанизывал оленину на прутики, чтобы пожарить ее над огнем, и время от времени бросал на меня ничего не выражающий взгляд, который мог означать лишь одно: «Ну-ка, не будь бычьим дерьмом!»

— Джед, — сказал я, — не возьмешь ли ты снова эту фигурку, так, чтобы я мог смотреть на нее, пока буду говорить?

— Ну конечно! — он был изумлен и исключительно польщен. Вайлет села рядышком со мной, положив широкую ладонь мне на спину. Любовь была у нее в крови, неотделимая от секса, хотя это и не одно и то же. Ей нравилось прикасаться, легонько толкать, целовать, оповещать о близком присутствии своего теплого тела безо всякого возбуждения — точно так же, как в другие времена она могла сказать, просто выпятив губки или поведя бедром: «Пойдем-ка перепихнемся!»

— Это правдивая история, — сказал я, не отводя глаз от статуэтки, — о том, как я случайно убил человека.

Знаете, сначала мой ужасный божок немного беспокоил меня. Но я в любом случае хотел рассказать эту часть, о том, как я перебирался через частокол в Скоар и напоролся на стражника. И когда я стал рассказывать дальше — опустив все упоминания об Эмии и заявив, что тут же снова перелез через частокол и убежал в лес, когда понял, что стражник мертв, — мой божок не стал возражать.

— Бедненький Дэви, — сказала Вайлет, пощекотав меня прямо под набедренной повязкой, где Джед не мог видеть ее руку. — Прямо в лес, да? Неужели у тебя не было в Скоаре девушки, любовничек?

— Нет, было что-то вроде, только…

— Как это — «что-то вроде»? Я бы не дала даже пота со стрекозьей задницы за что-то вроде девушки, Дэви.

— Ну, я хотел сказать: да, как будто… Но позвольте я расскажу, что случилось в тот день в лесу, перед тем как я случайно убил того парня. Вы когда-нибудь встречали отшельника?

— Ага, однажды, — сказал Джед. — В пещере на одном из холмов за Кингстоном. Он очень искусно исцелял людей наложением рук.

— Ну, этот был отшельником только отчасти, — сказал я. — Тип, живущий в лесу. Я валял дурака в тот день, удрал с работы. В общем, встретил старого отшельника. У него был всего лишь навес из соломы, никакой пещеры. Будь он настоящим святым, у него бы уже давно была пещера, разве не так?

— Господь защищает свою паству, аллилуйя. У того, из Кингстона, пещера была так себе. Он держал в ней коз.

— А он не подпахивал? — спросил Сэм.

— Немного, — сказал Джед. — Это же отшельник, он не должен, служа Господу, обращать внимание на определенные вещи.

Все получалось хорошо, только черт с ним, с его отшельником, я должен был заинтересовать их собой.

— Этот был ужасно старым и странным. Когда я в первый раз увидел его, он так напугал меня, что я чуть не наступил на здоровенную гремучую змею. Но он увидел ее, велел мне не двигаться, изобразил знак колеса, и — опля!

— Что — опля? — спросил Сэм.

— Ну, я хотел сказать, что она — опля! — уползла прочь, ничего мне не сделав. Старый отшельник сказал, что это было олицетворение, что змея представляла собой сквернословие — мой самый большой недостаток, — чего он никак не мог знать, потому что при нем я совсем не сквернословил, уж можете мне поверить.

Джеда зацепило, как я и хотел.

— Хвала Господу, именно так эти вещи и происходят! Ты пришел туда, ты должен был встретить этого святого человека… Продолжай, сын мой!

— Ну… Он не просто был старым, он умирал.

— Ну надо же! — сказала Вайлет. — Бедный старый ублю… бедный старый отшельник!

— Да. Он выглядел таким спокойным, что я никогда бы не догадался, но он сам сказал мне. Он сказал: «Я собираюсь уйти в мир иной, Дэви-мальчик»… да-да, в том-то и дело, он знал мое имя, а я не говорил ему. Я был поражен, правда. Полагаю, это было второе олицетворение.

— Я тоже полагаю, что это было олицетворение. Давай дальше, Дэви!

— Ну, он сказал, что я первый, кого он видит за долгое время и кто был добр к нему, только вот черт… то есть, я хотел сказать, Боже мой, я ничего не сделал, только остановился и выслушал его. Он велел мне копать под тем навесом, показал — где, взять то, что я найду, и хранить это всю жизнь. Сказал, что это реликт из Былых Времен и что все мои грехи замолены, потому что он сделал это сам.

Помню, под конец я испугался размеров собственного вранья, так что мой голос задрожал. Джед и Вайлет приписали эту дрожь благоговению — если между враньем и благоговением есть какая-нибудь разница…

— Старый отшельник сказал, что Господь привел меня к этой штуковине из Былых Времен с условием, что я перестану сквернословить и так далее.

— Благослови его имя, Господи! И к нам тебя тоже привела Рука Всевышнего, чтобы мы помогли тебе перестать сквернословить. А что случилось потом?

Потом он… умер.

— Ты действительно присутствовал при этом святом преставлении?

— Да. Он благословил меня, снова сказал, где копать, а потом умер — прямо у меня на руках. — Я глянул в чащу, серьезный и смелый, и сглотнул. В конце концов, я в первый раз убивал отшельника. — Так что… так что я руками вырыл могилу для него, и… — я замолчал, внезапно почувствовав себя плохо, вспомнив дождь и то, что произошло на самом деле.

Но очень скоро — нашему мозгу в таких делах иногда совершенно не требуется время — я почувствовал, что тот солдат (который жил только во мне и нигде больше) был бы рад посмеяться вместе со мной над этим дурацким отшельником. Так что я смог продолжить почти без паузы:

— …и взял то, что нашел там, и ушел, вот и все.

Потом я показал им мой горн, но не осмелился сыграть на нем в такой близости от дороги. Джед и Вайлет испытывали слишком благоговейный трепет, чтобы отважиться дотронуться до него, но Сэм взял горн в руки и промолвил:

— Молодой человек мог бы и сыграть на нем. Позже, когда мы уселись за еду, я спросил:

— Среди людей, что участвовали в утреннем бою, я видел парня, что-то около семнадцати, темные волосы, серые глаза, ужасно вежливый… Вы не помните такого?

— Таких там было десятка два, — сказал Сэм, и Джед пробормотал что-то похожее. — Не знаешь, как его звали?

— Нет. Я нашел его уже после того, как бой закончился, и мы немного поговорили. Я ничем не смог ему помочь.

— Он был тяжело ранен? — спросила Вайлет. — Умер?

— Да. И я так и не узнал его имени.

— Он умер при Церкви? — спросил Джед.

— Мы не говорили о религии.

Джед погрустнел и выглядел потрясенным; я не сразу понял, в чем дело.

— Я так и не узнал его имени.

— Джексон, — бросил Сэм и протянул мне еще один кусок оленины.

Больше он не сказал ничего, потому что это могло бы потребовать от меня ответа. Позже, когда настала ночь и мы с Сэмом охраняли лагерь, я понял, что имел в виду Джед, задавая свой вопрос, и все, чему учили меня в детстве, всколыхнулось во мне темным бременем.

Верующий, принадлежащий к Святой Мурканской Церкви, перед смертью должен сделать то, что священники именуют исповедью, если он может говорить — или навеки отправится в ад. А если он забудет из-за боли или недуга, присутствующие должны напомнить ему. Меня этому учили, как и всех детей. Почему же мне и в голову это не пришло, когда умирал молодой солдат?

У меня были сомнения — что верно, то верно, — включая и сомнения относительно ада, но… А что если ад есть? Все остальные принимали его как данность…

Мы с Сэмом разожгли маленький костерок и прислонились к скатам оврага. Мне было почему-то мучительно больно видеть, как Джед и Вайлет исчезают в маленьком шалаше, который мы вместе сделали, хотя я знал, что они больше не будут разговаривать и вряд ли лягут вместе. Потом мне стал мерещиться мой сероглазый друг, корчащийся в яме с горячей смолой; его мозг, кипящий прямо в черепе, как любовно описывал нам отец Клэнс; и крик: «Почему ты не помог?»

Где-то на болоте все время тихо квакали лягушки, так что их кваканье превратилось в часть тишины; урчали голуби и время от времени гулко ухали филины. Когда, наконец, взошла луна, она казалась покрасневшей из-за дымки, которую мы заметили на закате, возможно, дыма от далеких боев на войне. Затем я обнаружил, что меня по уши занимает вопрос: «Откуда священники знают?»

Разве кто-нибудь когда-нибудь спускался на седьмой круг ада и видел, как прелюбодеев подвешивают за мошонки, чтобы отец Клэнс, выкатив глаза, потея и вздыхая, мог потом объяснять нам, как это делается? Откуда он знал?

А в других, менее важных делах разве не приходилось мне видеть людей, получающих удовольствие от власти над другими людьми только потому, что они знали или притворялись, что знали то, чего не знали другие? Милосердный ветер, да разве я сам сегодня не устроил такое же надувательство со своим проклятым отшельником?

Мог ли кто-то доказать мне, что вся эта тягомотина насчет ада и рая не была одной большой выдумкой?…

— В чем дело? — донесся до меня шепот Сэма.

Луна побелела, и его лицо было ясно видно. Я знал, что он не обидит меня и не рассердится, но все еще робел задать свой вопрос. А потом решился:

— Сэм, есть ли люди, которые не верят в ад?

Джексон, ты уверен, что это тот вопрос, который ты хочешь задать? У меня слишком мало ума, чтобы отвечать на такие вопросы.

Конечно, дело было не в самом вопросе; это был лишь способ снять тяжесть со своих плеч и переложить на его плечи.

— Я хочу сказать, Сэм… я что-то не очень в него верю. — Я много раз видел ад на земле, — сказал он, немного помолчав, но ты имел в виду не это.

— Нет, не это.

— Ну, те, кто с Церковью… я заметил, что верящие в него считают, что точно попадут на небеса. Взять вот старину Джеда, его не слишком заботит ад. Да, он верит в него, но мило договаривается с самим собой не думать об этом. Сомнения, Джексон?

— Ага. — Он молчал довольно долго, и я опять немного струхнул.

— Я и сам, кажется, всегда сомневался… Не боишься, что могу сказать священнику?

— А откуда вы знаете, что я не скажу?

— Думаю, просто знаю это, Джексон. В любом случае, будь я на твоем месте, прежде чем мотать себе душу, раздумывая о том, как тот солдат поджаривается в аду из-за несказанных слов, я бы лучше подумал, не священники ли выдумали все это безобразие.

Он доверял мне настолько, что у меня больше не было сомнений. Мы с Сэмом оба ужасные еретики, и с этим ничего не поделаешь. Помню, я даже подумал: «Если они захотят сжечь Сэма, им придется сжечь и меня вместе с ним». И пожалел, что не смогу высказать ничего такого вслух. Но потом мне в голову пришло, что, раз он без труда угадывает так много моих мыслей, то вряд ли пропустит и эту.