Дэви

14

На следующее же утро мы отправились в деревушку в шести милях от нас, рядом с Северо-Восточной дорогой, — Сэм, Вайлет и я. Мы высказали соображение, что временные грешники, участвующие в экспедиции по краже одежды, должны быть способными быстро двигаться и обладать хорошим зрением. Джед с нами согласился. Кроме того, кому-то требовалось присмотреть за пещерой и нашими вещами. Но в придачу он еще до рассвета начал трудиться, намаливая удачу в доллар, отданный Вайлет, потому что если мы оставим за одежду настоящий счастливый доллар, это скостит наш грех почти до нуля. Так что он честно заслужил свой отдых.

Сначала я проник в деревушку один и обыскал ее дважды или трижды. Это была бедная грязная деревенька с обветшалой изгородью, окружавшей клочок земли в двадцать или тридцать акров, и со столь маленькой территорией, расчищенной за этой изгородью, что я понял: ее жители должны жить по большей части охотой и рыболовством, и, возможно, еще несколькими ремеслами. Проселок связывал ее с Северо-Восточной дорогой, но с дальней стороны деревни дороги не было. Я нашел три стоящих в стороне дома с садами приличных размеров — два на северовосточной стороне и еще один около задних ворот, — принадлежащие, скорее всего, человеку, которого в таких деревнях называют Проводником.

Мы остановились на заросшем деревьями холме, откуда был виден дом у задних ворот, поскольку там имелась очень интересная веревка для сушки белья. Пока мы осматривались, из дома вышла тощая девица в желтой сорочке и добавила к тому, что уже висело на веревке, целую корзину белья.

В деревушке, вроде этой, Проводник считается выше всех, кроме разве лишь главного священника да мэра. Проводник руководит любой работой, имеющей отношение к лесной глуши, организует все группы для охоты или рыбалки, которые обычно сам же и водит, следит за признаками изменения погоды и за временами года, распределяет все, что приносят охотники и рыболовы, не обделяя при этом и себя самого. В убогих маленьких деревушках его назначают вместе главный священник и мэр; в баронских — их не слишком много в восточной Мога — он был бы еще и торговым представителем (которого иногда называют вассалом) самого барона, причем пожизненным. В любом случае, деревенский Проводник — не из тех, с кем можно шутить, а мы сидели на холме, намереваясь украсть вещи с его любимой веревки.

Мы наблюдали более получаса, разглядывая не только сам дом, но и большущую собачью будку рядом с ним. После того, как девица, развешивавшая белье, зашла внутрь, мы не увидели ни души. Таков характер работы Проводника — его чаще всего не бывает дома. Как и его собак. А на веревке развевалась огромная белая сорочка — ее хватило бы на три или четыре набедренных повязки. Да и остальное барахло: желтая сорочка вроде той, что была на девице, и набор других вещей (полотенца, коричневые набедренные повязки и тому подобное) — нас очень заинтересовало. Мы не могли упустить такой шанс.

Лес оканчивался в сотне ярдов от дома, и тут начинались грядки, засеянные зерном. Стоял июнь, и колосья были уже достаточно высоки, чтобы в них мог скрыться человек, стоящий на четвереньках. Этим человеком должен был стать я, поскольку я оказался самым маленьким из всех, да к тому же одетым не в катскильское зеленое. И, если бы вора поймали, у меня, с моим моганским выговором, был бы шанс выклянчить помилование. Мы спустились с холма, и я оставил Сэма и Вайлет на краю леса, обещав свистнуть, если мне понадобится помощь. Я прополз между грядок с зерном, используя желтую сорочку как ориентир[17], солнечное утро уже плавно перетекало в день.

Я находился у конца грядки, когда из дома послышались женские голоса, слабые, совсем не похожие на трескотню забежавших поболтать соседок. Дом был низким, выстроенным безо всякого плана, но на совесть, с маленькими окнами, зарешеченными от волка и тигра или бандитов, которые живут в подобных пустынных краях. Веревка была натянута между столбом и углом дома. Я должен был пересечь маленький дворик, который из некоторых окон просматривался. Вход в дом был прямо напротив меня, а справа, не больше чем в двухстах футах, находились задние ворота деревенской изгороди. За столбом, на котором крепилась веревка, я заметил боковую дверь, которая, возможно, вела в кухню, поскольку прямо за ней расположился маленький огородик. Я на четвереньках перебрался через двор, лишь потом сообразив, что мы забыли о маскировке моей рыжей головы. Тем не менее никто не заметил меня, а на углу дома, где была прикреплена веревка, я был уже не виден из окон.

Откуда-то появилась седовласая женщина, постучала рукой по задним воротам, принялась отдавать какие-то распоряжения кому-то за ними — так, по крайней мере, мне показалось. По всей очевидности, она застукала стражника спящим. Я влез в ту желтую сорочку и обмотал голову полотенцем с такой скоростью, что и сам не заметил, каким образом сделал это. Когда почтенная дама окончила свою лекцию и пошла дальше, я уже собрал все белье в кучку, которая прекрасно замаскировала меня.

Мой разум словно раздвоился: теперь, когда я выглядел похожим на прачку в желтой сорочке, мне показалось как-то не очень удобно просто уйти в лес. Я был обязан отнести белье в дом. Пусть оно еще и ужасно мокрое… Если седовласая женщина была близорука, она вполне могла принять меня за законную владелицу этой желтой сорочки, так что, направляясь в сторону кухни, я попытался изобразить своим задом изящное женственное покачивание. Не думаю, чтобы вышло очень привлекательно — зад был в два кулачка.

Кухня оказалась большой, прохладной и благословенно пустой. Пройдя всю деревню, пожилая женщина не могла идти куда-либо еще, кроме как в этот дом. Скорее всего, она шла в гости, поскольку большущая белая сорочка не могла принадлежать ей — она явно предназначалась для кого-то, обладающего фигурой пивного бочонка с двумя прикрепленными впереди арбузами.

Из соседней комнаты донеслись женские голоса. Одна из женщин, которая, судя по всему, подошла к окну уже после того, как я пересек двор, сказала:

— Это она, ма.

Ma ответила:

— Ладно. Ты знаешь, что делать.

Ничего определенного сказано не было, но почему-то от этих слов меня кинуло в дрожь. Молодой голос был жалобным, полуиспуганным; голос ма — высоким, хриплым и грубым, и я понял, что именно она была владелицей огромной белой сорочки и большой любительницей покушать. Я вспомнил, что слышал от кого-то, будто деревенские жители очень любят пользоваться кухонной дверью, забился со всей кипой белья в подвернувшуюся кладовку, закрыл дверь и приник к замочной скважине как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ма и Желтая Сорочка входят в кухню. Я рассчитывал, что в кладовке найдется второй выход, но там было только высокое зарешеченное оконце. Я попал в ловушку.

Ма оказалась не только немыслимо толстой, но еще и шести футов ростом, одетая в невообразимое платье — глухой черный балахон, доходящий до щиколоток. Из-под подола высовывались дорогие шлепанцы из воловьей кожи. Волосы толстухи были убраны под лиловый тюрбан, а в ушах висели костяные украшения. Я до сих пор думаю, что хозяин того дома был деревенским Проводником, серьезным и ответственным, каким ему и положено быть: в кладовке висело охотничье снаряжение, а расположение дома было традиционным для жилья Проводников. Наверное, когда мужчина был дома, жена его прикидывалась образцовой хозяйкой, пряча черный балахон и ужасный тюрбан там, где муж не мог наткнуться на них. Судя по этой одежде, она была ведуньей, к кому люди приходят тайком — за любовными зельями, снадобьями для абортов и ядами.

Толстуха установила на столе хрустальный шар, такой же, какой, по слухам, цыгане и Бродяги использовали в предсказаниях будущего, и повернулась спиной к замочной скважине, но я уже успел разглядеть маленькие безжалостные глазки, умные и быстро бегающие. Ее крупный нос остался острым, тогда как остальное лицо заплыло бледным жиром.

После столь могучего образа ее дочь практически не произвела на меня никакого впечатления. Она выглядела настолько плоской, будто всю ее жизнь — ей было около двадцати — мать использовала ребенка в качестве матраса. Девица подошла к двери, чтобы встретить седовласую женщину. Ее шепчущее приветствие было отрепетированным и фальшивым:

— Мир вам, мэм Байерс! Моя мать уже вошла в контакт с вашей.

— Ох, неужели я опоздала? — Мэм Байерс говорила, как настоящая леди.

— Нет. Время — всего лишь иллюзия.

— Да, — сказала мэм Байерс и светски добавила: — Как хорошо ты выглядишь, Луретта!

— Благодарю вас, — сказала плосколицая худышка в тон гостье. Присаживайтесь, пожалуйста.

Толстуха даже головы не повернула. Она сидела неподвижно, огромная туша, чью жирную шею я имел возможность обозревать сзади, и не поздоровалась, даже когда мэм Байерс села за стол. Тут я увидел лицо гостьи, худощавое, измученное, осунувшееся. Толстуха сказала:

— Смотри в глубины!

Чтобы дневной свет не проникал в комнату, Луретта закрыла внешнюю дверь и опустила тяжелые занавеси на окнах. Потом поставила свечи за хрустальным шаром и принесла горящую лучину из камина в соседней комнате, чтобы зажечь их. Затем она переместилась за спину мэм Байере, ожидая, как мне показалось, знаков матери. Я никогда не видел никого, кто был бы столь похож на безмозглое орудие — точно она перестала быть личностью и превратилась в палку, которой орудовала ее ма.

— Смотри в глубины! Что видишь?

— Я вижу то же, что и раньше, мэм Зина, — птичку, пытающуюся выпорхнуть из запертой комнаты.

— Это дух твоей матери.

— О, я верю, — сказала мэм Байере- Я верю. Возможно, я говорила вам… она, когда умирала, хотела, чтобы я поцеловала ее. Единственная вещь, о которой она попросила… я вам говорила?

— Спокойствие, мэм Байере! — Огромная ведьма вздохнула, положила на стол исполинские руки, и ее толстые остроконечные пальцы показались мне кривыми, как паучьи ноги. — Что сегодня делает бедная птичка, моя дорогая?

— О, то же самое… бьется в окна. Это был рак… такой запах… вы понимаете, я не могла поцеловать ее. Я притворилась. Она поняла, что я притворяюсь… — Мэм Байере поставила на стол дорогой кожаный кошелек.

Я знал, что в бедных деревеньках, вроде этой, бывало не больше одной-двух аристократических семей, и она должна была принадлежать к одной из них; общение с этими кровопийцами явно не шло ей на пользу.

— Возможно ли это, мэм Зина? Можете ли вы действительно привести ее сюда, так, чтобы я могла поговорить с ней?.. О, это было так давно!

— Все возможно, если есть вера, — сказала мэм Зина, а Луретта наклонилась над мэм Байере, касаясь ее плеча и шеи, говоря жалобным шепотом какие-то слова, которых я не мог уловить.

— О, — сказала мэм Байере, — я собиралась отдать вам раньше.

И она начала вынимать из кошелька серебряные монеты, но руки ее тряслись, и вскоре она сунула кошелек в руки Луретты, и, казалось, это принесло ей облегчение.

— Унеси, Луретта, — сказала мэм Зина. — Я не могу прикасаться к деньгам.

Луретта отнесла кошелек на боковой столик, и я увидел, как она съежилась под испепеляющим взглядом ма.

— Возьми меня за руки, дорогая, — сказала мэм Зина, — А теперь мы должны подождать и немного помолиться.

Очевидно, это было сигналом для Луретты, которая выскользнула из комнаты и несколько минут отсутствовала. Она вернулась без единого слова, но дошла только до дверного проема за спиной мэм Байере, чтобы поставить блюдо с курящимся ладаном, которым вмиг провонялось все помещение. При этом Луретта оказалась полностью обнаженной, если не считать мешковатых панталон. Видимо, она переодевалась. Когда она снова исчезла, я решил, что без одежды она выглядит еще более плоской.

Стоит упомянуть, что мэм Зина со своим отродьем могла запросто попасть на костер, если бы было доказано, что они занимались такими вещами — Церковь не терпит конкуренции подобного рода. Но осмелюсь сказать, что не существует такого опасного, постыдного, тяжелого или омерзительного предприятия, которое множество болванов не были бы готовы выполнить за несколько долларов.

Мне это все надоело; кроме того, нужно было уходить с грузом белья. Луретта, по всей видимости, собиралась выступить в роли духа умершей матери мэм Байере. И мне пришло в голову составить плоской девице оппозицию. Я вытащил свой нож и надел поверх желтой сорочки еще и белую. Она должна была оставлять открытыми щиколотки мэм Зины; на мне же эта сорочка с немалым достоинством подметала пол — даже после того, как я подвязал ее одной из белых набедренных повязок. Зато в результате у меня появились два мешочка на груди, отлично подходящих для оставшейся кучи белья. Разумеется, это было уже слишком — больше в стиле двадцатого века, насколько я могу судить сейчас, — и рыжие космы, выбивавшиеся из-под полотенца, вероятно, вносили в мой облик фальшивую ноту. Кстати, могла быть еще пара-тройка особенностей, несовместимых с женственным очарованием… В общем, несмотря на то, что я был одет для этой роли, я вовсе не чувствовал себя почтенной женщиной. Так что я почти сразу же отбросил всякую мысль о роли спокойного характера и, отыскав на полках томатный соус, заляпал им весь перед белой сорочки и свой нож. В конце концов, я вполне могу быть не матерью мэм Байерс, но просто какой-то хорошо упитанной дамой, которая внезапно умерла и все еще не могла смириться с этим фактом.

Снова приникнув к замочной скважине, я увидел, что Луретта вот-вот вплывет в комнату, завернутая в какой-то прозрачный балахон. Вы можете представить себе толсто намалеванные губы и пару глаз, лишь немногим меньше рта?.. Загипнотизированная хрустальным шаром, страстно желающая поверить, мэм Байере увидела бы все, что хотели мошенницы. Это подтвердилось тут же, поскольку Луретта вошла в комнату раньше, чем набрался храбрости я. Мэм Байере — бедняжка, она не могла оставаться за столом, как ей приказала мэм Зина, — вскочила на ноги и воздела руки кверху. Почему-то ее движение и дало мне тот толчок, в котором я нуждался. С криками: «Убийство! Убийство!» я вырвался из кладовки, размахивая своим окровавленным кинжалом.

Мэм Зина поднялась, как из лужи грязи, перевернув стол и свечи, но Луретта в панике завизжала, и сначала я принялся за нее — схватив девицу за подол развевающегося белого балахона и подставил ей ножку, так что она с грохотом полетела на пол. Затем я раздернул шторы, и когда мэм Зина приблизилась ко мне — у нее хватило на это пороху, — я принялся пинать ее.

— Беги! — крикнул я и добавил милую фразу, запавшую мне в память из поучений отца Клэнса: — Спасайся от грядущего гнева!

И она побежала. Не думаю, чтобы кто-то мог оказаться поблизости. Да и не могла она ринуться в деревню — в своем лиловом тюрбане и черной рясе. Она бросилась в соседнюю комнату, и мне пришлось смываться, пока она не вернулась, к примеру, с топором. Тем временем Луретта пришла в себя и метнулась на улицу, в деревню, почти голышом, точь-в-точь как перепуганная курица.

— Убивают! — верещала она. — Насилуют! Горим!

Я так и не смог понять, что именно, по ее мнению, происходило в доме.

Я затолкал кошелек в трясущиеся руки мэм Байере. По меньшей мере, она видела Луретту без покрывала; а я не мог остаться, чтобы сделать что-то большее. Думаю, когда я убегал, она проклинала меня. Вероятно, так проклинают любого, разрушившего святую веру.

Я помчался по грядкам к лесу так быстро, как мне никогда не доводилось, все еще размахивая своим испачканным в томате ножом и совершенно не сознавая этого. Позже Сэм рассказал мне, что, не знай он меня действительно хорошо, он бы забеспокоился о моем состоянии, а так лишь задумался о том, почему женское одеяние не проявило более мягкие черты моего характера Вайлет сказала, что и ей я «понравилась».

По пути в пещеру я рассказал им всю удивительную историю моего «девичества» и вдруг остановился как вкопанный.

— Яйца пророка! — выругался я. — У меня же остался этот чертов доллар.

— Вот беда! — сказала Вайлет, а Сэм помрачнел. Мы присели на бревно, чтобы обсудить новость.

— Было бы грешно, если бы ты нарочно не отдал его, но ты ведь просто забыл, правда, сладкий? — заметила Вайлет.

— Ага. Отвлекся.

— Конечно… И все-таки, думаю, мы должны спросить Джеда, как поступить добродетельно.

Но Сэм возразил:

— Джексон, я думаю, что нам не стоит этого делать. Думаю, что будет добродетельно, если мы сами решим этот вопрос. Например, может ли молодой Джексон… или ты… хранить его у себя?.. Нет, нет, извините, думаю, это не совсем правильно. Лучше, будучи одиночкой по профессии, я сделаю это сам.

— Конечно, — сказала Вайлет, — они, эти люди, плуты и обманщики… Ужас! — Она вскочила на ноги, уронив часть добычи и отряхивая свой ветхий зеленый халат так, будто сидела на огненных муравьях. — А что если эта старая вешалка заколдовала одежду?

— Нет, Джексон, думаю, она не могла на таком расстоянии. К тому же, эти мошенники-спиритисты — не настоящие колдуны. Они вроде шарлатанов-сектантов, а ты знаешь, как Джед думает обо всяких таких. Он не захочет, чтобы доллар шел на поддержку ереси, правда?

— Это факт, — сказала Вайлет.

Она отчищала грязь с одежды, которую уронила на землю, и складывала обратно в аккуратную стопку, ее руки были с одеждой ловкими и деликатными. Она вполне доверяла суждениям Сэма, когда Джеда и Бога не было поблизости.

И подумайте еще вот о чем, — продолжал Сэм. — Молодой Джексон попал в переплет… нет, я не имею в виду, что он был девушкой, я думаю, мы достаточно ясно понимаем, что он такой же парень, как и любой другой болван с яйцами. Я хочу сказать, что он неплохо там поработал, спасая бедную даму от греха и лупости, пока мы рассиживались в кустах. Не буду говорить, что он поседел от пережитого, потому что он не поседел, но думаю, что он заработал этот счастливый доллар. Не так ли, Джексон?

— Ага, — сказала Вайлет.

— Хорошо. Но теперь старина Джед живет так, что мы должны назвать высшим моральным уровнем. Правда, Джексон?

— Правда, — сказала Вайлет.

— И если бы нам пришлось сказать невинную ложь о том, что мальчик оставил доллар себе, это сохранило бы Джеда от переживаний, правильно?

— Правильно, — сказала Вайлет. — Но все-таки…

— Это будет поддерживать колеса прогресса смазанными, я думаю.

— Да, — сказала Вайлет, — да, это так.

— Из-за того, что вы живете на более высоком моральном уровне, Джексон, у вас нет времени выяснять, куда чертов доллар делся. Если Господь не велит вам поддерживать это неправедное желание.

— Ладно, — сказала Вайлет. — Ладно, я думаю, ты прав. Мы прятались в своей пещере еще несколько недель, пока

Вайлет перешивала для нас одежду. У нее с собой был маленький швейный наборчик, и мне никогда не надоедало смотреть, как ловко она с ним управляется. Ножницы, наперсток, несколько иголок и катушка шерстяных ниток: вот что там было, но Вайлет могла наполнить пещеру чудесами так, как мне редко доводилось видеть. Огромная белая сорочка превратилась в три преотличных набедренных повязки свободных людей для нас и часть рубахи для Джеда. Затем Вайлет умудрилась изготовить оставшиеся части этой рубашки и сделать рубашки нам с Сэмом из остатков белья бедной «мисс» Дэви. Закончив с этим, она, бранясь, принялась перешивать желтую сорочку для себя самой, спрашивая лес и небо, какого дьявола Луретта не додумалась отрастить себе пару нормальных ягодиц. Тем не менее, разрезав сорочку, она добавила кое-что тут, кое-что там, и когда она закончила, сорочка сидела на ней, как влитая.

Мы продолжали строить планы. Кажется, это просто необходимо людям — что-то вроде написания вашего имени на чистой стене, которой может и не быть. Я не могу с полным правом осуждать предварительные планы, поскольку даже сейчас всегда сам стремлюсь к этому занятию. Мы планировали, что пройдем несколько дальше этой деревни и храбро выберемся на Северо-Восточную дорогу. Я, с моим моганским произношением, буду вести все разговоры, планировали мы, но мы должны все отрепетировать так, чтобы у нас вышла правдивая история.

Джед и Вайлет, решили мы, пусть будут мужем и женой — все равно они действительно станут ими, когда придут в Вейрмант. Мы все были довольно-таки непохожи. Однако Вайлет клялась, что видит некоторое сходство между лицом Сэма и моим, и была так в этом уверена, что я и сам начал находить это сходство, несмотря на очевидные различия — высокий и жилистый Сэм с острым носом, и я, коренастый, низкий и курносый.

— Рот и лоб похожи, — говорила Вайлет, — и глаза немного. Дэви голубоглазый, но у него темно-голубые глаза, и твои глаза, Сэм, почти не отличаются от его. Был бы ты еще рыжеволосым…

— В молодости меня называли Рыжиком, — сообщил Сэм. — Но я никогда не был по-настоящему рыжим. Будь я таким рыжим, как молодой Джексон, наверное бы пробивался головой сквозь каменные стены чуточку лучше, чем делал это в последние тридцать с лишним лет.

— Знаешь, Сэм, — сказал Джед, — мне не кажется, что Бог мог бы дать человеку силу пробивать головой стены. Если только как образное выражение. Или стены совсем ветхие, или…

— Это было образное выражение, — сказал Сэм Хорошенечко все обмозговав, мы в конце концов решили, что Сэм будет моим дядей и кузеном Вайлет. У Джеда есть брат в Вейрманте, который недавно умер. Джед и сам родился в Вейрманте, но еще в молодости уехал в Ченго, в западный Мога. Умерший брат завещал Джеду семейную ферму, и мы все направлялись туда, чтобы вместе на ней работать. Что касается меня, мои родители умерли от оспы, когда я был еще младенцем, и мой дорогой дядюшка взял меня к себе, будучи холостяком по сути и одиночкой по профессии. Когда мои па и ма умерли, мы жили в Катскиле, хотя вообще-то мы — моганская семья, из Кангара, знатная семья, черт бы ее подрал…

— Не знаю, — сомневался Джед. — Что-то в этом всем не так.

— Манера речи, Джексон. Кроме того, я не думаю, чтобы эти высокородные Лумисы из Кангара были аристократами. Просто семья свободных с несколькими Мистерами. Как мой дядюшка Джешурун — кангарский Городской Совет присвоил ему Мистера, и за что? За налоги, которые он платил за старую пивоварню, как-то делала его семья уже два-три поколения…

— Вино — насмешник, — сказал Джед. — Я не хочу, чтобы ты увлекался воображением таких вещей, как пивоварни. — Да плевать мне на пивоварни, парень, — сказал Сэм. — Я просто говорю тебе, что сделали мои родичи. Какой смысл рассказывать подобные истории, если они не основаны на фактах?.. Я не открывал пивоварню… Кстати, хотел бы я знать, где это ты видел пивоварню, в которой бы делали вино? Моя прабабка открыла ее, понятно? Она работала как проклятая, пока мой дядюшка Джешурун, с деревянной ногой, не навострился пропивать прибыль.

Джед выслушал все это с несчастным лицом.

— Ты хочешь сказать, он сделал это — образно выражаясь?

— Он сделал это вполне наяву.

— Знаешь, Сэм, мне не кажется, что люди поверят этому. Про то, что он пропил целую пивоварню. Он не мог этого сделать.

— Ты не знал моего дядю Джешуруна. У него была деревянная нога, Джексон, пустотелая. Старый сукин сын наполнил ее пивом, пришел домой и всю ночь месил балду. Он не просто умер… нет, только не мой дядюшка Джешурун. Он взорвался. Нагнулся, чтобы задуть свечу, и забыл, в какую сторону надо дуть, потому что всю дорогу был под мухой. Вдохнул вместо того, чтобы выдохнуть, весь алкоголь внутри него и бабахнул… Иисус и Авраам, от старого пьяницы не осталось ни клочка. Кусок его старой деревянной ноги упал на коровье пастбище в миле от того места. Убил теленка. Моя тетушка Клотильда сказала, что это кара… моему дяде, я имею в виду. Хотя, если бы этого не произошло, ему все равно бы пришлось уехать из города…