То, о чем я писал до сих пор, случилось за несколько дней до середины марта. К середине июня мы находились лишь в нескольких милях дальше, поскольку отыскали такое хорошее местечко, что скрывались там целых три месяца. Там рана Сэма окончательно зажила, хотя ему пришлось победить тяжелую инфекцию. Мы бездельничали, и я одолевал первые ступени обучения игре на золотом горне. Мы подолгу разговаривали и строили тысячи планов, и я постепенно взрослел.
Наше место было прохладной глубокой пещерой в холме, слегка похожей на ту, что была у меня раньше, но эта была низко в крутом склоне холма, в четырнадцати футах над уровнем земли. Из нее не было хорошего обзора, но она выходила на лес в низине — точно в огромную и тихую комнату. Укрытая от полуденного солнца, и без единого поселения вблизи, которое могло бы потревожить нас. Чтобы изучить окружающую местность, надо было всего лишь взобраться на соседнюю сторожевую сосну и оглядеться. С нее я ни разу не видел людей — только клочья дыма над какой-то маленькой уединенной деревушкой в шести милях к востоку от нас. Северо-Восточная дорога была еще на две мили дальше. Названия деревни мы не узнали. Во всяком случае, это не была деревушка Вилтон — мы проскользнули мимо нее еще до того, как наткнулись на пещеру.
Единственным входом в нашу пещеру был приставленный дубовый сук — Джед пользовался им с трудом, — а единственным обитателем, которого нам пришлось потревожить, был дикобраз. Мы стукнули его по голове и съели, поскольку это было проще, чем научить его не возвращаться назад и не шнырять в пещере, пока мы спим.
Около двух недель Сэм был очень плох из-за инфекции; у него была лихорадка и ужасные головные боли. Джед очень заботился о нем — гораздо лучше, чем мы с Вайлет, — и даже позволял Сэму сквернословить от души. Пока Сэм болел, мы с Вайлет добывали еду. Кроме того, Вайлет разыскивала дикие растения, чтобы приготовить какие-то целебные микстуры для Сэма. Ее мать была знахаркой и повитухой в Южном Катскиле. У Вайлет имелась куча рассказов о матери, и интереснее всего она рассказывала, когда поблизости не было Джеда. Сэм безропотно выносил ее знахарские микстуры, однако через некоторое время, когда она приближалась к больному, у того делался такой вид, как у человека, который понимает, что следующее дерево, вывернутое бурей, непременно зацепит крышу дома. Наконец тяжелые времена для Сэма почти прошли. И когда Вайлет в очередной раз подсела к нему с зельем, которое, по ее же словам, могло и медведя поднять из берлоги, Сэм сказал:
— Джексон, не то чтобы я возражал против того, что мою глотку точно огнем дерет во всех закоулках… Думаю, смогу привыкнуть и к ощущению, что скоро рожу трехрогого гиастикуту-са… Но вот чего я никак не могу выносить, Джексон, так это топота.
— Топота? — удивилась Вайлет и посмотрела на свои ноги.
— Да. Эти микробы и бокстерии, которые ползают в моих кишках, пытаются убраться к черту от твоих снадобий. Их нельзя винить за то, что они убегают, только я не могу вынести этого, Джексон, и если ты не против, я просто больше не буду болеть.
Мы живем на острове Неонархей уже больше месяца. «Утренняя Звезда» отчалила два дня назад, чтобы исследовать район к востоку, где на карте есть еще острова. Капитан Барр намеревается совершить двухдневное путешествие, а затем вернуться. Он взял с собой всего восьмерых человек, но этого вполне достаточно, чтобы управляться со шхуной.
Мы пока не называем Диона Правителем, потому что он явно не хочет этого. Тем не менее мы все находим вполне естественным, что важные решения — к примеру, посылать или нет капитана Барра в это путешествие — должны приниматься Дионом, и вскоре, думаю, большинство колонистов захочет оформить это официально. Нам потребуется придумать что-то вроде конституции, хотя наша группа совсем невелика, и написать законы.
Там, в Нуине и других странах, время года должно подходить к холодным зимним дождям; здесь мы почти не замечаем каких-либо изменений. Мы воздвигли двенадцать простых домиков; из тростника получилась хорошая крыша, хотя надо дождаться сильных дождей, чтобы проверить ее как следует. Семь домиков находятся на холме; они расположены так, чтобы все могли видеть пляж и маленькую бухточку, и один из этих семи домиков — наш с Ники. Еще один стоит на пляже, три вдоль гавани, а Адна-Ли Джейсон с Тедом Маршем и Дэйном Грегори решили построить свой домик подальше, на холме, где начинается ручеек. Этот любовный союз начался в Олд-Сити еще до того, как мы пустились в путь; они нуждаются в нем не меньше, чем мы с Ники нуждаемся в нашем более привычном виде брака, и Адна-Ли в последнее время счастлива так, как никогда не была счастлива раньше.
На борту «Утренней Звезды» мы все поняли, на что была похожа жизнь в переполненных городах в последние дни Былых Времен. Я только что перечитывал ужасный отрывок из Книги Джона Барта: «Наши политики периодически открывают основное предназначение войны. Они, бедные маленькие божки, точно фермеры в затруднении: что делать, если у вас тридцать боровов и лишь одна маленькая бадья помоев в день? И таким образом, завершение, апокалиптическая глупость, общее самоубийство ядерной войны для них — просто чертовски неловкая вещь. Их испытанная временем система ограничения рождаемости совершенно не срабатывает». Через несколько параграфов он вскользь замечает, что контроль рождаемости, конечно, был действенным решением с девятнадцатого столетия, да вот только набожное население сделало его рациональное применение невозможным даже в последние годы двадцатого столетия, когда время уже заканчивалось. Как бы оценил Джон Барт наше теперешнее положение — полную противоположность ужасной проблемы перенаселения его дней?..
Осмелюсь сказать, что ни одна цивилизация не исчезает бесследно. Существует по меньшей мере поток материальной наследственности, и какое-то слово, написанное тысячи лет назад, может оказать неузнаваемое воздействие на то, что вы будете делать завтра утром. До тех пор, пока где-нибудь сохранится хоть одна книга — любая книга, любая жалкая горстка чудом уцелевших страниц, закопанная в землю, запертая в чулане или пещере — Былые Времена не умерли. Но точно так же ни одна цивилизация не может вернуться в своем былом качестве. Какие-то осколки мы можем восстановить, память хранит больше, чем мы сами знаем, в любом разговоре отца с сыном есть резонанс прошлого. Но мир Былых Времен не может ожить таким, каким он был, и мы не можем мечтать об этом.
Вайлет частенько ходила вместе со мной на охоту или рыбалку, пока Джед оставался приглядеть за Сэмом. С первого же дня, когда это случилось, я почувствовал, что между нами существует некое соглашение, еще не высказанное, но созданное случайными прикосновениями и взглядами. Например, когда она шагает впереди меня в приятной лесной тишине и без улыбки обернется, чтобы взглянуть на меня через плечо. Думаю, Вайлет нравилось время от времени слушать таинственные рассказы других людей, вроде моей выдумки с отшельником, но сама она была не из тех, кто создает такие рассказы. В тот миг на тропе она с таким же успехом могла и сказать: «Ты запросто сможешь поймать меня, если немного побегаешь».
Работа была важнее, и в тот день нам везло — мы поймали пару жирных кроликов, а потом нашли отличный пруд, где водилось много рыбы, примерно в миле от нашей пещеры. Там был заросший травой берег, вовсю светило солнце, а тишина была такой, будто нога человека не ступала в это место многие века. Мы забросили удочки, и, когда Вайлет встала на колени, чтобы поправить свою, ее рука вдруг скользнула меж моих бедер.
— Мне кажется, у тебя уже была девушка пару раз.
— Откуда ты знаешь?
— По тому, как ты смотришь на меня. — Через миг она уже стояла на ногах и стаскивала через голову изорванный халат. — Пора тебе действительно кое-чему научиться, — сказала она. Я, конечно, не молода и не слишком красива, но зато знаю, как это делается. — Обнаженная, дерзкая, чуть улыбающаяся и плавно покачивающая бедрами, чтобы возбудить меня, она была великолепной женщиной. — Ну-ка, сбрасывай свое тряпье, любовничек, сказала она, — и возьми меня. Тебе придется потрудиться.
И я потрудился, сначала борясь с нею во всю свою силу, пока борьба не разогрела ее и не превратилась в настоящее удовольствие. Затем она внезапно перестала бороться и принялась целовать и ласкать меня, смеясь вполголоса и произнося соленые словечки, которых я тогда еще не знал. Вскоре ее руки вцепились в колени, я вошел в нее стоя, и в моей голове не было ни одной мысли, которая могла бы помешать наслаждению. Когда я кончил, она шлепнула меня по плечу, а потом обняла.
— Любовничек, ты — молодец.
И то, что произошло у нас с Эмией, показалось мне давним и далеким…
Мы повторили это еще несколько раз. Правда, не слишком много, поскольку у Вайлет были и другие стороны: полосы тяжелой меланхолии, когда она ненавидела себя; религиозная сторона, которая всецело принадлежала Джеду и навечно омрачила остаток ее жизни. Часто (однажды она рассказала мне это) она представляла себе, как продает душу Дьяволу, а он, приняв обличье огромной серой скалы, обрушивается на нее… Она не всегда была мне хорошей партнершей для горячей борьбы, когда нам удавалось уединиться, но зато в такие моменты иногда была не прочь поболтать. В один из таких дней, когда мы снова были на рыбалке, — примерно через неделю после нашего первого раза, — она рассказала мне об ее отношениях с Джедом Севером. Каждый раз, когда в отсутствие Джеда мы с Сэмом упоминали его имя, я замечал в добром угловатом лице Вайлет какое-то молчаливое предостережение, как настороженность у животного, готовящегося защититься в случае необходимости. Она бы не пожелала услышать от нас ни слова критики в его адрес.
На пруду, наловив достаточно рыбы для ужина, мы окунулись в воду, чтобы смыть с себя пыль и пот, но она не позволила мне поиграть с ней, да я и сам был не в форме для этого — мы просто сидели на бережке, нежась и обсыхая.
— Я поняла их, Дэви, — сказала вдруг она. — Я имею в виду, нравы. Не надо говорить Джеду о том, что мы делаем, это не настоящий грех. Правда, он может отяготить его горем, но все равно, в прошлом я натворила столько грехов, что этот всего лишь малюсенький. Джед такой хороший, Дэви! Он говорит мне, что я должна вспомнить свои предыдущие грехи и убедиться, что я действительно в них раскаиваюсь, потому что, понимаешь, нельзя расправиться с ними одним внезапным покаянием, ты должен вспоминать их по одному. Джед так говорит… И, понимаешь, я вроде собираюсь раскаяться во всем, что успела совершить раньше, но еще не добралась дотуда. То есть, сладкий мой, если я не буду совершать больше одного греха в день… ну, скажем, самое большее — два… а потом раскаюсь, скажем, в трех грехах прошлого… ну, то есть через некоторое время можно будет нагнать и раскаяться в всех. Только это очень тяжело — вспоминать. Со мной будет все в порядке, к тому времени, когда мы придем в Вейрмант. Джед говорит, что это уж слишком, перестать грешить раз и навсегда — слишком тяжело[16], Бог никогда не хотел, чтобы это было так. Я сказал:
— Джед ужасно хороший, правда?
— Он — святой!
И она продолжила рассказ о том, какой он щедрый и чуткий и как он все ей объяснил про путь к Аврааму; когда у них будет свой уголок в Вейрманте, они каждый день будут приглашать к себе грешников и нести им слово, всем до единого, всем свободным, кто придет… Милая Вайлет, она наконец-то вышла из своего угрюмого настроения и вся сияла, думая об предстоящем, сидя у пруда нагишом и время от времени похлопывая меня по колену, но вовсе не пытаясь возбудить меня, потому что этот день у нас был для другого.
— Понимаешь, Джед тоже очень беспокоится о своих грехах. Почти каждый день он вспоминает что-то из прошлого, отбрасывающее его назад, поскольку он должен в этом раскаяться. Ну, вчера, например, он вспомнил вот что… Когда ему было почти шесть, он только что узнал про удобрения, понимаешь? А у его мамы была клумба с желтыми настурциями, которые она очень любила, а он хотел сделать что-то доброе, чтобы они стали в два раза больше и намного красивше, и он их все описал, особенно большую настурцию старого дедушки, которая торчала выше всех… Ну, то есть, когда он увидел, что ничего не выходит, было уже слишком поздно, он не смог остановиться, пока не выписал все. Вайлет плакала и смеялась, рассказывая это. — И клумбу затопило, лепестки лежали на земле, а он не сказал, и все решили, что это собака сделала, а он не сказал.
— Ох, — сказал я, — да те гадские настурции просто напрашивались на это.
— Ай, я тоже смеялась, когда он рассказал мне, и он смеялся, немножко, но только это серьезно, Дэви, потому что связано с грехом, который он совершил, когда ему было девять, бедный мальчик. Они с маленькой соседской девочкой показывали друг другу свои штучки, и ма поймала их в ягоднике. Девочку она просто отшлепала и отвела домой, но Джеда не выпорола. Он говорит, что поэтому и считает свою маму самой великой святой, которая жила на свете, потому что она только заплакала и сказала ему, что он разбил ей сердце после того, как она родила его в боли и пыталась вырастить из него человека. Поэтому с того раза он никогда не делал это с женщиной, кроме одного раза…
— Он — что? Никогда?..
— Только один раз. С той проклятой шлюхой из Кингстона, о которой он рассказывал, после того проклятого путешествия на корабле… Ну, как бы то ни было… теперь он святой, и все, чего он когда-либо хотел от меня, так это чтобы я сняла свой халат и немного отшлепала его и называла плохими словами — он говорит, это очищает его и, значит, доставляет удовольствие Господу, как порка, только в последнее время он не просил меня делать это, ни разу с тех пор, как мы ушли из армии. — Она вздохнула и перестала плакать. — Он такой добрый, Дэви! И он всегда знает, каково мне, и иногда помогает мне рукой или чем-нибудь еще, он говорит, что это всего лишь маленький грех, и мы оба все время становимся все сильнее и сильнее в Господе. Он называет меня своей маленькой головешкой от сожжений, и я знаю, что это язык Книги Авраама, но он так и думает — иногда он может обнимать меня всю ночь и у него ни разу не встает, разве это не удивительно?
За те недели в пещере я выучился кое-чему в игре на горне. Я посвящал учебе по меньшей мере час каждый вечер, с глубоких сумерек до полной темноты. В дневное время существовала слишком большая опасность того, что меня услышит случайный охотник и подойдет к нашему убежищу незамеченным. А после сумерек даже бандиты не рискнут выйти из своего лагеря в лес. Я изучал свой горн и принимал участие в строительстве планов на будущее.
У меня по-прежнему был план насчет Леваннона и кораблей, но когда я понял, что даже Сэму неприятно слышать о том, что я собираюсь наняться на корабль, я стал держать рот на замке, и хотя намерение не умерло, я не говорил о нем.
У Джеда и Вайлет были планы насчет фермы в Вейрманте. Оба были уверены по поводу грешников, но часто обсуждали скот. В один долгий дождливый день Вайлет предложила коз, тогда как Джед настаивал на цыплятах, и все началось со смеха, но Джед разволновался и закончил тем, что заявил, будто козы слишком похотливы. Вайлет не знала этого слова, поэтому оно заставило ее замолчать.
Сэм когда снова стал чувствовать себя хорошо, больше заботился о планах на ближайшее время. Он обратил наше внимание на то, что мы вообще не сможем никуда пойти, поскольку нам пришлось бы путешествовать в потрепанной катскильской форме халате того же самого темно-зеленого цвета и серой набедренной повязке крепостного из Мога. Он заявил, что видит два способа добыть подходящую одежду, оба нечестные, и один честный способ, из которого ничего не выйдет и который несомненно приведет по меньшей мере одного из нас в тюрьму или на виселицу.
— Нечестность, — сказал Джед, — это грех, Сэм, ты и без меня знаешь. А что за честный способ?
— Один из нас пойдет в ближайшую деревню и купит одежду. Придется идти нагишом. Тут же схапают за непристойный вид. Я бы не рекомендовал.
— Я могу сказать, что потерял одежду, — предложил Джед. (Как это было похоже на него: принять как само собой разумеющееся, что именно он должен сунуть свою голову в пекло.) — Думаю, что смогу объяснить это Творцу как белую ложь.
— Да, но вряд ли ты сможешь объяснить это лавочнику, — сказал Сэм. — И ты не похож на парня, у которого можно одежду отобрать — ты слишком большой и важный. А я выгляжу слишком жалким.
— Может быть, я заявлю, что потерял все, когда налетел смерч?
— Какой еще смерч, Джексон?
— Внезапный. Я просто скажу, что он унес мою одежду. Сэм со вздохом взглянул на Вайлет, а она взглянула на меня, а я взглянул на свой пупок, и все промолчали.
— Ладно, — сказал Джед, — я могу напялить на талию юбку из листьев и сделать вид, что потерялся в лесу.
— Я ни в коей мере не могу одобрить обрывание ни в чем неповинных листьев в таких целях, — отозвался Сэм.
— Слушайте, — сказал я, — все равно придется идти мне, потому что никто из вас не говорит так, как говорят в Мога…
— Сэм, — сказала Вайлет, — а из чистого любопытства, о каком нечестном способе ты говорил?
— Можно остановить какую-нибудь компашку на дороге и отобрать у них. Что нам стоит, но ведь Джексон не смирится с насилием, да и я тоже. Кого-нибудь могут ранить, или они побегут звать полицию. Еще один способ — один или двое из нас могли бы потихоньку пробраться в какую-нибудь деревню или на уединенную ферму и украсть что-нибудь.
— Воровство — грех, — сказал Джед.
И мы остались сидеть с грустными лицами и в молчании, и я выдул несколько нот из своего горна, поскольку уже совсем темнело.
— В любом случае, — сказал через некоторое время Джед, — я не понимаю, как можно пойти и забрать одежду у кого-то без насилия. Надо же знать человеческую натуру, особенно женщин и такое прочее.
Сэм вежливо ответил:
— Есть общее рабочее правило, Джексон: если забираешь одежду, забирай ее, когда в ней никого нет, — например, в магазине или с веревки во дворе.
— Почему бы нам не поступить так, а в придачу не оставить там доллар, чтобы все было честно?
Что бы вы подумали — они все уставились на меня, как будто пыльным мешком по голове ударенные. Так взрослые вечно смотрят на то, что считают невозможным, и я видел, как они становились все счастливее и счастливее, расслаблялись все больше и больше, точно трое святых, которым нарисовалось не только спасение, но еще и манна небесная.