Дэви

11

Я помню дождь. Вскоре после того, как мой несостоявшийся друг умер, он превратился в дождичек, а потом на меня стали падать и вовсе лишь отдельные капли. Не было никакой надежды выкопать могилу в корнях деревьев и влажной глине. Впрочем, мне никогда не нравилась идея закапывать мертвых, разве что можно делать это так, как поступают в Пенне, помечая место лишь виноградной лозой, собирая с нее урожай в следующие годы и не имея при этом в виду никакого посягательства или неуважения. Если так сделать нельзя, возможно, сожжение — лучше всего. Хотя, имеет ли это значение?.. Ведь весь мир — кладбище, ложе дающих потомство и колыбель.

Я скользнул в лес, уверенный, что теперь ни люди, ни собаки не будут преследовать меня, однако по-прежнему старался передвигаться как можно тише. Направление было прежнее — на северо-восток. Так я прошагал более часа, когда справа от меня, там, где я и ожидал, послышался топот копыт, похожий на негромкое пощелкивание, которое может производить ребенок, стучащий палкой по штакетнику. Возможно, по дороге проскакал гонец с донесением, направляющийся в Скоар. После этого до меня доносился лишь затихающий шепот дождя.

Я проголодался. Хотелось разжечь костер, чтобы зажарить свою птицу — сырая курятина удручает. Утро уже перешло в день, когда я, наконец, обнаружил подходящее местечко. Дуб пригнуло ветром к склону холма еще много лет назад, его корни наискось торчали из земли, тем самым образовывая некое подобие крыши. Я раскопал поверхность лесного ковра под соседним деревом и обнаружил там легковоспламеняющийся материал. Теперь можно было разжечь огонь в яме под навесом из вывернутых корней.

Вскоре я грелся у костра, а моя курица поджаривалась на зеленом прутике-вертеле. Я повесил свою рубаху и набедренную повязку на дубовый корень рядом с костром и остался нагишом, подставив свою спину безобидным дождевым струям. Некоторое время я вообще не мог ни о чем думать — разве только следил за своей курицей. Дождь убаюкивает нашу настороженность, точно друг, шепчущий и объясняющий слишком многое.

Люди подошли тихо. Я заметил их лишь за миг до того, как тощий сказал:

— Не вытаскивай свой нож, Джексон. Мы не причиним тебе вреда.

Его голос был твердым, но усталым, как и его длинное лицо под окровавленной темно-зеленой повязкой.

— Не пугайся, — сказал второй, круглолицый великан. — Благословенный Авраам велел нам не делать никакого вреда как людям, так и…

— Попридержи язык, пока я разговариваю с мальчишкой, — сказал тощий. Джексон, дело в том, что мы хотели бы кусочек этой птицы, потому как ужасно голодны, вот и все.

Он был седой и спокойный, примерно пятидесяти лет от роду. Повязка на голове придавала впадинам под его голубыми глазами зеленоватый оттенок. Длинные морщины тянулись от носа и рта. У темно-зеленой рубахи не хватало большого куска, должно быть, он оторвал его на повязку; охотничий нож на поясе, очень похожий на мой, казалось, был его единственным оружием. Его ремень был широким, точно кушак, с кармашками, удобными для хранения мелких вещей, а тощие ноги, торчащие из-под потертой зеленой набедренной повязки, были темными и неровными, точно седельная кожа.

На втором тоже были лохмотья от формы катскильской армии плюс что-то вроде ремня и сандалии с подвязанными подошвами. У него был меч в бронзовых ножнах, совершенно бесполезная вещь в лесу. На ремнях у обоих висели длинные и довольно плоские фляги, сделанные из бронзы, в которые могло поместиться около кварты.

Я задал вопрос глупее некуда:

— Вы откуда?

Тощий по-доброму улыбнулся мне, сдержанно и дружелюбно.

— С юга, Джексон. Ты поделишься мясом с человеком, который еще вчера получил дырку в голове, и со старым великаном, который вполне годится на то, чтобы пугать детей, но больше не желает воевать?

— Ладно, — сказал я. Они не принуждали меня; я почти хотел поделиться с ними. — Вчера? Разве вы не из той битвы на дороге в Скоар?

— Нет. А когда она была?

— Пару-тройку часов назад закончилась. Я сидел на дереве.

— Не мог найти местечка получше, когда идет чертова война?

— Вы, катскильцы, устроили засаду, и вас побили.

Он топнул ногой со смесью удовлетворения и отвращения.

— Черт, я предсказывал это. Мог ведь сказать начальству, что будет, если разделить батальон. Хотя, сдается мне, эти тупицы никогда бы не выслушали меня.

Он сел на корточки рядом со мной, смерив мою курицу самым угрюмым взглядом, какого когда-либо удостаивалась жареная птица безо всякой в том вины. Круглолицый парень стоял поодаль, глядя на меня.

— Мне неловко, Джексон. Если бы тут были просто мы с моим другом, и ты не согласился разделить с нами свою еду и не был бы так добр…

— Брось, Сэм, — сказал великан. — Брось…

Но Сэм хотел поговорить и не обратил на своего товарища никакого внимания. В его протяжном катскильском голосе веселость сменяла печаль и наоборот, как облака играют с солнцем.

— Если бы здесь были только он, я и ты, Джексон, мы могли бы уже обедать, но самая ужасная вещь в том, что у нас есть еще один рот, который ушиб колено, но по-прежнему хочет есть. Думаешь, эту чертову птичку можно разделить на четверых?

— Конечно, — сказал я. — Есть две ножки и две половинки грудки, а вставать из-за стола с легким чувством голода, говорят, полезно… Где ваш четвертый?

— В кустах.

— Видишь, Сэм, — воскликнул круглолицый. — Я же говорил тебе! У парня открытая натура, полная божественного милосердия и все такое прочее. Как тебя зовут, Рыжий?

— Дэви.

— А дальше?

— Просто Дэви. Я — приютский. Выпустили в девять лет.

— Не хотим лезть к тебе в душу, но, возможно, ты не собираешься возвращаться, откуда пришел?

Сэм заметил:

— Это его дело, Джексон.

— Я знаю, — сказал круглолицый. — Я не заставляю его отвечать, но это честный вопрос.

— Мне все равно, — сказал я. — Я в бегах, вот.

— И я не обвиняю тебя, — сказал круглолицый. — Я заметил серую тряпку, которая тут висит, а то, что в Мога делают с крепостными, — просто национальный позор. Выше голову, парень, и верь в Бога. Вот как надо жить, понял? Выше голову, Душу нараспашку — и верь в Бога.

— Он пудрит тебе мозги, Джексон. Этак ты станешь думать, что в Катскиле не обращаются с крепостными, как с дерьмом.

— Сэм Лумис, — строго сказал круглолицый великан, — я должен удержать тебя от ругательств и богохульства. Не подобает мальчику слушать такие вещи.

Сэм просто взглянул на меня; я понял, что смехом он пытается прикрыть бушующую внутри бурю, и никто никогда не знал об этом, кроме него самого и меня.

Великан продолжил добродушно:

— Мальчик Дэви, ты не должен думать, будто я больше не грешник, это было бы ужасным тщеславием с моей стороны, хотя клянусь, что я очистился от многих вещей и все такое… Как бы то ни было, меня зовут Джедро Север, но ты можешь называть меня Джед. Мы все здесь демократы, надеюсь, и хотя я — грешник, я боюсь Бога и живу по его святым законам, и сейчас я скажу вам вот что… Крепостной ты или нет, в глазах Бога ты такой же человек и гражданин, как и я, слышишь?

Сэм спросил более просто:

— Что, плохи дела?

— Можно и так сказать. — И тут я выпалил правду-матку: — Произошла ужасная вещь. Я случайно убил человека, но никто никогда не поверит, что так и было, а полицейские уж точно не поверят.

Думаю, я не проболтался бы, если бы не принял их за дезертиров, таких же, как и я сам, которым наплевать на законы Мога.

Джедро Север сказал:

— В глазах Господа нет такой вещи, как случайность, Дэви. Ты хочешь сказать, что сделал это не нарочно. У Бога есть свои великие и славные причины, которых не дано понять таким, как мы. Если ты говоришь правду, что сделал это не специально, тогда в случившемся нет твоего греха.

Сэм смотрел на меня с холодной задумчивостью, которой я никогда ни в ком не видел — ни в мужчине, ни в женщине. Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем он снял меня с этого крючка — моя куропатка уже хорошо зажарилась и пахла как надо, а дождь превратился в простую изморось.

— Верю тебе на слово, — проговорил, наконец, Сэм. — И не заставляй меня пожалеть, что я сделал это.

— Не заставлю, — сказал я.

И не думаю, чтобы я когда-нибудь нарушил обещание. Доверие между Сэмом и мной было той частью моей жизни, которая никогда не была испорчена. В последующие годы он часто выводил меня из терпения, — как и я его, — но… Пожалуй, выражусь так: мы никогда не переставали доверять друг другу.

— Да, — сказал я. — Я сбежал, и меня бы непременно повесили, если бы поймали и вернули в Скоар. С легкостью уклоняться от виселицы каждый раз, когда я близок к ней, — вот как я действую.

— Послушай, мальчик, — сказал расстроенный Джед. — Неужели ты так часто

…

— Шутка, Джексон, — обрезал его Сэм. — Парень шутит.

— А, понятно. — Джед тревожно засмеялся (так смеются, когда случайно прервали того, кто чуть не проговорился). — Ты знаешь эти края, мальчик Дэви?

— Никогда не заходил в эту сторону так далеко. Мы поблизости от Северо-Восточной дороги. Скоар на западе, в пяти-шести милях.

— Мне доводилось бывать здесь в мирное время, — сказал Сэм. Хамбер-Таун, Скоар, Сенека, Ченго.

— Граница с Катскилом в нескольких милях к югу, — заметил я.

— Ага, — кивнул Джед, — но мы туда не пойдем. Понимаешь, в глазах Господа мы не дезертиры. Я работаю на винограднике, ну вроде как с миссией, а старый Сэм Лумис, ну, он вообще не грешник, несмотря на его ужасные речи. Однажды милость Господня падет на него, как очищающий огонь и все такое. То есть, он просто потерял свою роту в драке, так с каждым может случиться. То же было и со мной — я ушел раньше, услышав призыв доброго Господа.

— Ага, — сказал Сэм. — Я отбился от роты вчера после небольшой потасовки на дороге, в десяти милях отсюда. Что армия делает с дезертирами, Джексон, то есть с людьми, которых она считает дезертирами, — их привязывают к дереву, чтобы лучники потренировались стрелять, а потом оставляют. И экономят на похоронах. Меня ударили по голове, и я ненадолго вырубился, а когда пришел в себя, все уже смотались. Я не виню их за то, что приняли меня за мертвеца, но не верю, что у меня хватит терпения все это объяснить, если снова увижу их. Одна рота отделилась от батальона, была мысль устроить маленький спектакль на дороге, задержать вас, моганцев, и заставить думать, что нас так мало здесь. Тогда главный батальон, который спрячется в засаде, сможет разбить вас. Неглупая мысль.

Моганцы — не моя армия. У меня нет страны.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — сказал Сэм, глядя на меня. — Я сам одиночка… Так вот, эти моганские тыквоголовые, прости за выражение, подошли на девять часов позже. Видимо, сперва пошлялись вокруг Хамбер-Тауна, ну и после того, как нам врезали, стали разбивать лагерь на ночь. Я знаю, потому что напоролся в темноте прямо на них. Должно быть, за ночь они отдохнули и были чертовски счастливы к тому времени, когда наш батальон напал на них этим утром. Мы были не слишком хороши?

— Не слишком. Моганцев было много. Двое на одного, а то и больше.

— Парень-то — джентльмен, — сказал Сэм, положив раненую голову на колени. — Эх, начальство ошибается, а гибнут люди.

Я счел бы Сэма Лумиса человеком, живущим в лесу, — у него была моя привычка время от времени бросать быстрые взгляды по сторонам. Его бы не застало врасплох неожиданное шевеление ветки или приближение хищника. Вот Джеда застало бы — в его глазах не было настороженности. Облысение проредило не только его волосы, но даже брови до скудных клочков; это придавало ему вид большого удивленного младенца.

— Джексон, эта крошечная пташка почти готова, — сказал Сэм. А когда я вынул ее из пламени, добавил:

— Наверное, тебе лучше надеть свою набедренную повязку, потому что там, в кустах… черт, совсем забыл сказать… ну, понимаешь, так получилось, что там — женщина женского пола. — И подняв взгляд на излучающую неодобрение тушу Джеда Севера, ухмыльнулся: — А он быстро соображает для мальчишки, правда?

Когда я надел набедренную повязку, Джед тихонько позвал, повернувшись к влажным кустам:

— Эй, Вайлет!

— Не сердись, — сказал мне Сэм вполголоса, — я бы не стал говорить тебе этого, если бы ум у нее был столь же велик, как задница.

Неуклюже выбравшись из ближних кустов, женщина сказала:

— Я все слышала, Сэм.

Она слегка улыбнулась ему и бросила на нас испытующий взгляд из-под широких иссиня-черных бровей. Ее темно-зеленый халат не доходил до колен, на одном из которых красовался синяк, но не очень большой. Ей было где-то за тридцать, невысокая квадратная бабенка, у которой даже талии не было, но почему-то это было не важно. Даже прихрамывая, она двигалась с какой-то звериной грацией и уверенностью. Ей явно не нравилось быть мокрой, точно лесная крыса.

— Мне бы стоило надавать тебе, Сэм, за такие слова о нежном цветке вроде меня, статридцатифунтовой дикой кошки.

— Ну разве она не острая штучка? — спросил Джед, и я понял, что он совершенно размяк и витает в мечтах о любви.

— Ага, — вздохнула бабенка, — острая, как старая лопата, которой двадцать лет ворочают камни.

Она сбросила с плеч котомку, чем-то похожую на мою, и попыталась кое-как отжать свой халат, задрав подол так, что оголились мясистые бедра.

— Хорошо вам, мужикам, в этих чертовых свободных рубашках.

— Вайлет! — Мигом утратив всю свою мечтательность, Джед заговорил, как строгий дедушка. — Прекрати ругаться! Нам это не нравится.

— Ой, Джед! — взгляд, которым она его наградила, был одновременно дерзким, нежным и покорным. — Ты бы тоже ругался, держу пари, если бы мог выговорить словечки из своей мошны.

— Нет, не стал бы, — круглолицый смерил ее взглядом, торжественный, точно церковная служба. — И «мошна» — тоже не слишком хорошее слово.

— Ой, Джед! — Вайлет выжала воду из своих черных волос.

Они были короткими и неровными, как будто она обрезала их ножом, как делают солдаты, когда в части нет парикмахера. Она плюхнулась на корточки рядом со мной и со звоном шлепнула меня по ноге смуглой квадратной лапой:

— Тебя ведь зовут Дэви, да? Привет, Дэви! Как поживаешь, любовничек?

— Вайлет, дорогая, — сказал Джед очень терпеливо. — С нас хватит. Хватит ругательств, хватит пошлостей.

— Ой, Джед, прости, я не хотела ничего такого, я просто по-дружески.

Ее глаза, темные, зеленовато-серые, с едва видными золотистыми искорками, были необыкновенно красивыми и в сочетании с ее грубоватой сердечностью производили впечатление фиалок, растущих на дикой земле.

— Ты же знаешь, Джед, у меня что на уме, то и на языке.

Она стащила мокрую блузу со своих больших грудей и подмигнула мне, повернув голову так, чтобы Джед не увидел, но она верила в то, что говорила; она не дразнила его.

— Ты должен быть терпеливым, Джед, ты должен сделать так, чтобы я пришла к Аврааму постепенно, вроде того, как я сначала ползала, прежде чем начать ходить.

— Я знаю, Вайлет. Знаю, дорогая.

Я разрезал куропатку так честно, как мог, раздал куски и едва не начал грызть свой, когда Джед склонил голову и забормотал молитву, милосердно короткую. Мы с Сэмом начали есть сразу же после окончания ее, но Джед сказал:

— Вайлет, я не только молился, но и слушал. И не слышал от тебя ни словечка.

Это бесспорный факт: если среди верующих присутствует священник, люди молчат, пока он произносит молитву, но если священника нет, то все говорят одновременно, предоставляя Господу самому разбираться в этом гвалте и отличать правоверных от хиппи. Разумеется, Джед не слышал ни словечка и от меня и Сэма, но наши души, по всей очевидности, его не заботили, или же он полагал, что они ему не по зубам. Душа же Вайлет была совсем другим делом.

— Ой, Джед, — сказала эта заблудшая овца. — Я просто думала… то есть, благодарю тебя, Господи, за хлеб мой каждодневный и…

— Нет, дорогая. Хлеб означает настоящий хлеб. А раз у нас цыпленок, лучше так и сказать — цыпленок, понятно?

— За цып… Джед, но я не ем цыплят каждый день!

— Ой, ну ладно, можешь пропустить «каждодневный».

— За этого цыпленка и заверяю…

— Вверяю.

— Вверяю себя в твои руки во имя благословенного Авраама… Так?

— Так, — сказал Джед.

После еды Вайлет поковыляла в лес, чтобы принести еще дров. Я очень хотел спросить, кто она и откуда взялась, но Джед увидел на моей шее амулет и опередил меня с вопросом.

Я сказал:

— Это всего лишь старенький амулет.

— Нет, Дэви-мальчик, это творец истины. Я видел один почти такой же в Кингстоне, у одной старой ведуньи. Это его изображение, которое обладает такой же силой. Никто не может смотреть на него и лгать. Правда. Дай его мне на минуточку, и я покажу тебе.

Я снял с шеи амулет и передал ему.

— А теперь смотри этому маленькому мужчине или этой маленькой женщине прямо в лицо, и посмотрим, сможешь ли ты солгать.

Я невозмутимо сказал:

— Луна черная.

— И что ты на это скажешь? — спросила подошедшая Вайлет, бросая на землю охапку сухих прутьев. — Что ты на это скажешь, Джед правдивый?

— Он не солгал, — засмеялся довольный Джед. — Другая сторона луны должна быть черной, или мы бы видели ее блеск, отраженный в ночном занавесе, большое белое пятно, движущееся за луной, само собой разумеется. Но мы видим только дырочки, сделанные в занавесе, чтобы пропускать небесный свет, и немного точечек, которые движутся по-другому. Так что они должны быть маленькими крошками, вроде бенгальских огней, которые по велению Бога взлетели с луны. Понятно?

Восхищенный Сэм пробормотал:

— Чтоб меня отпидарасили!

— Сэм, я прошу тебя не использовать грязные выражения в присутствии невинного мальчика и заблудшей женской души, которая пытается отыскать путь в царство вечной добродетели. Я вовсе не собираюсь мириться с этим, определенно не собираюсь.

Сэм сказал, что ему стыдно, таким тоном, который наводил на мысли о том, что он давно привык так говорить и всякий раз старался не слишком соврать. Людям вроде Джеда, думаю, будет скучно, если они не смогут часто обижаться. Что же касается амулета… ну, Джед был много старше меня, за сорок, и чертовски сильнее, равно как и полон божественной праведности. Я полагал, что если попытаюсь еще раз, он не выкрутится. Но Джед был так горд и счастлив тем, что научил меня чему-то новому и удивительному, что у меня просто не хватило духу разочаровать его. А возможно, у меня бы и не получилось. Какую бы хреновину я ни брякнул, он смог бы придумать хитрое объяснение, чтобы доказать, что я не солгал — сделав это с легкостью, пихая и подталкивая Госпожу Истину до тех пор, пока бедная старая вешалка не приползет к нему на брюхе, хныча и скуля, с раздвинутыми ногами и виноградными листьями, запутавшимися в ее жидких всклокоченных волосах.

— Да. — сказал я, — никогда бы не подумал, что он обладает такой силой. Мне его дали, когда я родился, и с тех пор люди говорили мне немало всякой муры, и никогда ничто не останавливало их.

— Просто ты не понимал, как им пользоваться, — сказал он, по-прежнему держа амулет лицом ко мне. И спросил небрежно: — Так это правда был несчастный случай, то, что ты нам рассказывал?

Сэм Лумис выпрямился во весь рост и сказал:

— Адский огонь! Мы что, так и будем сомневаться в парне?

Я услышал, как Вайлет за моей спиной затаила дыхание. Джед, может быть, и был на сорок фунтов тяжелее, но главным в этой компании явно был Сэм, и раненая голова ничего не меняла. Наконец, Джед проговорил, очень кротко:

— Я не хотел ничего плохого, Сэм. Если мои слова кого-нибудь обидели, прошу прощения.

— Проси прощения не у меня, а у него.

— Я прошу у тебя прощения, мальчик Дэви.

Никто бы не произнес эти слова с большей любезностью.

— Все в порядке, — сказал я. — Ничего.

Когда Джед, улыбаясь, протянул мне фигурку, я заметил, что рука его дрожит, и тут меня осенила одна из тех безумных догадок, которые так напоминают знание, что он боялся вовсе не Сэма, а себя самого. Он спросил — наверное, просто ради того, чтобы нарушить повисшую тишину:

— Ты направлялся в какое-то определенное место, мальчик Дэви, когда мы наткнулись на тебя?

— В Леваннон — вот куда я хотел пойти.

— Зачем? Тамошние еретики ничуть не лучше здешних.

— А ты-то когда-нибудь был там? — спросил Сэм.

— Разумеется, был. И ни за что не пошел бы туда снова.

— Нам придется пройти через Леваннон, если вы с Вайлет собираетесь в Вейрмант, как ты говорил.

— Да, — вздохнул Джед, — но пойти и пройти — разные вещи.

Они все еще были раздражены.

— Не знаю, — сказал я. — Все, что мне известно о Леванноне, это только слухи.

— Некоторые районы, возможно, вполне приличные, — признал Джед. — Но эти шарлатаны! Дай палец — отхватят руку! Церковь говорит, что если все секты переберутся в Леваннон, для остальных будет только лучше, но я не знаю, мне кажется, это неправильно. Грэммиты, франклиниты — вот что свобода религии принесла в Леваннон. Ничуть не лучше, чем выгребная яма атеизма.

Я сказал:

— Никогда не слыхал о франклинитах.

— Правда?.. Они отделились от Новых римлян в Коникуте — ведь Новые римляне там очень сильны. Матерь-Церковь терпит их, пока они не строят свои молельные дома и все такое… То есть, свобода религии, в пределах разумного, конечно, нужна, но так, чтобы она не привела к ереси и тому подобным штучкам. А франклиниты? Не знаю, не знаю…

— Франклиниты, — принялся объяснять Сэм, — начали говорить о том, что имя Святого Франклина было не Бенджамин и что на похоронах золотой штандарт обернули вокруг какого-то другого образованного святого с тем же именем. Теща знала эту историю всю и могла рассказывать ее до посинения. Одному из них в зонтик ударила молния, не помню, какому именно.

— Бенджамину, — сказал Джед, снова ставший самим дружелюбием. — Как бы то ни было, эти франклиниты заварили в Коникуте ужасную кашу, омерзительную… даже бунтовали, и наконец доняли Матерь-Церковь своими прошениями до такой степени, что она позволила им совершить исход в Леваннон, где они и живут по сей день. Ужас!

— Теща была грэммиткой. Неплохая женщина, судя по рассказам жены.

— Не хотел тебя обидеть, Сэм.

— И не обидел. Я же сказал, судя по рассказам жены. Но коли речь зашла о моей жене, я сказал ей… «Джексон, — сказал я, — ты будешь грэммиткой, как твоя уважаемая родительница, и'можешь предсказывать конец света, пока твоя задница не взлетит на воздух, — сказал я, — или ты будешь мне хорошей женой, но ты не будешь тем и этим сразу, Джексон, — сказал я, — потому что я не потерплю такого». И выбил из нее дурь раз и навсегда.

— Ого! — сказала Вайлет. — Да ты, оказывается, подлый старый баран!

— Нет, малышка Джексон, это не подлость, а всего-навсего здравый смысл. Я просто хочу сказать, что после этого она всегда была чертовски хорошей прихожанкой, настоящей святой, и у меня больше не было с нею никаких проблем. Ну, то есть, насчет религии. У нее были другие недостатки, например, она могла заболтать кого угодно. Я потому и в армию пошел, чтобы отдохнуть чуточку в тишине и покое, но настоящая святая, понимаете, абсолютно никаких проблем с религией.

— Аминь, — сказала Вайлет и бросила быстрый взгляд на Джеда, чтобы убедиться: она сказала то, что нужно.