Девяностые годы. Витражный январский рассвет.
Мы по снегу за мясом идём на оптовую базу,
и такого дешёвого мяса нигде больше нет.
Каракатица-очередь злОбна, длиннА, многоглАза,
многорУка настойчиво мёрзнет — под двадцать мороз –
у "газельки", в которой навалены стылые туши.
И стоят два мужчины с безменами — те, кто привёз
их сюда и теперь продаёт. Затвердели от стужи
эти трупы костлявых животных, промёрзли насквозь
и лежали горОй на полу в этой грязной "газели"
синеватые, рёбра видны все… Не взглянешь без слёз!
Мне лет пять было, я уж не помню, как "это" мы ели.
Помню, как добирались домой по тому январю:
как по снегу отец волочИт за костлявую ногу
ту несчастную тушу, как матери я говорю –
"Скоро дом?" — поминутно, а мать мне — "Осталось немного…" –
и как шутят вполголоса взрослые между собой,
называя беззлобно "собака" костлявую тушу,
как дома вдалеке проступают на небе резьбой…
За отцом волочётся по снегу, все рёбра наружу,
дефицитный и тощий, редчайший собако-баран.
Я на санках сижу. Пальцы сильно болят, холодея…
мне мечтаются феи из тёплых и сказочных стран:
разноцветные, нежные как лепестки орхидеи.
2013