Девушка напротив

Глава шестнадцатая

Ночами, что я проводил у Чандлеров, мы, когда набесимся вдоволь и заснет Рупор, любили поболтать.

Обычно мы с Донни. Уилли редко находил что сказать, а если что и говорил, то ничего умного. Но Донни был вполне смышленым, и ближе всех подошел для меня к понятию «лучший друг», и мы с ним болтали — о школе, о девчонках, о ребятах на «Американском противостоянии», о бесконечных таинствах секса, о стоящих рок-н-ролльных песнях по радио, и так далее, словом — засиживались допоздна.

Мы говорили о надеждах, мечтах, иногда даже о ночных кошмарах.

Донни всегда был зачинщиком этих разговоров, а я всегда их заканчивал. В какой-то момент, вконец изнуренный, я свешивался со своей койки и говорил что-то вроде: «Понимаешь, да?», а он уже спал, оставляя меня на милость моих мыслей, неудобных и невысказанных, иногда до самого рассвета. Уйти в мысли для меня было делом немалого времени, но стоило мне в них погрузиться, и я долго не мог отделаться от их послевкусия.

Я и сейчас такой.

Диалог теперь превратился в соло. Я не разговариваю. Неважно, кто со мной в постели — я молчу. Иногда мои мысли соскальзывают в кошмары, но я ими не делюсь. Сейчас я стал тем, кем только начинал становиться тогда — одиночкой.

Это началось, я полагаю, с той ночи, когда мать однажды зашла ко мне. Мне было семь. Я спал.

— Я ухожу от твоего папы, — заявила она, подходя ко мне. — Но ты не волнуйся. Я заберу тебя с собой. Я тебя не оставлю. Никогда.

И с семи до четырнадцати я ждал, готовился, отдаляясь от обоих родителей.

С этого, думаю, все и началось.

Но между семью и тринадцатью были Рут, Мэг и Сьюзен. Без них тот разговор с матерью, возможно, оказался бы для меня благотворным. Может, он просто уберег бы меня от шока и растерянности, когда этот час настал. Потому что дети стойкие. Они легко возвращают уверенность в себе.

Я не смог. И это потому, что случилось дальше, потому, что я сделал и чего не сделал.

Моя первая жена, Эвелин, иногда звонит мне, будит среди ночи.

— Как там дети? Все хорошо? — спрашивает она. Нервничает.

У нас не было общих детей, у меня и Эвелин.

Эвелин перебывала во множестве лечебных заведений, страдала приступами острой депрессии и беспокойства, но она все еще ужасна, эта ее одержимость.

Я ничего ей не рассказывал. Ничего и никогда.

Так откуда она знает?

Может, я говорю во сне? Может, однажды ночью я признался? Или она просто чувствует что-то, сокрытое глубоко во мне — единственную истинную причину, по которой мы так и не завели детей. То, из-за чего я никогда бы этого не позволил.

Ее звонки — словно ночные птицы, прилетающие почирикать у меня над головой. Я все жду, когда они возобновятся. И всякий раз они застают меня врасплох.

Это пугает.

Как там дети?

Я давно научился не тревожить ее. Да, Эвелин, говорю я. Конечно. С ними все в порядке. Ложись спать.

Но с детьми далеко не все в порядке.

И никогда не будет.

Глава семнадцатая

Я постучал в заднюю дверь.

Нет ответа.

Я открыл и вошел.

Сразу же послышался смех. Он доносился из одной из спален. Мэг визжала, Рупор истерически хихикал. Уилли-младший и Донни хохотали низкими, более взрослыми голосами.

Мне нельзя было приходить — меня наказали. Я работал над моделью «Би-52», — рождественским подарком для отца, и все никак не мог приладить колесо справа. Так я провозился три или четыре часа, а потом вдруг взял и вдребезги разнес его о дверь. Примчалась мать, закатила сцену, и меня закрыли.

Мать пошла по магазинам, и я хоть ненадолго очутился на свободе.

Я пошел в спальню.

Мэг стояла в углу у окна.

Донни обернулся.

— Эй, Дэвид! А она щекотки боится! Мэг боится щекотки!

Это был словно условный сигнал — все бросились на нее, полезли к ребрам, а она извивалась, толкалась, прижимала локти, пытаясь прикрыться, смеялась и трясла рыжим хвостиком.

— Попалась!

— Поймал!

— Давай, Рупор!

На кровати сидела Сьюзен и тоже хохотала.

— Ай!

Послышался шлепок. Я поднял взгляд.

Мэг прикрывала грудь рукой, а Рупор прижимал руку к лицу, по которому расползалась краснота. Он явно готовился разреветься. Уилли с Донни стояли в сторонке.

— Какого хера!

Донни был зол, как черт. В том, чтобы отлупить Рупора, он не видел ничего дурного, однако не выносил, когда это делал кто-то другой.

— Ты сука! — сказал Уилли.

Он неловко замахнулся, чтобы ударить ее по голове. Мэг с легкостью увернулась. Больше он не пытался.

— Ты зачем это сделала?

— Ты видел, что он делает!

— Ничего он не делал.

— Он меня ущипнул!

— И что?

Теперь Рупор уже плакал.

— Я скажу! — взвыл он.

— Валяй, — сказала Мэг.

— Тебе не это не понравится, — сказал Рупор.

— Да мне плевать. Мне на вас всех плевать.

Она толкнула Уилли и прошла между ними в гостиную. Хлопнула передняя дверь.

— Маленькая сучка, — сказал Уилли и повернулся к Сьюзен. — Твоя сестра — сраная сучка.

Сьюзен промолчала. Он направился к ней, и я видел, как она вздрогнула.

— Ты это видел?

— Я не смотрел, — ответил я.

Рупор шмыгал носом. По подбородку стекала сопля.

— Она меня ударила! — завизжал он и убежал.

— Я расскажу маме, — заявил Уилли.

— Да. И я, — сказал Донни. — Ей мало не покажется.

— Черт, ну мы же просто играли.

Донни кивнул.

— Здорово она ему вмазала.

— А Рупор ее за сиську трогал.

— И что. Он не хотел.

— Так и фонарь может вылезти.

— Может.

— Сука.

Комната вся заполнилась этой нервной энергией. Уилли и Донни расхаживали взад-вперед, как быки на привязи. Сьюзен соскользнула с кровати. Ее скобы резко лязгнули.

— Ты куда? — спросил Донни.

— К Мэг, — сказала она тихо.

— Хрен с ней, с Мэг. Сиди тут. Ты же видела, что она сделала, да?

Сьюзен кивнула.

— Ну и все. Ты же понимаешь, что ее накажут?

Его голос звучал очень убедительно, так, будто старший брат очень терпеливо втолковывал не слишком сообразительной сестренке непреложную истину. Она снова кивнула.

— Так ты хочешь пойти с ней, чтобы тебя тоже наказали?

— Нет.

— Значит, оставайся тут, хорошо?

— Хорошо.

— В этой комнате.

— Хорошо.

— Пойдем поищем маму, — сказал Уилли.

Я пошел вслед за ними через столовую. Мы вышли с черного хода.

Рут была за гаражом — пропалывала сорняки в грядке помидоров. Платье на ней было старое, выцветшее и слишком для нее большое. Вырез отвис и широко раскрылся.

Бюстгальтеров она никогда не носила, так что грудь просматривалась чуть ли не до самых сосков. Груди у нее были маленькие, бледные, и болтались с каждым движением. Я отводил взгляд, опасаясь быть замеченным, но взгляд притягивало к ней, словно стрелку компаса к северу.

— Мэг ударила Рупора, — сообщил Уилли.

— Правда?

Нельзя сказать, что это ее как-то задело. Она не отрывалась от работы.

— Дала плюху, — сказал Донни.

— За что?

— Мы просто играли.

— Мы все ее щекотали, — сказал Уилли. — А она как размахнется, как даст ему по лицу. Вот.

Рут выдернула сорняк. Грудь затряслась. Она была покрыта гусиной кожей. Это меня словно загипнотизировало. Рут посмотрела на меня, и я едва успел отвести взгляд.

— И ты, Дэйви?

— А?

— Ты тоже ее щекотал?

— Нет. Я только пришел.

Она улыбнулась.

— Я тебя не обвиняю.

Она встала и сняла грязные рабочие перчатки.

— И где она сейчас?

— Не знаю, — сказал Донни. — Убежала.

— А что там Сьюзен?

— В спальне.

— Она это все видела?

— Да.

— Хорошо.

Рут зашагала по газону к дому, а мы двинулись следом. У крыльца она вытерла свои тонкие костлявые руки о бедра и стянула шарф, которым подвязала короткие каштановые волосы.

До прихода матери осталось минут двадцать, прикинул я и вошел в дом.

Рут направилась прямо в спальню. Сьюзен сидела там же, где мы ее оставили, и рассматривала фотографию Лиз и Эдди Фишеров, соседствующую со снимком Дебби Рейнольдс в журнале. Эдди и Лиз казались счастливыми, улыбались. Дебби хмурилась.

— Сьюзен, а где Мэг?

— Не знаю, мэм. Ушла.

Рут присела рядом. Погладила ее по голове.

— Мне сказали, ты видела, что тут произошло. Это правда?

— Да, мэм. Рупор трогал Мэг, и Мэг его ударила.

— Трогал ее?

Сьюзен кивнула и поднесла руку к своей худощавой груди, словно присягая на верность флагу.

— Здесь.

Мгновение Рут просто пристально смотрела.

Потом сказала:

— И ты не пыталась ее остановить?

— Остановить?

— Да. Чтобы она не била Ральфи.

Сьюзен оторопела.

— Я не могла. Это было так быстро, миссис Чандлер. Рупор тронул ее, и она сразу ударила.

— Надо было попробовать, солнышко. — Она снова погладила девочку по голове. — Она же твоя сестра.

—Да, мэм.

— Если ударить по лицу, может случиться все, что угодно. Может лопнуть барабанная перепонка, можно глаз выколоть. Опасно так делать.

— Да, миссис Чандлер.

— Рут. Я же говорила — Рут.

— Да, Рут.

— И ты просто так молчала и позволила ей это? Понимаешь, что это значит?

Сьюзен покачала головой.

— Это значит, что ты тоже виновата, пусть и не делала ничего особенного. Ты — сообщница. Ты меня понимаешь?

— Не знаю.

Рут вздохнула.

— Давай я тебе объясню. Ты же любишь свою сестру, да?

Сьюзен кивнула.

— И потому что ты ее любишь, ты бы ей это простила, да? Ну, что она ударила Ральфи.

— Она не хотела! Она просто рассердилась!

— Ага.

Рут улыбнулась.

— Вот, тут ты и ошиблась, дорогая. Вот поэтому ты — сообщница. Она поступила плохо. Так делать нельзя, а ты ей все прощаешь. И все только потому, что любишь ее, а это — неправильно. Нельзя ей сочувствовать, Сьюзи. Неважно, что она твоя сестра. Справедливость есть справедливость. Помни это. А теперь ложись на край кровати, подтяни платье и спусти трусы.

Сьюзен удивленно посмотрела на нее, застыв от ужаса.

Рут встала с кровати и сняла ремень.

— Давай, солнышко, — сказала она. — Это для твоего же блага. Я тебе покажу, как других покрывать. Видишь, Мэг тут нет. Так что ты будешь получать за двоих. Свою долю — за то, что не сказала: «Эй, Мэг, прекрати!» — сестра она тебе, или нет. Справедливость есть справедливость. И долю Мэг — за то, что она сделала. Давай, поехали. Не вынуждай меня применять силу.

Сьюзен просто смотрела. Казалось, она не смогла бы даже шелохнуться.

— Ну ладно, — сказала Рут. — Непослушание — это уже другое дело.

Она потянулась и крепко — но не грубо — схватила Сьюзен за руку и стащила с кровати. Девочка заплакала. Послышался лязг металла. Рут развернула ее лицом к кровати и наклонила. Потом подняла подол ее красного платья и заправила за пояс.

Уилли фыркнул. Рут бросила на него взгляд.

После она стянула с девочки белые хлопчатобумажные трусики, и опустила их прямо до скоб на коленях.

— Пять получишь за сообщничество, десять — за Мэг. И пять — за непослушание. Итого двадцать.

Теперь Сьюзен по-настоящему разрыдалась. Я смотрел на ручеек, стекающий по ее щекам, и вдруг застыдился и попятился назад к двери. Что-то подсказывало мне, что и Донни хочет того же. Но Рут, должно быть, нас заметила.

— Стойте тут, мальчики. Девочки всегда плачут. С этим ничего не поделаешь. Но это для ее же блага, и то, что вы здесь — часть наказания. Я хочу, чтоб вы остались.

Ее ремень был из толстой ткани, не кожаный. Может, будет не так уж и больно, подумал я.

Рут сложила его вдвое и занесла над головой. Ремень просвистел вниз.

Шлеп.

Сьюзен втянула воздух и заревела в голос.

Ее зад был таким же бледным, как и грудь Рут, словно отлитый из платины. И теперь он тоже затрясся. На левой ягодице, прямо у впадины, проступило красное пятно.

Рут снова подняла ремень. Губы крепко сжаты. Остальные черты ничего не выражали — Рут сосредоточилась.

Ремень опустился снова, и Сьюзен взвыла.

В третий раз, в четвертый, в молниеносной последовательности.

Теперь весь зад был в красных пятнах.

Пятый.

Сьюзен давилась слезами, судорожно всхлипывая.

Рут размахивалась все сильней. Нам пришлось отойти подальше.

Я считал. Шесть. Семь. Восемь, девять, десять.

Сьюзен задергала ногами. Пальцы, вцепившиеся в покрывало, побелели.

Никогда не слышал, чтобы так плакали.

Беги, подумал я. Боже! Я бы сбежал.

Но Сью, конечно, сбежать не могла. Ее будто на цепь приковали.

Это навело меня на мысли об Игре.

Рут, думал я, играет здесь в свою Игру. Черт бы меня побрал! И пусть я вздрагивал от каждого удара, но не мог отделаться от этой мысли. Она показалась мне изумительной. Взрослый. Взрослый играл в Игру. Не точь-в-точь то же самое, но близко.

И внезапно это перестало казаться таким уж недозволенным. Чувство вины сходило на нет. Однако возбуждение оставалось. Я чувствовал, как мои ногти врезаются в ладонь.

Я продолжал считать. Одиннадцать. Двенадцать. Тринадцать.

На лбу и над верхней губой Рут собрались капельки пота. Удары наносились механически. Четырнадцать. Пятнадцать. Под бесформенным платьем, видно было, как вздымается ее живот.

— Ух ты!

Рупор скользнул в комнату между мной и Донни.

Шестнадцать.

Он уставился на красное, перекошенное лицо Сьюзен.

—Ух ты! — снова произнес он.

И я знал, что он думал о том же, что и я — о чем думали мы все.

Наказания были делом личным, не для чужих глаз. В моем доме, по крайней мере. В любом, насколько я знал.

Но это — не наказание. Это — Игра.

Семнадцать. Восемнадцать.

Сьюзен свалилась на пол.

Рут склонилась над ней.

Все ее хрупкое тело трясло от рыданий, она закрыла голову руками и прижала коленки к груди, насколько позволяли скобы.

Рут тяжело дышала. Она натянула на Сьюзен трусики, подняла ее, уложила на кровать и расправила платье.

— Ну хорошо, — сказала она мягко. — Вот и все. Отдыхай. Еще два остаются за тобой.

А потом мы застыли на миг, прислушиваясь к приглушенному плачу.

Тут по соседству остановилась машина.

— Черт! — сказал я. — Мама!

Я пробежал через гостиную, выскочил в заднюю дверь и посмотрел сквозь изгородь. Мать припарковалась у гаража. Багажное отделение ее «универсала» было открыто, и она склонилась над ним, доставая пакеты с эмблемой «Эй энд Пи».

Перелетев через подъездную дорожку к парадной двери, я понесся вверх по лестнице в свою комнату.

Щелкнула задняя дверь.

— Дэвид! Спустись сюда и помоги мне!

Дверь захлопнулась.

Я вышел к машине. Мать хмурилась. Она отдала мне сумки одну за другой.

— Там было столько народу! — сказала она. — А ты что делал?

— Ничего. Читал.

Повернувшись, чтобы идти в дом, я увидел Мэг напротив дома Чандлеров. Она стояла под деревьями у дома Зорнов.

Она пристально смотрела на дом Чандлеров, жуя травинку. И при этом выглядела задумчиво, словно решала задачу.

Меня она, похоже, не заметила.

Интересно, подумал я, она уже в курсе?

И занес сумки.

Позже я пошел в гараж за садовым шлангом и увидел их во дворе, только Мэг и Сьюзен, сидящих в высокой пожухлой траве под березой.

Мэг расчесывала волосы Сьюзен. Расчесывала долгими плавными движениями, твердыми и выверенными, но в то же время осторожными, будто волосы жалились, если что-то не так. Другой рукой она поглаживала их снизу, касаясь лишь кончиками пальцев, поднимала и отпускала.

Сьюзен улыбалась. Не то, чтобы ее улыбка была уж очень веселой, но ясно, что Мэг ее утешила.

На мгновение я подумал, насколько же они близки, как крепко связаны, как одиноки и как любят друг друга. Я им почти позавидовал.

И не стал их беспокоить.

Шланг нашелся. Когда я выходил из гаража, ветер усилился, я и услышал, что Мэг напевает. Очень нежно, словно колыбельную. «Goodnight Irene». Песня, которую пела мать в долгих ночных поездках на автомобиле в моем детстве.

Доброй ночи, Айрин, доброй ночи, тебя я сегодня увижу во сне.

Весь день я ловил себя на том, что мурлычу эту мелодию. И каждый раз представлял Мэг и Сьюзен, сидящих в траве, и ощущал лучи солнца на лице, прикосновение расчески, и нежные ласковые руки.

Глава восемнадцатая

— Дэвид, у тебя есть деньги?

Я пошарил в карманах и вытащил мятую долларовую купюру и тридцать пять центов мелочью. Мы шли на спортивную площадку, Мэг и я. Там скоро начиналась игра. С собой я нес перчатку филдера и старый мяч, обмотанный черной клейкой лентой.

Я показал ей деньги.

— Займешь?

— Все?

— Есть хочу.

— Да?

— Хочу сходить в «Кози Снэкс» за сэндвичем.

— За сэндвичем? — Я рассмеялся. — Лучше стащить пару батончиков. Там за прилавком не следят.

Сам я так делал неоднократно. Как и многие из нас. Лучше всего было просто подойти к чему хочешь, взять и уйти. Без промедлений. Ничего особенного. Там их всегда было навалом. Плевое дело. Да и с мистером Холли, который держал это заведение, никто не водился, поэтому и вины никакой не чувствовал.

Но Мэг нахмурилась.

— Я не ворую.

— Правда?

Боже ж ты мой, подумал я, встречайте — мисс Высокоблагородие!

Во мне проснулось чуть ли не презрение. Все крали. Это же часть детства.

— Просто займи мне денег, хорошо? — сказала она. — Я верну. Обещаю.

— Мое раздражение сошло на нет.

— Хорошо. Конечно, — сказал я и высыпал деньги ей в руку. — Но зачем тебе сэндвич? Сделала бы у Рут.

— Не могу.

— Как так?

— Нельзя.

— Почему?

— Мне нельзя есть. Рано.

Мы перешли дорогу. Я посмотрел налево, потом — направо, а потом — на Мэг. У нее был какой-то скрытный вид. Она явно что-то недоговаривала. Вдобавок, она вся залилась краской.

— Не понял.

Кенни, Эдди и Лу Морино уже были на площадке и перебрасывались мячом. Дениз стояла за щитом и наблюдала за ними. Но нас пока никто не заметил. Мэг хотела подойти, но я не сводил с нее глаз.

— Рут говорит, что я толстая, — наконец сказала она.

Я засмеялся.

— Ну? — сказала она.

— Что «ну»?

— Толстая?

— Что? Толстая? — Я знал, что она серьезно, но продолжал смеяться. — Конечно нет. Она просто пошутила.

Мэг резко отвернулась.

— Пошутила, говоришь. А посиди день без завтрака, обеда и ланча.

Потом снова повернулась ко мне и сказала:

— Спасибо.

И пошла прочь.

Глава девятнадцатая

Игра закончилась меньше, чем за час. К этому времени собрались чуть ли не все ребята из квартала, не только Кенни, Эдди, Дениз и Лу Морино, но и Уилли, Донни, Тони Морино, и даже Глен Нотт и Гарри Грей, которые пришли потому, что играл Лу. Со старшими играть было интересней — пока Эдди не отбил мяч горизонтальным ударом у третьей базы и не побежал.

Все знали, что так нечестно. Но Эдди хоть кол на голове теши. Он обежал все базы, пока Кенни гонялся за мячом. А потом началась обычная перепалка — «пошел ты», «сам пошел» и «нет, пошел сам».

Единственная разница в этот раз заключалась в том, что Эдди взял биту и пошел на Лу Морино.

Лу был крупней и старше, зато у Эдди была бита, и дабы не остаться с расквашенным носом или сотрясением, Лу ушел с поля, и Гарри и Глена с собой увел, а Эдди убрался восвояси.

Остальные просто играли в мяч.

Этим мы и занимались, когда вернулась Мэг.

Она бросила мне мелочь в ладонь, и я спрятал ее в карман.

— Я должна тебе восемьдесят пять центов, — сказала она.

— Хорошо.

Я заметил, что волосы у нее жирноваты, будто она сегодня не мылась. Но все равно она оставалась привлекательной.

— Давай что-нибудь поделаем? — сказала она.

— Что?

Я осмотрелся. Наверное, боялся, что кто-то может услышать.

— Не знаю. Может, на речку сходим?

Донни бросил мне мяч, я швырнул его Уилли. Тот как всегда соображал слишком медленно и не поймал.

— Ну хорошо, — сказала Мэг. — Раз уж ты так занят…

Она то ли рассердилась, то ли обиделась, и собралась уйти.

— Нет. Эй. Подожди.

В игру ее не возьмешь. Мяч твердый, а у нее не было перчатки.

— Ну хорошо, конечно. Пойдем на речку.

Был только один способ сделать это в рамках приличий. Пригласить всех остальных.

— Эй, ребята! Пошли на речку? Половим раков и все такое. Жарко же.

Вообще, сходить на речку было бы неплохо. И впрямь было жарко.

— Я пойду, — сказал Донни. Уилли пожал плечами и кивнул.

— И я, — сказала Дениз.

Прекрасно, подумал я. Только Рупора не хватает.

— Пойду поем, — сказал Кенни. — Может, еще встретимся.

— Идет.

Тони поколебался и решил, что тоже хочет есть. Так что нас осталось пятеро.

— Давайте зайдем домой, — сказал Донни. — Возьмем банки для раков и термос с «Кул-Эйдом».

Мы вошли в заднюю дверь. В подвале гудела стиральная машина.

— Донни? Это ты?

— Да, мам.

Он повернулся к Мэг.

— Возьми «Кул-Эйд», хорошо? А я схожу вниз — посмотрю, что ей надо.

Мы с Уилли и Дениз сидели у кухонного стола. Столешнице остались крошки от тоста, и я смахнул их на пол. Там же стояла пепельница, доверху забитая окурками. Я изучил «бычки», но ничего достойного стащить на потом не нашлось.

Мэг достала термос и осторожно переливала «Кул-Эйд» из кувшина, когда из подвала появились Донни и Рут.

Уилли раздобыл пару банок из-под арахисового масла и кучу консервных. Рут вытерла руки о выцветший фартук. Она улыбнулась нам и посмотрела на Мэг.

— Что ты делаешь? — спросила она.

— Наливаю «Кул-Эйд».

Рут достала из кармана пачку «Тарейтон» и закурила.

— И это при том, что я говорила тебе держаться от кухни подальше.

— Донни хотел «Кул-Эйд». Это он попросил.

— Да мне плевать, кто попросил.

Она выпустила дым и закашлялась. Кашель был тяжелый, из самой глубины легких, так что она какое-то время даже не могла говорить.

— Это просто «Кул-Эйд», — сказала Мэг. — Я не ем.

Рут кивнула.

— Вопрос в том, — сказала она, снова затянувшись, — что ты успела сожрать до моего прихода.

Мэг наполнила термос и положила кувшин.

— Ничего, — вздохнула она. — Я не ела.

Рут снова кивнула.

— Поди сюда.

Мэг осталась на месте.

— Я сказала, иди сюда.

Она подошла.

— Открой рот. Дай понюхаю.

— Что?

Дениз захихикала у меня за спиной.

— Ну-ка не дерзить! Открой рот.

— Рут…

— Открой.

— Нет!

— Что-что? Что ты сказала?

— Ты не имеешь права.

— Еще как имею. Открой.

— Нет.

— Я сказала, рот открой, лгунья.

— Я не лгунья.

— Ты шлюха и я это знаю, так почему бы тебе не оказаться еще и лгуньей? Открой!

— Нет.

— Открой рот!

— Нет!

— Я тебе что сказала?

— Не открою.

— Еще как откроешь. Мальчики мне помогут.

Уилли фыркнул. Донни стоял в дверях с банками, сконфуженный.

— Открой рот, шлюха.

Дениз снова захихикала.

Мэг смотрела Рут прямо в глаза и набрала воздуха в грудь.

И на мгновение ей почти удалось стать взрослой. Проявить потрясающее достоинство.

— Я сказала, Рут, — произнесла она. — Я сказала «нет».

Даже Дениз заткнулась.

Мы были поражены.

Мы никогда не видели ничего подобного.

Дети беспомощны. Почти по определению. Детям положено либо терпеть унижение, либо убегать. Протестовать в открытую нельзя. Бежишь в комнату, хлопаешь дверью. Кричишь, воешь. За обедом сидишь букой, не беря в рот ни крошки. Все делаешь назло — или ломаешь что-нибудь нарочно-нечаянно. И все. Таков твой арсенал. Нельзя встать лицом к лицу со взрослым и послать его на все буквы. Нельзя просто встать и тихо сказать «нет». Мы до такого еще не доросли. Так что произошедшее казалось нам совершенно невероятным.

Рут улыбнулась и сунула сигарету в пепельницу.

— Похоже, мне стоит проведать Сьюзен, — сказала она. — Думаю, она у себя в комнате.

Теперь настала ее очередь переглядеть соперницу.

Еще миг они стояли друг против друга, как стрелки на дуэли.

Потом самообладание Мэг пошатнулось.

— Не тронь мою сестру! Оставь ее.

Ее руки сжались в кулаки. Костяшки пальцев побелели. И тогда я понял, что она знала о позавчерашнем избиении.

Я подумал — а не повторялись ли они, эти избиения?

Но в какой-то мере мы расслабились. Так было лучше. Привычнее.

Рут лишь плечами пожала.

— Не переживай, Мэгги. Я просто спрошу — что она знает о твоих набегах на холодильник. Если ты не сделаешь то, о чем я тебя прошу, думаю, она мне расскажет.

— Ее даже не было с нами!

— Не сомневаюсь, что она все слышала, дорогая. Не сомневаюсь, что даже соседи слышали. К тому же, сестры знают друг о дружке все, не так ли? Это в крови.

Она повернулась к спальне.

— Сьюзен!

Мэг схватила ее за руку. Теперь ее словно подменили — перепуганная, беспомощная, отчаявшаяся.

— Черт бы тебя побрал! — сказала она.

Ясное дело, это была ошибка.

Рут развернулась и дала ей пощечину.

— Это ты мне? Мне, мать твою? Ты что, оборзела?

Она снова ударила, Мэг подалась назад, уперлась в холодильник и, потеряв равновесие, рухнула на колени. Рут склонилась над ней, схватила за челюсть и сжала.

— А теперь открывай рот, слышишь? Или я из тебя все дерьмо повыбиваю, и из твоей драгоценной сестрички тоже! Слышишь? Уилли! Донни!

Уилли встал и подошел. Дэнни выглядел растерянным.

— Держи ее.

Я застыл от ужаса. Все происходило стремительно. Понятно, что и Дениз, сидевшая рядом, вытаращила глаза.

— Держи ее, я сказала.

Уилли схватил Мэг за правую руку. Думаю, ей было больно, поэтому она не брыкалась. Донни положил банки на стол и взялся за левую. Две банки скатились со стола и загремели.

— А теперь открывай, блядь такая.

И тогда Мэг забилась, пытаясь подняться на ноги, но ее держали крепко. Уилли наслаждался, это уж как пить дать. Но Донни был угрюм. Теперь Рут схватила ее обеими руками, пытаясь разжать челюсти.

Мэг ее укусила.

Рут заверещала и шарахнулась назад. Мэг вывернулась и вскочила. Уилли выкрутил ей руку за спину и рванул вверх. С криком Мэг согнулась пополам, пытаясь вырваться, и в панике задергала левой рукой, чтобы отбиться от Донни, что ей почти удалось — Донни особо не усердствовал.

Потом Рут снова шагнула вперед.

Она немного постояла, изучая ее, думаю, выбирала место. Потом сжала кулак и ударила ее в живот — как мужчина бьет мужчину, причем почти с той же силой. Звук был, как от удара баскетбольным мячом.

Донни выпустил ее.

— Господи! — прошептала Дениз.

Рут отошла назад.

— Драться хочешь? — сказала она. — Давай. Дерись.

Мэг покачала головой.

— Не хочешь драться? Нет?

Та снова покачала головой.

Уилли взглянул на мать.

— А жаль, — сказал он тихо.

Он все еще держал Мэг за руку. И теперь стал выкручивать. Мэг вновь согнулась.

— Уилли прав, — сказала Рут. — Очень жаль. Давай, Мэг, дерись. Подерись с ним.

Уилли крутил. От боли она подскочила, задыхаясь, и вновь покачала головой.

— Похоже, не станет, — сказала Рут. — Она сегодня не делает ничего, что я скажу.

Она потрясла укушенной рукой и осмотрела ее. С моего места виднелось только красное пятно. Кожу Мэг не прокусила.

— Отпусти, — сказала Рут.

Уилли выпустил руку. Мэг повалилась вперед. Она плакала.

Мне не хотелось смотреть. Я отвернулся.

Я увидел Сьюзен. Та стояла в коридоре, держась за стену. Она испуганно выглядывала из-за угла. Взгляд ее был прикован к сестре.

— Я пойду, — сказал я на удивление тонким голоском.

— А как же речка? — спросил Уилли. Расстроенным таким голосом, ублюдок эдакий. Как будто ничего и не случилось.

— Потом, — сказал я. — Сейчас надо идти.

Я боялся, что Рут смотрит.

Я встал. Почему-то мне не хотелось проходить мимо Мэг. Вместо этого я прошел мимо Сьюзен к парадной двери. Она меня, похоже, не заметила.

— Дэвид, — сказала Рут. Ее голос был очень спокойным.

— Да?

— То, что здесь было — просто домашняя ссора, — сказала она. — Только между нами. Ты видел то, что видел. Но это — исключительно наше дело. Понимаешь?

Я замялся, потом кивнул.

— Хороший мальчик, — сказала она. — Я знала. Знала, что ты поймешь.

Я вышел. День был жаркий, душный. В доме было прохладней.

Я отправился в лес, сошел с дороги к реке туда, где деревья росли гуще, за домом Морино.

Там было прохладно. Пахло хвоей и землей.

Перед глазами стояла Мэг — как она падает, плачет. Потом — как стоит и хладнокровно говорит: «Нет. Я сказала — нет». Это было так непохоже на мой спор с матерью на неделе. Ты — прямо как твой отец, сказала она. Я повысил голос. Совсем не так, как Мэг. Я взорвался. Я взбесился, я ее ненавидел. Я посмотрел на это со стороны, и подумал обо всем, что произошло сегодня.

Утро было замечательное.

Однако все словно перечеркнули.

Я брел по лесу.

И ничего не чувствовал.

Глава двадцатая

От моего дома до «Кози Снэкс» можно было добраться через лес, перейдя речку у Скалы, там пройти мимо двух старых домов и стройплощадки. Этим-то путем я на следующий день и возвращался домой, с шоколадкой «Три мушкетера», красной лакрицей и несколькими жевательными резинками «Дабл-Бабл» (за которые я, вспомнив Мэг, таки заплатил) в бумажном пакете, когда услышал крик Мэг.

Я знал, что это она. Вроде бы, крик и крик. Кричать кто угодно может. Но я знал.

Я притих и двинулся вдоль берега

Она стояла на Скале. Похоже, Уилли и Рупор застали ее врасплох, когда она болтала рукой в воде, потому что один из рукавов у нее был засучен и на предплечье поблескивали капельки воды. Длинный, бледный, словно червь, шрам пульсировал под кожей.

Мальчишки швырялись в нее банками из подвала, и Рупор был как минимум неплох.

Но потом Уилли стал целиться в голову.

Цель посложней. К тому же, он всегда страдал косоглазием.

Рупор, тем временем, попал ей в голую коленку, а когда она отвернулась — прямо по хребту.

Мэг снова повернулась и увидела, что они взяли стеклянные банки из-под арахисового масла. Рупор открыл огонь.

Стекло разбилось у ее ног и брызнуло по ногам.

Получить одной из этих банок было бы пребольно.

Деваться было некуда, разве что броситься в реку.

Она вряд ли смогла бы подняться на высокий берег рядом со мной, по крайней мере, не успела бы. Поэтому она так и сделала.

Бросилась в воду.

Поток сегодня бежал быстро, а дно устилали замшелые камни. Она споткнулась и упала почти в тот же миг, когда еще одна банка ударилась о ближайший камень. Мэг поднялась и попыталась бежать. Сделала четыре шага и снова плюхнулась.

Уилли и Рупор взвыли; они гоготали так, что даже забыли о банках.

Мэг поднялась на ноги и, сумев на этот раз удержать равновесие, зашлепала по воде.

Свернув за поворот, она скрылась в зарослях.

Все закончилось.

Невероятно, но меня до сих пор никто не заметил. Я почувствовал себя призраком.

Ребята собрали оставшиеся банки и ушли домой, хохоча по пути. Голоса постепенно умолкли.

Говнюки, подумал я. Там теперь кругом стекло. Теперь через речку нельзя ходить вброд. По крайней мере, до запруды. Я осторожно перешел по Скале на другую сторону.

Глава двадцать первая

На Четвертое июля Мэг снова подралась.

Были сумерки, теплый вечер плавно сменялся ночью, и сотни человек расположились на одеялах на поле перед школой в ожидании фейерверков.

Мы с Донни сидели с моими родителями — я пригласил его на ужин — и с Хендерсонами, друзьями родителей. Хендерсоны жили в двух кварталах от нас.

Они были католиками, да притом — бездетными, что прямо указывало: с ними что-то не так, хотя что — никто толком не знал. Мистер Хендерсон был крупным и подвижным мужчиной из тех, что всегда расхаживают в клетчатых рубашках и вельветовых штанах.[14] На заднем дворе он держал охотничьих собак и давал нам иногда пострелять из пневматических пистолетов. Миссис Хендерсон была худощавой курносой блондинкой, весьма привлекательной.

Донни как-то сказал, что не может понять, почему у них нет детей. Он бы вмиг ее трахнул.

С нашего места можно было видеть Уилли, Рупора, Мэг, Сьюзен и Рут. Они сидели рядом с семьей Морино.

Там собрался весь город.

Четвертого июля любой, кто мог ходить, ездить или ползать, заявлялся поглазеть на фейерверк. Не считая парада на День Поминовения, это было единственное стоящее зрелище за весь год.

Для проформы расставили копов. На самом деле, нарушений никто не ожидал. Городок еще был на той стадии, когда все друг друга знали. Даже уходя из дому, все оставляли двери нараспашку, на случай, если кто-то заглянет.

Копы, в большинстве, были друзьями нашей семьи. Папа знал их по бару и ВЗВ.[15] В основном они следили, чтобы никто не бросал «вишневые бомбочки» слишком близко к людям. И так же, как и все остальные, ждали представления.

Мы с Донни слушали мистера Хендерсона — тот рассказывал о новом выводке щенят, пил чай со льдом из термоса и, смеясь, выпускал изо рта пар от тушеного мяса. Мать всегда клала в тушеное мясо много лука. Папа терпеть его не мог, но так нравилось. Через полчаса начнется пердеж.

Громкоговорители надрывались маршем Джона Филипа Сузы.[16]

Над школой зависла четвертинка луны.

Дети носились друг за другом в толпе. Загорались бенгальские огни. Позади автоматной очередью стрекотали шутихи.

Мы решили взять мороженого.

Дети облепили грузовик «Гуд Хьюмор» в четыре слоя — торговля шла бойко. Мы медленно пробились вперед. Обошлось без происшествий. Я взял «Браун Кау», Донни — «Фьюджсикл», и мы потащились обратно.

И тут мы увидели Мэг за грузовиком. Она разговаривала с мистером Дженнингсом.

Мы застыли на месте.

Потому что мистер Дженнингс был также офицером Дженнингсом. То есть, копом.

И было в ее поведении, в ее жестах, в том, как она к нему наклонялась, нечто такое, что мы сразу поняли, о чем она говорит.

Ну и ну.

Мы приросли к своим местам.

Мэг рассказывала. Предавала Рут. Предавала Донни и всех остальных.

Нас она не видела.

На мгновение мы впились в нее глазами, а потом переглянулись, словно по команде.

Затем мы двинулись вперед. Ели мороженое. Как ни в чем не бывало. И встали прямо за ней, чуть в стороне.

Мистер Дженнингс взглянул на нас, потом — в сторону Рут, Уилли и остальных, после чего кивнул и внимательно посмотрел на Мэг.

Мы старательно занимались мороженым и смотрели по сторонам.

— Пожалуй, это ее право, — сказал он.

— Нет, — сказала Мэг. — Вы не понимаете.

Остального мы не расслышали.

Мистер Дженнингс улыбнулся и пожал плечами. Положил большую веснушчатую руку ей на плечо.

— Послушай, — сказал он. — Как я понимаю, твои родители могли подумать точно так же. Кто знает? Ты же теперь считаешь миссис Чандлер своей мамой, так ведь?

Мэг покачала головой.

И тут он забеспокоился на наш счет, думаю, впервые действительно забеспокоился насчет Донни и меня и того, что мы могли подумать об их разговоре. Он изменился в лице. Но Мэг по-прежнему говорила, что-то доказывала.

Он посмотрел на нас, долгим, тяжелым взглядом.

Потом взял ее за руку.

— Давай пройдемся, — сказал он.

Мэг нервно посмотрела в сторону Рут, но уже совсем стемнело — только луна, звезды да бенгальские огни, так что вряд ли Рут могла их заметить. Отсюда толпа казалась бесформенной массой, похожей на кустарник с кактусами в прерии. Я знал, где сидели Чандлеры, но не смог бы их различить — точно так же, как и своих родителей с Хендерсонами.

Но было совершенно ясно, чего она боится. Я и сам был напуган. Ее поступок был волнующим и запретным — таким же, как попытка разглядеть ее в окно с березы.

Мистер Дженнингс повернулся к нам спиной и неторопливо повел ее прочь.

— Черт, — прошептал Донни.

Послышался свист. Небо взорвалось. Сияющие грибы полопались и дождем пролились вниз.

Толпа одобрительно загудела.

В белом призрачном свете я посмотрел на друга. Он был растерян и обеспокоен.

Он всегда был на стороне Мэг. Так и сейчас.

— Что будешь делать? — спросил я.

Донни покачал головой.

— Он ей не поверит, — сказал он, — и ничего не будет делать. Копы много болтают, но ничего не делают.

Так нам однажды сказала Рут. Копы много болтают, но ничего не делают.

Он повторял это всю дорогу к нашему одеялу, словно догмат веры.

Почти как молитву.

Глава двадцать вторая

Патрульная машина подъехала около восьми часов следующим вечером. Мистер Дженнингс поднялся по лестнице, постучал, и Рут открыла. Я глядел в окно и ждал. В моем животе что-то завертелось.

Мои родители пошли на день рождения в «Рыцарей Колумба» и оставили меня с Линдой Коттон — восемнадцатилетней веснушчатой и, на мой взгляд, симпатичной девушкой, хотя с Мэг она не шла ни в какое сравнение. За семьдесят пять центов в час она не слишком старалась — лишь бы было тихо, и я не мешал ей смотреть «Приключения Эллери Куинна».

У нас с Линдой было соглашение. Я не рассказываю, что к ней приходит ее парень, Стив, или что они всю ночь обжимаются на диване, а взамен могу делать что хочу, если к возвращению родителей буду в постели. Она понимала, что я уже слишком взрослый для няньки.

Так что я дождался, когда машина уедет, и вышел в заднюю дверь. Было без четверти девять.

Они сидели в гостиной и столовой. Все. Было тихо, все застыли, и я почувствовал, что так продолжалось уже долго.

Все уставились на Мэг. Даже Сьюзен.

У меня возникло некое неприятное чувство.

Позже, уже в шестидесятые, я осознал, что это такое. Я открыл письмо из Службы воинского учета, и прочитал карточку, гласившую, что теперь мой статус изменился на 1A.[17]

Ощущение накала.

Это значило, что игра теперь идет по-крупному.

Я стоял в дверях, пока Рут не обратила на меня внимание.

— Привет, Дэвид, — сказала она тихо. — Садись. Присоединяйся. — Потом вздохнула. — Мне кто-нибудь пива принесет, а?

Уилли в столовой встал, сходил на кухню, взял пиво Рут и себе, открыл банку и отдал ей. Потом снова уселся.

Рут закурила.

Я посмотрел на Мэг, сидевшую на складном кресле перед пустым серым оком телевизора. Она казалась напуганной, но решительной. Мне вспомнился Гэри Купер, выходящий на безмолвную улицу в финале «Ровно в полдень».[18]

— Так-так, — сказала Рут. — Так-так.

Она отхлебнула пива и затянулась.

Рупор заерзал на диване.

Я едва удержался, чтобы не развернуться и не уйти.

Потом Донни в столовой встал и подошел к Мэг. Остановился прямо напротив.

— Ты привела копа к моей маме, — сказал он. — К моей матери.

Мэг посмотрела на него снизу вверх. Ее лицо немного расслабилось. Это же был Донни, в конце концов. Ее союзник Донни.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Я просто хотела знать, что…

Его рука взмыла вверх и полоснула ей по лицу.

— Заткнись! Заткнись, ты!

Рука зависла перед ней, дрожащая, готовая к удару.

Казалось — все, что в его силах — это лишь не ударить ее снова, ведь второй удар выйдет намного сильней.

Мэг ошеломленно уставилась на него.

— Сядь, — тихо произнесла Рут.

Он, видать, не расслышал.

— Сядь!

Донни отдернулся. Развернулся кругом, почти с военной выправкой, и зашагал назад в столовую.

Снова установилась тишина.

Наконец Рут подалась вперед.

— Вот что я хочу знать. Ты о чем думала, Мэгги? Что у тебя в голове было?

Мэг не отвечала.

Рут закашлялась. Кашель у нее был глубокий, сухой. Совладав с собой, она продолжила:

— К чему это я: ты что же, думала, он тебя заберет, что ли? Тебя и Сьюзен. Заберет отсюда? Ну так знай: не бывать этому. Никуда он тебя не заберет, девочка. Потому что ему наплевать. Если бы это его волновало, он бы сделал это еще тогда, на фейерверке. Но этого не случилось, так? Ну и что теперь? Что ты думаешь? Думаешь, может, я испугалась?

Рут улыбнулась и приложилась к пиву.

Она тоже выглядела по-своему решительной.

— А дело вот в чем, — сказала она, — и что мы имеем сейчас? Ему, как и любому другому мужику, меня не напугать, Мэгги. Если ты раньше об этом не знала, то, надеюсь, знаешь теперь. Но я не могу допустить, чтобы ты бегала к копам каждые десять минут. И что нам теперь делать? Если бы мне было куда тебя сплавить, я бы это сделала, поверь. Черт бы меня побрал, если мне нужна какая-то маленькая шлюшка, которая позорит меня на весь город. И — Бог судья — мне не платят столько, чтобы я тебя еще и воспитывала. Мать твою, да на то, что мне платят, тебя даже прокормить получается только что чудом.

Она вздохнула.

— Похоже, надо над этим подумать, — сказала она, после чего встала и направилась на кухню. Открыла холодильник.

— Иди в комнату. Сьюзи тоже. Посидите там.

Она потянулась за пивом и рассмеялась.

— Пока Донни не решил тебе еще разок вмазать.

Мэг взяла сестру за руку и повела в спальню.

— И ты, Дэвид, — сказала Рут. — Лучше иди домой. Прости, но мне надо поразмыслить.

— Хорошо.

— Хочешь колу или что-нибудь на дорожку?

Я улыбнулся. На дорожку. Да я же рядом живу.

— Да нет, спасибо.

— Может, пивка?

В ее глазах появился знакомый озорной блеск. Напряжение спало. Я засмеялся.

— Было бы круто.

Она бросила мне банку.

— Спасибо.

— Не стоит благодарности, — сказала она, и теперь мы все смеялись, потому что это «не стоит благодарности» было у нас чем-то вроде кода.

Она всегда так говорила, когда позволяла нам делать то, чего не позволяли наши родители. Не стоит благодарности.

— Не буду, — сказал я.

Я сунул банку в карман и ушел.

Дома Линда свернулась калачиком перед телевизором и смотрела, как Эдд Бернс причесывается во время титров в начале «Сансет-Стрип, 77». Она была какой-то угрюмой. Видимо, Стив сегодня не заявится.

— Спокойной ночи, — сказал я и пошел наверх.

Я пил пиво и думал о Мэг. Размышлял, чем могу ей помочь. Конфликт разгорелся. Мэг меня по-прежнему привлекала, но с Донни и Рут мы были давними друзьями. Я подумал — а нужна ли ей помощь вообще? Раз на то пошло, детей всегда бьют. Только к чему это вело?

«И что нам теперь делать?», — сказала Рут.

Я взглянул на акварель Мэг на стене и тоже задумался над этим.

Глава двадцать третья

Решение Рут было таким: с этих пор Мэг нельзя выходить из дому одной. Только с ней, Донни или Уилли. Но чаще она просто никуда не выходила. Так что я лишился возможности спросить, чем я могу помочь, если нужно, и мне не пришлось думать — решусь я на это или нет.

Теперь от меня ничего не зависело. Ну или мне так казалось.

Так что я не переживал.

Пусть даже я чувствовал, что все пропало — доверие Мэг и ее компания — меня это не волновало. Я знал, что дела в соседском доме пошли наперекосяк, и решил, пожалуй, какое-то время держаться в стороне, чтобы разобраться с самим собой.

В общем, следующие несколько дней я виделся с Чандлерами гораздо реже, поэтому переживал еще меньше. Я шатался с Тони и Кенни, Дениз и Шерил, и даже с Эдди иногда — когда он не представлял угрозы.

Вся улица перешептывалась о том, что происходит в их доме. Рано или поздно любой разговор скатывался к Чандлерам. Еще бы — Мэг привела полицию, это ж из ряда вон! Революционный поступок. Такое не забывается. Можете себе представить: пожаловаться на взрослого —причем, не просто взрослого, а чуть ли не мать — в полицию! Немыслимо.

К тому же, в этой идее был определенный потенциал. У Эдди она явно не выходила из головы. Папашу упечь мечтает, думал я. К задумчивому Эдди мы не привыкли, и это лишь добавляло странности.

Впрочем, за исключением истории с копами, все — включая меня — прекрасно знали, что детей всегда наказывают, за дело и без — ничего тут странного нету. Разве что происходило это у Чандлеров — а их дом среди нас считался раем. Да еще участие в этом принимали Уилли и Донни. Но даже это нас не особенно впечатлило.

У нас был прецедент — Игра.

Нет, прежде всего, дело было в копах.

В конце концов, последнее слово оказалось за Эдди.

— Ну и чего она добилась? Ни хрена, — заявил он. Задумчивый Эдди.

Но это была чистая правда. И, что удивительно, в течение недели наше мнение стало перевешивать в сторону мысли, что во всем виновата Мэг. От восхищения смелостью ее поступка, ставкой в духе все-или-ничего, самой идеей посягательства на авторитет Рут, столь бескомпромиссного и публичного, мы перешли к легкому презрению. Да как вообще можно быть такой дурой, чтобы решить, будто коп встанет на сторону ребенка против взрослого? Разве не понимала она, что только хуже станет? Как могла она быть так наивна, такой доверчива, так непробиваемо тупа?

Полисмен — твой друг. Хрень собачья. Никто из нас на такое не был способен. Мы-то все понимали.

От этого мы испытали к ней едва ли не ненависть. Так, словно своим провалом с мистером Дженнингсом она швырнула нам в лицо жестокую истину — насколько мы, дети, бессильны. Быть «всего лишь ребенком» обрело для каждого совершенно новое значение, вызывая ощущение постоянной угрозы, о которой мы, должно быть, и так знали, но никогда не задумывались. Черт, да нас имели право хоть в речку выбросить, было бы желание. Мы были всего лишь детьми. Мы были собственностью. Принадлежали родителям душою и телом. Это означало, что мы были заведомо обречены перед любой угрозой со стороны взрослого мира, а еще это означало безысходность, унижение и гнев.

Это было, как будто Мэг не только опростоволосилась сама, но и заставила опростоволоситься всех нас.

И мы дали волю гневу. Направили его на Мэг.

И я тоже. Всего за пару дней я повернул рубильник в голове. Прекратил переживать. Отключился полностью.

Хрен с ним, подумал я. Пусть все идет, как идет.

Глава двадцать четвертая

А шло все к подвалу.