Девушки

Глава 10

Сима Кулакова ждала гостей из колхоза, из-под древнего города Углича. Должны были приехать отец и мать, иначе Настасья Петровна, как звала её Сима. Отец, овдовев, снова женился после войны.

Родители еще ни разу не были у неё в Москве, и Сима собиралась встретить их с помпой. В письмах она не скупилась на похвалы своей новой, самостоятельной жизни в общежитии и нужно было показать её.

Отработав ночную смену, Сима сбегала в магазин и с бесхозяйственной расточительностью накупила всего, что попалось на глаза, не забыв прихватить отцу, как он говорил, «косушку» водки. И, уже выходя из магазина, Сима подумала о том, что одних закусок мало, необходим обед, но не из столовой, а приготовленный ею.

Пусть порадуется мать дочерней домовитости. Готовить, конечно, котлеты и любимую отцом лапшу!

В самом веселом расположении духа Сима принялась на кухне за дела, повязав кофточку за рукава вокруг талии вместо фартука. Было, правда, небольшое осложнение с мясорубкой, которую обычно в дни празднеств занимали в соседнем семейном доме. Симе не захотелось идти за нею, и она решила щегольнуть новаторством, обойтись без машинки.

Варя с Тамарой, задержавшиеся в душе, застали Симу в самый разгар её «поварской деятельности»: в кухне стоял чад и пахло пригорелым тестом, но Сима ничего не замечала.

— Сумасшедшая, да тут дышать нечем! — крикнула Тамара, поспешно проходя в комнату.

Добродушно настроенная, Сима промолчала, перевертывая ножом котлеты на сковороде с видом заправского кулинара.

— Приглашаю снимать пробу! — крикнула она девушкам. — Сима Кулакова на новом поприще! Как вам нравится?

— Сейчас приду, дай раздеться, — не отказалась Тамара, заранеё посмеиваясь. Минуту спустя она кричала на всю квартиру — Ой, ой, не могу! Варя, Варя, ты смотри, что она настряпала!.. Это, говорит, котлеты. Узнаешь?! — Тамара, смеясь, подбрасывала на ладони кусочек темно-бурого сплющенного мяса, похожего на осколок кирпича. — По новой методе, говорит, приготовлено: вареное мясо нарублено ножом и потом при помощи яйца склеёно вот в этот каблук от старого сапога. Попробуй только разжевать его!

Сима, насупившись, молча ждала, что скажет Варя, сама несколько разочарованная в своем «изделии», хотя котлеты, жарясь, буквально плавали в русском масле и Сима ничего не жалела, лишь бы получилось вкусно.

Варя, не без труда откусив кусочек так называемой котлеты, медленно разжевала его, с трудом подавив в себе смех: он сейчас был бы очень неуместен и обидел бы Симу — ведь она так старалась!

— Нет, ничего, есть можно, — проговорила Варя. — Ну а на первое чем угощаешь? — спросила она удрученную стряпуху.

Но вмешалась Тамара, с удовольствием потешаясь над Симой:

— Лапша для дорогих родителей! Чуешь, как горелым пахнет? Ушки вместе с мясом засыпала, вот и получилась тюря.

— Кончишь издеваться? — выкрикнула вдруг Сима, бросаясь на Тамару и с силой выталкивая её из кухни в комнату. — Посмотрим, чем ты свою мамочку кормить будешь?

— Да уж угощу, пальчики оближешь, — отвечала через дверь Тамара. — Слышишь, Сима Кулакова на новом поприще!

— Успокойся, Сима, — сказала Варя, пробуя ложкой лапшу. — С дороги съедят, еще хвалить станут, хотя на до сказать, что сварена она не по-людски. Ты что, в самом деле не знала, как варить лапшу?

— Ах, да черт её возьми, никогда не задумывалась. Теперь знать буду.

Варя посоветовала пожарить луку, чтобы отбить запах горелого, и положить петрушку, которая, к счастью, нашлась на полке.

Ободренная Сима вновь захлопотала, представляя, как она станет угощать родителей.

«Папка выпивши все съест, не заметит. Он на еду не привередлив, а вот с мамой посложнеё. Ну, да пусть на закуски нажимает».

Варя, заранеё дав Симе согласие встречать родителей, поехала с ней на Савеловский вокзал; по письмам она давно уже была знакома с ними, передавая и получая поклоны.

— Обратно на такси в «Победе» вернемся, с шиком доставлю их, — говорила радостно-возбужденная Сима. — Папка у меня ужасный хвастунишка. Да ты читала его письма…

— Читала, — сказала с улыбкой Варя, вспоминая поименные поклоны Симе от знакомых колхозников, занимающие три четверти письма. И в конце по-детски затейливая с вензелями подпись Александра Павловича, глядя на которую, Варе думалось, что отец Симы человек веселого, удалого характера и что дочь вся в него.

Сима не ошиблась, собираясь взять такси: родители столько навезли всего, что о трамвае нечего было и думать. Тут были лукошко с яйцами, окорок, соленые огурцы в ведре, ватрушки, пироги на деревянном лотке и в довершение большой мешок с чем-то мягким. Сима даже ахнула, когда все эти деревенские гостинцы вытащили на платформу.

— Да вы что? Куда мне столько! Как же вы садились-то? — спросила она.

Александр Павлович в шубе сборами, крытой сукном, с черным каракулевым воротником и в каракулевой шапке, невысокий, но ладный весь только посмеивался:

— Ничего, ничего, все пригодится. Это мать постаралась. А садились мы очень даже хорошо.

Варя верно предугадывала сходство между отцом и дочерью: то же чистое круглое лицо и голубые, слегка выпуклые глаза, быстрые, озорноватые, и добродушная улыбка та же.

Мать Симы — Настасья Петровна, пол у сгорбленная женщина, накрытая поверх пальто толстой, точно одеяло, клетчатой зеленой шалью с бахромой, — стояла рядом. Лицо её напоминало сморщенный пергамент, но карие глаза были молоды. Обнимая Симу, она разогнулась— и сразу стала ростом с дочь, на полголовы выше мужа.

— Мама, а в мешке-то у вас что? — спросила обеспокоенная Сима, по характеру своему нетерпящая никаких запасов.

— Пуху тебе со своих гусей накопила, перину везу!

Сима, захохотав, плюхнулась на мешок с пухом, словно она была в общежитии, а не на многолюдном вокзале, сразу позабыв про свое решение держаться с родителями как можно степеннеё. Засмеялся и Александр Павлович, пренебрегая сердитыми взглядами жены, которые в присутствии дочери теряли, должно быть, над ним силу.

В общежитии гости перездоровались со всеми за руку, называя свое имя-отчество. А Сима, обегав все подъезды, приглашала к себе:

— Идите познакомиться с моими предками!

Сима стала накрывать на стол, в душе робея за свою стряпню. Но все обошлось как нельзя лучше. Мать, тронутая заботами Симы, словно помолодела; она сидела за обильно уставленным столом, прислонясь к спинке стула, и хвалила угощение. Александр Павлович, увидев «косушку» («как выпил, так и окосел», — приговаривал он), весело подмигнул Симе:

— Ай да дочка, вся в меня догадливая!

Тамара, посидев с полчаса с гостями, засобиралась к сестре. Она высокомерно сказала на кухне Варе:

— И охота тебе с ними цацкаться!..

— А ты помнишь: «Язык мой — враг мой»?.. — холодно сказала Варя, очень довольная, что Тамара уезжает.

За столом разговорились. Александр Павлович стал расспрашивать девушек об их жизни и работе в бригаде.

— Ну, а с учебой как у тебя, Сима? — спросил он. — В Москве нельзя не учиться.

Сима, меньше всего ожидавшая таких разговоров, не знала, как выкручиваться. Ей жалко было омрачать настроение отца, которому хотелось видеть свою дочь во всем преуспевающей. Она растерянно переглянулась с Варей. Этот взгляд не ускользнул от отца. Он нахмурился, но промолчал.

— Сима обязательно станет учиться, это я вам обещаю, — сказала Варя, строго посмотрев на подругу.

Погостив три дня. родители Симы уехали, наказав девушкам жить дружно, хорошо работать и учиться. Прощаясь с отцом на вокзале, Сима неожиданно всплакнула и потом долго стыдилась перед Варей своих слез. Об учебе Варя с ней не заговаривала: до осени далеко еще.

На второй день после отъезда гостей Никита Степанович Лукьянов пригласил к себе двух соревнующихся бригадиров. С Варей пошла и Сима, хотя Тамара пробовала намекать ей, что зря она, незваная, увязалась с ними. Но Сима будто не слышала её. Мысленно махнув на неё рукой, Тамара заглянула в карманное зеркальце и приняла независимо-надменное выражение лица. «Вы знаете, к кому я иду?»— говорил её вид.

Никита Степанович сидел за столом и разговаривал с кем-то по телефону. Он положил трубку и посмотрел на пришедших.

— Присаживайтесь, товарищи!

Варя с проступившим румянцем на щеках, раскрыв свою вместительную, с помятыми углами записную книжку, стала рассказывать о том, как бригада думает построить работу. Сима следила за нею, обдумывая, будто свое, каждое её слово.

Никита Степанович спокойно, с дружелюбием во взгляде рассматривал молодые лица девушек. Варя как будто возмужала за последнеё время, или она просто похорошела: черты её лица стали тоньше и одухотвореннеё. Озорноватое, немного мальчишеское лицо Симы нравилось Лукьянову своей безыскусственностью: оно служило его обладательнице верным отражением всех её мыслей и чувств. Тамарино важно-надутое лицо вызвало у парторга едва заметную улыбку, и он поспешил отвести взгляд.

«Начало хорошеё, хвалю!»— говорили глаза Никиты Степановича.

— А как по-твоему, — перебил он её, — Комова справится с планом, у неё ведь станочница из новичков?

— Да, думаю, — не совсем решительно отозвалась Варя, и эта нерешительность в её голосе не ускользнула от Лукьянова.

— Нельзя забывать самого главного в соревновании, — сказал он, — это помощь друг другу всегда и во всем: опытом, резцами, поковкой. Расти сам и веди за собой товарища! Вот тогда соревнование будет действенным. Да вы дружите ли между собой, девчата? — вдруг спросил Лукьянов, припоминая одно комсомольское собрание, на котором изрядно покритиковали Комову.

— Мы вместе живем, товарищ секретарь! — поспешила воскликнуть Тамара таким тоном, точно общая над головою крыша снимала всякое сомнение в их дружбе.

— Ну, а ты что скажешь, Варя? — вполголоса промолвил Лукьянов, не придавая, видимо, много значения словам Комовой.

Варя не сразу ответила:

— С Симой мы очень дружны, по-настоящему… А вот что касается Тамары, то… не получается, Никита Степанович, у нас с ней дружбы. Не знаю, кто тут прав, кто виноват? Люди мы с ней совсем разные. Впрочем, — договорила Варя, глядя на, опущенную голову Тамары, — в последнеё время отношения у нас с ней установились правильные. Да, правильные, — повторила она понравившеёся ей слово.

Никита Степанович улыбнулся своей веселой, очень молодящей его улыбкой, обнажив два ряда сплошных белых блестящих зубов и, не ответив на звонок телефона, стал расспрашивать девушек, как живется им в общежитии, вне родной семьи, на что они тратят свои заработанные деньги, ходят ли в кино, в театр и какие пьесы им больше всего нравятся.

— Героические, только героические и постановки и кино! — говорила Сима, воинственно жестикулируя. А про любовь, где к тому же без конца целуются, она, Кулакова, терпеть не может, не то что некоторые…

— Да, да, героика, залпы… Это так романтично! — засюсюкала в поддержку Симы Тамара, закатывая под лоб глаза.

Комова чувствовала себя на верху благополучия в эти минуты здесь, в комнате секретаря партбюро одного из ведущих цехов завода, который с заботливостью отца, можно сказать, интересовался её жизнью и предлагал даже в случае какой-либо нужды свою помощь.

«А со многими ли он беседует так, всех ли он знает в цехе по имени?»— кичливо думала Тамара, заранеё испытывая удовольствие от пространного разговора на эту тему с Левой Белочкиным.

— Слыхали? — напомнила Комова Варе с Симой, когда они, попрощавшись с Никитой Степановичем, вышли. — Помощь! Вот и давайте помогать друг другу.

Они шли по коридору завода вместе, как давно уже не ходили, и Тамара, взяв Варю под руку, негромко, чтобы не слышала Сима, говорила ей:

— Я тебе худа не желаю. Что было, то быльем поросло. Хочу помочь тебе, послушай меня, вникни. Нельзя так распускать бригаду, цацкаться с ними: и в баню и в кино вместе. С Иринкиным ребенком за няньку. Нельзя! Авторитета себе не приобретешь. Они тебя вон Варей, случается Варькой называют. Не-е-ет, я на работе — Тамара Владимировна. Порядок!

Варя незаметно улыбнулась: «И чего она тут плетет, эта Тамара Владимировна?»

— Сима, ты слышишь?

Но Сима, занятая своими мыслями, прибавив шагу, ушла от них.

— Бригадир, по-твоему, пугало огородное, чтобы все галки дрожали, да, Тамара? — спросила Варя. — Я иначе думаю: бригадир — первый друг, советчик. Вот тогда и авторитет и уважение.

В вестибюле они разошлись: Тамара в парикмахерскую завиваться, а Варя, вопреки её наставлениям, к Ирине, посмотреть на Юрку в новом костюмчике, который в выходной ездили покупать всей бригадой.

Ирины дома не оказалось. Соседка сказала, что она ушла с сыном к Лизочке.

Лиза Лаптева жила через два дома от Ирины, и Варя, направляясь туда, подумала, что вот где Юрка может найти себе приют после детского сада, если Ирина занята или на работе.

К Лизочке явилась и Сима: вся бригада в сборе. Юрка сидел на толстой книжке, положенной на стул, с карандашом в руках и что-то старательно выводил на чистом листе бумаги. Новый синий бархатный костюмчик очень шел ему. Ирина цвела, любуясь сыном. Сима то и дело тянулась к Юрке целовать его затылок.

— Продолбишь, — заметила мать Лизочки, Прасковья Яковлевна, маленькая полная старушка. — Наладила, как дятел, в одно место.

Варя рассмеялась, а Сима схватила Юрку и, повизгивая, стала подбрасывать его на руках. Когда Юрка наконец был усажен на стул, Варя спросила его:

— А на трамваях кататься Юра больше не будет?

Юрка мотнул головой.

Зачем ему трамваи, из сада к бабушке Прасковье близехонько, — вмешалась Прасковья Яковлевна. — Здесь всегда ему рады.

Она вопросительно смотрела на Ирину, и Варя поняла, что между ними уже был неудачный разговор на эту тему, Ирина и сейчас, вспыхнув, сказала упрямо:

— Ну что вам стоит брать от меня за это сотни полторы? Я уже говорила, а так…

— Уйми её, Варя? — крикнула Лизочка.

Все заговорили разом, упрекая и стыдя Ирину.

За чаем Варя рассказала, о чем говорили у парторга, как бы между прочим упомянув про новичка-станочницу Фросю Субботину в бригаде Комовой.

— Никита Степанович сомневается, — заключила Варя, — выполнят ли они план.

— А мы что, кустари-частники, что ли, какие? — как всегда вспылив и некстати размахивая руками, заговорила Сима. — Удивляюсь, куда смотрит наш бригадир!. Помочь им надо, обучить Фросю.

Варя как ни старалась, никак не могла погасить на своем лице улыбку удовольствия.

— А кто будет учить? — спросила она. — Ты, Сима? Учти: придется не раз остаться после работы.

— Ну и останусь, подумаешь! — ворчливо возразила Сима. — Я сейчас свободнеё всех вас.

Фрося с первых уроков проявила понятливость, прилежание: так и каталась шариком от станка к станку.

— Да это клад, а не девчонка! — хвалила Сима. — Можешь считать меня своим другом. Люблю, кто спор в работе! — сказала она обомлевшей от радости Фросе. — Сколько годков-то?

— Семнадцать.

— Дитё! А мне двадцать. Третий десяток, одним словом. Прошла молодость, прошумела. Ау, друг! Но, знаешь, скажу тебе по секрету: не будь я в Вариной бригаде, и поозоровать бы другой раз можно, а теперь нет. Рассудительность, плюс серьезность, плюс степенность вот мой девиз!

Варя, подслушав Симины откровения, посмеялась от души.

Но Сима куда болеё серьезнеё, чем предполагала Варя, отнеслась к своим обязанностям. Она пришла в тот вечер не совсем обычная, и Варя, по выражению её взволнованного лица поняла, что она довольна собой и не возражает, чтобы её похвалили.

— Что ж, молодец, начало хорошеё, — сказала Варя, не поднимая от книги головы. Она готовила уроки, и ей не хотелось отвлекаться.

— Вот именно — начало… — отозвалась Сима. — Ну, а дальше что?

— И дальше так же, ты же хорошо знаешь станки, — проговорила Варя, мельком взглянув на подругу.

Лицо Симы приняло упорное выражение, и голубые, чуть навыкате глаза её как-то по-иному, требовательно посмотрели на Варю, словно осуждали в чем-то.

— Я не. понимаю тебя, объяснись, — попросила Варя, задетая её взглядом, машинально отодвигая книгу, — в чем дело?

— Дело в том, — начала было бесстрастным голосом Сима, но тут же, не выдержав, закричала — Да, ты права, станки я знаю и всему, что умею делать, сама научу Фросю. Но пойми. Фросе семнадцать лет, ей в комсомол вступать надо, а я, старший друг, чем могу помочь ей? Она же завтра отвернется от меня. А ты со станками. Сама небось дни и ночи сидишь над книгами. Нет, Варя, как хочешь, а ведь это эгоистично. В одной бригаде называется, а еще отцу обещала…

— Да не я ли тебе твердила: учись, Кулакова, учись! — воскликнула Варя, обиженная несправедливостью подруги, невольно поднимаясь из-за стола. — И я и Лизочка, а у тебя все шуточки…

— Потому и шуточки, что учиться-то негде. С осени пойду, — запальчиво возразила Сима и, верная своей старой привычке, в туфлях завалилась на постель.

Варя взглянула на неё укоризненно, потом невольно посмотрела еще раз: выражение лица подруги, плотно сжатых румяных губ и строгих глаз поразило её.

— Симок, послушай, — начала Варя, вдруг увидев в ярком, радостном для неё свете весь этот разговор с Симой и, подойдя к ней, взяла её за руку. — Ты права, очень даже права. Ну, так давай учиться вместе, хочешь? Да мы тогда со своей бригадой гору свернем!

— Конечно, хочу, чего спрашиваешь, — все еще сердито сказала Сима, садясь на постели, и тут же добавила — Только, чур, при первом же случае, ну, если будет за что меня похвалить, обещай, Варя, ты пишешь отцу в деревню длиннущеё письмо.

— Обещаю, обещаю, — улыбаясь, отвечала Варя.

В сквере, против завода, Варя собрала своих станочниц. Было немного странно сидеть на скамейке среди снега, но Сима нашлась и тут.

— Смотрите, пыпушки уже на кусте! — рассматривая какое-то растение, воскликнула она, рассмешив всех. — К весне скоро потянет!

— Не пыпушки, а почки, — поправила Лизочка. — Еще в деревне жила. Пыпушки!..

Посмеялись и утихли, посматривая на Варю, ожидая, что она скажет, зачем позвала их.

А Варя, волнуясь, думала, как бы сразу, с первой беседы заинтересовать девушек: найти бы такие слова от сердца к сердцу. Для того же она и позвала их сюда, в сквер, а не в красный уголок. Пусть надолго останется в памяти этот вечер, а то, что он останется, Варя не сомневалась. Чувствуя, что волнение прорывается наружу, и не стыдясь этого, Варя рассказала им, как она читала первый раз Ленина и какой мир откровений открылся перед ней.

— Не знаю, понятно ли я объясняю? — осведомилась она у своих присмиревших подружек.

«Да, да», — сказал Лизочкин лучистый взгляд и Симин благодарный подтвердил то же.

За них Варя не беспокоилась: они-то поймут! Но вот Ирина?

Во вторник, в первое утро после ночной смены, сбегав помыться в душ, бригада собралась в полном составе в комнате для политзанятий, специально, по распоряжению Субботина, отгороженной в красном уголке. Помещение было небольшое, но уютно обставленное. Сима с размаху опустилась в мягкое кресло, и у неё чуть было не вырвалось: «А тут и поспать неплохо». Но тут же вспомнив, зачем они пришли сюда, она с выражением испуга в глазах посмотрела на подруг.

Варя достала из портфеля свои записки и положила на стол. Лизочка робко, но с горделивым выражением на лице тоже вытащила из портфеля тетрадь.

— А у вас конспекта нет? — спросила Варя, обращаясь к Симе с Ириной.

— Нет, пока нет, в следующий раз сделаю, — сказала извиняющимся тоном Сима, а Ирина промолчала.

— Тогда, может, прочтем вслух? — неуверенным голосом предложила Варя, не совсем хорошо чувствуя себя в роли руководителя.

Все охотно согласились.

Варя читала, стараясь выделять голосом то, что было подчеркнуто у неё карандашом. Уголком глаза она видела, как Ирина, забывшись, шепотом повторяет за ней все слова, на которых она делала ударение. Лизочка, подперев свои пухлые щеки руками, вся безраздельно превратилась в слух. Сима сидит, нахохлившись, и по лицу видно, не все понимает.

«Поймет, растолкуем, — бегло, не прерывая чтения, решает Варя. — Дома с ней еще займусь».

Прослушав статью, все сидят несколько минут молча. Наконец Варя вспоминает, что ведь ей надо руководить занятием, и спрашивает девушек, как они поняли прочитанное. Сегодняшнеё самостоятельное занятие — первое в жизни Вари; она объясняет несколько сбивчиво, потому что не привыкла еще выражать свои мысли вслух. Но девушки слушают внимательно, не шелохнувшись, и Варя смелеёт. Да и бригадирство пошло на пользу; хочешь не хочешь — она во всем должна быть примером!

Варя рассказала Шарову о занятиях с подчеркнутой сдержанностью, ей казалось, что она в роли руководителя была очень слаба. Зато основную цель, которую она ставила себе, собирая этот «стихийный» кружок, — еще большеё сплочение бригады — девушка считала достигнутой.

Назавтра члены бригады встретились в цехе особенно приветливо и как-то чинно поздоровались. Вчерашнеё занятие взволновало всех: «А ведь и мы не лыком шиты. Стоит только взяться».

В воскресенье всей бригадой поехали в Музей Ленина. В музеё было много народу, но в его больших комнатах стояла тишина, и даже дети, хотя им никто не подсказывал, говорили шепотом.

Когда дошли до отдела, где были выставлены личные вещи Ленина, Сима не пожелала больше никуда идти.

Здесь хранились: пальто с рукавом, заштопанным Надеждой Константиновной после пули эсерки, полувоенный костюм, поношенные штиблеты и белые валенки с заметно стоптанными задниками. В них Ильич ходил на охоту.

Какой сапожник чинил эти валенки? Разве не нашлось бы Ленину новой, болеё теплой пары?

— Варька, Варька, как же так: для народа он не жалел жизни, а у самого худые валенки? — спрашивала Сима, переходя в который раз уже от витрины к витрине и снова рассматривая вещи, — Хоть бы потрогать дали? — вздохнула она. — Ведь их носил сам Ленин!

— Ну хватит, Сима, ты тут не одна, — сказали наконец ей девушки.

— Ах, да подождите же, я никак в себя не приду! — довольно громко возразила им Сима, загородив собою витрину и, как всегда, совершенно не заботясь о том, что о ней подумают окружающие и что она может кому-нибудь помешать.

— Успокойся, Симок, ты ведешь себя, точно маленькая, — шепнула ей Варя и, взяв её за руку, потащила за собой в коридор.

Ирина и Лизочка шли следом, конвоируя Симу на случай, если она окажет Варе сопротивление.

— Идем-ка, идем, я тебе одну интересную быль расскажу про Владимира Ильича, от папы слыхала, — приговаривала Варя, увлекая подругу к окну, из которого был виден Кремль. — Вот здесь и постоим…

— Девчата, взгляните-ка в окно! — приглушенно воскликнула Лизочка. Так древностью и веёт от этих башен, стены. А главное — Ленин тут жил, смотрел на них, думал… А за кремлевскими стенами ему, наверно, вся Россия виделась: израненная, исстрадавшаяся… Вы представляете себе это? — строго спросила она, ища сочувствия своим речам в глазах подруг,

— Да, да, — отвечала Сима, тщетно пытаясь представить Москву в разрухе. Взгляд её выражал лишь смущенную растерянность.

Лизочка сердито отвернулась от неё, поправляя складки своего темно-серого платья: недовольная, колючая, как ежик.

— Ну, Варя, рассказывай, что ли, обещанную быль, мы ждем! — ворчливо воскликнула она.

— Вон видите напротив Манежа одну из кремлевских башен — Кутафье, — начала Варя. — Так вот, у этой самой башни, папа мне говорил, — а он был очевидцем, — в 1919 году один из бесчисленных ходоков к Ленину привязал за какой-то столбик четырех ягнят на веревочках — мирской дар от всей деревни. Привязал, огляделся и крикнул часовому, чтобы постерег овечек.

— Как? В самом центре Москвы, у Кремля ягнята на веревочке?! — цепенея от восторга, свистящим шепотом переспросила Сима. — Быть не может!… Вот, Лизочка, дуйся не дуйся, а ягнят этих я, словно живых, вижу, — говорила она улыбаясь. — Черненькие, кудрявые, с испуганными мордашками.

— Ах, да помолчи, не мешай слушать! — прикрикнула на неё Лизочка, сама не в состоянии сдержать улыбку, — Ну дальше, Варя!

— А дальше так: то ли охрана куда отлучилась в ту самую минутку, то ли еще что, только крестьянин, расхаживая по Кремлю, оказался вдруг в жилых комнатах и видит: стоит стол с остатками скудного обеда, стулья, узенькая в отдалении кроватка, покрытая шалью в крупную клеточку, — такие бабы деревенские в морозы носят. Шаль уже не новая, с заплатками, но очень аккуратно по клеточкам пришитыми. «Ну, — с досадой думает ходок, — и занесло же меня! Тут, наверно, прислуга живет, не иначе».

Повернул обратно и вдруг у двери столкнулся с невысоким человеком. Человек этот быстро шел ему навстречу. Крестьянин сразу узнал в нем Ленина по сходству с портретами. Ну, поздоровались, конечно, заговорили. Ходок отрекомендовал себя, попросил прощения, что не туда зашел.

«Нет, туда, — возразил Ленин, — я здесь живу». — И подвинул посетителю стул.

Крестьянин так и остолбенел!

«Небогато живешь, Владимир Ильич, небогато. Гостинец наш как раз сгодится», — подумал он и рассказал Ленину про своих ягнят, которых без специального разрешения не пропустили с ним в Кремль.

Ленин поблагодарил, руку пожал, но от подарка стал отказываться.

«Он, да как же я своим односельчанам-то скажу, Владимир Ильич? Не простят мне этого, потому непременно наказывали вручить вам, — взмолился ходок. — Войдите в мое положение. Опять, каково же обратно эту животину тащить, мы ведь не ближние…»

Одним словом, до того расстроился мужик, что чуть не плачет: возьми да возьми!

«Хорошо, беру, — согласился Ленин, — но с одним условием: ягнят я отдам в детский дом, сиротам на поправку. Согласен?»

Ну, разумеётся, согласен, раз не может этот необыкновенный человек поступить иначе!

Смотрит ходок на Ленина, а самого так и подмывает бухнуться ему в ноги, поклониться земным поклоном от всего народа крестьянского, да вовремя спохватился. Не понравилось бы Ильичу: не к царю ведь пришел в хоромы, а к родному человеку, который и спит и ест совсем не по-барски.

— А ты, Сима, говоришь валенки закончила спой рассказ Варя. — Редкой простотой и скромностью отличался товарищ Ленин. Вот, дорогие мои. и вся папина быль.

— Хорошая быль, — за всех не сразу отозвалась. Лизочка, нарушив минуту раздумья.

В музеё уже горел мягкий свет люстр, и, вероятно, поэтому удивительно по-домашнему стали выглядеть витрины, стенды с ленинскими книгами, дорожки на полу, как будто такие, что когда-то лежали в скромно убранной, но уютной столовой Ульяновых. Мерещилось, вот-вот из-за портьеры выйдет Ленин и своим легким, торопливым шагом пройдет в глубь дома…

Близился час закрытия музея, а уходить из него не хотелось, хотя девушки пробыли здесь больше пяти часов.

— Нельзя ли побыстреё, девчурки, — заторопила всех Варя, — а то не успеём досмотреть остальные комнаты.

В зале с приспущенными знаменами с черным крепом и поблекшими, словно схваченными морозом в тот скорбный январский день венками, Варю поразили слепки с лица и рук Ленина.

«Как иссушила его болезнь!» А лоб оставался все тот же-«в огромный лоб огромная мысль» — знакомый еще с детства по вышитому портрету.

На улице девушки шли молча, с взволнованными, задумчивыми лицами, не спеша поднимаясь на Красную площадь, казавшуюся им сейчас продолжением того бессмертия, к которому они только что прикоснулись.

У Мавзолея менялись часовые, и хотя доступа внутрь в эти часы не было, народ толпился вокруг. Кремлевские куранты призывно, гулко отзванивали шесть часов вечера. У Вари ветер настойчиво выбивал из-под кубанки прядь волос, она машинально отводила её рукой, занятая своими мыслями о том большом и вечном, чем полна была сейчас её душа.

«Как хорошо, что он есть!»— думала она, и перед её взором возникали ленинские рукописи, написанные неразборчивым почерком занятого человека, прочитанные им книги с пометками на полях и снова стоптанные валенки. Но за всем этим вставали её станки в цехе и охватывало нетерпеливое ожидание завтрашнего дня.

Вот если бы ей удалось осуществить то, что давно задумано!… Вот если бы удалось!..